Мадлен. Пропавшая дочь. Исповедь матери, обвиненной в похищении собственного ребенка

7 ПОСЛЕДСТВИЯ

Во время нашей первой встречи в полицейском отделении Гильермину Энкарнасан привел три возможных объяснения исчезновения Мадлен: ее могли забрать воры, которые, проникнув в наш номер, изменили свои намерения; ее могли похитить целенаправленно; возможность того, что она могла уйти самостоятельно, тоже нельзя сбрасывать со счетов.

Со временем мы узнали, что на этом участке побережья Алгарве квартирные кражи не такое уж редкое явление. В Прайя-да-Луш «воров, как мышей», если верить одному местному жителю, и хотя трудно себе представить, как кража могла перерасти в похищение, это не было чем-то неслыханным.

А вот третью версию, если честно, я всегда считала для нас оскорбительной. Да, полиция обязана отрабатывать все возможные варианты, но мы не сомневались, что Мадлен покинула номер не по своей воле. Взять хотя бы то, что Джейн видела того, кто, по всей вероятности, являлся похитителем Мадлен. Но даже если закрыть глаза на это, трехлетняя девочка никак не могла самостоятельно поднять жалюзи и открыть окно в детской комнате. Если и рассматривать эту версию, то придется признать, что она вышла в гостиную, раздвинула, а потом опять сдвинула шторы на стеклянных раздвижных дверях, после чего открыла стеклянные двери, открыла воротца наверху лестницы в веранде и калитку внизу, при этом не забывая все это аккуратно за собой закрывать. Вы знаете трехлетнего ребенка, способного на такое? А мы хорошо знали нашу Мадлен, знали, что она ни за что не вышла бы из дома одна.

Эта теория не только была совершенно безосновательна, но и, что гораздо важнее, катастрофически уменьшала шансы найти Мадлен быстро. Полиция, тратя драгоценное время на ее разработку, искала не в тех местах, где следовало, предпринимала не те шаги, какие были необходимы. В первые несколько дней у нас сложилось впечатление, что именно это и происходило. Вначале их усилия были направлены на поиски одинокого ребенка, потерявшегося где-то в Прайя-да-Луш или окрестностях. Позже мы узнали от британской полиции, что блокпосты были расставлены на дорогах только в пятницу в десять часов вечера, то есть спустя почти двенадцать часов после того, как была поднята тревога. И прошло еще пять дней, прежде чем Интерпол распространил «уведомление с желтым углом» (сообщение о пропавшем без вести человеке) среди стран-участниц.

Через какое-то время стало известно, что менее чем через пятьдесят минут после того, как Джейн увидела мужчину с ребенком на руках (то есть когда я еще не знала об исчезновении Мадлен), ирландская семья из девяти человек тоже видела мужчину, несущего ребенка, на этот раз на Руа да Эскола Примариа, что в нескольких минутах ходьбы от корпуса, где расположен номер 5А. Он шел в сторону Руа 25 де Април. Описание ирландцев поразительно совпадает с описанием Джейн: мужчина, рост метр семьдесят пять — метр восемьдесят, кремовые или бежевые брюки. Девочка примерно четырех лет со средней длины светлыми волосами лежала головой к его левому плечу. Она была в светлой пижаме, с босыми ногами и ничем не укрыта. Как и Джейн, эта семья приняла мужчину с ребенком за отца, несшего дочку, но заметила, что держал он ее несколько неуверенно, как будто для него это занятие было непривычным.

В субботу, 5 мая, мы должны были уехать домой, как сделали многие другие гости компании «Марк Уорнер». Полиция просто разрешила всем этим людям уехать из страны, не задержав для допроса ни одного из потенциальных свидетелей, а возможно, и подозреваемых. Наши друзья остались в «Оушен клаб». Они посчитали само собой разумеющимся, что им нужно быть рядом, чтобы помогать следствию, да и в любом случае, никто из них и не думал о том, чтобы вернуться в Великобританию, бросив нас в таком ужасном положении.

В то утро мы с Джерри проснулись в четыре, едва ли поспав пару часов, и все еще чувствовали себя опустошенными и совершенно игнорируемыми полицией. Мы оба находились на грани истерики и были не в силах утешать друг друга. И все же у нас не было сомнений, что мы готовы преодолевать трудности.

Вернувшись накануне вечером из полицейского отделения очень поздно, мы решили отложить встречу с психологом Аланом Пайком до утра. Но теперь мы понимали, что помощь нам нужна немедленно. Без нескольких минут пять Джерри позвонил Крэйгу Мэйхью, менеджеру компании «Марк Уорнер», и спросил, может ли Алан прийти к нам. В шесть часов он уже был у нас.

Алан — партнер Центра кризисной психологии. Этот центр первым начал заниматься лечением психологических травм, как бытовых, так и полученных вне дома. Его специалисты работали с семьями жертв и пострадавшими во время пожара на брэдфордском стадионе, гибели парома «Геральд оф Фри Энтерпрайз», террористической атаки на Всемирный торговый центр и цунами 2004 года. На счету самого Алана, как мы узнали позже, помощь жертвам железнодорожных катастроф на Гран-Канарии, Кубе и в Южной Африке, трех ураганов и взрывов в Шарм-эль-Шейхе двумя годами ранее.

Алан, наверное, привык общаться с людьми, испытывающими большое горе; двоих таких он и увидел в номере 4G. К этому времени я уже начала думать, что мы никогда не сможем преодолеть охватившего нас отчаяния. Психолог начал с того, что стал нас расспрашивать о нашем доме, о семье, об обычной жизни. А потом сказал, что мы, по его мнению, идеальные родители. Не могу передать, как много эти добрые слова значили для нас в ту минуту, ведь мы с Джерри оба обвиняли именно себя в том, что произошло. Правильно или неправильно мы вели себя как родители, Мадлен мы уберечь не смогли. С чувством вины трудно было смириться. Не оставляет оно нас и сегодня.

Алан заставлял нас говорить, пытаться рационально думать о сказанном, и мы проговорили несколько часов. Нам пришлось признаться в своем самом ужасном страхе: что Мадлен была похищена педофилом и убита. Тогда все наши мысли занимал только этот сценарий. Алан указал нам на то, что эти мысли — не более чем предположение. Мы не знали, что произошло. Нельзя было концентрироваться на негативном, мы должны были обратить мысли к будущему. «Мадлен может войти через эту дверь в любую секунду, — говорил он. — Вы должны быть готовы к этому». Он обсудил с нами, как важно не поддаваться панике и взять себя в руки. Начинать нужно постепенно, с самых простых, обыденных вещей, например, заварить себе чай. Эффект, который произвела на нас беседа с Аланом, был просто ошеломительным. Сказать, что он нам помог, — это ничего не сказать. Все сомнения по поводу того, может ли нам помочь психолог, исчезли. Алан был и остается нашим спасителем.

Мои мама, папа и тетя Нора — все находились в нашем номере вместе с нами. Когда они просыпались, следовать совету Алана насчет чая становилось не так-то легко, поскольку тетя Нора чайник кипятила постоянно. Бедная Нора! Не зная, чем еще можно помочь, она всех поила чаем. Сотрудники компании «Марк Уорнер» решили открыть Клуб для малышей (по субботам он обычно был закрыт), чтобы Шон, Амели и дети наших друзей не сидели без дела и находились под присмотром. Для нас это был настоящий подарок не только потому, что теперь дети могли заниматься тем, что для них было привычно, но и с практической точки зрения: этот день оказался очень напряженным для меня и Джерри, да и, учитывая наше состояние, сами мы не смогли бы о них должным образом позаботиться.

Ни Амели, ни Шон пока не упоминали Мадлен, по крайней мере, в нашем присутствии. И тогда мы были этому рады, потому что не знали, как стали бы, как должны были бы отвечать на вопросы о ней. Вокруг них были друзья, бабушка с дедушкой, поэтому они, очевидно, просто не замечали ее отсутствия. Немного было у нас поводов для радости в эти дни, и один из них — то, что близнецы еще слишком малы, чтобы понимать, что произошло. Кажется, на следующий день Шон первый спросил у меня: «А где Мадлен, мама?»

Боже, Боже… Я сказала ему, стараясь оставаться спокойной, и мои слова вскоре стали дежурным ответом: «Мы не знаем, солнышко. Она потерялась, но мы все ее ищем». Может быть, этот простой ответ ребенку нам тоже помог: Мадлен просто потерялась, и нам нужно ее найти. В таком свете это представлялось осуществимым.

Близнецы, как и прежде, стали по утрам (а иногда и днем) уходить в свой Клуб для малышей. Хоть мы и стремились сделать их жизнь насколько возможно «нормальной», самим нам было понятно, что все далеко не нормально и нормальным быть не может. Мы с Джерри видели их намного реже, чем обычно, а когда видели, не отходили от них, не уставая обнимать и целовать. Какое-то время мы не могли как следует кормить их и даже купать — каждая минута каждого дня была наполнена тревожными мыслями о Мадлен и о том, что следует сделать, чтобы найти ее. К счастью, Шон и Амели были всегда окружены родственниками и друзьями, которые знали их с самого рождения и любили.

Теперь присутствие полицейских в Прайя-да-Луш и окрестностях уже было заметно, хотя в газетах и по телевизору большей частью упоминались силы НРГ. Позже мы узнали и как проходили поиски — помню, по телевизору показывали полицейских, скачущих на лошадях через португальские поля.

Тем не менее мы были рады увидеть представителей британской полиции в лице трех офицеров по связям с семьями (ОСС) из Лестершира, где Мадлен официально внесли в список пропавших. Они приехали к нам, чтобы представиться и обрисовать свои задачи. Они должны были поддерживать нас и передавать нам информацию, стекающуюся в судебную полицию. Узнав об этом, мы испытали громадное облегчение, поскольку с нами никто из СП не хотел разговаривать. Правда, вскоре эти офицеры испытали почти такое же разочарование, что и мы.

Полиция и органы судопроизводства той страны, где было совершено преступление, всегда играют главенствующую роль при расследовании. Если необходимо провести допрос иностранца или нити следствия тянутся в другую страну, они могут рассчитывать на содействие в рамках договоров и соглашений о взаимопомощи с полицейскими органами этой страны. Поначалу португальская полиция неохотно соглашалась на выходящие за эти рамки меры, предпринимаемые коллегами из Великобритании, и все же на следующей неделе разрешила приехать в Прайя-да-Луш кроме лестерширских ОСС судебным психологам из Центра защиты детей от эксплуатации онлайн (ЦЗДЭО) и аналитику из Национального агентства по совершенствованию полиции. Беспрецедентное решение? Нам было известно, что это был первый случай, когда португальские власти позволили иностранной полиции оказывать помощь в расследовании на территории Португалии. В подобной ситуации не обходится без чувства соперничества, взаимоотношения двух полицейских структур становятся очень непростыми. К сожалению, до плодотворного обмена информацией или идеями так и не дошло.

Похоже, что британским полицейским о ходе следствия почти ничего не сообщали, и их роль, в сущности, свелась к тому, чтобы вносить свои предложения и оказывать материальную помощь. Местная полиция, не привыкшая раскрывать детали расследования кому бы то ни было, проявляла осторожность, отвечая на любые вопросы. Если верить тому, что мы услышали через несколько недель, лестерширским полицейским недвусмысленно дали понять, что СП оставляет за собой право не прислушиваться к их советам и не разрешать проводить дополнительные экспертизы. Если англичане с этим не согласятся, они будут отстранены от следствия полностью.

И все равно мы были очень благодарны им за участие, которое значительно облегчило нам взаимодействие с властями.

Позже мы встретились со старшим инспектором Бобом Смоллом, который оказался очень прямолинейным и честным человеком. Напряженная работа велась и по месту нашего жительства, где сержант Стюарт Прайер любезно пригласил наших родственников в полицейское управление и ознакомил их с результатами работы аналитиков. Потом он приглашал к себе и Джерри.

По мере прибытия в Луш все новых и новых журналистов Алекс Вулфол снабжал нас ценными подсказками, как лучше вести себя с прессой, и со временем он фактически превратился в нашего агента по связям с прессой. Именно он с самого начала указывал нам путь и именно он дал совет, который очень помогает нам до сих пор: прежде чем что-нибудь сказать любому представителю прессы, нужно себя спросить: с какой целью задан этот вопрос и как это может помочь? Впоследствии при каждом нашем общении с журналистами мы старались не забывать эти правила. Алекс объяснил нам, что по сути своей пресса чем-то напоминает собак Павлова: например, если мы начнем ежедневно делать заявления, они будут ждать от нас этого каждый день в одно и то же время. Иногда, говорил он, их нужно чем-то подкармливать, и им этого будет достаточно. Мы решили, что это может быть единственной целью нашего общения с ними.

Очень быстро мы поняли, что любые наши слова, произнесенные публично, должны быть тщательно взвешены. Во-первых, надо было помнить о том, что они могут дойти до ушей похитителя, а во-вторых, нам приходилось вести себя очень осторожно, чтобы нас не обвинили в дискредитации португальской судебной полиции, поскольку мы продолжали оказывать на них давление, требовали, чтобы расследование не приостанавливалось ни на день.

В тот и в последующие дни мы встречались с таким количеством людей, которые старались помочь нам, что сейчас трудно вспомнить, что тогда предлагалось, советовалось и обсуждалось. Ни Джерри, ни я не владели собой в полной мере. Угодив в этот головокружительный вихрь, мы просто старались как-то выжить.

В обед Джерри увидел толпу уезжающих гостей, которые стояли с чемоданами рядом с рестораном «Тапас» в ожидании автобуса до аэропорта. Среди них был и парень, с которым он несколько раз играл в теннис, вместе с женой и ребенком. У них впереди была еще неделя отдыха, но они решили уехать, потому что, как он пояснил Джерри «оставаться здесь слишком мучительно». Джерри от этих слов стало не по себе. Он вдруг осознал, что множество людей полиция теперь не сможет допросить. Уезжали сотни потенциальных свидетелей. Сколько ценной информации в результате будет потеряно навсегда!

С новой волной отдыхающих прибыли и другие наши родственники: мать Джерри, Айлин, его брат Джон и сестра Триш с мужем Сэнди, плюс Майкл, муж моей двоюродной сестры Энн-Мэри. Свою младшую сестру Фил Джерри попросил остаться в Глазго, чтобы представлять интересы семьи в Великобритании и общаться с журналистами, которые уже разыскивали наших родственников, знакомых — любых, даже тех, с кем мы лишь здоровались на улице, — чтобы узнать новости и их мнение по поводу случившегося.

Компания «Марк Уорнер» предоставила в наше распоряжение еще два номера, чтобы разместить всех, кто хотел находиться рядом с нами. Было приятно чувствовать поддержку, хотя приезд новых родственников вызвал и новые слезы. Особенно тяжело было видеть, в каком отчаянии пребывают наши родители. У меня сердце разрывалось при виде наших убитых горем матерей или моего отца, страдающего болезнью Паркинсона, который, рыдая, весь затрясся и буквально рухнул на диван рядом со мной. «Прости меня! Я подвел тебя. Прости меня, прости!» — все повторял он. Конечно же, отец меня ни в чем не подводил, он просто, как и мы все, чувствовал себя совершенно беспомощным. То, что нашим родителям пришлось в их возрасте пройти через этот ад, уже само по себе преступление.

Помню, как однажды, обессилено опустившись на стул в нашем номере, я посмотрела через окно на море. Меня охватило необоримое желание броситься в воду и плыть что есть мочи прочь, пока силы не иссякнут где-нибудь посреди океана и вода не поглотит меня, избавив от этих мук. И я не держала это желание в себе, я говорила о нем каждому, кто заходил в комнату. Думаю, что и само желание это, и подобное его выражение были отзвуком моих терзаний.

Еще меня тянуло бежать не останавливаясь, куда-нибудь, куда глаза глядят, лучше всего на самую вершину Роша Негра. Почему-то мне казалось, что единственный способ заглушить боль внутреннюю — причинить себе боль физическую. Еще одним по-настоящему страшным проявлением моих чувств было жуткое слайд-шоу из ярких картинок, безостановочно мелькавших у меня в голове. Не в силах удерживать это в себе, я во весь голос кричала, что видела Мадлен, холодную и истерзанную, неподвижно лежащую посреди камней на огромном валуне. Сейчас, вспоминая об этом, я понимаю, насколько тяжело было моим друзьям и родственникам, в особенности родителям, видеть меня такой, но я ничего не могла с собой поделать. Все это должно было выйти из меня. Мне страшно думать о том, что было бы со мной в противном случае.

Минул еще один день, а новостей по-прежнему не было. Джерри сделал очередное заявление для прессы. И снова я вышла вместе с ним и стояла рядом, держа его за руку, пока он читал наше послание. Оно было коротким. Мы поблагодарили всех, кто пытался нам помочь, как в Португалии, так и в Великобритании, сказали, что рады тому, что ОСС теперь сотрудничает с португальской полицией, призвали поделиться любой информацией, которая поможет вернуть Мадлен, и поблагодарили представителей прессы за уважение к частной жизни нашей и наших детей.

В тот вечер местный католический священник отец Жозе Мануэль Пачеко вернулся в Луш и пришел к нам, чтобы морально поддержать нас. Мое первое впечатление о нем: очень жизнерадостный человек. Ничего против этого я не имею, но тогда, в нашем царстве скорби, его улыбка казалась неуместной.

На следующий день, 6 мая, — это было воскресенье, — несмотря на сильную слабость, я решила пойти на мессу. Когда я узнала, что в Португалии 6 мая — День матерей, для меня это приобрело еще более глубокий смысл. С той минуты, как исчезла Мадлен, я интуитивно обращалась к Господу Богу и Деве Марии, ощущая потребность молиться и призвать делать это как можно больше людей. Я была уверена, что это важно. Хотя в первые дни мне было трудно смириться с тем, что случилось с Мадлен и с нами, я не винила в этом Бога и не считала, что Он «позволил» этому случиться. Я просто не могла понять, почему Он не услышал молитву, которую я произносила каждый вечер: «Спасибо, Господи, за то, что в моей жизни появились Джерри, Мадлен, Шон и Амели. Пожалуйста, пусть у них все будет хорошо, пусть они будут здоровы и счастливы. Аминь!» Пусть у них все будет хорошо… Нужно сказать, что, произнося эти слова, я думала: пусть никто из них не свалится откуда-нибудь и не расшибет голову или пусть никто не попадет в аварию. Я даже помыслить не могла, что может произойти нечто более ужасное, что мой ребенок будет похищен. Подсознательно я считала, что моя молитва распространяется на все возможные случаи. Теперь же, не зная, где Мадлен и с кем она, я пыталась убедить себя, что Господь все равно ее оберегает.

В местную церковь Носса Сеньора да Луш, расположенную в центре поселка, мы пошли всей семьей, вместе с друзьями. Учитывая наше состояние и тот факт, что журналисты следили за каждым нашим движением, мы поехали туда на машине. Алекс Вулфол, понимая, что мы не сможем и шагу ступить без сопровождения прессы, отправился с нами.

Я потеряла чувствительность ко всему, что меня окружало. Все, кроме Мадлен, перестало иметь какое-либо значение, но мое сознание отметило, что простая церковь, выкрашенная в желтый и белый цвета, красива, но в то первое воскресенье ее красота не тронула моего сердца. Позже я по-настоящему полюбила Носса Сеньора да Луш, и она стала моим прибежищем.

В тот день маленькая церковь была полна. Хоть мы и сидели в первом ряду, когда вышел отец Жозе — или падре Зе, как его называли в поселке, — мы не сразу поняли, что началась месса. Одна из местных дам при его появлении поднялась с места, поправила сбившуюся ризу, да еще отчитала его за неаккуратность, как школьника. Здесь богослужение проходило совсем не так, как у нас дома, в Великобритании. Я услышала, как Майкл пробормотал: «Беспорядок, а приятно!» В отсутствии формальностей было что-то очень человечное, доброе. Падре Зе, чья жизнерадостность вчера смутила нас, здесь был в своей стихии. На самом деле это очень интересный человек, полный жизни и страсти. В последующие дни, когда я думала о нем, мне часто вспоминался Кенни Эверетт в роли поющего пастора брата Ли Лава.

Все молились за Мадлен. Одна португальская девочка подарила мне букетик цветов, потом мне стали дарить цветы многие прихожанки. В конце мессы каждый ребенок и каждая мать подошли к нам, чтобы обнять и поцеловать. «Она вернется», — говорили они негромко. Снова и снова мы слышали три португальских слова, которые звучат в наших сердцах и по сей день: esperança, força, coragem — надежды, силы, мужества! Это было очень волнительно и необычайно приятно. Нас обволакивали теплые, защищающие флюиды Носса Сеньора да Луш и ее прихожан.

Алекс предложил нам выйти из церкви через боковую дверь, чтобы незаметно прошмыгнуть мимо журналистов и собравшейся толпы, но мы были так благодарны этим людям за сочувствие, что не хотели от них бегать. Советы Алекса всегда были мудрыми, и невозможно переоценить их значение, но все же я думаю, что мы тогда поступили правильно, выйдя вместе с остальными через главную дверь. И в тот миг мне вдруг захотелось говорить со всеми сразу, поблагодарить за то, что они для нас сделали, и когда мы подошли к ступенькам, ведущим на улицу, я так и поступила. Сейчас мне все это представляется словно подернутым туманом. По правде говоря, так же было и тогда. Я знаю, что плакала. Сам факт, что я вообще что-то произнесла, тем более учитывая мою нелюбовь к публичным выступлениям, указывает на то, насколько для меня важно было сделать это. Каждое мое слово шло из самого сердца:

«Мы с Джерри хотим выразить признательность и поблагодарить всех, но в особенности местных жителей, которые очень поддержали нас. О большем мы и мечтать не могли. Я просто хочу сказать спасибо.

Прошу вас, продолжайте молиться за Мадлен. Она хорошая девочка».

В скором времени обитатели поселка взяли нас с Джерри под свое крыло, и мы влились в их сообщество. Мы всегда будем им благодарны за невероятную доброту и отзывчивость. Они, наверное, даже не догадываются, насколько важна была для нас их поддержка в эти первые дни отчаяния. Мы стали постоянно посещать воскресные мессы в Носса Сеньора да Луш и всегда находили там поддержку и сочувствие. Теплые, обнадеживающие слова утешения, объятия, молитвы, цветы и картинки от детей — все это повторялось еженедельно. О Мадлен не забывали, как и о нас.

В следующую пятницу, накануне дня рождения Мадлен, в церкви прошла специальная служба для молодежи. Многие люди оделись в зеленое — это цвет надежды в Португалии — или принесли оливковые ветви. Также было много желтого — этот цвет в США символизирует надежду на возвращение близких. Позднее это символическое значение распространилось и на Великобританию. Просто удивительно, какое благодатное воздействие оказала на нас эта служба. Под конец мы все, держась за две длинные суровые нити, желтую и зеленую, которые как бы связали нас вместе, подхватили песнопение «Nada nos separará… do amor de Deus» — «Ничто не лишит нас… любви Господней». И снова у меня возникло ощущение, будто сотни невидимых рук поддерживают нас, люди перекладывают на себя наше бремя. В тот раз мы вышли из церкви улыбаясь — к счастью, мы не совсем забыли, как это делается, — и вскорости стали использовать эти два цвета, зеленый и желтый, в своей кампании по розыску нашей дочери.

В то первое воскресенье в Прайя-да-Луш приехали мои старинные подруги — Мишель и Ники. Обе хотели находиться рядом и, естественно, очень переживали за Мадлен и за меня. Видя, как страдаю я, Мишель так расстроилась, что ей самой понадобилась поддержка. Сочувствие Ники выразилось более практически: она сразу же спросила, что может для нас сделать и потом ни минуты не могла сидеть сложа руки. Наверное, это был ее способ справиться с психологической нагрузкой. Мне было приятно, что они приехали, что можно было их обнять и что они могли меня обнять, когда мне это было необходимо.

Мы так радовались тому, что наши родные и близкие оказались рядом с нами, что не заметили, как их собралось довольно много. Наше внимание на это тактично обратил Алан Пайк, который бдительно наблюдал за нами, нашей семьей и друзьями. У Алана прекрасно получалось замечать и предотвращать возможные проблемы. Зная, что с нами происходит, никто из наших близких не мог оставаться в стороне. Они ехали в Португалию, чтобы поддержать нас и помочь в поисках Мадлен. Но, проделав долгий путь, они, к своему смятению, начинали понимать, что находясь в Прайя-да-Луш, помочь нам у них не больше шансов, чем оставаясь в Великобритании. Они хотели быть с нами, и мы хотели, чтобы они были с нами, но присутствие такого количества дорогих нам людей привело к нежелательным результатам. Алан указал нам на то, что каждый из наших родственников и друзей сам нуждался в помощи, тогда как наши — Джерри и мои — интересы в данный момент были превыше всего. А у нас едва хватало сил, чтобы как-то держаться, а не то что поддерживать остальных. Он подал нам мысль уменьшить нашу группу поддержки. Некоторым лучше вернуться домой, сказал он, где они будут находиться в знакомом окружении, где о них будет кому позаботиться, да и помочь они нам могли больше, находясь там. Он считал, что нам лучше остаться с небольшой, но наиболее дееспособной группой помощников.

Доводы Алана, конечно, звучали очень убедительно, но это означало, что нам придется выбирать, кто останется, а кто должен уехать. Представьте, каково нам было просить уехать людей, которые примчались к нам на помощь! Нашим родителям было тяжелее всего. Джонни в Прайя-да-Луш чувствовал себя, как рыба, вытащенная из воды. Мишель очень мучилась, и дома, в Ливерпуле, ее ждали двое маленьких детей. Поразмыслив, мы решили оставить Триш с Сэнди, Майкла и Ники. Но легко сказать — оставить! Я очень боялась кого-нибудь обидеть.

Однако, когда дошло до дела, выяснилось, что Алан, который общался не только с нами, но и с нашим окружением, уже говорил с ними на эту тему, что значительно упростило нашу задачу. Разговор случился раньше, чем мы ожидали (в воскресенье вечером) и вышел совсем не таким, как мы планировали. Джерри пошел в один из номеров, занимаемых нашей компанией, и там, судя по всему, было сказано нечто такое, что разозлило его и вызвало на разговор, который мы собирались завести в более спокойной обстановке.

Сейчас нам смешно об этом вспоминать, но тогда мы с Джерри не могли смеяться ни над чем. Когда Джерри ошеломил наших родных и друзей такой просьбой, его мама повернулась к моей маме и произнесла: «Что ж, Сью, похоже, молодежь хочет нас, старух, домой спровадить». Еще мы узнали, что после того как Джерри вышел из номера, прозвучали комментарии наподобие: «Старший братец решил выселить всю семейку из дома». Даже в самом отчаянном положении, когда в одном месте собираются уроженцы Глазго и Ливерпуля, можно не сомневаться, что рано или поздно всех потянет на черный юмор. И все же решение было принято, и, как потом оказалось, им остались довольны все.

Когда некоторые из наших родственников начали готовиться к возвращению домой, мы осознали, что помощь и поддержку мы получаем и от местных жителей. Тепло и сострадание португальского сообщества мы в полной мере ощутили во время воскресной мессы, но вскоре сочувствующие появились и среди английских эмигрантов, постоянно живущих в Прайя-да-Луш. Утром 7 мая они организовали осмотр окрестностей поселка. К отряду добровольцев присоединились почти все наши родственники и друзья, которым не терпелось помочь не словом, а делом, пока мы с Джерри общались с Энди Боусом и Алексом Вулфолом.

Остальные родственники, а именно мои папа и мама, мама Джерри и тетя Нора (хотела назвать их «старая гвардия», но лучше не буду) отправились в кафе у пляжа. Этот день показал нам, чем плоха слишком большая компания: если ее действия не координировать с военной точностью, люди не всегда знают, кто что делает, и в результате усилия прикладываются впустую. Однажды наш обед перерос в очередную встречу, и мы с Джерри вдруг поняли, что Шона и Амели некому забрать из клуба. Пришлось нам прерывать общение и идти в Клуб для малышей самим, по дороге обзванивая родственников и знакомых, чтобы найти кого-нибудь, кто мог бы вернуться в номер и покормить близняшек. Как говорится, у семи нянек дитя без глазу.

Когда наша группа поддержки уменьшилась, мы распределили роли между оставшимися: Триш и Ники взяли на себя детей, а Сэнди и Майкл должны были разбираться с почтой и финансами. Триш с Сэнди провели с нами целых три месяца. Не знаю, что бы мы делали без них.

Было решено, что я должна записать телевизионное обращение к похитителю Мадлен, его мы и обсуждали с Энди и Алексом в то утро. Меня беспокоило, как я буду выглядеть на экране, потому что чувствовала, что внутри у меня все словно окаменело и я как будто начала отстраняться от всего, что происходило вокруг. Поскольку выступление мое выглядело совершенно неубедительно, мы с Джерри решили посоветоваться с Аланом Пайком. Он заверил нас, что на данном этапе это вполне естественная реакция. В конце концов, человек не может плакать двадцать четыре часа в сутки. Я была опустошена как физически, так и психологически. Джерри тоже.

Вообще-то вскоре после этого эксперты из британской полиции посоветовали мне стараться сохранять спокойствие и не показывать своих чувств на публике, так что оно, наверное, и к лучшему, что тогда я вошла в ступор. Такой совет был вызван опасением, что мое горе может каким-то невероятным образом подтолкнуть похитителя Мадлен к нежелательным действиям, и он как-нибудь изменит свое поведение. Конечно, мы не могли без ужаса думать о том, чем это чревато для нас. Это означало, что любые проявления чувств и самые естественные поступки могли косвенно поставить под удар Мадлен.

Алекс и Энди решили, что обращение должно быть сделано, но по принципу «центробежности». Это означало, что будет выбрана одна телекомпания (в нашем случае — Би-би-си), которая запишет его и займется распространением ролика по остальным медиаканалам. Мы потом часто прибегали к такой схеме, потому что это не только значительно сокращало время, которое мы в противном случае тратили бы на запись множества обращений и интервью, но и избавляло нас от необходимости выступать перед армией журналистов с камерами и микрофонами. Нам приходилось иметь дело всего с одним репортером и одним оператором, а это было не так страшно. Как бы то ни было, съемки были для меня делом новым и совершенно незнакомым. Я очень волновалась, в основном из-за понимания того, насколько важно, как я донесу свое послание, но еще и потому, что мне было трудно обращаться к объективу камеры как к живому человеку. Мне это казалось неестественным.

Энди Боус предложил произнести часть текста на португальском, что я и сделала. Во время обращения Джерри сидел рядом со мной.

«Мадлен — красивая, яркая, веселая и отзывчивая девочка. Она особенный ребенок.

Пожалуйста, прошу вас, не обижайте ее. Не пугайте. Пожалуйста, сообщите нам, где мы сможем ее найти, или оставьте ее в безопасном месте и дайте кому-нибудь знать, где она.

Мы умоляем вас позволить Мадлен вернуться домой. Нам она очень нужна. Она нужна Шону и Амели, а мы нужны Мадлен. Пожалуйста, верните нам нашу маленькую девочку!

Por favor devolva a nossa menina».

Когда с этим покончили, я испытала громадное облегчение. Мое оцепенение перед камерой не могли не заметить все мои друзья. Одна из подруг позже рассказала, что, увидев меня по телевизору, решила, что я приняла лошадиную дозу успокоительного. Этого не было. С самого начала этого испытания, даже в первые часы после похищения Мадлен, я вообще ничего подобного не принимала. Не хотела. Я чувствовала, что все время должна быть настороже, внимательной и сосредоточенной. Хотя, Господь свидетель, поначалу без всяких там успокоительных я пребывала в совершенно противоположном состоянии. Да и все равно не существует волшебных таблеток, которые могут ослабить такую боль.

Около пяти часов к нам зашел падре Зе в сопровождении двадцати или около того местных жителей, чтобы прочитать Розарий[3] с нами и для нашей семьи (начал он с «Отче наш», продолжил десятью «Радуйся, Мария» и двумя «Славься»). Вчера во время мессы мы слышали, как он говорил о том, что собирается читать Розарий, но подробности упустили, и поэтому его появление у нас стало приятной неожиданностью. Это было чудесно. Матери и их дети обнимали нас, совали в руки четки и то и дело начинали вслух молить Господа о спасении Мадлен. Мы не могли удержаться от слез, но теплое отношение наших новых друзей придало нам сил. Они ушли, произнеся на прощание три ставших знакомыми слова: esperança, força, coragem. Мать падре Зе, которой было за восемьдесят, взяла меня за руку, заглянула в глаза и сказала просто: «Будь терпеливой».

Британский консул Билл Хендерсон и посол Джон Бак навещали нас регулярно, и с лестерширскими офицерами по связям с семьями мы встречались каждый день. Португальские полицейские практически не делились результатами расследования с британской полицией и отвергли многие их советы, такие как использование специально обученных собак или проведение следственного эксперимента для воссоздания картины преступления. Качество и глубина проводимого расследования казались нам недостаточными, и это тревожило нас все больше и больше. К примеру, основания для того, чтобы исключать тех или иных людей из списка подозреваемых и свидетелей были очень и очень сомнительными. Помню, как мы с Джерри, озадаченные, переглянулись, когда британские офицеры попытались нам объяснить, почему одну семейную пару вычеркнули из списка свидетелей. Когда мы спросили, согласны ли они с этим решением, те после неловкой паузы ответили: «Не совсем».

Помню, в понедельник вечером, в очередной раз встретившись с ОСС, мы сорвались. Едва войдя в наш номер, они начали жаловаться: «День прошел впустую!» Другими словами, они провели весь день без переводчика и только зря потратили время. Тут нас буквально прорвало: «Да что же это такое?! Как можно работать без переводчика? Неужели нельзя найти кого-нибудь? Черт возьми, речь идет о жизни нашей дочери! Нельзя терять ни минуты! Если у вас нет переводчика, скажите нам, и мы найдем его для вас!»

Спустя пару дней в помощь ОСС из Великобритании прибыли специалисты из Центра защиты детей от эксплуатации онлайн. Командир подразделения судебной психологии, который был детективом-суперинтендентом, и социальный работник зашли к нам, чтобы рассказать о ходе расследования и обрисовать ближайшие планы. Беседа с английскими экспертами вселила в нас надежду на то, что расследование наконец сдвинется с мертвой точки. Однако тот разговор был тревожным, даже страшным, потому что мы обсуждали особенности поведения и характер типичного педофила. Я молилась об одном: «Господи, пусть ничего этого не случится с Мадлен!»