— Три короля один раз, — объявил юный проходимец.
И, бросив беглый взгляд на комиссара, собиравшего кости, добавил:
— Ваш ход, господин Мегрэ!
Тому выпало две девятки и одна десятка. Он спросил, вновь начиная игру:
— Разве ты меня знаешь?
— Страна должна знать своих героев, не так ли? — сладко пропел юноша. — Три валета! Вы пасуете? Что вы пьете? Там, наверху, вам, должно быть, не предложили ничего путного? За исключением приторного вина, похожего на смородиновый сироп.
В подобном случае не оставалось ничего другого, как сохранять хладнокровие и особенно не показывать, что злишься. Мегрэ продолжал курить свою трубку короткими затяжками и взял старую спичку, поскольку его партнер с ангельским видом открыл три дамы.
— Вы и вправду не помните меня? Стоило тогда допрашивать меня однажды ночью с девяти часов вечера до пяти часов утра!
Он становился все более и более веселым. У него была симпатичная рожица, и он об этом знал. Но самое главное, он так простодушно улыбался, когда хотел, что было трудно прийти в ярость.
— Кокаиновое дельце… До вас еще не дошло? Несколько лет тому назад… Я служил посыльным в Сели, что находится на улице Пигаль, а вы непременно хотели выбить из меня признание… Три короля два раза! Великолепно. Хорошо. Две девятки… Передайте мне спичку.
И, заказав с таким же беззаботным и радостным видом аперитив, он пошел в атаку:
— Ну, что вы скажете о бабенке?
В бистро почти не было посетителей. Только лишь один пьянчужка упрямо продолжал сражаться с игральным автоматом, а хозяин пользовался этим и наливал в стакан вино с осадком.
— Вам следовало просечь момент с первой минуты, разве я не прав?
Вот уже более четырех лет Мегрэ не слышал блатного жаргона, и у него почти что возникло желание улыбнуться, как это случается со ссыльным, встретившим земляка.
— При всем моем уважении к вам, между нами говоря, я надеюсь, что вы не дали себя окрутить?
Требовалось дать ему выговориться. Чтобы выиграть время, Мегрэ мог либо потягивать пиво, либо вытряхивать трубку и набивать в нее новый табак.
— Я предполагал, что она со дня на день выкинет фортель. Подобные припадки вырисовываются заранее. Но я никогда не предполагал, что она потревожит столь большую шишку, как вы… Будьте осторожны, господин Мегрэ! Вы принимаете даму за валета… Четыре валета! Вы пасуете?
Он подбросил кости.
— Четыре короля! Вам не везет, однако! Чтобы уж закончить с бабенкой, то это не ее вина, что она немного со странностями, как говорится… Еще в детстве ее лечили по поводу лунатизма… — И, взглянув на дверь, он воскликнул: — Гляди-ка! А вот и ваш коллега… будет лучше, если я вас оставлю вдвоем.
Он стушевался перед Жеромом Лакруа, который только что вышел из такси и входил в бистро. Мужчины пристально поглядели друг на друга, причем юный проходимец по-прежнему обезоруживающе улыбался, а полицейский с набережной Орфевр нахмурил брови.
— Здравствуйте, дядюшка… А что здесь делал этот тип?
— Кто он?
— Малыш Луи… Вы должны были его знать, когда он служил посыльным в ночных кабаре Монмартра… Тип, который считает себя весельчаком и которого я рано или поздно застукаю…
Жером Лакруа, поступивший в уголовную полицию по протекции Мегрэ, был высоким костлявым юношей, с густыми волосами и упрямым характером. У него был длинный нос, маленькие глаза, огромные руки и ноги.
Его считали грустным, настойчивым, готовым лучше отдать себя на растерзание, чем пренебречь малейшей крупицей своего долга.
— Садись сюда в уголок, сынок! — промолвил Мегрэ, выбрав столик, оттуда он мог видеть № 67-а. — Ты знаком с его сестрой?
— С чьей сестрой? Малыша Луи? Действительно, я как раз заходил к ней на днях.
Мегрэ не подал виду, но новость не доставила ему удовольствия.
— Речь идет о мадемуазель Берте?
— Да. Портниха, живущая напротив… Тетушка хорошо себя чувствует?
— Ты меня об этом уже спрашивал по телефону…
— Правда… Прощу прощения…
— Что из себя представляет эта мадемуазель Берта?
И Мегрэ с некоторым удовлетворением констатировал, что племянник затрудняется ответить.
— Она портниха.
— Ты об этом только что сказал.
— Она любовница некого Альбера Марсинелля, которого мы разыскиваем за убийство сержанта муниципальной полиции на бульваре Бомарше…
— Это все?
— Честное слово, это все, что я смог выудить. Она ведет размеренный образ жизни. Сведения, полученные от консьержки, превосходны. Помимо этого Альбера, она никогда не принимает у себя мужчин, даже своего брата, которого она выставила за дверь раз и навсегда… Но…
Действительно… Ведь вы приехали в Париж не из-за нее?
— Напротив!
Удивленный Жером принялся размышлять, уставившись в рюмку. Он не понимал, каким образом эта история могла заинтересовать его дядю, который отказывался утруждать себя и более серьезными делами.
— Знаете… По моему разумению… Мы сцапаем его со дня на день, и со всем будет покончено… Закоренелый подлец, который не стоит того, чтобы тратить на него время… Мы повсюду разослали его описание, и меня удивит, если…
— Тебе следовало бы поместить объявление в «Энтран».
Решительно, Жером понимал все меньше и меньше.
— Объявление, чтобы его найти?
— Запиши текст: «Альбер, среда, 3 часа 17 минут». Позаботься, чтобы на вокзале Кале в это время находился полицейский… Если наш Альбер там…
— Это все?
— Это все.
— Вы полагаете, он там будет?
— Ставлю один против десяти, что нет.
— И тогда?
— И тогда ничего! Поцелуй от меня жену и сына. Конечно, если появится что-нибудь новенькое, было бы любезно с твоей стороны позвонить мне в гостиницу «Конкарно». Это через три дома отсюда…
— До свидания, дядюшка.
И Мегрэ оплатил заказ. Чувствовал он себя гораздо более уверенно, нежели утром, поскольку ему казалось, что дело сдвинулось с мертвой точки.
В общем и целом, если описать его впечатление, то с одной стороны, со стороны полиции, все было слишком просто, и слишком сложно с другой стороны, то есть со стороны мадемуазель Берты. Неподалеку отсюда располагался небольшой ресторан для водителей с двумя столиками на террасе, и поскольку один из них был свободен, то он присел за него и обнаружил в меню одно из своих любимых блюд — фрикандо с щавелем.
В воздухе так пахло весной, а порывы ветра были настолько теплыми и ароматными, что, не без помощи божоле, кровь ударяла в голову и возникало желание поваляться на траве, прикрыв лицо газетой.
В два часа Мегрэ пришел в гостиницу «Конкарно» и не без труда получил комнату на пятом этаже, окна которой выходили на улицу, прямо на балкон мадемуазель Берты.
Подойдя к окну, он чуть было не покраснел, поскольку девушка примеряла платье клиентке, а та стояла полураздетая в голубоватой полутьме.
Он несколько раз спрашивал себя, уж не делает ли она это нарочно и даже не заметила ли она его в окне. Но разве температура воздуха не объяснила причину, по которой девушка оставила окно распахнутым настежь?
Мегрэ не сводил, так сказать, с нее глаз, и в его позе не было ничего противоестественного.
Закончив примерку первой клиентке, она терпеливо стала заниматься голубым платьем, вынимая одну за другой булавки изо рта и подолгу стоя на коленях перед манекеном, обтянутым черным полотном. Затем она налила себе стакан воды, села за машинку, подняла голову, так как в дверь постучали, и приняла вторую клиентку, которая принесла ей отрез. С наблюдательного пункта Мегрэ можно было почти что догадаться о словах по движениям губ, и он понял, что они обсуждали цену и что в конце концов клиентка уступила.
Только около четырех, часов Мегрэ надумал предупредить жену, что он не вернется домой ни нынешним вечером, ни, возможно, в ближайшие дни. Он позвонил горничной, отдал ей телеграмму и воспользовался моментом, чтобы заказать бутылку пива, поскольку сыр бри, который он съел вместе с фрикандо, вызывал у него жажду.
— Либо у этой девушки огромная сила воли, — порой бурчал он себе под нос, грызя свою трубку, — либо же…
Что либо же? Зачем он взялся за этот каторжный труд?
Почему не уехал с одиннадцатичасовым поездом, почему пренебрег мимолетным желанием так поступить?
Предположим, она говорит правду, поскольку все обстоятельства позволяют предположить подобное.
Да! Если дело обстоит таким образом, то что он станет делать? Играть в ангела-хранителя, подражая частным американским детективам, которые сопровождают нянек и детей, чтобы защитить их от гангстеров?
Это может длиться долго. Похоже, что Альбер не торопится возвращаться в Париж, чтобы убить свою любовницу, а Мегрэ внезапно вспомнил, что он даже не знает, как тот выглядит.
А если это ложь? Зачем тогда потребовалось взывать к его помощи? Зачем надо было тащить его в этот мелкобуржуазный уголок Парижа в то время, когда ему так спокойно жилось в провинции?
Он оставил свое тяжелое пальто в комнате, спустился и зашел к консьержке № 67-а.
— Мадемуазель Берта у себя?
— Конечно… Я даже хожу для нее за покупками, ведь у нее столько работы… Не будете ли вы так добры передать ей это письмо, раз уж поднимаетесь к ней?
Он узнал почерк Альбера и увидел марку с булонским штемпелем.
— Итак! — ворчал он, взбираясь по лестнице, отвечая таким образом на замечание, которое он себе сделал.
Он постучал. Ему пришлось немного подождать на площадке, а когда дверь открыли, то он был вынужден пройти на кухню, поскольку еще одна клиентка делала примерку. Кухня была такой же чистой, как и остальная квартира. В углу стояла начатая бутылка белого бордо и грязная тарелка. Он услышал:
— Немного более приталенное… Да… Так… Это всегда молодит… Когда будет готово?
— В следующий понедельник…
— Вы не могли бы пораньше?..
— При всем своем желании нет… В этом сезоне все клиентки торопятся…
Затем мадемуазель Берта вызволила его с грустной улыбкой.
— Вот видите! — сказала она. — Я делаю невозможное, чтобы сохранить хорошую мину при плохой игре. Нужно, чтобы жизнь продолжалась, несмотря ни на что. Но вам известно, как мне страшно! Или, вернее, как мне было страшно, ибо с тех пор, как вы рядом…
— У меня для вас письмо…
— От кого?
Он протянул ей письмо. Она прочитала его. Ее губы задрожали. Затем она отдала ему письмо назад.
«Моя старушка!
У меня начинают гореть уши. Я тебя предупреждаю, что терпение мое лопается. Я не решаюсь беспрерывно оставаться в Кале, где в конце концов меня схватят. Я все время перемещаюсь с места на место. Сегодня я обедал в Булони и до сих пор не знаю, где остановлюсь на ночлег. Но я знаю, что, если ты не приедешь, я сделаю то, что обещал, и пусть меня сцапают!
Решать тебе.
Альбер».
— Вот видите! — с отчаянием сказала она.
— Что об этом думает ваш брат?
Она не вздрогнула, не выказала удивления, а только еще больше опечалилась.
— Он беседовал с вами?
— Мы вместе пили аперитив.
— Было бы лучше, если бы я рассказала вам обо всем сегодня утром… Не то чтобы он был так уж испорчен… Но он с юных лет был предоставлен самому себе… Он хочет походить на апаша, в то время как не способен и муху обидеть… Тем не менее я была вынуждена запретить ему ходить сюда из-за его вида…
— …Тем не менее точно так же вы мне солгали сегодня утром…
— Я испугалась, что вы подумаете такое…
— Какое такое, например?
— Не знаю… Что мы с ним одного поля ягоды!.. Вероятно, вы бы отказались мне помогать. — Она показала на письмо: — Вы читали… Оно отправлено вчера… Нет доказательств тому, что с тех пор он не сел на поезд.
Начинала спускаться прохлада, и солнце садилось за домами. Мадемуазель Берта закрыла балконную дверь и повернулась к Мегрэ:
— Хотите чаю?.. Нет?.. Как видите, я работаю… Я всегда работала одна, чтобы создать себе положение… Когда я встретила Альбера, то решила, что пришло счастье…
Она подавляла рыдания, машинально расправляла концы тканей, лежавших в беспорядке.
— У вас есть подруга? — спросил он, рассматривая фотографию молодой блондинки, стоящую на камине.
Она проследила за его взглядом.
— Я дружила с Мадленой… Но она вышла замуж…
— Вы не встречаетесь больше?
— Она живет в провинции… Ее муж — важная шишка… Альбер для меня был…
— Вы не могли бы мне дать его фотографию?
Она ни минуты не колебалась.
— А ведь и правда, вы же не узнаете его при встрече! — заметила она. — Минутку! У меня есть фотография, снятая в Сен-Мало… На пляже…
И она вытащила ее из супницы, которая решительно служила ей шкатулкой. Это был маленький отпечаток, который обычно делают на пляжах. Альбер, в белых брюках, с обнаженными руками, в полотняной кепке на голове, походил на всех молодых людей, которых можно встретить на берегу моря. Что касается мадемуазель Берты, то она прижалась к нему, боясь потерять свое счастье.
— Темно, правда? Как только заходит солнце, в квартире становится очень темно. Я зажгу свет…
Едва она дотронулась до выключателя, как в дверь постучали. Это консьержка принесла корзину с провизией.
— Вот, мадемуазель Берта…
— Поставьте все это на кухне, госпожа Морин…
— Салат просто восхитителен… Но что касается швейцарского сыра, то я была вынуждена…
— До скорого свидания!..
Когда они вновь остались одни, она села, вдела нитку в иголку, надела наперсток.
— А что вам сказали в полиции? Я надеюсь, что вы им не рассказали о письме?
Он нарочно медлил с ответом, и она подняла глаза, заговорив более быстро:
— Извините меня, но я не слишком хорошо знаю, как протекают подобные дела… Когда я вам писала… Я полагаю, что, поскольку я вас вызвала, то вы нечто вроде адвоката, не так ли?
— Что вы хотите этим сказать?
— Существует профессиональная тайна… Я вам рассказала обо всем… Я показываю вам письма… О! Мне будет все равно, если его арестуют. Это единственный способ успокоить меня! Но я не хочу, чтобы это произошло из-за меня… Таким образом, если сейчас его разыскивают в Кале и Булони…
Он не приходил ей на помощь. А она уже не знала, как выкрутиться. С чрезмерным усердием она сметывала низ платья.
— Что бы вы предпочли? — медленно спросил Мегрэ.
— Простите?
— Чтобы его арестовали или чтобы он перешел границу?
Она спокойно взглянула на него. Ее глаза излучали доверие.
— А что вы об этом думаете? Что с ним произойдет, когда его арестуют? Что ему грозит на самом деле?
— Если это доказано… Ну, если он стрелял, то ему грозит, само собой разумеется, гильотина.
Она отвернулась, прикусила губы.
— Тогда… Я предпочитаю, чтобы он перешел границу… Хотя в один прекрасный день он вернется за мной… А если я откажусь последовать за ним, то он…
Мегрэ держал в руках фотографию двух влюбленных.
С особым вниманием он изучал лицо молодого человека, довольно заурядное лицо, обрамленное кудрявыми волосами.
— Без сомнения, вы сами ему не писали…
— Да как я могла писать, когда я не знаю адреса?.. И что я могу ему сказать?..
Было трудно представить себе, что вот-вот разразится драма, больно уж атмосфера была миролюбивой. Мегрэ вполне мог представить себе, что находится дома, рядом с госпожой Мегрэ, которая штопает чулки или шьет, ибо царило такое же спокойствие, лился такой же рассеянный свет, те же самые предметы стояли на своих местах и сверкала та же самая чистота.
Единственное различие заключалось в том, что мадемуазель Берта была моложе, миловиднее и одета с кокетством хорошего вкуса.
— Ему никогда не случалось ночевать здесь? — спросил он, только лишь бы не молчать.
И она ответила с пикантной наивностью:
— Ни одной ночи…
— Из-за консьержки?
— И соседей. Рядом проживает старая пара, помешанная на приличиях. А на третьем этаже жила молодая женщина, которая много принимала, так они написали владельцу, чтобы он отказал ей…
Она вновь вспомнила о своей роли хозяйки дома:
— Вы действительно ничего не хотите? Что вы обычно пьете?
— Ничего не нужно, уверяю вас… Я начинаю думать, что ваши страхи напрасны…
Теперь он прохаживался, как это обычно делал во время какого-нибудь допроса у себя в кабинете на набережной Орфевр в те времена, когда он был еще комиссаром Мегрэ. Он машинально дотрагивался до всего, теребил разные предметы, играл с булавками, лежащими в фарфоровой чашке, переставил супницу прямо на середину буфета.
— …По-моему, когда он увидит, что ему не на что надеяться, то он попытается перейти бельгийскую границу, и со всем будет покончено…
— Вы полагаете, ему удастся?
— Как сказать. Очевидно, что все таможенники и полицейские имеют его описание. Но он может пройти по тропе контрабандистов…
— А это легко?
— Наоборот, я полагаю, что это очень трудно, поскольку через этот участок идет широкомасштабная контрабанда табака… Ну же! Признайтесь, что вы до сих пор его любите…
— Нет!
— Тем не менее вы заплачете, узнав о его аресте…
— Но ведь это так естественно!.. Вот уже десять месяцев, как…
— Давнишняя связь, конечно!.. — вздохнул он не без волнения. — А теперь я вас покину…
— Уже?
— Не бойтесь! Я совсем рядом! Как раз напротив, на пятом этаже гостиницы «Конкарно»… Признаюсь, я видел ваших клиенток в комбинациях и даже одну без комбинации…
— Я не знала…
Он пожал мягкую потную руку мадемуазель Берты.
— Я доверяю… — выдохнула она с некоторой грустинкой. — Это первая ночь, когда я буду спать спокойно.
На узкой лестнице Мегрэ выглядел неуклюжим гигантом. На улице, где было еще светло, он почти столкнулся с малышом Луи, который насмешливо приложил руку к своей светло-серой фетровой кепке, прозубоскалив:
— Прошу прощения, господин комиссар…
У Мегрэ резко испортилось настроение. Он чувствовал себя так, словно на него вылили ушат грязи. Ему хотелось во что бы то ни стало покончить с этим делом, а особенно выйти из нелепой ситуации, в которую он попал.
— Гляди-ка, это ты…
— Хотите взять реванш в костяном покере? К вашим услугам…
— А что ты скажешь, если мы совершим небольшую прогулку на набережную Орфевр?
— Это несложно…
— Ну так вот! Сложно или нет, но мне хотелось бы, чтобы ты последовал туда за мной и чтобы ты ответил на некоторые вопросы, которые задаст тебе инспектор Лакруа…
Малыш Луи отнюдь не пришел в восторг.
— Поедем на метро? — спросил он.
— Мы возьмем такси…
Мегрэ никогда не попадалось столь смехотворное дело, и он думал, что если бы госпожа Мегрэ увидела бы его несколько минут тому назад в квартире мадемуазель Берты, то она бы с трудом поверила, что он там находился по долгу службы.
Да он и сам плохо в это верил!
— Садись! На набережную Орфевр!.. Да, в контору…
Жером выбьет признание у этого чересчур непочтительного малыша Луи, а там будет видно, во что выльется дело.
Что касается мадемуазель Берты, то с трудом верилось, что она подвергается реальной опасности, учитывая тот факт, что Альбер по-прежнему скитается между Кале и Булонью.
— Дорога тебе известна… Направо теперь… Последний кабинет в конце коридора…
Кабинет, который Мегрэ занимал в самом начале своей карьеры, когда в здании еще не было электричества.
— Подожди минутку…
Жером трудился над составлением рапорта.
— Ты не хочешь допросить с пристрастием постреленка, которого я привел? Он знает гораздо больше, чем делает вид…
— Хорошо, дядюшка.
Постреленок, как обычно, хорохорился и нарочно не снимал шляпу. Он позволил себе закурить сигарету, но Мегрэ вытащил ее у него изо рта.
— Скажи, малыш… Не хочешь ли ты мне рассказать, где ты был ночью, когда ограбили магазин на бульваре Бомарше?
— А что это за ночь?
— Ночь с понедельника на вторник…
— Какого месяца?
Он валял дурака. Мегрэ почти жалел время, которое можно было потратить для того, чтобы научить его быть серьезным, чтобы наступить ему на любимую мозоль.
— Где же я был?.. Подождите… Должно быть, давали Марлен Дитрих в киношке на улице Рошуар…
— Потом?
— Потом?.. Потом был мультфильм и штука о растениях, которые растут на морском дне…
Жером обладал долготерпением для того, чтобы вести допрос часы напролет. Мегрэ же был сыт по горло.
— Остался доволен?
— Чем?
— Штукой.
— Какой штукой?
Еще немного — и экс-комиссар ударил бы малыша Луи кулаком в лицо. Но Мегрэ вовремя сдержался.
— У тебя есть алиби?
— Хорошее! Я спал…
— Ты был в кино или ты спал?
— Сначала я был в киношке… Потом я спал…
Мегрэ встречал и не таких, но у него не было никаких полномочий, а его племянник не выглядел столь уверенным.
— А ты, случайно, не тот ли четвертый, которого не нашли?
Постреленок торжественно плюнул на пол и изрек:
— Клянусь!
В этот момент зазвонил телефон. Жером взял трубку, нахмурил брови.
— Что вы говорите?.. Вы уверены?..
Он положил трубку, встал. Он не знал, что делать с малышом Луи, оставил его в своем кабинете и увлек Мегрэ в коридор.
— Звонили из дежурной полицейской части. Они сообщили, что совершено нападение на женщину с пятого этажа…
— 67-а на улице Коленкур, — закончил его дядя.
— Да. Консьержка заявляет, что она видела, как выходил человек, истекающий кровью… Лестница была вся в крови… Что будем делать с ним?
Ибо Жером, питавший почтение к уставу, весьма тяготился малышом Луи, который находился здесь не вполне законно.