Мадлен. Пропавшая дочь. Исповедь матери, обвиненной в похищении собственного ребенка

18 ОТПОР

В понедельник утром, едва проснувшись, мы стали думать о стоящей перед нами неотложной задаче. На нас был повешен ярлык arguidos, в прессе нас так и называли — подозреваемые, из-за чего у многих сложилось впечатление, что мы действительно в чем-то виноваты, поэтому, прежде чем продолжать искать Мадлен, нам нужно было как можно скорее обелить наши имена. Пока власти и простые люди будут подозревать нас в том, что мы причастны к исчезновению нашей дочери, кто станет искать ее? Нас очень угнетало то, что нам придется тратить свое время, физические и душевные силы еще и на это, когда о Мадлен по-прежнему не было никаких вестей.

Внимание СМИ к нам было громадным. Подстегивала его необычность ситуации: родители, организовавшие международную кампанию по поиску пропавшего ребенка, обвиняются в сокрытии тела этого ребенка. Это было отвратительно, потому что основанием для этих домыслов стала ложь. Мы прекрасно понимали, как все это происходило: португальские газеты публиковали информацию, полученную по своим каналам в полиции, а остальные газеты ее подхватывали и тиражировали. Тот факт, что нам присвоили статус arguidos, должно быть, служил оправданием для тех, кто этот делал. Вред это причиняло огромный. Мы чувствовали себя так, словно вообще не имели права голоса. Мы как будто снова переживали 3 и 4 мая.

Мы, как и Роберт Мюрат, будем оставаться arguidos до тех пор, пока кому-то не предъявят обвинение или дело не будет закрыто. Согласно новому уголовному кодексу, следствие не могло продолжаться дольше восьми месяцев, но полиция или прокурор могли потребовать продления срока, если считали это необходимым. Это означало, что жить с этим нам придется еще долго.

Несколько следующих недель мы только то и делали, что разговаривали по телефону, рассылали письма, ездили на встречи. Все это перемежалось часами, проведенными в кабинете перед монитором компьютера за сбором информации. Мы работали по шестнадцать часов в сутки и часто ложились — даже не ложились, а падали на кровать от изнеможения — часа в два ночи. Мы редко выходили из дома, разве что для того, чтобы с кем-нибудь встретиться или погулять с детьми в парке. Еще нам удавалось втискивать в наш напряженный график короткие, освежающие голову пробежки и посещение местной церкви. Нас отвлекало и то, что пора было приучать Шона и Амели пользоваться горшком, что оказалось нелегким делом.

Нам предстояло принять много непростых решений, и это усиливало наши боль и тревогу. Любое предпринятое нами действие было необходимо предварительно как следует обдумывать. Поймут ли люди, почему мы так поступаем? Поддержат ли нас? Или же в нашем поведении СМИ опять найдут злой умысел, что снова увеличит количество клеветников?

Главными и самыми неотложными задачами для нас были обеспечение безопасности наших детей и других членов семьи, подготовка защиты с адвокатами и попытки заставить прессу прекратить публиковать лживую информацию.

Начали мы с того, что позвонили нашему семейному врачу. Мы хотели связаться с социальными службами, предваряя тот интерес, который они могли проявить к нам. В свете газетных публикаций и нашего статуса arguido, мы понимали, что власти под давлением общественности могут озаботиться благополучием близнецов. Все это было несправедливо и казалось каким-то безумным сном, но у нас не было выбора: мы вынуждены были противостоять натиску. Доктор пришел к нам в понедельник, и мы обговорили с ним сложившуюся ситуацию.

В газетах появлялись дикие истории о моей «хрупкой» психике, о моей «неспособности справиться» со своими «гиперактивными» детьми, о том, что у меня проблемы с приемом пищи и что я пачками глотаю успокоительное. Все это — совершенная чушь! Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что к нашему семейному врачу никто не обращался за информацией. Полицию наша медицинская история не интересовала, и никто у врача не спрашивал, здоровы ли мы, принимаем ли какие-нибудь лекарства, что мы за люди, что он думает о нас самих и о том, какие мы родители.

Через три дня мы встретились с социальным работником и местным чиновником из службы защиты детей. Общение было очень формальным, и хотя они старались держаться как профессионалы, было заметно, что разговор с нами им неприятен. Это нас не удивляло. Мы ожидали такого к себе отношения, принимали это и ничего не скрывали.

Местная полиция наведалась к нам в первый же день по приезде. Говорили в основном о нашей безопасности. Наш дом оснастили сенсорной сигнализацией. Если бы кто-нибудь проник в здание, сигнал поступил бы в полицейский участок, и полиция была бы у нас через считанные минуты. Также нам дали персональные сигнализации, которые мы должны были всегда носить с собой. Мой отец со своим другом нарастили на пару футов забор вокруг нашего сада, таким образом высота стены, защищавшей нас от потенциальных незваных гостей (в том числе и фотографов, которые уже дежурили вокруг нашего дома) достигла двенадцати футов. На все окна мы повесили жалюзи, чтобы хоть как-то оградить свою частную жизнь от посторонних глаз. Примерно через неделю «Контрол рискс» прислала к нам техника, который проверил наши телефоны и все комнаты на наличие прослушивающих устройств. Если бы мы могли вернуться обратно в май и увидеть, что с нами произойдет в недалеком будущем, мы бы решили, что попадем в иной мир.

Журналисты пару дней не отходили от нашего дома, но потом согласились переместиться в конец тупика. Там они дежурили на протяжении трех последующих месяцев. Где-то должен храниться целый архив великолепных фотографий, на которых я въезжаю в наш тупик и выезжаю на дорогу. Могу только догадываться, сколько неудобств постоянное присутствие прессы доставило нашим соседям. Впрочем, они вынесли это испытание стоически, и мы от них не видели ничего, кроме добра и поддержки.

И снова наши родственники, друзья и соседи пришли нам на помощь: они ходили в магазин, делая необходимые для нас покупки, и убирали в доме, стирали и гладили, проверяли почту и возились с детьми, а когда это требовалось, выслушивали наши жалобы и утешали нас в своих объятиях. Как и в Португалии, на Шоне и Амели, к счастью, этот полуорганизованный беспорядок не отразился, за что я не устаю благодарить судьбу. Они играли в доме и во дворе, в гостиной и в спальне, оставляя после себя разбросанные игрушки и эхо звонкого смеха. Но неприятная необходимость думать о защите не только отвлекала нас от поисков Мадлен, но и лишала возможности проводить достаточно времени с близнецами.

Мы пробовали специально отводить какие-то часы, чтобы сходить с ними в бассейн или посмотреть DVD, но это случалось гораздо реже, чем нам хотелось. Так что неудивительно, что поначалу они плохо спали и часто приходили в нашу спальню под утро. Мы не запрещали им забираться к нам на кровать. Приятно было ощущать их маленькие тела рядом, пусть даже в такой ранний час.

Во вторник, 11 сентября, в 8 утра мы провели «конференцию по телефону» с Майклом Капланом, Ангесом Макбрайдом и Жюстин. Было решено, что Жюстин и Ангес встретятся с редакторами ведущих изданий, и Ангес втолкует им, что не существует ни единого доказательства нашей причастности к исчезновению Мадлен.

Действия Ангеса и Жюстин не принесли результатов. Рассказы о собаках и крови, услышанные, как всегда, от анонимных «источников, близких к следственной группе», продолжали появляться в прессе, подкрепленные слухами о каком-то якобы найденном «клоке волос». Появлялись ошибочные сообщения о «стопроцентном совпадении» между образцами, взятыми из машины и ДНК Мадлен. Даже если бы это было правдой (а это не так), ДНК Мадлен могла попасть туда самым невинным образом, например с ее одежды, игрушек или других принадлежавших ей вещей.

Поскольку полного совпадения не было, мне самым вероятным (и наверняка более рациональным, чем предположение о том, что мертвое тело могло попасть туда через три недели после исчезновения) объяснением наличия некой ДНК в машине кажется то, что эта ДНК была моя, Джерри, Шона или Амели. Поскольку Мадлен, как и близнецы, унаследовала ДНК от Джерри и меня, структура ее ДНК сходна с нашей. Да только никому до этого, похоже, не было дела.

Однако, если судить по непрекращающемуся потоку трогательных писем, цветов и подарков, многие люди, по крайней мере, в Великобритании и Ирландии, смогли разглядеть истину сквозь стену лжи и домыслов. Для нас эти люди были источником силы и надежды. Благодаря им мы пережили самые тяжелые времена.

Не зная результатов заказанной судебной полицией экспертизы, мы были вынуждены провести собственное независимое исследование. Майкл и Ангес предложили нам провести весь комплекс исследований с «Рено Сценик», который мы оставили в Прайя-да-Луш у одного друга.

В тот же день Ангес вылетел в Лиссабон на встречу с Карлосом Пинто де Абреу, чтобы прояснить, каково с юридической точки зрения наше положение в Португалии. Тем временем к нам наведался Боб Смолл. Мы были ему рады, он славный человек. Боб всегда вел себя как настоящий профессионал, и тем не менее мы знали, что ему были небезразличны ни мы, ни Мадлен, ни правосудие. Многие думают, что этого можно ожидать от всех полицейских и людей, облеченных властью, но наш опыт свидетельствует об обратном. Боб был полон сочувствия к нам, однако же не мог ответить на некоторые наши вопросы («связан своим положением…» — говорил он), что нас, конечно, расстраивало.

«Как обидно! Интересно, когда запахнет жареным (хотя этим «жареным» и так уже несет со всех сторон), кто вытащит голову из песка и заступится за нас?»

Я занялась изучением подробного описания, сделанного в хронологическом порядке, всех наших действий с 3 мая, дня похищения Мадлен, по 7 сентября, когда нас объявили arguidos. Я записывала все это в своем дневнике, но в записях первых трех недель, до того, как я начала вести дневник, все еще оставались пробелы. Пришлось мне звонить всем друзьям и родственникам, которые бывали у нас в Прайя-да-Луш в тот период, и всем, с кем мы выходили тогда на связь, и расспрашивать их о том, что они помнят, чтобы услышать подтверждение достоверности собственных воспоминаний, уточнить даты и время и в результате заполнить пропуски. Было очень важно, чтобы мой отчет был максимально точным и полным.

В последующие три недели почти все время уходило на это. Раньше Джерри всегда посмеивался над моим педантизмом, дотошностью и склонностью к перфекционизму, но теперь он помалкивал! В конце концов я восстановила всю последовательность событий вплоть до мелочей. Мои дневники получились такими полными, что по ним можно установить, что мы делали и где находились в любой момент в течение этих четырех месяцев. Раз уж я это утверждаю, поверьте, справилась я получше Шерлока Холмса.

Хоть я и была очень довольна результатами своей работы, то, что мне пришлось этим заниматься, вызывало у меня печальную улыбку. С 4 мая практически каждый наш шаг, сделанный за пределами нашего номера в корпусе, принадлежащем кампании «Марк Уорнер», или виллы, транслировался по телевидению чуть ли не на весь мир. Как могли мы в таких условиях незаметно спрятать тело нашей дочери в такое место, которое никто не смог найти, а потом перевезти его (интересно, если этот тайник был таким надежным, зачем вообще нам это могло понадобиться?) на нашем «Рено Сценик» (взятом нами напрокат только 27 мая) и похоронить где-то, находясь под столь пристальным наблюдением, да так, что ни один репортер ничего подозрительного не заметил? Это просто противоречит здравому смыслу!

И тем не менее именно в этом нас подозревали. Трудно понять, как можно воспринимать подобную версию серьезно. Атмосфера секретности, в которой проводилось расследование, тоже добавила масла в огонь. Исходя из этого, люди вполне могли заключить, что у полиции есть доказательства, которые она приберегает до поры до времени. Но никаких доказательств у нее не было.

Неудивительно, что вечером, ложась в постель, я часто долго не могла заснуть из-за распиравшей меня изнутри злости.

«У Джерри были трудные дни, и сегодня утром он показался мне очень расстроенным. Он вообще почти всегда выглядит подавленным, но это неудивительно… Кто мог предположить, что наша жизнь превратится в такой кошмар? Чем мы заслужили это? Как это жестоко, бесчеловечно и несправедливо! Не знаю, как португальские полицейские могут спать по ночам.

Мадлен, никто здесь, особенно я и папа, не перестанет тебя искать. Мы сделаем все, чтобы найти тебя! Господи Боже, Дева Мария и святые ангелы, защитите ее до того дня! Люблю тебя, доченька. Целую крепко-крепко».

К этому времени Джерри уже решал следующую поставленную им перед собой задачу: он решил выяснить, какую на самом деле юридическую силу имеет информация о реакции собак, натренированных чуять запах крови и останков. Он обратился к нескольким специалистам, и через пару недель мы были весьма сведущи в этом вопросе. Вот что один американский адвокат сказал о степени достоверности и объективности этого метода:

«Главный вопрос относительно использования сигналов, поданных собакой, заключается в следующем: насколько точны такие сигналы? В нашем случае предположение о том, что в прошлом в данном конкретном месте находилось мертвое тело, основывается на 20–40 % вероятности того, что «сигнал», поданный собакой, верен. Другими словами, в отношении остаточного запаха в каждом из обследованных мест простое подбрасывание монетки дало бы больший процент уверенности, чем работа кинолога с собакой».

Штат Висконсин против Сапата, 2006 CF 1996 — дополнительное заявление обвиняемого.

Следует отметить, что в том случае обследование помещения проводилось менее чем через двенадцать часов после того, как оттуда убрали останки. Только представьте, каким может быть результат через три месяца.

«Почти все ошибки возникают не из-за собаки, а из-за неправильной интерпретации кинологом знаков, поданных собакой. Ложная тревога может возникнуть в результате осознанных или подсознательных сигналов, которые подает кинолог собаке, направляя ее туда, где, по его мнению, можно обнаружить улику. Мы должны помнить о том, что недостаточно добросовестные действия, которые создают хотя бы возможность подобных подсознательных «подсказок», могут поставить под угрозу достоверность действий собаки-нюхача».

Соединенные Штаты против Трейера,

898 F. 2d 805.809 (CADC 1990).

В среду, 12 сентября, с Джерри связался Эдвард Сметерст, специалист по торговому праву, который представлял интересы бизнесмена по имени Брайан Кеннеди (не путать с моим дядей Брайаном Кеннеди), успешного предпринимателя, владельца нескольких кампаний, в том числе «Эверест Уиндоус» и регбийного клуба «Сейл Шаркс». Эдвард рассказал Джерри, что Брайан, как и многие другие, с 3 мая следил за развитием событий, связанных с исчезновением Мадлен. И теперь, зная, как все обернулось, он решил, что не может оставаться в стороне и бездействовать. Он хотел вмешаться, помочь нам материально или любым иным способом. Встречу с Эдвардом и Брайаном назначили на ближайшую пятницу в лондонском офисе «Кингсли Напли».

В пятницу утром Ангес Макбрайд приехал к нам в Ротли, чтобы отвезти нас в Лондон. Брайан Кеннеди и Эдвард Сметерст присоединились к нам в комнате для переговоров вскоре после полудня. Брайан был намного моложе, чем я ожидала, но выглядел очень представительно, а держался спокойно и уверенно. Он немного рассказал о себе. Родился наш новый знакомый в Эдинбурге, был женат и имел пятерых детей. Брайан был явно очень богат, но всего в жизни добился сам — начинал мойщиком окон. Потом он попросил меня рассказать подробно, что произошло вечером 3 мая. Я начала рассказывать, но через пару минут он меня остановил: «Хорошо. Хватит. Я всегда верил вам. Мне просто хотелось услышать это от вас. Этого достаточно».

Мы поговорили об основных насущных вопросах: о нашем статусе arguido, о том, в какой юридической помощи мы нуждаемся и как нам мешает чрезмерное внимание прессы. Искренние слова Брайана был полны сочувствия, и одну из его реплик я буду помнить до конца своих дней: «Хорошо. Сначала необходимо разобраться со всем этим и убрать с дороги все, что нам мешает. А потом нужно заняться главным: поиском вашей дочери». У меня тут же на глаза навернулись слезы, и я заплакала. Наконец-то мы встретили человека, который способен понять, какой вред приносит поднявшаяся вокруг нас бессмысленная шумиха. Наконец-то мы встретили человека, который не отворачивается от нас, потому что так проще или «безопаснее». Но самое главное: мы наконец встретили человека, который мог и хотел помочь нам найти Мадлен. У нас появился шанс. У Мадлен появился шанс. Я с трудом преодолела желание вскочить, обежать стол и заключить его в объятия. Вместо этого я протараторила слова благодарности: «Спасибо, Брайан, спасибо! Огромное спасибо. Мы так благодарны! Спасибо!» Впервые за многие месяцы мое сердце запрыгало от радости.

Разговор с Брайаном и Эдом, нашим адвокатом и представителем «Контрол рискс» продолжался до вечера. Расходились мы уставшие, но довольные, и когда прощались, я все-таки обняла Брайана.

Все согласились с тем, что Кларенс Митчелл нам очень поможет, если снова займется нашими взаимоотношениями со СМИ и связями с общественностью. Мы знали, что он с радостью присоединился бы к нам вопреки запрету правительства. Через три дня Кларенс ушел из гражданской службы и снова занялся нашим фондом. Большую часть зарплаты он теперь получал от Брайана. Кларенс не был бы Кларенсом, если бы с первого же дня не принялся за работу. Мы не могли нарадоваться его возвращению (как и множество приятных старушек, как потом выяснилось, которые слали и слали нам письма с признаниями наподобие: «После того как к вам вернулся милый мистер Митчелл, я наконец смогла спокойно спать»).

Оказавшись дома, близнецы начали острее ощущать отсутствие Мадлен. Через неделю после возвращения Амели забралась ко мне в постель в два часа ночи и спросила: «А куда делась Мадлен, мама?» Стараясь, чтобы голос не задрожал, я осторожно объяснила ей, что мы пока не нашли Мадлен, но продолжаем ее искать. Проснувшись через четыре часа, она задала мне тот же вопрос.

Дети не ходили в детский сад уже четыре с половиной месяца, и мы решили, что им пора туда вернуться. Мы были готовы к тому, что они не сразу снова привыкнут к садику. Однако мы совсем не подумали о том, каким психологическим ударом это станет для нас с Джерри. Мадлен еще ходила в этот садик, когда мы уезжали в Португалию. На нас нахлынули воспоминания. Мы хорошо знали всех, кто работал в садике, и нам было известно, что они очень любили Мадлен. Первое утро было особенно тяжелым, в садике многие плакали.

После обеда я поехала забирать Амели и Шона. Когда мы с детьми садились в машину, Шон спросил: «Где Мадлен?», а потом сам ответил: «Она там».

Шон показывал на пристройку старинного здания, называвшуюся Каретный дом, где занимались старшие дети. Он не забыл, что мы отводили ее туда каждое утро. Помню, как близнецы, бывало, останавливались на лестничной площадке в главном здании, приникали к окну, выходящему на игровую площадку у Каретного дома, и лепетали на своем детском языке: «Маглен! Маглен!» Обожавшая их старшая сестра махала им рукой, отчего их личики озаряла счастливая улыбка. Боже, как больно такое вспоминать!

Потом весь день я слушала, как маленький Шони расхаживает по дому и говорит всем, кого видел: «Мы не можем найти Мадлен».

Куда бы я ни пошла с близнецами, все напоминало о Мадлен, и боль порой становилась невыносимой. В парке мне представлялось, что она спускается с горки. В бассейне я видела, как она в своей желтой купальной шапочке машет мне рукой, стоя за окном. Но постепенно я стала заставлять себя совершать небольшие путешествия, которые, как я знала, обрадуют Амели и Шона. Я свозила их на Стоунхерстскую ферму — «нашу ферму». Я так и видела, как Мадлен кормит овечек, разговаривает с осликами, раскачивается на веревке в сенном сарае. Я слышала ее смех, и мне хотелось смеяться вместе с ней. Фермер Джон вышел нам навстречу с криком: «Катание на тракторе через пять минут!» Тут он заметил меня, и его глаза затуманила печаль. Он ускорил шаг, подошел к нам и крепко обнял меня своими сильными руками. Он ничего не говорил, но я и так знала, что этот человек с большим сердцем чувствует и разделяет мою боль и желание как можно скорее снова увидеть Мадлен («которая пишется через “а”»).

В четверг, 20 сентября, мы с Джерри снова отправились в Лондон, чтобы встретиться с — ни много ни мало — пятью адвокатами одновременно. Еще каких-то пять месяцев назад я и представить не могла, что познакомлюсь со столькими адвокатами, и тем более — что мне потребуются их услуги. В офисе «Кингсли Нэпли» собрались: Майкл Каплан и Ангес Макбрайд, наши английские адвокаты; Эдвард Сметерст, адвокат Брайана Кеннеди; Карлос Пинто де Абреу, наш португальский адвокат; еще один португальский юрист Рожериу Алвес.

Брайан предложил привлечь Рожериу, потому что считал, что ему потребуется дополнительная юридическая поддержка в Испании. Мы с Джерри предварительно беседовали с ним наедине в соседней комнате примерно в течение часа, просто чтобы познакомиться и обрисовать ему наш взгляд на положение дел. Мое первое впечатление: довольно словоохотливый человек, но говорит всегда по делу и прямо, и порой нам было непросто слышать «неприятную правду» из его уст. Он расспросил нас о наших взаимоотношениях с Карлосом и внимательно выслушал наши жалобы, которые в основном относились к поведению Карлоса в тот период, когда нас объявили arguido.

Присоединившись к остальным, мы обсудили стратегию, разработали план действий и решили, кто какие функции будет выполнять. Рожериу вошел в состав команды юристов. Они с Карлосом были хорошо знакомы и прекрасно сработались: Карлос занимался частными вопросами, а Рожериу, будучи председателем Португальской коллегии судебных адвокатов, пользовался большим авторитетом в Португалии и имел налаженные деловые связи с прессой, так что его поле деятельности было обширным. Мы не сомневались, что эти двое обеспечат нам надежную защиту. Рожериу будет представлять меня, а Карлос продолжит действовать от имени Джерри. Мы решили отправить официальный запрос прокурору с требованием предоставить полный перечень улик против нас. В то же время мы предъявим материалы в свою защиту, в том числе мой детальный отчет о событиях, происходивших с мая по сентябрь 2007-го, запись всех наших перемещений на взятой напрокат машине и результаты исследования Джерри относительно надежности сведений, полученных с использованием собак-нюхачей.

Педантичная запись событий в моих журналах позволила нам восстановить все поездки на «Рено Сценик» и буквально отчитаться за каждую милю из того «необъяснимо большого пробега машины Макканнов», о котором так много писали газеты. Разумеется, в этом не было ничего загадочного.

Также мы хотели предоставить список всех свидетелей, которых, по нашему мнению, необходимо было допросить до того, как объявить нас arguidos. Список получился внушительным, но случайных людей там не было. Я уверена: спроси любого человека на улице, он бы подтвердил, что всех этих людей было очень важно и даже необходимо допросить в ходе следствия, чтобы выявить потенциальных подозреваемых. И непонятно, почему это не пришло в голову опытным следователям. Это ведь не высшая математика, а обычный здравый смысл.

О нашем семейном враче я уже говорила. Также в список были включены работники детского сада, которые проводили много времени с нашими детьми и каждый день видели, как мы общаемся; Триш и Сэнди; наши родственники, которые приехали в Португалию 5 мая и прожили там с нами следующие три месяца; Алан Пайк, психолог, который часами разговаривал с нами; Фиона, Дэвид, Рассел, Джейн, Мэтт, Рейчел и Дайан (никого из них не допрашивали повторно перед объявлением нас arguidos). И это далеко не полный список. Показания Триш и Сэнди, надо полагать, были бы исключительно важны для сторонников версии нашего участия в сокрытии тела Мадлен, поскольку они все время находились рядом с нами. Впрочем, сыщики из судебной полиции не пытались найти подтверждений нашей невиновности.

«Сегодня вечером нужно придумать что-то интересное для Шона и Амели: искупать их или посмотреть с ними «Уоллеса и Громита». Они оба такие милые, такие славные! Как горько думать о том, как им было бы сейчас весело втроем. Они с Мадлен были так близки, так ладили!»

Подготовка шла полным ходом. Брайан Кеннеди устроил Джейн Таннер встречу с художником из ФБР, чтобы попытаться воссоздать облик мужчины с ребенком на руках, которого она видела 3 мая. В Прайя-да-Луш была отправлена группа экспертов для проведения полного обследования «Рено Сценик». 24 сентября эксперт-криминалист из «Контрол рискс» взял образцы волос у меня, Шона и Амели.

Вы, наверное, помните, что в ту ночь, когда была похищена Мадлен, нас с Джерри очень взволновало то, что Шон и Амели лежали в своих кроватях неподвижно и даже не проснулись, несмотря на суету в номере. Поскольку Мадлен вынесли из гостиницы так, что никто ничего не услышал, мы с самого начала подозревали, что похититель мог всех троих детей как-то усыпить. Мы говорили об этом полиции в тот вечер и еще несколько раз позже, но анализов мочи, крови или исследования волос, которые могли бы выявить наличие наркотика, не проводилось. Волосы растут со скоростью примерно один сантиметр в месяц, поэтому была вероятность того, что образцы волос, взятые спустя четыре месяца, могут дать дополнительную информацию. По крайней мере, попытаться стоило. Я попросила взять для анализа и свои волосы только потому, что была по горло сыта непрекращающимися слухами о том, что принимаю транквилизаторы, снотворное и прочие сильнодействующие лекарства.

Процесс затянулся, и все мы лишились приличного количества волос. Я поверить не могла, что для этого их понадобится так много. Эксперт срезал целые пучки волос с голов Шона и Амели, пока те спали. У меня сердце кровью обливалось, когда я слышала, как по их светловолосым головкам прохаживаются ножницы. И меня ужасно злило то, что детям приходится проходить через очередное унижение. Глядя на меня, вообще можно было подумать, что я облысела. Но хоть я и проклинала за это похитителя и судебную полицию, у меня были более серьезные причины для беспокойства.

Исследования всех образцов волос дали отрицательный результат. Это не исключало возможность того, что дети были усыплены (особенно если учесть, сколько прошло с того дня времени), но и означало, что никто, в том числе полиция и СМИ, не может утверждать обратное. Кроме того, это означало, что я не «злоупотребляла» успокоительными средствами. Печально, что нам приходилось идти на подобное, чтобы доказать это кому-то, но еще печальнее то, что эти исследования не были проведены вовремя.

Пока мы с Джерри продолжали трудиться, нападки СМИ не прекращались.

«Макканны лгут».

«Если тело не будет найдено, Макканны уйдут от ответственности».

«Британская полиция утверждает: Мадлен умерла в номере».

«Новый анализ ДНК указывает на Кейт».

«Экспертиза подтвердила:

родители усыпили детей снотворным».

«Джерри не является биологическим отцом Мадлен».

Вы можете подумать, что к этому времени у меня уже должен был выработаться иммунитет к такого рода заголовкам, но я по-прежнему не могла смотреть на подобное спокойно.

«Пьяные выходки Кейт во время учебы в университете».

Возможно, между всем этим и проскальзывала крупица правды, но такое случалось редко и за потоком лжи не замечалось.

Ангес Макбрайд снова отправился на встречу с редакторами газет, на этот раз вместе с Кларенсом. Майкл Каплан отправил главному констеблю Лестершира письмо с просьбой вмешаться. 17 сентября главный констебль обратился к СМИ с призывом быть сдержаннее в высказываниях, но это практически не возымело никакого действия. 8 октября он отправил очередное письмо, в котором подчеркнул, что большая часть написанного и сказанного о нас ни на чем не основывается и что смакование слухов для многих стало важнее поисков правды.

Тяжелее всего нам было по ночам. Лежа в темноте с открытыми глазами, я уносилась мыслями к той самой страшной ночи, и мой разум, освободившись от дневных забот, без моего на то желания отправлялся в прошлое темными, жуткими переулками. Я то и дело пыталась вернуться в реальность, заставить себя думать о приятном и заснуть, но демоны прошлого не отпускали меня и еще сильнее мучили видениями слишком страшными, чтобы их описывать. Где моя Мадлен? Боже, прошу, сделай что-нибудь!

После того как у нас отняли Мадлен, мои сексуальные потребности свелись к нулю. В других обстоятельствах мне бы и в голову не пришло посвящать кого-то в наши интимные отношения, однако это является такой неотъемлемой частью большинства браков, что было бы неправильно умолчать об этой стороне жизни. Я уверена, что другие пары, пережившие психологическую травму подобного рода, сталкиваются с такими же проблемами, и, возможно, им будет проще, если они узнают, что они не одиноки. Тем же, кому повезло не испытать такой боли, надеюсь, это поможет понять, насколько глубокими бывают раны.

Помимо нашего угнетенного состояния и того, что я не могла думать ни о ком и ни о чем, кроме Мадлен, полагаю, для этого были еще две причины, которые никуда не делись. Первая — это психологический барьер, не позволявший мне испытывать удовольствие, будь то чтение книги или занятие любовью с мужем. Вторая — отвращение, вызванное страхом, что с Мадлен случилось самое ужасное, что только можно вообразить: она могла оказаться в руках педофила. С самого начала мы думали только о педофилах, эти страшные мысли снедали нас с первого дня после похищения Мадлен.

Когда я представляла, как какое-то чудовище прикасается к моей дочери, оскверняет ее, глумится над ее идеальным маленьким тельцем, мне хотелось умереть. И не имело значения, что в действительности этого могло не быть (Господи, пусть этого не будет!), раз такая возможность существовала, этого было достаточно, чтобы подобные мысли терзали меня день и ночь. Преследуемая отвратительными видениями, даже от одной мысли о сексе я испытывала отвращение, что вполне естественно.

Лежа в кровати, я проклинала человека, который сделал это с нами, человека, который отнял у нас нашу девочку и напугал ее, человека, из-за которого вырос барьер между мною и мужчиной, которого я люблю. Я ненавидела его. Я была готова убить его своими собственными руками. Я бы подвергла его самым страшным пыткам за то, что он причинил нашей семье столько горя. Меня переполняли злость и отчаяние. Я молила Бога, чтобы все это поскорее закончилось. Я хотела вернуть свою прежнюю жизнь.

Меня очень беспокоили наши отношения с Джерри. Я боялась, что, если не смогу наладить нашу сексуальную жизнь, наш союз может развалиться. Я понимаю, что отношения — это больше чем секс, который, тем не менее, важный элемент. Мы должны были оставаться вместе и быть сильными ради нашей семьи. Джерри прекрасно меня понимал и поддерживал как мог. Ни разу он не повел себя так, чтобы я почувствовала себя в чем-то виноватой, он никогда не давил на меня и никогда не обижался. Более того, он даже иногда просил у меня прощения. Он часто обнимал меня своей большой, надежной рукой и говорил, что любит меня, просил не переживать.

Но я не собиралась сдаваться, принимать это как один из печальных побочных эффектов трагедии. Мы с Джерри немного поговорили об этом, но в основном я анализировала эту проблему молча, в голове. Обсудила я это и с Аланом Пайком, который заверил меня, что, как и способность расслабляться или получать удовольствие от пищи, это постепенно вернется и что мне не стоит из-за этого слишком беспокоиться. Легко сказать! Я даже подумывала обратиться за помощью к специалистам. И все же глубоко в душе я знала, что для меня существует лишь два способа решения этой проблемы: либо вернется Мадлен, либо я преодолею внутренний психологический барьер. Поскольку первое было мне неподвластно, оставалось попытаться обуздать свой разум и воображение. Этим я и решила заняться.

По утрам наш и без того беспокойный сон часто прерывали дети. Я всегда радовалась, ощущая рядом их тела, однако когда это случалось, о спокойной ночи можно было забыть. Иной раз, когда начинало светать, я с трудом могла определить, кто где находится.

«Шони пришел под утро и улегся по центру нашей кровати. Пришлось нам с Джерри ютиться на краях. Через пару часов появилась Амели. Шон тогда уже ушел к себе, но вскоре вернулся. Я знала, что рано или поздно у нас в семье появится главный!»

В другой раз я проснулась между Амели и Шоном и, подняв голову, увидела, что Джерри лежит в ногах поперек кровати. Ничего не скажешь, удобно устроился.

Каждый раз утром я обнаруживала кого-то из близнецов, а то и обоих сразу, в нашей кровати, и тут же мое сердце наполнялось болью и чувством вины. Где-то в конце 2006-го и начале 2007-го Мадлен тоже прошла через этот этап. Она приходила к нам по ночам, но мы почти всегда сразу отправляли ее обратно. Чтобы она не обижалась, я повесила в кухне на стену специальную табличку (она и сегодня там висит), и за каждую ночь, которую Мадлен проводила у себя в постели, не вставая, клеила на эту табличку звездочку. Когда звездочек набиралось достаточное количество, ей полагался приз. Я рассказала об этом на допросе, и следователей почему-то очень заинтересовала эта табличка. Сколько я ни повторяла им, что для Мадлен это была возможность получить награду, они настаивали на том, что в табличке отмечались наказания. Господи, как же мне хотелось теперь приподнять край одеяла и почувствовать, что Мадлен укладывается рядом со мной! Ей бы уже никогда не пришлось возвращаться в свою комнату.

Моя вера в Бога оставалась непоколебимой, кроме редких минут отчаяния. Я ходила в церковь, испытывая потребность обратиться к Господу, и в часы утомительного труда в кабинете, бывало, бегала наверх, чтобы помолиться кому-то из святых.

«Милый Боже, пожалуйста, помоги нам найти Мадлен! Пожалуйста, пусть тот человек или люди, которые удерживают ее, не придумают что-то страшное. Пусть они не сделают ей ничего плохого. Пожалуйста, подскажи им выход. Пожалуйста, укрепи мою веру. Не покидай нас, Господи. Аминь».

25 сентября мы узнали, что некая светловолосая девочка была замечена с группой марокканских крестьян. Мы получили фотографию, сделанную каким-то испанским туристом, на которой была изображена женщина с ребенком на спине. Девочка была похожа на Мадлен, но нам первым делом бросилось в глаза то, что она слишком мала. Фотография была очень зернистой, и мы не были уверены, что это не она. И пробор в волосах у нее был не с той стороны. Однако же бросалось в глаза то, что она выделяется из этой группы. Она была очень светленькая, тогда как остальные были темноволосыми и смуглыми.

Не стоит и говорить, что многочисленные журналисты уже летели в Марокко, чтобы разыскать «Мадлен». Тем временем сотрудники Центра защиты детей от эксплуатации онлайн, используя специальные компьютерные технологии, улучшили качество фотографии и пропустили ее через программу распознавания лиц, чтобы узнать, могла ли эта девочка быть Мадлен. Вечером Брайан Кеннеди зашел к нам и спросил, не хотим ли мы, чтобы он полетел в Марокко и разобрался с этим вопросом. Мы не были уверены в том, что это необходимо, но в то же время нам отчаянно хотелось узнать истину, поэтому Брайан полетел на своем самолете на север Марокко.

И снова мы пытались оставаться спокойными и бесстрастными. Разум подсказывал, что это не могла быть Мадлен, так зачем же себя обнадеживать? Впрочем, фотография была некачественная… Что, если она недостаточно выросла из-за того, что ее плохо кормили или еще из-за чего-то? И прическу легко можно изменить.

На следующий день мы узнали, что та девочка не Мадлен. Несмотря на светлые волосы, она была дочерью той женщины, которая на снимке несла ее. И пусть мы изо всех сил старались не дать волю чувствам, такие новости всегда были для нас ощутимым ударом.

2 октября глава португальской судебной полиции Алипиу Рибейру отстранил от ведения нашего дела следователя Гонсалу Амарала, координатора расследования исчезновения Мадлен. Едва ли я слышала это имя до того дня. За те пять месяцев, что он занимался этим делом, я не видела его ни разу. Джерри встречался с ним один раз, и то мельком. Причиной его отстранения, как было заявлено, стали его сомнительные высказывания по поводу участия британских властей в расследовании. К следующему лету мы узнаем гораздо больше об этом загадочном сеньоре Амарале.

Незадолго до этого Рибейру сделал еще одно заявление — о продолжающейся шумихе в СМИ. Он указал на то, что многие газетные статьи содержали неверную информацию, и добавил, что полиция по-прежнему помимо версии о смерти Мадлен рассматривает и другие версии. Четыре месяца спустя Рибейру в одном из интервью признал, что решение судебной полиции объявить нас arguidos было «поспешным».

«Наконец-то! — подумали мы. — Кто-то из властей проявил здравомыслие!» Однако не все в Португалии разделяли его мнение. К маю 2008-го господин Рибейру уже лишился своего поста.