Любовь и смерть Геночки Сайнова

А?

….

Вот и Кирилл не пришел на помощь к прикованной таинственным злодеем даме. Своей даме.

Не смог.

Сил не хватило.

Oncle Albert

Дядя Альберт жил в Америке.

Раз в год он присылал им с мамой посылку.

И каждый год Инна ждала этого дня, когда они пойдут с мамой на Почтамптскую улицу и мама будет там долго заполнять какие то бланки, стоять в двух скучных очередях, все время опасаясь угодить под обеденный перерыв. Инна ждала этого дня, словно большого праздника.

На ее шестнадцать лет дядя Альберт прислал ей кожаные джинсы.

Инна училась тогда в музыкальном училище имени Римского-Корсакова.

Она помнила тот весенний день, когда мама позволила ей пойти в училище в обновке.

Ах, как она радовалась тогда восторгам подружек и восхищенным взглядам мальчишек – старшекурсников… И Володя Ривкин – тоже, как и она скрипач, занимавшийся в классе у Галины Александровны Малиновской – Остенбах, тот тоже вдруг заметил ее.

И трудно с уверенностью сказать – то ли попка у нее уже тогда достаточно округлилась к ее полным шестнадцати годочкам, то ли редкие в ту пору кожаные джинсики привлекли Володин взгляд. Но изо всех замеченных ею мальчишечьих глансов, она более всего оценила его – Володин.

Ривкин был звездой их училища.

Ему прочили великое будущее.

Галина Александровна Малиновская – Остенбах говорила тогда, что Володя – это Рихтер и Спиваков в одном флаконе.

Но в шестнадцать лет – все они, учащиеся музыкального училища имени Римского – Корсакова, все они уверенно полагали, что непременно выбьются в звезды и вопрос только в везении – повезет станешь новым Иегуди Менухиным… А кто в шестнадцать лет не верил в свое счастливое будущее?

Поэтому, пророчества преподавателей насчет неминуемой Володиной славы скрипача менее волновали Иннино сердечко, чем его жесткие черные кудри, чем его длинные тонкие пальцы, чем его черные, слегка навыкате глаза, чем, наконец, его стройная тонкая фигура с выдающейся попкой…

Тогда, солнечным апрельским деньком, он подловил ее на выходе из училища.

Взял ее скрипичный футляр, и они пошли пешком к Никольскому собору, потом по Садовой к Невскому… И так незаметно, за разговорами, прошли и Сенную площадь, и Апраксин двор, и Гостиный…

На Невском зашли в Лягушатник…

Володя угощал мороженым и черным-пречерным кофе.

Они болтали обо всем.

О грядущих гастролях по всему миру.

О тиражах компакт-дисков, о контрактах с лучшими мировыми филармониями и оркестрами.

Володя тогда уже все знал про себя.

Он будет гражданином мира.

Он будет играть в Лондоне и Нью-Йорке.

Он будет записываться в Париже и Берлине.

У него будут дома в Испании и Швейцарии.

И он пригласит туда ее – Инну Гармаш.

Свою сокурсницу по музыкальному училищу имени Римского – Корсакова.

Он хвастал.

А ей нравилось слушать его хвастовство. …

Когда она узнала, что у нее рак…

И когда они с мамой уже успели перегореть в первых эмоциональных штормах, сменившихся потом гнетущими муссонами тоски, мама вспомнила про американского дядю.

Не взирая на заведенные в доме правила экономии – они ему позвонили.

Дядя Альберт пообещал что-нибудь придумать.

Прошло несколько недель.

И дядя придумал. …

– Инна, через пол -года у тебя уже может не быть твоей красоты… Так почему бы не заработать на ней, на красоте, на ее же – красоты спасение?

Логика дяди Альберта на первый взгляд выглядела совершенно безупречной.

И самое главное, Инна вдруг поняла, что детство кончается тогда, когда уходит бесконечная вера в то, что мама может спасти от любой беды. Что детство кончается тогда, когда взамен этой веры приходит ответственность за собственную жизнь…

Она поняла.

И вдруг сразу стала взрослой.

Она поняла, что добрый дядя Альберт никогда не продаст своего дома, дабы оплатить племяннице ее лечение в онкологической клинике профессора Розенталя…

Она поняла, что жизнь – жесткая и порой безжалостная штука.

Она поняла, что кому-то порой выпадает горький жребий.

И этот жребий надо воспринимать как испытание.

Кто-то там наверху смотрит, а как она выкрутится? А как она выживет в этой ситуации?

Не пустится ли во все тяжкие?

Не растратит ли драгоценный сосуд целомудренности, соблазнившись возможностью спасения своего земного тела?

Спасти тело за счет души…

Тело вылечить, а душу погубить…

– А как же честь? А как же я буду голая, словно публичная девка? – негромко, с горькой усмешкой на губах, спросила Инна.

– Когда надо спасаться, чем-то приходится жертвовать, – ответил дядя Альберт.

– Но ведь не все можно выкидывать за борт, когда тонет лодка, – прошептала Инна, – детей своих ведь моряк не выкинет за борт, чтоб лодку облегчить?

– Тут иной случай, – возразил дядя, – стриптиз стриптизу рознь, это турне по самым престижным клубам, где твоя безопасность от домогательств оговаривается в контракте и обеспечивается огромными штрафными санкциями, накладываемыми на администрацию клубов, случись что… …

– Играть голой? – почти не контролируя себя, восклицала мама, – и для этого она тринадцать лет училась музыке?

– Именно потому что она тринадцать лет училась музыке, она и будет играть не в подземном переходе на углу Пятой авеню и Двадцать второй улицы, на морозе играть за медяки, а будет играть в лучших клубах Нью-Йорка и Лас – Вегаса за тысячу долларов в один вечер, – раздражаясь тупостью своей сестрицы и едва сдерживаясь от крика, объяснял дядя Альберт, – она за два месяца соберет на первый взнос за первый этап лечения, а потом, даст Бог, через месяц, как полежит в клинике, снова вернется к ангажементу, подлечится и вернется в Россию обеспеченной невестой…

– Но ведь она не шлюшка какая, – не унималась мама, – играть голой перед жрущими и пьющими богачами…

– Да кабы она играла одетой, кто бы дал ей, никакой не лауреатке никаких конкурсов и никому неизвестной среднестатистической скрипачке, тысячу долларов в один вечер за один номер, за пятнадцать минут работы, кто бы ей дал? – дядя вздымал глаза и руки к воображаемому небу, как бы призывая Бога в свидетели, – другие, некрасивые, другие ее товарки они бы в лучшем случае в метро играли, пальчики морозили бы себе, да от черномазых ниггеров отбивались ежеминутно, а наша Инна в теплом клубе, в полной безопасности, да что там говорить! – дядя Альберт запивал таблетку пол-стаканом воды и продолжал, – а те ее сестры, кто играть не научился, те в дешевом кантри – стрип – баре, с восьми вечера до четырех утра вокруг шеста, да еще пьяные ковбои мятые двадцатки им в трусики да за резинки от чулок там субт… Да администратор с бармэном ежевечернее перед собой на колени их ставят – сексуальную барщину отрабатывать… Да что я вам тут объясняю?

Дядя дивился дремучей некоммерческой тупости своих российских родственниц. Он уверенно полагал, что его предложение ангажемента Инны по клубам Нью-Йорка, это была своего рода рука Бога, протянутая к Инне и ее глупой мамаше из небесного облака, и дядя не мог взять себе в толк, почему его сестра и племянница отвергают эту протянутую им с неба руку.

– Но я не смогу, – говорила Инна.

– А чего там мочь? – возражал дядя.

– Мне стыдно будет, – твердила племянница, вытирая слезы.

– А ногу отрежут выше колена, не стыдно будет на протезе? – безжалостно вскипал дядя.

Мама плакала.

И Инна плакала.

А дядя только сопел, раздувая волосатые ноздри.

Здесь и племяннице хотелось помочь, и у самого бизнес складывался неплохой, потому как его компаньон Айзек Любавец, тот что специализировался по ангажементам, рисовал ему – дяде Альберту неплохие деньги за прокат племянницы скрипачки по Нью-Йорку, Неваде и Калифорнии, из которых дядя Альберт планировал себе по-божески, по три тысячи долларов за выступление, из которых Инне – одна и две ему – дяде Альберту. И это казалось справедливым, ведь это он договорился! А найти и договориться – это больше чем пол-дела.

Так что нерешительность и сомнения сестры и племянницы очень раздражали дядю Альберта, потому как те сомнениями своими покушались на императив рационального.

Императив рационального, который для дяди Альберта работал вернее и надежнее, императива великого Кенигсбергского девственника. …

Первой согласилась мама.

В воскресенье поутру она вошла в комнатку Инны заплаканная с кругами под глазами.

Во фланелевом халатике, накинутом на штопанную ночную рубашку. Зашла и присев на край диван-кровати сперва долго молчала. Только всхлипывала.

Инна не спала.

Она лежала на животе, щекой в подушку, лицом в старенький черно-белый телевизор, который еще маме ее подружки по филармоническому оркестру подарили на тридцатилетний юбилей.

По телевизору показывали какую-то воскресную лотерею. Усатый толстомордый ведущий, чем то похожий на американского дядю Альберта, вытаскивал из мешка номерки, призывая всю страну радоваться возможности дармового чудесного обогащения.

– Может, нам с тобой в бинго сыграть? Выиграем миллион, – промычала Инна в подушку.

– Знаешь, я подумала, а дядя прав, – сказала мама, насухо вытирая глаза, – мы с тобой можем и эту квартирку продать, и наш рояль, и скрипки, и шубку твою, а все равно даже на половину курса лечения не хватит, и за один только перелет в Америку сколько надо отдать, а тут и билеты за счет ангажемента, и расценки такие, что ты за два месяца на все лечение заработаешь…

Мама положила руку дочери на затылок и стала поглаживать.

– А может, мне прямо в бордель? – спросила Инна, не отрывая щеки от подушки, – может, мне дядя еще не самый крутой ангажемент нашел? Уж продаваться, так задорого! Может, в порнофильме за миллион сняться? Я сама и сценарий для себя написать смогу. Представь, зал филармонии, наш оркестр весь сидит в полном составе, выходит наша концертмейстерша и объявляет: Моцарт, концерт для минета с оркестром, ми-минор… Исполняет Инна Гармаш, дирижер Матвей Гельман… И тут выхожу я – голая, только на шпильках… Становлюсь на коленки, дирижер машет палочкой…

– Прекрати! Прекрати сейчас же! – воскликнула мать.

– А что? Разве я не имею права высказаться, когда дядя, а теперь уже и вы с ним вместе, толкаете меня на панель?

Потом они обе вместе ревели целых пол-часа.

Обнявшись и глядя в черно-белый экран, на котором усатый дядька вытаскивал из мешка номера с чужим счастьем.

Тогда, в то воскресное утро Инна постигла и еще одну взрослую мудрость.

У женщины должен быть сильный защитник.

Иначе – пропасть ей.

В детстве – это отец.

Сильный и умный.

В юности – это жених… Возлюбленный… принц.

В зрелом возрасте – муж.

Но у мамы не было мужа.

А у нее – у Инны – не было отца.

Не было и принца.

А кто был в ее короткой жизни?

Вова Ривкин?

И где он теперь? …

По-перву ей нравилось его хвастовство.

И она даже не раздражалась по поводу его манер – так громко говорить и смеяться, что лицо его собеседника всегда оказывалось как бы заплеванным.

Ей нравилось, что он хвастается перед ней и перед их друзьями В этом она видела некую и свою причастность к его – Вовы Ривкина неминуемой славе, ведь она была его девушкой, и говоря о будущих турне и ангажементах, Володя как бы экстраполировал часть своего грядущего величия и на нее – то ли в качестве будущей своей жены, то ли невесты.

Все это было так призрачно и неясно. Но тем не менее – ей было весело тогда от того, что он мечтал вслух, распаляясь картинами своего богатого воображения.

Турне по Европе.

Концерты в Нью-Йорке…

Они вместе ходили на балкон в филармонию.

И мама из своего второго ряда скрипок видела их и приветливо махала им смычком.

Они вместе ходили на дружеские вечеринки…

И после того первого их раза – на каждой вечеринке он брал ее.

И она давала ему.

То в ванной, то в туалете…

И подвыпившие друзья – сокурсники стуча в запертую дверь сан-технического отделения, хохотали, – и чего вы там делаете, проказники!?

Она была его девушкой.

И это было нормально.

Но однажды произошел такой случай:

День Рожденья у Володи выпадал на воскресенье.

Двадцать лет.

Большой – пребольшой юбилей любимого и единственного друга.

Она мысленно начала готовиться к этому дню еще загодя – экономила, откладывала, чтобы подарить Володе нечто существенное, памятное, такое, что не станет дежурным проходным подарком, про который забывают уже на следующее утро после праздничной вечеринки.

Откладывала какие то копейки со своей консерваторской стипендии, да еще ноты переписывала, да еще и уроки игры на пианино юным оболтусам стала давать… За пару месяцев накопилась сумма.

Думала – думала, что б ему такое купить, а решение пришло совершенно неожиданное.

На "маленьких гастролях", как их в шутку называли студенты, на обязательных для всех (кроме Володи Ривкина) концертах в подшефных детских и прочих – взрослых заведениях, Инна вдруг близко сошлась с одной виолончелисткой по имени Лика. В автобусе они садились рядом и болтали о всякой чепухе. А дорога в подшефный колхоз бывала длинной – иной раз и по два – три часа.

Лика и предложила по фотографии написать Володин портрет маслом. У Лики брат художником был, причем по Ликиным словам, хорошим художником.

Идея написать Володин портрет Инне понравилась.

Съездили к брату Лики в мастерскую.

Поглядели на его работы.

Иван, как звали брата, произвел на Инну самое благоприятное впечатление.

В цене сошлись, и к Дню Рождения Володи у Инны должен был появиться совершенно оригинальный и незабываемый подарок, такой, что уже вряд ли засунут в чулан, такой, что будет долго напоминать Володе об их с Инной дружбе… А почему дружбе?

Об их любви!

Договорились с Иваном, что Володя будет изображен на портрете как бы сидящим у себя в комнате… Вроде, как бы в кабинете. И на столе перед ним будут лежать – скрипка, раскрытая книга и… Инна с Иваном придумали, что еще на столе перед Володей будет изображена фотография в рамочке, на которой при внимательном разглядывании можно будет угадать их с Володей снимок, когда они в обнимку сфотографировались перед дверьми консерватории… Это когда было объявлено о зачислении. Это когда они с ним в первый раз у него дома…

За неделю до Дня Рождения подарок был готов.

Инна приехала в мастерскую к Ивану, и когда тот скинул с мольберта покрывало, влюбленная девушка долго не могла ничего сказать.

Стояла, сплетя пальцы под подбородком, стояла и улыбалась, зачарованная.

Володя на портрете получился этаким романтическим героем – как бы в овальном облаке…

Обхватив ладонями колено, он сидел спиной к письменному столу, на котором лежали скрипка, раскрытая старинная книга с закладкой… И еще стояла фотография в рамочке.

Надо было только чуть-чуть приглядеться, чтобы узнать на миниатюре ее – Инну Гармаш…

Вот какой воистину памятный подарок приготовила она своему возлюбленному.

За работу Ивана, за холст, да за рамку, Инна выложила все свои накопления, сделанные за два месяца каторжной работы.

Но разве жаль? …

Прошла неделя.

До Дня Рождения оставалось три дня, однако никаких приглашений на вечеринку или на праздничный обед – Володя не делал.

Наконец, поймав Володю в консерваторском коридоре, Инна сама предложила, – давай отметим твой День Рождения в кафе. Я тебя приглашаю…

Но Володя отшутился, – ой, да что ты! Мы, в смысле клан, семья Ривкиных, мы ничего такого не планируем, да и к нам сейчас родственники из Израиля приехали – дядя с тетей, да двоюродная сестра…

Инна почувствовала, что Володя несколько смутился ее предложением. Какая то неловкость была в его интонациях.

Инна – музыкант.

Чувствует эмоциональные тоны и ритмы.

Прошел День Рожденья.

Накануне Володя сказал, что все Ривкины вместе с гостями из Израиля, и он сам в том числе, уезжают на выходные в Москву к другому дяде…

Инна скучала.

Глядела на портрет, который висел до поры в ее комнатушке, глядела и грустила потихоньку.

А потом случились десять "сталинских" ударов…

Сталинскими назвала их сама Инна.

Это из уроков истории, когда они проходили Великую Отечественную, ей запомнилось – "десять сталинских ударов летней кампании сорок четвертого года"… …

Ее и еще нескольких девчонок послали на "маленькие гастроли" в Петрозаводск.

В холодной гостинице Инна так затосковала, что решилась не экономить и позвонить Володе…

Маме – не звонила, экономила, а ему…

И случилось так, что автоматическая телефонная станция соединила их в тот момент, когда Володя разговаривал то ли с Московским дядюшкой, то ли с Израильским.

Так бывает иногда.

Когда звонишь по межгороду, АТС вдруг делает соединение по занятой линии, и ты слышишь разговор…

Сперва, Инна хотела повесить трубку – неприлично подслушивать чужой разговор…

Но тут она услышала свое имя…

Говорил больше дядя.

Володя лишь поддакивал и мычал, иногда взрываясь флэшами своего богатого аэрозолем смеха.

Картавый дядин голос, то ли того дяди что из Москвы, то ли того, что из Израиля, игриво поучал, пересыпая свои жизненные советы одесскими шуточками и прибауточками.

– Ты, Володя не поступай, как эти идиоты поступают, ты же умный мальчик, жениться надо на девочке из нашего круга, женитьба это дело серьезное, а игру гормонов можно и нужно сливать в этих гойских, сколько их вокруг бегает, взять хоть бы и эту твою Инну, так ее зовут?

Инна замерла…

И Володя хмыкнул дяде в ответ, соглашаясь с доводами мудрого наставника.

А дядя продолжал, – и после свадьбы ты эту Инночку не теряй из виду, я тебе как врач уролог говорю, здоровому мужчине одной женщины всегда мало, а у жены и месячные циклы, и беременность, и прочие болезни бывают, а ты, если тебе простатит не нужен, должен минимум два половых акта ежедневно иметь, это я тебе как доктор говорю, вот тебе такие Инночки очень нужны будут…

И Вова хмыкал в ответ.

И хохотал своим взрывным смехом. …

Был и второй сталинский удар.

– А ты не знаешь, что ли, что с Володей Аня Лившиц в Москву ездила, как бы на смотрины, да как бы на помолвку? – спросила Инну всезнающая Ирочка Ломейко, их староста группы.

Аня Лившиц была дочкой Моисея Израилевича – проректора консерватории по международным связям..

– Они на смотрины к главному раввину московскому ездили, у них без этого помолвки не делаются, – сказала всезнающая Ирочка Ломейко…

Был еще и третий удар…

И четвертый.

Love portion Љ 9

Кирилл нашел ее.

Он выследил, где она живет.

Теперь, когда он узнал, где она работает, сделать это было нетрудно.

Но прежде, он нашел информацию о ней.

В Интернете. На страничке ночного клуба "Доктор Туппель".

Там были три снимка и один видео-ролик продолжительностью тридцать секунд, со звуком.

Инна играла Моцарта.

Голая.

В одних только туфлях на шпильке и в чулках.

Из сопровождающего ролик и снимки текста следовало, что звезда московской консерватории скрипачка Жанна Романова – ученица Рихтера и Шнитке, каждый вечер дает концерты в прогрессивном стиле "нон-стоп эротик кабаре"… Кроме Жанны Романовой, каждый вечер в клубе выступали еще и другие звезды – чемпионка мира по художественной гимнастике – румынка Надя Каманенчи и русская космонавтка – астронавт Маша Видалова…

Костя посмотрел видеоролики чемпионки по гимнастике Нади и космонавтки Маши.

У арт-директора клуба "Доктор Туппель" явно присутствовали и вкус и фантазия.

Первой реакцией Кости – было желание заблокировать Интернет-страничку клуба "Доктор Туппель", что бы никто не смог подглядеть стыдную наготу его возлюбленной.

Но подумав, остыл, поняв, что надо подрубить корень этому древу их позора, а не обрывать на нем лишь только листики, которые отрастут снова и снова.

Однако, еще предстояло узнать, где зарыт корень их позора.

Их.

Их, а не только ее, потому что любя, он не отделял ее судьбы от своей. …

Теперь она жила на Брайтоне.

Бельвю драйв 547.

Адрес этот Кирилл узнал просто лихо. Сам себе даже удивился – что любовь делает с человеком!

Точно зная к какому часу приедет на работу его возлюбленная, Кирилл подкараулил этот момент. Она вышла, из такси, и как только она скрылась в дверях клуба, Кирилл тут же бросился к еще не успевшему отъехать желтому кэбу, маша водителю обеими руками.

– Мистер? – спросил водитель тайской наружности.

– Обратно по тому адресу, где села дама, я ее менеджер, она забыла дома свой инструмент…

Так он и очутился тогда у ее дверей.

– Миссис Инна Гармаш, – сказал он консьержке, – миссис Жанна Романова, русская скрипачка, – повторил он, увидев на лице старухи гримасу непонимания.

– А-а-а! Скрипачка! Так она на работе, и приедет только поздно ночью, под утро.

Вообще, ночью у Кости всегда самая продуктивная на работу пора наступала. И в ином случае, он бы никогда не стал так расточительно разбрасываться временем, тем более, что уже задолжал Григорию Ефимовичу по некоторым позициям их с ним проекта математических моделей. Деньги авансом взял, а сроки сдачи этапов – задержал. Надо бы было наверстать. Но Инна уже занимала столько места в его сердце, что инстинкт, отвечающий за разумную адекватность – прекратил работать.

В клуб его не пускали – бодигардам на фэйсконтроле было дано указание на его счет.

Оставалось ждать возле дома.

Ах, а кто из нас не торчал под окнами своей возлюбленной? ….

– Зачем вы преследуете меня? – спросила Инна.

– Я люблю вас, и видеть вас – это жизненная необходимость для меня, – ответил Константин.

– Уходите, я не люблю вас, – устало но без раздражения сказала Инна.

– Но почему? – недоуменно возразил Константин.

– Глупый вопрос – почему не любят, – глупый вопрос, простите, но глупый! – взмахнув обеими руками сокрушенно воскликнула Инна.

– Я не в том смысле спрашиваю – почему, а в том, почему мне уходить? – уточнил Константин.

– А потому и уходить, что не люблю, – сказала Инна, глядя в сторону.

– Но вы ж сами не знаете, как я нужен вам, и напрасно гоните меня, – со страстной убежденностью воскликнул Константин.

– Уходите, ради Бога, мне не до вас, не до вашей любви, – с мольбой в голосе проговорила Инна, – я устала, оставьте меня.

– Вы делаете ошибку прогоняя меня, – сказал Константин, – нельзя делать такую ошибку, нельзя отвергать то, что я хочу вам дать…

– Вы не можете знать, что мне нужно, уходите, наконец! – с терпеливой мольбой сказала Инна.

– Я не могу уйти, потому что я знаю, что нужен вам, – с отчаянной уверенностью сказал Константин и протянув руку, коснулся ее плеча.

Она замолчала, устало опершись спиной о стену.

И в этой паузе Константин увидел дальний блеск спасительных огней.

– Я знаю, что могу вас спасти, – уверенно сказал Константин.

– Никто не может спасти меня, – тихо ответила Инна.

– Почему никто не может спасти вас? Почему вы в этом уверены? Разве человек любящий не может спасти? – спросил Константин.

– Есть пределы, которые нельзя переступать, – тихо сказала Инна.

Потом наступила пауза.

И потом Константин вдруг снова заговорил.

– Вы работаете там за деньги, они зачем-то вам теперь нужны, – Константин говорил очень быстро, – я не знаю зачем, но знаю, что не будь нужда крайней, вы не пошли бы туда работать. Так я наверное знаю, что если бы вы приняли деньги от меня, то…

– Я не взяла бы деньги от вас, – сказала Инна.

– Но почему? – недоуменно спросил Константин.

– А вы разве не понимаете? – Инна подняла на него усталые бесконечно глубокие глаза.

– Потому что вы считаете те деньги, что вы зарабатываете игрой в клубе – более честными и чистыми, нежели те, что я предлагаю вам? – переспросил Константин.

Она оттолкнула его от двери и проскользнула мимо консьержки наверх…

– Я не откажусь от вас никогда! – крикнул Константин, – вы теперь дама моего сердца, слышите? Я буду сражаться за вас! …

Все сроки работ по математическим моделям для Григория Ефимовича летели теперь к чертям.

Теперь ему надо было думать о деньгах.

Деньгах не для хлеба насущного, а для самообеспечивания той машины, имя которой было Константин Сайнов… Ибо машина эта теперь имела задачу – заработать… Или украсть, что в Америке одно и тоже… Заработать очень много денег.

Чтобы расколдовать.

Чтобы спасти свою принцессу.

Принцессу, прикованную голой к скале. …

Мошенничать по-маленькой он научился быстро.

И начал он с небольших краж с магнитных карточек.

Собственно, и главное философское открытие, которое он теперь вдруг сделал, полностью кореллировало со всем его вновьприобретенным в Америке опытом.

А открытие заключалось в следующем:

Вся жизнь на Западе – суть мошенничество, задекорированное фиговыми листочками протестантской и иудейской морали.

Григорий Ефимович нанял его – классного специалиста, математика, и вывезя его в Америку из России, как некогда испанские торговцы живым товаром вывозили негров из Анголы и Конго, так же посадил его на цепь, платя жалкие копейки…

Ах, отольются кошке Мышкины слезки!

Негры конголезские теперь начинают вот задавать белым жару! И еще неизвестно – как и во что выльется эта реконкиста.

За две бессонных ночи, проведенных возле компьютера, Костя наворовал на десять тысяч долларов.

Для этого загодя на чужое имя снял квартирку в Бронксе, куда по Интернету, по украденным номерам магнитных кредитных карточек, наделал покупок… Три телевизора, домашний кинотеатр, две стереосистемы, холодильник, три стиральных машины, две посудомоечных машины, пять сервизов, два ковра и даже три шубки натурального беличьего меха.

Потом были небольшие и не очень приятные хлопоты, связанные с тем, чтобы продать покупки, причем продать очень быстро.

Там же в Бронксе, в пивной, познакомился с белым парнем. Тот свел его с боссом…

В общем, пол-часа страху, и три тысячи баксов наличными – у него, у Кости уже в кармане.

Босс предложил продолжить и расширить сотрудничество.

– Расширить и углУбить, – перейдя на русский усмехнулся Костя.

Предложение он принял, хотя и тяготился теперь тем, что отныне судьба его зависит не только от него самого, но и от аккуратности совершенно незнакомых ему людей.

Однако в сложном деле электронного воровства – без помощников было не обойтись.

Кто то должен был снимать квартирки, кто-то должен был перепродавать украденный товар.

Босс предложил Косте пятнадцать процентов.

Они поторговались и сошлись на двадцати.

Так, к исходу недели у Кости завелись деньги.

И он смог, наконец, приступить к заветному расследованию, чтобы узнать, кто и зачем приковал к скале его принцессу?

А так же их родители…

У Веры была подружка – арфистка Таня.

Толстая с фигурой наоборот.

Фигура наоборот, это когда талия вместо того чтобы быть самым тонким местом туловища, наоборот становится самым его толстым.

И именно в объеме, а не в обхвате, потому как мужчин, желавших бы обхватить такое сокровище – в современном испорченном нашем мире, где нет истинных ценителей Рубенсовских форм, найти – днем с огнем…

Поэтому, Вера рядом с Танькой – арфисткой, всегда чувствовала себя красавицей, что пришла на вечеринку с подружкой – дурнушкой.

– Ах, какая ты счастливая, что не имеешь этого чертового живота и ляжек! – говаривала Танька, когда они захмелив глазенки рюмочкой коньяку, сиживали в кафешке на углу Невского и Малой Конюшенной.

Они всегда заходили туда после репетиций и позволяли себе.

– Ты и не представляешь, какая ты счастливая, – в остервенелом откровении признавалась Татьяна, – у меня секса не было два года, на меня не поглядывают даже шестидесятилетние старики, ты посмотри на этих… Они на все готовы, как пионерки – и на минет и на космический полет…

Танька кивала на абитуриенток из провинции, что приехав поступать, осваивали теперь пространства Невского и прилегающие к нему территории.

– Ты погляди на них, они во всем копируют этот гадкий стереотип телевизора – голый живот с поддельным бруликом в двадцать каратов в пупке, пирсинг в ноздре и в титьке, да татуированная стрекоза на левой попе, а где душа? Ты погляди им в глаза! Там вакуум космический!

– Танька, ты завидуешь их голым животикам, – отвечала Вера, ковыряя ложечкой в полу-растаявшем шарике пломбира, – не в вечерних же бархатных платьях им ходить!

Возьми да похудей сама, или наплюй на все и носи молодежное – короткий топ с голым пузом, да вставь в него брулик в сорок каратов, а на майке напиши – "у меня есть душа"…

– Злая ты, Верка, – обиделась Татьяна и замолчала потупившись.

Посидели.

Подулись друг на дружку.

– А и у меня два года секса не было, – примирительно начала Вера.

– Врешь, я знаю, я вижу, как на тебя этот Алик из духовых смотрит, он к тебе тогда на последних гастролях лип, разве у тебя с ним не было? – все еще обиженно возражала Танька.

– Алик? Этот тромбонист что ли? – фыркнула Вера, – я ему помирать буду – не дам!

– Зажралась ты, матушка, мужик в самом соку, даже почти не лысый, и без пуза, а она…

– В сексе, даже пожилые женщины, вроде нас с тобой, должны себя уважать, – назидательно подытожила Вера.

Снова помолчали…

Подружки отдыхали, предаваясь одному из тех редких оставшихся в их одинокой жизни удовольствий – просто посидеть на углу Невского и Малой Конюшенной. Если уж Бог не дал других удовольствий – мужа, любовника, друга… И не смущало даже то, что вокруг было столько бесстыже юных девчонок, совсем таких же как ее Веры дочь – Инночка…

Вера тоже загрустила…

Но вдруг что то произошло.

К ним за столик резко подсел молодой человек, так резко подсел, как тот самый знаменитый черт из коробочки. Ни Таня, ни Вера даже и не заметили, откуда он подошел…

А он и был чертом.

Подсел, и говорит:

– Пардон, дамы, я невольно подслушал, уж больно громко вы беседовали, пардон! Но если у вас проблемы с партнером, то вот визитка моя, любые проблемы снимаются, качественный секс за умеренную плату, вы дамы, я вижу, самодостаточные, так что…

Он так же быстро исчез, как и появился.

Ни Вера, ни Таня даже возмутиться не успели.

Так и не доев мороженого, они механистически поднялись, напялили свои плащи и так же механистически вышли на Невский…

– Ты видала! – первой прервала молчание Татьяна.

– Видала! – ответила Вера.

– А как одет! Из под пятницы – суббота, сам в пиджаке и при галстуке, а майка в джинсы то и не заправлена…

– Ты от жизни отстала – они так ходят теперь, – ответила Вера, закуривая на ветру.

И закуривая, она обнаружила, что держит в руке визитную карточку…

– Дай-ка поглядеть! – протянула руку Татьяна.

Там были только номер телефона и имя: 8-921 – 767-34-87 Олег…

– А ты знаешь, подруга! – с веселым куражом заговорила Татьяна, – а я позволю себе этот праздник жизни, и думаю, что заслужила, а ты… А ты, если захочешь, можешь в долю со мной… …

Через неделю Вера уже и забыла об инциденте.

Но Татьяна напомнила.

Позвонила…

– Верка, у тебя ж День Рождения на следующей неделе, давай мужика по телефону вызовем, а?

Вера хмыкнула в ответ и тему развивать не стала – проехали.

Но сама…

Но сама вдруг зацепилась.

Инна только что прислала ей переводом из Америки пятьсот долларов на день-рожденский подарок… По телефону сказала, что заработок у нее очень хороший, что через месяц она уже сможет начать курс химиотерапии…

Так может, потратить двести долларов из этих пятисот?

Она не стала звонить Олегу.

Она позвонила в самое разрекламированное агентство, поставляющее эскорт – девушек.

Позвонила с мобильного телефона.

– У вас есть эскорт-юноши? – спросила Вера.

– Это должен быть человек не моложе тридцати пяти, – говорила она менеджеру агентства, – рост средний, но не маленький, волосы русые, не блондин и не брюнет, скорей шатен… Телосложение? Телосложение – не толстый, но и не худой, нормальный… Средний. Это должен быть интеллигентный мужчина с манерами, с хорошей развитой речью. И он должен именно ухаживать за мною, весь вечер ухаживать и влюблено добиваться меня, уговаривая, а не хватая за руки… Он должен читать стихи…

Вера задумалась.

И только периодическое пикание в трубке, отсчитывающее каждые десять секунд дорогого соединения указывало на то, что разговор еще не окончен…

И он должен быть страстным и нежным… Но может случиться и так, что между нами ничего и не будет, вы понимаете?

И еще…

Его имя будет Вадим.

Вадим Юрьевич.

– Хорошо, – ответил менеджер, – все будет, как вы просите. …

Сорок лет празднуют?

Мужчине сорок лет не отмечают…

А вот когда жене сорок… Красавице жене.

Жене – балеринке…

Геннадий Сайнов не сомневался, отметить Настин юбилей обязательно нужно.

Старики – Марианна Евгеньевна и Николай Александрович – и те прилетают из Северобайкальска.

Да какие они старики? Тестю шестьдесят пять, а на пенсию он и не собирается.

Приватизировал свой строительный трест, избрался депутатом законодательного собрания Края, на охоту ходит, на рыбалку… Да и теща – Марианна Евгеньевна – тоже в старухи не спешит записываться.

Жаль что сын – Костя из Америки навряд прилетит. Деда с бабулей порадовать.

Любимых своих сибиряков.

Решили с Настей, что гостей лучше всего будет собрать в субботу на даче с обязательной ночевкой.

Дачей этот их двухэтажный каменный дом на высоком берегу Оредежа они называли по инерции, по памяти о первом своем дощатом щитовом домишке на участке в восемь соток на Карельском перешейке, где думали будет подрастать их Костька.

А Костька все больше летом на Байкал к деду с бабулей.

Так дача на Карельском и не пригодилась. На ней мама Геннадия в основном жила.

Там и скончалась шесть лет тому.

А этот дом Гена построил как только они с партнерами приватизировали свое строительно-монтажное управление, да как только дела в середине девяностых крепко в гору пошли.

Дом большой. Сто двадцать квадратных метров только нижний этаж. Семь комнат, три ванных, бассейн и биллиардная…

Геннадию сильно хотелось показаться в этом доме.

Показаться тестю – Николаю Александровичу, что он – Гена – не лыком шит и не лаптем щи хлебает.

Тесть когда приехал поглядеть – долго молчал, хмыкал, мычал, хрюкал даже. А потом сказал, – Костькиным деткам раздолье здесь будет!

В общем, решили с Настей, что пригласят всех к себе в Сиверскую.

Настька – его Настюшка, ах, как к ней все шло!

К ее фигурке…

Ей сто сорок раз делали предложения самые раскрученные питерские и московские агентства – сняться в рекламе мехов, драгоценностей, дорогих автомобилей…

Она была всегда на виду – балетмейстер питерского мюзик-холла.

Настя Сайнова.

И вот ей сорок.

А разве скажешь?

Двадцать восемь – больше не дашь!

Он полюбил ее сразу вслед за тем, как полюбил их сына.

Он полюбил ее, когда она грудью кормила их Костика.

Полюбил и забыл ту – старую свою боль.

И вот уже двадцать лет прошло.

Двадцать лет…

Настьке все шло.

С ее ногами бы только мини носить, но на День Рожденья к приему гостей – надела Настя легкие свободные шелковые брюки.

Спустилась из спальни по их любимой широкой лестнице в холл с камином, придирчиво оглядела паркет… Все вроде как хорошо. Полотеры потрудились на славу.

Встала на цыпочки, даром что балетных туфель не надела.

– Генчик! Генчик, посмотри на жонушку на свою!

Ножкой взмахнула, еще, еще, потом фуэте, батман, еще батман…

Муж хлопает.

Обнимает.

Целует…

– Люблю тебя.

– И я тебя.

Первыми прикатили Боровские на своем новом американском джипе, что размером с небольшую однокомнатную квартиру будет.

Огласили окрестности сиреной.

Вышли – у Мишки в руках пакет огромный, а у Людмилки – охапка роз… Никак сорок штук? И дети с ними – Владик и Леночка. Тоже с цветами и с пакетиками.

Настюша детей расцеловала, артистично изобразила приятное изумление, приняв и развернув подарки.

Детей в игровую комнату с нанятой на этот вечер воспитательницей, а взрослых – в бар, с нанятым, тоже на один вечер – барменом.

Потом прибыли Гуляевы.

Потом Коровин Лешка.

Потом еще подъезжали, подъезжали, всех и не сосчитаешь.

Пили много, но никто не напился.

Танцевали, смотрели в саду над рекою фейерверк, что устроили Леша с Геной, много и вкусно ели…

А уже поздно за полночь, когда кое-кто из гостей, утомившись, все же предпочел празднику постель в гостевой комнате, наиболее стойкие собрались в холле у камина.

Кроме хозяев – были Миша и Люда Боровские, Алеша Коровин и Вадик Снегирев со своей новой девушкой, имя которой Гена все никак не мог запомнить. Снегирев развелся два года назад и вот все теперь искал… Меняя каждые три месяца. Но приличий не нарушил – позвонил загодя Насте и спросил разрешения, удобно ли будет приехать с гёрлфрендом?

А Настя на этот счет без комплексов.

Пусть расстраиваются те, кто форму держать не умеет. Лично ее – присутствие в компании юной любовницы одного из приятелей мужа – не смущает. Это когда все жены старухи, а кто – то из мужчин приводит с собой молоденькую, вот тогда в женском стане случается смятение. А Настя – сама на двадцать восемь лет выглядит.

Сидели с раскрытыми в сад широкими дверьми… Воздух свежий – с реки.

Когда музыку выключили, так тихо-тихо вдруг стало.

И только поленья в камине – тресть-тресть!

Настюшка привалилась спиной к Генкиному плечу. Ножки под себя на диване поджав…

Люда Боровская – та вообще легла, пледом укрылась, и голову мужу – Мишке на колени положила.

Вадик Снегирев свою… Не то Таню, не то Олю… обнял за плечи к себе прижимая.

И только Лешка Коровин, как всегда – один.

– Лешк, а Лешк! – сонным голоском пропела с мужниных колен Люда Боровская, – ты женишься когда? Почему мы ни на помолвке, ни на свадьбе, ни на крестинах не гуляем у тебя? Ты что, на нас экономишь что ли?

– И верно, Леха! Ты чего? – подхватила Настя.

– Чего пристали к человеку? – вступился за друга Миша Боровский.

– Нет, пусть он нам теперь расскажет, – властно сказала Настя, – я на правах хозяйки сегодня буду распоряжаться нашей беседой, и я приказываю, пусть сейчас каждый по очереди откроет самую потаенную тайну своего сердца, и Леша будет первым…

– Это почему я первый? – возмутился было Алексей, но его оборвал Мишка Боровский,

– Разговорчики в строю! Приказы нашей королевы не обсуждаются.

– И то верно, давай, Лешка, рассказывай, – поддержала мужа Людмила Боровская.

Все притихли.

Только последняя электричка вдали прогудела своими стальными колесными парами по мосту через Оредеж: ду-ду, ду-ду…

– Ну, чего вам тут рассказывать то? – неуверенно начал Алексей, – я и не знаю, что вас вообще интересует?

– Подробности! – выкрикнул Снегирев и его девушка прыснула – не удержавшись.

– Смешливая тебе какая попалась на этот раз, – заметил Алексей.

– Ага, – подтвердил Боровский, – помните, как у Хармса, Лев Толстой очень любил детей, бывало придут к нему писатели, он посадит каждому на колени по ребенку и все следит, чтоб все писатели гладили их по головкам, только Тургеневу все не везло – то вшивого приведут, то кусачий попадется.

Девушка опять прыснула.

– Это хорошо, когда женщина юмор понимает, – сказал Гена.

– А что? Разве у нас с тобой в этом проблемы? – спросила Настя.

– У нас с тобой, родная, никаких проблем, – ответил Гена наклоняясь и целуя жену, – только что же Леша не рассказывает?

Алексей налил всем виски, поднялся с дивана, подал стаканы тем, кому было не дотянуться до столика.

– Ну, извольте слушать. Извольте, извольте!

Леша рассказывал долго.

Взошла луна.

В деревне все затихло и даже с шоссе не доносилось в ночи ни единого звука.

И можно было бы подумать, что все давно уже спят.

Но чья либо протянутая за сигаретами рука, чья либо чиркнувшая в полу-мраке зажигалка, выдавали…

Не спят.

Слушают…

Я из школы девственником вышел.

Время такое у нас целомудренное было тогда.

Это теперь детям в школах презервативы раздают, а тогда у нас даже самые отъявленные ловеласы и те все больше трепались, нежели действительно какую то реальную практику любовную имели…

Конечно, мечталось о своей девушке, хотелось женщину, но тогда даже с экономической точки зрения все эти любовные движения были обречены на единственный негативный результат. А мне жениться не хотелось. Я брака боялся, как таракан борной кислоты. Я всегда был уверен, что за свадьбой следует лишь нудная череда скучнейших обязанностей, заканчивающаяся старостью, пенсией и могилой. Даже тот знаменитый фильм одного из братьев Михалковых – Романс о влюбленных, он мне верной вешкой врезался в сознание, тем местом, что до свадьбы героя мир там был цветным, а после – стал черно-белым… Поэтому я всегда держал себя на самоконтроле. Не влюблялся. И уж в институте были у меня девушки, разумеется, но доводил я с ними отношения только до определенной черты, а там – стоп!

Выходило, что постоянной девушки не было у меня.

Встречался с ними месяц – другой, а как начинали привыкать друг к дружке – я убегал. Я вообще то кот по годовому гороскопу. Так что вел я себя всегда как кот – эскейпист. Кота ведь, если ему что-то не нравится, никакому хозяину не удержать на месте. Уйдет кот искать себе чего то более мягкого и теплого.

Многие девчонки хотели иметь меня насовсем.

Но ни у кого не получалось.

Не выходило.

И вот однажды, пошел я в филармонию.

Пошел вместо мамы, чтобы абонемент не пропадал.

Мама слезно просила, а я ей отказать никак не мог, хоть и относился к симфонической музыке более чем пренебрежительно. Но только до той поры так относился, покуда не увидал в оркестре одну девушку. Скрипачку. Она на третьем стуле позади первой скрипки сидела.

Я ее как увидал со своего пятого ряда, так и забыл сразу обо всем.

Ни одного концерта потом у этого оркестра не пропустил.

У мамы ее абонемент отобрал и еще себе других накупил…

Ходил в филармонию, как на работу.

Девушку эту караулил у дверей после каждого концерта. Но не решался подойти. Она то с подружками, то с каким то серьезным, который ее на машине увозил…

Наконец, решился я, да и вышла она почти что одна – с подружкой какой то неважнецкой. Я за ними – в метро. Догнал. Извинился, смутился, попытался что-то сказать…

Я ее проводил до ее дома на Чайковского…

Я до сих пор помню тот мой восторг, когда она дала мне свой телефонный номер.

Я думал тогда, что все ангелы с небес улыбаются мне…

Я шел домой и пел.

Да, да – пел!

Мы встретились с ней три раза.

На третье свидание наше я ее поцеловал.

Поцеловал и понял, что умираю.

И я умер.

Потому что на наше четвертое свидание она рассказала мне о Вадиме Юрьевиче.

Вадим Юрьевич был женат.

Вера была нужна ему как удобная, на все и всегда готовая женщина, которая никогда ничего не требует… Он погубил ее.

Веру.

Мою Веру.

Я влюбился раз и навсегда.

А она уже не могла никого полюбить кроме Вадима Юрьевича.

Она рассказывала мне.

Она мучила меня своими рассказами.

Она садистически понимала, что изводит меня. Но рассказывала.

Рассказывала потому, что сама изводилась одиночеством и горем безысходности, когда Вадим Юрьевич уезжал в отпуск со своей благоверной…

Потому во мне она находила объект мести, причем добровольно подставлявший себя под ее плетку. Плетку ее слов. Жестких жестоких слов о ее любви к Вадиму Юрьевичу.

Если бы вы знали, сколько горестных полных боли минут и часов пережил я, выслушивая ее рассказы об их с Вадимом Юрьевичем встречах.

Когда она голая играла ему на скрипке и танцевала на столе для него – экий изощреннейший однако стриптиз, господа! И представьте мою горечь в горле, когда она мне это рассказывала…

Мы сидели с ней в ее комнатке в коммуналке на Чайковского, сидели далеко за полночь, не зажигая света, и она рассказывала, как Вадим Юрьевич унижал ее, как он обижал… Как однажды повез ее в Сочи и там бросил без денег в неоплаченном номере гостиницы… Как ее потом посадили в милицию в камеру с уголовницами, пока ее мама телеграфом не прислала денег… А Вадима Юрьевича тогда срочно в Москву в министерство вызвали, а о ней, о Вере он и не подумал… И она простила ему. И более того, и другое простила. И даже то, как он однажды подложил ее своему начальнику… Сперва напоил ее до бесчувствия у себя на даче, а потом подложил…

И все это она мне рассказывала, рассказывала. Как безумно любила его.

И я тогда понял, что настоящая психически здоровая красивая умом и телом женщина – может полюбить только один раз… И я понял, что мне не повезло. Что этот один раз моя Вера растратила не на меня. А на Вадима Юрьевича.

Я хотел убить его.

Но она сказала, что если он умрет, она тут же ляжет с ним в гроб, чтобы и ее закопали вместе с ним.

В ту ночь.

Под самое утро у нас была близость.

У нее это вышло от отчаяния, как часть процедуры катарсиса – она выговорилась и ей надо было испытать оргазм, согреться… Согреться и испытать оргазм, так она мне сказала. Так объяснила.

А у меня это тоже было от отчаяния.

От отчаяния, что она не моя.

Она страстно овладела мной.

Без прелюдии, без подготовки, без поцелуев…

Она набросилась на меня, как безумная.

Она кричала.

Она кричала, и мне было страшно, потому что она бредила наяву.

Она кричала, – Вадим, Вадим, милый, родной Вадим, трахни, трахни меня сильнее, я твоя шлюха, трахни меня, Вадим. Вадим, родненький, сильнее! Сильнее!

Я потом не помню как убежал.

Я не мог там оставаться.

Я понял, что никогда, никогда мне больше не светило заполучить ее – мою Веру в свои объятия…

И больше я не видел ее.

Но это не значит, что я забыл ее.

Потом три года прошло, четыре, пять лет…

А я всех женщин сравнивал с ней, примерял к ней, и сами понимаете, в чью пользу всегда были эти сравнения…

Больше я ее никогда не видел, хоть и знаю, что живет она в Купчино вместе с дочерью, которую зовут Инна. И дочка эта у нее родилась через семь месяцев после нашей с Верой близости… Грешен – по милицейской базе данных я это подсмотрел и прописку, и адрес и даты рождения… Так что, моей дочерью она может быть. Моей дочерью…

Но в тоже время и не моей, потому как кричала она в моих объятиях не мое имя, а Вадима Юрьевича. И значит, даже если и мое семя тогда пролилось в нее, не я отец, а он – Вадим Юрьевич…

Леша закончил рассказ.

Никто не спал.

Люда, закутавшись в плед, курила.

Оля или Таня уже не прыскала и не хихикала. Сидела, как мышка, зажав ладонь Снегирева между своими коленками.

Настя молча встала, подошла к Алексею и взяв его за уши, поцеловала в темечко.

– Теперь будет рассказывать мой муж Гена, – сказала она с однозначно повелевающей интонацией.

– У меня так не получится, – сказал Гена, – мне ведь повезло больше чем Леше, меня моя жена любит, а я люблю мою жену…

И тут в кармане у Гены зазвонил мобильный телефон.

– Наверное, Настю хотят с Днем Рождения поздравить, – пробормотал Гена, подслеповато глядя на дисплей, – Але!

От внимания Насти не ускользнуло смущение, которое охватило ее мужа, когда он услыхал голос на том конце провода.

Ее Гена был смущен.

Да и как не смутиться, если звонила ему Алла Давыдович.

Впервые за последние двадцать пять лет звонила. …

Последний крестовый поход.

Все рыцари жили грабежом.

Поэтому Костя не стыдился своих новых занятий.

Бизнес шел легко.

Партнеры называли Косте адреса, на которые надо было делать покупки в Интернете и в конце недели расплачивались с ним увесистой пачкой долларов.

Костя не был наивным человеком.

Он понимал, что рано или поздно – его выследят.

Но он продолжал воровать, продолжал, потому что ему были нужны деньги, и потому что у него была цель. И целью этой была Инна.

Ради нее он был готов идти на любой риск.

Но в жизни всегда получается не так, как предполагаешь.

Человек предполагает, а Бог располагает, – эту сентенцию Костя часто слыхивал от бабули – Марины Евгеньевны.

Костя в страхах своих предполагал, что его выследит служба безопасности какого либо из банков, с электронных счетов которого он воровал электронные деньги.

Но получилось иначе.

Выследили не его, а его незадачливых партнеров, которые сбывали купленные Костей товары.

И выследила не полиция, не служба безопасности банка Чейз Манхэттен, а выследили такие же бандиты, только рангом покрупнее.

Большая собачка решила отнять косточку у маленькой собачки. Такое в бандитском мире и в бандитской стране – случается сплошь и рядом.

К Косте приехали прямо на его квартирку в Бронксе на Грин-лэйн…

Он сидел за компьютером и как раз разбирался с чеками от банкоматов, которые ему поставляли партнеры по бизнесу. С этих чеков Костя списывал номера кредиток, по которым потом и делал покупки в Интернет-магазине.

Они даже не постучали в дверь. Они просто вошли.

Сгребли его и вместе с ноут-буком, понимая, что без компьютера Костя как без рук, засунули его в большой черный автомобиль и повезли.

Судя по всему, главный бандит приказал не бить Костю. Особенно по голове. Эта голова еще должна была кое-кому послужить.

Перевербовка заняла пять минут.

Костю привезли в какой то гараж.

Там уже стояли две дорогие машины, вроде как "лексус" и "шевроле", и возле них стояли пять или шесть человек. А один сидел на складном стульчике. По всей видимости, это был его новый босс.

Босс велел, чтобы Костя называл его просто "боссом".

К Косте тоже обращались просто – "русский".

– Теперь будешь работать на меня, Русский, – сказал Босс, -… Но масштабы будут другие. Мне не нужны три десятка холодильников и полторы дюжины телевизоров в неделю, как это ты делал с твоим прежним хозяином. Это мелочь, забудь о таких масштабах. Мне нужны трейлеры и вагоны… И даже пароходы с товарами. Понял? И мы с тобой будем проворачивать такие дела…

Забавно!

"Дела" и "деловой" по английски звучали так же, как и по русски…

Ди-и-ил…

То есть, сделка – по рукам!

Косте причитались проценты.

Причем система процентного премирования Кости была продумана таким образом, чтобы ему было выгодно искать быстрые и крупные схемы электронного грабежа.

На техническое обеспечение Босс не скупился.

Ежедневная смена жилья для Кости, чтобы его нельзя было выследить по выходу в Интернет. Неограниченная закупка сим-карт для выхода в сеть через систему сотовой связи… Машина, шофер и телохранитель… Причем, телохранитель скорее не для того, чтобы охранять Костю от внешней опасности, а для того, чтобы Костя просто не убежал…

Когда Босс спросил, не надо ли в чем либо помочь? Нет ли у Кости каких-либо личных проблем? – Костя благоразумно воздержался от того, чтобы попросить у бандитов помощи в его главном деле…

В деле спасения его принцессы – расковать, расколдовать, освободить прикованную к скале. …

Боли в бедре усилились.

Теперь, чтобы убедиться, что рак не отстал, уже не надо было долго надавливать на это место пальцами. Теперь боль уже отдавалась выше коленки и при ходьбе и при надевании чулок…

И кто придумал эти чулки с поясом?

Кому пришло в голову, что Инна выглядит в этих чулках сексуальнее, чем без них?

Все эти потребители порнографии в плену каких то стереотипов.

Голая женщина должна быть обязательно на шпильках.

А почему не в валенках?

Для всех деловых контактов у нее есть антрепренер.

Дядя Альберт.

Он составил все бумаги таким образом, что сама Инна теперь не могла сделать никаких телодвижений в плане самостоятельного выбора – где и с кем работать…

Поэтому она была крайне удивлена, когда дядя вдруг сказал, что в понедельник они едут в студию "Пэйпер-лэйс", которую арендовал журнал Плейбой…

– Я буду сниматься для обложки Плейбоя? – изумилась Инна.

– Да, и это хороший бизнес, – подтвердил дядя.

– Но ведь это совсем другое дело, ведь когда мы с тобой говорили о моем ангажементе, ты обещал, что мои зрители будут столь малочисленны, что это позволит стопроцентно обеспечить конфиденциальность моего позора… Но теперь ты предлагаешь Плейбой с его миллионными тиражами…

– Это бизнес, детка, – сказал дядя, – тебе пора приступать к интенсивному лечению, а денег еще недостает… Плейбой же сразу даст пятнадцать тысяч за обложку и за внутренний разворот…

– А сколько возьмешь себе ты? – в упор глядя на дядю спросила Инна.

– А это не твой вопрос, – ответил дядя.

А бедро болело.

Болело, когда Инна снимала и надевала чулки.

И надо было ехать ложиться в клинику.

А денег еще недоставало.

– Хорошо, мы поедем в студию, – согласилась Инна.

– Вот и ладушки! – совсем по русски пропел дядя Альберт…

Где же отец?

Где же жених?

Где муж, который мог бы спасти?

Инна вдруг вспомнила Костю…

А он мог бы?

Мог бы спасти? …

Алла предложила встретиться, оставив за Геной право выбора времени и места.

Он попросил тайм-аута чтобы подумать.

Подумал и предложил пообедать в ресторане "Царская рыбалка" что на островах.

– Its up to You, – по английски ответила Алла.

– Я заеду около трех и снизу позвоню с мобильного, – сказал Гена.

– А какая у тебя машина? – поинтересовалась Алла.

– Серебристая "тойота – лэндкрузер" большой внедорожник такой, – ответил Гена – Любите вы в России все большое, – игриво заметила Алла Она остановилась у родителей.

Гена помнил этот дом.

Здесь, под ее окнами когда то он бывало стоял часами.

И в дождь мок и в мороз мерз.

Глядел, не дернется ли занавеска, не зажжется ли свет в ее комнате.

Как давно это было!

Но уже стерлась из памяти нервных клеток их биологическая память, заставлявшая сердце жалобно ныть, когда он, случалось, проходил или проезжал под этими окнами.

Теперь уже ничего не сжималось и не ныло…

Старость это что ли?

Подъехал, позвонил.

Она не заставила себя ждать – американская выучка!

Он наблюдал за ее парадной через зеркальце заднего вида, и когда она вышла, а это была точно она – на все сто процентов! Тогда и он вылез из машины и шагнул к ней на встречу.

Она почти не изменилась.

Только лицо стало худее.

Острее.

И глаза стали больше.

Он боялся что не узнает ее, а она, оказалось, совсем акая же как и сто лет назад.

Алка Давыдович!

Красавица их класса…

Его любовь на все времена.

– Загорела!

– Да, так Калифорния же! Сан-Диего – слыхал про такой городок?

– Чай не дикари, тоже кино американское смотрим!

– Это мне?

Алка заметила букет, что Гена положил на переднее сиденье.

– Тебе.

– Очень мило, мерси!

Сперва ехали молча.

Краем глаза Гена видел, что Алка сидит как то неестественно прямо и как то неестественно прямо глядит перед собой, словно в одну точку на горизонте.

И улыбается.

– Рада, что приехала?

– Ага, рада – радешенька…

– Как родители?

– На пенсии, болеют, вот и приехала их заодно проведать.

– Заодно? А основная цель?

– На тебя поглядеть.

– А если серьезно?

– А если серьезно, то по России соскучилась, пора такая приспела мне пожить здесь немного.

– А муж?

– Я два года как вдова.

– Сочувствую.

– Принимаю…

Снова помолчали.

– Дети у тебя есть? – спросил Гена.

– Своих нет, а от мужа падчерица есть младше меня всего на пять лет, – ответила Алла, – а у тебя?

Гена не ответил.

Но не из невежливости своей, а от того что вдруг снова припомнил притчу о смоковнице, не приносящей плодов.

– А у тебя дети есть? – снова спросила Алла.

– Сын… Сын родной. Кирилл. В Америке сейчас. Математик-программист.

– Ты счастлив?

– Да, счастлив, – уверенно кивнул Гена, поймав себя на мысли, что там в БАМовской тайге, тогда в семьдесят седьмом он мечтал об этом моменте, когда Алла спросит его, счастлив ли он… И как то все вроде и так, да и не так…

Просто, когда долго ждешь, приз уже теряет свою первоначально назначенную цену.

Они долго и вкусно ели.

Болтали о том – о сем, вспоминали одноклассников – Васильева, Перю, Розена, Бэлу Сергеевну…

Потом он отвез ее назад – туда где взял.

– Мы должны еще раз увидеться, – сказала Алла, подавая руку.

Она не из тех, кто делает что-либо без тайного на то умысла, – сказал Гене его внутренний голос.

И еще внутренний голос пропел ему:

She s not a girl who misses much…

Doo-doo, doo-doo, doo, oh yeah!

She s got aquainted with the touch of a velvet hand Like a lizerd on a window pane… …

Наперегонки с таймом.

Босс запугивал не из личной к нему к Кириллу неприязни.

Обещая, – я убью тебя, русский, – Босс лишь механистически выполнял свою формальную функцию, словно леопард пожирающий лошадь на картине великого французского примитивиста… И Кирилл, как и та умная лошадь на картине Руссо, понимал, что и на леопарда, и на Босса обижаться нельзя, как нельзя обижаться на явление природы – на молнию, на землетрясение, на селевый поток…

Босс запугивал не напрасно. Он слов на ветер не бросал, и Кирилл трезво давал себе отчет в том, – что "этот" убьет и не поморщится… Однако он еще понимал и то, что угрожать, шантажировать и убивать – это такие же жизненные функции босса, как и у львов или тигров – охота за живым мясом парнокопытных…

Можно было бы при желании и соскочить с боссова крючка…

Рыпнуться в российское посольство, попросить помощи в экстренном отбытии на родину…

Но тогда как же Инна?

Кто ее тогда мог бы спасти?

И Кирилл решил для себя, что он будет играть с Боссом на его правилах, покуда не соберет необходимой суммы денег…

Однако, не смотря на то, что опыт общения с такими людьми как Босс, ограничивался у Кирилла только фильмами режиссера Тарантино, он понимал, что по всей видимости, планировать что либо в такой ситуации – бессмысленно.

Это все равно как на войне – летчику истребителю, который по статистике живет три – четыре боевых вылета, жениться и планировать семью…

Боссу можно было обещать верность и послушание…

Но глубоко внутри необходимо было затаиться и ловить свой шанс – ухватить куш опережая тот момент, когда либо Босс убьет его, либо его поймает полиция… А Босс или его люди уже убьют его – Кирилла там – в тюрьме.

За то, что слишком много знал…

Какая смешная, однако, формулировочка!

Какой смешной, однако, диагноз!

Но теперь, сознательно становясь в позу низкого старта, когда по соседней дорожке должны были бежать такие соперники, как Судьба и Время, Кирилл вдруг обрел полное спокойствие…

У него была цель.

У него была Инна…

Ах, эти несчастные люди, которые счастливы лишь своим покоем!

Чему они радуются?

Жизнь – она приобретает осмысленную и от осмысленности – видимую ценность, когда ты движешься к цели.

А движение – это скорость. И чем скорость выше – тем эффективнее и результативнее это движение.

Но чем выше скорость, тем выше и риск свернуть себе шею.

Это было понятно, как дважды два.

И вдруг ступив на эту дорожку, Кирилл почувствовал себя счастливым.

Еще вчера, еще вчера – ничто не угрожало его жизни, разве только уличный наркоман-грабитель, если ему не дать заранее приготовленной двадцатки… Или автомобиль с пьяным за рулем, что в Америке так же актуально, как и в России…

И обладая этим спокойствием, как неким капиталом, Кирилл мог по праву причислить себя к золотому или платиновому миллиарду глупых обывателей, гордящихся фетишем покоя…

Как это ОНИ говорят?

"Зато я сплю спокойно"…

Кириллу теперь было смешно.

Теперь он спал еще более спокойно, чем прежде, когда его жизни ничего не угрожало.

Он спал спокойно, как воин в походе.

Спокойно – без снов.

У него была цель.

Убежать от ВРЕМЕНИ и спасти Инну.

Вот в этом и была НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ.

Настоящая жизнь последнего рыцаря. …

В сокровищнице мыслей у Салтыкова – Щедрина была одна воистину блестящая находка – меткий эпитет, с исчерпывающей краткостью дающий полную характеристику русской жизни, русской способности жить и выживать…

Талантливость…

Но не та талантливость, какая подразумевается у усидчивого в учении еврея или утонченного потомка Греко-римской цивилизации.

Талантливость русского в декорациях русских ширей и высей по Салтыкову состоит в его душевной способности браться за все…

За то в особенности, за что ни один здравомыслящий европеец никогда не возьмется, хотябы и из элементарного инстинкта самосохранения.

А вот русскому – дано!

Талантливость русского позволяет с ломом наперевес идти на штурм регулировки и наладки самых сложных импортных электронных систем, особенно когда описания и инструкции потеряны или позабыты в приложении.

Прикажут быть акушором, будем акушорами, – говорил замечательный театральный критик Кукольник.

Научившись различать стодолларовую ассигнацию от двадцатки, иной талантливый русский человек по-праву уже считает себя экономистом, а опыт разглядывания голых женщин в Интернете, уже дает иному основания полагать, что тот – разбирается и в гинекологии…

Кирилл тоже был русским человеком.

Но он был не просто талантлив, он был неизбывно талантлив.

А Босс, толи он чувствовал эту талантливость Кирилла на уровне своих животных ощущений прайда… То ли Босс попросту апостериори знал эту особенность русских.

Но так или иначе, но Босс потребовал от Кирилла результата, выражаемого простой бухгалтерской цифрой с шестью нулями после значащей…

Босса не интересовало – КАК?

Босса интересовал конечный результат.

Не хотим знать как, но к концу месяца – укради для нас два миллиона…

Не то – убьем!

Босс не шутил.

Убивать – была его профессия.

Для него убить – было как для Кирилла установить в новом ноутбуке систему Виндоуз… Даже еще проще.

Но Босс не стремился к убийствам ради простого удовольствия.

Убивал он только в крайнем случае.

А это значило, что Босс верил… Верил в то, что убивать Кирилла не придется – русский успеет за месяц придумать способ, как при помощи компьютера и Интернета украсть два миллиона.

Верил в это и Кирилл.

И более того, он верил в то, что украдет гораздо больше чем два миллиона, и при этом еще и убежит.

Убежит от Времени и от Судьбы.

И спасет Инну. …

Философская суть хакерства состоит в том, что в отличие от вульгарного грабежа, когда банковский служащий под угрозой пистолета отдает налетчикам мешок наличных, при компьютерной краже – используется факт того, что электронными деньгами распоряжается не человек, а машина. А на машину не надо наставлять пистолета и кричать на нее – давай деньги, а не то убью! Машине не свойственен страх за свою жизнь. Потому что машина – изначально философски – неживая.

Невозможно машину и обмануть… Потому что машине не свойственны доверчивость и простодушие.

Компьютер как и дверной замок – можно взломать.

А для этого необходим всего лишь смелый и талантливый инженер.

И чем сложнее система – тем умнее и талантливее должен быть взломщик.

А движителем, а стимулятором талантливости может быть не простой вульгарный ствол в руках Босса, а идея… Идея последнего рыцаря, призванного спасти свою даму.

Кирилл не задумывался над этими изначальными постулатами парадигмы своего бытия.

Он задумывался над техникой взлома, исходя из философии компьютерных систем финансирования американского народного хозяйства.

Если существует рабочая схема перечислений со счета на счет, при которой все операции делаются компьютером, но по команде какого то человека – "икс", сидящего вы недрах конкретно рассматриваемого банка, то для начала необходимо иметь два счета… Один – с которого переведется вожделенный миллион, а другой – НА КОТОРЫЙ будет переведен вожделенный миллион.

Это было просто.

В банке Чейз Манхэттен были и рабочие счета, и деньги на этих счетах. И с этих счетов, к исходу отпущенного Боссом месяца, Кирилл планировал снять минимум на десять миллионов.

А счета, на которые будут сделаны пока еще гипотетические перечисления, Кирилл открыл в первый же день своей "новой работы".

Теперь надо было найти тот путь, по которому банковский служащий "икс" отдавал приказ электронному клерку делать переводы. И еще было нужно между делом найти пароль, которым служащий "икс" открывал доступ в систему электронных операций.

И при этом не попасться службе безопасности банка Чейз. ….

Идея или секрет "живой" и "мертвой" воды пришли к Кириллу во сне.

Сон был как бы и эротический с одной стороны, и в тоже самое время философский.

Ему приснилась Инна.

Она была обнаженной, как там, в клубе "Доктор Туппель" – в одних только черных чулках и туфельках на высоком каблуке.

Инна как бы зашла к нему в его рабочий кабинет и бесцеремонно согнав Кирилла с его рабочего места, сама уселась перед монитором. Уселась, и принялась быстро-быстро стучать пальчиками по клавиатуре, причем не таким манером, как это делают нынешние расхлябанные масяни- программистки, а как старорежимные машинисточки, когда изящно оттопыренными пальчиками стучали по литерам железных "ундервудов", держа при этом пряменькую спинку…

Сглатывая слюну, Кирилл вытянул голову через Иннино плечо, близоруко всматриваясь в монитор… Во сне он честно отдавал себе отчет в том, что более всего его интересовала грудь Инны, но не взирая на сам факт ее добровольной наготы, Кирилл все же стеснялся заглядываться на девичьи прелести и делал вид, что его интересуют те символы, что по воле быстрых Инниных пальчиков появлялись на мониторе.

Грудь и символы.

Символы и грудь.

Грудь и символы…

Голова закружилась.

Но вдруг до него дошло.

"Живая вода" – это "умножить на десять в степени N", а "мертвая вода" – это "поделить на ноль"…

Как же никто из программистов раньше до этого не додумался!

Не отрывая пальчиков от клавиатуры, Инна задорно поглядела на выгнувшегося над нею Кирилла…

– Каково? А?

Кирилл проснулся.

Проснулся и вскочив с диванчика, принялся энергично расхаживать по комнате, размахивая кулаками, как бы нанося удары воображаемым врагам.

Компьютерный мир – это неорганический электронный мир, созданный человеками по образу и подобию мира органического, Богом созданного…

В Божьем мире – живая и мертвая воды – имеют свой биологическо-энергетический смысл, там все те же самые нули и десятки в степени N – существуют на уровне анионов-катионов или на атомарном уровне изотопов водорода… Кирилл не был силен в физической химии, но аналогию примерно себе представлял…

Итак, его – программиста и хакера теперь интересует живая и мертвая вода для компьютеров.

Компьютер можно убить…

Напои его мертвой водой!

Только не настоящей в буквальном смысле, а той, что занесет в его чрево – Троян или червяк, посланный им – Кириллом.

Чтобы убить компьютер Чейз Манхэттен – ему надо заставить систему выполнить операцию деления на ноль…

Защита?

Защита отключит систему и выплюнет Трояна?

А пусть сама защита съест червяка!

Это будет своего рода ВИЧ – инфекция, иммунодефицит компьютерной системы…

Но убить – это пол-дела.

Главная цель – заставить систему, прежде чем она умрет – заставить ее умножить подставные счета, умножить их на "десять в степени N"… …

На доведение общей идеи до ее технического конкретного воплощения, выражающегося в десяти миллионах долларов у Кирилла было всего две недели.

Почти сорок лет было у советской космонавтики, на то, чтобы пройти путь от идей Циолковского до конкретного полета Юрия Гагарина…

А у Кирилла не было даже и сорока дней…

Но у него была Инна.

Инна в груди. ….

От приставленного к нему администратора, что Босс назначил в свиту помимо тех громил, приглядывающих за тем, чтобы "русский" не сбежал, Кирилл потребовал открыть в Чейз Манхэттен как минимум десять счетов на разные имена, с получением на эти счета – десяти магнитных карточек…

С этими карточками предстояла работа.

Настоящая экспериментаторская работа, достойная памяти Франкенштейна…

Именно с магнитной полоски пластиковой карты "виза" – машина Чейз должна была сглотнуть маленького червячка… Даже не червячка, а микроб… Вирус компьютерного иммунодефицита.

А потом…

А потом на одну из этих карточек – отправить деньги, помноженные на десять в степени N… …

Девочка Надя,

А чего тебе надо?

Ничего не надо,

Кроме шоколада… …

Котик.

Вера Гармаш звала своего Вадима Юрьевича "котиком"… Звала его так, в те редкие часы, когда имела основания считать его своим. Когда он посещал Веру в ее коммунальной квартире на Чайковского. Или когда Вадим Юрьевич возил ее в профилакторий выходного дня… У него была возможность брать путевки со скидкой в дом отдыха на Карельском перешейке. Это были самые счастливые моменты в ее жизни. Две ночи вместе. С пятницы на субботу и с субботы на воскресенье. Но такие выезды Вадим Юрьевич позволял себе не чаще четырех раз в году. Так что не так уж и много счастья было в ее биографии!

"Мой котик".

Ее котик. …

К сексуальным отношениям со своей женой Вадим Юрьевич относился с чисто природным спокойствием. Как он сам говорил себе и самому близкому своему другу – Матвеичу, относился к этому с полным отключением головы. "Надо ЕМУ, ОН ее найдет, и подталкивать ЕГО к этому, или думать за НЕГО – дело не благодарное, у НЕГО у самого головка есть, наше дело – только довериться ЕМУ, а он за это позволит разделить с НИМ удовольствие"… Безличным местоимением ОН, Вадим Юрьевич называл собственный гениталий… Вадим Юрьевич выбирал своих, а ОН (гениталий, или пыпыс) – своих. И У каждого был свой собственный выбор. И они только лишь по – братски, по взаимовыгодному бартеру делились потом плодами удовольствий. ОН – выбрал сексуальную Веру Гармаш, а Вадим Юрьевич выбрал экономически выгодную жену. И они с НИМ делились полученными дивидендами – Вадим Юрьевич пересылал ЕМУ полагавшуюся долю комфорта, а ОН – давал… щедро давал сладкого…

Матвеич хихикал слушая подобную пьяную чепуху… Хихикал, но сам порой завидовал товарищу, удачливому в денежных и сердечных делах… Матвеичу по службе не положено было иметь любовниц. Государственный статус Матвеича одной из главных кондиций добровольного конкордата полагал – ре-пу-та-ци-ю… Матвеич и был ее репутации заложником. Но послушать про похождения веселого пыпыса – Матвеич любил. Когда на даче они с Вадимом Юрьевичем садились в их любимой беседке и распивали запотевшую из холодильника поллитровку под нежную семужку и брауншвейгскую салями из Литейного гастронома… Участки у них были рядом, и беседка эта их любимая стояла как бы на границе – в густом малиннике… И имела эта беседка как бы статус общей собственности. Вроде того Маниловско-Чичиковского моста что из прожектов знаменитых героев поэмы Гоголя.

Матвеич пару раз видел Веру Гармаш. Один раз в ресторане и один раз в том самом профилактории для "Вери импортент персонз"… Именно он тогда и скаламбурил по поводу того, что Вери импортент – это как раз для Веры и для некоторых "импо", вроде Вадима Юрьевича… Матвеичу Вера понравилась, но как и подобает государственному мужу его – Матвеича генеральского ранга, виду он не подал… Но и не осудил Вадима Юрьевича за откровенный адюльтер… И тем самым тоже проявил благородство души. Мне, мол не положено иметь любовниц, но близкому другу Вадику – такие слабости прощаются. Хорошенькой "слабостью" была Верочка! Очень хорошенькой… И Матвеич завидовал Вадиму Юрьевичу. И его пыпысу тоже завидовал, впрочем, какая чепуха! Что за шизофреническое раздвоение?

Матвеич утешал себя тем, что подписав "конкордат верности", что в глазах Вадима Юрьевича был хуже конкордата безбрачия, Матвеич получил компенсацию в том, что был генералом… Государственным мужем, которому очень и очень многое было дано…

И даже такое было дано, как взять, да вдруг и подпортить карьеру таким самоуверенным и самовлюбленным типам, как Вадим Юрьевич… Если вдруг начнут себя плохо вести…

Но в глубине души, Матвеич завидовал Вадиму Юрьевичу, завидовал, потому как Вера была очень хороша в своей возбуждающе – чувственной красоте.

И еще эта двойственность статуса, усиливающая сексуальность!

Просто шлюха – это возбуждает не столь сильно, как если шлюха с общественным статусом и престижной профессией. Шлюха – чемпионка мира по фигурному катанию, или шлюха – победительница конкурса имени Чайковского… Вот это да!

Повезло Юрьевичу!

Вера Гармаш звала своего Вадима Юрьевича "котиком".

А он ее звал – "голубкой".

И она шутила, – слопает котик свою голубку, свернет ей шейку…

Как то на продолжительных гастролях по городам Сибири и Дальнего Востока, когда к исходу третьей недели гостиничного жилья и невкусной ресторанной пищи от тоски многие даже самые морально устойчивые музыкантши стали податливыми, как те обозные прачки из ближнего к фронту тыла, и когда после очередного концерта в местной филармонии, еще одна или две арфистки или скрипачки до поры неприступные, вдруг соглашались пойти в комнату к мальчикам из духовой секции – напиться и забыться, подкатила тоска и к Вере…

Иван Конделайнен – первая труба их оркестра, высокий ловелас с гордой, красивой, рано начавшей седеть головой, давно к ней подбивался. Еще на предыдущих гастролях в Чехию и Моравию делал Вере самые непристойные предложения во всей их исчерпывающей конкретике. И всегда, когда они сидели на утренних репетициях, продувая мундштук своей золоченой трубы, он делал ей выразительные глазки и язычком и губками показывал, как он ласкает свой мундштук, как он любит его…

Вера сперва краснела. А потом перестала обращать на него внимание. Но на третьей неделе гастролей по Сибири, в этом городе с таким томным и тоскливым названием – Томск, на нее вдруг нашло. И когда Конделайнен снова показал ей, она тоже округлила губы, поднесла к ним смычок, и подперев щеку изнутри языком, показала, как бы она могла наполнить свой ротик… Конделайнен от возбуждения аж мундштук выронил, и тот закатился куда-то далеко-далеко… И до конца репетиции пришлось первой трубе пользоваться запасным… Но после репетиции Иван подловил Веру в коридоре, развернул ее лицом к себе и прижав спиной к стенке, сказал, горячо дыша Вере в лицо, – сегодня после концерта я приду к тебе в комнату, поняла?

Но ЭТОГО не случилось.

Максим Львович, их второй дирижер – весьма осведомленный по своему возрасту человек, во время обеда подсел к Конделайнену и рассказал тому, что Вера – любовница известного ученого – Вадима Юрьевича Разницкого, а друг и сосед по даче у Разницкого – начальник Главного управления госбезопасности… И что если Конделайнену больше не хочется ездить в заграничные гастроли, то он, разумеется, волен делать все что ему вздумается, однако оркестр в лице первого и второго дирижеров не хочет потерять свою первую трубу ради какой-то похотливой минутной прихоти заскучавших в Томске самца и самки…

И после концерта Вера ждала – ждала… И не дождалась.

А изменить Вадиму – она все-таки изменила один раз.

С Лешей Коровиным… От него и Инна родилась. …

Инна Вову Ривкина своего называла "котеночком"…

А он – Вова Ривкин, называл Инну "кисой"…

Сперва, когда они только начали практиковать с Вовой половую близость, ничего захватывающе-страстного с чувствами Инны не происходило. Она ощущала нежность к Вове, она ласкала его, она жалела его и уступала его домоганиям, его просьбам – расслабить, помочь, дать…

Но со временем ей все это больше и больше нравилось. И уже порою было не однозначно ясно – кто больше хочет – он или она?

И однажды в ней проснулась страстная женщина.

Это было на чьей-то квартире после какого-то концерта заезжей знаменитости, на кого они ходили в Филармонию на балкон.

Какой-то Вовин приятель дал ему ключи, и они устроили настоящий праздник!

Они напились…

Они с Вовой напились…

Ну не совсем до полного очумения, как алкоголики, а так – напились до совершенного раскрепощения.

И у них тогда получился настоящий первоклассный секс…

Секс, от которого она теряла сознание, когда ты как будто летишь на американских горках и от внезапной смены перегрузки на невесомость, у тебя вдруг что-то одновременно проваливается в паху и в груди…

Тогда, облизывая его с головы до ног, она стала называть его своим "котеночком"…

Потом, с другими мужчинами у нее бывало нечто подобное – в области груди и живота. Но только отдаленно напоминающее. Потому что для полного ощущения полета, до полного душевного изнеможения – надо было еще и любить… А любила она только Вову Ривкина. Своего "котеночка". …

Теперь, когда она копила деньги на лечение – ей не хотелось секса…

Так может и отрежут ногу?

Если секса уже и не хочется – то зачем ей красота?

И Инна плакала.

Плакала ночью в подушку.

Плакала, потому что Кирилл… Потому что Кирилл, вроде как был неплохим парнем.

А может отдаться ему?

Пока еще обе ноги на месте?

Может, подарить себе и ему ночь большого удовольствия?

Набрать в номер выпивки, включить большой музыкальный центр на полную громкость – да и отпустить тормоза?

Но нет!

Ей совсем не хотелось.

Секс с некоторых пор стал для Инны безразличен.

И еще…

В этот период, в этот период ее болезни, секс она полагала особенно большим, особенно сильным грехом. ….

Каламбур.

Онкль* Альберт – дядя Альберт вылечит от онкологического заболевания.

Забавно звучит?

В каламбурах запрятан какой-то непостижимый двойной смысл.

Инна вспомнила, как однажды, еще в раннем советском детстве она стояла с мамой в очереди за маслом. Мама забрала ее из музыкальной школы и томила в очереди, чтобы им дали не одну пачку масла в одни руки, а две…

И вот тогда в этой бесконечной очереди какая то сумасшедшая старуха вдруг сказала, – коммунизм – это когда кому низом, а кому и верхом!

Инна сперва не поняла.

А потом очень смеялась, и даже в школе повторяла эту присказку, покуда учительница истории не оборвала Иннин смех и не пригрозила ей – еще раз скажешь такое и вылетишь из школы в обычную да с волчьим билетом!

Онкль Альберт…

Он вызвался помочь племяннице заработать на лечение онкологического заболевания.

Сперва он стал торговать ее телом, продавая его вуайистам – клиентам дорогих клубов, а потом он предложил ей и более прямолинейную продажу своих прелестей…

Онкль Альберт…

И себя не забыл при этом.

Ни своего процента, ни своего плезира!

С отцом – это инцест.

А с дядей?

Онкль сказал, что это не инцест…

Судьба приперла ее спиной к стене.

И не рыпнешься…

Не дашь онклю – не заработаешь на онкологию!

И умрешь…

Однако, что есть смерть тела при бессмертии души?

И что есть сохранение жизни для тела ценой бессмертия души?

Инна еще не могла ответить на этот вопрос.

Она лишь знала одно, что у женщины должен быть мужчина. * Онкль – L'oncle – дядя (фр.) У девочки – отец.

У девушки – жених.

У женщины – муж.

И отец, жених, муж – должны спасать.

Должны беречь…

А где ее отец?

Где ее жених?

У нее был только похотливый и жадный онкль…

У нее не было рыцаря. …

Выбор Сюзерена

Наша верность – наша честь.

Считал ли себя Кирилл честным человеком?

Определенно считал.

И даже тогда в детстве, когда выдирал из дневника страницу с двойкой и подменял ее другой чистой страницей – он не относил тогда себя к запятнанным бесчестьем.

Потому что уже тогда догадывался, что есть поступки определяющие и есть поступки второстепенного свойства.

Определяющие – могут спасти или погубить. А второстепенные – они начинают действовать, когда накопятся в достаточной токсичности своей.

Теперь, когда Кирилл начал воровать, он уже был достаточно умен, чтобы понять, что воруя на благо своего приоритета, он не становится бесчестным. Тот кто не ворует, он соблюдает правила, служа государству и обществу. Законопослушные люди выбрали Закон и Общество своими императивными приоритетами, своими Сюзеренами…

А он – Кирилл, он выбрал себе даму… И он выбрал себе сюзерена – своего Босса, которому он служит…

Но что же делает рыцаря?

Его делают не только его верность и его честь.

Его делает подвиг, который он совершает во имя дамы и сюзерена.

И Кирилл был готов совершить этот подвиг.

И еще он решил для себя, что только с честными людьми хотел бы отныне иметь дело.

Только с людьми, у которых была честь. …

Дядя заехал за Инной в пол-одиннадцатого.

Она еще не успела выспаться.

Ее номер в клубе "Доктор Туппель" заканчивался в два часа ночи. Домой она приезжала в три. Ложилась в пол четвертого и обычно спала до часу дня.

Но в студии "Пейпер Лейс" им назначили на двенадцать. И дядя боялся опоздать.

– Я не одета, – сказала Инна недовольным голосом, едва приоткрыв дверь с накинутой на всякий случай цепочкой – такой совсем по-русски-советской в этом Нью-Йорке… – я не одета, подожди за дверью…

Квартирка – студия была совсем крохотной. У дяди не разгуляешься!

Электрическая плитка стояла тут же в комнате и мойка-раковина с маленьким пластиковым столиком для приготовления еды, и холодильник… Отдельным помещением в студии был лишь совмещенный с душевой кабинкой туалет…

– Или если хочешь – жди в душе, пока я оденусь! – буркнула не проснувшаяся еще Инна, впуская-таки онкля в свое крохотное жилище.

– Иннуся! – начал онкль, не снимая плаща сев на край неприбранной еще не остывшей Инной кровати, – Иннуся, я разговаривал с главным менеджером клуба, он так доволен тобой, что не против, если ты теперь в конце номера будешь обходить столики…

Инна, набиравшая комплект одежды, для того, чтобы удалиться в душевую и уже там облачаться, теперь вдруг застыла, – - Зачем обходить столики?

– Как зачем? Это еще как минимум по тысяче долларов за вечер, ведь они станут давать тебе деньги, станут давать тебе наличные, так принято в мужских клубах, – онкль изумился ее наивности.

– Станут запихивать мне мятые двадцатки за резинки чулок? – усмехнулась Инна.

– Иннуся, туда ходят только такие люди, что в воллетах своих если и имеют какие – то наличные к своим золотым и платиновым "визам", то только сотенные, никак не меньше…

Инна ничего не ответила. Она продолжала стоять в своей голубой ночной рубашке с джинсами и свитером в руках…

– И еще, Иннуся, я позаботился о том, чтобы главный менеджер разрешил тебе играть сольные индивидуальные номера для клиентов за столиками, и один такой номер, на три минуты возле столика пятьсот долларов… – онкль поднял в потолок указательный палец, – А это десять тысяч бонуса в месяц и следовательно, через два месяца ты сможешь лечь в больницу…

– Через месяц туда уже будет поздно ложиться, – сказала Инна, – ты знаешь, что через два месяца надо будет уже только отнимать ногу под самый корешок, под самую ягодичку…

Онкль промолчал…

– А нельзя ли сделать так, дядя, – спросила Инна, – чтобы ты дал мне аванс, я бы сейчас легла в клинику на химиотерапию, а потом, после выздоровления уже бы отработала долг по твоим клубам?

Онкль думал.

Он беззвучно шевелил губами и все пялился на ее груди, просвечивавшие под тонким шелком ночной рубашки.

– Так можно или нет? – переспросила Инна.

– Ну, ты же понимаешь, у меня контракт с владельцами клуба, у них заявлена программа на месяц, на тебя уже ходит народ, и если теперь менять условия, то мы все что заработали, отдадим по неустойке…

– Я готова на любые долги, я потом отработаю и год, и два,и три… – тихо сказала Инна.

– Что ты понимаешь в бизнесе? Девочка! – пафосно воскликнул онкль, – что ты понимаешь?

– Я понимаю, что по времени твой вариант не спасает меня от операции, а я надеялась на лечение, – сказала Инна.

– Не спасает? – выдохнул онкль, – да я, да кабы не я, ты бы со своей дурой мамашей, да вы бы там в этой нищей России с голоду бы померли, голые бы ходили, кабы не мои посылки вам с одеждой, да не мои деньги, что я Вере переводил! Ты в музыкальном училась, без отца росла, так знай – это все я, это все я вам с матерью помогал, я Верке посылки и переводы слал…

– Да, один раз видела я от тебя кожаные джинсы мне на шестнадцатилетие, это было, – согласилась Инна.

– Ты не знаешь, тебе мать просто не говорила, сколько я ей, то есть вам денег посылал…

– Так дай сейчас мне в долг, я потом тебе во сто крат отработаю, ты дай, пока еще можно без операции обойтись!

Дядя вдруг простер к ней руки.

Он глядел на нее своими бесцветными глазами и бормотал…

– Иди ко мне, сокровище мое, иди ко мне моя хорошая, иди моя девочка, иди радость моя, согрей, приласкай своего дядю Альберта, он такой одинокий, и сними рубашку, покажи мне грудки свои, дай их мне потрогать…

Инна наотмашь по дуге просвистала туго скрученными джинсами, попав онклю прямо в ухо, прямо по морде, с захлестом, да потом с каким то остервенелым криком, на выдохе, двумя кулачками принялась лупить дядю Альберта по лысине…

– Ий-их! Старый козел! Старый пердун! Я тебя убью, себя убью, а не стану больше на тебя пахать, тебе жирному гаду мошну набивать… …

Драка как быстро началась, так же быстро и закончилась…

– Дура! Иди одевайся, нам в студию пора, без меня ты здесь в Нью-Йорке денег не заработаешь, разве что к черномазому сутенеру на панель на задних сиденьях в машинах за пол-сотни в час по три минета отсасывать… И битой быть каждый день.

А я тебе чистую теплую и безопасную работу дал – по полторы тысячи за один выход!

И такая твоя благодарность!

Через час дядя с племянницей уже были на Двадцать второй улице в студии "Пэйпер Лейс"… ….

Кирилл думал очень быстро.

Это было как божье вдохновение.

– Бинарный червь… Червь, состоящий из двух безобидных компонент… Приходило ли это кому-либо в голову? Разве он не гениален?

Когда к нему пришла любовь, он понял, что как бы расширил свои горизонты, что как бы лишился уз, связывавших его сознание.

Именно Инна, именно любовь к ней, дала Кириллу то самое главное корневое понимание истинного смысла его жизни, без которого он не был цельным человеком, осознающим свое назначение. Назначение быть спасателем. Рыцарем и ангелом-хранителем своей любви.

И понимание этого, придало Кириллу крылья некой особенной талантливости.

Любовь окрылила его.

Сделала его гением.

Как инстинкт самосохранения порою высвобождает в человеке скрытые резервные возможности, и человек вдруг перепрыгивает заборы небывалой рекордной вышины и сдвигает препятствия, которые под силу были бы разве что только чемпионам по тяжелой атлетике.

Такие чудеса делала теперь любовь с Кириллом.

Он стал гением экстремального программирования.

– Бинарный червь, червь, состоящий из двух совершенно безобидных частей, которые не засечет ни одна из анти-вирусных систем.

Но соединившись в чреве компьютера Чейз Манхеттен, эти две безобидные на первый взгляд половинки, превратятся в червя, который ласково уронит электронную систему перечисления депозитных средств…

А если таких червей будет целая команда?

Команда!

Кирилл задумался над смыслом этого слова.

Верно!

Ему нужна команда помощников.

Команда помощников, не замкнутых на Босса. Совершенно независимых от Босса людей, работающих только на Кирилла.

Это будут и ребята программисты, которые сделают черновую работу по изготовлению бинарного червя, и это будут агенты Кирилла, которые пронесут червя в банк… А еще это будут ребята, которые обеспечат отход Кирилла с деньгами, отход и побег его от Босса и его горилл…

Где найти таких помощников не выходя из дома?

Говно-вопрос!

В сети.

В Интернете!

Нужны только деньги, чтобы заплатить добровольным исполнителям, а деньги можно взять у Босса – деньги на развитие операции…

И Кирилл сказал одному из горилл, охранявшему вход в его квартирку, сказал, что желает немедленно переговорить с Боссом. …

Коготок увяз – всей птичке пропасть

В студии "Пейпер Лейс" их и не ждали.

Главный и самый гениальный фотограф – порнограф задерживался.

Дрых, небось после вчерашнего!

А рак – этот включаемый смертью таймер – тот не дрых.

Тот рос и развивался внутри Инны.

И рак этот – был временем.

Временем, которое работало не на Инну с Кириллом, а против их.

Только Инна еще не знала, что Кирилл не спит.

Что Кирилл не спит ночами.

Что он борется.

Что он борется за ее спасение. …

Инна не питала к студии никакого интереса.

Зато дядя просто искрился энтузиазмом.

И пока Инна покорно дремала в кресле, глядя одним полу-раскрытым глазом в телевизор, подвешенный в приемной под потолком, онкль Альберт, изображая веселую непренужденность, заигрывал с ассистентками гениального порнографа, который вот-вот должен был приехать.

Дядя громко восхищался декорациями и образцами лучших работ, сделанных в этой студии – обложками журналов "У-у-и", "Плейбой" и "Пентхаус", увеличенными до размеров уличных плакатов и развешенных тут и там…

– И что, мы сделаем нашу фотомодель не хуже чем эти? – спрашивал дядя, простирая руки к грудастым блондинкам, развешенным по всем четырем стенам студии.

– Боб из любой плоскодонки Мерилин Монро сделает, – коротко и лениво отвечала одна из ассистенток великого – Ну, если из любой плоскодонки Мерилин Монро, то из нашей Инночки-красавицы что же тогда получится? – не унимался онкль…

А Инна сквозь дрему грустила и думала о своем.

О том, что любому падению есть предел.

Что есть нравственный лимит в любом движении вниз…

Перейдешь за красный фронтир – пропала душа…

А пока не перешел – душа еще имеет шанс спастись.

Вот и у нее – у Инны наступил момент истины.

Снимется на обложку для миллионов – пропасть душе!

Красная черта.

Последний нравственный предел перейдет.

Но правильно говорят – коготок увяз – всей птичке пропасть!

Не надо было вообще ввязываться в этот позорный стриптиз для нравственных извращенцев, которых уже не возбуждает обыкновенная шлюха, но которых возбуждает только шлюха с налетом интеллекта и одухотворенности – в виде скрипки и Моцарта – Айне кляйне нахтмюзик…

Гениальный, он же Боб Киршбаум, притащился в студию только к двум часам пополудни.

Извинился, сославшись на пробки – де ехал из Нью Джерси, а в такое время и через мосты, сами понимаете!

Однако опухшая от пьянства и иных излишеств небритая морда гениального свидетельствовала о других, нежели пробки, причинах опоздания…

Но и с появлением гениального, до них с онклем и Инной дело дошло не сразу.

Сперва гениальный четверть часа распивал кофе.

Потом он пол-часа отсматривал снятый накануне материал и долго и нудно разговаривал с кем-то по мобильному телефону…

И только в три часа Инну начали гримировать…

Когда помощницы гениального уже принялись колдовать над Инной, специальными метелочками разметывая пудру по ее лицу, груди, шее и животу, Киршбаум тоже преобразился. Сбросив с себя груз гнетущих его менеджерских обязанностей, он наконец снова стал творцом. Уселся рядом с дядей Альбертом, закинул ноги на спинку стоящего перед ним второго стула и закурив тоненькую коричневую самокрутку, принялся рассуждать, – - В этой модели есть то редкое, что может привлечь, что может сделать эту нашу будущую обложку и этот разворот – сенсацией года…

Киршбаум глубоко затянулся и зажмурив глаза, вдохновенно продолжал, – в ней есть невинность – в ней есть то редчайшее сочетание чувственности женских форм и невинности… Неопытности. Отсутствие проституточного профессионализма во взгляде, если угодно.

Дядя Альберт угодливо заглядывал Киршбауму в глаза и поддакивал кивая.

– В вашей протеже есть то, чего нет в миллионах этих силиконовых дур, что проводят сутки и месяцы своей жизни в салонах красоты, улучшая формы бедер, совершенствуя загар, этсетера-этсетера, ву компрене? А в вашей протеже есть то, чего нет в этих надоевших мне сексапилках с прожженными просититуточными взорами, в вашей же еще сохранилась живая душа – а в тех прочих, и им число – легион легионов – живой души нет… А потребителю – ему нужно именно ту фишку, когда чувственная красота сочетается с одухотворенностью, когда она отчасти невинна, когда в ней еще не убита душа… И эти, которых легион, которые могут быть с самыми большими титьками и с самой гладкой кожей при всех их голубых глазках и натуральных, не крашенных светлых волосах, все они – дешевый ширпотреб, потому как нет в них главной изюминки, что так привлекает, что сразу делает девушку не ширпотребом, а редким эксклюзивом… А в вашей – есть! Есть в ней неубитая душа, которая и нужна мне – черту, а я ее уже перепродам, будьте уверены! Мне те – без душ, но с сиськами – не нужны. Мне нужна с душой. С неубитой еще невинной душой, ву компрене?

Дядя все кивал.

Кивал и поддакивал.

Ему хотелось понравиться гениальному.

От гениального много зависело – попадет Инна на обложку или не попадет…

– Так, берем скрипку! Скрипку ей подайте! – гениальный прикрикнул на своих неповоротливых помощниц, – свет, свет дайте отсюда, сбоку, чтобы собственная тень контрастно по животу… Девочки, вы понимаете, что такое собственная тень?

Киршбаум был, как говорят у режиссеров – "в процессе".

Он поворачивал Инну вокруг оси, заставлял ассистентов передвигать и наклонять рампы, что то нечленораздельное мычал себе под нос, отходил в самый дальний конец студии, потом снова приближался, щурил глаза. Простирал руки…

– Вот так, произнес он наконец, – вот так, и скрипку держать за кончик грифа, или как там у вас это называется, и держать ее на весу, вдоль тела…

Боб нагнулся к камере, закрепленной на штативе и с минуту глядел на Инну через объектив.

– Скрипку держите в руке, и чуть-чуть руку от себя, чтобы скрипка свободно свисала, чтобы она как бы шла рядом… Две скрипки – и скрипка как копия фигуры модели – те же изгибы в бедрах и в талии, и мы снимем всю фигуру в собственной тени, силуэтом… Это подчеркнет… Это будет фишка!

А дядя все кивал и поддакивал, – это будет фишка!

А у Инны вдруг мелькнула мысль, – вот де я тебя втянула в историю, скрипочка моя, и хоть ты и не Аматиева дочка, хоть и не порфирогенетных кровей, но все же не для того тебя делали, чтоб в порножурнале сниматься, а чтобы в филармонии играть…

Вот я тебя и втянула, подружка моя!

Подумала Инна и горько усмехнулась краешками губ…

А Киншбаум вдруг закричал словно безумный, – именно, именно такое лицо, именно так, именно так еще раз, поняла? И именно так с такой улыбкой гляди на скрипку, именно так!

Киршбаум начал лихорадочно снимать.

Девчонки – ассистентки тоже щелкали камерами сбоку и из-за плеча своего шефа.

– Все! Все! Лучше, наверняка и не получится, – подытожил Киршбаум, – всем отдыхать, Инна тоже можно одеться и отдыхать, через пол-часа в декорациях будем снимать сериал для разворота…

Инна сидела одна, поодаль от всей команды, завернувшись в теплый халат, что ей дали девчонки – ассистентки гениального.

Сидела, пила свой кофе и думала о том, что это, по всей видимости еще не конец, не самое дно. Дно, к которому она стремится в своем все ускоряющемся падении – еще где-то там – внизу…

А дядя Альберт уже зондировал это дно, обсуждая с Киршбаумом некие перспективы сотрудничества…

– Можно раскрутить вашу протеже, по двум стезям, – рассуждал гениальный, – у нас, после обложки в Плейбое, девушку либо резко берут в оборот крутые ребята, делают своей модной подружкой, иногда даже женятся – это модно – жениться на обложке…

Но это бывает не так часто, как вы понимаете…

Дядя Альберт кивал.

– Чаще, девочку начинают раскручивать, как модель для порнографических изданий и как актрису порнофильмов – эксплуатируют ее успех и известность, что дает попадание в первую двадцадку Плейбоя…

Дядя Альберт кивал и наматывал на ус.

– Я бы мог посодействовать вам и вашей протеже, за свой агентский процент и помочь перейти в не самые плохие руки в студию моих приятелей, где делают неплохую порнушку…

Дядя Альберт улыбнулся, – это было бы неплохо.

– Да, ваша девочка имеет все перспективы состояться новой порнозвездой, покуда в ней еще есть это, не выжженное еще – душа! …

Когда вор у вора дубинку украл Исполнителей можно посвящать в разрозненные детали операции.

Но весь план – надо держать у себя в голове.

Это стало его правилом.

А исполнителей у Кирилла было пятеро.

Они никогда не видели друг друга, разве что только через маленькие видеокамеры своих компьютеров. Они никогда не собирались вместе, но они были его командой – программисты Гжегош из Варшавы, Маграбж-синкх из Калькутты, Володя-Хрюн из Питера и Дэн из Альтамонты, что в штате Калифорния… Всех их Кирилл разыскал по Интернету, разыскал и собрал в команду, подчинив их одной задаче, создать бинарного червя. Создать червя в самый кратчайший срок, создать и запустить его в чрево оперативной системы управления платежами банка Чейз Манхэттен.

Пятым в команде был Стивен.

Стивен был единственным Нью-Йоркцем, с которым Кириллу было необходимо общаться не виртуально – в сети Интернета, но помощь которого выражалась в реальном прикрытии – в организации физического, а не виртуального перемещения Кириллова тела в пространстве, когда все должно было закончиться. Стивен должен был помочь Кириллу убежать.

Убежать от Босса и от его горилл.

Гжегоша, Маграбж-синкха, Вову-Хрюна и Дэна Кирилл собрал, разместив объявления в тех местах сети, что были специально для посвященных, даже несколько объявлений о том, что он работает над проблемой "безопасных" червей, и что он ищет единомышленников и помощников, которым согласен заплатить. Заплатить, естественно, из средств Босса…

Кирилл уверенно полагал, что не один он такой гениальный на этом свете, и что стоит только свистнуть, как единомышленники появятся.

Они и появились, причем Дэн, наиболее продвинувшийся в идее бинарного червя, согласился работать бесплатно. Дэну, как выяснилось вообще деньги были не нужны, он работал из чистого интереса, ему было пятьдесят лет и он был, как говорят – "полностью упакован", то есть, имел в своей Альтамонте и дом с бассейном и капитал, позволявший ему не работать, а полностью отдаваться двум хобби – калифорнийскому серфингу и программированию…

Гжегошу и Маграбж-синкху Кирилл перевел по тысяче долларов аванса – на их счета в Варшаву и Калькутту. Вернее, перевели деньги порученцы Босса, отнеся расходы за счет подготовительной части операции.

Вова-хрюн оказался в команде самым непростым.

Ему не были нужны наличные.

Ему были нужны вызов в Америку и помощь в получении рабочей визы.

Кирилл и этим озаботил порученцев Босса.

Пока срок, отпущенный Кириллу на работу по ограблению Чейз Манхэттен еще не вышел, Босс велел своим людям выполнять все, даже самые прихотливые указания Кирилла. По правилам их игры, Боссу приходилось идти на определенные траты и в некоторой мере ему приходилось доверяться Кириллу, что тот выполнит свою часть договора…

Договора очень неравного…

По которому один должен был добыть для другого десять миллионов, а другой в уплату, в бартер за это – просто не убьет того одного… …

Однажды, Босс заехал на конспиративную квартиру Кирилла и у них вышел разговор…

Босс не грозил убить, как он делал это в первое их с Кириллом свидание.

Но и не пытался изменить уже созданное впечатление – человека, для которого убить, как для Кирилла перезагрузить компьютер.

Однако, в тоне и в словах Босса, Кирилл уловил заинтересованность.

Босс вел себя как бизнесмен, пытающийся внедриться в новое для него направление.

Босс спрашивал.

Он интересовался, насколько прибыльным и безопасным может оказаться промышленное хакерство?

И Кирилл вспомнил книжку Марио Пьюзо "Крестный отец"… Он не смотрел фильма Копполлы, но читал роман – ему повезло, его учительница английского, для быстрого усвоения разговорной лексики, предложила Кириллу эту книгу. И он прочитал ее залпом, даже ни разу не заглядывая в англо-русский словарь.

Все было понятно.

И вот теперь Кирилл вспомнил ситуацию, описанную в романе Марио Пьюзо – конец сороковых в Америке… Мафия начинает осваивать новые способы криминального зарабатывания денег. И если раньше – традиционными способами были – проституция, игорный бизнес и крышевание профсоюзных и пенсионных фондов, то настал момент, когда первопроходцы из мафии заинтересовались наркотиками, как более перспективным направлением…

Так и теперь.

Босс прощупывал, зондировал почву, а не вложиться ли в хакерство?

Ведь ни для кого не было секретом, что в век перманентных научно-технических революций – удачливы были те, кто шагал в ногу со временем…

Поэтому Босс и выспрашивал.

И так и этак – вытягивал из Кирилла сведения, чтобы понять…

Чтобы понять – а не стоит ли вложиться в хакерство и стать одним из первых Крестных отцов – королей нового направления в бизнесе?

Босс не угрожал, как это бывало прежде – застрелить, прострелить глаз, выпустить кишки и все такое прочее. Он задавал много технических вопросов, и не то чтобы хотел теперь понравиться Кириллу, но был с ним запросто, и даже оказывал ему определенный респект, как чуть ли даже не равному себе партнеру…

Впрочем, Кирилл не обольщался.

– Послушай, – говорил Босс, – а как бы рассчитать такой коэффициент типа коэффициента полезного действия, насколько будет отдача в прибыли с моих затрат?

Ну, хоть бы на десятке конкретных операций с разными банками? А я уже введу на этот коэффициент – свои поправки, учту свои дополнительные расходы и отчисления…

Кирилл сразу ухватил суть вопроса.

Босс хочет попробовать – как получится с ограблением Чейз Манхэттен, а потом он намерен заниматься хакерством как уже постоянной стезей своего бизнеса…

– По моему, – сглотнув слюну, отвечал Кирилл, – по моему, прибыли могут быть очень высокими, потому как единожды УРОНИВ систему защиты банка, мы можем вынуть из его депозитов не один миллион, а несколько и никто кроме нас самих в этом не ограничивает, разве что только наши собственные умеренность и склонность к самоограничению…

Босс кивал.

Он сидел в своей обычной манере – в кресле напротив своего виз-а-ви, и два телохранителя стояли у него за спиной.

– Это хорошо, это хорошо, – бормотал Босс, – надо будет поглядеть, что выйдет, что получится на первом нашем дельце, а там… А там, может мы с тобой и сработаемся и ты станешь моим заместителем по банковским операциям.

В иной бы раз у Кирилла от такой перспективы и руки бы в волнении задрожали.

Но он думал об Инне.

И поэтому дрожи в руках не было.

– Дайте ему все, о чем он ни попросит, лимита в деньгах нет, – подытожил Босс, вставая из кресла.

И уходя, даже похлопал Кирилла по плечу.

Но Кирилл понимал, что такой жест ничего не значил.

Сегодня приласкает, а завтра – убьет.

Кириллу надо было обскакать Босса.

Опередить в своих действиях на два хода.

А для начала надо было разгадать – как Босс застраховался на случай если Кирилл захочет его обмануть.

Быть не могло, чтобы Босс не придумал бы где то ловушку для Кирилла – иначе Босс не был бы Боссом, а был бы простым лохом! …

Старый друг – лучше новых двух?

Геннадий решил рассказать Насте, о том, что встречался с Аллой Давыдович.

У них не было секретов друг от друга.

У них не было секретов друг от друга с той самой поры, с того самого дня, когда в Байкальском поселке строителей в день их свадьбы погибла Аня.

Он приехал в Вырицу вперед жены.

Когда строили этот дом, Геннадий заказал чтобы ворота сделали из металлической сетки. Теперь, когда подъезжал к даче, сразу было видать – кто дома. Чья машина стоит на полянке перед крыльцом.

Но Кириллов "опель" они продали, еще как только сын улетел в Америку… Когда он теперь вернется? А вернется при деньгах – купит себе сам что-либо более приличное. Пусто было на их полянке перед крыльцом. Не видать было и Настиной красной "пежо". Он звонил ей еще выезжая из офиса, Настя обещала что не станет задерживаться, только заскочит по дороге в супермаркет – купить чего-нибудь вкусненького.

Она не соблюдала никаких диет и была стройной, как в годы своей учебы в Вагановском.

Не глуша мотор, Геннадий вышел из машины, неторопливо открыл старомодный висячий замок, размотал звонкую цепь…

– Пора бы уж инфракрасный замочек, да автоматические воротца поставить, Гена, – послышался сзади добродушный басок соседа Николая Михайловича – коммерсанта, заработавшего свои миллионы в стародавние времена позднего Горбачева и раннего Ельцина, разбогатевшего на первых поставках водки Распутин из Германии, и чудом оставшегося тогда в живых… С той поры, видать, и был у Николая Михайловича непреходящий запас оптимизма и жизнерадостности – подельников то всех своих давно схоронил, а сам вот – живой.

– Не заработал я еще, Коля, на инфракрасные ворота, – в тон соседу отвечал Геннадий, – заработаю, тогда и телекамеры по периметру поставлю, и электропастуха из Англии выпишу, чтоб твою собаку гонять, чтоб она к нам на участок гадить не бегала…

– Да ладно тебе, если один раз и забежала…

Михалыч отстал, отвязался, побрел к себе, подметая дачную пыль задниками своих пляжных шлепанцев. Побрел, смешно ковыляя кривыми ногами, точащими из совершенно несерьезных шортов…

– Ни тебе здрасте, ни тебе до свиданья, – думал Геннадий про соседа, – загоняя машину на полянку, – вот воспитание! И откуда это он? Из магазина? С утра за поллитровкой…

Загнав машину, снова набрал Настин номер…

– Номер абонента выключен или находится вне зоны приема, – голосом голубоглазой блондинки ответил робот на связи…

Странно, она что, в метро зарулила что ли?

Геннадию хотелось есть, но он решил дождаться Настю.

У них так было заведено.

Ужинать вместе.

Вместе ложиться спать.

Вместе завтракать.

Включил было телевизор, но показывали какую-то несусветную муру, какое то шоу с подставными актерами, которые неумело, и даже не стараясь выглядеть натурально, разыгрывали подобие семейной драмы. Актриса, изображавшая обманутую жену, в блеске немыслимого бесстыдства, являла камере какое-то замысловатое аутодафе, ведая зрителям и ведущему тайны семейства, по которым муж изменял ей и с родной теткой, и с тещей, и с падчерицей…

– Триумф пошлости, – пробормотал Гена сквозь зубы, щелкая выключателем.

Можно было бы поставить кассету с фильмом, у Геннадия как раз лежала в машине одна новинка, он еще по дороге прикупил на сегодняшний вечер. Но смотреть без Насти было не интересно.

Сварил себе кофе.

Еще раз набрал номер ее мобильного.

Робот был неумолим:

– Номер абонента выключен или находится вне зоны приема…

Да где ж это она? – вслух воскликнул Геннадий, хлопая себя по задним карманам дачных джинсов.

Он снова вышел на полянку перед крыльцом.

Постоял, поглядывая на небо.

– Будет дождь?

Или нет, не будет дождя?

Лучше бы не было – Настя так гоняет на своей новенькой "пежо", а дороги у нас не подметают, и пыль, когда смешивается с первыми каплями, сразу превращается во что-то вроде мыла…

Михалыч, вероятно уже успев приложиться к бутылочке, теперь прогуливался вдоль условной границы их участков, обозначенной кустами малины и крыжовника. Настя не занималась садом-огородом. И ягодные кусты были хозяйством Михалыча, вернее его жены Лёли.

– Че, Генка футбол не смотришь? – крикнул Михалыч, срывая с куста очередную неспелую ягоду.

– А ты че не смотришь? – вопросом на вопрос ответил Геннадий.

– А я сейчас пойду…

Гена все понимал. Михалыч – спрятал от Лёли бутылку где то под кустом и теперь выходит, вроде как подышать кислородом и прикладывается по глоточку…

– Ну-ну, давай иди смотри свой футбол, потом расскажешь, – неслышно для Михалыча пробормотал Геннадий, снова набирая номер Настиного мобильного.

– Да что же это? Почему она его отключила?

А Настя не отключала телефона.

Просто – этот модный мужнин подарок, что Гена сделал ей на прошлую их годовщину, разбился вдребезги, когда новенькая красная "двести шестая" "пежо" Насти была лоб в лоб снесена с дороги тяжелым грузовиком…

Но об этом Гена узнал через два часа, когда ему позвонили из милиции.

А пока.

А пока он ждал.

Ждал свою жену.

Как живую, ждал ее в последний в их жизни раз. …

– А если у нас ничего не получится? – задал себе вопрос Кирилл, – а если у нас ничего не получится, что мы будем делать?

У Кирилла еще хватило ума не задавать подобного вопроса Боссу или бригадиру его горилл, приставленного к конспиративной квартире…

Кирилл понимал, что неудача в их деле означает самую скорую ликвидацию всех посвященных. И в этом фьючерсном мартирологе – его Кирилла имя стояло самым первым.

– А если ничего не получится? – еще раз спросил себя Кирилл.

И он тут же ответил себе, что при любом раскладе, как бы ни легла в его игре карта, Инна должна получить достаточно денег на то, чтобы вырваться из под опеки своего менеджера.

– Если не получится с банком Чейз Манхэттен, то придется взять денег у Босса, – решил Кирилл, – придется взять у него без отдачи, потому как отдавай – не отдавай, а игра идет в одни ворота, и при любых рамсах, напротив его Кирилла имени – в бухгалтерской книге личных должников Босса – уже записана смерть.

Поэтому, никаких сомнений – Босса надо грабить. Вор у вора дубинку спер!

Кирилл уже сам себя отпел.

Как тех монахов, Пересвета и Ослябю, что шли биться с Челубеем.

Кирилл видел впереди только одну задачу – освободить Инну.

А сохранение своей жизни при этом, уже не имело большого значения. ….