Мальчик из Уржума

Глава XI В ШКОЛУ

В одно осеннее утро, когда приютские кончили завтракать, Юлия Константиновна вошла в столовую и сказала:

— Ну, дети! Завтра вы пойдете учиться в школу.

— В школу! — зашумели и загалдели ребята. Один из мальчиков схватил ложку и стал стучать ею по столу. Всем надоела приютская жизнь, а в школе будет что-то новое.

В это утро ребята молились кое-как. Дежурный молитву читал так быстро, что даже стал заикаться.

После молитвы приютские собрались в кучу. Разговор у всех был один и тот же — о школе.

Те, кто уже в прошлом году ходил в школу, рассказывали другим про занятия, про переменки и про учителя Сократа Ивановича, который всегда чихал и называл школьников «зябликами». А те ребята, которые должны были пойти в школу в первый раз, расспрашивали, дают ли приютским на руки тетрадки и удается ли им иной раз после школы хоть немного побегать по улице.

— А новеньких в школу поведут? — спрашивал Сережа то у одного, то у другого из приютских.

— Сам пойдешь! Школа-то рядом, только дорогу перебежать, — засмеялся Васька Новогодов.

— А учитель не дерется? — спросила черненькая косая девочка с испуганным лицом.

— Меня не тронет, а ты — косой заяц, тебя станет лупить! — крикнул Васька.

— А может, тебя самого из школы прогонят!

— Что? Что? Меня прогонят из школы? Как бы не так! — закричал Васька и щелкнул кого-то из ребят по лбу.

— Юлия Константиновна, Юлия Константиновна! Васька опять дерется! закричали ребята.

Васька успел дать несколько тумаков двум маленьким девочкам и ударил по голове мальчика с завязанной щекой.

На шум в комнату торопливо вошла Юлия Константиновна.

— Опять?! — сказала она строго и показала пальцем на дверь, которая вела в столовую.

— Ладно уж, — крякнул Васька и, засунув руки в карманы, пошел становиться на колени.

Начальница, не торопясь, пошла за ним.

— Юлия Константиновна! — бросился Сережа вдогонку. — А вы не знаете, меня в школу возьмут?..

— Как же, обязательно возьмут, — сказала Юлия Константиновна не оборачиваясь.

Сережа от радости скатился кубарем с лестницы, выбежал на двор и чуть не сбил с ног рыжего Пашку, который тащил из кухни помойное ведро.

— Пашка! Завтра в школу пойду!

— Подумаешь, невидаль! — заворчал Пашка. — Несется глаза вылупя, а тут человек помои тащит.

В глубине двора, возле сарая пять маленьких приютских девочек, держась за руки, топтались в хороводе и пели унылыми голосами любимую песню Юлии Константиновны:

Сережа с разгона так и врезался в хоровод.

Девочки завизжали и бросились врассыпную.

Сережа с минуту постоял в раздумье и повернул к воротам.

А что если сейчас побежать домой и рассказать всё Саньке? Дом близко, рукой подать. Можно успеть до обеда вернуться обратно. Никто ничего не заметит. Сережа распахнул калитку, выскочил за ворота — и налетел прямо на дворника Палладия.

— Ты это куда же, земляк, собрался? А? — удивился Палладий, поворачивая к Сереже рыжую бороду.

Сережа ничего не ответил дворнику и, поглядев на него исподлобья, молча вернулся во двор. Придется, видно, ждать до воскресенья. Раньше никак не убежишь!

Ночью ребята шевелились и ворочались больше, чем всегда. Сережа просыпался раза три — он всё боялся, что проспит и приютские без него уйдут в школу.

Последний раз, когда он проснулся, никак нельзя было разобрать — вечер это или уже утро. За окошком было темно, и внизу на кухне не хлопали дверью. Значит, еще ночь. Сережа высунулся из-под одеяла.

— Ты чего не спишь? — вдруг спросил его с соседней койки рыжий Пашка. Голос у него был хриплый, — видно, он тоже только что проснулся.

— А ты чего? — спросил Сережа и, натянув на голову одеяло, оставил сбоку маленькую щелочку, в которую и стал разглядывать спальню.

Скоро на соседних койках завозились и зашептались приютские.

— Вставать пора! — сказал кто-то из ребят, и все разом принялись одеваться.

Когда Дарья пришла будить детей, они были уже одеты.

— Эку рань поднялись, беспокойные! — проворчала Дарья и вышла из спальни.

Оправив кровати, ребята побежали умываться, а потом пошли завтракать.

Когда они доедали гороховый кисель, в столовой появилась Юлия Константиновна.

На ней было черное платье с высоким воротником и белой кружевной рюшкой вокруг шеи. На грудь Юлия Константиновна приколола маленькие золотые часики.

Волосы у нее были завиты и лежали волнами.

Юлия Константиновна оглядела приютских и велела стать в пары.

Стуча сапогами, перешептываясь и толкаясь, ребята выстроились в узком проходе между стеной и скамейками.

В столовую прихрамывая вошла Дарья, неся на вытянутой руке стопку носовых платков.

Юлия Константиновна начала раздавать приютским носовые платки. Платки были большие, и на углу каждого красными нитками была вышита метка: Д.П.М.Д. — Дом призрения малолетних детей.

Но это было еще не все. Как только роздали платки, Дарья принесла сумки — добротные, из сурового полотна. Они были похожи на кошели, с которыми уржумские хозяйки ходили на базар. Только у этих сумок были не две лямки, а одна длинная лямка, и их можно было надевать через плечо. На каждой сумке сбоку темнела круглая приютская печать.

Потом ребят вывели на двор, и Юлия Константиновна, в черной тальме и белых кружевных перчатках, вышла на крыльцо.

— Дети, за мной! — скомандовала она и, подобрав длинную юбку, медленно пошла к воротам.

Пары потянулись за ней.

У ворот дворник Палладий, в чистом фартуке, низко поклонился Юлии Константиновне.

— Пошли? — спросил он и распахнул калитку.

— Пошли! — сказала Юлия Константиновна.

Приютские шли важно по улице. Им казалось, что сегодня день особенный — вроде воскресенья, хотя все отлично знали, что был вторник.

Из ворот одного дома вышла женщина с тяжелой бельевой корзинкой на плече; она остановилась, опустила корзинку на землю и долго глядела вслед приютским.

— Куда это их, сирот, повели? — сказала она, покачивая головой.

— В школу, тетенька! — крикнула девочка из последней пары.

Ребята старались итти в ногу. Кто-то даже начал считать:

— Раз, два! Раз, два!

Но считать и маршировать пришлось недолго — школа была на этой же улице, только наискосок. Около маленькой желтой калитки Юлия Константиновна сказала:

— Дети, не толкаться! Входите по одному.

А как не толкаться, когда всякому хочется поскорей попасть на школьный двор, а калитка такая узкая!

Школьный двор ничем не отличался от остальных уржумских дворов. Был он мал, порос травою; в глубине двора был садик, а в садике виднелся кругленький столик и скамеечки, — видно, учитель здесь летом пил чай.

На палисаднике висело детское голубое одеяло и маленькая рубашонка.

У крылечка разгуливали толстые утки.

— Это чьи утки? — спросил Сережа у Пашки.

— Учителевы, — ответил Пашка и хотел еще что-то прибавить, но не успел.

Приютских ввели в темные сени.

Только что вымытый пол еще не просох, и ребята на цыпочках прошли через сени до входных дверей.

Из комнат доносился топот, какая-то возня и детские голоса. Вдруг дверь приоткрылась, и ребята увидели Сократа Ивановича, маленького бледного человека в синей косоворотке.

— Проходите, зяблики, в залу! — крикнул он. — Сейчас будем молитву читать.

— В залу, — громким шопотом сказала Юлия Константиновна и, шумя юбкой, пошла впереди ребят.

Залой называлась небольшая пустая комната с низким потолком и тремя скамейками у стен.

Здесь было полутемно, потому что перед окнами росли густые кусты сирени.

— Темно, как у нас в столовой, — сказал кто-то из приютских.

В залу вошел приютский поп, отец Константин. Он, как всегда, пригладил рукой длинные волосы, поправил на груди крест и начал читать молитву.

И молитва тоже была знакомая. Ее в приюте читали каждый день. После молитвы ребят повели в класс.

Здесь Сережа впервые увидел школьные парты. Ему очень понравилось, что парта — это и столик и скамейка вместе. А еще больше понравилось, что в ящик парты можно прятать книги и сумку.

Его посадили рядом с Пашкой.

Сережа не успел толком разглядеть класс, как вошел учитель Сократ Иванович, и начался урок.

— Ну, зяблики, кто из вас знает буквы, поднимите руку, — сказал Сократ Иванович.

Сережа знал уже три буквы — те самые, которые ему когда-то показал Санька. Но поднять руку побоялся. Он оглядел через плечо класс и увидел, что всего только двое из приютских подняли руки. Да и те держали руки так близко от лица, что нельзя было понять, подпирают ли они рукой щеку или хотят отвечать учителю.

Тут Сережа набрался храбрости и стал медленно вытягивать руку кверху.

Сократ Иванович его заметил.

— Ну, отвечай. Ты сколько букв знаешь?

— Три!

— Какие?..

— Пы, сы, о.

— Отлично. А изобразить их на доске сможешь?

Сережа замялся.

— Можешь написать их на доске? — спросил еще раз учитель.

— Я палкой на земле писал и углем на сарае тоже писал, — тихо ответил Сережа.

— А ну, попробуй теперь мелом написать на доске.

Сережа вылез из-за парты и пошел к большой черной доске.

Сократ Иванович дал ему кусок мела.

Доска была высокая, на подставке. Даже до середины ее Сережа никак не мог дотянуться, хоть и привстал на цыпочки.

— Пиши внизу, — сказал Сократ Иванович.

Сережа написал внизу с края доски две огромных буквы.

— О — баранка. Сы — полбаранки, — бормотал он про себя, выводя буквы.

Как пишется буква «П», он вдруг позабыл.

— Ты что там шепчешь? — спросил Сократ Иванович.

— Сы — полбаранки, — повторил Сережа тихо, — пишется так.

— Молодец! Ну иди на место. А как твоя фамилия, «полбаранки»?

— Костриков, Сергей.

— Ну, иди, Костриков Сергей, на место.

В этот день Сережа узнал еще три новых буквы, но не вразброд, как показывал ему Санька, а по порядку: А, Б, В.

Так началось Сережино ученье.

Прошла первая школьная неделя, и опять наступило воскресенье.

На завтрак дали ненавистную кулагу. Сережа глотал ее с трудом — только бы поскорей доесть.

После завтрака, как обычно, начали читать молитву, а после молитвы к Юлии Константиновне подошел учитель закона божия, отец Константин. Они вышли оба в коридор, и батюшка, придерживая на груди крест, принялся что-то рассказывать начальнице. Медленно ходили они взад и вперед по длинному коридору, а позади, словно тень, шагал Сережа. Ему хотелось скорей домой, а без позволения уходить не разрешалось. Перебивать Юлию Константиновну, когда она с кем-нибудь разговаривала, тоже не полагалось. Хочешь не хочешь — жди, пока она кончит.

Наконец батюшка распрощался и пошел вниз.

Сережа опрометью бросился к Юлии Константиновне.

— Заждался, небось! Ну, иди домой, — сказала Юлия Константиновна.

Сережа поглубже нахлобучил картуз и пустился бежать. Он перевел дух только возле своего дома. Калитка была раскрыта. Двор пуст. Сережа вошел в дом. В кухне на полу сидела Лиза и укачивала куклу.

— Бабушка! Сережа пришел!

Бабушка выглянула из-за печки.

— Ты что это такой красный да потный? — удивилась она. — Уж не подрался ли с кем?

— Я теперь, бабушка, в школу хожу! — выпалил Сережа.

— Вот и хорошо. Грамотным человеком станешь, — сказала бабушка и перекрестилась. Сама она не умела ни читать, ни писать.

— Бабушка, я пойду к Сане!

— Иди, да с мальчишками не озоруй.

Но Сережа, уже не слушая ее, хлопнул дверью.

Саньки, как назло, не было дома, и Сереже добрых полчаса пришлось просидеть на камне у ворот.

Наконец Санька появился, — оказалось, что его посылали в лавочку. Сережа чуть увидел его, сразу же выпалил все свои новости:

— Уже вызывали… Сократ Иваныч каждый день нам по три новых буквы показывает. Скоро научит читать и писать и в уме складывать!..

В это время бабушка позвала их в дом.

— Ну, грамотеи, — крикнула она из окошка, — идите домой — оладьи есть!

Когда на улице стемнело, бабушка начала собираться провожать Сережу в приют. Надев на плечи старую шаль, она вышла на двор, посмотрела на высокую крапиву около сарая и сказала вздыхая:

— Ну, я собралась. Пойдем-ка в приют.

— Я сам нынче пойду, — ответил Сережа и подтянул за ушки сапоги.

— Ишь ты! — сказала бабушка. — Ну сам, так сам. — Она махнула рукой и пошла обратно в дом.

В этот вечер Сережа один, без провожатых, отправился в приют.

Всё больше и больше Сережа привыкал к приютской жизни. С тех пор как он начал ходить в школу, приют уже не казался ему таким постылым, как раньше. Начальница, Юлия Константиновна, была им очень довольна. С мальчиками он непрочь был подраться, но девочек и маленьких ребят не обижал, не щелкал их по стриженым затылкам, не драл за уши, как другие приютские. В школе он учился хорошо, а в приютской мастерской, где плели корзины и шляпы, старик-мастер Пал Палыч им нахвалиться не мог. Никто из ребят не умел так искусно плести донышки для соломенных шляп и ручки для корзин, как Сережа. У всех ребят донышки получались либо вытянутые наподобие колбасы, либо острые. А такие шляпы на рынке никто не хотел покупать.

Бабушка Маланья частенько рассказывала Саниной матери про Сережины успехи.

— В приюте, Степановна, говорят: толк из Сережи выйдет. К ученью способности обнаружил. И характер у него настойчивый. Другой ребенок попишет, попишет и бросит, если у него что не выходит. А наш вспотеет весь, а уж своего добьется. Я упорная, а он еще упорнее. Прошлой осенью какой с ним случай вышел. Играл он во дворе, дом из песка строил. Так занялся, что ничего кругом не слышит и не видит. Вдруг дождь как хлынет. Я за Сергеем: «Иди домой!» кричу, а он и ухом не ведет. Выскочила я под дождь, схватила его за руку и в сени втащила. Только отвернулась — он опять на двор. А дождь так и хлещет, словно из ведра. Я ему из окошка кулаком грожу: иди, мол, озорник, в дом. А он сидит на корточках, весь мокрый, грязный, и кричит: «Дом дострою и приду!» Я только рукой махнула. Весь в меня характером вышел!