Людоедское счастье

30

– К счастью, кроме вашего брата, в классе никого не было.

(«К счастью».)

Внутренний двор школы представляет собой дымящуюся лужу, в которой валяются покореженные скелеты всего того, что остается после пожара. Длинные обмякшие шланги змеятся среди обломков. Едкий запах расплавленного пластика стоит в окружающей сырости. («Но самое худое, это которые сгорели заживо… Там, понимаете, запах… Что ты ни делай, не отстает. Волосы потом две недели не отмоешь».) В голове у меня мельтешит звуковой образ маленького пожарного, а ноздри втягивают, втягивают воздух, чтобы убедиться: нет, среди этих зловещих запахов нет ни одного, который напоминал бы запах горелого мяса. Два брандспойта напоследок заливают обугленные обломки. Три класса полностью сгорели.

– Знаете, эти синтетические материалы…

Знаю, знаю, это дерьмо, которое загорается чуть ли не от взгляда. Ножки столов и прочие металлические конструкции, размягчившись от огня, изогнулись, переплелись и теперь торчат самым нелепым образом. Удерживаемые на расстоянии пожарными, школьники колеблются между приличествующей случаю скорбью, весельем и еще живым воспоминанием о том, как они струсили.

– Слава Богу, это произошло во время перемены.

(«Слава Богу».)

Одна из пожарных машин начинает сматывать шланги. В моем воображении возникает вполне бредовый образ крутящейся вилки, на которую наматываются спагетти.

– Он остался в классе один…

Спагетти в черном соусе из осьминогов. В какой же части Италии едят такое?

– Огонь уже полыхал вовсю, когда мы заметили, что…

– Почему он не вышел из класса со всеми остальными?

– Не могу сказать.

– Вы не можете мне это сказать?

– Насколько мне известно, это был… Простите, я хочу сказать, это очень независимый мальчик.

(Он не может сказать, насколько ему известно, он хочет сказать…)

– Класс вспыхнул буквально в один момент…

Да, да, знаю: вспыхнул как спичка. Спичка, которая чуть-чуть не сожгла сотню ребят. Но, «к счастью», в классе был только мой Жереми.

– К счастью, да?

– Простите?

– Вы сказали «к счастью», разве нет? И «слава Богу»…

– Извините меня, пожалуйста…

Его глаза внезапно расширяются до размеров его очков. Я замечаю, что уже стою над ним, перегнувшись через стол, а он сжимается в своем кресле.

В этот момент звонит телефон. Он поспешно берет трубку, не спуская с меня глаз.

– Алло! Да, да, я вас слушаю.

(«Я вас слушаю», «к счастью», «слава Богу»…)

– Понял, больница Святого Людовика, отделение неотложной помощи… Да, конечно. Благода…

Когда он кладет трубку, меня в кабинете уже нет.

Лоран приехал в больницу раньше меня. Он стоит в коридоре, перед ним – маленький чернявый врач с живыми глазами; они что-то горячо обсуждают. Еще издали пытаюсь прочитать хоть что-нибудь на их лицах и не различаю ничего, кроме того, что можно увидеть при встрече двух любых классных профессионалов: высокий блондин и маленький брюнет – друзья не разлей водой с первых же слов. Братство ученых. В таком вот духе. Это меня, впрочем, немного успокаивает: если Лоран так разговаривает с этим парнем, значит, Жереми в хороших руках.

– А, Бен! Познакомься, пожалуйста, это доктор Марти.

Рукопожатие.

– Не беспокойтесь, господин Малоссен, с вашим сыном все будет в порядке.

– Он мне не сын, а брат.

– Это, как вы понимаете, дела не меняет.

Он выдал это без всякой аффектации, без улыбки и не спуская с меня глаз. Но за его очками я вижу веселый отблеск, который меня слегка успокаивает. Изобразив улыбку, я спрашиваю:

– Мне можно его повидать?

– При условии, что вы измените выражение лица. Я не хочу, чтобы вы подрывали его моральное состояние.

Интересный мужик этот Марти. Он сказал это тем же флегматичным, чуть-чуть насмешливым тоном, но я сразу же проникся убеждением, что, если и вправду не буду смотреть веселее, Жереми мне не видать.

– Не могли бы вы мне сказать, что с ним?

– Ожоги разной степени, на правой руке оторван указательный палец, ну и испугался, конечно. Но упорно не хочет терять сознание, предпочитает трепаться с санитарками.

– Оторван палец?

– А мы его пришьем, минутное дело.

Любопытная штука – доверие. Кажется, потеряй Жереми голову, этот чувак, который так четко излагает свои мысли, так же запросто пришил бы ему ее. Живое воплощение профессионализма. И, пожалуй, еще кое-чего – человечности, что ли…

– Ладно, как теперь моя рожа – годится?

Он пристально смотрит на меня и затем поворачивается к Лорану:

– Как на ваш взгляд, Бурден?

Он лежит голый посреди пустого пространства. По всему телу змеятся полосы, покрытые коркой по краям. Губы и правое ухо распухли так, что кажутся накладными. Ему полностью выбрили голову. Когда я вхожу в асептическую камеру, сестра, которая дежурит при нем, хохочет как помешанная. Но если присмотреться, видно, что она в то же время плачет. Он же стрекочет со страшной скоростью, абсолютно не шевелясь при этом. Тельце у него удивительно маленькое, и видно, что весь он совсем еще маленький, если не считать длинного языка.

Мне приходится подойти к нему почти вплотную, чтобы он заметил меня. Он улыбается, но улыбка тут же переходит в гримасу боли. Затем его черты возвращаются в исходное положение, как будто с опаской.

– Привет, Бен! Смотри, у меня теперь морда, как у Эда Гробаньяра.

Сестра поднимает на меня глаза, в которых жалость и восхищение.

– Бен, я хотел бы поговорить с тобой наедине.

И, как будто он знает ее с незапамятных времен, говорит сестре:

– Маринетт, ты не сходишь купить мне какую-нибудь книжку? Почитаешь мне потом, когда он уйдет.

Не знаю, в самом ли деле ее зовут Маринетт, но она послушно встает. Я провожаю ее до двери.

– Не утомляйте его, – шепчет она. – Через десять минут его возьмут на операцию. – И добавляет с растроганной улыбкой: – Я ему почитаю, пока будут делать наркоз.

За дверным проемом – свет в коридоре. Дверь закрывается.

– Она ушла, Бен? Ты один?

– Один.

– Тогда иди сюда и сядь поближе. У меня важная новость.

Придвигаю стул вплотную к его кровати и сажусь. Он некоторое время молчит, наслаждаясь напряженностью момента, а затем не выдерживает:

– Все, Бен, теперь я знаю.

– Что ты знаешь, Жереми?

– Как преступник проносил бомбы в Магазин!

(Господи…)

Секунд десять я слышу только его затрудненное дыхание и стук собственного сердца. Затем спрашиваю:

– Ну и как?

– Он их не проносил, он их делал прямо в Магазине!

(В самом деле хорошо, что я сижу.)

– Кроме шуток?

Изрядное усилие потребовалось, чтобы это сказать, да еще игривым тоном!

– Кроме шуток. Я попробовал: получается.

«Попробовал»? Ну, все: чувствую, как на горизонте возникает Худшее. Худшее, чей тяжелый шаг мне теперь так хорошо знаком.

– Бен, в Магазине есть все, что нужно, чтобы взорвать Париж, если кому охота.

Это верно. Но надо, чтобы была охота.

– И в школе есть.

Молчание. То еще молчание!

– Ну, я и провел опыт.

– Жереми, какой еще опыт? Уж не хочешь ли ты сказать, что…

– Попробовал сделать бомбу во время уроков, да так, чтоб никто не заметил.

(Да нет, все правильно: именно это он сказал.)

– Берешь какую угодно дрянь, которая содержит хлорат натрия, например, гербицид, и…

И вот мой младший брат Жереми, которому недавно исполнилось одиннадцать, выдает мне точный рецепт самодельной бомбы, все больше и больше расходясь по мере изложения. И его голос накладывается на звучащий в моей памяти голос Тео: «Представляешь, тут один недавно целый день болтался с пятью кило гербицида в карманах!»

– Говори тише, Жереми, успокойся, тебе не надо утомляться!

(Не надо главным образом, чтобы тебя услышали в коридоре, черт побери! Дожили: у меня брат поджигатель. Мой брат – малолетний поджигатель! А я-то хорош! Тоже мне воспитатель, педагог!)

– Все шло как по маслу, Бен, я ее уже разряжал, чтобы принести домой, показать тебе – вот, мол, решающая улика, представляешь? А эта гадина как рванет у меня в руках!

(И ты поджег к чертовой матери свой коллеж, Жереми! Ну и ну! ТЫ ПОДЖЕГ ШКОЛУ, В КОТОРОЙ УЧИШЬСЯ!)

– Бен, ты мне веришь по крайней мере?

В первый раз его голос дрожит.

– Бен, ты мне веришь, скажи!

Молчание. Долгое молчание. Я смотрю на него. Молчание длится. Из его глаз с обгоревшими ресницами катятся слезы.

– Ну вот, я так и знал, что ты мне не поверишь. Бен, ты же знаешь, я тебе никогда не врал!

(Иегова, Иисус, Будда, Аллах, Ленин, кто там еще? Ну что я вам сделал?)

– Я тебе верю, Жереми, и это будет последняя глава моей повести, я ее расскажу сегодня Малышу и остальным. Изготовить бомбу в Магазине – гениальная идея! Роскошный эпилог!