Мацзу

4

61

Архипелаг Чусань состоит из тысячи трехсот с лишним островов, большая часть из которых маленькие, необитаемые, и трех с лишним тысяч рифов. В будущем крупные соединят с материком длинными мостами и даже подземным железнодорожным тоннелем. На этих островах будут подразделения торгового порта Шанхай, в основном нефтяные и газовые терминалы, собственный рыбный порт, а также нефтеперерабатывающие и судостроительные заводы и военно-морская база. Мы с моей китайской подругой приезжали на выходные на самый большой остров Чжоушань, на котором располагается Динхай, в то время всего лишь часть городского округа. Жили в отеле международной сети, которая в моей рекламе не нуждается. На острове хороший дайвинг и выбор свежих морепродуктов, которые готовят в многочисленных чифаньках разного уровня, включая дорогие рестораны для европейцев. Особенно мне понравились жареные раки-богомолы и суп из восковой тыквы с сушеными анчоусами. На самом деле это не тыква, а плод лианы длиной до двух метров. По мере созревания он покрывается восковым налетом, благодаря которому может храниться до года. Раньше это был основной свежий зимний овощ у китайцев, поэтому называют зимней тыквой. Суп подавали в чаше, вырезанной из плода.

Первым к гавани прошел между маленькими островами баркас, промерил глубину. Китайцы не обратили на него внимания, хотя на джонку совсем не был похож. Да и экипаж был явно не из азиатов. После того, как убедились, что глубины позволяют пройти линейным кораблям, те тоже начали движение, без помех встав на якоря напротив сторожевой артиллерийской башни. Это при том, что в ней был гарнизон, который высыпал на стены и к бойницам, чтобы полюбоваться британским флотом. На рейде ближе к порту стояла на якорях две военные трехмачтовые джонки, а у деревянных причалов под грузовыми работами — еще с десяток торговых и рыбацких разной величины. Никто не объявил тревогу, не говоря уже о том, чтобы оказать активное сопротивление. Как догадываюсь, китайцы пытались сообразить, кто это к ним пожаловал и зачем?

Я наблюдал за всем этим со шканцев линейного корабля «Мелвилл», на котором нес свой вымпел контр-адмирал Джордж Эллиот. Флаг-капитаном был тридцативосьмилетний Ричард Дандас, второй сын лорда Мелвилла. Уверен, что совпадение было не случайным. На кораблях третьего ранга и так не хватает помещений офицерам, а тут еще свалились на голову экипажу две важные птицы. Контр-адмирал занял капитанскую, предложив мне разделить ее с ним. Как позже понял, ему постоянно нужны были свободные уши, желательно не проштыбованные ранее, чтобы с интересом слушали его байки, повторяемые по несколько раз. Я сразу согласился, о чем позже пожалел, потому что пару раз чуть не попался, проболтавшись о событиях, о которых мог знать только Генри Хоуп. Мол, тот рассказывал моему отцу, через которого дошли до меня. Помогло то, что Джордж Эллиот слушал только себя, не обращая особого внимания на слова собеседника. Флаг-капитан в свою очередь выселил штурмана, который оказался в офицерской каюте, где и так было тесновато. Мы с контр-адмиралом стояли под навесом из парусины, специально натянутым для нас, а Ричард Дандас — в паре метрах позади, причем старательно делал вид, что не подслушивает, но не пропускал ни одного слова.

— Странно, что никак не реагируют на наше появление! — удивился Джордж Эллиот. — Такое впечатление, что они не знают, что мы ведем с ними войну!

— Они, действительно, понятия не имеют. Их империя постоянно с кем-нибудь воюет, но большая часть ее жителей узнает об этом через несколько месяцев, а то и лет. У них нет газет, новости расходятся медленно и мало кого волнуют из живущих в глубине страны. Предыдущие века на них никто не нападал со стороны моря, вот и пытаются понять, какого черта мы приперлись сюда, а потом доложат своему начальству, которое по цепочке передадут в столицу и оттуда через несколько дней, месяцев или лет придет указание, как им поступить. Инициативу проявлять никто не будет, потому что за бездействие всего лишь выгонят со службы, а за неправильные действия можно остаться без головы, — объяснил я, изрядно понаблюдавший за действиями бюрократов в жаркой сонной Азии.

— У нас так же, только немного быстрее! — ехидно улыбаясь, заметил он, после чего решил: — Пошлю к ним парламентера, чтобы известил о том, что мы с ними воюем.

— Они не поймут, — предсказал я.

— Ты переведешь им, — в свою очередь не понял меня контр-адмирал.

— Все равно не поймут, — произнес я.

Джордж Эллиот продиктовал напыщенное послание «китайскому адмиралу». Передать его должен был пятый лейтенант Джон Грейсон — молодой человек лет двадцати двух, рослый, румянощекий и с облезлым носом, закончивший Портсмутский военно-морской колледж. Я исполнял роль переводчика. Мы погрузились в шестнадцативесельный баркас и отправились к бо́льшей из джонок. Джордж Эллиот был уверен, что именно на ней находится «адмирал». Мои попытки объяснить ему привычки и дурные наклонности старших китайских командиров и чиновников результата не дали. Я решил не настаивать, приберег нервы, потому что дуракам легче подчиняться, чем их вразумлять.

По мере нашего приближения к джонке там началось шевеление. Экипаж перетягивал пушки на левый борт, повернутый к нам. В любой непонятной ситуации трус сперва стреляет, а потом думает. Я, как старший по должности, сидел на носовой банке спиной к джонке и не видел, что там творится, пока лейтенант, сидевший на кормовой рядом с рулевым, не сообщил мне, что можем попасть под обстрел. Он встал, замахал белым флагом и заорал высоким от испуга голосом, что мы парламентеры.

— Сядь! — прикрикнул я. — Они понятия не имеют, что обозначает белый флаг. Решат, что угрожаешь им, — и приказал гребцам: — Налегли на весла парни! — а рулевому: — Возьми вправо, чтобы мы шли под углом к их борту, труднее было прицелиться!

Китайцы не успели выстрелить до того, как баркас подошел на такое расстояние к джонке, что ее экипаж мог расслышать мои слова.

— Мы везем послание вашему командиру! Если он не получит вовремя, вы будете наказаны! — встав во весь рост, крикнул я на китайском языке.

На джонке услышали меня и сделали правильные выводы. По крайней мере, пушечные стволы перестали поворачиваться вслед за баркасом.

— Держи прямо на них! — скомандовал я рулевому баркаса.

Трап для нас не приготовили. У китайцев это обычная лестница с крючками сверху и упорами с внутренней стороны, чтобы не прижималась плотно к борту. Я встал на планширь баркаса, подпрыгнул, схватившись руками за верхний край фальшборта джонки, сделал выход силой и акробатическим финтом перекинул тело, опустившись ногами на палубу, застеленную изрядно потрепанной циновкой. Приятно быть молодым и здоровым: всегда есть, чем похвастаться. Поскольку место приземления (или припалубения⁈) было в тени от полотняного навеса над средней частью судна, наверное, на циновке кто-то спал, пока не появились мы. Вооруженные короткими копьями и мечами члены экипажа напряглись, готовые кинуться в бой. Толпой на одного рады все.

— Я без оружия, успокойтесь, — мягко посоветовал им, после чего спросил: — Кто старший?

— Я, — ответил доходяга, на котором и так мешковатый халат с девятым, самым низким буфаном «морской конек» выглядел, как на вешалке. — А ты кто такой?

Проигнорировав его вопрос, я потребовал:

— Срочно отправь гонца к командиру гарнизона, чтобы немедленно прибыл сюда. Ему вручат ультиматум от гвайлоу, которые объявили войну Таньчао, — и добавил для ускорения процесса: — Это дело государственной важности. Если он не проявит усердие, будет наказан.

— Сначала я должен узнать, кто вы такие, какие у вас цели. Иначе мой доклад будет неполным, и накажут меня, — попробовал он поиграть со мной в дипломатию по-китайски.

— Видишь те корабли? — показал я на британскую эскадру. — За один день они превратят всю крепость в руины. Расскажи о них — и твой доклад будет полным, — подсказал я.

Доходяга с «морским коньком» открыл было рот, чтобы заболтать тему, но я оборвал:

— Дальше говорить буду только с командиром гарнизона, — и командным тоном произнес: — Прикажи принести нам чай.

В это время лейтенант повторил мой маневр, опустившись на палубу не очень удачно, чем вызвал у членов экипажа ухмылки, которые сразу исчезли, когда британец выпрямился, оказавшись на голову длиннее их.

Я сел на пятки в тени на циновке. Джон Грейсон расположился рядом, прислонившись спиной к фальшборту и поджав ноги, согнутые в коленях, которые обхватил руками.

— Мы арестованы? — испуганно спросил он.

— Нет, будем пить чай и ждать командира гарнизона, за которым сейчас пошлют лодку, — проинформировал я.

— Слава богу! — молвил он, перекрестившись, а потом снял черную треуголку, вынул из нее большой темно-синий платок и вытер им шею и виски, мокрые от пота.

Пока доходяга инструктировал гонца, паренек лет четырнадцати принес и поставил перед нами низенький чайный столик.

— Мой товарищ привык пить красный чай, — сообщил я. — Есть у вас такой?

— Мы такой не пьем, господин, а о вашем визите не были предупреждены, поэтому не запаслись им, — постоянно кланяясь, виновато молвил слуга.

— А белый есть? — уже стебаясь, задал я следующий вопрос.

— Он слишком дорог для нас, — извиняющимся тоном произнес он.

— Ладно, неси зеленый, — позволил я и сообщил лейтенанту: — Чай будем пить зеленый, другого у них нет, и без молока. Китайцы не употребляют молочные продукты.

— Дикари! — сделал вывод Джон Грейсон.

— А они считают дикарями кочевников, у которых молочные продукты — основная еда, — усмехнувшись, поделился я.

— Кочевники тоже дикари, — нашелся он.

Комендант гарнизона Динхау — полный мужчина лет пятидесяти с круглым сонным лицом, короткими седыми волосинками над верхней губой и жидкой седой бороденкой на подбородке, одетый в фиолетовый халат с буфаном шестого ранга «дикая кошка» и такого же цвета шапочку с белым матовым шариком — приплыл часа через два. Я называю таких осенними мухами, хотя в этих краях нет такого времени года. Движутся и думают они заторможено, потому что энергии хватает только на самые примитивные и необходимые действия: пожрать, поспать… Любые попытки заставить их работать или думать обречены, если не сопровождаются подзарядкой — пинком под зад в прямом или переносном смысле.

Пока он добирался до джонки мы с Джоном Грейсоном выдули чашек по десять чая. При этом я, как обычно, поразил знанием китайского этикета аборигенов, которые наблюдали за нами украдкой, ненавязчиво. Доходяга с буфаном «морской конек» отказался составить нам компанию, но по моей просьбе несколько раз напоил водой гребцов баркаса, ожидавшего нас у левого борта джонки.

Лейтенант Джон Грейсон торжественным тоном озвучил ультиматум контр-адмирала Джорджа Эллиота. Читал быстро, забывая, несмотря на мои инструкции, делать паузу после каждого предложения. В тексте было много воды, поэтому я переводил примерно треть, только главное.

Китайский комендант заметил это и, перебив чтеца, строго сказал мне:

— Ты переводишь не всё!

— Ты хочешь услышать призывы к измене и убийству хуанди Доугуана⁈ — иронично спросил я.

На его сонном лице появилась первая эмоция — испуг, а потом вторая — возмущение.

— Он призывает нас к этому⁈ — воскликнул комендант гарнизона Динхая.

— Именно. И дает вам сутки на размышления. Если завтра в полдень вы не перейдете на сторону гвайлоу, то будете уничтожены, — коротко изложил я суть ультиматума и сказал лейтенанту: — Он все понял. Отдай ему текст.

От возмущения комендант собрался было послать нас далеко и надолго, но вовремя спохватился, взял двумя руками исписанный лист бумаги и сказал мягко, с китайской отравленной сладостью:

— Передай своему командиру, что я отправлю его послание в Бэйцзин.

Эта осенняя муха так и не поняла, что речь идет о ее жизни или смерти. Я не стал растолковывать. Зима близко.

62

Что взять с гвайлоу⁈ Дикари — они и есть дикари. Только абсолютно некультурный человек мог начать артиллерийский обстрел через два часа после полудня, когда все приличные люди отдыхают. Первый же залп лишил обе военные джонки мачт и наделал в их корпусах критичное количество отверстий. Досталось и торговым. Уверен, что их тоже объявят военными, чтобы победа казалась грандиозней. Сторожевая башня продержалась немного дольше, благодаря тому, что была сложена из камней. Из нее ни разу не выстрелили. Пушки оказались похороненными под обломками стен. После третьего залпа к берегу поплыли баркасы с десантом, высадившимся неподалеку от того места, где раньше была башня. Морские пехотинцы поднялись к груде обломков, убедились, что сопротивляться там некому. После этого началась переправа на берег девятифунтовых пушек и ракетных установок Конгрива, которые затаскивали на вершину холма.

В пять часов пополудни начался обстрел. На крепость Динхау полетели бомбы и ракеты. Последние соединяли быстро рассеивающейся дугой черного дыма вершину холма с городскими кварталами. По такой большой цели трудно промахнуться. Самое забавное, что ракеты были придуманы китайцами много веков назад и лишь недавно по историческим меркам позаимствованы и усовершенствованы британцами. В крепости сразу в нескольких местах начались пожары. Ответного обстрела не было, хотя в Динхау много пушек крупного калибра, способных достать и до вершины холма, и до кораблей эскадры.

Штурмовать на ночь глядя контр-адмирал Джордж Эллиот не решился, несмотря на то, что пехотные полковники утверждали, что разберутся до темноты.

— Нам спешить некуда. Утром по холодку обстреляем еще раз и захватим крепость, — решил он.

Всю ночь в Динхау полыхало в нескольких местах и раздавались воинственные звуки труб. Я по привычке спал на шканцах. Мало того, что в капитанской каюте было ночью, как нагретой духовке, так еще и Джордж Эллиот приказывал закрывать на ночь иллюминаторы. Как и большинство англичан, страдающих хронической малообразован-ностью, он уверен, что ночной воздух отравлен и является причиной всех болезней. В то, что разносчиками заразы являются комары, он не верил, считал, что слишком малы для таких великих дел. В отличие от шхуны, где людей на квадратный метр главной палубы меньше, чем на линейном корабле на все палубы вместе взятые, здесь постоянно кто-нибудь ненароком будил меня. Я приподнимался полусонный, смотрел на крепость. Темная ночь с яркими ядреными звездами, типичный, перцово-пряный аромат Юго-Восточной Азии, приправленный горчинкой дыма, и оранжево-красное зарево. Предполагаю, что в ближайшее время это станет типичным британским перформансом в Китае. Вы жили хорошо? Тогда мы идем к вам!

В предыдущий день, даже во время обстрела, кто-то прятался в порту между джонками, кто-то выглядывал из-за зубцов каменных стен или в бойницы башен, а самые отчаянные жестикулировали: показывали мизинец (унижение), прикасались к мизинцу большим и безымянным пальцем (презираю), обхватывали правой ладонью левый кулак (буду драться насмерть). Утром в порту и на стенах ни души.

— Решили заманить нас в ловушку? — высказал предположение Джордж Эллиот.

— Всё может быть, — поддержал его флаг-капитан Ричард Дандас.

— Вышли разведку, — приказал командующий эскадрой.

К берегу устремились сразу три баркаса с морскими пехотинцами, по одному от каждого линейного корабля. Они без проблем добрались до берега и вошли внутрь крепости, потому что ворота были не заперты. Где-то через полчаса вернулись в порт и просигналили, что внутри нет ни гарнизона, ни жителей.

— Что скажешь? — обратился ко мне контр-адмирал.

Я был удивлен не меньше, поэтому честно признался:

— Понятия не имею, но на ловушку это не похоже. Скорее всего, командир гарнизона, просто не зная, как поступить, удалился от решения проблемы в прямом смысле слова.

После того, как на берег был высажен первый пехотный полк, занявший в крепости круговую оборону, отправились в Динхай и мы с контр-адмиралом Джорджем Эллиотом. Улицы и дома были пусты. Где-нигде попадались собаки и кошки, бродячие или брошенные хозяевами, которые, завидев нас, сразу прятались.

— Как хорошо вымощены улицы! — удивился командующий эскадрой.

Он не был в Бэйцзине или хотя бы в Гуанчжоу, поэтому принял посредственность за идеал. Впрочем, в сравнении с нынешними британскими дорогами даже улицы Динхая выглядели шикарно.

К нам подошел командир пехотного полка, обладатель шикарных бакенбардов, которые делали низ его лица раза в два шире, и доложил:

— Захватили много пушек разного калибра. Все старые, но еще годные. Так же обнаружили большие запасы пороха, ядер и продовольствия. Странно, что их не сожгли!

— У них такого добра много, еще привезут! — шутливо произнес я.

— Богатая страна. Всей нашей эскадре хватит на несколько месяцев оставленного ими, — на полном серьезе сказал полковник и потрепал толстыми волосатыми пальцами правой руки свою правую бакенбарду, которую, как догадываюсь, отрастил именно для таких случаев.

— Что ж, начало предложенного тобой плана оказалось очень удачным, — подводя итог, сказал мне Джордж Эллиот.

63

Довольно комфортно обосновавшись в Динхае, британцы занялись привычным делом — морским разбоем. Сперва в дельту реки Чанцзян (Янцзы) зашли баркасы. Там не было никаких серьезных укреплений, лишь брошенный гарнизоном, старый форт с не менее древними бронзовыми пушками калибра около пяти фунтов. Раньше ведь никто не нападал со стороны моря. Вслед за ними во время прилива, который здесь высотой метра четыре, поднялись вверх по реке оба фрегата и два брига, захватывая по привычке все джонки в качестве призов. К сожалению экипажей, продать трофеи было некому. Поняв это, забирали продовольствие и все мало-мальски ценное и негабаритное, а суда сжигали. Заодно высаживали десанты и грабили прибережные деревни. Сопротивления не было. Слух о бесчинствующих гвайлоу быстро разнесся по реке, и крестьяне убегали в джунгли, завидев чужие, непривычные корабли. Наведя шороха, корабли вернулись в Динхай.

Для линейных кораблей река была не лучшим местом для боевых действий, поэтому, оставив в Динхае большой гарнизон под командованием генерал-майора Джорджа Баррелла, транспортные суда и два брига и корвет, чтобы и дальше терроризировали нижнее течение Чанцзян, эскадра оправилась в Бохайский залив, который китайцы называют морем Бохай, к Тяньцзиню — специальному району, из-за близости к столице (около ста километров) не являвшемуся самостоятельной административной единицей и управляющемуся специальным чиновником с титулом наместник Чжили по имени Ци Шань. Здесь в море впадала река Хайхэ (Морская река), на одном из притоков которой находился Бэйцзин, столица империи Таньчао, а также в нее вливался Великий канала, по которому поступала провизия из южных районов.

К счастью для китайцев, контр-адмирал Джордж Эллиот не решился зайти в реку. Вода в ней очень мутная, поэтому в верховье называется Байхэ (Белая река), несет много твердых частиц, которые оседают в устье, образуя бар. Пересечь его корабли с большой осадкой могут только при полном приливе, который в этих краях высотой метра три с половиной. Рядом на обоих берегах реки расположены мощные артиллерийские форты Дагу, построенные лет триста назад, когда Поднебесная еще имела энергию для сопротивления и не так сильно отставала технически. Столица рядом, место для службы более престижное, чем в Динхае, не говоря уже о Гуанчжоу, поэтому, по словам моих информаторов, порядка в этих укреплениях больше и гарнизоны покрепче.

В заливе мы слету захватили несколько больших джонок с ценными грузами. Зная о нашем нападении на Чусань, о рейд по реке Чанцзян, и наблюдатели наверняка доносили наверх о том, что мы пошли на север вдоль берега, китайцы не предприняли никаких мер, чтобы остановить нас, даже не подготовились к нападению. Подозреваю, что чиновники просто утаивали неприятную информацию от хуанди Айсиньгёро Маньнина, чтобы не расстраивать его. Наверное, надеялись, что проблема как-нибудь рассосется сама собой.

Одна трофейная джонка — длинная, шестимачтовая, причем фок-мачта и бизань располагались на центральной продольной линии, а четыре грот-мачты двумя парами разнесены к бортам — была доверху нагружена опиумом из Сингапура. Ее не сожгли, оставив до возвращения в эстуарий реки Жемчужной. Там я смогу продать наркотик по десять долларов за фунт и, если получится, саму джонку тоже. Контр-адмирал Джордж Эллиот одобрил мое предложение. Как догадываюсь, он собирался здорово приподняться по деньгам во время военных действий. Как командующему эскадрой, ему полагалась одна восьмая от всех призовых денег. Только вот продавать трофеи некому. Китайцы в этих районах, не прикормленные взятками гвайлоу, стараются держаться подальше от оккупантов. Может, Джордж Эллиот хоть что-то поимеет на опиуме, который стал воистину золотой жилой для всего Соединенного королевства Британии и Ирландии.

Как я предсказывал, появление эскадры гвайлоу почти у стен столицы империи пробудило ее руководство от спячки. Такое не заметешь под ковер. Сперва к линейному кораблю, дрейфовавшему ближе других к устью реки, подошла небольшая весельная джонка с мелкой сошкой, которая уведомила, что Ци Шань, наместник Чжили, желает провести переговоры с командующим эскадрой. Его отправили к «Мелвиллу», где я прямо со шканцев объяснил гонцу, что ждем его начальника здесь, заверив, что стрелять не будем и отпустим живым и здоровым. В отличие от его сограждан, гвайлоу парламентеров не убивают.

Ци Шань прибыл на колесном, крытом и обитом железными листами судне, поразившем британцев, которые сперва решили, что движется оно, благодаря паровой машине, как их канонерки, но не смогли найти трубу. Я объяснил, что применен принцип топчаковых колес, внутри которых идут (бегут) люди, вращая его. В Западной Европе сейчас так работают подъемные краны, поэтому меня поняли. Наместник Чжили — невысокий, грузный, с круглым и почти безволосым лицом, на котором хитрость оставила, на мой взгляд, слишком много меток — был маньчжуром. Облачен в черный шелковый халат с высшим военным буфаном цилинь, хотя должность была гражданская, и черную четырехугольную шапку с рубиновым шариком. При этом его абсолютно (или умело скрыл это?) не интересовали вооружение и устройство линейного корабля, все внимание было сосредоточено только на контр-адмирале Джордже Эллиоте. Всем своим видом Ци Шань довольно правдоподобно изображал счастье лицезреть такого великого человека. В общем, охмурял дикаря лаской. Вместе с ним на борт линкора поднялись помощник с гражданским буфаном четвертого ранга серый гусь и переводчик с гражданским буфаном восьмого ранга перепел. Оба в скромных серо-черных халатах и таких же шапочках, как у начальника, только шарик у первого опаловый, у второго бронзовый. Помощник передал Ци Шаню шкатулку из красного дерева, и тот, поклонившись протянул ее двумя руками, сообщив, что это подарок от (пара минут восторженных прилагательных) хуанди Айсиньгёро Миньнина.

— Подарок от китайского императора, — коротко перевел я контр-адмиралу и подсказал шепотом: — Кивните и возьмите двумя руками.

Джордж Эллиот сделал, как я посоветовал, поблагодарил хуанди Айсиньгёро Миньнина и открыл шкатулку, продемонстрировав любопытство и жадность, то есть запредельную невоспитанность. Внутри лежала золотая булавка длиной сантиметров семь-восемь с головой в виде головы лошади. Такими сейчас британцы закалывают галстук. Судя по выражению лица, контр-адмирал ожидал увидеть что-то более ценное.

Я заметил, какое усилие сделали над собой все три китайца, все-таки сохранив восторженное выражение на лицах, и сжал губы, сдерживая смех. Это не ускользнуло от них.

— Подарок должен быть полезным, но не очень ценным, иначе сочтут за дань, — объяснил я Джорджу Эллиоту, умолчав о том, что лошадь — символ кочевника, то есть дичайшего дикаря.

— Что ж, буду закалывать ею галстук, собираясь на скачки! — кисловато улыбаясь, произнес он.

— Циньчай дачэнь от души благодарит за подарок! — произнес я прежде переводчика, употребив китайский термин для обозначения должности командующего эскадрой, и, не удержавшись, добавил: — Ему нравится всё, что связано с лошадьми, дикими кочевниками…

Китайцы во время переговоров с иностранцами не обращают внимания на переводчика, даже мельком не глянут, его словно бы нет, а тут все трое уставились на меня и лучезарность лиц малость потускнела.

Я не удержался еще раз и сообщил:

— Не напрягайтесь, он не понял намек.

Члены делегации дружно закивали, как китайский болванчик, и опять растянули губы до ушей в улыбках.

Кстати, такие фигурки можно встретить здесь во многих домах, изготовленными из разных материалов, по достатку. Они отгоняют злых духов. Обычно это старик с большущими ушами (признак удачной судьбы и легкого характера) и идиотской улыбкой. Согласно мифу, бог счастья Фу Шень превратил в болванчика злобного и вечно недовольного императора, который с тех пор кивками одобряет всё и вечно радуется.

— Что ты им сказал? — полюбопытствовал Джордж Эллиот.

— Объяснил, что такое скачки. Здесь нет такого развлечения, — ответил я.

Переводчик-китаец глянул на меня, как на единомышленника-юмориста.

Делегация была приглашена в каюту, где мы с контр-адмиралом сели по одну сторону стола, а Ци Шань по другую, поерзав на мягком стуле с непривычки. Помощник и переводчик встали позади него, первый справа, второй слева. Видимо, начальник туговат на одно ухо. Слуга в ливрее, которая запросто давала фору не только халатам китайцев, но и нашим сюртукам, потому что мы с Джорджем Эллиотом одевались скромно, поставил перед нами хрустальные бокалы и наполнил красным портвейном, дешевым и забористым. Контр-адмирал и в напитках ценил в первую очередь простоту.

Он поднял полный бокал и произнес тост:

— Предлагаю выпить за здоровье нашей королевы Виктории и вашего короля — как там его?

— Айсиньгёро Миньнин, — подсказал я.

Джордж Эллиот повторил, не сильно исковеркав. Переводил китаец, подправив часть ошибок гвайлоу, в том числе добавив целую череду обязательных прилагательных к титулу правителя, из-за чего его речь оказалась раза в три длиннее.

— Он правильно переводит? — засомневался контр-адмирал.

— Да, — подтвердил я, пояснив: — С учетом местных традиций.

После чего Джордж Эллиот, не дожидаясь, когда высокопоставленный парламентер изложит, зачем прибыл к нам, огласил условия, на которых может быть подписан мирный договор: выплата контрибуции в размере миллион двести тысяч фунтов стерлингов (шесть миллионов долларов) серебра за конфискованный опиум, открытие порта Кантон для свободной торговли с разумными пошлинами и передача острова Гонконг в вечное пользование, куда передислоцируется гарнизон из Динхая.

— Я передам ваши слова нашему…. хуанди Айсиньгёро Миньнину, но он послал нас для того, чтобы завести в вашем лице друга. Эта война не нужна ни вашей королеве, ни ему… — начал Ци Шань, рубя фразы, чтобы удобнее было переводить.

— Меня не интересует, зачем прислали тебя, — грубо оборвал Джордж Эллиот. — Я не собираюсь слушать красивые речи, на которые, как мне сказали, вы большие мастера. Я озвучил наши требования. Тебе их передадут и в письменном виде. Поторопитесь с ответом, иначе мои корабли уничтожат ваши береговые форты, войдут в реку и начнут обстрел городов, сначала этого, как его?

— Тяньцзинь, — подсказал я.

— Да, а потом другие, пока не добреемся до вашей столицы. Тогда вы станете сговорчивее, но и наши условия будут другими, более жесткими, — закончил он.

Все попытки Ци Шаня перевести разговор на обсуждение требований были отметены. Как я понял, контр-адмирал хотел побыстрее закончить разговор, потому что по натуре был человеком не воинственным и не слишком твердым.

— Подари в ответ китайскому императору четыре бутылки портвейна. Так им будет понятнее, — шепотом подсказал я.

Цифра четыре у китайцев звучит так же, как слово смерть. Подарить четыре предмета, пусть и очень дорогих — пожелать смерти.

— А что это значит? — поинтересовался он.

— Типа четырех всадников Апокалипсиса, — ответил я.

— О, как раз то, что надо! — радостно согласился Джордж Эллиот и приказал слуге принести вино.

На самом деле я считаю, что эта конная четверка — шаловливые детки в сравнение с такими же всадниками англосаксонского миропорядка. Надеюсь, хуанди Айсиньгёро Миньнин поймет намек. Не помню, уцелеет ли он сам во время Опиумных войн, но людей в его империи погибнет из-за англосаксов в разы больше, чем во время нашествия монголов, тоже далеко не ангелов.

64

Второй раунд переговоров прошел через день. На этот раз Ци Шань привез в подарок большой заварной чайник из трехцветного — белого, желтого и зеленого — фарфора сань-цай, причем внутрь были насыпаны зеленоватые жадеиты, как бы символизирующие зеленый чай. Джордж Эллиот не сумел скрыть удовольствие.

— Стоит на них наорать — и сразу становятся понятливыми! — усмехаясь, сказал он.

Я не стало переводить эти слова, как и переводчик-китаец. И так было понятно, что гвайлоу — он и есть гвайлоу.

Подогнали подарок и мне. Это была бронзовая чаша для подогрева байцзю на трех гнутых ножках и с барельефом крадущегося тигра. Я пока не большой специалист по китайской бронзе, но, судя по патине, вещь древняя, может быть, эпохи Пяти династий и десяти царств или даже предыдущей Тан.

Вручил чашу помощник главы делегации, низко поклонившись и со словами:

— От нашего общего друга.

Кто этот друг, не сообщил, но я и так понял.

— Это слишком ценный подарок для такого никчемного человека, — изобразил я скромняжку.

— Поверьте, вы достойны этого, как никто другой! — стоял на своем китаец.

Я принял подарок двумя руками, поблагодарив.

— Что за ерунду они тебе подсунули? — полюбопытствовал контр-адмирал.

Я улыбнулся, порадовавшись его образованности, и ответил:

— Чаша для подогрева байцзю — местного рисового виски. Маленькому человеку — маленький подарок.

Не знаю, как сейчас, а лет через сто пятьдесят эта чаша будет стоить, как роскошная яхта, а на его заварной чайник вместе с жадеитами можно будет купить лишь катер б/у.

На этот раз Ци Шань извивался, как гадюка с защемленным хвостом. Видимо, обязан был кровь из носа договориться с гвайлоу. Перепробовал самые разные подходы к Джорджу Эллиоту, пока не включил дурака. Вот тут-то британский сноб и повелся, как тупой лошара.

У англичан неистребимая уверенность, что они самые умные, точнее, что все остальные дураки. Однажды я летел в самолете из Лондона в Москву. Соседом оказался новоиспеченный выпускник Оксфорда из российской глубинки. Парень был из семьи чиновника средней руки, то есть не шибко богатой, которая изрядно напрягалась, чтобы оплатить его учебы в престижном вузе, поэтому, как он сам признался, барыжничал понемногу марихуаной, продавая ее богатым однокурсникам, в первую очередь англичанам. Сперва дела шли не очень, потому что умничал, стараясь соответствовать интеллектуальному уровню клиентов, хотя для этого приходилось сильно тупить, потом врубился, поглупел и переоделся, как он выразился, под медведя с балалайкой — и стал своим в доску чуваком. Ты становишься хорошим для англичанина только в том случае, если соответствуешь образу, который он тебе определил. Эти образы намного ниже тех, на которых располагаются сами, то есть за гранью цивилизации. Этой самоуверенностью страдают даже отбросы английского общества.

Мне приятно было наблюдать, как столкнулись две непрошибаемые, непоколебимые самоуверенности, английская и китайская. Последняя была намного старше и опытнее, умела согнуться, чтобы перекинуть врага через себя.

Ци Шань настолько умело использовал найденную слабину оппонента, что я, переведя сказанное контр-адмиралом, не удержался, добавил от себя стратагему:

— Прикинься безумным, сохраняя рассудок, — и после паузы, налюбовавшись замешательством главы китайской делегации: — Я не скажу ему.

— Меня предупредили, что ты образованный человек! У меня появилась возможность убедиться в этом лично! — опять лучезарно заулыбавшись, произнес Ци Шань.

— Мне далеко до такого умнейшего и образованнейшего человека, как вы! — отбил я подачу.

— Что ты сказал ему? — полюбопытствовал Джордж Эллиот.

— Что на этот раз он выбрал правильную тактику переговоров, — ответил я, не соврав по сути.

Они таки договорились. Виноватым во всем объявили Линя Цзэсюя, который якобы проявил самоуправство, уничтожив тонны опиума, хотя циньчай дачэнь говорил мне, что хуанди разрешил ему использовать любые методы, чтобы прекратить поставки наркотика в страну. Китайцы согласились выполнить все требования, если британцы вернутся в эстуарий реки Жемчужной, где и будут осуществлено подписание мирного договора. Главное — убрать гвайлоу подальше от столицы, а там как-нибудь проблема уладится сама собой. Инфантилизм китайских властей умилял.

На это раз контр-адмирал по моему совету подарил в два раза больше бутылок портвейна. Восемь в Китае — это богатство, процветание, удачное начало бизнеса и, как в данном случае, переговоров.

Я проводил посольство к трапу.

Ци Шань остановился у фальшборта и произнес настолько искренне, насколько это вообще возможно ожидать от китайца:

— Не ожидал, что среди гвайлоу встречу потомка Чингисхана!

Спасибо Линю Цзэсюю! Не зря его признали виновным!

— Наш (много прилагательных) хуанди с удовольствием взял бы такого на службу, присвоив ему такой же военный буфан лев, как и одному из его предков, — продолжил глава посольства.

— Предпочитаю служить победителям, — честно признался я.

— Пока ничего не ясно. Скоро все может поменяться, — возразил он.

— Это вам не ясно, а мне уже понятно, что вы проиграли, — сказал я и процитировал еще не родившегося британца по фамилии Черчилль, приписав его слова, чтобы было доходчивее, местному оригиналу: — Как сказал Кун Цю, кто выбирает позор между войной и позором, тот получает и войну, и позор.

Ци Шань оказался образованным по местным меркам, поэтому произнес извиняющимся тоном:

— Я не встречал таких у слов у нашего великого учителя.

Я бы удивился, услышав обратное. Впрочем, никто теперь не знает точно, что именно написал Конфуций, потому что многое утеряно, а что-то, еще больше, ему приписывают. В этом плане он просто находка для историков. На прахе Конфуция было взращено много научных карьер и еще больше разрушено.

— Наверное, вы не читали те его труды, которые не принято считать каноническими, — подсказал я.

— Скорее всего, — согласился Ци Шань. — Судя по глубине мысли, эти слова вполне могли принадлежать ему.

— Я бы предложил передать их хуанди и повторить столько раз, сколько потребуется, чтобы проникся смыслом этих слов, но понимаю, что их все равно не услышат, поэтому лучше промолчите, иначе будете виноваты в поражении, — посоветовал я.

Мой собеседник не поверил мне. Трудно принять то, что перечеркивает твое будущее. Завтра нет, а сегодня живем счастливо и вечно.

65

В Динхае три четверти британского гарнизона были сражены малярией, дизентерией и диареей. Виновным посчитали, конечно же, ночной воздух, принесенный с болот, как британцы называли рисовые чеки, из-за чего болезнь называли болотной лихорадкой. Тяжелых больных погрузили на транспортные суда и перевезли на остров Гонконг, который британцы уже считали своим. Там малярия была такая же качественная, но у Джон-компани в Кантоне и Макао имелись небольшие запасы хинина, привезенного из Южной Америки. Называли лекарство иезуитской корой по первым европейцам, использовавшим его, а потом завезшим в Европу. На всех запасов не хватило. Помогли налаженные контакты с аборигенами, которые малярию лечили кинхао — экстрактом из местного вида полыни с желтыми цветочками. Это растение еще используют для окраски шелка в желтый цвет.

Строительство моего особняка, как я и предполагал, затянулось. Уже возвели стены и сделали крышу, но еще много чего надо было сделать внутри. Архитектор Эддан О’Нейл клятвенно заверил, что до Рождества успеет. Как истинный католик, он считал, что этот праздник надо отмечать в своем доме.

В это время шхуна «Мацзу» пришла из Калькутты с полными трюмами опиума, который я продал вместе с трофейным, захваченным в Бохайском заливе. На саму шестимачтовую джонку покупателя так и не нашлось. Хакка и Мань Фа долго раздумывали, соблазненные очень низкой ценой, но так и не решились. Владеть таким большим судном и заниматься продажей опиума мог раньше только очень богатый и влиятельный человек, скорее всего, чиновник высокого ранга, который отберет его при первой же возможности. Ссылки на покупку у гвайлоу не проканают. В итоге джонку использовали, как плавучий склад и казарму.

Получив свою долю от продажи опиума, довольно внушительную, контр-адмирал Джордж Эллиот стал относиться ко мне еще лучше. Он решил, что договор с китайцами у него в кармане, и позволил мне заняться своими делами.

— Если что, я вызову тебя, — сказал он.

Я заверил, что примчусь сразу, но решил, что постараюсь в этот момент быть там, докуда контр-адмирал не докричится. Загрузившись чаем Джон-компани, я отправился в Калькутту. Перед отплытием мне передали прощальный подарок от друга из Хоугуаня — бронзовый кувшинчик с барельефом в виде цапли с одной поджатой лапой — с пожеланиями удачи и здоровья и слова «Ты был прав». В чем именно я не ошибся, угадать было трудно, потому что напредсказывал Линю Цзэсюю много чего. Его отправили в какую-то северную провинцию, граничащую с Российской империей, которая тоже ссылала в те края слишком умных. Когда-нибудь там образуется интеллектуальный центр планеты под названием Ссыльная долина.

Уже начался зимний муссон, поэтому до Сингапура буквально летели, иногда разгоняясь узлов до двенадцати. Ладно, пусть меньше, но ощущение полета не покидало. Там у причала грузился углем паровая канонерка или, как называли британцы, паровой фрегат «Немезида», принадлежавший Джон-компани. Длина корабля пятьдесят шесть метров, ширина почти девять, осадка в полном грузу метр восемьдесят, водоизмещение шестьсот шестьдесят тонн, две мачты с парусным вооружением, как у бригантины. По бортам примерно в начале третьей трети были колеса с лопастями, которые вертели две паровые машины мощностью шестьдесят лошадиных сил каждая. Высокая труба находилась рядом с грот-мачтой, поэтому парус-трисель, который поднимали при попутном ветре, был черным. Когда я покинул двадцать первый век, на автомобиле-малолитражке для нищебродов был двигатель такой мощности. Запаса угля хватало на двенадцать суток хода. Вооружена «Немезида» двумя поворотными тридцатидвухфунтовыми пушками (одна в носовой части, другая в кормовой), пятью шестифунтовками (по две по бортам и одна на центральном мостике), десятью вертлюжными однофунтовками на фальшбортах и установкой для запуска ракет Конгрива. Экипаж состоял из шести офицеров, двух врачей, шести кочегаров и других нижних чинов — всего около девяноста человек. Большая часть была набрана из бывших военных моряков. Джон-компани платила щедрее королевы Виктории. Капитан Уильям Холл дослужился до мичмана в королевском военно-морском флоте, после чего почти три года проработал на пароходах в США. Набравшись опыта, вернулся на родину, где и получил это назначение. «Немезида» стала первым железным пароходом, обогнувшим мыс Доброй Надежды и потом добравшимся до Китая.

Это все мне рассказал сам Уильям Холл, с которым я пересекся в канцелярии Джорджа Бонэма, губернатора Проливных поселений. Кирпично-деревянная резиденция со скромным названием Правительственный дом находилась на невысоком, метров пятьдесят, Губернаторском холме. Тридцати семилетний Джордж Бонэм, рослый и подтянутый, больше походил на военного, чем многие офицеры, хотя таковым не являлся. Темно-русые длинные волосы зачесывал на пробор, что пока редкость. Он прославился на всю Британию тем, что сократил штат чиновников с девятнадцати до восьми. Во всем остальном был серым и скучным, как британский дождь. Я отдал ему почту из Кантона, получил указание не сниматься утром с якоря, пока не привезут корреспонденцию для Калькутты, после чего сразу ушел. На выходе меня и перехватил капитан — тонкогубый кареглазый шатен с роскошными бакенбардами.

— Я услышал, что ты американец и только что прибыл из Китая, — поздоровавшись и позабыв порассуждать о погоде, как обязан сделать каждый приличный англичанин, сказал он.

— Да, — подтвердил я и высказал предположение, основанное на не совсем типичном поведения собеседника: — Уверен, что ты жил в Америке.

— Ты не ошибся! — радостно согласился капитан и поведал о своих мытарствах на, как он думал, моей родине, а потом о нынешней службе в Джон-компани. — Утром пойду в Кантон. Я уже бывал в Китае, когда служил мичманом на фрегате «Алкестида». Мы привезли туда нашего посла для заключения договора о мире и дружбе. К сожалению, эти дикари не приняли нас, потому что лорд Уильям Амхерст отказался становиться на колени и колотиться лбом о пол перед их королем.

— Слышал эту историю, — сообщил я.

— Представляю, как они удивятся, увидев мой пароход! — хвастливо заявил Уильям Холл и поинтересовался: — Ты уже бывал на пароходах?

— Мой отец был капитаном на речном в Северной Каролине, и я помогал ему в меру сил и способностей! — шутливо сказал я.

— Речной — это ерунда! Я командую военным! — похвастался он и предложил: — Хочешь посмотреть?

Я понял, что, если откажусь, стану заклятым врагом этого хвастуна, а нам еще придется встречаться в Китае:

— Кончено, хочу! Это так интересно!

В итоге мне пришлось облазить почти всю «Немезиду», притворно охая и ахая, но при этом продемонстрировал, что действительно знаю о пароходах немало, чем сильно удивил капитана. Представляю, что случилось бы с Уильямом Холлом, если бы дал ему несколько дельных советов по управлению пароходом.

66

Иногда мечтаешь о чем-то, строишь планы, надеешься — и вдруг облом! Хуже всего, когда и обвинить некого. Я уже представлял, как буду спокойно и счастливо жить с Эмили в нашем гонконгском доме, позабыв о скитаниях по морям-океанам, но между нами вклинился третий или третья, пока не ясно. У меня язык не поворачивался обвинить это существо в разрушении моей мечты. Моя любовница опять была беременна.

— Надеюсь, будет дочка, — радостно улыбаясь, сказала Эмили, когда мы встретились в душном коридоре Дома правительства в Калькутте, и ультимативно добавила: — И родится она в законном браке.

Я смотрел на ее выпирающий живот и думал, за что мне такая непруха⁈ Могла бы забеременеть на полгода позже. Теперь отцом будет Самуэль Кушинг, хотя весь Дом правительства, да и вся Калькутта прекрасно знают, что он всего лишь бесплодный рогоносец, потому что и его любовница до сих пор так и не залетела. У меня даже была мысль помочь ему и с индианкой. Надеюсь, с этой невыполнимой миссией справится какой-нибудь изголодавшийся солдат из местного гарнизона.

Уильям Макнахтен, к которому я зашел потом, чтобы лично передать почту из Кантона, был в кабинете один. В расслабленной позе он сидел за столом и потягивал что-то из фарфоровой чайной чашки. Судя по сосуду, напрашивался логичный вывод, что чиновник пьет чай, но легкий запах алкоголя, покрасневший нос и веселое, благодушное настроение намекали на иной напиток. Просмотрев письма, отобрал написанные Эллиотами, Джорджем и Чарльзом, прочитал их быстро, по диагонали. В посланиях было много интересного и невероятного. Во всех важных событиях, которые привели к победе, принимали участие знатные англичане, а все ошибки и поражения на счету безродных подчиненных, в первую очередь иностранцев. Самое интересное, что никто из безродных не возмущался и даже не удивлялся. В отчетах не было ни одного упоминания обо мне и лишь раз назвали немца Карла Гютцлаффа, как переводчика во время переговоров на рейде Динхая, которые, оказывается, провел Роберт Джослин, секретарь генерал-майора Джорджа Баррелла, потому что старший сын эрла, наследник титула. Удивляюсь, как этого знатного двадцатичетырехлетнего сопляка не объявили главным завоевателем острова Чжоушань.

Закончив чтение, главный секретарь поинтересовался:

— Что скажешь об острове Гонконг, который наши хотят забрать у китайцев?

— Это будет прекрасное приобретение, как Сингапур, — ответил я.

— Климат там такой же, как здесь? — задал он следующий вопрос.

— Лучше, чем в Калькутте, но хуже, чем в Шимле, — сообщил я.

— Ты разве был в Шимле⁈ — удивился чиновник.

— Нет, но мне рассказывали. Сразу подумал, что именно так должен выглядеть рай в здешних краях! — пошутил я.

— Тут ты прав! — согласился Уильям Макнахтен. — После Калькутты, действительно, чувствуешь себя там, как в раю!

— Зато в Китае есть чай разных сортов, о которых ты даже не слышал, — подсказал я, знаю его любовь к этому напитку.

Местные острословы утверждают, что главный секретарь добавляет чай в виски, а не наоборот, как делают все порядочные британские мужчины.

— Нам из Лондона написали, чтобы подготовили администрацию для Гонконга. После получения острова там будет много работы, потребуются дополнительные чиновники, — объяснил он причину своего любопытства. — Интересно, где их там разместят?

— На острове работы идут полным ходом. Уже построили несколько зданий. Если их не хватит, можно будет временно пожить в Макао, где сейчас много свободных домов. У меня там два двухэтажных особняка и два пятиэтажных доходных дома отремонтированы, ждут постояльцев, — прорекламировал я сам себя.

— Хорошо, что сказал! — обрадовался Уильям Макнахтен. — Скорее всего, мы воспользуемся твоим предложением!

— У тебя есть шанс попасть туда? — полюбопытствовал я.

— Пока точно не знаю, — честно признался он и добавил шутливо: — Отбиваюсь изо всех сил! Мне предлагают две должности: губернатор Бомбея или посол в Кабуле. Вторая лучше, потому что в Афганистане жара сухая, переносится легче.

— Я бы выбрал первую: лучше быть мокрым и живым, чем сухим и мертвым! — пошутил я. — Афганистан — очень неспокойное место.

— Сейчас дела там идут у нас отлично. Недавно эмир Дост Мухаммед напал на отряд генерала Сэйла в Парванском ущелье, но через три дня сдался нам вместе со своей семьей. Как мне написали, их везут в ссылку в Лудхиану. Это город в Пенджабе, — рассказал он.

Я заметил, что у людей непреодолимая тяга в те места, где их могут запросто грохнуть. Знал, что британцев попрут из Афганистана так кроваво, что оккупанты сунутся туда в следующий раз только за компанию с американцами и опять влипнут. Судьбы чиновников среднего звена в учениках истории упоминаются очень редко. Да и если бы написали в них об Уильяме Макнахтене, я бы черта с два запомнил эту фамилию. Пусть едет. Если выживет, будет слушать мои советы внимательнее. Впрочем, скорее всего, я льщу себе. Люди запоминают тех, кто их хвалит, а не тех, кто помогает понять, насколько они глупы.

— Только не берите с собой Самуэля Кушинга, — попросил я.

Уильям Макнахтен ухмыльнулся и произнес:

— Мне казалось, что ты будешь рад, если он надолго уедет в Кабул.

— Если один, без семьи, то, конечно, рад, — признался я.

— Я учту твое пожелание, — насмешливо пообещал он.

67

К моему возвращению в эстуарий реки Жемчужной там все еще шли переговоры между китайцами и британцами, только со стороны последних вел их Чарльз Эллиот. Его двоюродный брат Джордж был отозван в Лондон, потому что, по мнению министра иностранных дел Генри Темпла, проявил себя недостаточно решительным и эффективным. Командующим британским экспедиционным корпусом опять стал пост-капитан Джеймс Бремер в чине коммодора. Оказывается, он в бытность мичманом тоже встречал меня, то есть Генри Хоупа, командира фрегата «Фурия». Я эту встречу не помню.

Торговать опиумом теперь никто не запрещал, и цена на него начала проседать. От обвала удерживало то, что закончился летний муссонный период, Клиперам трудно добираться сюда против ветра. Они сейчас несутся, подгоняемые попутным, к мысу Доброй Надежды, а некоторые — уже по Атлантическому океану к Европе. В следующем году прибудут сюда с полными трюмами наркоты — и торговля ею станет менее прибыльной, чем чаем. Я поставил шхуну «Мацзу» на якоря на рейде Гонконга, где и распродал товар постоянным покупателям. Заодно принял достроенный особняк, расплатился за него с архитектором Эдданом О’Нейлом и, вдохновленный словами Уильяма Макнахтена, заказал ему еще два таких же по соседству. Готовый сдал в аренду генерал-майору Джорджу Барреллу, который перебрался в Гонконг, подальше от малярийного Чжоушаня.

На Рождество британцы отдыхали, как и положено добропорядочным христианам. Сколько за праздники, растянувшиеся на неделю, было выпито байцзю и разбито морд, как крещеных, так и не очень, не поддавалось исчислению. Поутру на главной и пока единственной улице Гонконга валялись солдаты и матросы, павшие от рук китайских торговцев спиртным. Нарушителей дисциплины нещадно пороли, но это был обязательный элемент праздника, типа похмелья по-военному.

К пятому января Чарльз Эллиот догнал, что его разводят, и выдвинул Ци Шаню ультиматум: или на следующий день подписываем договор, или через день возобновятся боевые действия. Китайский чиновник решил, что долгая и, по большому счету, безрезультатная война на окраине Таньчао не будет напрягать хуанди, поэтому проигнорировал предложение. В предыдущие месяцы Ци Шань изображал отвод войск и флота от Гуанчжоу, мол, давайте жить дружно, а на самом деле значительно усилил гарнизон, наделал препон на всех рукавах реки Жемчужной, забив заостренные, бамбуковые колья в дно и затопив джонки, нагруженные камнями, и приготовил несколько десятков брандеров. Он все еще не верил, что качественное военное превосходство гвайлоу сумеет одолеть количественным китайской армии.

Утром седьмого января в восемь часов утра британский флот двинулся с приливом вверх по реке Жемчужной. Устье защищали два укрепрайона: Шацзюе на правом берегу — форт на холме и артиллерийская батарея у его подножия на урезе реки — и Дацзюе на левом — несколько батарей, расположенных ярусом, причем верхние были замаскированы, хотя все знали их местоположение.

Предположив, что большие корабли не будут активно участвовать в сражении, я напросился лоцманом-советником на пароход «Немезида», вогнав в непонятное Уильяма Холла. С одной стороны командовать должен он, а с другой у меня статус капитана линейного корабля третьего ранга, а он всего лишь мичман. Впрочем, особо с советами я не лез и глупые не давал, так что поладили быстро. К тому же, я прекрасно знал этот участок реки Жемчужной. На буксире пароход тащил большую джонку с тремя ротами солдат и целую вереницу баркасов, в каждом из которых было десятка по два морских пехотинцев. Двигались медленно, осторожно, особенно на поворотах, хотя, благодаря приливному течению, скорость была не меньше пяти узлов.

Первым мы атаковали Шацзюе, как более серьезное укрепление. Береговая батарея успела сделать всего один залп, причем все ядра полетели за молоком. После ответного залпа, сбившего с позиции всего одну бронзовую пушку калибром около восьми фунтов, китайские артиллерийские расчеты сбежали в сторону Гуанчжоу. Форт на холме продержался дольше. Не скажу точно, сколько раз выстрелили его пушки, но значительного урона не нанесли. Зато британцы били мощно и результативно. В том числе применили тяжелые бомбы, внедренные на их военно-морском флоте всего лет пятнадцать назад.

Это был пустотелый чугунный шар весом шестьдесят пять, реже, для более старых пушках, пятьдесят четыре фунта с круглым отверстием, возле которого были две скобы для правильного заряжания. Перед выстрелом шар набивали порохом, после чего в отверстие вставляли деревянную трубку, тоже начиненную порохом. Длина трубки подбиралась в зависимости от дистанции до цели. Опускали бомбу в ствол с помощью скоб так, чтобы трубка смотрела наружу. Иногда для точной центровки к дну бомбы крепили с помощью смолы круглый деревянный поддон, который часто не отрывался, улучшая, как ни странно, точность стрельбы, которая была хуже, чем при использовании обычных ядер. Заряд в трубке поджигался пороховыми газами при выстреле, потому что пламя обгоняло бомбу на срезе дула. Стреляли ими из специальных бомбических пушек, более легких и при этом с более длинными стволами меньшей толщины. Попадая в корпус деревянного корабля, бомба или пробивала его и взрывалась внутри, поражая осколками, или застревала в нем, разрушая и поджигая. При стрельбе по каменному форту эффективность была ниже, но повышалось моральное воздействие. Как ни странно, китайцы, тратившие во время праздников тонны пороха на ракеты, петарды, сильно паниковали, попадая под бомбардировку.

Когда черного порохового дыма при слабом северо-восточном ветре образовалось на местом боя столько, что не видно было дальше ста метров, к обоим берегам реки устремились джонки и баркасы с десантом. Сопротивления почти не встретили. Заметив приближающегося врага, китайцы за редчайшим исключением разбегались трусливо. Часам к одиннадцати оба укрепления были взяты. Трофеями британцев стали сто девяносто одна пушка.

В это время «Немезида» по моему совету двинулась вверх по реке, где нас поджидали пятнадцать китайских военных джонок. Остальные британские корабли не могли поддержать, потому что ветер был слаб и дул в полборта, а прилив заканчивался, речное течение уже осиливало его.

Первой выстрелила носовая тридцатидвухфунтовая гаубица. Ядро попало в верхнюю часть корпуса самой большой трехмачтовой джонки, выломав часть борта и кусок главной палубы и разбросав кучу щепок. Следом в соседнюю, хотя, как догадываюсь, целились в предыдущую, попала ракета из установки Конгрива и жахнула так, что судно будто бы оказалось внутри алого пузыря. Не успел огненный шар сникнуть, оставив множество языков пламени, как рвануло еще раз, намного мощнее. Предполагаю, что ракета подожгла пороховой погреб или то место, где были сложены мешочки с зарядами для пушек. Джонку и несколько членов экипажа разнесло на множество частей, горящих в полете. Лишь тупая носовая часть какое-то время торчала вверх из мутной воды, а потом кувыркнулась, показав плоское темное днище, местами поросшее зеленоватыми водорослями, и медленно поплыла в нашу сторону.

Этот взрыв лишил остатков храбрости доблестных китайских военных моряков. Джонки начали поворачивать и, сталкиваясь, пытаться умотать на веслах вверх по течению. «Немезида» слала им вслед тридцатифунтовые ядра и ракеты Конгрива. При таком столпотворении промахнуться было трудно. За полчаса до полудня на самой большой джонке, которая пострадала первой, спустили с мачт все флаги и одним из них, белым с желтыми «лучами», замахали из стороны в сторону, давая понять, что сдаются. У меня появилось впечатление, что маленькая дерзкая шавка усмирила стадо слонов.

68

На следующий день Ци Шань прислал парламентеров с предложением возобновить переговоры. У него было только одно условие — не претендовать на остров Гонконг. Само собой, невыполнимое. Любая страна, в которой англичанин построил свой дом, считается территорией королевства. Правда, не все и не сразу догадываются об этом, но тем хуже для них. Взамен Ци Шаню предложили освобождение архипелага Чусань, который, благодаря болезням, унес больше жизней британских солдат, чем вся китайская армия.

Я присутствовал на одном из раундов переговоров, подменяя приболевшего штатного переводчика Джона Моррисона, уроженца Макао, и предлагал Ци Шаню не артачиться, пока условия не стали еще хуже:

— Напишешь хуанди Айсиньгёро Миньнину, что сумел выторговать освобождение целого архипелага возле устья Чанцзян, главной реки Понедбесной, в обмен на малонаселенный островок на самом краю ее.

Он послушал меня. Двадцатого января были подписаны предварительные соглашения, согласно которым Китай выплачивал компенсацию за конфискованный опиум, отдавал остров Гонконг, открывал в течение десяти дней после китайского Нового года (после двадцать третьего января) порт Кантон для свободной торговли с уплатой всего лишь пятипроцентной пошлины. Двадцать шестого января Чарльз Эллиот объявил Гонконг «отныне и навеки» территорий Соединенного королевства Великобритании и Ирландии. На площади перед Домом правительства под звуки военного оркестра был торжественно поднят на высоком деревянном флагштоке Юнион Джек. Я поздравил новоиспеченного губернатора, умолчав, что «навеки» — это всего на полтора века.

Британцы, привыкшие к безукоснительному выполнению межгосударственных договоров, расслабились, принялись уничтожать запасы байцзю. Китайцы привозили этот напиток бочками, которые выменивали у морских и сухопутных интендантов. От пьянки загнулось больше британских матросов и солдат, чем во время захвата фортов Дацзюе и Шацзюе. Это был китайский ответный удар за опиум.

Хуанди Айсиньгёро Миньнин не оценил старания Ци Шаня. Чиновник был арестован и в кандалах отправлен в столицу. Его место занял Янг Фан. Как мне рассказал Мань Фа, этот чиновник был известен карательными операциями против тайных обществ, которых в Китае множество во все времена. Население этой страны всегда разделено на две примерно равные части, одна из которых стучит на другую, а та мечтает захватить власть и поменяться с ней местами. Само собой, никакого возмещения ущерба платить хуанди не собирался и потерю острова Гонконг не признавал.

Мои осведомители сообщили, что к Гуанчжоу движется настолько быстро, насколько вообще способна неторопливая китайская армия, подмога численностью тысяч двадцать солдат под командованием пятидесятиоднолетнего Айсиньгёро Ишаня, племянника правителя Таньчао. Я передал эту информацию Чарльзу Эллиоту, у которого борода уже стала неприлично длинной, из-за чего походил на отшельника, отлучившегося ненадолго из своей кельи.

— Пусть приходят, встретим, — спокойно ответил губернатор Гонконга. — Скоро прибудут войска, эвакуированные из Динхая, а в начале летнего муссона должна подойти эскадра с подкреплением.

На совещании старших командиров было принято решение продолжить движение вверх по реке. Наши агенты-китайцы, в основном наркоманы, за шарик опия сообщали, что китайцы ускоренно строят преграды на реке. Надо было им помешать.

Двадцать второго февраля во время прилива пароход «Немезида», буксируя четыре баркаса с десантом, вошел в реку Жемчужную. Я вместе с капитаном Уильямом Холлом стоял на шканцах, устроенных наподобие тех, что на деревянных кораблях. До ходовой рубки со стеклянными иллюминаторами еще не додумались. День выдался пасмурным, жара напрягала не сильно.

— И где эта замаскированная артиллерийская батарея? — спросил Уильям Холл, рассматривая берег в длинную подзорную трубу.

Бинокли пока что есть только театральные. При большем увеличение изображение получалось перевернутым. До системы призм еще не додумались или не дошли до промышленного производства.

— Скоро узнаем! — шутливо произнес я, уверенный, что мои осведомители не соврали.

Громыхнуло и выплюнуло клубы черного дыма совсем не в том месте, куда смотрел капитан, намного ближе и выше по склону холма. Склон был не то, чтобы крутой, но для прицельной стрельбы оттуда надо было сильно наклонять стволы пушек. В итоге все ядра пролетели выше парохода и многие далеко от него. Такое впечатление, что у китайских артиллеристов был конкурс «Промажь лучше остальных!».

Наша носовая тридцатидвухфунтовка повернулась в ту сторону, ствол задрали выше — и во вражескую батарею полетела шрапнель, изобретенная лет сорок назад капитаном Генри Шрапнелем. Это была тонкостенная бомба, начиненная не только порохом, но и круглыми пулями. Как и обычная, она производила на китайцев неизгладимое впечатление. Уцелевшая обслуга артиллерийской батареи тут же разбежалась. Высадившийся на берег десант из баркасов с помощью канатов за полчаса стянул восьмифунтовые пушки по склону, утопив в реке.

Китайское пехотное подразделение, не меньше ина (пятьсот человек), наблюдало за этим процессом с дистанции кабельтова четыре, как за интересным аттракционом, всего пару раз стрельнув и промазав, из гингальсов.

На помощь подошли еще семь баркасов с морскими пехотинцами, которые без суеты начали расчищать русло реки от заостренных кольев, вбитых в дно, и оттаскивать к берегу джонки, нагруженные камнями. Видимо, суда собирались затопить между рядами кольев. Занимались расчисткой до вечера, продолжив в следующие два дня. Китайцы не мешали. На берег выходили целыми толпами зеваки и смотрели молча. Куда делись оскорбительные жесты и крики! Очередной богоизбранный народ привыкал к своей заурядности и даже второсортности.

69

Двадцать шестого февраля британцы, расчистив реку, продолжили наступление. На этот раз «Немезида» выступала в роли буксира. Пока парусные корабли медленно несло вверх по реке приливное течение, пароход по одному перетаскивал их к Хумыню — укрепленному району на правом берегу. Именно там китайцы сожгли большую часть конфискованного опиума. Мне отмщение, и аз воздам на том же месте. Парусники тут же начинали обстреливать китайские артиллерийские батареи, которые палили в ответ с поразительной неточностью. По теории вероятности хотя бы изредка, в силу самых разных ошибок и обстоятельств, ядра должны были попадать в британские корабли, но странным образом этого не случалось или мне не довелось увидеть и порадоваться за обе воюющие стороны.

Когда тучи черного дыма обволокли правый берег, к нему быстро подошли баркасы, катера, шлюпки, трофейные весельные джонки с пехотинцами. Десант двинулся вверх по склону, останавливаясь, чтобы залпом из мушкетов с безопасной дистанции сбить заслон из китайцев, вооруженных короткоствольными, сантиметров сорок, аркебузами. После первого града пуль защитники тут же разбегались, даже не выстрелив в ответ. В общем, британцы, как обычно, небольшими отрядами гоняли толпы туземцев. В этом они поднаторели за последние лет двести. Противостоять научному прогрессу способен только массовый фанатизм, да и то не всегда.

Часа через два побоище закончилось. Китайцы потеряли около полутысячи солдат и в два раза больше сдалось в плен. Среди погибших был и командир укрепрайона Гуан Тяйпэй. Именно после его смерти закончилось активное сопротивление. Толпы китайских солдат, бросая оружие, разбежались по домам, чтобы изображать мирных крестьян и ремесленников. Британцы захватили почти триста восемьдесят пушек, по большей части бронзовых небольшого калибра.

На следующий день двинулись дальше. Впереди шли пароходы «Немезида» и прибывшие недавно «Королева» и «Мадагаскар», буксируя баркасы с пехотой, главной задачей которой было разбивать и отправлять в свободное плавание плоты, связанные накрепко канатами и выдергивать колья, вбитые в дно. Расчищенный фарватер отмечали вешки с крестами. Изредка на берег выходили небольшие отряды китайцев с гингальсами, которые, как ни странно, наносили, благодаря своей точности, самый существенный ущерб британцам. Обычно одного залпа из бортовых шестифунтовок хватало, чтобы разогнать метких стрелков.

Форт на острове Вампоа атаковали второго марта. Я предупредил артиллеристов, чтобы не целились в высокую пагоду. Мол, сооружение культовое, могут навлечь на себя беду. Не думаю, что ко мне прислушались, но в башню не попало ни одного ядра. Пехотинцы были проинструктированы мной, где лучше высаживаться. На захват этого укрепленного района ушло меньше часа. Перефразируя старую поговорку, крепость сильна не пушками, а защитниками. Китайские солдаты, не получавшие жалованье месяцами, не захотели умирать за своего хуанди. Часть удрала на сампанах, остальные сдались в плен. Британцы привязывали пленных косами друг к другу и конвоировали к пустому складу Джон-компани. Никто не знал, что делать с таким большим количеством пленных. Отпускать не хотелось, но и тратить на них продукты и выделять солдат на охрану, тоже было напряжно, потому что и того, и другого не хватало. Захваченных в предыдущие дни отправили на небольшой опустевший остров Донгванчун, откуда часть пленников по ночам вывезли родственники на сампанах. Остались там только выходцы из северо-западных регионов, которых привел с собой Янг Фан. Местные понимали их с трудом, потому что говорили на разных диалектах, и, мягко выражаясь, недолюбливали.

Вечером Янг Фан прислал парламентеров с сообщением, что вот-вот придет послание от хуанди Айсиньгёро Миньнина, в котором будут распоряжения о заключении мирного договора на условиях британцев. Ему дали трое суток. Отсчет начался с восьми часов утра. За это время британцы с помощью «Немезиды» переместили вверх по реке парусные корабли, включая большие линейные, которые встали на якоря на расстоянии кабельтова друг от друга, взяв под контроль оба берега на захваченном участке. Китайцы тоже не тратили время понапрасну, соорудив выше по течению несколько укрепленных районов. Плохих пушек и трусливых солдат у них было много.

Само собой, никакого распоряжения от хуанди не пришло или было оно не таким, какое ждали британцы, поэтому по истечению срока перемирия военные действия возобновились. Пароход «Немезида», буксируя баркасы и джонки с десантом, шел впереди, расчищая русло. Обнаружив очаг сопротивления, подавлял его огнем пушек и высаживал десант, а если не справлялся, подтаскивал парусники. Медленно, но уверенно британский экспедиционный корпус двигался к Кантону.

Восемнадцатого марта «Немезида» около полудня начала обстрел форта «Птичье гнездо» — последнего укрепрайона перед Тринадцати факториями. Через два часа сопротивление было сломлено. Вечером британские пехотинцы достигли поставленной перед ними цели — склады и офисы Джон-компани были освобождены.

Утром в Кантон прибыли парламентеры от Чарльза Эллиота с предложением приостановить войну и заняться торговлей. Янг Фан согласился с радостью. Он уже знал, что вот-вот прибудет армия под командованием Айсиньгёро Ишаня, который и будет отвечать за всё, что случится здесь.

70

Состояние ни войны, ни мира продлилось до третьей декады мая. Британцы отвели большую часть флота к Гонконгу и занялись лечением своих солдат, заболевших дизентерией. Слегло процентов шестьдесят европейцев. Точнее, присело на самодельные стульчаки, с которых вставало, чтобы недолго размяться, поесть и попить сырой воды, не догадываясь, что она и есть главная причина болезни. Сипаи, выросшие в таком же климате, болели реже. На добравшееся, наконец-то, до Гонконга сообщение о том, что еще в январе хуанди Айсиньгёро Миньнин объявил войну Соединенному королевству Англии и Ирландии, никто не обратил внимания. Британцы уже поняли, что правитель империи Таньчао живет в собственном мире, почти не пересекающимся с реальностью.

В апреле до Гуанчжоу добралась армия под командованием его племянника Айсиньгёро Ишаня. Первым делом он заменил всех старших командиров на маньчжуров или выходцев из северных районов империи, потому что всех местных считал британскими шпионами. Ошибался он не сильно. Все, кто так или иначе имел с торговли опиумом, снабжали нас информацией о китайской армии и ее новом командире, который большую часть времени пировал со своей преданной свитой и местными девицами с низкой социальной ответственностью. Как мне рассказал Бао Пын, приплывавший за опиумом, привезенным моей шхуной, подчиненные не понимали приказы своих командиров, и бардака в городском гарнизоне стало еще больше. К тому же, всем солдатам выдавали паек только солеными овощами, причем нерегулярно. Если местные имели побочные доходы и не голодали, то у пришлых начались проблемы, точнее, у горожан и крестьян, которых они грабили внаглую. Чем-то племянник хуанди обидел моего делового партнера, который раньше не позволял себе никаких отрицательных высказываний в адрес руководителей высокого ранга. Может быть, после ссылки Линя Цзэсюя лишили хлебного места переводчика, или причина была в том, что реку Жемчужную во многих местах перегородили связанными плотами, за преодоление которых надо было отстегивать, теряя значительную часть прибыли. Хотя подозреваю, что причина недовольства не только в экономической плоскости. Китайцы, особенно южные, все еще считают маньчжуров оккупантами. Пока новые правители исправно выполняли свои обязанности по защите страны, их терпели. Теперь появились новые захватчики, более сильные, и пришло время переобуваться. Святая обязанность холопа — облить грязью предыдущего хозяина.

Зато цена на опиум упала, особенно после прихода в начале мая первых клиперов из Индии. На некоторых, стоящих на якорях на рейде Гонконга или Макао, были растянуты между стоячим такелажем полотнища с иероглифами «Продается опиум». Сбывали и крупным оптом, и мелким, и в розницу. Хозяева деревенских опиумокурилен или несколько наркоманов скидывались, приплывали на сампане и приобретали головку сладкой отравы, или половину ее, или четверть… Оптовых покупателей было мало, только те, кто отвозил наркоту морем на север или юг.

Надо отдать должное Айсиньгёро Ишаню, который за попойками и прочими развлечениями не забывал о деле. В Гуанчжоу постоянно прибывало пополнение, как пехота, так и военные джонки, и изготавливались брандеры — два сампана, соединенные канатом и нагруженные рисовой соломой и сухими ветками. Длина каната была такова, что при встрече с форштевнем корабля сампаны прижались бы к разным его бортам примерно около миделя. Час Х был назначен на начало отлива в ночь с двадцать первого на двадцать второе мая, о чем не знал только ленивый китаец. Мне сообщили этот секрет сразу несколько осведомителей, и я передал Чарльзу Эллиоту, который не очень поверил, принял за специально распространяемую дезинформацию, но все-таки приказал командирам кораблей на всякий случай усилить ночную вахту и быть готовыми к нападению. Я обратил внимание, что на воду спустили почти все шлюпки, катера, баркасы, которые используют для борьбы с брандерами.

Вечером отбушевал тропический ливень. Обычно поливает недолго, с полчаса, но от души, а этот был вдвое продолжительней. Я предположил, что китайцы отменят нападение, потому что промокла солома в брандерах, и ошибся. Около полуночи на реке началась движуха. Темно, ничего не видно, зато слышно далеко. На дозорном шлюпе «Модест» выдвинутом к врагу, боцманская дудка, как называют бронзовые свистки, сыграла тревогу. Сигнал репетовали на следующей и дальше. Трели как бы неслись вместе с водой, сильно обгоняя ее, вниз по течению реки.

Я сидел в каюте капитана парохода «Немезида», потягивал вместе с ним чай с байцзю. Та еще гадость, зато выгоняет сырость из тела и, как кажется, даже из воздуха. Ждали нападение, поэтому не ложились спать, хотя Уильям Холл — «жаворонок», к полуночи на него жалко было смотреть. Чтобы не заснуть прямо за столом, он наливал китайской самогонки в чай себе столько, что морда быстро стала кирпичного цвета.

— Когда уже эти чертовы косоглазые полезут! — воскликнул он раздраженно — и послышались трели боцманских дудок.

— Надо было тебе раньше обругать китайцев, — пошутил я.

— Ничего, и сейчас не поздно! Главное, что разведка не подвела! — задорно бросил он и начал надевать темно-синий сюртук поверх мятой, не первой свежести, белой рубахи с серыми пятнами пота подмышками и на груди.

Уильям Холл в каюте мог расхаживать в чем угодно, но выходил из нее всегда застегнутым на все бронзовые пуговицы во всех смыслах слова. На шканцах было сыро, зато, благодаря легкому ветерку, свежее, чем в душной каюте, в которой прямоугольные иллюминаторы не открывались ночью, чтобы на свет масляной лампы не слетелись тучи насекомых. Машины работали на холостом ходу, и из трубы валил дым, пахнущий сгоревшим углем. Этот специфичный запах возвращал меня в юность, в шахтерский город в сотне с лишним километрах от Азовского моря. Кто бы мог подумать тогда, что черти занесут меня в далекий Китай и поручат темной сырой ночью помогать британцам поставить на колени эту страну⁈

Выше по течению послушались крики. Кто-то властно отдавал приказы на китайском языке, разобрать которые я не смог. Появилось несколько небольших огней, медленно плывущих по реке. Наверное, это были подожженные брандеры. На оба берега реки прискакала конница и, возможно, подошла пехота. Было темно, не разберешь, только слышны перестук большого количества копыт и фырканье и ржание лошадей. Не знаю, какова их роль при нападении на корабли. Может быть, будут поддерживать ободряющими криками или убивать приплывших к берегу матросов со сгоревших кораблей, которые все еще не были целы.

— Пальни по ним шрапнелью, чтобы не веселились, — предложил я капитану.

— Да запросто! — радостно отреагировал он и крикнул расчету носовой пушки: — Парни, пальните по берегу, разгоните этих дикарей!

— Есть, командир! — послышалось из темноты.

Тридцатидвухфунтовка, стоявшая перед фок-мачтой, рявкнула злобно, выплюнув вместе с бомбой узкий яркий язык пламени, осветивший на мгновение полубак и длинный бушприт. Через несколько секунд появилась вспышка поменьше над берегом — и до нас докатились с коротким запозданием звук взрыва и панические крики людей и ржание лошадей. Значит, попали в цель.

— Парни, еще парочку и возьмите дальше по берегу! — скомандовал Уильям Холл.

Видимо, Айсиньгёро Ишань зачем-то (китайская мудрость — она такая, малопонятная логичному европейцу) согнал на берега реки всю свою армию, потому и следующие две бомбы со шрапнелью тоже нашли свои цели. Командиры других британских кораблей увидели это и поддержали нас. Наверное, чтобы не скучно было, потому что в затее с брандерами что-то пошло не так. Британские матросы на маленьких плавсредствах успешно справились с ними, отгоняя длинными шестами и баграми ближе к берегу, где никому не будут угрожать. К тому же, на большей части сампанов груз так и не разгорелся. Даже если такие брандеры налетали на корабль, матросы перерубали канат и отправляли их в свободное плавание. Утром жители прибережных деревень в эстуарии реки Жемчужной обзаведутся халявными сампанами. Война двулика: кому-то горе, кому-то радость.

В серых утренних сумерках «Немезида» первой медленно пошла на разведку вверх по течению, буксируя четыре баркаса с десантом. За нами следовал пароход «Атланта», сменивший «Мадагаскар» и «Королеву», убывшие в Калькутту. С обоих берегов по нам палили из гингальсов, не нанося ущерба. Мы разгоняли китайцев бортовыми шестифунтовками. Пары ядер хватало, чтобы уцелевшие стрелки бросались наутек.

Мы миновали Кантон, как британцы называли огороженную крепостными стенами часть провинции Гуанчжоу, и уже собрались вернуться к основным силам вслед за двумя другими пароходами, как вдруг слева из-за мыса высочила военная двухмачтовая джонка и пальнула из носовой пушки. Ядро пролетело левее. Наша тридцатидвухфунтовка была точнее. Бомба угодила в фок-мачту, завалив ее, а шрапнель выкосила почти весь экипаж. Джонка, лишенная управления, продолжила поворот вправо, пока не уткнулась носом в берег. Когда мы проходили мимо нее, корма начала отжиматься течением. Поднятые нами волны ускорили этот процесс, после чего джонка отлипла от берега, развернулась бортом к течению и так и поплыла вниз.

В бухте за мысом стоял китайский флот: около полусотни военных джонок разного размера, чуть меньше готовых брандеров и десятка два сампанов, пока не снаряженных и связанных попарно. По моему совету Уильям Холл, отработав машинами враздрай, развернулся бортом к ним и открыл огонь из пушек бомбами и ядрами. Китайская артиллерийская батарея, замаскированная на берегу, пальнула по нам залпом, но после нашего ответа сразу замокла. Как предполагаю, расчеты самоудалились на безопасное расстояние. Зато китайским плавсредствам деваться было некуда. Ответного огня они не вели, поэтому капитан парохода решил приберечь порох и ядра, отправил в атаку баркасы с десантом. В течение трех часов мы захватили сорок три военные джонки и тридцать два брандера. Сампаны даже не считали. Десант закрепился на берегу, а «Немезида» и «Атланта» смоталась за парусниками, притащив в бухту «Скворца» и «Серу», чтобы оказывали пехоте артиллерийскую поддержку. Вниз по течению реки оттащили по приказу коммодора Гордона Бремера две большие военные джонки для, как я догадался, предстоящей десантной операции. Около полудня нам разрешили встать на якорь, отдохнуть после трудов ратных. К тому времени весь экипаж валился с ног от усталости. Зато ночь провели нескучно.

71

Штурм Кантона начался через сутки. У китайцев пока нет такого понятия, как город, потому что, особенно в южных районах и на морском побережье, живут очень плотно, а британцы считали таковым одну из крепостей, самую большую, огражденную каменными стенами высотой до девяти метров. Рядом с ней находились кирпично-каменные поменьше: четыре севернее и три южнее. Плюс несколько земляных укреплений с артиллерийскими орудиями. Кто-то называл фортами их все, кто-то только сооружения из камня и кирпича. Вот это всё и собрался захватить экспедиционный корпус. Большая часть его высадилась южнее населенного пункта, ниже по течению, меньшая — выше по течению, в бухте, захваченной нами. «Немезида» моталась челноком, буксируя туда транспортные суда, джонки и баркасы с пехотой, пушками, припасами…

Северная группировка должна была нанести главный удар, а южная отвлекать внимание. Мне было скучно сидеть на пароходе «Немезида», вставшем на якоря в бухте, отправился вместе с пехотинцами, которых мы притащили на буксире. Заодно решил опробовать свою новую винтовку, приобретенную в Калькутте во время последнего захода. Британцы называли ее нарезным мушкетом Брансуика. На самом деле это был штуцер — короткоствольная (тридцать дюймов) винтовка увеличенного (восемнадцать миллиметров) калибра. У нее два нареза в стволе и капсюльный замок. Пока что капсюль — это медный колпачок с отогнутыми, центрирующими лепестками, чтобы удобней было надевать на брандтрубку замка, заполненный смесью из гремучей ртути (воспламеняет), бертолетовой соли (дает кислород) и сульфида сурьмы (высокотемпературное пламя). Заряд все еще заталкиваешь в дуло шомполом, но уже не надо насыпать порох на полку — занятие довольно хлопотное, особенно в бою, когда весь на нервах. Поскольку штатная пуля плохо прилегала к стенкам ствола, из-за чего часть пороховых газов терялась понапрасну, я заменил ее пулей Минье, который еще не придумал или не успел внедрить свое изобретение. У нее в задней части была выемка, тонкие стенки которой при выстреле раздвигались и плотно прилегали к стенкам, заполняя канавки. В итоге повысились дальность и точность, в чем я убедился, стреляя по мишеням. Осталось проверить в настоящем деле.

Я примкнул к правой колонне, которая должна была захватить два восточных форта. Она состояла из Восемнадцатого королевского ирландского полка под командованием подполковника Адамса и подразделений Бенгальского волонтерского полка и Мадрасского туземного полка. Шел я вместе с ротой Патрика Пиктона — белокожего, точнее, уже сильно обгоревшего и потому краснокожего капитана двадцати лет от роду. Судя по бравому виду и радостному блеску в глазах, это было его первое сражение. Видимо, купил патент. Для этого надо сперва приобрести чин лейтенанта, прослужить два года, а потом уже, продав свой, доплатить за капитанский. Стоит это удовольствие тысяча шестьсот фунтов стерлингов. Для сравнения, зарабатывающий десять фунтов в месяц считается в нынешней Британии средним классом. На самом деле командовал ротой пожилой лейтенант, прослуживший дольше, чем этот богатый сопляк живет на свете, и делал это неброско, что ли, не задевая самолюбие капитана. Он спокойно, без суеты и крика, подправлял приказы старшего командира, иногда меняя на противоположные. Сержанты и рядовые понимали пожилого лейтенанта с полуслова и делали, как он велел. Мы сопровождали, помогая, артиллеристов-сипаев, которыми командовали офицеры-британцы. Эти выслужили свои чины. В артиллерии и инженерных войсках, как и на флоте, патенты не продаются и надо сперва закончить Королевскую военную академию. Артиллеристы толкали и тащили с помощью канатов одну двадцатичетырехфунтовую пушку, две двенадцатифунтовые, четыре девятифунтовые, две шестифунтовые, три мортиры калибром пять с половиной дюймов и установку Конгрива. Боеприпасы к ним распределили между пехотинцами роты, к которой я самоприкрепился.

От бухты до стен Кантона по прямой было километров пять-шесть. Предполага-лось, что одолеем это расстояние за час. На самом деле времени ушло раза в два больше. Только мы отошли от берега реки, как наткнулись на рисовые чеки, залитые водой. Разделяли их узкие, одни человек пройдет, земляные гребли, кое-где укрепленные бамбуковыми колами. В каждого чеке оборудовано деревянное колесо с лопастями и педалями. Крестьянин садится за него и крутит ногами педали, подобно велосипедисту, гоняя воду. В стоячей рис загнивает. Вот на преодоление этого препятствия и ушла большая часть времени. От пушек большого калибра отказались на первом же чеке. Из девятифунтовок взяли всего две, о чем позже сильно пожалели. Давно я не видел такого самоотверженного труда и не слышал столько отборных ругательств, хотя послужил на многих кораблях разных стран. После преодоления рисовых чеков белые мундиры всех, кто перемещал пушки, стали цвета детской неожиданности из-за ила, а может, и от натуги.

Дальше было кладбище. Оно не сильно отличалось от европейских. У мертвых больше общего, чем у живых. Хотя и здесь было классовое расслоение: одни покоились в подземных семейных склепах, на поверхности выложенных каменными плитами и с невысоким каменным надгробием с иероглифами, наверное, фамилией рода, а другие, большинство, имели всего лишь деревянную табличку, воткнутую в могильный холмик. Хоронят, завернув в кусок материи, как и во многих других азиатских странах. Бедняков — в мешках из джута и даже в циновках.

За кладбищем нас поджидало около тысячи китайских солдат, вооруженных аркебузами и луками. Про точность первых даже говорить не буду. Вторые били прицельнее, но обычные стрелы летели медленно, и британские солдаты успевали уклониться. Зато местное ноу-хау — стрелы с пороховым зарядом, работавшим, как реактивный двигатель, сумели ранить пару морских пехотинцев. Британцы подошли на дистанцию выстрела из мушкета и сделали залп. На этом доблестные китайские вояки, потерявшие несколько человек убитыми и ранеными, решили, что навоевались вдосталь, пора и честь знать, и драпанули в сторону ближнего форта.

Мы подтащили к нему пушки на дистанцию метров двести и начали обстрел. Сперва картечью согнали самых смелых со сторожевого хода. Затем начали бить ядрами по башне. После шестого залпа наши наблюдатели заметили, что гарнизон убегает в сторону главной крепости. Деревянные двустворчатые ворота оставили нараспашку. Внутри ни души, если не считать разгуливавших по двору кур. Они здесь особой породы, как шутят британцы, полученные от скрещивания курицы с кроликом, потому что перья больше похожи на пух и на ощупь, как шелк, из-за чего получили от них название силки (silky — шелковистый). Эти птицы немного меньше российских и клюв и открытые части кожи синеватые. Зато кладовые были заполнены продуктами, которых гарнизону из тысячи человек хватило бы на несколько месяцев. Нашли и кувшины с байцзю. Если бы пожилой лейтенант вовремя не увидел и пресек попойку, на этом наступление нашей колонны и закончилось бы.

Следующий форт был всего метрах в восьмидесяти от главной крепости, со стен которой по нам палили из гингальсов, убив и ранив несколько солдат, пока отряд не спрятался от них за форт, а после захвата и в него. На это укрепление потребовалось всего четыре залпа из пушек и мортир. Внутри даже кур не было, но продуктов больше, чем в предыдущем. Солдатам приказали оставаться во дворе, пока сержанты не нашли кувшины с байцзю и не перенесли их в пустую кладовую, возле которой был выставлен караул из двух солдат. Их предупредили, что получат по полной, если будет выпита хоть капля спиртного. Обычно за пьянку полагается тридцать-пятьдесят ударов. Максимальное наказание во время моей службы под британским флагом было две тысячи ударов кошкой, потом понизили до пятисот, а двенадцать лет назад — до трехсот. Если учесть, что после ста ударов выживает примерно половина, а после двухсот — единицы, гуманность восторжествовала.

К тому времени солнце, поднявшись в зенит, припекало от души. Подполковник Адамс — обладатель седых бакенбардов, свисавших ниже челюсти, как брыли, и делавших его похожим на бульдога — приказал выделить усиленные караулы, а остальным отдохнуть. Поставленную на день задачу мы выполнили.

Я пострелял из штуцера по китайским воякам на сторожевом ходе главной крепости, проверил его точность. С дистанции метров сто оказалась вполне приличной — завалил два расчета гингальсов. После чего решил, что и с меня хватит на сегодня приключений, и вместе с группой санитаров, переносивших на корабли раненых, отправился на пароход «Немезида». Добрался до него изрядно перепачканным илом и сделавшим вывод, что любопытство — самый грязный из грехов человеческих.

72

До вечера Кантон обстреливали бомбами с кораблей и подтянутых по суше пушек и запускали ракеты Конгрива, благо цель очень большая, не промажешь. Днем с парохода «Немезида» были видны клубы темного дыма во многих местах главной крепости, а ночью — темно-красное зарево над ней. В общем, британцы зажигали по-взрослому.

На следующее утроони продолжили подтягивать к крепостным стенам пушки, чтобы после мощного обстрела пойти на штурм. Ночью прошел ливень, земля размякла, так что, наблюдая за работой солдат, заменивших собой лошадей, становилось радостно, что ты не среди них. Мое любопытство решило взять выходной. К тому же, пароходу «Немезида» поручили перевезти в бухту Двадцать шестой полк, располагавшийся в Тринадцати факториях. В пути могло всякое случиться, а не хотелось променять ночевку на шканцах на солдатскую палатку.

Около одиннадцати часов утра над башнями Кантона появились белые флаги. За предыдущие месяцы британцы втолковали врагам значение это символа. Впрочем, китайцы соблюдали его только тогда, когда было выгодно им самим. Как позже выяснилось, в крепости начались беспорядки. Горожане действовали согласно стратагеме «Грабь во время пожара». Внутренние враги испугали Айсиньгёро Ишаня больше, чем внешние.

Парламентерам, вышедшим к британским пехотным подразделениям, объяснили, что переговоры надо вести с Чарльзом Эллиотом, и предупредили, что ждать будут три часа, после чего возобновят обстрел. Прошло четыре часа, но подтверждения так и не было. Генерал-майор Хью Гоф, командовавший сухопутными войсками, приказал спустить белый флаг, что обозначало продолжение боевых действий. Из-за невыносимой жары атаку перенесли на утро. К тому времени заблудившийся морской офицер, посланный с сообщением о том, что заключено соглашение о двадцатичетырехчасовом прекращении огня для ведения переговоров, проплутав всю ночь, на рассвете наконец-то наткнулся на британский дозор, с помощью которого и добрался до адресата вовремя, то есть до начала штурма.

Айсиньгёро Ишань принял все условия британцев: открыть Кантон для свободной торговли, отдать остров Гонконг, отвести в течение шести дней войска, прибывшие из других провинций, на расстояние не менее двухсот ли (около шестидесяти сухопутных миль) и в течение недели заплатить компенсацию за конфискованный опиум в размере четыре миллиона триста тысяч лян серебра (около шести миллионом долларов). При этом китайцев поставили на счетчик: первый миллион должен быть уплачен в день подписания договора, а при задержке остальных сумма увеличивалась каждую неделю на миллион. Британские войска оставались на позициях возле города до погашения всего долга, после чего вернутся в эстуарий реки Жемчужной.

На следующий день на холмах километрах в пяти севернее Кантона начали собираться китайцы, народное ополчение, решившее изгнать из своей страны хунмао инцзипи (рыжеволосых англичан). Вооружены они были чем попало, но это добровольцы, пассионарная часть общества, способная на жертвенный подвиг, и их было в разы больше, чем захватчиков, и постоянно прибывало подкрепление.

Генерал-майор Хью Гоф отнесся к этой угрозе со всей серьезностью и лично повел в атаку на холмы группировку из Двадцать шестого и Тридцать седьмого полков, трех рот Сорок девятого, роты морских пехотинцев и роты сипаев. Два последних подразделения прикрывали наступающих с тыла. Само собой, регулярная армия, дисциплинированная, хорошо вооруженная и с огромным боевым опытом, без проблем отогнала ополчение. Однако китайцы, неся значительные потери, не унимались: разбившись на несколько больших отрядов, отступали в одном месте, нападая в другом.

Ближе к вечеру хлынул тропический ливень. Кремниевые мушкеты стали бесполезны, и генерал-майор Хью Гоф приказал отходить к основным силам. Одна рота сипаев из Тридцать седьмого полка заблудилась и была окружена китайцами. Она, образовав каре на вершине небольшого холма, отбивалась несколько часов штыками, в том числе и во время второго ливня, пока уже в темноте не подоспела на помощь рота морских пехотинцев, вооруженных капсульными винтовками.

Утром тридцать первого мая генерал-майор Хью Гоф потребовал от Айсиньгёро Ишаня убрать с холмов ополчение, которое к тому времени составляло уже тысяч десять человек, или будут возобновлен штурм Катона. Как ни пытался племянник императора объяснить, что не имеет к ополчению никакого отношения, что боится его даже больше, чем британцев и чем британцы, ему не верили, считали обычными китайскими уловками. К трем часам дня из главной крепости вышли последние одиннадцать тысяч солдат, прибывших сюда из других провинций. Они-то и отогнали ополчение. Одни китайцы помогли иноземным захватчиком справиться с другими.

На следующее утро британцы начали переправлять войска на остров Гонконг и прилегающую к нему часть материка, хотя к тому времени еще не получили последний миллион компенсации. Видимо, поняли, что Айсиньгёро Ишань не врал, что придется иметь дело не с продажными чиновниками и трусливой армией, а патриотами, которые передавят порывом и количеством. Пароход «Немезида» сделал несколько ходок, нагруженный пушками и буксирующий по несколько джонок и баркасов с пехотой. При первом заходе в Гонконг я сошел на берег, потому что получил сообщение, что шхуна «Мацзу» прибыла в Макао с полными трюмами опиума. Война войной, а личное обогащение вне очереди.

73

Поль Фавро с ухмылкой заговорщика вручил мне письмо от Эмили Кушинг, которая извещала, что родила девочку, названная Беатрис в честь бабушки. Дальше шло подробнейшее описание новорожденной. Как догадываюсь, моя любовница предполагала, что письмо может прочесть не только тот, кому адресовано, поэтому ничего личного, только нейтральные, сухие строки. Уже сам факт отправки его говорил о том, что меня ждут как можно быстрее. Я прочел это и между строк.

Чарльз Эллиот был уверен, что на этот раз китайцы будут соблюдать мирный договор, поэтому не возражал, чтобы я смотался в Калькутту:

— Заодно отвезешь почту.

В опечатанном мешке находились отчеты о весенней военной кампании губернатора Гонконга, коммодора Гордона Бремера и генерал-майора Хью Гофа. Прочитав во время перехода все три, сделал вывод, что каждый из них участвовал в какой-то собственной войне, которые происходили в одном месте и в одно время, но при этом почти не пересекались, а я и вовсе в четвертой, наименее победоносной. Надо признать, что потери британцев — семнадцать человек убитыми — были, действительно, малы, а китайцев намолотили изрядно и захватили почти тысячу двести пушек. Подумал, что на основании этих отчетов какой-нибудь нынешний британский историк, а у них уже много таких, наваяет «научный» труд, на который, доказывая свою точку зрения, будут ссылать такие же умники из следующих поколений.

Уильяма Макнахтена не было в Калькутте. Он выбрал пост губернатора Бомбея, но все-таки поперся в Афганистан, чтобы порешать терки, возникшие у оккупантов с аборигенами. Самуэль Кушинг подался с ним, понадеявшись на повышение. Я вручил почту чиновнику-альбиносу Джону Томсону, который при свете свечи сидел в кабинете с зашторенными окнами.

— Мне опасны солнечные лучи. Кожа сразу краснеет и покрывается волдырями, — виновато проинформировал он, заметив удивление на моем лице.

Это какой должна быть жадность, чтобы отправиться на заработки в Индию, где солнце, как иногда кажется, припекает все триста шестьдесят пять суток без выключения на ночь⁈

— А где Джордж Иден? — поинтересовался я.

— Он сейчас в Шимле, — ответил альбинос и малехо посплетничал: — Ходят слухи, что ему готовят замену. Лорду Палмерстону не нравится, как идут дела в Афганистане и Китае. И Чарльза Эллиота тоже снимут. Сюда уже едет баронет Генри Поттинджер, который будет новым представителем интересов короны в Китае.

Виконт Палмерстон, он же министр иностранных дел Генри Темпл, был ирландцем, то есть второсортным аристократом. Несмотря на титул, вход в Палату лордов для него закрыт. Пока не знаю, кто по национальности новый губернатор Гонконга, но титул говорит и о его неполноценности. Баронет — это промежуточное положение между рыцарем и бароном, введенное в начале семнадцатого века королем Яковом Первым. Вновь завоеванные территории, в то время Ирландия, делились на уделы и титулы продавались. Стать более знатным можно было за тысячу с небольшим фунтов стерлингов — цена содержания тридцати солдат в течение трех лет. Деньги по тем временам немалые, но для британца жить — это колотить понты. В итоге каждый уважающий себя купец стал баронетом. Сейчас титулами не торгуют, а награждают за заслуги перед империей. Появилась куча баронетов индийских, австралийских, новозеландских…Само собой, и им негоже появляться в калачном ряду — Палате лордов.

Эмили Кушинг, как обычно, поджидала меня на площадке возле лестницы на первый этаж. Не знаю, как она узнает о моем приходе, но в последнее время всегда на посту. На любовнице новое красное шелковое платье с глубоким декольте и немного опущенными плечами, украшенное черными лентами. На шее бусы из крупных розовых жемчужин, подаренных мной. В руке китайский белый веер с многоцветными птицами на ветках — тоже от меня.

— О чем ты мог так долго говорить с этим кротом⁈ — выдала она после обмена приветствиями.

— О преимуществах ничего не видеть, но все знать, — честно признался я.

— Он что-то рассказал обо мне? — поинтересовалась она напряженно и сдавили веер, как горло клеветника.

— А есть, что рассказывать? — ответил я вопросом на вопрос.

— Конечно, нет! — выпалила она немного эмоциональнее, чем следовало бы. Поняв, что я не поверил, объяснилась: — После отъезда мужа меня обхаживали несколько человек, но ты же знаешь, что меня больше никто не интересует.

— Красивой женщиной быть трудно: слишком много соблазнов, — сказал я.

Она выхватили только первую часть и заулыбалась:

— Пойдем ко мне. Мои служанки, у меня их теперь две, гуляют с детьми.

Вообще-то это я в прошлый приход в Калькутту посоветовал завести вторую служанку и дал на нее деньги.

В коридоре никого не было, поэтому Эмили своей маленькой теплой рукой сильно сжала мою, словно боялась, что сбегу, не выполнив обязанности любовника.

— Помоги с корсетом. Никак к нему не привыкну, — попросила она, когда зашли в спальню с плотно задернутыми шторами, благодаря чему был полумрак и казалось прохладнее, чем в соседней комнате.

— Так не носи его, — посоветовал я, возясь со шнуровкой и вдыхая острый запах ее горячего тела.

— Не могу. Мне скорее простят тебя, чем несоблюдение моды, — пошутила она и облегченно вздохнула, когда я распустил завязки туго затянутого корсета. — Рубашку снимать не буду, живот еще не разгладился.

— Клянусь, что не буду его разглядывать! — произнес я, заваливая Эмили на спину.

Моя любовница стала еще чувственнее. Даже боюсь представить, что будет после третьих родов. Как Эмили ни прикусывала левую руку, все равно стоны прорывались, радуя, как думаю, соседок, а может, и их мужей, если те не на службе. Правой рукой при этом исцарапала мне спину. Еще пара свиданий — и будет в шрамах, как у старого британского солдата, неоднократно поротого.

Удовлетворенная, расслабленная она положила голову мне на грудь и произнесла бархатным голосом:

— Мне больше никто не нужен, только ты.

Значит, как минимум, мысли об измене были.

— Мне пообещали, что Сэма переведут секретарем к сэру Поттинджеру, который будет служить у вас там. Надеюсь, всё получится, и мы будем видеться чаще, — сообщила она и поинтересовалась: — Твой дом на острове уже достроили?

Видимо, меня так срочно вызвали не только для секса, но и для решения жилищного вопроса.

— Еще в прошлом году. Сдал его в аренду генерал-майору Барреллу, — ответил я.

— А если он не захочет съехать⁈ — испуганно спросила Эмили.

— Тогда поселишься в соседнем, — успокоил я. — Сейчас заканчивают строительство еще двух домов для меня. В одном уже начали внутреннюю отделку. Самое большее через месяц будет готов полностью.

— У тебя там три дома⁈ — удивилась она.

— И пять в Макао, причем два пятиэтажные доходные, — ответил я и не удержался от хвастовства: — Я, конечно, не так богат, как управленцы из Джон-компани, живущие под девизом «По девушке и лаку (сто тысяч рупий (фунт стерлингов — десять рупий)) в день!», но и бедным назвать меня очень трудно.

— Я сразу почувствовала, что ты не зря появился в моей жизни! — восторженно произнесла моя любовница.

Мужчины мечтают прославиться и разбогатеть, женщины — захомутать реализовавшего эту мечту, но большинство существует на полпути к вершине, обвиняя в этом другого.

74

По возвращению в Гонконг я узнал, что за время моего отсутствия от малярии и дизентерии погибло больше британцев, чем во время последних боевых действий. Среди умерших был и пост-капитан Хамфри Сенхауз. Болезни в этом плане предельно демократичны, не делают скидок на титул или должность. Еще над этим регионом пронеслись два тайфуна, повредившие много военных кораблей и торговых судов и чуть не утопившие Чарльза Эллиота и коммодора Джеймса Бремера во время перехода на баркасе в Макао. Наверное, это природа намекнула им, что пора убираться оттуда. Десятого августа обоим прибыла замена из Бомбея. Полномочным представителем британской короны в Китае и губернатором Гонконга стал Генри Поттинджер, а главнокомандующим экспедиционным корпусом — контр-адмирал Уильям Паркер. Кстати, первый добрался до Китая всего за шестьдесят семь дней, причем десять провел в Калькутте, что по нынешним временам неправдоподобно быстро. Он не огибал Африку, а перебрался из Средиземного моря в Красное по суше и дальше проследовал на пароходе, не зависящем от ветров.

Обоим представили меня, как шпиона-переводчика с хорошим знанием местных обычаев, но оба отнеслись ко мне с тем неподражаемым британским пренебрежением, с каким навозная муха смотрит на птиц. Возможно, из-за того, что в одном из фортов захватили карронаду и выяснили, что была продана мне, и в мой отмаз, что была украдена в Макао, не поверили. Я дал понять, что готов расторгнуть контракт. Мне отказали потому, что, как выяснилось, мои услуги оплачивала Джон-компани, и этот вопрос надо было решить с руководством ее представительства в Калькутте. В итоге я на всякий случай был оставлен на «Немезиде», капитан которой был этому рад. Найти толкового офицера на пароход сейчас большая проблема.

Генри Поттинджер прибыл с приказом забить на все договоры, заключенные с китайцами ранее и так и не утвержденные хуанди Айсиньгёро Миньнином, и добиться нового, более выгодного и официально признанного. Эскадра снялась в поход двадцать первого августа с попутным летним муссоном. Состояла она из двух семидесятичетырехпушечных линкоров «Уэлсли» (флагман) и «Бленхэйм», семи других боевых кораблей и двух вспомогательных, четырех пароходов (железные «Немезида» и ее систер-шип «Флегетон» и деревянные «Королева» и «Сесострис») и двадцати одного транспортного судна, которые везли около двух тысяч семисот пехотинцев. Британцы поверили в свои силы и решили не брать все подразделения, оставив шесть малых кораблей и около пятисот солдат для охраны острова Гонконг. Впрочем, большая часть из оставленных была больна.

Первой остановкой был порт Амой. Более ста лет назад там была большая фактория Джон-компани, которую настойчиво попросили перебазироваться в Кантон. Не знали, с кем связываются. Злопамятные британские купцы считали святым долгом вернуться в Амой, а чего хотят торгаши, то выполняют армия и флот, которых они содержат. Располагался порт на полуострове в юго-западной части одноименного острова возле озера. От соседнего острова Кулангсу его отделял узкий, метров триста, пролив, служивший удобной, закрытой от волн и холмами от ветров большей части направлений, якорной стоянкой. Возле порта были жилые кварталы из деревянных одно-двухэтажных домов. На холме над ними — каменная крепость со стенами высотой от шести до девяти метров и четырехугольными башнями, на которых стояли бронзовые бомбарды и чугунные пушки, привезенные испанскими купцами, сохранившими право торговать здесь. Внутрь ведут четверо ворот. Возле каждых выгорожено пространство и есть вторые ворота, расположенные под прямым углом к предыдущим. Еще восточнее был более высокий холм, господствующий над предыдущим. От жилых кварталов начиналось защитное сооружение длиной с сухопутную милю для артиллерийских батарей, вырубленное в граните, с гласисом — земляной насыпью для защиты от осколков камней. По данным моих агентов, девяносто шесть орудий защищали вход в пролив. С внешней стороны это оборонительное сооружение прикрывала каменная стена, идущая вверх по склону скалистого холма. Вторая батарея их семидесяти шести орудий была на холмах острова Кулангсу. Перед входом в пролив стояли на якорях несколько больших военных джонок.

Эскадра подошла к Амою вечером двадцать четвертого августа. Через день губернатор Генри Поттинджер, контр-адмирал Уильям Паркер и генерал-майор Хью Гоф на пароходе «Флегетон» провели рекогносцировку. Им никто не мешал. Китайцы, наверное, были ошарашены внезапным появлением британской эскадры и особенно видом парохода. Когда старшие командиры вернулись на «Уэлисли», туда прибыли парламентеры. Переговоры с ними обслуживал, как умел, Джон Моррисон. Из того, что до меня дошло, китайцы приплыли узнать, кто и зачем к ним пожаловал. Им сообщили пренеприятнейшее известие о возобновлении войны и выдвинули ультиматум: до завтрашнего полудня сдать все укрепления и освободить острова от войск. Британцам сказали, что такие вопросы решают только в столице, и попросили подождать ответ, но получили довольно бесцеремонный, грубый отказ. Варвары — что с них взять⁈

На следующий день британцы атаковали Амой. Первыми в пролив вошли линейные семидесятичетырехпушечные корабли «Уэлсли» и «Бленхэйм», буксируемые пароходами «Королева» и «Сесострис», встали на якоря в кабельтове от порта и начали обстрел его и крепости. Три фрегата занялись батареей на Кулангсу, а бриги и шлюпы — «гранитной». Пароходы «Немезида» и «Флегетон» с десантом на борту и в буксируемых баркасах подошли к острову Амой восточнее каменной стены, защищавшей последнюю.

Я стоял на шканцах рядом с Уильямом Холлом. День выдался жаркий, душный, но капитан «Немезиды» был в темно-синем шерстяном сюртуке, застегнутом на все бронзовые пуговицы. Мы шли к месту высадки десанта неподалеку от наружной стены, где был каменный форт с четырьмя пушками калибра фунтов пять-шесть. Китайцы методично и бестолково палили по нам. Ядра летели куда угодно, только не в пароход или баркасы. Такое впечатление, что артиллеристам пригрозили смертной казнью за попадание в цель. Каждый раз, заслышав свист вражеского ядра, Уильям Холл инстинктивно втягивал голову в плечи, пытаясь уподобиться черепахе. «Анатомия» шеи мешала этому. Наша носовая пушка стреляла намного точнее, причем шрапнелью. В итоге, как в игре на выбывание, китайские замолкали одна за другой, но четвертая продержалась два дополнительных выстрела.

— Можно высаживать десант, — решил Уильям Холл и крикнул матрос, стоявшему на посту у входа в машинное отделение: — Стоп обе машины!

Постовой открыл дверь и, приложив ко рту обе ладони, чтобы уж точно услышали, продублировал команду. Такая вот сейчас связь мостика с машиной, ни тебе переговорных труб, ни телеграфа. Через несколько секунд колеса начали замедляться и скорость парохода заметно падать.

— На корме, отдаем буксиры! — прокричал капитан в рупор следующий приказ.

Вскоре баркасы с пехотой, огибая пароход с обоих бортов, рванули к берегу. На одном из них стоял на носовой банке молодой лейтенант с небольшим британским флагом на бамбуковом древке длиной метра три. Всё, как в его детских мечтах. Пока баркасы возвращались к пароходу и грузились пехотой, привезенной на нем, флаг появился на верхушке форта.

Привезенные нами солдаты начали подниматься вверх по склону, чтобы обогнуть стену и напасть на «гранитную» батарею с тыла, а «Флегетоном» — пошли вдоль берега, чтобы ударить во фланг. Опоздали оба подразделения. Китайцы постреляли немного из гингальсов, кого-то даже убили и ранили, но, увидев, что их окружают, бросили позиции и рванули кто в сторону крепости, кто, более умные, сразу к следующему холму, который выше и почти весь покрыт лесом. Как позже рассказали нам участники десанта, укрепления были очень серьезными и практически не пострадавшими, несмотря на то, что несколько кораблей обстреливали их почти час. Британцы божились, что сами на такой крепкой позиции отбились бы от втрое превосходящего флота.

До наступления темноты они дошли с мелкими стычками до крепости, у стен которой и заночевали, выставив усиленные караулы. «Немезида», как и остальные корабли, встала на якоря в проливе рядом с захваченными двадцатью шестью военными джонками, брошенными экипажами. На вооружении у них было сто двадцать восемь пушек, которые ни разу не выстрелили.

Утром пехота зашла в крепость, опустевшую за ночь. Там были большие склады, забитые до отказа щитами, мечами, копьями, стрелами… Этого оружия, пусть и устаревшего, хватило бы на армию. Провианта тоже было в достатке. Отсутствовала самая малость — желание умереть за свою родину.

75

Крепость Динхай пришлось захватывать во второй раз. После того, как британцы убрались из нее, военным командиром территории, в которую входил и архипелаг Чусань, был назначен, как мне сообщил Мань Фа, новый командир Юй Цянь, маньчжур, который время зря не терял. Если бы британцы пришли на полгода позже, то, может, и захватили бы крепость, но потери наверняка были бы значительнее. К тому же, зимний муссон начался почти на месяц раньше обычного. До архипелага эскадра добиралась галсами против северо-восточного ветра. Пароходы по понятным причинам дошли до цели на неделю раньше.

Двадцать шестого сентября, после прибытия всей эскадры, контр-адмирал Уильям Паркер и генерал-майор Хью Гоф отправились на рекогносцировку на пароходе «Флегетон». «Немезида» сопровождала их. Заметив нас, на сигнальных станциях подняли флаги и выстрелили из маленьких пушек. Мы шли, держась на безопасном расстоянии от берега. В подзорную трубу были видны ряды свай, вбитые в дно так, чтобы помешать высадке десанта на лодках, и новые защитные сооружения с пушками. Первая на нашем пути береговая батарея дала залп. Прицел взяли низко, поэтому ядра, поскакав по волнам, утонули, не долетев до цели. Остальные не стреляли, видимо, чтобы не раскрыть свои позиции. Всего мы насчитали в укреплениях двести семьдесят амбразур шириной три-четыре метра, но не во всех были пушки. Может, подтащат позже. Плюс редут на холме с пагодой, который начали строить британцы. Китайцы продолжили, но еще не закончили.

Два дня штормило, и никаких действий не было, а на рассвете третьего «Немезиду» и два восемнадцатипушечных шлюпа «Модест» и «Коломбина» с небольшим десантом послали проверить каменный форт, который китайцы возводили восточнее своих береговых батарей для защиты их с фланга. Там у подножия холма был и большой пехотный лагерь. Пароход отбуксировал оба парусника ближе к берегу, где оба встали на якоря правым бортом к берегу, после чего расположился рядом с ними, и дружно открыли огонь по врагу. «Немезида» из носовой и кормовой тридцатидвухфунтовок и бортовых шестифунтовок била ядрами по форту, а шлюпы «Модест» и «Коломбина» каждый из восьми бортовых тридцатидвухфунтовых карронад и одной пушки — по лагерю пехоты. Китайское укрепление не отвечало, несмотря на то, что в его стене сделали несколько проломов.

— Там никого нет, — подсказал я Уильяму Холлу.

— Я и сам понял, — произнес он и приказал перенести огонь на лагерь у подножия холма.

Оттуда постреливали из гингальсов. Будь корабли поближе, не обошлось бы без жертв, а так британцы безнаказанно расстреливали врагов. Поняв это, китайцы отступили за холмы.

От обоих шлюпов к берегу отправились баркасы с десантом, чтобы проверить форт и разведать, как просматривается береговая батарея с вершины холма, удобно ли будет ее обстреливать оттуда. Как я и предположил, в форте никого и ничего не было, его не успели достроить, о чем нам и просигналили. Небольшой отряд пошел к вершине холма.

В это время между холмов и появились китайцы, сотен пять, не меньше. Передвигались медленно, осторожно. Британскому десанту они пока не угрожали.

— Запустим по ним ракету? — весело, словно готовил сюрприз друзьям, спросил капитан «Немезиды».

— А давай! — поддержал я, потому что обожаю фейерверки.

Ракета из установки Конгрива, оставляя черный след дыма, быстро разгоняемый ветром, отправилась по наклонной траектории между холмами. В цель, конечно, не попала, рванула между деревьями на склоне западного, зато китайцев шуганула. Передовой отряд китайцев сразу же развернулся и понесся в обратную сторону. Как-то слишком нервно, трусливо реагировали изобретатели пороха, когда рядом взрывалась британская ракета.

На следующий день на высоком острове напротив холма Пагоды британцы оборудовали батарею из шестидесятивосьмифунтовой бомбарды и двух двадцатичетырехфунтовых гаубиц, и утром первого октября начался штурм. Четыре парохода отбуксировали парусники ближе к берегу, расставив на заранее определенные места, чтобы под обстрелом были все укрепления противника. Поскольку было сильное встречное отливное течение, линейные семидесятичетырехпушечные корабли подтянуть не получилось. Они остались прикрывать места высадки десанта. После чего пароходы занялись перевозкой пехоты, легкой артиллерии и саперов с транспортных кораблей на берег.

«Немезида» должна была переправить Сорок девятый полк. Мы взяли на борт первую партию из двух рот по сто человек в каждой и на буксир сразу шесть баркасов разной величины. Против течения шли медленно, и Уильям Холл решил срезать угол и высадить дальше от назначенного места, чтобы быстрее доставить десант. Мы там проходили во время прилива, но не учли высоту отлива и сели на мель. Дно было мягкое, песок с илом, поэтому не сразу догадались, что произошло. Колеса молотили исправно, а берег не приближался.

— Кажется, сели, — подсказал я.

— Я и сам понял, — сердито буркнул капитан парохода и рявкнул матросу: — Стоп машины!

Когда колеса остановились, на шканцы поднялся командир пехотной роты, обладатель круглой губастой морды рязанского крестьянина, и поинтересовался:

— В чем дело?

— Мы на мели. Дальше вам придется добираться на веслах, — пояснил Уильям Холл.

Баркасы отдали буксиры и отправились к берегу. Гребли под углом к встречному течению долго и тяжко. Зато вернулись к пароходу быстро и сняли с него две роты.

Как только последний баркас отвалил от нашего борта, запустили обе машины на задний ход. Они залополатали дружно, поднимая со дна светло-коричневую муть, которая устремлялась к носу парохода, но течение сносило к корме и дальше. Колеса крутились, а «Немезида» оставалась на месте. Сели плотно.

— Поработай рулем. Переложи на один борт, подержи немного, потом на другой и опять. Мы так на реке снимались с мели, — подсказал я.

— Давай попробуем, — согласился Уильям Холл и отдал приказ рулевому.

Минут через пять я заметил, что поднятая колесами муть начала уходить дальше носа парохода и сделал вывод:

— Поехали!

— Я и сам понял! — радостно произнес капитан свою любимую фразу.

Мы удалились от мели на несколько кабельтовых, развернулись и пошли к транспортам за следующей партией десантников. Эту высадили в указанном месте. Правда, к тому времени отливное течение уже ослабело значительно. В итоге Сорок девятый полк вступил в бой по частям.

Встав на якорь, мы наблюдали за сражением. На то, как воюют и погибают другие, можно смотреть вечно. На этот раз китайцы оказали сопротивление. Некоторые даже бросались в рукопашную малыми группами, впрочем, без особого успеха. У британцев появились убитые и раненые, которых выносили к берегу и на баркасах отвозили на корабли, где были лазареты с хирургами, оказывавшими первую помощь, которая в большинстве случаев ограничивалась отрезанием раненой конечности.

Как позже рассказали нам, на «гранитной» батарее погиб командир гарнизона, и китайцы дрогнули, побежали. Лишь небольшие отряды оказывали сопротивление. Солдаты Восемнадцатого полка прорвались к южным воротам Динхая и без помех захватили их. Мирное население вслед за китайскими солдатами убегало через восточные и западные. Возле северных ворот расположились солдаты из Пятьдесят пятого полка. Несмотря на нелюбовь аборигенов к цифре четыре, обычно в крепости именно столько ворот, направленных, наверное, по фэншую на главные стороны света.

76

Оставив в Динхае гарнизон из четырехсот человек под командованием подполковника Креджи, эскадра двинулась к расположенной на материке милях в пятидесяти крепости Чженьхай. Как предполагаю, в будущем она станет одним из районов города-порта Нинбо, расположенного на правом берегу эстуария реки Янцзы, почти напротив Шанхая, пока что незначительного поселения. Выход откладывали несколько дней из-за встречного ветра. Добрались только девятого октября.

По заведенной уже традиции оба железных парохода были использованы для рекогносцировки. К моей радости, контр-адмирал Уильям Паркер и генерал-майор Хью Гоф, как и предыдущие разы, предпочли расположиться на «Флегетоне», который был «свежее» — построен на несколько месяцев позже. Шли недалеко от берега, видели береговые батареи, которые ни разу не выстрелили по нам хотя бы из гордости. Крепость располагалась на берегу речушки Юнцзян у подножия большого холма высотой метров семьдесят. Берег укреплен от морских приливов каменным молом длиной пара морских миль и во многих местах были дополнительно вкопаны заостренные сваи, чтобы помешать высадке десанта. Крепостные стены высотой до шести метров. На вершине холма находится что-то типа цитадели, состоявшей из каменной пагоды и нескольких строений, присоединенных к ней. В этом укреплении двое железных ворот. От западных по крутому спуску идет дорога к деревянному мосту через глубокий овраг, упирающемуся другим концом в крепостные ворота. От восточных дорога шла к артиллерийской батареи из двадцати одной пушки. Возвели это оборонительное сооружение из камня и мешков с землей, причем недавно, судя по яркому цвету рогож. Предместья прикрывали еще две батареи — на двадцать две и девятнадцать пушек, тоже свежие. В речушке стояли на якорях или ошвартованными к берегу несколько десятков джонок. Какие из них военные, а какие торговые или рыбацкие, не разберешь. Даже если все были пригодны для морского боя, для британцев они не представляли ни опасности, ни ценности, как призы.

Штурм начался десятого октября. Экспедиционный корпус был разделен на три колонны: левую, среднюю и правую. Первые две были из пехотных подразделений, третья — из моряков. «Немезиду» приписали к средней, которой командовал подполковник Моррис. Мы приняли на борт пару рот и взяли на буксир бриг «Круизер», который в свою очередь тянул несколько баркасов с сипаями-саперами и артиллеристами с двумя двенадцатифунтовыми гаубицами и двумя девятифунтовыми пушками. На этот раз наша колонна первой вступила в бой, высадившись на берег возле береговых батарей в предместье. «Немезида» осталась дрейфовать неподалеку, готовая прийти на помощь.

Десант высадился, не встретив сопротивления. Сорок девятый полк неспешно построился, чтобы двинуться в сторону крепости. В этом момент и появилась из-за невысокого холма большая толпа вооруженных китайцев, то ли солдат регулярной армии, то ли ополченцев. Одеваются, как попало, и строй не держат ни те, ни другие, так что легко перепутать. Если бы они и дальше прятались за холмом, а потом внезапно ударили во фланг британскому полку, было бы разумнее, но они зачем-то обозначились раньше времени и какого-либо смысла. Как утверждал товарищ Сухов, Восток — дело тонкое, а я бы добавил, и нелогичное.

— Пальнём ракетой? — предложил я капитану.

— Запросто! — радостно согласился Уильям Холл и отдал команду расчету установки Конгрива.

Как обычно, реактивный снаряд промазал, врезавшись в одноэтажную хибарку из бамбука и рисовой соломы. Зато рванул очень громко, образовав большое густое черное облако и алое пламя, мигом охватившее всю хлипкую постройку. Китайцы дружно замерли и уставились на огонь, как малые дети. Судя по следующим их действиям — стремительному бегству — смотрели с мистическим страхом, но головой не поручись, далеко были, лица не разглядишь. Хотя побежать могли и потому, что прямо в середину отряда влетело ядро из нашей носовой тридцатидвухфунтовой пушки и выкосило несколько человек, подкинув вверх чью-то верхнюю часть туловища. Представляю, как удивлена голова пострадавшего, которая должна соображать еще несколько секунд.

Сорок девятый полк попер на главную артиллерийскую батарею. Там даже завязалась рукопашная. При этом китайцы нападали небольшими группами и поодиночке, спонтанно, а британцы отбивались организованно, плотным строем, поэтому, несмотря на то, что их было меньше, легко брали верх.

Издали было интересно наблюдать за сражением. Будто кино смотришь. Начинаю понимать японских даймё, которые предпочитали во время боя сидеть на холме. Предполагаю, что и воевали так часто они именно потому, что было мало других, таких же увлекательных зрелищ.

В одном месте британцев заставили отступить. Каким-то образом китайцы умудрились собрать внушительный отряд и ударить разом с фронта и флангов. Видимо, главнокомандующий войсками этого региона Юй Цянь проявил полководческий талант. Мань Фа утверждал, что это опытный, боевой командир, прославившийся зачисткой территорий, охваченных крестьянскими бунтами. Британские солдаты намного сильнее крестьян, поэтому успех китайцев был недолгим. В правый их фланг и тыл ударили Пятьдесят пятый и Восемнадцатый полки и подразделения сипаев. После яростной рукопашной аборигены побежали. Многие попытались переплыть реку. По ним начали стрелять батареи, расположенные на противоположном берегу реки. Может быть, пытались так вразумить трусов, но, скорее всего, не специально, а, как обычно, мазали. В подтверждение последнего говорит и то, что, как выяснилось позже, в реке был убит или утонул по другим причинам Юй Цянь. Хотя было бы забавно, если все-таки верно первое предположение, и приказ так останавливать сбежавших с поля боя отдал он сам.

77

Через день после захвата Чженьхая контр-адмирал Уильям Паркер отправился на осмотр прилегающих территорий. На этот раз, может, потому, что генерал-майор Хью Гоф не составил ему компанию, выбрал пароход «Немезида». Мы поднялись вверх по реке Юнцзян до следующего укрепления Нинбо, как определили его англичане, привыкшие к разбивке на города и села. Как догадываюсь, это будет центральная часть мегаполиса с таким названием, через который я проезжал по пути на остров Чжоушань и обратно. Никаких скрытых артиллерийских батарей или других оборонительных сооружений, если не считать ветхие крепостные стены, и даже намека на сопротивление мы не обнаружили. Британцы убили «голову» — и все остальное развалилось. Зато увидели вереницы повозок и толпы людей, которые уходили вглубь материка, опасаясь нападения хунмао инцзипи (рыжеволосых англичан). Как подозреваю, уходили богатые. Бедным было все равно, кто их будет стричь.

Кто-то там из продвинутых западноевропейцев утверждал, что сперва надо создать людям такие условия жизни, чтобы они захотели защищать свою родину. У меня обратная точка зрения. Те, кто живет очень хорошо, у кого много всего, не захотят умирать, предпочтут убежать или поделиться — сдадутся в плен. Самый яркий пример — западноевропейцы во время Второй мировой войны. История показывает, что отчаянно сопротивляются агрессорам живущие плохо, не желающие расставаться с последним, потому что и так и так умрут. Да и на кой черт ее жалеть — жизнь в нищете⁈

Контр-адмирал Уильям Паркер решил ковать железо, пока горячо, и на следующий день, тринадцатого октября, эскадра из четырех пароходов, тащивших на буксире четыре малых боевых корабля с десантом в семьсот пятьдесят человек, поднялась вверх по реке к мосту, соединявшему ее берега. На нем стояли зеваки и молча наблюдали за высадкой оккупантов, а потом по моему приказу на китайском языке дружно помогли расчистить вход в крепость, заваленный камнями, бревнами и мешками с землей.

Никакой администрации в Нинбо не осталось. Британцам пришлось набирать новых управленцев и даже полицию. Я помог им в этом, причем не бескорыстно. Пока переводчик Джон Моррисон втирал горожанам что-то там про покровительство продвинутых британцев, обещал какую-то демократию и прочую непонятную ересь и призывал помочь оккупантам, я тихо шепнул нескольким ушлым китайцам, которые вертелись возле новых хозяев, сколько будет стоить каждая должность. Это им было понятно, поэтому люди сразу потянулись ко мне. В итоге за неделю были сформированы новые органы городского управления и охраны правопорядка и заодно широкая шпионская сеть, а я стал немного богаче.

Распылив силы на пять гарнизонов, британцы лишись наступательного потенциала и перешли к обороне. Решено было перезимовать в захваченных населенных пунктах, дождаться подкрепления, которое прибудет с летним муссоном, благо захватили много запасов на складах. К тому же, с Нинбо и Чженьхая взяли контрибуцию в размере восемьсот тысяч фунтов стерлингов. Среди военных трофеев обнаружили и несколько новеньких карронад, отлитых по образу и подобию проданной мной. После этого с меня сняли основное обвинение, решив, что не китайцы изготовили, а португальцы подзаработали на их перепродаже.

Пароход «Немезида» был отправлен в Гонконг с донесениями о достигнутых победах и требованиями помощи. На нем убыли контр-адмирал Уильям Паркер с генерал-майором Хью Гофом. Не пристало им торчать в китайской глухомани при постоянной угрозе нападения. Аборигены демонстрировали очень дружественно отношение к оккупантам, однако время от времени пропадали британские солдаты, отправившиеся куда-нибудь в одиночку. За каждого китайское правительство платило от пятьсот ляней серебра за сипая до десяти тысяч за старшего офицера, так что хватало мечтающих быстренько стать богатым. Британский кавалерийских патруль на трофейных низкорослых лошадях как-то случайно наткнулся на четырех китайцев, которые несли в бамбуковой клетке пленного. Бедолагу заманили в лавку, обещая продать байцзю по дешевке.

В Гонконге я списался в отпуск. Мои услуги, как разведчика и переводчика, не требовались, а быть вахтенным офицером парохода — слишком жирно будет для британцев. К тому времени достроили второй дом, который я решил оставить для себя, хотя генерал-майор Александр Фрейзер, лорд Салтун, имел острое желание арендовать его. Я пообещал ему третий, находящийся на стадии внутренней отделки. Из Макао привез португальскую мебель, которой, не шибко мудрствуя, заполнил помещения. Все равно ее переставят. Зайдя в любой дом, женщина сразу начинает в уме передвигать мебель и, если пазл сложится, делает всё, вплоть до разрушения чужой семьи, чтобы претворить его в жизнь.

В середине января прибыла шхуна «Мацзу» с полным трюмом опиума. Цена на наркоту просела до семи с половиной долларов за фунт, потому что везли его все, у кого была возможность. С учетом короткого плеча, если сравнивать с переходом в Европу, навар оставался очень даже ничего. Я тут же реализовал всю партию своим постоянным клиентам и на вырученные деньги заказал постройку трех пятиэтажных домов на острове Гонконг. Скоро сюда переберется много британских чиновников и клерков Джон-компани, которым потребуется привычное жилье. Некоторые сейчас обитают в моих доходных домах в Макао.

Поль Фавро привез и письмо от Эмили Кушинг с приятным для меня известием о том, что второго ноября ее муж Самуэль погиб в Кабуле. Его вместе с другими членами британской миссии изрубили на куски. При этом шеститысячный британский гарнизон, располагавшийся в полевом лагере в получасе от города, побоялся прийти на помощь. Двадцать третьего ноября прикончили и его прямого начальника Уильяма Макнахтена, голову которого накололи на пику и пронесли по Кабулу, а тело весело три дня на базарной площади, чтобы каждый уважающий себя афганец, не зависимо от племенной принадлежности, мог плюнуть в ненавистного оккупанта. Всё потому, что возомнил себя великим дипломатом и не захотел тихонько богатеть в должности губернатора Бомбея. Отказавшись от рая, попадаешь в ад.

78

Иногда думаю, что повстречай я Эмили Кушинг в Британии, все было бы проще. Там она была бы одной из многих, не зацикливался бы на ней. В Юго-Восточной Азии мало белых женщин, даже простолюдинок, поэтому им легко быть самыми-самыми. Получается тот же эффект, что и на судне, когда любая дурнушка с каждым днем становится все красивее и к концу рейса превращается в мечту всех мужчин экипажа. Болезнь вылечивается мгновенно при заходе в порт. Я знал это, потому, наверное, и не спешил уезжать в Европу, хотя моя любовница дала понять, что с удовольствием перебралась бы туда.

— У меня прямо навязчивая идея замерзнуть очень сильно, чтобы руки и ноги онемели, — как-то призналась она.

— Когда это случится, у тебя появится мечта вернуться сюда, где никогда не бывает холодно, — предупредил я.

— Если уеду отсюда, то больше не вернусь ни за какие деньги! — как клятву, произнесла она.

— Тогда побудем пока здесь. Меня еще не уволили со службы, да и дела некоторые надо довести до конца, чтобы вложенные усилия и деньги не потерять, а уехать отсюда состоятельными людьми, — предложил я.

— Ты становишься похож на Сэма. Он тоже постоянно говорил только о деньгах, забывая обо мне, — упрекнула Эмили.

— Я никогда не забывал о тебе. Наоборот из-за тебя упустил много денег, о чем не жалею, — заверил ее.

Мне иногда кажется, что подобные разговоры она заводит именно для того, чтобы услышать такие слова. Мы больше не скрываем свои отношения, хотя Эмили все еще носит траур по мужу. Правда, и приличия не сильно нарушаем, ухожу рано утром, пока в коридорах пусто. Я сразу по прибытию в Калькутту предложил ей обвенчаться. Наверное, она и сама мечтала о таком событии, но, услышав предложение, решила, что надо еще немного, с полгода или хотя бы три-четыре месяца, погоревать о муже, безвременно ушедший в мир иной и оставивший ее, бедную и несчастную, с маленькими детишками, зачатыми с другим. Мог бы сделать это намного раньше.

Перебраться в Гонконг она все же согласилась. Оставаться в Доме правительства дальше было неприлично. Она теперь всего лишь вдова чиновника, поэтому должна или вернуться на родину с первым парусником, а их уже ушло несколько, или купить здесь собственное жилье. Обычно вдовы в Западной Европе, не имевшие большой доход, сдавали в своем доме одиноким мужчинам комнаты с пансионом — питанием, стиркой, уборкой… Классический пример — Шерлок Холмс и доктор Ватсон, проживавшие у миссис Хадсон. Кстати, первый был опиумным наркоманом, который умудрялся без ломки соскакивать с иглы, точнее, с трубки, на время расследования, а потом опять подсаживаться.

Путешествие на шхуне все семейство перенесло хорошо, благо погода была хорошей, ровной, дул средней силы сухой зимний муссон. После Малаккского пролива несколько раз, следуя галсами, поджимались к Филиппинским островам. Я на всякий случай усиливал дозоры, несмотря на то, что Мацзу вела себя спокойно. Когда служил на британских кораблях и пароходе «Немезида», оставлял золотую статуэтку дома, потому что предполагал, что будет помогать своим, а когда перебираюсь на шхуну, обязательно беру с собой. Эмили Кушинг, удовлетворяя любопытство, перерыла всю каюту и нашла мой талисман, который особо-то и не прятал.

— Какая тяжелая! — удивилась моя теперь уже гражданская жена.

— Из чистого золота, — объяснил я. — Подарок китайского друга.

— Ты дружишь с китайцами⁈ — как истинная англичанка, искренне удивилась она, а потом, опять-таки как истинное дитя Туманного Альбиона, сделала практичный вывод: — Хотя с такими богатыми дарителями надо поддерживать отношения.

— Он сейчас в ссылке на севере Китайской империи за то, что успешно боролся с Британской, — сообщил я.

— Странный человек! При таком богатстве мог бы жить, как мы! — с колонизаторской непосредственностью произнесла Эмили.

Ей даже в голову не приходило, что кто-то не может быть человеком пятого сорта. Или у богатых всего три уровня: богатые властвующие, богатые знатные и богатые по недоразумению?

79

Не знаю, каким представляла себе Эмили Кушинг мой дом на острове Гонконг, но явно очень скромным, судя по тому, что не сразу поверила, что это всё, так много, теперь её. Когда сообщил, что являюсь собственником и двух соседних особняков, простила мне все прошлые и половину будущих грехов. Потом сводил ее на стройку, где заканчивали заливать фундамент третьей пятиэтажки, а в первых двух уже начали возводить стены, и Эмили решила, что да, надо подождать, когда их достроят, продать выгодно или сдать в аренду, после чего можно отправляться на ее родной кислый остров, где день без дождя считается прожитым напрасно.

Само собой, мебель была переставлена, причем раза три. Проделано это было в мое отсутствие и с помощью слуг-китайцев, поэтому не возражал. Запретил только менять что-либо в моем кабинете, но не уследил, пришлось привыкать.

Дальше началась спокойная семейная жизнь: жена, маленькие дети, большие слуги… Каждый выносил мне мозги по-своему, так что было не скучно. Когда становилось невмоготу, отправлялся в Макао якобы по делам. Лианхуа уже знала, что у меня появилась другая женщина, белая. Наверное, не обрадовалась, однако вида не показывала, истерик не закатывала. Чтобы отблагодарить и поддержать ее, я написал и заверил у португальского нотариуса завещание, по которому вся моя собственность в Макао достанется нашей дочери Муриси, но не вся сразу: Лианхуа будет жить в нашем доме и получать половину доходов с других до замужества дочери, а после треть до своей смерти. По местным меркам будет очень состоятельной женщиной. Надеюсь, найдет сожителя, с которым и встретит старость, а может, и детей еще заведет. Это ее дело, о чем ей и сказал.

В конце февраля я пересекся в Макао с Бао Пыном. Оказалось, что контрабандист превратился в благопристойного купца, что у него теперь офис неподалеку от порта. Торгует все так же опиумом, который теперь стал легальным товаром, и время от времени подрабатывает переводчиком. Так понимаю, не ради денег (какие там деньги⁈), а для поддержания хороших отношений с португальским губернатором Адрианом Акасиу да Сильвейра Пинту, который свободно говорит на английском языке.

Зазвав меня в свой кабинет, довольно большой и заполненный не только китайской, но и европейской мебелью, бывший контрабандист угостил меня зеленым чаем. Предложил и байцзю, но как-то не очень настойчиво, наверное, памятую, чем закончилась наша предыдущая попойка. Само собой, я отказался.

— Нельзя ли устроить к тебе пару моих родственников, чтобы поучились у твоего капитана, как надо управлять шхуной? — испив чая, перешел к делу Бао Пын.

Этому они запросто научатся на шхуне «Макао», построено для них по моему руководству. Предполагаю, что хакка нужен путь в Калькутту, чтобы избавиться от сингапурских посредников, которые срезали значительную часть навара, что стало чувствительно после того, как цены на опиум просели. Мне было без разницы, конкурентов не боялся, потому что планировал через год, самое большее через два, умотать в Европу.

— Можно, — ответил я. — Когда придет «Мацзу», присылай их. Я предупрежу капитана.

— Я благодарен за то, что ты не отказал своему старому другу! — произнес Бао Пын, после чего, перейдя на шепот, хотя мы были в комнате одни, сообщил: — До меня дошли слухи, что прибыли войска с севера, готовится нападение на хунмао инцзипи в Динхае и Нинбо.

— Меня их проблемы не сильно интересуют, но все равно спасибо, что поделился информацией! — поблагодарил я. — Передам, кому следует, но, уверен, что они и сами знают. У них очень хорошо налажена разведка, денег не жалеют.

Бао Пын покивал головой, то ли соглашаясь со мной, то ли просигналил, что услышал меня.

Я передал эти сведения командиру гонконгского гарнизона полковнику Буррелю — страдающему отдышкой толстяку, который выходил из своего кабинета только в туалет по-большому. Для остальных случаев в углу стояла высокая, почти по самое не балуй, глиняная ночная посудина с широким горлом, но бравый офицер все равно умудрялся промазывать, и в кабинете сильно воняло мочой.

— Пусть собираются, разгоним, не впервой! — отмахнулся полковник Буррель, отпил черного чая из большой фарфоровой чаши, которая китайцам служит для жидких блюд, после чего вытер огромным темно-коричневым платком красную шею сзади, а потом не менее красную грудь в вырезе несвежей, когда-то белой рубахи, и посмотрел в угол с ночной посудиной.

Я тут же откланялся, чтобы очередной промах в нее не списали на меня.

80

Четвертого июня тысяча восемьсот сорок второго года я был обвенчан с Эмили Кушинг. День был будний, среда. Процедура проходила в узком кругу на дому, потому что протестантских церквей на острове пока нет, только начали строить с месяц назад после прибытия пастора Гарри Мерсера. Он и совершил обряд во второй половине дня, чтобы сразу сесть за обеденный стол. В свадебное путешествие жених отправился один на пароходе «Прозерпина» — систершипе «Немезиды». У британцев теперь здесь тринадцать пароходов, деревянных и железных, а четырнадцатый, «Магадаскар», перевозивший почту и опиум, сгорел по пути из Калькутты.

Отправлялся я в Нинбо для исполнения своих обязанностей по контракту, который до сих пор не расторгли. Бао Пын не соврал. Китайцы, действительно, собрали довольно многочисленную армию и в начале марта напали на гарнизоны в Динхае и Нинбо. Полковник Буррель тоже оказался прав, когда с пренебрежением отнесся к информации о намерениях врага. Британцы отбили нападения с малыми потерями и в ответ провели карательную экспедицию, в том числе захватив Шанхай без боя и по достоинству оценив его местоположение. Благодаря им, у города начнется другая жизнь, с которой я познакомлюсь довольно близко через полтора века. К июню в Китай прибыли из Индии несколько полков сипаев, плюс артиллерия и саперы, и британцы решили продолжить военные действия, настойчиво предложив мне присоединиться к ним.

Будучи в Калькутте, я обратился к своему старому знакомому Роджеру Найману, который заведовал торговлей опиумом в Джон-компани, и попросил ускорить процесс нашего расставания. Пятьсот фунтов стерлингов уже не были той суммой, за которую я согласен шляться черт знает где ради чужих интересов, хотя временами довольно прибыльных и для меня.

— Поговорю, с кем надо. Зайди завтра, — пообещал коротконогий клерк.

И таки поговорил, но ответ был неожиданным для меня.

— Ты, оказывается, очень ценный специалист. Сперва нам написал контр-адмирал Уильям Паркер, предлагая уволить тебя, а потом пришло письмо от Генри Поттинджера с указанием не делать это. Так что разберись сперва там у себя, в Кантоне, — сообщил Роджер Найман и жестом показал босоногому слуге индусу, чтобы чаще работал опахалом, выгоняя из кабинета горячий воздух и заодно меня.

Перед отплытием на войну я по настоятельной просьбе жены, имевшей печальный опыт, написал еще одно завещание на дома в Гонконге, шхуну «Мацзу» и векселя Джон-компани, которыми со мной по моей просьбе расплачивались в последнее время за перевозку грузов. Хранить в сундуках килограммы серебра и золота неудобно и опасно. Наследниками были назначены Ричард и Беатрис Кушинг под опекунством их матери Эмили, которой тоже при жизни будет принадлежать немало. Никого не удивила такая забота о «чужих» детях, потому что слухи о том, кто их биологический отец, приплыли из Калькутты вместе с ними.

Из-за этих завещаний у меня было нехорошее предчувствие, поэтому прихватил с собой золотую Мацзу и по прибытию на «Немезиду» сразу проинструктировал капитана Уильяма Холла, что в случае моего тяжелого ранения надо погрузить тело вместе с личным имуществом в тузик, стоимость которого оплатил заранее, и отправить в последнее плавание. Вот такой вот я чудак, не хочу быть закопанным в землю.

На «Прозерпине» я был всего лишь пассажиром. Умение управлять пароходом тщательно скрывал и с мудрыми советами к капитану не лез. Он умудрился на этой плавучей мельнице добраться из Британии до Китая, значит, кое-что уже умеет.

По прибытию в Нинбо я узнал, почему обо мне похлопотал Генри Поттинджер. Кто-то их старших офицеров, присутствовавший на совете в недостроенном Доме Правительства в Гонконге перед началом военной кампании, рассказал ему, что они сейчас реализуют план, предложенный тогда мной, лучшим специалистом по Китаю. Как только мы перед самым заходом солнца встали на якоря, на пароход «Прозерпина» прибыл юный белобрысый лейтенант с еле заметными бакенбардами, похожими на тополиный пух, и, узнав, что среди прибывших есть я, передал приказ на следующее утро прибить в канцелярию нового управляющего британскими колониями в Китае.

Обитал Генри Поттинджер в бывшей резиденции китайского руководителя этим регионом — двухэтажном каменном здании с изогнутыми крышами, как у пагоды. Когда я зашел в кабинет, вход в который охраняли два морских пехотинца с мушкетами с примкнутыми штыками, высокопоставленный чиновник пил чай, сидя за грубо сколоченным столом, накрытым большим куском красного шелка. Видимо, низкие китайские столики маловаты для такого большого начальника, поэтому солдаты сколотили, как сумели, высокий. Одет в черный шелковый сюртук и свежую белую рубашку. На длинной тонкой шее черный шелковый платком, повязанным так, будто забинтовал её из-за простуды. Темно-русые волосы зачесаны назад и плюс залысины, из-за чего лоб казался непропорционально высоким. Наверное, поэтому Генри Поттинджер и считается умным. Узкое лицо, длинноватый нос, сонные глаза. Для своей должности выглядел как-то не очень серьезно. Может быть, из-за жиденьких, еле заметных бакенбардов и наличия тонких усов, концы которых загнуты кверху, что сейчас не в тренде, так сказать. Будь он одет попроще, принял бы за парикмахера, а будь покрасивее — за жиголо.

— Джон Моррисон болеет, не всегда может исполнять свои обязанности, так что ты должен быть неподалеку на случай, если потребуется переводчик. Говорят, ты лучше знаешь их обычаи. Будешь меня консультировать, — сообщил он.

— Как прикажете, — четко произнес я. — Раньше я был на пароходе «Немезида». Могу перебраться на любой, какой укажете.

— Нет-нет, можешь оставаться на «Немезиде», — разрешил он. — Обычно этот пароход сопровождает «Лисичку», на которой я перемещаюсь. Теперь это будет его постоянной обязанностью.

Название «Лисичка (Vixen)» можно перевести и как мегера, чертовка. Наверное, соскучился по жене.

81

Шестого июля британский экспедиционный корпус — около девяти тысяч сухопутных и трех тысяч моряков на почти восьмидесяти кораблях, пароходах и судах, за исключением фрегата «Северная звезда», оставленного присматривать за устьем реки — отправился вверх по Янцзы. Эскадра была разделена на авангард из пяти пароходов с пехотой и артиллерией и еще пять частей с одним пароходом в каждой. Все шесть перемещались, держа между собой дистанцию около полутора миль. На второй день нас догнали еще два деревянных парохода «Водитель» и «Мемнон». Обычно пароход буксировал лагом большой парусник или несколько по очереди. Иногда впрягались по двое, швартуясь к обоим бортам линейного корабля, потому что во время отлива Янцзы разгонялась километров до пяти-шести в час.

Китайцы не мешали нам. По пути на берегах реки было несколько укреплений, которые оказались покинутыми, из чего британцы сделали вывод, что враг готовится дать генеральное сражение возле крепости Чженьцзян, от которой начинался Великий канал, или более мощной, расположенной километрах в шестидесяти выше по течению, которую маньчжуры называли Цзяннином (Речным покоем), китайцы — Наньцзином (Южной столицей), потому что какое-то время была столицей империи, а британцы — Нанкином.

Единственный раз нас обстреляли четырнадцатого июля в одном переходе от Чженьцзяна. В том месте Янцзы делает два крутых поворота, образуя колено, на берегу которого и стояла батарея из двадцати пушек. Первым с целью разведки и промера глубин в него зашел пароход «Плутон» из той же серии, что «Немезида», которая шла следом, поскольку на первом был Генри Поттинджер. Батарея была хорошо замаскирована. Заметили ее только после того, как начала стрелять с дальней дистанции и под неудобным, острым углом. Если бы китайцы затаились и дождались подхода основных сил врага, влупив им с короткой дистанции в борта, результат был бы намного интереснее. А так ядра полетели в тростник, распугав там птиц. Оба парохода выстелили шрапнелью сперва из носовых пушек, а после разворота из кормовых, после чего вернулись к основным силам. Через два дня британцы добрались до этого колена и послали вперед пароход «Флегетон», который тащил лагом восемнадцатипушечный шлюп «Модест» с десантом. На захват укрепленного района ушло около часа. После пары залпов корабельных орудий китайские береговые умолкли. Высадившийся десант обнаружил двадцать старых пушек разного калибра, большие запасы пороха, ядер, продуктов питания и дров, а также личное оружие и барахло артиллеристов, которые неслись со всех ног по дороге, петляющей между рисовыми чеками, в сторону Чженьцзяна. Пушки, кроме двух поновее калибром восемь фунтов, и ядра утопили в реке, порох и еду перевезли на шлюп, а остальное подожгли.

Следующие два дня дул сильный встречный ветер, который мы переждали, стоя на якорях. В самом начале первой ночи я вышел на шканцы, где слуга готовил мне ложе для сна. Земин парень дотошный и потому тормозной. Он должен сделать все идеально. Если начну подгонять, только увеличу срок ожидания.

Чтобы не мешать ему, я перешел ближе к фок-мачте, в нижней части которой немного выше уровня шканцев висел стеклянный масляный фонарь для артиллеристов, если им вдруг понадобится пострелять. На свет слетелись тысячи самых разных насекомых. Некоторые были размером с маленькую птицу. Глядя, как они бьются о стекло, пытаясь прорваться к своей гибели, думал, что в этом очень похожи на людей. Краем глаза заметил справа от парохода белесый силуэт, женский, который беззвучно и плавно двигался по темной воде против течения. Резко повернувшись, я шагнул к правому борту, чтобы лучше разглядеть видение. Именно в этот момент на левом берегу прогрохотал хлесткий выстрел из гингальса, и пара пуль просвистела сразу за моей спиной. Я инстинктивно пригнулся и рванул в темноту, под защиту кожуха гребного колеса, от которого воняло гнилью.

— Кто стрелял? — послушался на корме парохода голос офицера-артиллериста Дориана Брауна, недавно переведенного на «Немезиду».

— Прячься! С берега палят! — крикнул кто-то другой.

Грохнул второй выстрел, и на корме послышался смех — смесь радости с нотками истерики. Видимо, пули пролетели очень близко.

— Видел, откуда стреляли? — спросил офицер.

— Нет, — ответили ему.

— Тогда предупреждай всех, чтобы не выходили на открытую палубу, — приказал Дориан Браун.

Вместо нас выстрелили из бортовой шестифунтовки с парохода «Флегетон», стоявшего немного ниже по течению. Судя по специфичному шуму от попадания множества пуль, заряжена была картечью. Больше нас никто не беспокоил.

Я лег на расстеленную на палубе постель и первым делом поблагодарил Мацзу, в очередной раз спасшую меня. Не зря взял с собой золотую статуэтку. Надо будет по возвращению в Гонконг заказать еще одну для Эмили, которой очень не понравилось, что я забираю с собой на войну такую ценную вещь: мало ли, вдруг потеряю или украдут⁈ К тому же, один талисман хорошо, а два — надежнее.

82

Девятнадцатого июля пароходы «Флегетон» и «Плутон» отбуксировали лагом семидесятичетырехпушечный линейный корабль «Корнуоллис» вверх по течению Янцзы к крепости Чженьцзян, где он встал на якоря напротив входа в Великий канал. Точнее, тут три рукава канала, но самый широкий, главный проходит вдоль западной стены крепости. С этого момента прекратились поставки товаров, в первую очередь продовольствия, с юга империи Таньчао в ее столицу Бэйцзин. Выше по течению реки скопилось сотни три купеческих джонок. Их, как ни странно, не ограбили и даже предупредили, что пропустят после окончания военных действий. В течение этого и следующего дня рядом с линкором встали на якоря остальные британские корабли. Китайцы попытались помешать им, но как-то робко, направив всего четыре брандера: сперва два поодиночке, а потом пару. Все были перехвачены британскими матросами на шлюпках и отведены к берегу, где догорели, не нанеся вреда.

Штурм Чженьцзяна начался на рассвете двадцать первого июля. Разделенные на четыре бригады, три пехотные и артиллерийскую, британцы начали высаживаться на берег. Из-за быстро течения и малого количества шлюпок мероприятие растянулось почти до вечера. Самые последние добрались до берега после окончания сражения. Первый корпус отогнал от крепости вражеские войска, располагавшиеся западнее нее, а другие два начали с боями продвигаться по предместьям к крепостным стенам. Некоторые куртины были высотой метров двенадцать. На этот раз легкой прогулки не получилось, потому что по данным нашей разведки среди защитников крепости из примерно семи тысяч воинов были тысяча двести маньчжуров и четыре сотни монголов, которые порой кидались на врага с копьями и мечами, погибая отважно и почти без толка, а при отступлении убивали свои семьи, чем сильно удивляли британцев, для которых жизнь важнее любых духовных ценностей.

Постепенно бои переместились внутрь крепости. Стрельба там шла интенсивная. Более мощные гингальсы реже и увесистее гавкали в ответ на более тихий и многочисленный лай мушкетов. То тут, то там что-то взрывалось. К полудню начало стихать, но отдельные выстрелы слышались до темноты и даже ночью. Британцы выставили караулы возле всех ворот, кроме юго-восточных, и на перекрестках главных улиц. Видимо, кто-то пытался незаметно покинуть крепость в темноте, но не у всех получилось. Ночью звуки над рекой разлетаются далеко, и я несколько раз просыпался из-за стрельбы в крепости или возле нее.

Где-то во второй половине ночи меня разбудил грохот взрыва. Я встал, чтобы посмотреть, что и где случилось. Внутри крепости полыхало несколько пожаров. Скорее всего, устроили их китайцы, чтобы, согласно стратагеме, пограбить и рассчитаться с личными врагами. Война — удобная возможность безнаказанно свести счеты, избавиться от кредитора…

На следующий день британцы продолжили зачистку Чженьцзяна и окрестностей. Серьезных стычек больше не было, но время от времени меткие маньчжурские гингальсеры убивали или ранили захватчиков. К этому надо добавить потери из-за жары. От теплового удара умерло несколько десятков британцев, включая одного полковника. Общие потери за оба эти дня погибшими и тяжелоранеными составили сто шестьдесят восемь человек, в том числе двадцать два офицера. Сколько погибло аборигенов, никто не считал, но дня три сипаи очищали город от трупов, которые по привычке выбрасывали в реку. Мимо «Немезиды» постоянно проплавали вздувшиеся покойники, из-за чего казалось, что находимся на реке Ганг.

Через неделю войска покинули крепость, расположившись в лагерях, оборудованных на холмах. В западной стене на всякий случай сделали пролом шириной метров тридцать, взорвав четыре мины из китайского пороха, который был заметно слабее европейского. В случае атаки британцы могли быстро отступить в крепость. Для перевозки снаряжения использовали пони, обнаруженных в большом количестве в конюшнях богачей. Некоторые солдаты ездили на них без седла, сильно сгибая или высоко поднимая ноги и веселя соратников.

Я все это время находился на «Немезиде». На берег сходил пару раз по утрам, чтобы купить у крестьян свежие фрукты. Днем было слишком жарко, а ночью слишком опасно. Каждый приличный китаец считал своим долгом что-нибудь продать хунмао инцзипи, или убить его, или два в одном. Позже местные торговцы поняли, что грабить их не будут, и начали приплывать к кораблям и пароходам на сампанах и джонках. Единственное, что британцы сразу конфисковали, заплатив из откупного, которое получили от населенных пунктов, расположенных выше по Янцзы, был древесный уголь. У пароходов расход топлива оказался намного выше, чем предполагали, потому что приходилось буксировать против течения почти все парусники. Китайские купцы помогли решить эту проблему. Следом за ними подтянулись проститутки. Когда к «Немезиде» подошла первая крытая джонка с девушками без предрассудков, матросы чуть не передрались. Пришлось вахтенному офицеру следить, чтобы соблюдали очередь.

За это время меня всего раз вызвали на пароход «Плутон» к Генри Поттинджеру, чтобы послужил переводчиком во время переговоров с китайцами, потому что Джон Моррисон опять слег (или присел?) из-за дизентерии. Старшим у них был чиновник-китаец с буфаном пятого ранга серебряный фазан и белым шариком на шапке — пожилой мужчина с узким лицом, напоминающем высокий равнобедренный треугольник основанием кверху. Пучок седых волос на остром подбородке мелко трясся, хотя голова, вроде бы, нет. Сопровождали его плотный военный-маньчжур средних лет и безволосым лицом, обладатель буфана шестого ранга дикая кошка и матовым шариком на шапке, и молодой, лет семнадцать, переводчик, судя по акценту, хакка, улыбчивый, гибкий душой и телом, познания которого в английском языке ограничивались, как мне показалось, самыми распространенными бытовыми фразами и руганью. Наверное, выучил их, работая слугой в трактире в Тринадцати факториях или Макао. Поскольку посол понимал меня хорошо, переводчик нужен был только для того, чтобы подтверждать, что я правильно перевожу на английский, что он и делал, постоянно кивая, хотя, как догадываюсь, понимал всего четверть того, что я говорил Генри Поттинджеру. Это была не первая делегация. Предыдущую завернули, потому что представитель британской короны потребовал, чтобы переговоры с ним вел чиновник его уровня. С поправкой на второсортность аборигенов это не ниже первого буфана. Делегация и прибыла для того, чтобы сообщить, что сюда очень спешит Киенг, губернатор провинции Лянцзян, в которой мы находились. Он дальний родственник императора и имеет все полномочия для заключения мирного договора.

Я перевел их сообщение и тихо прокомментировал Генри Поттинджеру:

— Тянут время, чтобы собрать и привести сюда войска. Уверен, что их император до сих пор не знает о захвате Чженьцзяна, что ему доложили о победе над нами, только непонятно, почему перестали приходить по Великому каналу джонки с грузами из южных провинций.

— Скажи им, если Киенг не поспешит, мы захватим Нанкин, и спровадь их. Мне с ними не о чем говорить, — приказал представитель британской короны.

Я перевел и добавил шутливо:

— Пусть пересаживается на дракона и летит сюда. Иначе и ему, и вам будет очень трудно объяснить хуанди Айсиньгёро Миньнину, как это вы побеждали, побеждали, а хунмао инцзипи вслед за Чженьцзяном захватили еще и южную столицу.

Бороденка посла продолжила трястись в том же темпе, а вот сопровождавший его военный плотно сжал губы и опустил раскосые глаза долу, чтобы мы не увидели в них переполнявшую его ненависть.

— Что ты им так долго говорил? — поинтересовался Генри Поттинджер, когда посольство удалилось.

— Объяснял, что они опоздали на войну и опоздают на переговоры, — коротко перевел я.

83

Три дня дул сильный летний муссон, встречный, поэтому эскадра стояла на якорях, а на четвертый двинулись вверх по Янцзы к Нанкину. Первым, буксируемое пароходом «Королева», на котором был Генри Поттинджер, шло транспортное судно «Марион» с десантом под командованием генерал-майора Хью Гофа. Следом «Плутон» и «Флегетон» тащили лагом линкор «Корнуоллис». «Немезида» в одиночку буксировала сорокадвухпушечный фрегат «Блондин». Двигались медленно, время от времени садясь на мель и стаскивая друг друга. На ночь становились на якоря. Никто нам не мешал. Артиллерийская батарея, с которой с неделю назад обстреляли высланный на разведку пароход «Чибис», оказалась пуста, ни пушек, ни солдат. Несмотря на это, на преодоление шестидесяти километров ушло четыре дня, а последние корабли добрались только на девятый.

Нанкин, он же Цзяннин, он же Наньцзин встретил нас белыми флагами. Их было так много и такого большого размера, что я сперва подумал, что на крепостных стенах сушат постиранное постельное белье. Это при том, что пока такую роскошь, как простыня, позволяют себе только очень богатые, причем делают из шелка разных цветов, кроме белого, который символ смерти, траура, неудачи… Кстати, крепостные стены были высотой от десяти до почти тридцати метров. Столица, однако, хоть и бывшая.

В первый же день на линейный корабль «Корнуоллис», на который перебрался Генри Поттинджер, прибыла из Нанкина делегация человек в двадцать. Обсуживал их Джон Моррисон, потому что я на «Немезиде» следовал вниз по течению реки за следующим кораблем британской эскадры. Как мне сказали позже, переводчик еле стоял на ногах, выглядел, хоть в гроб клади. Парламентеры сообщили, что Киенг будет со дня на день и что город сдается, но попросили не заходить в него. Так понимаю, в случае захвата Нанкина всплывет их вранье хуанди, и все вдруг останутся без голов. На следующий день приплыли на джонке двое, те самые, которых я обслуживал в Чженьцзяне, и предложили триста тысяч лянов серебра, если эскадра спустится километров на двадцать ниже по реке. Им отказали категорично, не уточнив, что уголь опять на исходе, и возвращаться сюда будет просто не на чем. На второй день они приплыли с предложением шестисот тысяч. Опять получили отказ. На третий предложили генерал-майору Хью Гофу встретиться с китайским коллегой того же уровня. В общем, затягивали время, как умели. Наверное, надеялись, что проблема каким-нибудь чудом рассосется сама собой.

Восьмого августа «Немезида» притащила на рейд Нанкина шлюп «Гиацинт», и мне передали приказ Генри Поттинджера утром прибыть на «Корнуоллис» для проведения переговоров с китайцами. Джон Моррисон опять слег. Я в шутку посоветовал врачу, лечившему его, сделать переводчику клизму из байцзю: может, и не выздоровеет, но переговоры проведет с огоньком.

На этот раз прибыл только один посол — тот самый пожилой китаец с треугольным лицом и буфаном серебряный фазан. Я встретил его у трапа.

После обмена приветствиями посол соизволил назвать свое имя Ванг Ксу.

Я тоже представился.

— Нет ли у вас друга из Хоуганя? — тихо спросил он.

— Есть, но, насколько я знаю, Линь Цзэсюй сейчас в опале, — ответил я и, упреждая предложение, от которого не смогу отказаться, добавил: — Если бы он был здесь, я бы помог ему и только ему, — после чего жестом пригласил проследовать в каюту командира корабля, которую сейчас оккупировал Генри Поттинджер.

Посол прибыл с грамотой, которую и зачитал в огромной каюте собравшимся там на совещание старшим командирам экспедиционного корпуса. В ней подтверждалось право Киенга, обладателя буфана первого ранга единорог и чрезвычайного уполномоченного хуанди Айсиньгёро Миньнина, вести переговоры с британцами об… уплате компенсации за сожженный опиум и отмене большей части торговых пошлин.

— Какой опиум⁈ Какие пошлины⁈ — возмущенно воскликнул Генри Поттинджер. — Они что, считают нас дураками⁈

Присутствовавшие в каюте старшие командиры тоже загомонили неодобрительно. Китайские церемонии уже начали раздражать их.

— Киенг уполномочен вести переговоры о заключении мирного договора или о торговых пошлинах? — задал я послу уточняющий вопрос.

— Сперва надо договориться о выплате компенсации и торговле, а потом перейдем к заключению мирного договора, — ответил Ванг Ксу, пытаясь изобразить улыбку на кислой морде, потому что без перевода понял реакцию британцев.

Я перевел свой вопрос и ответ китайского посла.

— Пусть катится к черту! — послал Генри Поттинджер. — Больше никаких переговоров! Готовимся к штурму города!

Грубый ответ варвара сильно расстроил воспитанного китайца.

По пути к трапу я из самых лучших побуждений тихо разжевал Вангу Ксу:

— Передай Киенгу, что у него есть шанс остаться без головы или, в лучшем случае, оказаться в ссылке, как Линь Цзэсюй, если он срочно не сообщит хуанди Айсиньгёро Миньнину, как на самом деле обстоят дела: что хунмао инцзипи захватят Наньцзин так же легко, как Чженьцзян, и что у вас всего несколько дней, пока они готовятся к штурму, чтобы заключить мирный договор, поторговавшись только по второстепенным пунктам. Иначе после захвата Южной столицы варвары пойдут на Северную, и тогда казнены будут все, кто не смог предотвратить это, и ты в том числе.

— Благодарю вас, господин Хо Уп! — низко поклонившись, произнес Ванг Ксу и медленно, неумело спустился по штормтрапу на плот из толстых желтоватых стволов бамбука, ошвартованный к левому борту линейного корабля.

С другой стороны плота стояла четырехколесная джонка, на которой посол прибыл на переговоры. Британцы уверены, что именно у них позаимствовали китайцы гребные колеса для судов, как и компас, и ракеты, и порох… Разве что на счет фарфора, шелка и особенно чая имеют смутные сомнения.

84

Десятого августа британцы начали подготовку к штурму Нанкина. На этот раз, учтя предыдущий горький опыт, когда последние подразделения оказались на берегу уже после окончания сражения, не спешили, высаживая по бригаде в день. От местных жителей узнали, что маньчжурские кварталы находятся в юго-восточной части крепости, где и решили нанести главный удар, несмотря на то, что там самые высокие стены. Собирались заложить пороховую мину у ворот, благо трофейного пороха было много, и разнести их. Передовые дозоры донесли, что ворота открыты, через них снуют туда-сюда мирные жители.

Штурм был назначен на четырнадцатое августа. За пару часов до начало его к линейному кораблю «Корнуоллис», который переместился ближе к крепости и встал на якоря так, чтобы огнем бортовых пушек поддержать атакующих, подошла четырехколесная джонка с Ванг Ксу, который нижайше попросил подождать до следующего утра, когда Киенгу прибудет грамота от хуанди Айсиньгёро Миньнина с полномочиями заключить мир.

Переводчиком на этих и всех следующих переговорах был выздоровевший Джон Моррисон, которому Генри Поттинджер доверял больше, чем мне. Как оказалось, врач счел мою шутку народным китайским рецептом и сделал пациенту клизму из байцзю. То ли больной и так уже шел на поправку, то ли алкоголь помог, но через пять дней Джон Моррисон чувствовал себя хорошо и мог выполнять свои обязанности.

Две недели шло согласование каждого пункта, после чего двадцать девятого августа на борту семидесятичетырехпушечного линейного корабля «Корнуоллис» был подписан мирный договор между империй Таньчао и Соединенным королевством Британии и Ирландии. По нему победители получали в течение трех лет пятнадцать миллионов лянов серебра (около двадцати одного миллиона долларов), как компенсацию за военные расходы, сожженный опиум и долги британским купцам. На невыплаченную часть будут начисляться пять процентов годовых. Порты Кантон, Амой, Фучжоу, Нинбо и Шанхай становились открытыми для британских купцов, где они смогут торговать, чем захотят и с кем пожелают, выплачивая фиксированные пошлины, согласованные между правительствами двух стран. О торговле опиумом умолчали. Ее не разрешили, но и не запретили. Для наблюдения за соблюдения договора в каждый порт назначат британского консула, который будет решать спорные вопросы напрямую с местными властями. Остров Гонконг становился собственностью оккупантов. Все пленные с обеих сторон будут освобождены, а китайцы, служившие британцам — помилованы. После ратификации договора хуанди и получения первых четырех миллионов лян британцы покинут Нанкин и другие порты на реке Янзцы, оставив гарнизоны только на архипелаге Чусань и острове Гуланг возле Амоя до окончания всех выплат. Договоры были составлены в четырех экземплярах и попарно — китайская и британская версии — сшиты и переплетены в шелк золотого (имперского) цвета. После всех процедур на грот-мачте подняли желтый флаг империи Таньчао, а на бизани — Юнион Джек и дали салют из двадцати одной пушки.

В общем, Китай поставили на колени. Я знал, что вскоре то же самое с ним проделают американцы, французы, русские, немцы, японцы. Нынешняя правящая династия одряхлела, потеряла способность защищаться. В начале следующего века ее свергнут, а после Второй мировой войны власть захватят коммунисты — и начнется следующая династия. Сколько их уже было, сколько их еще будет…

Согласие хуанди Айсиньгёро Миньнина и первый транш прибыли пятнадцатого сентября, после чего Джордж Малкольм, секретарь Генри Поттинджера, лично повез договор на пароходе «Окленд» в Лондон на подпись королеве Виктории. Следом за ним двинулись и остальные корабли эскадры. Выйдя в море, парусники пошли галсами против последних потуг летнего муссона, а пароходы — напрямую, но не все. «Немезиду» отправили в Динхай, поэтому я перебрался на «Ариадну». Это единственный железный пароход, на котором по непонятным мне причинам не было старших командиров со свитами и имелась свободная койка для офицера. Все спешили вернуться в Гонконг, будто только там поверят, что война закончилась.

Обмен ратифицированными договорами состоится двадцать шестого июня следующего года в Доме правительства в Гонконге. Меня не побеспокоят, потому что к тому времени уже не буду находиться на службе у Джон-компани. Как мне расскажет Джон Моррисон, посчитавший меня своим спасителем и ставший заклятым другом, после обмена ратифицированными грамотами устроили пир, на котором Киенг, с виду очень серьезный и неглупый мужик, предложит Генри Поттинджеру обменяться миниатюрными портретами жен. Полученную подарок он нацепил на голову, чтобы закрепить дружбу между двумя семьями и двумя народами. Предполагаю, что он быстро нашел слабое место чванливых британцев и использовал стратагему «Прикинься безумным, сохраняя рассудок». Да и миниатюра, скорее всего, была не его жены. Маньчжуры быстро переняли у китайцев многовековой или даже многотысячелетний опыт по разводке тупых варваров.

85

Поскольку Гонконг официально стал территорией Мелкобритании, на острове начали действовать законы королевства. Генри Поттинджера теперь уже официально назначили губернатором. Появилась администрация с кучей чиновников. С одной стороны это было хорошо для меня, потому что они заполнили мои многоэтажные доходные дома и начали исправно доиться. С другой — новые участки земли под застройку теперь приходилось покупать и согласовывать с администрацией проект. Впрочем, свободной земли пока было много, цены низкие и сложные вопросы решались легко, за небольшую мзду. Это в будущем на острове не найдешь даже малюсенький участок, пригодный под застройку. В Гонконге я впервые увидел тротуары на уровне второго-третьего этажей домов, потому что ширины улиц не хватало для транспорта. Были выделены лишь небольшие площадки для трамвайных остановок. Это главный городской транспорт, который аборигены в шутку называли динь-динь. На нем можно было доехать в любую часть острова. Трамваи двухэтажные и очень комфортабельные. Билет стоил около тридцати американских центов. Детям за полцены. Я несколько раз прокатился на трамваях из конца в конец (час с небольшим), любуясь урбанистическими пейзажами со второго этажа. Единственный недостаток — лестница туда крутая и узкая, явно не для европейца средней комплекции, не говоря уже о толстяках.

Мы с Эмили решили воспользоваться строительным бумом в Гонконге, вложиться еще в пару многоэтажных домов, а когда он начнет спадать, продать все и уплыть в Британию или США. Пока не решили, куда именно. Я, конечно, предпочел бы поселиться в каком-нибудь северном штате, где нет классовых и расовых недоразумений, и заодно проверить, если доживу, смогу ли поучаствовать в Гражданской войне против себя самого? Моей жене хотелось вернуться на родину. Она ведь теперь во втором браке, приличная женщина. К тому же, не бедная. Ее прямо таки распирало от эмоций, когда мечтала вслух, как приедет в гости к родителям на собственной карете и утонет в зависти подружек.

Как это обычно бывает, денег на все мои проекты не хватало. Цены на опиум упали, навар перестал быть фантастическим. Возникла и еще одна проблема: Поль Фавро решил уйти на собственные хлеба. Как член экипажа, он имел право бесплатно провозить определенное, зависящее от должности количество груза и самостоятельно продавать его. Само собой, когда он был капитаном, появлялась возможность обойти ограничения. В итоге за время службы на меня француз накопил достаточно денег, чтобы заказать у Педро Косты собственную шхуну. Он еще в прошлом году предупредил меня, что сделал заказ португальцу, а я не учел, что время имеет дурную привычку лететь намного быстрее, чем нам хочется, и не подыскал замену Полю Фавро. Адру Переш был слишком молод и недостаточно опытен, чтобы доверить ему «Мацзу». Пришлось самому стать капитаном. Чему я был рад, потому что размеренная семейная жизнь начинала утомлять.

Продавая опиум, привезенный Полем Фавро последней ходкой из Калькутты, я сообщил своим постоянным покупателям, что следующий рейс сделаю сам. У Бо и Мань Фа никак не отреагировали. Им было без разницы, кто привозит товар. Зато у Бао Пына появилось интересное предложение. Точнее, он и раньше, с год назад, предлагал мне, но я отказался, потому что не был уверен, что Поль Фавро справится. Его знание китайского языка ограничивалось полусотней самых распространенных слов. У французов врожденный лингвистический кретинизм, выросший на национальной мании величия. Они уверены, что каждый приличный человек обязан говорить на их языке, а с неприличным говорить не о чем.

Бао Пын предложил мне привозить опиум не в Гонконг, а на маленький остров Хайвл, находящийся в Бохайском проливе, рядом с северным берегом полуострова Шаньдун. Земли там не лучшие для сельского хозяйства, поэтому места тихие, малолюдные, если такое слово вообще применимо к Китаю, начальство не лютует, берет на лапу скромно. Хакка обосновались на Хайвле, когда Линь Цзэсюй начал бороться с наркотрафиком, а потом Жемчужную реку, защищаясь от британцев, перекрыли плотами. На острове устроили перевалочную базу для доставки опиума в расположенный сравнительно неподалеку Бэйцзин, где много богатых клиентов. Трем шхунам, принадлежавшие хакка, стремно было появляться возле столицы, где их могли принять за принадлежавшие европейцам и сперва потопить, а потом уже разбираться, поэтому разгружалась на Хайвле, и товар небольшими партиями отвозили на маленьких джонках в столицу, спрятав под вяленой рыбой. Поскольку «Мацзу» похожа на них, прикормленные китайские чиновники не поймут, что прибыло другое судно. Впрочем, они получали достаточно, чтобы не совать нос в чужие дела. Бао Пын предлагал по десять долларов за фунт, что было на три-четыре дороже, чем в Гонконге. И я согласился, чтобы побыстрее нарубить бабла. Хочешь рассмешить жену, расскажи ей о своих планах разбогатеть.

86

Если раньше я буквально летел в Калькутту, то теперь город показался мне вонючим и скучным. Впрочем, первый пункт был и раньше, просто я не обращал на него внимание. Здесь цены на опиум наоборот подросли, потому что сильно увеличился спрос. Все, кто имел желание и возможность, везли наркоту в открытые для свободной торговли порты Китая. Индийские крестьяне, позабыв о выращивании риса и других злаков и овощей, дружно занялись маком. Наверное, это и будет главной причиной Великого голода, который, как я помню, унесет несколько миллионов жизней.

Загрузив полные трюма, медленно, галсами повел шхуну «Мацзу» против ветра к Малаккскому проливу, который миновали в полборта, быстрее. После Сингапура подняли все паруса и, подгоняемые летним муссоном, полетели к острову Гонконг. Это будучи наемным капитаном следовал без остановок, куда прикажут. Сейчас я судовладелец, поэтому могу тормознуться дня на три, чтобы проведать семью, разгрузиться с женой, проверить, как идут дела. Заодно повидался с Бао Пыном, подтвердил, что отвезу опиум на остров Хайвл. Он пообещал, что меня будут ждать.

Во время перехода туда старался вести шхуну на таком расстоянии от берега, чтобы не была видна, особенно после того, как миновали архипелаг Чусань. Дальше начинались территории пока не битых европейцами патриотов, которые могли напасть на шхуну. Наверное, я переоценил агрессивность китайцев, потому что изредка попадавшиеся нам джонки сами меняли курс и уматывали к берегу, подальше от беды.

Остров Хайвл оказался скалистым. Мест, пригодных для сельского хозяйства мало, поэтому основным занятием аборигенов было рыболовство. На острове всего одна рыбацкая деревня и несколько хуторов в один-два дома в глубине него. Значительную часть населения составляли хакка, которые, как я понял, стали здесь титульной нацией, обеспечившей хорошим заработком всех остальных. Зато неприлично много было чаек, которые гнездовались на скалах. Довольно наглая птица. Ворона в сравнение с чайкой выглядит мелкой пугливой воровкой.

Я поставил «Мацзу» на якоря возле восточной стороны острова. К борту сразу причалили две восьмивесельные джонки. На борт поднялся сутулый пожилой китаец Бао Лао, с которым я пересекался в Гонконге. Он в то время командовал одним из «взлетающих драконов». Мы расположились под навесом на полуюте, выпили зеленого чая, постучав пальцами по столику, обменялись новостями. Я рассказал, что британцам вломили в Афганистане, уничтожив шестнадцать тысяч человек, только один спасся, чем сильно порадовал своего собеседника.

Затем приступили в выгрузке товара. Джонки были намного меньше «драконов», поэтому процесс шел медленно. Знал бы, что ждет впереди, выделил бы в помощь свой рабочий катер.

Я метеозависимый, чутко реагирую на смену погоды, перепады атмосферного давления. Проснувшись утром, с трудом выбрался из деревянной кровати с бортиком, который не давал вывалиться во время шторма. Вышел на палубу и заметил, что мои матросы тоже тормозят. Значит, атмосферное давление падает. К тому же, на юге появились низкие темные тучи, которые часто, но не всегда, являются обязательной составляющей тайфуна.

В трюмах осталось груза всего ходок на десять, поэтому я приказал Бао Лао, который привез последнюю часть серебра за товар, чтобы матросы с джонок не относили опиум на склад — большой сарай под скалой, а выгружали на берег и сразу плыли за следующей партией. Перенесут потом.

— Иначе нас здесь прихватит тайфун, — объяснил я, показав на темные тучи, ползущие в нашу сторону.

Последняя джонка с грузом отошла, когда ветер начал разгоняться и уплотнятся. Во время тайфуна складывается впечатление, что воздух становится твердым. К тому времени на шхуне всё уже было закреплено по-походному, оставалось только накрыть лючины второго трюма толстым просмоленным брезентом, который ветер вырывал из рук дюжины матросов. Остальные быстро выбирали второй якорь. Как только он оторвался от грунта, нас медленно понесло на северо-северо восток, в Западно-Корейский залив. С кормы стравили все имеющиеся длинные тросы, чтобы удерживали ее против ветра. После чего я приказал членам экипажа прятаться и молиться. От нас больше ничего не зависит. Надеюсь, тайфун выдохнется раньше, чем выкинет нас на берег. Если бы ветер не менялся, то могли бы оказаться в Корее, но он будет заходить против часовой стрелки, поэтому будем крутиться в одном районе, правда, довольно большом. Западно-Корейский залив относительно длинный и широкий, так что места должно хватить.

На всякий случай я приготовился к перемещению. Вполне возможно, что наделал в этой эпохе достаточное количество дел, добрых и не очень, пора в следующую. Жаль, что окажусь в Корее или Китае. Хотелось бы попасть в более привычные места. Впрочем, деньги у меня есть. Если не окажусь в слишком уж глубокой древности, как-нибудь доберусь до Европы.

Я вытряхнул из походного кожаного мешка всё содержимое, чтобы найти и забрать золотую статуэтку богини Мацзу и добавить к ней столько серебра, чтобы не утопили меня. Эти два металла во все времена пользуется спросом. Я забыл выложить статуэтку Мацзу из мешка, когда вернулся на судно в Гонконге. Подумал, что, может, из-за этого нас и прихватил тайфун. К моему удивлению, не нашел ее. Последний раз видел, когда прибыл домой и вывалил из мешка вещи, чтобы их постирали. Эмили забрала статуэтку и пообещала вернуть, когда отправлюсь на судно. Надеюсь, что злого умысла не было, а просто забыла. Настроение у меня испортилось окончательно.

Колбасило нас сильно. При свете подвесной масляной лампы, которая мотылялась без какой-либо системы, я лежал в кровати в спасательном жилете и с флягой с вином, разбавленным водой, и кинжалом на ремне, а под рукой находились сагайдак, сабля в ножнах и кожаный мешок с драгоценными металлами, провизией и предметами первой необходимости. Наблюдал, как по переборкам и подволоку метались пятна тени и света, будто играли в пятнашку, и копил силы, ожидая, когда придет время их расходовать. Спустить шлюпку вряд ли получится. Значит, придется бултыхаться в воде. Вполне возможно, что очень долго. В Желтом море вода, конечно, теплая, градусов двадцать пять или даже выше, но на собственном опыте знаю, что часа через три-четыре начну замерзать.

Первый удар был слабый, я даже подумал, что это всего лишь волна долбанула по днищу. Затем шхуна приподнялась и грохнулась во второй раз с такой силой, что затрещали ломающиеся доски. Несмотря на вой ветра, я услышал, как в пустой трюм вливается бурный поток. Вот и приплыли.

Я выбрался из кровати, снарядился в путь. Сделал шаг в сторону входной двери — и тут последовал третий удар, в результате которого меня сбило с ног, влетел лбом в торец столешницы. Из глаз сыпанули искры. Боль была такой резкой, что я перешел на родной язык. Успокоившись, поднялся и толкнул дверь. За пределами каюты было темно, и ветер буквально сбивал с ног. Шхуна медленно кренилась на левый борт. Матросы-китайцы отвязывали рабочую шлюпку, надеясь спустить ее на воду. Дверь в каюту Адру Переша была нараспашку, а он сам куда-то пропал. Я собирался подойти к шлюпке, но вдруг боковым зрением увидел слева белесый силуэт, похожий на женщину, которая начала оборачиваться на зов сзади и в такой позе продолжила скользить влево, за корму тонущей шхуны. Я последовал за ней, взобравшись на планширь и прыгнув в воду. Когда вынырнул, ветер уже начал стихать. Шхуны рядом не было. С тайфуном зашел в эту эпоху, с тайфуном вышел.