Люди и атомы

ГЛАВА 11 Мы получили атомную бомбу по ошибке

Подвиги «Ласточки» и «Гуннерсайда» серьезно помешали немцам в осуществлении их атомной программы, однако существовали опасения, что немецкие ученые все же намного опередили нас. К этому времени стало ясно, что мы потеряли несколько драгоценных лет — с начала 1939 г., когда в Германии было объявлено об открытии деления атома, до нападения на Пирл-Харбор, когда мы, наконец, приняли решение начать работы по созданию атомной бомбы. Все сообщения разведки убеждали нас в том, что немцы энергично работают над созданием атомного оружия и атомных реакторов для подводных лодок, самолетов и промышленности.

Однако, к счастью, эта информация оказалась далекой от истины. Если бы мы знали, как были далеки немцы от создания атомной бомбы, то, без сомнения, не истратили бы два миллиарда долларов на то, чтобы их догнать.

Почти до конца 1944 г. вся наша информация о работах немецких ученых основывались на слухах и догадках.

Только впоследствии мы получили сведения из первых рук.

Истинные факты были настолько поразительны, что им сначала отказывались верить. Но когда один за другим были захвачены и допрошены несколько немецких ученых-атомников, конфисковано их лабораторное оборудование и научные записи и тщательно изучены их атомные установки, у нас уже не осталось ни малейших сомнений в том, что немцы не только не обогнали нас, а напротив, безнадежно отстали.

В середине 1944 г. после освобождения Франции Министерство обороны направило туда миссию под кодовым наименованием «Алсос» с целью установить, как далеко продвинулись немцы в создании атомной бомбы.

«Алсос» по-гречески «роща». Это условное название образовалось от имени генерал-майора (сейчас генерал- лейтенанта в отставке) Лесли Р. Гровса, начальника работ по атомной бомбе («гровс» по-английски «рощи»).

«Алсос» являлась военно-научной миссией. Ее военным начальником был полковник Борис Т. Паш, а научным руководителем доктор Самюэль А. Гоудсмит (выходец из Голландии, получивший образование в США), который знал всех ведущих ученых Германии и где их можно отыскать. Эта миссия оценивалась как «хороший пример сотрудничества ученых и вооруженных сил».

Сэм Гоудсмит, как звали его в кругу многочисленных друзей (и я горд тем, что нахожусь в их числе), ученых и людей, далеких от науки, является одним из самых выдающихся физиков мира. Вместе с профессором Джорджем Е. Уленбеком, также родом из Голландии (в настоящее время работает в Мичиганском университете), он в возрасте двадцати трех лет открыл в 1925 г. одно из основных явлений атомного мира — спин электрона; то, почему он не получил Нобелевской премии в области физики за это выдающееся открытие, остается загадкой, которую могут объяснить лишь члены Шведского комитета по присуждению Нобелевской премии. Если они не могут этого объяснить, а все физики уверены, что они никогда не смогут этого сделать, то еще не поздно исправить совершенную несправедливость

Первый успех миссии «Алсос» относится ко времени освобождения Страсбурга в ноябре 1944 г. Там они нашли документы, которые «сразу подняли завесу секретности». «В сообщении, которое с виду казалось невинным, содержалось огромное количество секретной информации, понятной каждому, кто разбирался в ней», а Сэм Гоудсмит был как раз таким человеком.

Они узнали имена и адреса всех ведущих немецких ученых, а также местоположение их лабораторий. С этого времени началась неотступная погоня. Часто небольшие военные отряды «Алсоса» пересекали линию немецкой обороны перед наступающими американскими частями, чтобы врасплох захватить в плен немецкого ученого вместе с оборудованием его лаборатории и научными расчетами.

Таким необычным и не совсем законным способом один за другим были похищены и затем тщательно допрошены ведущие немецкие ученые. Информацию собирали по частям. К концу 1944 г. картина стала ясной, и мы узнали правду о работах немцев над атомной бомбой.

К моменту взрыва над Хиросимой первой атомной бомбы десять ведущих немецких ученых-атомников, ядер- ных физиков и химиков были интернированы в Фарм- холле — загородной английской вилле XVIII века, расположенной среди зеленых лугов и высоких деревьев Годманчестера, недалеко от Кембриджа. В их числе были Вернер Гейзенберг и Макс фон Лауэ — два ведущих физика с мировым именем, оба лауреаты Нобелевской премии, и Отто Ган, открывший деление урана, за что получил Нобелевскую премию в области химии. Остальными были Карл Фридрих фон Вайцзекер, выдающийся физик; Вальтер Герлах — руководитель германских ядерных исследований; Курт Дибнер, Эрих Багге и Пауль Гартек — специалисты по изотопному разделению; Карл Уирц и Хорст Коршинг. Фон Лауэ всегда открыто осуждал нацистский режим. Ган, хотя и не выступал столь откровенно, также не сочувствовал нацистам. Остальные были прежде всего немецкими националистами, которые наивно верили, что нацистские злодеяния — это лишь временный период в истории Германии.

Все их длительные научные дискуссии, так же как личные разговоры и застольные беседы, записывались при помощи тайных микрофонов. По неизвестным причинам эти записи все еще считаются совершенно секретными и спрятаны в архивах английской и американской разведок, но Сэм Гоудсмит имел возможность прослушать большинство записей до того, как они были засекречены. Особенно его интересовала реакция немецких ученых, работавших над немецким атомным проектом, на сообщение английского радио о том, что на Хиросиму сброшена атомная бомба. Это ярко изложено в официальном отчете Гоудсмита* (Нью-Йорк, Генри Шуман, 1947 г.):

«В обеденное время 6 августа интернированные немецкие физики узнали о Хиросиме. Первой их реакцией было явное недоверие. «Это невозможно»,— сказали они.

В конце концов, они ведь сами несколько лет работали над урановой проблемой и убедились, что получить атомную бомбу за такое короткое время почти невозможно. Так как же могли это сделать американцы? Это абсурд!

Один из них заявил: «Это не может быть атомной бомбой. Вернее всего, это просто пропаганда. Может быть, у американцев появилось какое-нибудь новое взрывчатое вещество или необыкновенно большая бомба, которую они решили именовать «атомной», но это далеко не то, что можно было бы назвать атомной бомбой. Это не имеет ничего общего с урановой проблемой».

Порешив на этом, немецкие ученые спокойно закончили обед. В девять часов вечера они услышали по радио подробное сообщение. Эффект, который оно произвело на них, был потрясающим. Весь их мир рухнул. Одним ударом было покончено с их самоуверенностью, и вера в свое научное превосходство сменилась острым чувством отчаяния и пустоты».

Преодолев этот удар, немецкие ученые долго пытались разгадать механизм действия бомбы. Прошел целый день, прежде чем Гейзенберг, наконец, осознал истинное значение достижения противника.

Он собрал своих коллег и прочел им лекцию о том, как американцы сделали атомную бомбу. По мере его рассказа все постепенно падали духом. Как они могли потерпеть неудачу там, где американцы добились успеха? Можно ли перенести такой удар по престижу немецкой науки?

* С. Г оудсмит. Миссия «Алсос». Госатомиздат, 1962, стр. 107.

Они все еще были интернированы, когда в Германии и за ее пределами широко распространилась версия, оправдывающая их перед лицом мира и истории. Она сводилась к следующему: немецкие ученые не работали над созданием атомной бомбы по соображениям морали и гуманности. Они не только не рекомендовали создание такой бомбы, но им даже удалось отвлечь внимание нацистских руководителей от «такого бесчеловечного оружия».

Как свидетельствует Сэм Гоудсмит, это было явной ложью, так как полностью опровергается записями их разговоров, которые они вели после сообщения о взрыве американской бомбы. За исключением Отто Гана и фон Лауэ, немецкие ученые не настаивали на создании атомной бомбы лишь потому, что сами не верили в эту возможность, а вовсе не из-за соображений морали и гуманности. Убежденные в своем превосходстве, немецкие ученые были уверены, что если они не смогли создать атомной бомбы, то уж ученые других стран тем более не смогут этого сделать. Поэтому так велико было их потрясение, когда они узнали, что американские, английские и другие ученые, главным образом беженцы из Германии, совершили то, что они сами считали невозможным.

Это полностью подтверждается записями профессора Багге, одного из интернированных ученых. В своем дневнике, опубликованном в 41-м томе «Германской энциклопедии Робвольта» (от «Уранового деления» до «Колдер- холл»), на следующий день после сообщения о взрыве атомной бомбы профессор Багге писал:

«Четверг, 7 августа 1945 г.

Вчера мы услышали интересные новости. Английское радио сообщило, что на Японию была сброшена атомная бомба. Мы услышали это сенсационное известие во время обеда. Немедленно началась оживленная дискуссия относительно того, возможно ли это и правильно ли мы все поняли. Гейзенберг настаивает на том, что «...возможно, у них есть новое взрывчатое вещество с атомарным водородом или кислородом или что-то в этом роде...» Ган совершенно потрясен и хочет надеяться, что Гейзенберг нрав, так как содрогается при одной мысли, что его собственное открытие могло быть использовано для военных целей. Гартек рассчитывает, что даже при наиболее благоприятных условиях взрывная сила атомарного водорода или кислорода не превышает более чем в 10 раз мощность любого известного взрывчатого вещества, в то время как в сообщении говорилось о том, что мощность бомбы в 20 000 раз превышает взрывную силу одной тонны тротила. Это может быть лишь урановой бомбой. Фон Лауэ и Герлах сильно потрясены. Герлах считает, что этому трудно поверить, и предлагает подождать следующей радиопередачи в девять часов вечера. Фон Вайцзекер попросил Гейзенберга подробно изложить свою точку зрения, и Гейзенберг снова повторил, что он не может поверить в создание бомбы. Однако, выслушав доводы Гартека, которого поддержал Ган, он заколебался и сейчас тоже считает, что лучше все-таки подождать следующей радиопередачи. Дибнер же полагает, что это атомная бомба, и Коршинг поддерживает его, считая, что американцы создали взрывчатый атомный материал путем разделения изотопов урана методом газовой диффузии. Во всяком случае ясно, что взрывчатый материал можно было создать лишь путем разделения изотопов, хотя также вероятно применение для разделения масс- спектрометра (то есть электромагнитного метода), который использовался нами».

Как рассказывал мне профессор Гоудсмит, немцы были убеждены, что жизни одного поколения не хватит для создания атомной бомбы, однако главным их заблуждением была вера в свое научное превосходство. Это нашло свое отражение в секретном официальном письме, направленном 8 июля 1943 г. руководителем немецких исследований по атомной бомбе в штаб Геринга. В письме, которое было впоследствии конфисковано «Алсосом»,говорится:

«Как видите, работа (по урану) довольно значительно продвинулась за несколько месяцев. Хотя она и не приведет в скором времени к созданию взрывчатых веществ или двигателей, она все же дает уверенность в том, что в этой области противник не сможет создать ничего неожиданного для нас».

Это было написано спустя семь с лишним месяцев после того, как Энрико Ферми и его группа зажгли первый атомный огонь в Чикагском университете, и спустя два месяца после того, как начал осуществляться «проект Манхэттена».

Даже в своих попытках создать «урановую машину» (так называли немцы ядерный реактор), что само по себе не противоречило соображениям морали, немецкие ученые безнадежно отстали. В то время как Ферми и его группа впервые осуществили 2 декабря 1942 г. цепную реакцию, немцы даже к концу войны были еще далеки от этого. «Немецкий проект атомного реактора,— сказал мне профессор Гоудсмит,— можно было назвать примитивным. Они совершенно упустили из виду необходимость регулирования, и в многочисленных секретных сообщениях управляющие стержни упоминаются лишь между прочим. Как считали Дибнер и Багге, разгром союзниками норвежского завода тяжелой воды был основной причиной того, почему их примитивный реактор не мог работать».

В рассказе об операции «Алсос» я хочу упомянуть об одном трагическом эпизоде. В Гааге Сэм Гоудсмит посетил дом, где он родился и где прошли его детство и отрочество.

В маленькой комнате, где он провел много часов своей жизни, Гоудсмит увидел разбросанные бумаги, среди них свои школьные табели, которые так тщательно сохраняли его родители. Вот застекленная веранда, где его мать любила завтракать... Вот здесь стояло пианино... Садик за домом был запущен. Остался лишь куст сирени.

«Находясь здесь, среди развалин, которые некогда были моим домом (пишет доктор Гоудсмит*), я был охвачен тяжелым чувством, которое испытали все те, у кого нацисты убили семью, родственников и друзей,— ужасающее чувство своей вины. Может быть, я мог бы спасти их? Ведь у моих родителей уже были американские визы. Все было готово. Всего за четыре дня до вторжения немцев в Нидерланды они получили документы на право выезда в США.

Но было уже слишком поздно! Если бы я немного поспешил, если бы не отложил посещение бюро по иммиграции на неделю, если бы написал необходимые письма немного раньше, конечно, я бы вовремя спас их от нацистов. Сейчас же я рыдал, испытывая огромное чувство вины. Потом я узнал, что это чувство испытали многие, кто потерял своих близких от рук нацистов. Увы! Мои

* См. сноску на стр. 104.

родители были всего лишь двумя среди шести миллионов жертв, которых увезли в грязных, битком набитых вагонах для перевозки скота в концентрационные лагеря, откуда никто не возвращался.

Мир всегда восхищался немецкой аккуратностью. Немцы всегда были такими педантичными; у них необыкновенно развито чувство точности. Вот почему они сохранили в папках аккуратные отчеты о своих злодеяниях, которые мы обнаружили позже в Германии. И вот почему я точно знаю, когда мои отец и слепая мать были отправлены на смерть в газовую камеру. Это был день семидесятилетия моего отца».

Я прекрасно понимаю чувства Сэма Гоудсмита. Немцы сделали то же самое и с моей больной семидесятилетней матерью, моей сестрой и полуслепым братом, когда заняли мою родную деревню Салантай в Литве и уничтожили всех ее жителей.