Льюис Кэрролл: Досуги математические и не только

ПРИЛОЖЕНИЕ. ВСЁ ЭТО — ШЕДЕВРЫ

В настоящем сборнике представлены наши переводы некоторых Кэрролловых сочинений, не знакомых доселе русскоязычному читателю. Первоначально мы не думали, что когда-либо нам придётся приступить также к работе над сказками об Алисе, так как, во-первых, переводчики занимались ими и до, и после Демуровой, создавая вокруг них в русской культуре обширное поле смысла, во-вторых, самые новейшие переводческие потуги в повторной передаче «Алисы» по-русски виделись нам, вообще говоря, излишними после появления Академического издания. Но это оказалось заблуждением. Сравнив однажды переводы сказок об Алисе, а точнее — переводы вставных стихотворений, по Академическому изданию с оригиналом, мы сделали два открытия. Во-первых, вставные стихотворения из «Алисы» — это подлинные шедевры и детской литературы, и литературы абсурда, не только не уступающие знаменитому «Бармаглоту», но, как сочинения иной формы и природы, едва ли вовсе имеющие себе равных каждое по отдельности. Во-вторых, русская их передача, будь то Академическое или иные издания, не показалась нам достойной прототипа.

Почему это так, нам придётся показать ниже. Тут же мы перевоссоздадим некоторые из этих стихотворений; обоснование читатель опять-таки найдёт ниже.

Это стихотворение, на наш взгляд, является одним из лучших нарративных стихотворений Кэрролла для детей. Говоря «лучших», мы имеем здесь в виду близость этого стихотворения к загадке, а оттого умышленную смысловую запутанность, хоть и схожую по способу происхождения с той, на которой основаны такие шедевры нашего автора, как «Выступление Белого Кролика в суде», но даже в контексте сказки не имеющую в виду одурачить слушателей — им предлагается всего лишь игра в отгадывание. Тем поучительнее будет присмотреться к тому, что получилось из этого стихотворения у разных переводчиков на русский язык.

Песенка Шалтая-Болтая отчётливо делится на две части — на вступление и на основную часть, образующую собственно загадку для отгадывания, а потому обрывающуюся на том месте, где слушателю требуется дать ответ. Начнём обзор с, возможно, наиболее известного (растиражированного) варианта — перевода Дины Орловской из Академической Алисы.

Здесь переводчице следует поставить в вину игнорирование того момента, что ведь песенка Шалтая-Болтая адресована именно Алисе — с самого начала, а не только в двух последних двустишиях. Никаких соседей Шалтай-Болтай вовсе не желал веселить, одну Алису, стоящую в тот момент перед ним. В переводе Щербакова:

В целом возразить тут нечего. Разве что не вполне точна передача действий Шалтая-Болтая из поры в пору: на соответствие белая зима — зелёная весна — долгие дни лета — жёлтая осень накладывается соответствие спел — разъяснил — усвой — запиши. Совсем худо с этим делом у разухабистого Леонида Яхнина:

Гораздо ближе оригиналу старый перевод Т. Щепкиной-Куперник:

Предложим же читателю и наш собственный перевод, на наш взгляд — максимально простой, как и Кэрроллов оригинал (в котором имеются лишь одни мужские рифмы):

Далее следует основная часть стихотворения, содержащая рассказ о препирательстве Шалтая-Болтая с некими рыбками и о его желании достать их физически. Перевод Орловской вначале звучит естественно и, в целом, верно передаёт оригинал.

Здесь, кроме излишних «десяти лет» (отсебятины для рифмы), всё безупречно.

И тут возражения можно приберечь. Далее, однако, идут слова Некоего из Чужой Земли (это опять-таки для рифмы «земли—легли»; в оригинале же просто «Некто»), и вот они переведены очень вольно, общими восклицаниями, тогда как на деле они соответствуют некоему забавному приёму (см. ниже).

Переводя следующее двустишие, переводчица применила для рифмы редкое, не всем известное специальное иностранное слово, что уже совершенно недопустимо в стихотворениях для детей.

Заглянув в словарь, находим, что ватерпас — это прибор под названием «уровень». Однако операции с этим прибором Шалтаем-Болтаем вовсе не предусмотрены; переводчица, скорее всего, так и не разгадала загадки. Далее — окончание; передано оно вроде бы и верно, но отчего-то маловразумительно…

Переводчик Щербаков заставляет рассказчика адресовать письмо не «рыбкам», как бы они ни звались, но лишь одной-единственной рыбке — ершу, да ещё ершу из пруда! Стихотворение теряет свой первоначальный, совершенно прозрачный, сюжет (понял ли его и Щербаков?), а потому рассматривать далее перевод Щербакова вряд ли имеет смысл.

А вот перевод Леонида Яхнина, несмотря даже на то, что он также далёк в этой части от подлинника, рассмотреть всё же стоит: начинает Яхнин в совершенно оригинальном духе, отчего начинает казаться, будто дальше последует не менее, чем у Кэрролла, весёлая последовательность неожиданных событий. Итак:

Как видим, последовательность обмена письменными репликами (даже если это «пустые» реплики, не содержащие ни «бе», ни «ме») у Яхнина совершенно естественна для своеобразной логики выстраиваемой им игровой переписки. И неважно, что у Кэрролла тут — иная логика; стихотворение Яхнина до сих пор совершенно оригинально; читатель вправе предположить уже, что перед ним не перевод, но сочинение «по мотивам» — т. е. сочинение аналогичной структуры и ритма, но с иным, хоть и близким, сюжетом.

Но далее Яхнин неожиданно возвращается к подлиннику.

Только при чём здесь консервный нож? Шалтаю-Болтаю он действительно нужен в английском оригинале, так ведь его рыбки не в океане живут…

Ответная реплика Незнакомца передана, опять-таки, очень вольно; соответствующее двустишие можно вообще счесть лишним — выкиньте его, и стихотворение Яхнина не пострадает:

Последние три двустишия Яхнин превращает и вовсе в нечто несуразное.

Неужели и в понимании Яхнина рыбки живут где-то на дне водоёма, куда за ними и рассказчику приходится опять лезть с ватерпасом? Но это не так! А последнее двустишие вовсе переводчиком не понято. Но предложим же читателям и наш вариант, отражающий, надеемся, замысел Кэрролла во всей доступной нам полноте.

Дело в том, что это рыбки из консервной банки, которую требуется вскрывать открывалкой. До нас одна только Т. Щепкина-Куперник передала эту ситуацию совершенно недвусмысленно:

У перевода Щепкиной-Куперник имеется, однако, один изъян — в её двустишии «Никак нельзя на этот раз // Исполнить, сударь, ваш приказ» потеряна резкая обрывчатость мысли, оставляющая Алису в полном недоумении: «The little fishes’ answer was // “We cannot do it, Sir, because—” Такой комический приём встречается в данном стихотворении ещё один раз — в последней реплике Неизвестного: «Сказал он холодно вполне: // „Не добудиться их, за не…“» (или даже „зане“). А ведь после этого «because» (‘ввиду’) Алиса вынуждена перебить Шалтая-Болтая и пожаловаться, что она не вполне понимает, о чём идёт речь. Переводчики обязаны тут в любом случае выстроить что-то сходное.

Есть в этом стихотворении и ещё один интересный момент. Это двустишие «I sent a message to the fish: // I told them ‘This is what I wish’». В нашем переводе оно передано как «Послал я рыбкам как-то раз // Записку: «Это — мой приказ». Некоторые другие переводы схожи, однако мы считаем, что тут следует перевести максимально близко, даже усилить идею. Чтобы объяснить, в чём тут дело, воспользуемся комментарием Мартина Гарднера к другому стихотворению из «Алисы в Зазеркалье», почти соседствующему с нашим. Это знаменитое стихотворение «Пуговки для сюртуков» (иначе — «Сидящий на стене», «С горем пополам», «Древний старичок» и проч.), сочинение Белого Рыцаря. Знаменито это стихотворение не в последнюю очередь тем шоком, в который повергла умудрённых в респектабельной философии взрослых читателей мешанина его заглавий, а также той «помощью», которую предложил им Белый Рыцарь, чтобы в ней разобраться. Так, собственно заглавием является лишь «С горем пополам», в то время как «Пуговки для сюртуков» есть название уже не песни самой по себе, но только её заглавия; сама же песня называется «Древний старичок», и есть она «Сидящий на стене». Подробно прокомментировав это место (см. Академическое издание, с. 201—202), Мартин Гарднер упоминает в заключение мнение одного своего коллеги-кэрролловеда, Роджера Холмса: «Профессор Холмс, заведующий кафедрой философии в Маунт Холиоук Колледж, полагает, что Кэрролл посмеялся над нами, когда заставил своего Белого Рыцаря заявить, что песня эта есть „Сидящий на стене“. Разумеется, это не может быть сама песня, но лишь ещё одно имя. „Чтобы быть последовательным, — заключает Холмс, — Белый рыцарь, сказав, что песня эта есть…, должен был бы запеть саму песню“».

Мы видим, таким образом, что даже в середине прошлого века философы отрицали, что некоторая песня может быть не только самой собой, но ещё и собственным именем. Очевидно, в то время наука семиотика на Западе находилась в зачаточном состоянии. Вещь несомненно может являться не только самой собой, но и чем-то другим, и тогда она уже не она, но — знак этого другого, хотя бы это другое было только именем (а уж имя само может вести нас куда-то далее). Понимал ли это Кэрролл за сто лет до того, как Мартин Гарднер взялся его комментировать? Трудно сказать определённо, и всё же в случае Кэрролла такой ход мысли не невозможен. Мы полагаем, что к Песне Белого Рыцаря от песенки Шалтая-Болтая Кэрролл тянет некоторую ниточку, что ситуация с первой есть логическое развитие ситуации, ранее появляющейся во второй. Шалтай-Болтай посылает рыбкам записку, и эта записка есть им приказ. Не содержание её является для них приказом, но сама записка как таковая, а имеющиеся в ней слова «Это — мой приказ» лишь подтверждают данный факт. Таким образом, записка здесь — это вещь в качестве слова. В английской литературе такая ситуация встречается не впервые. Вспомним встречу двух лапутянских философов из Третьего путешествия Гулливера: каждый из них нёс за плечами мешок, набитый различными предметами, и разговор они вели между собой, демонстрируя друг дружке поочерёдно эти предметы, чтобы таким образом вообще, намеренно, исключить употребление слов.

Обратимся теперь к Песне Белого Рыцаря, которую мы так и не знаем, каким образом следует озаглавить… Эта Песня — переработка специально для главы VII «Зазеркалья» более раннего Кэрроллова стихотворения, имевшего вполне однозначное название — «Среди пустых холмов». Оно было опубликовано анонимно в 1856 году в журнале «Поезд» («The Train»). В Академическом издании оно даётся в переводе Дины Орловской; с этим переводом мы и сопрягли предлагаемый читателю ниже текст первоначальной редакции, желая показать ему Кэрролла, так сказать, в развитии. Второе четверостишие второй строфы, шестая и седьмая строфы полностью вошли в настоящий перевод в версии Дины Орловской, поскольку соответствующие места оригиналов одинаковы (ниже отмечено курсивом). Вся четвёртая строфа, первая половина восьмой строфы и первая половина девятой в оригиналах также идентичны, но тут мы несколько отклонились от перевода Дины Орловской ради большей точности в передаче некоторых деталей (ниже эти места отмечены полужирным курсивом). Эти детали заключают в себе упоминание автором — а вместе с ним и Белым Рыцарем! — реальных мест Англии либо даже реальных торговых марок; при этом Кэрролл с Белым Рыцарем не одиноки в упоминании их в английской литературе — неужели такой курьёз должен пройти мимо внимания отечественного читателя? Например, масло для волос «Макассар»;

оно упоминается ещё Байроном в «Дон Жуане», а это самое начало XIX века; видимо, это масло было популярно и востребовано весь XIX век, в том числе и литераторами ради весёлых ссылок. Знаменитый же Менайский мост — это один из первых в мире современных подвесных мостов (завершён строительством в 1826 году; инженер Томас Телфорд); он соединяет остров Энглиси с материковым Уэльсом. Остальные фрагменты первоначальной редакции стихотворения «Среди пустых холмов» большей частью в версии для «Алисы» не повторяются. Рассказ о природе и происхождении данного текста читатель найдёт в примечаниях Мартина Гарднера на сс. 201—205 Академического издания. Журнальной публикации предшествовал следующий текст: «Всегда любопытно бывает установить те источники, из коих великие наши поэты черпают свои идеи — в этом состояло побуждение к публикации следующих строк, как бы болезненно не восприняли их появление почитатели Вордсворта и его стихотворения „Решимость и независимость“».

Более ранний вариант есть и у стихотворения из главы XII «Алисы в Стране чудес» (впервые опубликован в лондонском журнале «Таймс комическая» в 1885 году, но восходит к 1855 году). Вырос он из пародийного искажения первой строки популярной в Кэрроллову эпоху чувствительной песни Уильяма Ми «Алиса Грей» — «В ней всё, что я в ней видеть рад» — и далее в нелепом ключе раскрывает смутно-романтическое настроение некоего совершенно безликого лирического героя. Стихотворение, опять же, предваряется следующим текстом: «Автограф этого впечатляющего фрагмента был найден среди бумаг известного автора трагедии „Это был ты или я?“ и двух популярных романов „Сестра и сын“ и „Наследство племянницы, или Благодарный дедушка“».

Это, повторяем, первоначальный вариант. Переработав его для XII главы «Алисы в Стране чудес», Кэрролл создал подлинный шедевр настоящей литературы абсурда, который нельзя сравнить даже с «Бармаглотом», текстом совершенно иной природы. Переработка — а вернее, тщательная и обдуманная доработка — заключалась в усилении беспорядка с постановкой местоимений и числительных, но это тот беспорядок, который, как речь Гамлета в безумии, имеет строгую систему. Знаменательно уже самое начало стихотворения: «Они тебя встречали с ней, а нам сказали с ним». В русском тексте здесь необходимо ставить определённые знаки препинания, которые, к сожалению, чётко задают смысл, зато при восприятии на слух может оказаться непонятным (как Кэрролл и задумывал) — то ли нам с ним сказали, что «ты» встречался с «ней», то ли нам сказали, что «тебя» встречали с «ним», в то время как «ты» на деле встречался с «ней». То же и дальше: просим читателя обратить внимание, что знаки препинания в двух-трёх идентичных местах обоих — прежнем и новом — стихотворениях расставлены по-разному; текст приобретает многозначность. В новой редакции стихотворение подверглось также сокращению: полностью удалена первая строфа, пародирующая песенку Уильяма Ми и для сказки об Алисе ненужная, а также третья строфа. Строфы четвёртая, шестая, седьмая и восьмая если и изменены, то в самых зачинах; больше всего изменений пришлось на вторую строфу, которая в окончательном виде стала первой.

Наконец, в первоначальном варианте «Страны чудес» — «Приключениях Алисы под землёй» — имеется небольшая Песенка Черепахи Квази, впоследствии заменённая на песенку «Говорит треска улитке…». Мартин Гарднер указывает, что песенка является пародией на негритянскую песню с припевом

(подробнее см. Академическое издание,прим. b на с. 82). От себя укажем на созвучие Sally и Salmon ‘лосось’, которое, очевидно, и вызвало у Кэрролла желание спародировать. Эту Песенку нам тоже показалось уместным повторить читателю в собственном переводе, чтобы показать всю близость Кэрролловой пародии негритянскому прототипу даже на основании тех двух строчек этого прототипа, которые приводит Мартин Гарднер. Тем более что из перевода Ольги Седаковой (см. Академическое издание, с. 82) о такой близости не скажешь: Лосось напрасно заменён Треской, на достижение созвучности пародии оригиналу переводчица сил не тратит, как и не стремится к точности рифмовки, воспроизводя её только для припева негритянской песенки, которая, тем не менее, уместна и возможна так же и в Кэрролловом случае.

П р и п е в:

«Величайшим стихотворным нонсенсом на английском языке» назвал это стихотворение Мартин Гарднер (см. Академическое издание, с. 124). Это высказывание не может быть признано корректным. Сказать, что почти каждое из вышеприведённых здесь стихотворений — величайшее на английском языке в своём роде, будет не менее правомерно; при этом, например, стихотворение, прочитанное Белым Кроликом в суде, может быть названо шедевром нонсенса с большим правом, чем если мы применим такое обозначение к «Бармаглоту». Отчего «Бармаглот» — шедевр именно нонсенса, что в «Бармаглоте» есть такого, делает его нонсенсом?

«Бармаглот» — стихотворение, обладающее очень чётким и прозрачным сюжетом. Сюжетных подвохов оно начисто лишено, а ведь иные Кэрролловы стихотворения из «Алисы», как, например, Песенка Шалтая-Болтая, с подвохом. Неологизмы и слова со смутным значением не затемняют смысла того рассказа, который содержится в стихотворении «Бармаглот». Тут уместнее второе замечание Мартина Гарднера — о непринуждённой звучности «Бармаглота» и его совершенстве, не имеющем себе равных; это стихотворение в смысле непринуждённой звучности как целого, так и новых, придуманных Кэрроллом словечек, и впрямь может быть признано совершенным.

Перевод Дины Орловской, как и прочие её переводы для Академического издания, не должен остаться без исправлений. «Бармаглот» не превращён переводчицей в сюжетную невнятицу, как это случилось, например, с Песенкой Шалтая-Болтая, и всё же серьёзно пострадал под её рукой. Метод данной переводчицы был — упрощение. Из перевода исчезла птичка Джубджуб, важная для связи «Бармаглота» с «Охотой на Снарка»; словосочетание «vorpal blade» не нашло отражения: переводчица говорит «меч стрижает», а надо бы тут «стрижающий меч»; переводчица добавляет «щит» для рифмы, а в тексте и на иллюстрации Тенниела щиты отсутствуют и т. д. Русский текст «Бармаглота» по необходимости должен быть более плотным, вместительным для деталей английского оригинала, чем это вышло в Академическом издании; размер следует соблюсти.

Ниже мы предлагаем читателю свой вариант «Бармаглота», и это именно переработанная версия перевода Дины Орловской. Ведь слова «Варкалось. Хливкие шорьки…» сделались общеизвестными; первую строфу здесь изменять как раз не стоит несмотря даже на несоблюдение размера; словечко «стрижающий» от формы «стрижать», изобретённой Диной Орловской, также взывает о сохранении и заслуживает его — по той же причине. Наконец, само слово «Бармаглот» не может быть упразднено, оно слишком срослось с этим стихотворением. Но размер подлинника восстановлен. Проведён ещё и следующий принцип. Многие переводчики оставили свои версии этого стихотворения, и нижеследующий текст — это нечто вроде сборного «Бармаглота»; в данной версии присутствуют словесные удачи предыдущих переводчиков: «глубейшие думы» Татьяны Щепкиной-Куперник, «прыжество» — от слова «прыжествуя», принадлежащего Михаилу Пухову, и «змерь», изобретение Владимира Орла.