Льюис Кэрролл

Глава девятая «Полдень золотой…»

Вечером 4 июля 1862 года Чарлз сел за стол, чтобы, как обычно, сделать в дневнике краткую запись о прошедшем дне. «Аткинсон привел ко мне своих друзей, миссис и мисс Питерс, — записал он. — Я их фотографировал, а потом они посмотрели мой альбом и остались завтракать. Затем они отправились в музей, а мы с Даквортом, взяв с собой трех девочек Лидделл, отправились на прогулку вверх по реке в Годстоу; пили чай на берегу и вернулись в Крайст Чёрч только в четверть девятого. Зашли ко мне, чтобы показать девочкам мое собрание фотографий, и доставили их домой около девяти часов». Лодочная прогулка по Айсис (так в этих местах называют рукав Темзы) мимо моста и гостиницы «Форель» в Годстоу, где сохранились развалины старинного монастыря, была одним из излюбленных маршрутов Чарлза и его юных друзей. Он и не подозревал, что этот день войдет в историю литературы и будет снова и снова поминаться его исследователями и поклонниками. Спустя столетие известный по обе стороны океана поэт Уистен Хью Оден напишет, что 4 июля 1862 года — дата, «столь же памятная в истории литературы, как 4 июля в истории Америки[59]», и это никого не удивит. Да, этот день отмечает начало истории о сказочных приключениях Алисы под землей, увлекательной истории, которая будет разворачиваться на протяжении ряда лет.

Но вернемся немного назад — в то время, когда Чарлз только осваивал искусство фотографии и вместе со своим другом Саути бродил по Оксфорду в поисках достойных сюжетов. Став помощником хранителя библиотеки, он немало времени проводил в библиотечном помещении и с удовольствием наблюдал через окно, выходившее в сад ректора Лидделла, как его дети — Гарри, Лорина, Алиса и Эдит — играют в крокет.

Тут, пожалуй, я позволю себе отступление. Летом 1988 года я впервые попала в Англию — пресловутый «железный занавес» наконец поднялся — и вместе с Лиз Мэзлин, лектором одного из лондонских университетов, отправилась в Оксфорд. Мы вошли в ворота Крайст Чёрч, полюбовались пустынным внутренним двором Том Квод, осмотрели готический Холл с высокими потолками и окнами, где столько лет сидел за столом Кэрролл — сначала внизу с товарищами-студентами, а затем за «высоким» столом с коллегами-преподавателями. На стене, среди портретов выдающихся питомцев Крайст Чёрч, мы нашли портрет Кэрролла, выполненный художником Уильямом Блейком Ричмондом. Побывали мы и в старинном соборе Крайст Чёрч, где у алтаря, как и прежде, стоят огромные букеты прекрасно подобранных цветов, а потом направились в библиотеку, где Кэрролл проводил столько времени. Огромный двусветный зал с обегающей его наверху галереей, с пола до потолка уставленный книгами, был пуст.

К нам подошел служитель и с полупоклоном объявил, что нас желает видеть хранитель библиотеки. Он провел нас к святая святых — кабинету хранителя. Когда-то здесь составлял свои книжные списки Кэрролл, поглядывая в окно на детей ректора Лидделла, игравших в саду. Тихо постучав, служитель распахнул перед нами дверь. У открытого окна за столом сидел убеленный сединами старец. Не поднимаясь с кресла, он приветствовал нас и предложил сесть. После того как мы обменялись обычными в таких случаях вопросами и ответами, он спросил меня, не хотела бы я увидеть первое издание «Приключений Алисы в Стране чудес». Конечно, хотела бы! Он вынул из сейфа, стоявшего рядом с его креслом, небольшую красную книжечку. Было так странно держать ее в руках, бережно перелистывать страницы и думать, что, возможно, ее держал в руках Кэрролл, еще не знавший, что его ожидает всемирная слава…

Ночевала я в спальне Алисы Лидделл. Домоправительница показала мне просторный дом с высокими потолками и окнами. Мы поднялись по Лексиконовой лестнице. Домоправительница провела меня в спальню, где стояли две кровати с ночными столиками, креслами и камином, и рассказала, что в этой комнате сто с лишним лет назад спали две старшие сестры Лидделл — Алиса и Лорина. Я долго не могла заснуть, сидела на широком подоконнике — древние стены массивны, и окна здесь очень глубоки. Для удобства к каждому окну была пристроена небольшая лесенка в три узкие ступеньки, а на широких подоконниках лежали плоские подушки в светлых чехлах. Здесь, думалось мне, сидя на этих подоконниках, Алиса и ее сестры читали, болтали, играли… Взошла луна. Внизу простирался пустой квадрат внутреннего двора. Тишину нарушало лишь тихое плескание воды в бассейне у ног маленького Меркурия…

В суровой академической атмосфере, царившей в Оксфорде, Чарлз Доджсон не раз вспоминал родной дом и многочисленных братьев и сестер, окружавших его. Ему не хватало их общества, которое так много значило для него. В пору жизни в Дарсбери и Крофте он привык беседовать с ними, придумывать для них разные игры и развлечения, всячески их опекать, заботиться, ухаживать за ними во время болезни. В Оксфорде, где у него было много добрых знакомых и друзей, ему не хватало общения с детьми — искреннего, естественного. Гораздо позже, 13 ноября 1881 года, он записал в дневнике, что устал от людей, встречаемых в модных гостиных, «скрывавших все чувства, которые, возможно, существовали под непроницаемой маской общепринятого спокойствия».

Он легко знакомился с детьми своих оксфордских друзей и коллег, благо все в Оксфорде знали друг друга. С детьми он становился самим собой, их непосредственность и искренность освежали его; когда он играл с ними, было ясно, что он полностью погружается в игру и она увлекает его так же, как и их. Его племянница Ирен Доджсон годы спустя вспоминала, как он сидел рядом с ней на ковре и с увлечением разглядывал великолепного медведя, который открывал и закрывал рот, когда говорил. Подобно детям Чарлз любил шутки, розыгрыши, спектакли, шарады и всевозможные выдумки. Он радовался всяким новинкам вместе с детьми; заводные игрушки он мастерски разбирал и чинил, когда в этом была нужда.

Среди юных друзей Кэрролла были и мальчики, но девочек было значительно больше. Современников это не удивляло. В ту пору в Англии в кругах, к которым принадлежал Кэрролл, был распространен культ ребенка, в особенности девочек, которые в глазах викторианцев были нежными и безгрешными созданиями, близкими к ангелам Божьим. Еще на рубеже XVIII и XIX веков этот взгляд на детство нашел выражение в «Песнях невинности» и «Песнях опыта» великого английского поэта и художника Уильяма Блейка, которого Кэрролл высоко ценил, а также в поэзии романтиков XIX столетия, произведениями которых он зачитывался подростком.

Отношение Кэрролла к его маленьким друзьям было глубоким и искренним. «Чтобы понять натуру ребенка, — писал он матери одной из своих юных знакомых, — нужно немало времени, особенно если видишь детей всех вместе да еще в присутствии старших. Не думаю, что те, кому довелось наблюдать их только в этих условиях, имеют представление о том, насколько прелестен внутренний мир ребенка. Я имел счастье общаться с ними наедине. Такое общение очень полезно для духовной жизни человека: оно заставляет убедиться в скромности собственных достижений по сравнению с душами, которые настолько чище и ближе к Господу».

В наше время, охочее до сенсаций определенного рода, говоря о девочках, с которыми дружил Кэрролл, часто вспоминают о набоковских «нимфетках». Такой взгляд был бы грубым искажением истины. Есть документы, решительно опровергающие эту версию: его удивительная переписка с детьми и их родителями, в которой скрупулезно обсуждались все детали прогулок, визитов, «безумных чаепитий», пикников или поездок в театр, отмеченные крайней щепетильностью, а также воспоминания всех, кто его знал, включая его юных подружек и их родных. Все они, без единого исключения, тепло вспоминают «мистера Доджсона».

Кэрролл не любил говорить о себе, но однажды, спустя годы, поведал молодому коллеге Артуру Гёрдлстоуну, чем для него были дети. Как-то Гёрдлстоун зашел к нему вечером. Кэрролл выглядел усталым, но, когда гость похвалил фотографию младенца, стоявшую на пюпитре для книг, он оживился и сказал: «Это ребенок моей приятельницы». Гёрдлстоун записал: «Он сказал, что в обществе совсем маленьких детей мозг его наслаждается отдыхом. Если он слишком напряженно работал, игра с детьми действует на его нервную систему как настоящий освежающий бальзам». Гёрдлстоун признался, что не понимает детей, и спросил, не скучает ли Кэрролл с ними. «Во время нашей беседы он в основном стоял, но когда я задал ему этот вопрос, он внезапно сел. “Они составляют три четверти моей жизни, — сказал он. — Я не понимаю, как кто-то может скучать в обществе маленьких детей. Думаю, когда вы будете постарше, вы это поймете, — надеюсь, что поймете”».

Коллингвуд писал, что Кэрролл любил играть с детьми, учить их; ему нравилась их внешность, но их души его привлекали еще больше.

Среди первых «детских друзей» (child-friends) Чарлза были дети членов оксфордских колледжей, а также те, с кем он знакомился во время поездок и отдыха на море. В первом из сохранившихся дневников мы находим упоминание о «трех милых крошках» некой миссис Крошей, с которыми он познакомился в Тайнмауте (Tynemouth). «Мне особенно понравилась старшая из них, Флоренс, у нее чудесные манеры; лицо у нее замечательное, хотя она и не хорошенькая; не исключено, что она вырастет в красавицу-брюнетку», — записывает Чарлз в дневнике 21 августа 1855 года. А спустя месяц он отмечает, что познакомился в Уитбёрне с Фредерикой (Фредди, как ее называли дома) Лидделл, племянницей ректора Крайст Чёрч, «одной из самых прелестных детей, которые я когда-либо встречал: она выглядит невинной и нежной, а не бездушной куклой-красоткой». Спустя месяц он делает в дневнике запись о знакомстве с ее младшей сестрой, маленькой Гертрудой, показавшейся ему «еще милее, чем моя любимица Фредди».

Дерек Хадсон замечает, что Кэрролла как художника привлекали красивые дети, и в этом смысле семейство ректора Лидделла занимало особое место: все дети были очень хороши собой. Первым из детей ректора, с которым свел знакомство Чарлз, был его старший сын Генри, которого все называли Гарри. 16 марта 1856 года Чарлз записал в дневнике: «Подружился с маленьким Гарри Лидделлом (я познакомился с ним у лодочного причала на прошлой неделе); это самый красивый мальчик из тех, кого я знаю». Кэрролл хорошо греб и учил своего юного приятеля гребле. Он предложил также заниматься с Гарри математикой, но миссис Лидделл не сочла это нужным и отказала ему под предлогом, что «это займет слишком много времени». Впрочем, потом она всё же согласилась на это предложение, возможно, не без влияния ректора. Кэрролл отметил в дневнике, что Гарри «соображает неплохо, но знает на удивление мало». Занятия продолжались недолго, поскольку математикой Гарри не очень увлекался — гораздо интереснее для него были прогулки и беседы с новым другом.

Кэрролл познакомился и со старшей дочерью ректора Лориной Шарлоттой, которую домашние звали Иной. 25 апреля 1856 года Чарлз вместе с Саути сделал попытку сфотографировать собор Крайст Чёрч из ректорского сада, где в это время играли три дочери Лидделла. «Мы быстро подружились с ними и попытались сгруппировать их на первом плане, но они все время крутились», — записал Чарлз в дневнике. Алисе Лидделл в то время было без малого четыре года (она родилась 4 мая 1852-го). Старшей сестре Лорине было семь лет, а младшей, Эдит, — всего два. Хотя ни собор, ни детей снять не удалось, эта первая встреча с девочками Лидделл, по-видимому, произвела впечатление на Чарлза. Он записал в дневнике: «Я отмечаю этот день белым камешком». Этой формулой, заимствованной у древних римлян, он обозначал исключительные события.

Чарлз сказал ректору, что хотел бы сделать фотопортреты детей. Миссис Лидделл с радостью приняла его предложение и на время предоставила в его распоряжение подвальное помещение в ректорском доме. Чарлз перевез туда свою фотолабораторию и всё необходимое снаряжение и принялся за работу. Он отпечатал фотографии и изготовил достаточно копий для своего альбома, для Лидделлов и для подарков родным и друзьям. Фотографии очень понравились семейству Лидделл, а дети быстро подружились с «мистером Доджсоном». Так они будут называть его и дальше — это было принято в те годы. К тому времени относится первая фотография четырехлетней Алисы.

Вскоре Чарлз стал частым гостем в доме Лидделлов. Он навещал ректора и его жену, играл с детьми в крокет и другие игры, брал их с собой на прогулки, фотографировал их — правда, не всегда удачно, ибо снимки часто зависели от погоды, ведь «вспышек» тогда не было. В июне он снимал молодых Лидделлов и вместе со своим двоюродным братом Фрэнком взял Гарри и Ину на лодочную прогулку. Вскоре миссис Лидделл устала от фотокамеры. Она была персоной суровой и решительной и в целом не очень жаловала Чарлза — возможно, потому что дети его любили и всегда были ему рады.

В 1856 году здоровье ректора пошатнулось и врачи отправили его на зиму на остров Мадейра; жена поехала вместе с ним. На следующий день после их отъезда Чарлз навестил детей и остался «“обедать” в детской». К этому времени он уже был близким другом младших Лидделлов и завоевал симпатию их гувернантки мисс Прикетт.

Как известно, шестая и седьмая тетради дневников Льюиса Кэрролла (с 18 апреля 1858 года по 8 мая 1862-го) не сохранились. Исследователи восстанавливают события тех лет по письмам, воспоминаниям и, конечно, по биографии Кэрролла, написанной Коллингвудом, в распоряжении которого были все 13 дневниковых тетрадей.

Весной и летом 1858 года в промежутках между лекциями и занятиями со студентами Доджсон обращался к фотографии, с особым удовольствием снимая детей. Он делал сотни снимков, особенно часто фотографировал Гарри и девочек Лидделл. Примерно в это время он завел журнал своих фотографий и стал методически нумеровать их, что позволяет теперь более или менее точно определять время их создания. К примеру, портрет Алисы в костюме нищенки (в каталоге Чарлза он значится под номером 354), который так понравился Теннисону, был, вероятно, сделан летом 1858 года — Алисе тогда было шесть лет. Тогда же он снял Алису сидящей на стуле (номер 355). Об этом портрете Эдвард Уэйклинг отзывается так: «…необычный и удивительный профиль». В другой раз были сделаны фотографии Лорины с куклой-негритянкой в руках, Эдит с книгой, а также всех трех сестер на диване. На одной из ранних фотографий Алисы рядом с ней стоит горшок с папоротником. На языке цветов, очень распространенном в Викторианскую эпоху, папоротник означал искренность и очарование.

Весной 1860 года Чарлз снова фотографировал дочерей ректора: спящая Алиса; Лорина в китайском наряде; Алина и Лорина в китайских костюмах; Эдит на софе; Лорина с гавайской гитарой в руках; групповой портрет: Алиса Донкин, Сара Экленд и Лорина Лидделл.

Время летело быстро. Вскоре Гарри отправили в школу, а три сестры — Лорина, Алиса и Эдит — стали заниматься дома с гувернанткой мисс Прикетт, которую они прозвали «Прикс» (Pricks) — «Колючка». Она происходила из простой семьи и не отличалась образованностью; впрочем, к образованию девочек не относились слишком серьезно даже в семействе ректора. Конечно, их учили читать и писать, они занимались с гувернанткой историей по скучнейшему учебнику Хэвилленда Чемпелла (цитаты из него потом появятся в «Стране чудес» в главе «Бег по кругу и длинный рассказ»), но основное внимание уделялось манерам, танцам, музыке, рисованию.

Спустя годы Кэрил Харгривс расскажет со слов матери,[60] что мисс Прикетт ничем не походила на «прекрасно образованную гувернантку нашего времени; впрочем, принимая во внимание требования тех дней, воспитывала детей совсем неплохо». Позже мисс Прикетт вышла замуж за виноторговца, стала хозяйкой оксфордской гостиницы «Митра» и окончила жизнь в полном достатке. В семье вспоминали, что гувернантка недолюбливала Алису — возможно, потому, что та была очаровательна и не очень послушна. К тому же Алиса неплохо рисовала; как мы помним, одно время ее даже учил сам Рёскин. В семье сохранились некоторые из ее акварелей и резная дверь, позже выполненная ею.

В Оксфорде часто видели Чарлза с девочками Лидделл в сопровождении гувернантки, и вскоре прошел слух, что он неравнодушен к мисс Прикетт. 17 мая 1857 года Чарлз записал в дневнике: «Взял Гарри Лидделла с собой в церковь, а после службы прошелся вместе с детьми до дома ректора. К большому моему удивлению, обнаружил, что мое внимание к ним кое-кто из членов колледжа толкует как ухаживание за гувернанткой… Что до меня, то я не придаю значения столь необоснованным слухам; но я был бы невнимателен по отношению к гувернантке, если бы и в будущем дал повод для подобных замечаний. И потому буду впредь стараться не проявлять к ней внимание на публике, за исключением тех случаев, когда подобное толкование невозможно».

Мисс Прикетт вряд ли могла увлечь Доджсона: судя по сохранившемуся портрету, она не отличалась привлекательностью; к тому же ограниченность ее образования и положение в обществе говорили не в ее пользу. Доджсон, как все викторианцы, всегда знал, какое место в обществе занимают люди, с которыми его сводила судьба. Впрочем, он вовсе не был одним из снобов, которых так едко высмеивал Теккерей: не смотрел с презрением на тех, кто стоял на социальной лестнице ниже его, и с подобострастием и восхищением — на стоявших выше. Об этом свидетельствуют и вышеприведенная запись относительно гувернантки, и другие факты его биографии. Вспомним хотя бы о студенте-служителе, которому Доджсон предложил заниматься с ним математикой.

В обществе Чарлз держался сдержанно и с достоинством, как и подобает джентльмену, преподавателю Крайст Чёрч и священнослужителю. Его не смущали титулы и посты; среди его друзей и знакомых уже и в то время было немало людей, занимавших высокое положение. Впрочем, он нередко общался с людьми, которые в глазах викторианского общества стояли гораздо ниже, в частности, с бедными студентами и актерами, которым не удалось достигнуть всеобщего признания и славы.

Отношения с семейством ректора поначалу были самыми дружескими. Чарлз много времени проводил с детьми: совершал с ними прогулки, порой довольно далекие, знакомил с достопримечательностями Оксфорда и окрестностей. Однажды он повел их в Оксфордский музей, где среди прочих диковинок показал засохшую лапу дронта (крупной нелетающей птицы додо) с острова Святого Маврикия, истребленного европейскими колонистами к 1681 году. Он играл с детьми в ректорском саду в крокет и другие игры, зачастую придуманные им самим, ставил с ними шарады, показывал фокусы и, конечно, фотографировал их, следя при этом, чтобы им не было скучно.

Порой миссис Лидделл отправляла девочек в гости к «мистеру Доджсону», даже не спросив его согласия; иногда он сам посылал им записку с приглашением. При этих визитах, как полагалось в то время, присутствовала гувернантка или кто-то из его друзей. Дочери ректора с удовольствием бывали у «мистера Доджсона»: там было много удивительных игр и разнообразных заводных игрушек, вызывавших их восторги. Впоследствии юные друзья Кэрролла вспоминали, что он играл вместе с ними с неменьшим увлечением, чем они сами.

Девочки любили фотографироваться, переодеваясь в разные костюмы, и слушать удивительные истории, которые рассказывал им мистер Доджсон, — все «собственного сочинения»! Но, пожалуй, еще больше они любили посещать маленькую темную комнату, в которой он проявлял фотографии. Спустя много лет, когда «мистера Доджсона» уже не было в живых, Алиса Лидделл вспоминала: затаив дыхание, они следили за тем, как он мерно покачивал ванночки с погруженными в раствор отснятыми фотопластинами, на которых постепенно, словно в сказке, проступали лица: «Темная комната к тому же была так таинственна — там могло случиться любое приключение! Нас завораживали все эти приготовления, мы предвкушали чудесные результаты и от души радовались тому, что участвуем в таинствах, обычно доступных лишь взрослым!»

Сохранился снимок, на котором Чарлз запечатлел четверку юных Лидделлов — Гарри и трех сестер. Все четверо были хороши собой и фотогеничны (существовало ли это слово в те годы?), а миссис Лидделл следила за тем, чтобы дети были всегда одеты со вкусом. Она любила наряжать девочек в одинаковые платья, что всегда обращало на них внимание.

Когда лил дождь и прогулка была невозможна, Доджсон угощал своих маленьких приятельниц чаем. Чарлз всегда сам заваривал чай: аккуратно отмерив должное количество ложек, он брал чайник в руки и десять минут — по часам! — прохаживался по комнате, осторожно потряхивая чайник; так, по его словам, чай заваривался лучше. К чаю он заказывал обильное угощение — бутерброды, пирожки, печенье, пирожные, — и все от души веселились. К тому же хозяин, как правило, развлекал юных гостей всякими играми и историями, которые сочинял на ходу.

В апреле 1862 года мисс Прикетт повезла девочек погостить у бабушки в Карлтон Клнгз неподалеку от Челтнема (Челтенхема). Девочки скучали и с позволения бабушки написали Доджсону письмо, зовя его приехать. Чарлз, который собирался в эти края навестить родных, приехал в Челтнем, остановился в гостинице и каждый день проводил с сестрами Лидделл, чем весьма обрадовал и их, и бабушку. В Оксфорд они вернулись вместе. В одной из комнат в доме бабушки над камином висело большое зеркало, которое запомнилось Чарлзу. Возможно, именно оно стало прообразом зеркала, через которое прошла героиня «Алисы в Зазеркалье».

Чарлз то и дело встречал девочек Лидделл на улицах Оксфорда и на прогулках. Если он никуда не спешил, он присоединялся к ним. Иногда он сталкивался с ними на художественных выставках в Лондоне, куда их привозил отец, а в конце июня 1862 года он увидел их в Оксфорде на лужайке, где выступал известный французский канатоходец Шарль Блонден, прославившийся тем, что перешел по туго натянутому канату через Ниагарский водопад — это заняло всего пять минут! 30 июня 1862 года Оксфорд торжественно праздновал День поминовения, посвященный памяти основателей оксфордских колледжей. Блонден на этот раз прошел по «низко натянутому канату». Местная газета приветствовала «всемирно известного героя Ниагары» и радовалась тому, что публика могла наслаждаться замечательным представлением, которое давалось «не среди облаков». Чарлз, с детства любивший цирк, не мог, конечно, пропустить выступление знаменитого канатоходца.

За восемь недель летнего семестра, как вспоминала впоследствии миссис Харгривс, «мистер Доджсон» раза четыре, а то и пять отправлялся с ними на лодочную прогулку. По этому случаю он менял свою обычную черную пару на белые фланелевые брюки, а неизменный цилиндр — на соломенную шляпу с широкими твердыми полями. Он всегда захватывал на прогулку корзину с пирожками и чайником, а если поездка могла затянуться — корзину побольше с ланчем. С ними обычно отправлялся один из двух братьев Чарлза, учившихся в то время в Крайс Чёрч (старший брат внимательно следил за их успехами и всячески им помогал), или кто-то из его друзей. Часто компанию им составлял Робинсон Дакворт, преподаватель химии в Тринити-колледже, отличный гребец и обладатель прекрасного голоса. Нередко, возвращаясь после лодочной прогулки домой, он пел вместе с девочками популярную в то время песню «Звезда вечерняя»:

(Позже эта песня в шуточном варианте прозвучит в «Стране чудес», начинаясь словами «Еда вечерняя…» и заканчиваясь припевом «Еда вечерняя, блаженная еда!».)

Лодочная прогулка, предпринятая 17 июня 1862 года, за две с небольшим недели до исторического пикника, оказалась не очень удачной. В ней помимо Дакворта, трех девочек Лидделл и Чарлза, приняли участие его сестры Фанни и Элизабет, приехавшие погостить в Оксфорд вместе с тетушкой Люси. Присутствие сестер «мистера Доджсона» девочек смутило — они притихли, не было слышно обычных шуток и смеха. Впоследствии Алиса вспоминала, что обе мисс Доджсон казались им «ужасно старыми» и к тому же «толстыми» — девочки боялись, как бы лодка не перевернулась. На обратном пути — английская погода всегда так ненадежна — внезапно собрались тучи, пошел проливной дождь. Чарлз решил оставить лодку и возвращаться домой сушей. Он довел девочек вместе с Фанни и Элизабет до единственного дома, известного ему в Сэдфорде, — дом миссис Бротон, у которой снимал комнату его друг Рэнкин, — где они могли обсушиться; сам же вместе с Даквортом отправился искать коляску. Поиски затянулись: лишь дойдя до Иффли, Дакворт и Чарлз, наконец, наняли шарабан и послали его к миссис Бротон. Эта прогулка нашла отражение в сказке, рассказанной девочкам Лидделл, в которой у «моря слез» появляется странное общество промокших насквозь птиц и зверьков, «имевших весьма неприглядный вид». Девочки с радостью узнавали в этой компании птицу Додо (это сам Доджсон), попугая Лори, который поспорил с Алисой, надулся и твердил: «Я старше, чем ты, и лучше знаю, что к чему!» (это, конечно, Лорина, старшая из сестер), Орленка по имени Эд (младшая сестра Эдит) и даже Дакворта, который был известен под именем Дак (Duck — утка). Девочки потом очень веселились, читая сказку; особенно приятно было то, что никто, кроме них, этой шутки не понимал.

После этой неудачной прогулки Доджсон был очень занят — принимал экзамены, а 2 июля присутствовал в Шел-донском театре,[62] где происходили торжественные собрания при ежегодном вручении почетных премий докторов наук. По обычаю их вручал кто-то из оксфордских выпускников, занявших к тому времени высокое положение. Здесь Чарлз впервые увидел Гладстона, представлявшего в парламенте Оксфордский университет**, будущего премьер-министра.

На следующий день он обедал у ректора и собирался после ланча взять девочек на прогулку по реке. Однако пошел дождь и прогулку пришлось отменить. Впрочем, дети и «мистер Доджсон» не скучали; девочки принялись петь. Между прочим, спели и популярную в то время негритянскую песню «Эй, Салли». Особенно задорно звучал ее припев:

В дневнике Чарлз отметил, что его юные приятельницы «очень выразительно» исполнили эту песню. Она (разумеется, с измененным текстом) вошла в первоначальный вариант сказки, где Черепаха Квази, адресуясь к треске, поет «грустную песню» — это не что иное, как пародия на веселую «Эй, Салли»:

Можно себе представить, как веселились сестры, услышав этот вариант песни!

Четвертого июля 1862 года Доджсон, Дакворт и три девочки Лидделл отправились на прогулку по реке. День выдался солнечным и даже жарким. Правда, в метеорологическом журнале Оксфорда записано, что день был «прохладным и хмурым»; но, вероятно, к тому времени, когда после ланча компания собралась в путешествие, распогодилось. Поднялись в лодке вверх по реке, миновали гостиницу «Форель». (Теперь там паб с тем же названием, где подают прекрасную форель и, конечно, бифштекс; поклонники Кэрролла часто посещают его. Довелось и мне посидеть в солнечный день за столиком над рекой и отведать тамошние яства.)

Солнце припекало. В 1932 году миссис Харгривс (в далеком прошлом — Алиса Лидделл) свидетельствовала: «“Приключения Алисы под землей” были почти целиком рассказаны в палящий летний день, когда в воздухе под лучами солнца дрожало знойное марево. Мы сошли на берег в Годстоу, чтобы переждать жару под стогом сена».

Доджсон был в превосходном настроении и охотно согласился рассказать девочкам сказку.

В стихотворном посвящении, которое позже откроет публикацию сказки, он описал эту прогулку:

Нет, до развязки было далеко: пройдет еще немало дней, прежде чем сказка будет закончена.

Первая, Вторая, Третья… В стихотворении они выступают под именами Prima, Secunda, Tertia (в Оксфорде часто прибегали к латыни) — так Чарлз назвал девочек Лидделл: старшую — тринадцатилетнюю Лорину Шарлотту, среднюю — десятилетнюю Алису Плэзнс и младшую — восьмилетнюю Эдит. Экспедиция описана в стихотворении весьма подробно; те же детали находим в мемуарах остальных участников. Героиней сказки была Алиса, черноволосая девочка с челкой.

В тот день, как вспоминали они потом, сказка Доджсону особенно удалась. Впоследствии Робинсон Дакворт так опишет впечатление, которое произвел на него этот рассказ: «Я греб, сидя на корме, а он на носу… так что сказка сочинялась и рассказывалась буквально через мое плечо Алисе Лидделл, которая была “рулевым” нашей лодки. Помнится, я обернулся к нему и спросил: “Доджсон, ты это сам сочинил?” А он ответил: “Да, я сочиняю на ходу”». Сам Чарлз позже признавался: «Я очень хорошо помню, как в отчаянной попытке придумать что-то новое я для начала отправил свою героиню вниз по кроличьей норе, совершенно не думая о том, что с ней будет дальше…» Сказка так понравилась сестрам Лидделл, что Чарлз то и дело прибавлял к ней что-то во время последовавших прогулок — до начала августа ректорское семейство оставалось в Оксфорде, девочки требовали продолжения истории.

Спустя несколько недель, 6 августа, Чарлз снова отправился с девочками Лидделл на лодочную прогулку; на этот раз с ними был его друг Август Вернон Харкорт. День был пасмурный. Они доплыли до Годстоу, и Кэрроллу пришлось опять, как он отметил в дневнике, «продолжать мою бесконечную сказку о приключениях Алисы». Вероятно, на этот раз ему удалось ее закончить. Он также отметил, что миссис Лидделл вряд ли разрешит Лорине, которой уже исполнилось 13 лет, и дальше участвовать в их прогулках.

Возможно, вскоре он забыл про данное Алисе обещание записать сказку. Во всяком случае, осенью он почти не видел детей, так как их мать была сердита на него. Это произошло из-за конфликта, связанного с виконтом Ньюри. Восемнадцатилетнего Чарлза Фрэнсиса Нидэма, виконта Ньюри, студента-аристократа, принимали в доме ректора, миссис Лидделл ему благоволила. Ньюри намеревался дать бал в Крайст Чёрч, что противоречило правилам колледжа. Правда, в данном случае ректор не возражал против нарушения правил, но члены колледжа выступили против такого фаворитизма. Среди них был и Доджсон, без обиняков высказавший свое мнение. В результате от бала пришлось отказаться. Миссис Лидделл Чарлзу этого не простила, хотя сам Ньюри после беседы с Доджсоном обиды на него не держал.

Двадцать восьмого октября 1862 года Чарлз записал в дневнике: «Посетил миссис Лидделл, чтобы получить ее согласие относительно сеанса для художника, который должен раскрасить мои фотографии детей: это необходимо для достижения сходства. Однако она просто не ответила на мой вопрос (после истории с лордом Ньюри я у нее в немилости)». Правда, вскоре отношения были восстановлены, Ньюри даже участвовал в одной из лодочных прогулок, совершённых семейством Лидделл вместе с Чарлзом и другими выпускниками.

Тринадцатого ноября он случайно встретил Ину, Алису и Эдит во дворе колледжа и они, как прежде, весело поболтали.

Чарлз отметил в дневнике, что это «редкость в последнее время». Дети так обрадовались встрече с «мистером Доджсоном», что убедили мать сменить гнев на милость и разрешить им снова с ним видеться. Она смягчилась, и прежняя дружба была восстановлена. В марте Чарлз позаимствовал у Лидделлов зоологический атлас — рисовал животных в своей сказке о приключениях Алисы под землей. Он снова принимал деятельное участие в жизни детей. Вместе со своим младшим братом Эдвином он повел Алису полюбоваться на иллюминацию, устроенную по случаю бракосочетания принца Уэльского. Спустя несколько дней он взял девочек на прогулку и бегал наперегонки с Иной, которой уже исполнилось 14 лет. В дневнике он отметил, что старшая из сестер Лидделл «стала очень высокой».

Весна 1863 года была тяжелой для ректора и его жены — в мае умер их новорожденный сын. Как нарочно, тогда же какие-то вандалы изуродовали их сад. В эти мрачные дни Кэрролл проводил с детьми немало времени: помогал им делать уроки, водил на цирковые представления, которые и сам очень любил, и всячески их развлекал. В середине июня чете Лидделл пришлось снова принимать принца Уэльского с супругой. По случаю их приезда был устроен благотворительный базар, в котором принимали участие и три дочери ректора. 16 июня базар был закрыт для публики, но Чарлзу удалось проникнуть к прилавку девочек незадолго до появления принца. Алиса продавала белых котят. Когда их высочества подошли к столу дочерей ректора, Кэрролл приветствовал их и предложил принцессе купить котенка. К великому сожалению девочек, принцесса отказалась, сказав, что уже приобрела котенка.

Двадцать третьего июня Кэрролл вместе с семейством Лидделл и их друзьями отправился на прогулку, по завершении которой миссис Лидделл, к его удивлению, попросила его вернуться с детьми поездом, чему он весьма обрадовался. А спустя несколько дней произошло что-то, над чем по сей день ломают головы исследователи. 27 июня Кэрролл сделал запись в дневнике: «Написал миссис Лидделл, предлагая ей либо прислать детей фотографироваться, либо…» Фраза не закончена. Слово «либо» было кем-то вычеркнуто, а следующая страница вырезана. К этой странице, не дошедшей до нас, Кэрролл сделал примечание, отсылающее к записи от 17 мая 1857 года, в которой говорилось о мисс Прикетт. Затем наступило молчание.

Восьмого августа 1863 года Кэрролл записывает в дневнике: «Утром случайно проходил по Квадрату, когда из ректорской резиденции выехали две коляски и я в последний раз увидел моих юных друзей». Ректор с семейством уехал в Уэльс — они теперь проводили летние каникулы в живописном городке Лландидно на берегу моря. Дом, выстроенный по проекту самого Лидделла, стоял на самом краю городка, был весьма удобен и назывался «Пенморфа»[65] (в те времена домам обычно вместо номеров давали имена). Из окон открывался удивительный вид на море. Дом, увы, совсем недавно снесли.

В 1993 году мне довелось побывать в Лландидно и увидеть «Пенморфу». Небольшой курортный город с белыми невысокими зданиями раскинулся на морском берегу. Повезло с погодой — солнце ярко сияло, на небе были легкие облачка. Жители Лландидно по сей день твердо знают: Льюис Кэрролл не только посетил их городок, но и увидел здесь Белого Кролика, который кинулся от него прочь и исчез в норе. Что с того, что галька и пляж — не самое подходящее место для белых кроликов? Здесь вообще кроликов множество! И мысль о «Стране чудес», безусловно, пришла Кэрроллу в Лландидно! В результате на морском берегу был воздвигнут удивительный памятник — Кролик с часами в руках, сделанный из благородного белого камня. Удивительно было видеть его в десятке шагов от прибоя.

Мы посетили достопримечательность города — книжный магазин на одной из улиц Лландидно с выразительной надписью «Кроличья нора» на вывеске. Спустившись по затемненному наклонному туннелю вниз, оглядываясь по пути на полки по стенам, где стояли банки с вареньем и висели карты, совсем как в сказке, посетители оказывались в помещении, наполненном книгами и игрушками. Чего там только не было! Всевозможные издания «Алисы в Стране чудес» — огромные и крошечные, ярко раскрашенные и поскромнее, для детей маленьких и постарше, моющиеся, плавающие, раскладные, а еще множество игрушек, пазлов, кукол, сделанных по сказкам Кэрролла, и всяческие игры…

Солнце уже стало понемногу клониться к закату, когда мы добрались до «Пенморфы», где когда-то проводили лето Лидделлы. В доме теперь расположился отель, и вход в него был открыт лишь постояльцам — за этим строго следил швейцар.

Что ж, я приготовилась сфотографировать дом снаружи, но мои английские спутницы решили, что я обязательно должна увидеть дом внутри. Вызвали владельца отеля. Когда зазвучали слова «Алиса», «русская переводчица», «специально приехала из Москвы», владелец сдался и разрешил нам войти в здание. Он лишь просил, чтобы мы не поднимались выше второго (нашего третьего) этажа и не беспокоили постояльцев, на что мы с готовностью согласились — постояльцы нас решительно не интересовали. Мы вошли в гостиную на первом этаже и бросились к окнам. Солнце садилось, озаряя багровыми отблесками небо и море. Это было прекрасное и торжественное зрелище. Так вот какой вид открывался ежевечерне из окон «Пенморфы» Алисе и ее родным!

Спустя несколько лет я снова посетила Лландидно. Белый Кролик стоял на своем месте — закованный в шар из железных прутьев! Это была вынужденная мера: какие-то варвары регулярно отбивали ему уши. Недавно я узнала, что теперь Белого Кролика на берегу уже нет…

Известно, что именно Алиса Лидделл попросила Доджсона записать для нее сказку. Он обещал, но не торопился выполнить обещание — пришлось Алисе снова и снова напоминать о нем. Прошло почти пять месяцев, прежде чем он приступил к работе. 13 ноября 1862 года, после того как Чарлз по дороге на станцию (он отправлялся в Лондон) встретился с сестрами Лидделл, идущими на прогулку с мисс Прикетт, он набросал в поезде названия основных эпизодов, а вечером записал в дневнике: «Начал писать сказку для Алисы — надеюсь кончить ее к Рождеству». (Обычно Чарлз делал записи в дневнике на правой странице — левая оставалась пустой; иногда он возвращался к прошлым записям и делал дополнения на левой стороне.)

Однако работа над рукописью затянулась: Доджсон многое менял в своей импровизации. Лишь в феврале 1864 года он наконец написал на левой стороне дневникового листа напротив первоначальной записи: «Закончил текст сказки, которую обещал Алисе». Этот первый письменный вариант не сохранился. Мы можем лишь весьма приблизительно представить себе, как он выглядел. Обычно Доджсон использовал для черновиков оборотную сторону исписанного листа, будь то его математические вычисления или счета от торговцев. Скорее всего, и этот текст был записан на «оборотках» четким почерком Чарлза. Этот документ — столь важный не только для исследователей текста, но и просто для любителей творчества Кэрролла, — к сожалению, утрачен. Скорее всего, Чарлз сам уничтожил его, после того как перебелил текст для Алисы (второй рукописный вариант). А может быть, черновик пропал после смерти Кэрролла, сразу же после похорон. Торопясь освободить казенную квартиру, родственники, вряд ли понимавшие всю ценность наследия писателя, сожгли часть бумаг, разобрав остальное. Как выяснилось впоследствии, многое было утеряно.

Как бы то ни было, но до нас дошел лишь третий — также рукописный — вариант: текст с иллюстрациями самого Кэрролла, подготовленный им в подарок Алисе. На этот раз он с особым тщанием, почти каллиграфически, переписал сказку в специально купленную для этой цели тетрадь, оставив пробелы для рисунков. Если не считать титульного листа и посвящения, в тексте было 37 рисунков. Чарлз много трудился над ними: советовался с художниками; рисовал героиню то с собственных ранних фотографий Алисы, то с натуры (судя по всему, с ее младшей сестры Эдит). На это была причина: Алисе к тому времени было уже 12 лет, а героине — семь. В конце сказки Чарлз нарисовал портрет ее героини, но рисунок не удался, и он заклеил его фотографией Алисы, выполненной им самим, когда Алисе было семь лет (любимый возраст Кэрролла). Это одна из его лучших работ — к тому времени Доджсон уже был мастером.

Наконец 26 ноября 1864 года Доджсон вручил Алисе Лидделл тетрадь с рукописью сказки «Приключения Алисы под землей». Он торопился выполнить свое обещание и не стал дожидаться Рождества. На титульном листе, украшенном скромной виньеткой, он вывел: «Рождественский подарок милому дитяти в память о летнем дне». Со времени летней прогулки по реке прошло более двух лет.

Рукопись (так называл тетрадь Чарлз) во многом отличается от известного нам текста сказки, опубликованного в 1865 году под названием «Приключения Алисы в Стране чудес». Она намного короче: в ней отсутствуют целые главы (нет, к примеру, замечательной главы о Безумном чаепитии), а сцена суда занимает не две главы, а всего несколько абзацев. Нет и процитированного выше стихотворного посвящения Алисе. А «длинная история» Мыши складывается в воображении Алисы несколько по-другому, чем тот фигурный стишок, к которому мы привыкли. Вот несколько строк из первого варианта, мастерски нарисованных в виде мышиного хвоста:

Как видим, Мышь здесь разговаривает не с Котом, как в «Стране чудес», а с «дворнягой». Есть в рукописи и ряд деталей, которые впоследствии были автором изменены: реальные имена девочек, которых вспоминает Алиса (отзывы ее были не очень лестными, и Чарлз, очевидно, решил никого не обижать); оброненный Белым Кроликом букет — Алиса нюхает его и начинает стремительно уменьшаться (в «Стране чудес» Кролик роняет перчатки); страусы, служившие молотками игрокам в Королевский крокет (позже ими стали фламинго), и некоторые другие подробности. Остроумная игра слов, веселый нонсенс, отличающий «Страну чудес», почти полностью отсутствует в рукописи.

Казалось бы, сказка наконец вручена Алисе и на этом можно поставить точку. Но, как ни странно, история «Приключений Алисы под землей» на этом не заканчивается. Об этом будет рассказано позже. Пока же заметим только, что Чарлз продолжал работу над текстом и после того, как рукопись была передана Алисе. Очевидно, тот творческий импульс, который все эти годы давал о себе знать, тот талант, который не находил приложения, окончательно пробудился и после первых, не всегда удачных попыток нашел наконец себе достойное воплощение. Спустя годы, в апреле 1887-го, Кэрролл рассказал об этом в статье «Алиса на сцене», опубликованной в журнале «Театр»: «В процессе работы мне приходили в голову новые мысли, которые, казалось, возникали сами собой, словно расцветали на неком волшебном стебле. Еще больше добавок я сделал спустя несколько лет, когда заново переписывал сказку, готовя ее к публикации. Немало времени протекло с того “золотого полудня”, что дал тебе рождение, но он стоит у меня перед глазами ясно, словно вчерашний день: безоблачная голубизна неба, зеркальная гладь воды, лениво скользящая лодка, звон капель, роняемых с медлительных весел, и лишь один проблеск жизни среди этого сна — три напряженных личика, жадно внимающих повествованию, и та, кому не может быть отказа, с чьих уст сорвавшееся “Расскажите нам, пожалуйста, сказку” обернулось непреложностью Судьбы».

[66].

Да, Кэрролл прекрасно понимал, чем он обязан своей маленькой приятельнице: именно она побудила его записать эту сказку, она способствовала пробуждению его таланта, его гения. Недаром он посвятил эту книгу реальной Алисе, и цитировавшееся выше стихотворение, предваряющее ее, заканчивается прямым обращением к ней:

К тому времени, когда вышли «Приключения Алисы в Стране чудес», Алиса, которой посвятил эти стихи Кэрролл, уже достигла того возраста, когда, как он говорил, «ручей с рекой сольется воедино». Они уже не видятся, как прежде, и это уже не та девочка, которую он фотографировал в детстве. Но Кэрролл не перестает помнить о ней и любить ее. Вот почему так элегично звучит стихотворение, открывающее вторую сказку, «Алису в Зазеркалье», вышедшую спустя шесть лет и также посвященную ей: