Малинджи

Глава 5

- Какое бы черное дело ни вершил Малинджи с телом сестры, занят он им был до самого заката. Весь день мы с матерью провели в крошечной комнате мотеля, не решаясь выглянуть даже в окно. В комнате стояли две кровати, застеленные белыми простынями, но мы, боясь их испачкать, примостились в обнимку на полу у стены. Наплакавшись, мы задремали, а проснулись, когда в окошко уже лился оранжевый закат. На пороге стояла Лару.

- Все готово, - сказала она, - ступай в Кайонгуни и приведи девчонку. Женщина пусть ждет снаружи, здесь вам не ночлежка.

Мы вышли за ворота. Там Лару передала мне небольшую эмалированную кастрюльку с малиновым цветочком на боку, накрытую крышкой, и странного вида квадратный колокольчик, вытесанный из дерева. Вместо язычка внутри его болталась уже подсохшая розоватая косточка, закрепленная на клочок проволоки. Меня снова скрутило, но в желудке было пусто, и на землю выплеснулось только небольшое количество желчи. Мать завыла и, пошатываясь, побрела прочь по тропинке. Мне показалось, она только теперь осознала, какое нечестивое дело мы затеяли, но отступать было поздно.

Когда она скрылась, Лару объяснила, что нужно делать. Я приготовился запомнить какой-нибудь сложный ритуал, быть может, выучить заклинание на неизвестном языке (вроде того, на котором теперь изъяснялся Малинджи), но все оказалось очень просто, я бы даже сказал – обыденно. Всего-то нужно было перенести Айюри через Порог и оставить на Тропе, а самому дойти до Реки, вылить содержимое кастрюльки в ее воды и идти обратно, звоня в колокол. Если верить Лару, вслед за мной обратно порог переступит и сестра.

- Девчонке надо будет дать несколько дней отдыха. Лучше схоронитесь на это время в джунглях. За раны не переживайте, они заживут сами, а вот…, - Лару замялась и отвела глаза, - Cловом, не ждите, что она станет совсем прежней.

Не прощаясь, она скрылась за воротами. Последовал скрежет задвигаемого засова. Я почувствовал себя страшно одиноким, измотанным и напуганным в гнетущей тишине оранжевого заката. С сомнением я поболтал в воздухе жутким колокольчиком. Послышался отвратительный глухой стук. Чувствуя, что еще несколько секунд промедления, и я, бросив все у ворот, с воплями побегу догонять маму, я двинулся к Пещере.

Тело Айюри лежало у входа. Некоторое время я тупо глядел на то, что осталось от моей сестры. Она была совершенно голой и такой грязной, словно ее окунали в дерьмо. Голова была небрежно выбрита, а на самой макушке зияла страшная рана, словно ей вбивали в темечко кол. Солнце почти ушло, но я был этому только рад. Бог весть, какие еще следы надругательств могли мне открыться при ярком свете! Впрочем, я уже потерял способность что-либо чувствовать. Единственное, что меня занимало – это как попасть на ту сторону с сестрой, кастрюлей и колоколом в руках, если и в одиночку к порогу приходилось с трудом протискиваться по длинным узким расщелинам.

Кое-как пристроив на животе сестры мерзкие атрибуты, я поднял ее на руки, вошел в Священную Пещеру и совершенно не узнал ее. Первое, что я почувствовал – это невыносимый смрад. Он был почти что осязаемый, словно я окунулся в бассейн, наполненный гнилой кровью. Мысленно поблагодарив богов, что в желудке у меня пусто, я покрепче прижал к себе сестру и подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Оказалось, что весь пол пещеры завален колокольчиками – такими же, как у меня, и разными емкостями с присохшими к стенкам остатками чего-то бурого, мерзкого и зловонного. Содержимое моей кастрюли тут же стало навязчиво липнуть к воображению. Хотелось немедленно от нее избавиться. Но именно в тот момент я, наконец, поверил, что что-то получится. Что я не первый, и до меня тут побывало уже достаточно безумцев. Они приходили сюда со своей ношей по одному, а возвращались уже вдвоем, побросав тут же использованную тошнотворную атрибутику - священной эта пещера была, увы, далеко не для всех.

Добравшись по узким переходам до Порога, я сделал еще два открытия: проход здорово расширился с тех пор, как я был тут в последний раз. И это, хоть и очень тревожное явление, несколько меня успокоило, потому что я видел, что без труда пройду вместе с сестрой. А второе… помимо знакомого туманного свечения через проем с той стороны… дул ветер.

Он меня озадачил и напугал, потому что на той стороне никогда не бывало… как это сказать… погодных условий. Место там совершенно… статичное. В любое время года, дня или ночи приди туда и застанешь все тот же тихий туман, и рассеянный свет, идущий словно разом отовсюду. А в тот раз я чувствовал, как ветер сушит капли пота на моем лбу и треплет волосы на висках. Но я все равно шагнул за Порог и, положив сестру у основания Тропы, взял котелок, колокол и отправился к Реке. Туман, который прежде укрывал Кайонгуни ровным покрывалом, похожим на жидкую сметану, теперь собирался в клочья, которые плавали, подобно пенкам на кипяченом молоке. Ветер дул не переставая, а из пространства за пределами тропы постоянно раздавались какие-то звуки. Иногда казалось, что кто-то смеется, иногда слышались шорохи и всхлипы. Это было похоже на скрытый за туманом, полный народу кинозал за несколько минут до начала фильма. В то время, как раньше этот зал был совершенно пуст.

У Реки я помедлил и прежде, чем вылить содержимое кастрюли, позвал сестру. Через мгновение она явилась и говорила со мной. Спрашивала, где мама, просила позаботиться о ее ручной игуане, а игрушки и «драгоценности» подарить ее подружке. Я чувствовал, что ей хорошо, что все, что происходит с ней сейчас – пусть и преждевременно, но правильно, а то, что затеял я – нет. Я спросил ее, помнит ли она, как ее укусила сколопендра. Она на мгновенье умолкла, а потом ответила, что это было «пребольно», и она рада, что все позади. Я собирался спросить, хочет ли она вернуться, но прикусил язык. Я боялся, что она ответит «нет», а я уже твердо решил идти до конца. Где-то там в ночных джунглях нас ждала мать, и я не мог позволить себе вернуться одному.

Прощаться я не стал. Снял крышку с кастрюльки и, отвернувшись, чтобы не видеть гнусное содержимое, вылил его в Реку. Мне показалось, что Айюри вскрикнула, как от боли, но, скорее всего, это было лишь мое воображение. Сунув кастрюлю за пазуху, я двинулся в обратный путь, размахивая колоколом. К моему удивлению, звук был совсем не тот, что у ворот Малинджи – своим звоном он заглушал шепот и бубнеж, раздававшийся со всех сторон. Я хотел оглянуться, чтобы убедиться, что Айюри идет следом, но не знал, разрешено ли это, а потому просто шел, глядя себе под ноги и считая шаги. Когда-то, чтобы дойти до Реки мне требовалось сделать четыре тысячи двести пятьдесят шагов, а в этот раз я насчитал шагов на пятьдесят меньше. Словно расстояние сократилось. А может, думал я тогда, мой шаг с возрастом увеличился. Переступив порог я, наконец, обернулся и вгляделся в тело сестры, по-прежнему лежащее на Тропе. Внезапно она зашевелилась и села. Попробовала прикрыть изуродованными руками свое голое грязное тело и закричала. В этом крике было столько боли и отчаянья…. Я пытался звать ее, но она меня не слышала. А когда она поднялась на ноги и пустилась бежать прочь по Тропе, я вспомнил про колокол и снова начал отчаянно в него звонить. Звук снова стал глухим и едва слышным, но Айюри отозвалась на него и вернулась. Поникшая, обреченная.

Перешагнув порог, она ни с того, ни с сего запнулась и упала. И осталась лежать, тяжело дыша, уткнувшись лицом во все эти зловонные чугунки, котелки и колокольчики. Одновременно с этим я почувствовал толчок, словно пол пещеры скакнул у меня под ногами, а следом, из каменных недр раздался приглушенный скрежет, словно гора Ти шевельнулась.

В испуге я застыл и долго стоял, едва дыша, готовый к тому, что свод пещеры вот-вот обрушится на мою проклятую голову, но вскоре все стихло.

Когда я, наконец, отлепился от стены и подошел к Айюри, надежды во мне уже не осталось. Каким-то древним чутьем, которое за пределами нашего обычного человеческого сознания, я уже понимал, что сотворил с моей сестрой нечто такое, что покалечило ее гораздо чудовищнее и непоправимее, чем жалкая сколопендра или безумец Малинджи. Они всего лишь изуродовали ее тело, я же изуродовал ее истинное тело.

Я боязливо перевернул ее на спину. В полумраке ее глаза поблескивали пустым бутылочным стеклом. Какое-то мгновенье я боролся с желанием затащить ее обратно в Кайонгуни. Можно было бы положить ее рядом с тропой, и никто и никогда бы ее не нашел. Это был детский порыв – спрятать сломанную вещь, чтобы не получить (или хотя бы отсрочить) нагоняй. Будь я лет на пять моложе, я бы, наверное, так и поступил. Но мне было уже почти шестнадцать, а Айюри не была сломанной вещью. Она все еще была моей маленькой сестрой, поэтому я стянул с себя футболку и надел на ее грязное голое тело.

«Эй!», - позвал я, - «Ты меня слышишь?».

Она кивнула.

«Пойдем, там мама ждет», - прошептал я и помог ей подняться. Первый шаг она сделала с трудом и чуть не упала. Сначала я решил, что она наколола ногу о валявшийся в пещере мусор, но хромота ее сохранилась и по сей день. На ту ногу, которой она переступила порог Кайонгуни.

Выйдя под звезды, у меня тут же закружилась голова от хлынувшего в легкие свежего ночного воздуха. Там же под звездами я получше вгляделся в перепачканное застывшее лицо Айюри. Ее глаза уже не казались стекляшками, в них была растерянность и сосредоточенность, словно она пыталась сообразить, как это – снова жить.

…

- Что ты имеешь в виду? – нахмурился Карл, - хочешь сказать, что она повредилась рассудком?

- О нет! Рассудок тут не при чем. Это больше походит на замешательство человека, которому во что бы то ни стало надо придумать, как, например, поехать на машине без колес или руля, или расчесать волосы без рук. Сделать что-то простое, но не имея при этом основных, базовых ресурсов. То, что происходит с ними по возвращении – разрывает их истинное тело. Они не возвращаются полностью. То, что возвращается в тело, имеет разум и память, но не имеет того, что вы, европейцы, называете душой, сутью, тем, что делает человека не просто куском мяса с костями, а… чувствующей индивидуальностью. Истинное тело, как и физическое – неделимы. Я не знаю, что происходит с той половинкой, которая не переступила порог, но… наблюдения подсказывают, что они не могут перейти Реку и остаются на этом берегу. Навеки. Именно их я слышал в тот раз, и с каждым днем их становится все больше.

- Блуждающие души, - задумчиво прошептал Карл, представив сонмы ущербных духов, лишенных разума и памяти, слоняющихся в тумане.

Ярран сделал неопределенный жест рукой, говорящий «что-то вроде этого» и, выдержав небольшую паузу, продолжил.

…

«Айюри, ты… узнаешь меня?», - спросил я, готовый услышать отрицательный ответ, или вовсе не услышать его. Но она вгляделась в мое лицо и медленно, словно вспоминая что-то, что было давным-давно, неуверенно произнесла: «Яр-ран?».

Из глаз у меня брызнули слезы облегчения, я прижал ее вялое тельце к себе и аккуратно погладил по голове, стараясь не задеть страшную рану. Хотелось поскорее уйти прочь от зловонной пещеры, но я не мог просто так выбросить в общую кучу свои кастрюлю и колокол. Пещера, пусть и оскверненная, все равно оставалась для меня священным местом. Поэтому я потратил некоторое время на то, чтобы найти свободный от корней деревьев участок земли, раскопал довольно глубокую яму и зарыл мерзость. Потом, видя, что Айюри сама идти не может, снова взял ее на руки и быстро пошел прочь. Надежда возвращалась ко мне вместе с теплом моей сестренки. Еще совсем свежи были воспоминания, как я нес ее к Малинджи, чувствуя, как с каждой секундой она становится все холоднее. А тут все шло в обратном порядке. Ее еще совсем недавно твердое и стылое тело наливалось теплом и мягкостью. Кроме того, она говорила, и она меня помнила! Что еще нужно? С остальным мы справимся.

Поравнявшись с воротами Малинджи, я остановился в нерешительности. Хотелось постучаться и передать ему свою благодарность, но что-то останавливало. Может быть, воспоминания о том, как пена выступила у него на губах при виде мертвой Айюри, а может, о том, как он стал крутить ее тело на своих худых, испачканных говном бедрах, словно паук… Что бы он с ней ни делал весь этот день, это не было одолжением или услугой. Он делал это, потому что ему это было необходимо, и потому, что это доставляло ему удовольствие! Все остальное – дом, гостиница, бассейн, высокий забор – все это было нужно не ему. Если бы не Лару, он прекрасно обошелся даже без гнилого навеса и принимал бы всех желающих, не взымая никакой мзды… В тот момент я впервые задумался, а что именно за дар получил Малинджи на противоположном берегу Реки и с какой целью?

…

Ярран снова замолчал. Закончив самую тяжелую часть своего рассказа, он, наконец, почувствовал голод и стал жадно хватать с подносов давно остывшие закуски.

- Знаешь…, - Карл помедлил, формулируя мысль, - Сколько раз я ловил себя на том, что сравниваю твой рассказ со старыми европейскими легендами. Река смерти Стикс, Харон, перевозящий через нее души в Загробный мир Аида… А последняя часть один в один повторяет легенду про Орфея и… забыл как звали девушку. Орфей спустился в царство Аида и упросил его отпустить девушку обратно в мир живых. Аид разрешил, но строго-настрого наказал ему не оборачиваться, пока они не пересекут некий рубеж. Орфей же в какой-то момент не выдержал, оглянулся и потерял ее уже навеки.

Карл подготовился к яростному протесту со стороны бушмена, отстаивающего свою собственную религию, но тот, к его удивлению, только кивнул.

- Я знаком с этими легендами, - ответил он, - Как там? «Нет ничего нового под солнцем». Бреши, подобные нашей, были, есть и будут по всему миру. И, конечно, условия там одинаковые, так как ведут в одно и то же место. А легенды придумывают люди, поэтому они, одновременно, так схожи и так различны. У нас никто не видал Харона, но это не означает, что его нет. Быть может, действительно некий Орфей или его прототип смог добраться на лодке Харона на противоположный берег и найти свою женщину. И, вполне возможно, что он привел бы ее целиком, если бы не нарушил правила… Другое дело… куда бы он ее привел. Истинное тело оказывается за Рекой, когда физическое уже разлагается. И я очень сомневаюсь, что что-либо может вернуть дух в испорченное тело.

- Но ведь Малинджи смог…

- Это другое, - отрезал Ярран, - что бы ни произошло с Малинджи на том берегу, оно его… изменило. И только поэтому он мог идти вопреки установленному миропорядку.

- Что было дальше? - спросил Карл после некоторого молчания.

- Мы соорудили шалашик в джунглях неподалеку от поместья и провели там несколько дней. Раны Айюри действительно быстро затянулись, не смотря на сырость. Но, как ты уже понял, прежней она не стала ни через неделю, ни через год. Мы вернулись в поселок и держали ответ перед старейшинами. Сначала нас хотели изгнать, но внезапно открылось, что уже несколько семей до нас ходили к Малинджи, только тщательно скрывали результаты этого похода. Старый Покики даже выкопал в своей хижине глубокий подвал, где прятал свою вернувшуюся жену, хотя бедняжка ничем этого не заслужила. Гнать пришлось бы половину поселка, и старейшины отступились. Ну, а потом уж эти походы стали повальными.