Маленький нью-йоркский ублюдок

11

К вечеру боль в горле значительно усилилась, похоже, я заболевал. И тело ломило. Голова болела, ноги болели, даже зубы, и те болели. Я чувствовал себя абсолютно несчастным. Поэтому просидел в парке не более двадцати минут, прежде чем перейти дорогу обратно к отелю. Войдя в вестибюль, увидел, что в «Луисе» в другой части холла устанавливают аппаратуру для местных дегенератов, которые будут веселиться тут вечером. Я на минуту задержался посмотреть за процессом установки, но эти поганцы, страдающие нарциссизмом, все как один стали бросать на меня подозрительные взгляды, будто я собираюсь их ограбить или еще что. При других обстоятельствах я бы остался стоять им назло, но я устал и был слишком угнетен, чтобы заморачиваться по этому поводу, так что, послав все к черту, шагнул в смертельную ловушку под названием лифт. Мне уже было по фигу, застряну я или нет. На тот момент меня не волновало, что лифтовой трос может оборваться и кабина рухнет в пыльную шахту. Если бы такое случилось, мне представилась бы великолепная возможность выстроить андеграундную империю, пустив в ход запасы личной изобретательности. Трос, как ни странно, почему-то не оборвался, и я доехал до шестого этажа без приключений. В коридоре стояла мертвая тишина, парочка резаных поросят за стенкой не подавала признаков жизни. Может, их наконец-то закололи. Кто знает? Правда, не могу сказать, что у меня бы от этого разорвалось сердце.

Было еще только три часа, а я уже чувствовал себя совершенно разбитым. Я плюхнулся на кровать и зарылся лицом в вонючие подушки. От этих подушек несло, как от больничных простыней. Приятных эмоций они точно не вызывали. Очень неприветливые и неуютные подушки. Стараясь изо всех сил не обращать на них внимания, я погрузился в тяжелые размышления. Не хотелось задерживаться без особых на то причин в этом проклятом городе, населенном всякими отбросами, я начал даже подумывать, а не податься ли западней. Оставались еще Калифорния, Орегон, Вашингтон и тому подобное. Впрочем, это было пока на уровне замыслов, я не чувствовал уверенности, что мне туда хочется. Я вообще не знал, куда ехать. Знал только, что Чикаго меня больше не устраивает. Этот город я уже ненавидел, ненавидел и все проживающее в нем чморье. Противно, когда ты никто, противно, когда на тебя срут, куда бы ты ни пошел. Знаю, что не раз повторял, как мне хочется оказаться в таком месте, где меня никто не знает, но, наверное, пришло время выразить свою мысль яснее. Я и правда хотел бы, чтобы меня не узнавали, но чтобы при этом я все-таки был кем-то. Не хочу иметь никаких дел и отношений с лютым и беспощадным звериным обществом, вести в нем жестокую борьбу за выживание, но мне бы хотелось быть частью его. Не хочу выполнять бессмысленную работу за гроши, как все эти пустые недоумки. Хочу делать что-то стоящее, хочу оставить след, свой собственный след в этом мире. И это желание ужасно меня напрягает, если учесть, какое я питаю отвращение к обществу, которое безжалостно уничтожает и стирает в порошок любой творческий порыв. Однако, должен сказать, перспектива увидеть упоминание о своей персоне в газете лишь в виде номера социального обеспечения в некрологе, пугает меня куда больше, чем миллион громких голосов за окном, внезапно обрушившийся среди ночи, который атакует мою акустикофобию.

К счастью, и сознание и тело сжалились надо мной, позволив задремать и отплыть в небытие, завернувшись в неуютные простыни. Вспоминая этот момент, я мечтаю лишь об одном — чтобы потом я не проснулся. Как хорошо было бы проспать подольше, потому что мне без моего ведома была уготовлена веселенькая ночка.

Когда через несколько часов я продрал глаза, за окном было темно и улицы заполняли толпы ночных тусовщиков и прочих дегенератов. Даже встать с кровати было тяжело, ноги и голова гудели, но я встал и подошел к окну. Если хотите услышать нечто отвратное, доложу, что Норд-стрит сверху выглядела точно как бульвар Белл в Квинзе. Те же девушки, которые пытаются вести себя как отъявленные проститутки, на каждом углу и те же бесчисленные придурки, разъезжающие на своих тачках, высунув руку из окна, с явным желанием попонтоваться. Это все равно, что смотреть видеозапись моей прошлой жизни в Нью-Йорке. Я усмехнулся. Если бы не удалось улыбнуться, я бы разнес этот чертов гостиничный номер вдребезги, точняк. Меня охватило такое отчаяние, что, отойдя от окна, я пошел в ванную глянуть на себя в зеркало. Далеко не самый умный поступок, так как в «Дэйз-инн» над зеркалами висели флюоресцентные лампочки, и если вы хоть в чем-нибудь разбираетесь, наверняка знаете, что в таком освещении все живое смотрится, будто уже погибло насильственной смертью, восстало из мертвых, а потом его безжалостно прикончили еще раз. Флюоресцентные лампы — самое большое неодушевленное зло на планете, второе по счету — автомобили марки «Крайслер». Флюоресцентное освещение делает из вас чахлого доходягу, высвечивает на вашем лице мельчайшие недостатки, будто мало ему форменного издевательства над цветом вашей кожи. На мой взгляд, не только флуоресцентные лампы, но и каждое заведение, где их устанавливают над зеркалами, заслуживает уничтожения. В этом зеркале мое лицо казалось просто тошнотворным. Бледным как смерть и заросшим щетиной. Я стал похож на бомжа. Даже глаза выглядели из рук вон плохо. Словно прожженные мочой дырки в снегу, а мои темные волосы вдруг дали подозрительно обесцвеченные всходы. Для полноты картины не хватало только капюшона и косы.

Не передать, каким безысходно несчастным я себя чувствовал. Папа частенько говорил: чтобы чувствовать себя счастливым, мне нужно развлекаться двадцать четыре часа в сутки. Замечание не совсем верное, но почти в цель. Мне быстро становится скучно, даже когда я болею, меня часто посещает ощущение, что я где-то что-то упускаю. В места скопления народа меня, как вы догадались, не влечет, но мне нужна информация обо всем, что происходит вокруг, — через ящик, радио или собственную разведдеятельность. В ту ночь мне было не просто скучно, но еще и одиноко. Мне нравится быть одному, но приходится признать, что иногда меня посещает предательское желание поиметь с кем-нибудь осмысленную беседу. В наши дни искать собеседника для содержательного разговора — все равно, что искать иголку в стоге сена. Или копаться в отбросах. Тем не менее, случается, я занимаюсь подобными поисками: так было и в ту ночь.

Оценивая свои дальнейшие действия сейчас, я не могу найти их сколько-нибудь осмысленными, скорее, глупыми и наивными, но как бы то ни было, я решил спуститься и посмотреть, что творится в «Луисе». Скорее всего, у меня был жар, и от этого я ни с того ни с сего вообразил, что встречу внизу интеллигентную англичанку, которая разгуливает в полном одиночестве в надежде на осмысленный разговор с каким-нибудь путешественником. Вероятность была ничтожно мала, но все же была. Ох уж этот мне идеализм. Но заняться чем-то более интересным в номере мне не светило, поэтому, плюнув на все, я стал собираться. На случай, если вдруг решу прогуляться, я прихватил защитного цвета пальто. И стал спускаться на смертельно опасном лифте на первый этаж.

Когда двери этого гроба на тросе открылись, мой слух осквернили доносящиеся из «Луиса» звуки попсового латиноамериканского хита. Избранный так называемый музыкальный формат не сильно меня удивил, в наше время только это повсюду и слышно. Точно любого, кто поставит искреннюю музыку с интересными текстами, покарают небеса. Но не суть, на входе стояли два качка, как водится, без каких-либо признаков шеи, и изо всех сил старались выглядеть грозными. С нарочито прищуренными глазами и скрещенными на груди руками, они, если честно, смотрелись полными идиотами. Невозможно было удержаться от смеха, я и не удержался, на что они незамедлительно отреагировали злобными взглядами. Да пошли они. Достав из штанов кошелек, я продемонстрировал водительские права, удостоверяющие мой возраст.

— Что, босс, пить собираетесь? — спросил один.

— Смеетесь? — ответил я. — Да я так напьюсь, как вашей бабушке и не снилось.

Как и предполагалось, оба рассмеялись. «Отлично, старина!» — сказал один. Я показался им крутым, потому что сказал, что собираюсь бухнуть. Всем тупицам моего поколения нравиться слушать, кто, где и как именно собирается нажраться. Это кажется им очень круто. Потому-то я и отпустил замечание насчет бабушки. Надеялся приколоться над их реакцией. Я-то знал, что ничего, кроме минеральной воды, заливать внутри не стану. Но приняв меня за такого же алкоголика, как и они сами, они надели мне на руку голубой браслет, чтобы бармены знали, что я не маленький и мне уже можно наливать. Все это чрезвычайно меня позабавило.

Народу внутри было битком, и эту долбаную музыку врубили так громко, что я собственных жалоб не смог бы расслышать. Собравшиеся там говнюки сгруппировались отдельными бандами, прямо как в Квинз-колледже, злостно пьянствовали и выискивали, с кем бы перепихнуться. Внутри было так темно и угнетающе, что у меня начался мандраж, но я почему-то подумал, что бокал ледяной минералки приведет меня в чувство. Несмотря на то, что я пришел туда в надежде найти одинокую интеллектуалку, с порога стало ясно, что таких здесь не водится. Контингент был слишком понтовый и зацикленный на гламуре, чтобы принять в свое общество интеллектуалку с художественным уклоном. В клубы и бары я хожу крайне редко, но когда случается там бывать, как и в тот раз, я не оставляю надежд пересечься с какой-нибудь несколько потрепанной брюнеткой, игнорируемой всеми и одиноко стоящей с углу. И вот она там стоит, проклиная все вокруг, прямо как я, а я-то возьму — подойду и скажу: «На свете столько баров, а она зашла именно в этот». После чего мы незамедлительно перейдем к содержательному разговору о том, как мы тут всех на дух не переносим и как это нас занесло в этот убогий район. Она только что приехала в город и у нее, разумеется, нет здесь друзей. Поселилась, конечно, в маленькой тесной квартирке над аптекой в очень сомнительном районе, и все, чего она желает этим вечером, так это разговаривать о тенистых осенних деревьях, о потрепанных снизу штанинах брюк с карманами и об удовольствии носить мягкие штаны с ворсом без нижнего белья. Не совсем понимаю, зачем я утруждаю себя поисками такой девушки, вряд ли она существует на самом деле. Она постоянно посещает мое воспаленное воображение и обитает только там. Основная масса остальных девушек, за редким исключением, в реальном осязаемом мире похожа на тех, что околачивались в «Луисе» в ту ночь.

И по телевизору, и в кино я много раз видел сцену, как парень, новичок в городе, заходит в бар или там ресторан, и в ту секунду, как местные его замечают, — выдергивают шнур музыкального автомата из розетки. В «Луисе» никто вилку из розетки вытаскивать не собирался, но каждый долбанный говнюк счел себя обязанным оглядеть меня с ног до головы. Я, разумеется, ответил им тем же, но был слишком усталым, чтобы вкладывать в это душу, поэтому просто подошел к стойке и выдвинул стул. Направо от меня группа латентных алкоголиков ржала до потери пульса. Кажется, один из них что-то мне сказал, но я пропустил это мимо ушей. Просидев на стуле с закрытым ртом несколько минут, я дождался слабоумного бармена, подошедшего взять мой заказ.

— Что закажете, босс? — обратился он ко мне. Да что это с ними со всеми? Куда ни приди, ко мне обращаются либо «босс», либо «брат», либо «ковбой». Как же меня это бесит. От этого даже слона вырвет.

— Можно стакан воды?

Он посмотрел на меня как на душевнобольного. Видимо, заметил алкогольный браслет на моем запястье и решил, что я такой же пьяница, как и он.

— Стакан воды? — переспросил он с очень напряженным выражением.

— Это все, брат. Только стакан воды!

Так ему, пусть прочувствует вкус собственного жаргона и устыдится. По тому, как на вас смотрят, когда вы заказываете безалкогольный напиток, можно подумать, что все без исключения вокруг алкоголики. Совсем люди с ума сбрендили, точно говорю.

Пережив первое потрясение от моего выбора напитка, этот удод пошел и налил мне воды. Чаевых я ему оставлять не стал. Не заслужил. Те, кто из кожи вон лезет, чтобы другие почувствовали себя неудобно, чаевых не заслуживают. Бейсбольной битой по коленным чашечкам — да, но только не денег.

— За Клео Монстра — самого дружелюбного из всех монстров, — произнес я громко, подняв бокал. Люди вокруг, естественно, приняли меня за сбежавшего из дурки, ну и хрен с ними. Подавленное состояние не позволяло мне придавать этому значения. Сидя у стойки, я наблюдал, как окружающие дымили как паровозы и отчаянно нажирались как свиньи. Эта картина ввергла меня в состояние потерянности и удрученности. Хотелось встать и уйти, но энергии на это не хватало. Ее не хватало, даже чтобы проклясть латиноамериканское дерьмо, которое там крутили. В принципе, я заранее знал, что интеллектуальной стимуляции мозгов в этом заведении ждать не стоит, поэтому настроился на мысли о предстоящей встрече с Мэри в Элмхерсте. Я с нетерпением ждал встречи и возможности снова использовать язык по назначению. Всю эту долбаную неделю он пребывал в бездействии, за исключением пары незначительных случаев. Еще я думал, чем заняться и куда направиться после встречи с Мэри. Но, разумеется, ничего не придумал. Я готов был окончательно сдаться прямо тогда, прямо в том баре. От этих мыслей болели тело и голова тоже, все, чего я хотел, это найти приятное, дружественное место, где все были бы умными, понимающими и чуткими. Может, я опять же слишком многого хотел. В ту ночь я явно был на пределе.

Трудно было что-либо увидеть сквозь дымовую завесу и прочее летающее в воздухе говно, но то, что мне удалось разглядеть, напомнило мне о первом колледже, в который я ходил. Вы, наверное, помните, я говорил, что учился в двух колледжах. Так вот, первый, совсем небольшой колледж находился на севере штата Нью-Йорк и назывался Коблескил. Я жил в общежитии и самым важным, как, впрочем, и единственным фактором, определившим мой уход оттуда, были люди. В общаге я жил с недоумками типа этих из «Луиса». Помню вечера, когда все они собирались пойти шататься по барам. Естественно, идти нужно было всем скопом, Господь покарал бы всякого, кто явился бы в бар в одиночестве. Помню, как все эти мерзкие «крутые парии» забивались в сортир, размазывая гель по волосам и напяливая вульгарные серебряные часы. Выкрикивали избитые фразы про то, как собираются оприходовать первокурсницу и нарезаться в хлам. Ни капли самоуважения. Они портили всю мою жизнь в общежитии. Если бы не они, я провел бы там свои лучшие годы. Приходилось полвечера просиживать в своей комнате взаперти, поскольку я физически не мог вынести присутствия и половины из них. У меня была там пара друзей, но всем остальным студентам я бы настоятельно советовал катиться ко всем чертям. В принципе, нередко я с нетерпением ждал, чтобы они поскорее свалили, потому что после этого получал общежитие в свое распоряжение. Единственное более-менее приятное впечатление об этом мерзком колледже.

И девушки там были тоже жуткие. По правде говоря, они были еще более отталкивающими и мерзкими, чем парни. Собираясь шляться по барам, они буквально часами торчали в ванной, нанося невозможный клоунский макияж, слои блеска и подобную дрянь. Выйдя из ванной, они выглядели будто сбежавшие из зоопарка. Никогда этого не понимал. Они настолько лучше выглядели с утра в поношенных толстовках и без капли косметики. Впрочем, неважно, поскольку они все равно кретинки. Самоуважением у них тоже не пахло. Такие же низкие и мерзкие, как парни, они шлялись по общаге, разглагольствуя о том, до какой степени собираются набухаться и каких кобелей подцепить через пару часов. Я ни капли не преувеличиваю. Отсутствие чувства собственного достоинства было настолько прискорбным и удручающим, что мне пришлось оттуда свалить. Люди с полным отсутствием самоуважения способны испортить своим присутствием любое место на планете.

Абсолютно то же самое можно сказать про контингент бара «Луис». Меня от него настолько воротило, что я решил уйти. К тому же и стакан с водой был уже почти пуст, причин задерживаться не оставалось. Да и горло начинало драть нехило. Куда податься, я не знал, но мне было по фигу. Хотелось просто слинять из этого дебильного заведения.

Но когда я попытался встать, какая-то мерзкая пьяная тварь пролила мне на штаны коктейль. Ей было так интересно ржать и вести себя, как безмозглая коза, что она даже не заметила, что я вставал со стула.

— Эй, потише с этой дрянью, — сказал я. Ненавижу женщин, которые напиваются в дым. Отталкивающий типаж.

— О, Господи, извините, пожалуйста, — отозвалась она.

Я вас умоляю. Ей было глубоко наплевать, что она испортила мои любимые штаны с карманами. Она была настолько в хлам, что ей вряд ли было до этого дело. Да и мне было не до того, но меня волновал сам принцип. Эти забулдыга думают, что им позволено все, что вздумается, только потому, что они пьяны. Эта, однако, сразу схватила салфетку с барной стойки и стала вытирать эту пакость с моих брюк. Она гоготала как лошадь и была настолько в стельку, что не осознавала, что, пытаясь вытереть штаны, практически начищает мой инструмент. Печальное зрелище.

— Да ладно тебе, — сказал я. Мне стало неловко за нее, настолько униженной она выглядела. — Не надо так убиваться.

— Ах, черт, — отозвалась она. — Послушай, может, мне просто купить тебе выпить, и мы в расчете, хорошо? Зуб за зуб. Ну как?

— Да ладно, ничего страшного. Не беспокойся, — сказал я. И попытался уйти, но она схватила меня за руку и настояла, чтобы я сел и выпил с ней. А что мне оставалось? Для препирательств сил не было, к тому же, кто я такой, чтобы отказываться от халявной выпивки?

— Что ж, — ответил я, — кто я такой, чтобы отказываться от халявной выпивки?

И только уселся рядом с ней, начался весь этот гимор.

— И как же зовут этого крутого парня? — спросила она. Еще одна любительница привязаться с надоедливыми вопросами. Они с официанткой Джемми должны стать соседками по комнате. А может, они и правда соседки, кто знает?

— Персона нон грата, — ответил я.

— Что? Что это значит?

— Я пошутил, — продолжал я. — Хотел сказать, что я везде персона нон грата. МДР меня зовут.

— МД-что? Что это такое?

— М-Д-Р. Маниакально Депрессивный Рассуждатель.

— А это какого черта значит?

— Так меня зовут, подруга.

Вы бы видели, каким она взглядом на меня посмотрела. Пресвятая корова!

— А ты странный, — заметила эта овца.

— Вина одиноко лежит на пороге часа, дорогая, — сказал я ей. Затем закатил рукав, обнажив татуировку МДР на левом предплечье. «Видишь? — спросил я. — Это у меня с детства».

— А-а-а, — произнесла она. — Очень любопытно. Значит МДР, так? Очень приятно познакомиться, я — Дженни.

Мне кажется, только избалованных богатеньких деток называют Дженни. Типичное лонг-айлендское имя, если такой тип существует. Половина женского населения на Лонг-Айленде носит имя Дженни. Я понимаю, это вина родителей, но должна же быть хоть капля ума, чтобы сменить имя, если уж они лажанулись, назвав вас так по-идиотски. Тем временем эта гиперактивная самка схватила меня за руку и чуть не вырвала ее с корнем, пока трясла.

— Ф-у-у, МДР, какие у тебя руки холодные, — отдернув свои драгоценные лапки, сказала она, будто принцесса.

— Руки холодные, зато сердце горячее, — ответил я ей. К тому моменту я уже не переваривал ее. Люди, жалующиеся на то, какие у меня холодные и влажные руки, могут идти в жопу. Боже мой, ну я в курсе, что они холодные и влажные, а что поделаешь? Ну случается такое.

Кроме того, что эта девица была низкосортной пьянчугой, она была еще и тем, что я называю гламурной королевой, как все те штучки из Коблескил. По ней можно было точно сказать, сколько часов она провела перед зеркалом, подготавливая себя к походу в «Луис». На ней была такая, знаете, черная кофточка в сетку, черная юбка, туфли на супер-пупер офигительных платформах, в которых она выглядела полной идиоткой.

Макияж был наложен на лицо, по форме, кстати, напоминающее мордочку хорька, щедрыми мазками, у нее были вульгарные длинные ногти с мерзкими белыми кончиками. Одного этого уже хватало, чтобы я блеванул прямо там. Нет прощения женщинам, которые в наши дни вытворяют такие вещи с ногтями. А что, с натуральными ходить нельзя? К тому же в голосе у этой девушки были такие грубые дребезжащие призвуки, которые навели меня на мысль о бесчисленном числе минетов, которые она, должно быть, проделала в жизни, на губах лежал жирный слой темно-красной помады, на волосах лак и еще какая-то липучая херня. А волосы у нее были темные и кудрявые, они выглядели бы просто неотразимо, если бы не вся эта синтетическая хрень, которая портит воздух. Современные женщины — это нечто. Они тратят часы, чтобы улучшить внешность, а в результате становятся в миллион раз хуже, чем были. Простите, где же логика? Может мне кто-нибудь объяснить? По-моему, на сборы перед «выходом в свет» следует тратить не более десяти минут. Вот почему ни актрисы, ни так называемые супер-модели меня не интересуют. В результате своих ухищрений они выглядят как настоящие фрески или умирающие от ужасной болезни — из-за ручек-ножек толщиной со спичку. Абсолютно отталкивающее зрелище. Но со всех сторон из уст каких-то недоумков доносится: «О, в этих девушках столько стиля». Это, наверное, шутка. Поскольку у этих идиоток нет никакого стиля. Вычурный стиль — вообще не стиль, придурки.

Тем не менее, поскольку уж я согласился сесть рядом и выпить с Дженни, уйти просто так было неудобно. Представившись мне и пожаловавшись, что у меня такие холодные и влажные руки, она подозвала бармена. Похоже, она знала его лично. Пьяные свиньи вроде нее всегда лично знакомы с барменами — весьма сомнительный предмет для гордости, на мой взгляд.

— Чего принести, босс? — спросил бармен. Уже во второй раз этот недоумок называл меня «боссом».

— Стакан воды, — выдавил я, чуть не прыснув со смеху. Меня прикалывало мое собственное жалкое положение.

После того, как я заказал воды, Дженни посмотрела на меня, как на выжившего из ума.

— Просто воды, и все?

— Так точно, лапочка.

Теперь понимаете, о чем я? Если вы не пьете спиртного, на вас смотрят, будто у вас не в порядке с головой.

— А мне «Корону», пожалуйста, — попросила она бармена. Потом снова кинула на меня окосевший взгляд. — В чем дело, МДР, ты что, не пьешь?

— Нет, не пью. Тебе, знаешь ли, и самой неплохо бы притормозить с этой дрянью. Ты и так уже достаточно набралась.

— Как это не пьешь? Ты не похож на маменькиного сынка, МДР, — произнося это, она, как бешеная, размахивала руками.

— Это потому что я папенькин сынок, — отпарировал я. — И позволь кое-что у тебя спросить: где тут связь, что-то не уловил. Если мне хочется помутнения в мозгах, уж лучше я пойду и хорошенько стукнусь головой об стенку. Неужели для того, чтобы считаться крутым, я должен быть невменяемым?

— О’кей, но неужели тебе не хочется слегка тяпнуть и повеселиться вечерком?

— Джен, — ответил я, — неужели ты думаешь, что настолько страшна, что мне необходимо напиться в хлам, чтобы разговаривать с тобой? Не на того напала, зайка. — Обычно я стараюсь не отпускать подобные тупые замечания, но она была слишком пьяна, чтобы я смог удержаться и не постебаться немного. Интересно было, как она выкрутится.

— Ха-ха, очень смешно, — сказала она. — А ты не здешний, так ведь?

— Слава Богу, нет. Я из Нью-Йорка. Этот город мне глубоко противен.

— Вау! И почему же мы такие сердитые, можно поинтересоваться?

— Я не сердитый, лапочка, — я просто сверхъестественно счастлив.

Невозможно передать, как трудно мне было произнести это с серьезным выражением лица. А потом бармен принес наши напитки, дав мне возможность быстренько переменить тему.

— Расскажи мне о себе, — попросил я. Решил переключить ее внимание на ее собственную жалкую жизнь, чтобы мою она оставила в покое. Очень полезная уловка, чтобы отшивать навязчивых людей. Заставьте их трепаться об их собственном бессмысленном существовании, и вы на свободе.

— Ой, знаешь, лучше забей, — сказала она. — Жизнь дерьмо, ты же знаешь.

— Почему же дерьмо? Ну-ка расскажи, очень интересно.

— Ну, в общем, мой парень, он как бы…

— Погоди-погоди, — перебил я. — Не говори, дай сам догадаюсь, твой Джек сбежал к Джил, правильно?

— Господи, как ты догадался?

— Да ладно тебе, — сказал я. — Будто сложно. Когда бы вы, девушки, ни жаловались на дерьмовую жизнь, всегда бойфренд вам изменил. К слову, только что наверху в своем номере я прочитал, что большинство женщин совершают самоубийство из-за того, что разошлись с мужем или бойфрендом, знаешь об этом?

— Не может быть! — воскликнула она. К тому моменту она уже настолько окосела, что на нее смотреть было стыдно, особенно, как она хлестала свою «Корону», будто воду. — Я просто всегда не вовремя. Всех нормальных мужиков расхватывают перед самым носом. Я вечно опаздываю.

— Детка, время — это сволочь.

— Да, что ни говори, — заметила она, продолжая глушить пиво. Типичная пустышка. Она бы идеально вписалась в общество на Лонг-Айленде.

— А чем ты по жизни занимаешься? — спросил я, прерывая паузу в разговоре, вероятно, с намерением слезть с темы о неудавшихся отношениях. Мне надоело выслушивать жалобы всяких дур об их слюнявых романах.

— Ой, Господи, да я учительница в средней школе, — ответила она.

Можете поверить? Я, честно говоря, сначала ушам не поверил.

— Что? Хорош гнать, ты учительница? Да ладно, ты просто прикалываешься надо мной.

Она расхохоталась. Наверное, понимала, насколько нелепо выглядит.

— Нет, серьезно, я учительница. Преподаю психологию в седьмом, восьмом и девятом классах. — И улыбнулась развязной улыбкой. — Что ты так на меня уставился? Ладно тебе, прекрати, — сказала она, шлепнув меня по руке.

— Просто поверить не могу, что ты учительница, вот и все. У меня таких учителей, как ты, в школе не было. Ну ни фига себе, — сказал я. И про себя то же самое подумал. Когда я был школьником, то думал, что все наши учителя гении и святые. Думал, они знают все и обо всем. А когда поступил в колледж, среди преподавателей уже начали появляться такие, как эта Дженни. Весьма прискорбно. Эти пустые, незрелые, пьяные нули будут помогать детям познавать мир? Да что они знают? Они слишком тупые, чтобы иметь какие-то знания. О чем они предположительно могут рассказывать в классе, о своих бойфрендах? Читать ханжеские лекции о самоуважении? Или о том, как напиться? Уж в этом-то — они точно эксперты.

— МДР, не хочешь со мной потанцевать?

— Нет, дорогая, что-то не очень. Честно говоря, мне просто хочется посидеть, воды попить. У меня горло дерет от этого чертового дыма. К тому же я не совсем здоров. Похоже, заболеваю.

— О-о-о, бедняжка, — сказала она и погладила меня по плечу. Я взглянул на нее, как на сумасшедшую.

— На самом деле, — ответил я. — Чувствую себя дерьмово. Мне здесь что-то нехорошо. Будто я очутился посреди Атлантического океана.

— МДР, ты точно не хочешь со мной потанцевать? — Это все, что ей пришло в голову. Она не способна была врубиться, насколько мне хреново. Несмотря на общепринятое мнение, пьяным в барах никогда нет дела до других.

— Не, Джен. Ты лучше скажи, о чем ты детям на уроках рассказываешь?

— Не компанейский ты человек, МДР. — И повернувшись ко мне спиной, она заговорила с одним из своих собутыльников, совершенно игнорируя меня в течение нескольких минут. Затем обернулась и спросила: «Да что с тобой? Тебе латинская музыка не нравится, что ли?»

— Врубись, если бы мне захотелось послушать латинскую музыку, я бы поехал в Мексику или типа того. Скажи мне, Джен, о чем ты все-таки детям в школе рассказываешь? — Хотел ради забавы проверить, как она себя поведет. Она совсем уже расклеилась и гладила меня по бедру.

— О, Господи, — вздохнула она. — На этой неделе мы проходим летологику, и у них по этой теме через пару дней контрольная. Очень увлекательно, уиии-хуу! — К этому моменту она дошла до такой кондиции, что не могла даже голову прямо держать.

— Лето-что? — переспросил я. — Это что еще за хрень?

— Нет-нет-нет, МДР, это ле-то-ло-ги-ка. Давай, повторяй за мной, готов? Ле-то-ло-ги-ка. Давай вместе.

— Ну хорошо, я понял, летологика. И что это за хрень такая?

Она истерично захохотала и хлопнула ладонями по барной стойке.

— Это такая вещь, которая объясняет, почему ты не можешь вспомнить нужное слово или какую-нибудь вещь, которую ищешь, понял? Это психологический термин. Вроде как рассеянность или что-то типа. Например, когда ты не понимаешь, что делаешь или что именно хочешь сказать. Ну, неважно. Довольно скучная штука, по-моему.

— Да уж, а я об этом книгу написал, — пробормотал я. И решил, что пора ретироваться. Тупостью и клоунским макияжем эта девушка вызывала у меня тошноту. — Слушай, красавица, спасибо за воду, но мне нужно идти…

— Минутку, — остановила она меня. — Постой, ты сказал, что из Нью-Йорка, да?

— Ну да, вроде бы.

— И снимаешь комнату наверху, правильно я тебя поняла?

— Да-а-а, правильно, в общем-то, — на середине фразы я попытался притормозить, но было поздно. Она была настолько в хлам, что не могла остановиться наглаживать меня по бедру. Будь она трезвой, я бы не возражал, но на слабых людей так противно и жалко смотреть. Я на таких дур не спешу смотреть даже с сочувствием.

— Ну… а что, если мы поднимемся к тебе и там позависаем? Хочется ненадолго свалить отсюда.

А вот это уже прикол. Такого со мной обычно не случается. Но, спешу вас уверить, она предложила мне это не потому, что я ей безумно понравился, не потому, что у меня симпатичная мордашка или там еще что-нибудь. Она была настолько пьяна, что пошла бы в постель даже с оборотнем. Я сделал вид, что не расслышал.

— Послушай, — сказал я. — Мне надо проведать кое-кого в одной специальной комнате. Я скоро вернусь, ладно? — Я решил, что просто ускользну на выход, пока она не видит.

Она рассмеялась, как придурошная, и спросила: «Кого-кого тебе надо проведать?!» Наверное, я был с ней слишком мягок.

— Пойду отолью, — сказал я. — Вернусь через минуту, поговорю с белым другом.

Она и на это рассмеялась, усилив поглаживания по бедру. «Странный ты, МДР. Давай возвращайся поскорее», — сказала она, имитируя южный акцент.

Удаляясь от стойки бара, я оглядывался назад, наблюдая, как она все глубже погружалась в дымовую завесу. Она совсем не сознавала, что делает. Мне необходимо было выскользнуть из этой ловушки, заполненной сигаретным дымом, латиноамериканской попсой и глупостью этой девушки. Чувствовал я себя полной развалюхой, глотку драло ужасно. Такое ощущение, что ее исполосовали наждачкой. Пришлось проталкиваться к выходу сквозь толпу. Я чувствовал себя слоном в посудной лавке, врезаясь во всех и вся на своем пути. Нестерпимо хотелось вырваться на улицу, на свежий воздух. Когда я наконец-то добрался до двери, мне пришлось протискиваться между двумя придурками, выяснявшими отношения не на жизнь, а на смерть.

— Дайте пройти, — сказал я, подойдя. Потом толкнул стеклянную дверь и очутился на свободе. Я весь вспотел в своем болотном пальто, поэтому разом ощутил холодный воздух и пошел прочь от «Луиса».

Несомненно, некоторые из вас разочарованы, что я не оприходовал эту хорькорожую тварь. Но это совершенно против моих правил. К тому же я не люблю девушек сорта сделай-лицо-сама или девушек, у которых настолько отсутствует достоинство, что без выпивки им веселиться невозможно. Меня больше интересуют такие, как потрепанная брюнетка богемного вида, о которой я только что говорил. Мне нужна девушка, которая подойдет ко мне, погруженному в собственное сознание, и долбанет стулом по башке. Потом, очнувшись, если я очнусь, я подойду к ней и в ответ тресну по башке какой-нибудь табуреткой. После того, как она встанет на ноги, мы изобьем друг друга в мясо, матерясь, крича и проклиная друг друга. А потом, не в состоянии двигаться от боли и одышки, мы оба расплачемся, попросим друг у друга прощенья и признаемся, что у нас общие заморочки. Кто-нибудь решит, что у меня явная склонность к садомазохизму, но это не так, уверяю вас. Схватка двух людей с одинаково воспаленным сознанием была бы чрезвычайно вдохновляющим делом.

Как бы то ни было, после бегства из «Луиса» никаких идей по поводу дальнейшего маршрута передвижений у меня в голове не было. После всего того количества дыма, которое я поглотил, сразу возвращаться в гостиничный номер не стоило. По идее холодный воздух должен был помочь. Не передать, насколько я был выбит из колеи. Не только тело трещало, как старик на велосипеде, но и голова просто раскалывалась. Сам виноват, знаю. Не стоило ходить в этот бар «Луис» в таком состоянии и настроении. Я перешел через дорогу к моему парку, но, не дойдя до него, заметил, что там копошится стайка крысоподобных хулиганов, а ввязываться в еще большие неприятности мне не хотелось. Поэтому я развернулся и пошел обратно мимо «Луиса». Не знал, куда иду, но плюнул и пошел дальше, несмотря на то, что на улице стоял дубняк.

Ночное Чикаго до боли напоминало ночной Нью-Йорк. Улицы были заполонены народом, вокруг сновали жалкие подобия людей с мобилами, было ветрено, очень холодно и очень неуютно. Воротник я поднял по самые уши, чтобы лицо не мерзло и чтобы не усугублять состояние и так расшатанного здоровья. Не могу сказать, сколько кварталов я так прошагал, но каждый переулок в Линкольн-Парк миновал фактически дважды. И, несмотря на то, что чувствовал себя хреново, не останавливался, поскольку сама мысль о возвращении в этот депрессивный отель выворачивала меня наизнанку. Я уже начинал жалеть, что въехал в этот отстойник. Он был ничем не лучше того, в Тинли-Парк. По сути, той ночью я был единственным человеком, прогуливающимся в полном одиночестве. Повсюду я видел компании студентов и обычных прохожих, ведущих себя, как безмозглые идиоты, кучу попрошаек и всякого отродья, ошивающегося по углам, но я был единственным, кто гулял сам по себе. Против чего я бы не особо возражал, если бы не чувство, что мне придется прошататься в одиночестве всю жизнь. На эту мысль наводила меня долбаная атмосфера этого города. Все эти огни и люди, все движение, такси и кофейни не создавали для меня того комфорта и чувства защищенности, на какое я надеялся. Только ухудшали состояние духа. Заставляли почувствовать собственную незначительность. Но я продолжал свой путь. Добрел до центра Чикаго, продолжая ощущать себя единственным человеческим существом на планете.