Мальчик с двумя именами

Встреча двух матерей

Несколько дней спустя, после того как словенские и другие югославские газеты, а также и некоторые зарубежные опубликовали беседу журналиста Лойзе Перко с похищенным Янко, снимки на яхте и новые сведения о бывшем эсэсовце Фрице Гроте, мать Янко и её адвокат доктор Метод Мравляк отправились скорым поездом в Германию, чтобы присутствовать на пересмотре дела.

Когда они пересекли югославско-австрийскую границу, Ана снова завела речь о том, что́ камнем давило ей сердце.

— Может, всё напрасно? — вздохнула она. — Судьи утвердят первое решение, а я вернусь без Янко!

Доктор Метод Мравляк держался иного мнения.

— Уже то, что разрешён пересмотр дела, — сказал он, — означает уступку с их стороны. Они вынуждены были пойти на это. Разве вы не видели, как вся Словения, вся Югославия поднялась против несправедливого решения?

— Правда, мне писали женщины из Любляны, что за Янко вступились рабочие в Мариборе, молодёжь и пионеры в Целе. Из городов и сёл, отовсюду я получала письма и телеграммы. Никогда бы не подумала, что все они так переживают за меня, так понимают материнское сердце. Поймут ли его судьи союзников? Захотят ли они вообще слушать его?

— Уже на первом процессе, как нам стало известно, — сказал доктор Мравляк, — между ними не было согласия. Один из присяжных ратовал за возвращение мальчика родной матери. Далее, то, что дело передали в высшую инстанцию и вас вызвали на разбирательство, говорит само за себя. А ещё мы узнали, что англо-американская военная администрация недовольна решением, ибо, как показала жизнь, оно пагубно отражается на её престиже. Это вам тоже не пустяк.

Поезд мчался сквозь мрак в чужую страну. За окном пробегали тёмные силуэты деревьев, отдельных домов, а временами целый лес больших зданий. Один за другим зажигались огни. У Аны было тяжело на сердце, хотя доктор Мравляк всячески старался её ободрить.

— Сначала поедем в Ганновер, — говорил он. — Поищем Грота и его жену. Может быть, сумеем договориться с ними без суда. Это было бы лучше всего.

— Не верю я в это. Ведь госпожа Грот не ответила на письмо, которое вы ей написали и от моего имени.

— Попытаемся добиться словами, чего не удалось сделать письменно.

— Янко тоже не написал…

— А как он мог написать? — Доктор Мравляк решительно восстал против её малодушия. — Надеюсь, вы читали сообщение Перко: Янко находится в уединённом рыбачьем посёлке на Северном море.

— Поскорей бы его увидеть! — вздохнула Ана. — Однако ж и боязно. Столько лет прошло, он вырос, забыл наш язык, жил в городе, с городскими людьми. Может, он вообще не признает простую мать, не захочет жить в селе?

— Как вы помните, Перко пишет, он не забыл вас. И свой родной край не забыл. Быстро привыкнет и к вам и к Слемену. Не волнуйтесь, всё образуется, только б вырвать его из рук Грота!

Доктор Метод Мравляк с сорок первого года боролся с фашистами, поэтому его не страшила борьба с союзным судом и с бывшим эсэсовцем. Напротив, он так и рвался в бой.

Дома, где все проявляли к ней живое, искреннее участие и наперебой говорили о торжестве справедливости, Ана верила, что поездка в далёкий Ганновер не будет напрасной. Теперь, когда поезд мчался по тем местам, которые она узнала в свои худшие времена — здесь её везли в лагерь, — чувствовала себя слабой и разбитой. И хотя слова Мравляка действовали на неё благотворно, сердце её томила тревога.

Наконец доктор Мравляк исчерпался.

— Завтра я должен быть в форме, — сказал он, устраиваясь поудобнее в своём углу. — И вы постарайтесь вздремнуть.

В купе не было других пассажиров, и равномерный стук колёс вскоре убаюкал доктора Мравляка. Ана не могла заснуть. Одна за другой вставали перед ней ужасные картины того достопамятного дня на Слемене, торопливой чередой прошли самые тяжёлые минуты в концлагере, а потом мысли её унеслись в Ганновер, где она долго плутала по незнакомым улицам — пока не находила Янко. Она его ласкала, рассказывала ему о Слемене, о доме, и, стряхнув с себя страх и робость, брала за руку этого кучерявого крепыша и под стук колёс спешившего поезда быстро, не останавливаясь, шла с ним домой…

Доктору Мравляку действительно удалось договориться с Гротом о встрече двух женщин — госпожи Грот и матери Янко. Но о свидании Аны с Янко Грот и слышать не хотел. Согласно уговору, обе матери должны были встретиться в пять пополудни в одном из ганноверских кафе. Правда, госпожа Грот выразила готовность принять Ану у себя, но Грот и тут упёрся.

Ана и доктор Мравляк пришли в кафе в четыре часа. Зал был почти пуст, и у Аны немного отлегло от сердца. Зато на улице царила послеполуденная суматоха. В оба конца двигался поток пешеходов и целые колонны разных машин. Какой город, сколько народу, сколько машин! И как чужды и холодны эти люди! Попробуй найти здесь справедливость!

— Дома мне всё казалось гораздо проще, — сказала она, садясь за столик в углу. — Я представляла себе: только приеду, и Янко сразу бросится ко мне навстречу. Теперь вижу, что не так. Кто знает, куда его спрятали.

Доктор Мравляк положил на мраморную столешницу свою простреленную руку.

— Долго им прятать не удастся. Мы знаем его имя, имеем его фотографию. И мальчик вправе сам принять решение. Он знает, что супруги Грот ему не родители, знает, что мать его жива, знает и то, где его настоящий дом и откуда он родом.

— А если он сам пожелает остаться здесь, если не захочет домой? — вырвалось у Аны то, о чём она на Слемене почти не думала, но тут, в Германии, мысль эта с каждой секундой становилась всё настойчивее. — Если он больше любит госпожу Грот?

— Вполне вероятно, что в нём угасла тоска по дому, — раздумчиво сказал доктор Мравляк, — вполне вероятно, что госпожа Грот ему ближе, чем вы. Я бы этому ничуть не удивился. Но когда он вас увидит, в нём вновь всколыхнутся полузабытые воспоминания, и ему захочется домой, к своей родной матери.

— Когда я его увижу?

— Завтра, на суде. Ему послана повестка, супруги Грот должны привести его с собой!

Подошёл официант. Доктор Мравляк заказал вино, и, чтоб немного развеять Ану, стал рассказывать весёлые партизанские истории.

И всё равно большая стрелка стенных часов слишком медленно приближалась к цифре двенадцать, а маленькая — к пяти. Наконец стрелки доползли до своих цифр, но госпожи Грот ещё не было.

— Не придёт, — испугалась Ана.

— Думаю, что придёт. Подождём!

Большая стрелка, начавшая новый круг, подходила к трём, маленькая чуть сдвинулась с пятёрки, но госпожи Грот всё ещё не было. Доктор Мравляк тоже забеспокоился.

— С госпожой Грот, — сказал он спокойно, — можно разговаривать. Она производит неплохое впечатление. Но Грот, этот надутый пруссак и эсэсовец, долго и слышать не хотел о встрече. Может быть, передумал, может быть, не пустил её. Только вряд ли ему это поможет.

Он нетерпеливо поглядывал на часы и на дверь.

— Наконец! — воскликнул он вдруг с облегчением и поднялся.

Ана, не спускавшая глаз с открытой двери, тоже встала.

Обведя кафе испытующим взглядом, госпожа Грот торопливо направилась к их столику.

Не подав друг другу руки, они тихо поздоровались и сели.

— Извините, — сказала госпожа Грот, запыхавшаяся от быстрой ходьбы. — Извините, раньше я никак не могла.

Ана не отрывала взгляда от сидевшей перед ней женщины. Примерно её лет, такая же высокая, статная. Разве что на лицо чуть полнее, да и оно такое же бледное, как её собственное, и тоже говорит о боли и страданиях. Одета на городскую руку, но просто. И вообще она казалась простой и душевной. У Аны не укладывалось в голове, что эта женщина шесть лет растила её сына и сейчас ещё Янко с ней и всё ещё зовёт её мамой. Приготовленные для неё резкие слова застряли в горле. Нет, она не обидит ее незаслуженными упрёками, которые в последние месяцы накопились в её сердце против женщины, о которой она решительно ничего не знала.

И госпожа Грот с недоумением смотрела на Ану, так не похожую на тёмную крестьянку. Тоска по мужу и сыну оставила на её ещё свежем и таком милом лице неизгладимый след. И какие у неё серьёзные, но добрые глаза! Вместо враждебности и проклятия в них затаилась грусть и желание понять, что значит для матери её единственное дитя.

Обе сосредоточенно молчали, изучая друг друга и как бы испытывая себя. И одновременно опустили глаза.

Доктор Мравляк нарушил молчание:

— Давайте поговорим по душам!

Ана подняла глаза:

— Пусть госпожа Грот сначала скажет, как живёт Янко.

Доктор Мравляк перевёл её просьбу.

Госпожа Грот открыла сумочку, вынула из неё пачку больших и маленьких фотографий и положила их перед Аной.

— Вот как он рос с того дня, как пришёл в наш дом!

Ана жадно схватила фотографии.

— Такой вот он был, когда его отняли! — пробормотала она, беря верхнюю фотографию. — Да, точно такой!

Влажными от слёз глазами смотрела она фотографию за фотографией.

— Вы о нём и вправду хорошо заботились. Видно, что кормили досыта и одевали хорошо, и всё равно плохо ему было без отца с матерью, на чужой-то стороне. А как изболелась моя душа! — Взяв очередной снимок, Ана вдруг улыбнулась счастливой улыбкой: — Какой мальчик! — Глаза её наполнились слезами. — Первый раз в школе! В немецкой школе. А дома его ждала учительница Зинка, чтоб научить нашему языку. Посмотрите, доктор Мравляк, как радостно идёт он в школу, как смеётся! Не знает, как мы с бабушкой ждали его…

Ана рассматривала фотографии. Каждая пробуждала в ней новую мысль, новое воспоминание, горше предыдущего.

Доктор Мравляк по мере необходимости переводил отдельные её фразы. Госпожа Грот, впрочем, и без его посредничества понимала смысл Аниных слов.

И ей было тяжело.

Перед уходом вышла ссора с мужем.

— Никаких встреч! — гаркнул Грот, увидев, как она собирается. — Дело решит суд, и кончено!

— Мы же обещали, — возразила госпожа Грот.

Однако привело её сюда не только данное обещание. В глубине души она надеялась, что сумеет уговорить мать оставить мальчика ей ради его же блага. Но едва взглянув на неё, она почувствовала, что никакие слова и доводы здесь не помогут, и потому безмолвно смотрела на фотографии, пробуждавшие в ней воспоминания о минувших годах, когда ей тоже было очень трудно. И, конечно, было бы ещё труднее, если б их не скрашивала её любовь к Курту и любовь Курта к ней.

Ана держала в руках две последние фотографии.

— Какой удалец! — проговорила она, глотая слёзы. — Ловренц обещал в первое же воскресенье взять его с собой на охоту. На Слемене он не заскучает.

— Сударыня, — сказала госпожа Грот, когда Ана положила на стол последний снимок, — у вас не сохранилась фотография, где он совсем маленький?

Ана вынула из сумки две выцветшие карточки и молча протянула их госпоже Грот.

— Какой прелестный бутуз! — изумлённо воскликнула та. — Теперь я вас понимаю. Такого ребёнка не забудешь. — Глаза её увлажнились. — Впрочем, той, что из ребёнка вырастила мальчика, тоже не забыть его.

— Вы действительно не знали, что мать его жива? — спросил доктор Мравляк, когда умолкли обе матери.

— Я уже вам говорила — до недавнего времени я была уверена, что Курт круглый сирота.

— Теперь вы видите, как обстоит дело, — сказал доктор Мравляк, направляя разговор в нужное русло. — Знаете, что мальчик ещё помнит дом и мать, и, несомненно, допускаете, что в нём рано или поздно проснётся желание увидеть свою мать и свою родину. Так можете ли вы после этого требовать чужого ребёнка? — Доктор Мравляк немного помолчал и заговорил ещё решительнее: — Суд может вынести справедливое определение, может отменить первоначальное решение. И всё же с вашей стороны было б куда честнее и человечнее, если б вы сами, не дожидаясь процесса, добровольно передали мальчика его родной матери.

Ана, знавшая, о чём говорил доктор Мравляк, подняла глаза на госпожу Грот. Глаза её светились верой в свою правоту, и вместе с тем в них тлела надежда, что женщина, столько лет растившая её сына, поступит так, как поступила б на ее месте справедливая мать.

Госпожа Грот время от времени посматривала на Ану. Её глаза говорили о смятении, о тяжёлой внутренней борьбе.

С первых дней замужества она мечтала о ребёнке, но его всё не было. Фриц, за которого она вышла замуж, не зная его хорошо, оказался холодным и чёрствым человеком. Впрочем, вскоре после свадьбы он ушёл на войну, откуда писал ей лишь о своих ратных подвигах и орденах. Ей же хотелось домашнего уюта и тихого семейного счастья. Поэтому она так привязалась к ребёнку, которого привёз Фриц. Вскоре и к ним подошёл фронт. А потом? Изгнание с насиженного места, забота о куске хлеба, вечные скитания. Курт был её единственной утехой в эти ужасные времена. В последние годы жизнь у них наладилась, они ни в чём не нуждались, благополучие их росло с каждым днём, и всё равно без Курта ей бы очень не хватало простого человеческого тепла и любви. А теперь его отдать? Ни за что на свете!

И всё же, подумалось ей, не лучше ли отдать его добровольно, чем ждать, пока его отберут, хотя Грот по-прежнему твердит, что до этого не дойдёт. Не лучше ли жить в дружбе с матерью Курта и тем самым с самим Куртом?

— Дело касается не только вас и матери мальчика, — говорил доктор Мравляк. — Речь идёт о том, чтоб исправить хотя бы одно из причинённых во время войны многочисленных зол. Лично вы ни в чем не виноваты. Вы были уверены, что делаете доброе дело, ибо усыновили сироту и заботились о нём, как о собственном ребёнке. Но на вашем муже лежит тяжкая вина. Он был в числе тех, кто расстрелял мужа этой женщины, он был с теми, кто отправил её в самый страшный концлагерь, и в довершение всего именно он отнял у матери ребёнка и присвоил его. И все его ссылки на то, что он-де думал, что мать умерла в лагере, лишний раз доказывают его абсолютную уверенность в том, что она не вернётся оттуда, куда он её послал. А утаив правду от вас, он провинился и перед вами. Но теперь, зная правду, вы тоже будете виновны, если не восстановите справедливость, попранную вашим мужем. — С минуту он помолчал и тоном, исключающим всякую уклончивость, спросил: — Можете ли вы оставить у себя чужого ребёнка?

Госпожа Грот растерянно посмотрела на лежавшие перед ней фотографии, потом на те, что были перед Аной, и молча подняла глаза.

— Я не буду против, чтоб он вам писал, — сказала ей через доктора Мравляка Ана, — чтоб и вы ему писали и приезжали к нему… Вы так много для него сделали…

— Если так, — выдавила наконец госпожа Грот, словно отрывая от сердца каждое слово, — берите его! Берите его! — повторила она и зарыдала.

Ана вскочила.

— Где он находится? Где?

— Дома, в Хаймдорфе, его нет. Но я могу позвонить ему. Разумеется, прежде я должна поговорить с мужем. Он привёз ребёнка, он усыновил его. Объясню ему, что нет смысла…

Слова её прервали чеканные шаги.

— Фриц! — приглушённо воскликнула она.

В самом деле, от двери твёрдым солдатским шагом шёл толстый краснощёкий человек. Доктор Мравляк уже знал его. Ана догадалась, кто это. Госпожа Грот произвела на неё неожиданно хорошее впечатление, Грот же одним своим видом всколыхнул в ней всю затаённую боль и годами копившийся гнев. Это он, тот самый эсэсовец, который, когда их выгоняли из дому, стоял посреди двора с фотоаппаратом в руках. Этот зверь повинен в смерти Симона, этот зверь отнял у неё ребёнка, в доме этого зверя всё ещё живёт её Янко.

Грот хлестнул высокомерным взглядом доктора Мравляка и Ану и резко крикнул жене:

— Кажется, я сказал тебе, что нам не о чем разговаривать с этой женщиной?

— Я думаю, Фриц… — начала госпожа Грот.

— Господин Грот, — перебил её Мравляк, — с вашей женой мы уже договорились. Она согласна отдать ребёнка матери.

— Она ни на что не может быть согласна! — как отрезал Грот. — Суд уже сказал своё слово, подождём, пока повторит его! — И повернулся к жене: — Пошли!

— Всё-таки, Фриц…

— Завтра суд, там и побеседуем! — Он взял жену за локоть и потащил к выходу. — Пошли!

Ана схватилась за столешницу и без сил упала на стул.

— Хорошо, пусть решает суд! — бросил доктор Мравляк вслед уходившему Гроту. И, приблизившись к Ане, сказал: — Завтра меня ждёт трудный бой. Но окончательная победа будет за вами, за нами!

Сокрушённая и подавленная, сидела Ана за столиком.

Грот тем временем усадил жену в машину. Всю дорогу до Хаймдорфа они молчали.

— Не отдам мальчика! — заявил он, входя в квартиру.

Госпожа Грот с жалостью посмотрела на него:

— Придётся отдать, если суд отменит первое решение. И всё говорит за то, что так и будет.

Грот стукнул кулаком по столу:

— Курт в любом случае останется в Германии!

— Что ты замышляешь?

— Курт останется у нас, потому что он наш, потому что его зовут Грот, последний Грот в нашей семье после меня. Ты знаешь, что у меня никого нет. Брат Адольф погиб на Восточном фронте, трёх его сыновей убили англоамериканские бомбы, брат Леопольд и его единственный сын гниют в Югославии, убили их партизаны, а дядя Генрих окончил свои дни в сумасшедшем доме. Чтобы род наш угас? Ни в коем случае! Когда вернёмся в Арнсфельд, Курт Грот получит назад наше имущество, женится на сознательной немке и сохранит наше имя!

Всё это госпожа Грот уже слышала. Но никогда ещё подобные рассуждения Грота не казались ей такими пустыми и бессмысленными, как сейчас.

— А если он не захочет остаться у нас? — спросила она с нажимом.

— Не захочет? — передразнил её Грот. — Вот кого ты сделала из него — слюнтяя, мечтателя, девчонку! Ты слишком мягкая для теперешних времён и для задач, которые стоят перед нашим народом. Сразу видно, что в твоих жилах есть примесь чешской, славянской крови. Правда, Курт чистокровный славянин, но шесть лет сурового немецкого воспитания могли бы сделать его другим. — Грот остановился посреди комнаты, продолжая тоном эсэсовского офицера: — С сегодняшнего дня я сам займусь его воспитанием. Давно пора. Он был бы уже другим. Он бы смеялся над убогостью и нищетой родного дома и отсталостью своей страны, гордился бы, что забыл родной язык, язык маленького, никчемного народа, гордился бы тем, что говорит по-немецки, тем, что он немец. И не думал бы о матери. Никакие воспоминания не тревожили бы его. — Он перевёл дух, заходил по комнате и с коварной усмешкой продолжал: — Однако ещё не поздно. Он ещё деревце, послушное воле садовника. Вот увидишь, как оно будет расти в моих руках!

Госпожа Грот смотрела во двор. Её раздражало бездушие мужа. Когда он кончил, она повернулась к нему и робко заговорила:

— Я боюсь, что…

— Тебе нечего бояться, — прервал её Грот. — Для начала я пошлю его на год или на два в интернат, где из него выбьют дурь, которой он мучается в последнее время.

— Нет, ты не сделаешь этого! — воспротивилась госпожа Грот. — Ты не знаешь мальчика, этим ты его окончательно отвратишь и от себя и от меня! Если ты задумал такое, то лучше поскорее вернуть его матери.

Грот подошёл к жене и тронул её за руку.

— Фрида, будь благоразумна, — резко сказал он, глядя прямо ей в глаза. — Ты знаешь, почему я взял ребёнка. Предоставь всё дело мне. До суда Курт будет там, где он сейчас, а потом пошлём его в интернат. Я нашёл хороший интернат для мальчиков. Директор — мой знакомый, вместе в Польше служили. Туда я…

— Хватит! — простонала госпожа Грот и выбежала из комнаты.

Но в кухне ей тоже не сиделось, и она вышла из дому.

На улице царило предвечернее оживление. Взрослые возвращались с работы, из контор и магазинов, молодёжь — с купания или с прогулок. Кое-кто спешил в Ганновер в ночную смену, в кино или по своим делам. Одни были молчаливы и угрюмы, то ли от усталости, то ли от тяжких дум и забот, другие шумно выплёскивали своё хорошее настроение. Больше всех шумели мальчишки.

«И Курт сейчас с Хильдой и Максом возвращается с пляжа», — пронеслось вдруг в голове госпожи Грот. — Он смеётся, как эти мальчики, кричит, размахивает руками. Но вряд ли бы он смеялся, если б знал, что в Ганновере его ждёт родная мать, если б знал, что Грот вознамерился послать его в интернат, в котором верховодит такой же бездушный человек, как и сам он.

Мимо пробежал продавец газет.

— Вечерний выпуск! — кричал он во всё горло, размахивая пачкой газет. — Новый инцидент в Берлине! Последние вести из Кореи! Борьба двух матерей за ребёнка! Завтра союзный суд решит, чьим он будет!

Госпожа Грот опустила голову и ускорила шаг, чтобы избежать встреч со знакомыми. В последнее время столько говорят и пишут о Курте, Гроте и о ней самой! Иные целиком и полностью на стороне Грота, однако очень многие считают, что мальчика надо вернуть его родной матери. Они-то и роются в прошлом Грота, вытаскивая на свет божий такое, что ей стыдно смотреть людям в глаза. А Грот в восторге от этих разоблачений. Он их вырезает. В один прекрасный день они, мол, ему пригодятся. Это-де капитал, который он по возвращении в Арнсфельд получит вместе с процентами.

Рано или поздно Курт всё узнает. Узнает, что его тоже вызывали в суд и что они утаили от него повестку, узнает, как суд вынес решение без него.

Она остановилась посреди движущейся толпы.

Справедливо ли выносить решение без Курта? И не будет ли всякое решение, вынесенное без его согласия, лишь временным, всего лишь клочком исписанной бумаги? Жизнь без Курта будет трудной, но куда горше ежеминутно, ежечасно сознавать, что он с ней только потому, что она лишила его возможности увидеть свою родную мать и самому сделать выбор. И жить в вечном страхе, что в один прекрасный день он всё узнает и покинет её внезапно, среди ночи? Хотя нет, Грот увезёт его в интернат, где из доброго мальчика сделают бесчувственного, бессердечного человека, второго Грота.

Госпожа Грот осмотрелась по сторонам. По ту сторону площади стояло высокое серое здание. На фасаде сверкала огромная красная надпись: ПОЧТА — ТЕЛЕГРАФ — ТЕЛЕФОН. Немного поколебавшись, она торопливо пересекла площадь и со вздохом облегчения поднялась по лестнице в переговорную.