Малышка (СИ)

Глава двадцать четвертая: Ени

Я не хочу говорить о том, что произошло, но не могу об этом не думать. Особенно теперь, когда все вдруг так резко переменилось. Утром я хотела одного — больше никогда не видеть наглого добермана, раствориться в отношениях с новым парнем, тем более, что замена Рэму была более, чем достойная. И мой план работал идеально. Ровно до тех пор, пока мы с Джи не приехали в пентхаус, где его промоутер устроил настоящую вечеринку по случаю блестящей победы. Пока на Джи вешались какое-то расфуфыренные модельки, позируя с ним на камеру, будто со скульптурой из музея мадам Тюсо, я стояла в сторонке и пыталась убедить себя в том, что и мне есть место на этом празднике жизни. А потом была та фотовспышка прямо мне в лицо, после которой я словно очнулась от летаргического сна, вдруг поняв, что на само деле не хочу быть здесь, не хочу быть с этим мужчиной, не хочу в принципе быть ни с одним мужчиной, кроме того, который точно не стоит моего внимания.

— Уверена, что хочешь остаться? — спрашивает Рэм, когда я глушу мотор около его гостиницы.

— Совершенно уверена, — ни секунды не мешкая с ответом, говорю я.

Я прекрасно понимаю, какая невысказанная мысль лежит за этим завуалированным предложением бежать. Будет ли между нами секс в эту ночь? Может быть. А может и нет. Впервые в жизни я не хочу ничего планировать, я хочу наслаждаться неизвестностью, импульсом, моментом.

Мы ныряем в кабинке лифта и я, плюнув на все на свете, ныряю в объятия своего добермана. Удивительно, какой он все-таки крепкий, сильный и надежный: скала, об которую разбились мои сегодняшние неприятности. Об которую разбилась я.

— Я голодный, как волк, — куда-то мне в макушку говорит Рэм, осторожно перебирая мои волосы пальцами. От этой нежности в груди щемит и сладко ноет, и я даже не стараюсь скрыть удовольствие, когда он принимается массировать мою голову. Кажется, даже урчу по-кошачьи.

— И я, — подхватываю, чувствуя, что готова заглотить целого мамонта. — Закажем что-то в номер?

— Все, что захочешь, Бон-Бон.

Приходиться встать на носочки, чтобы дотянуться до его губ. Мы просто прижимаемся друг к другу, не переступая черту нежности, растягивая первые часы нашего счастья. Потому что других у нас не будет, потому что именно эти часы мы будем вспоминать в минуты сомнений, ревности или недоверия. Вспоминать — и, в потоке жизненных невзгод, держать на плаву наши отношения.

Пока Рэм заперся в душе, я изучаю меню ресторана и выбираю салаты из свежих овощей и морепродукты, а еще свежие фрукты и шампанское. Знаю, что Рэм его не любит, но сейчас мне хочется праздника, дразнящих нос хмельных пузырьков.

Он выходит через пару минут: в джинсах, с переброшенным через шею полотенцем и влажными волосами. На секунду я жалею, что не владею магией остановки времени, иначе точно «заморозила» бы этот момент. Мой доберман во всем, великолепен, как бесценное произведение искусства. И дело совсем не в том, что у него вылепленный пресс и скульптурный рельеф. Дело совсем в другом.

— Что? — заметив мой жадный взгляд, спрашивает Рэм. По глазам вижу, что доберман не нуждается в моем ответе, ведь он очевиден.

— Неплохо, очень даже неплохо. — Постукиваю пальцем по губам, изображая строгую училку. — Как для старичка вы неплохо выглядите, Роман Викторович. Есть что подправить и где убавить…

Тянусь, чтобы схватить его за несуществующую складку на боку, но получаю по рукам. Делано ойкаю, срываюсь на ноги и бегу в душ. Честно говоря, мне нужна ледяная вода, потому что внутри горят сумасшедшие чувства и потребности.

— Старичок, хммм, — слышу в спину его недовольное ворчание, и улыбаюсь, довольная. — Кто еще пощады просить будет…

Я знаю, что хочу его. Именно таким должно быть желание: бурей смешанных чувств, которые нельзя утихомирить логикой, обсчитать математическими формулами и подчинить разумом. Между ногами все ноет, и чтобы хоть как-то справиться с чувствами, забиваюсь в угол душевой кабины и сижу так достаточно долго, чтобы унять дрожь в коленях. Через пару минут в дверь ванной раздается стук и обеспокоенный голос Рэма спрашивает:

— Ты в порядке, малышка?

— Да, в полном, — отвечаю я, надеясь, что голос не выдаст меня с головой.

— Выходи уже из пучины морской, русалка, принесли заказ.

Я долго борюсь с внутренними демонами, изучая свое тело в запотевшем ростовом зеркале. А потом просто сдергиваю с сушилки полотенце, заворачиваюсь в него, игнорируя халат с логотипом отеля. Чуть подсушиваю волосы и выхожу, хоть, клянусь, каждый шаг — словно маленькое путешествие по битому стеклу.

Рэм не сразу меня замечает: возиться с пробкой от шампанского, и когда я хихикаю в ответ на громкое «чпок!», поворачивается. Мы с минуту смотрим друг на друга, разделенные парой метров свободного пространства. Ничего не мешает наброситься друг на друга, но мы не торопимся.

— Что у тебя под полотенцем? — чуть охрипшим голосом спрашивает Рэм.

— Ничего, — фокусируясь на его непроницаемом взгляде, признаюсь я.

Знаю, что это провокация, но ничего не могу с собой поделать. Мне кажется, что желание быть немедленно раздетой слишком очевидно, чтобы такой знаток женщин, как мой доберман, его не заметил. Но он молчит и стоит на месте, как вкопанный. Бросаю взгляд на его опухшую губу, на сбитые костяшки, и хватаюсь за подсказку судьбы. Нужно как-то разбавить эту неловкость. Кстати, в ящике в ванной есть все для первой экстренной помощи. Использую паузу, чтобы вернуться за ватой и обеззараживающим средством.

— На диван, доберман, — командую, чуть осмелев от того, что он совсем не против немного поддаться.

Собираюсь сесть рядом, но он перехватывает меня и ловко усаживает себе на колени. Прикусываю губу, стараясь не думать, что полотенце внизу разошлось и едва прикрывает развилку между моими широко разведенными ногами. И вообще эта единственная «одежка» держится на честном слове. Но разве это не был мой осознанный выбор?

— И держи руки при себе, — пытаясь хранить хотя бы видимость благоразумия, говорю я, смачивая ватный диск медицинским раствором и осторожно прикладывая его к ране на губе добермана. Рэм даже не морщится, наоборот — лениво, как сытый кот, растягивает губы в улыбке, фокусируя взгляд на моих губах. — Господи, что у тебя в голове? — в шутку возмущаюсь я, хотя любой зрячий и хоть сколько-то сведущий в сексе человек без труда разгадает эту загадку.

— Просто вспоминаю, как приятно тебя целовать, Бон-Бон, — беззастенчиво врет он. Хотя, конечно, то, что наши поцелуи ему нравятся, я очень даже прочувствовала в прямом смысле этого слова. — Ради этого я бы вынес мозги еще десятку придурков.

— Если бы каждый оставлял на тебе хотя бы одну такую отметину, — я чуть сильнее надавливаю на ранку и на этот раз Рэм все-таки немного кривится, — то сейчас ты был бы похож на баклажан.

— Не драматизируй, — фыркает он, и когда я пытаюсь сменить диск, перехватывает мою руку. — Бон-Бон, малышка, ты же не принимаешь противозачаточные?

Что за дурацкие вопросы?! Прежде, чем успеваю сообразить, рука с пузырьком уже со всего размаху колотит его в плечо. Рэм покорно принимает пару ударов, но потом все же останавливает меня: обнимает и, откидываясь на спинку дивана, тянет на себя. И вот, я уже почти лежу на него, распластанная, как лабораторная лягушка, и, кажется, теперь совершенно голая. Сглатываю, пытаюсь сообразить, что к чему и понимаю, что не ошиблась: полотенце предательски доползает до талии и скатывается еще ниже, в лужицу у моих бедер.

Рэм нервно смеется.

— Я, знаешь ли, не настолько планирую… свою интимную жизнь! — продолжаю возмущаться я, потому что готова придушить добермана за вопрос, который чуть не разрушит момент нашей эротичной нежности.

— Потому что до меня ее у тебя попросту не было, — самодовольно дополняет он.

Уже почти готова сказать ему, что собиралась распрощаться с невинностью этой ночью, но понимаю, что нет, все равно бы не сделала этого с другим мужчиной. Даже если бы не сбежала от Джи, даже если бы у нас с ним дело дошло до постели — я бы все равно нашла повод остановиться. Потому что черноглазый красавец, на чьих коленях я сейчас сижу в позе «наездницы», слишком сильно и глубоко обосновался в моей голове. И был там постоянно, даже когда я думала, что купировала эту болезнь.

— Ну раз ты не на таблетках, а я, после нашего разговора, твердо решил завязать со своими… гммм… старыми привычками, то сегодня твоя девственность будет в полной безопасности, — заявляет этот тип, и мне требуется несколько минут, чтобы переварить услышанное.

— После нашего разговора? — переспрашиваю я, прекрасно помня моральную порку его эго. — Решил завязать?

— Ага. И поэтому не подумал о «резинках».

Что-то в его темном взгляде заставляет мое сердце колотиться быстрее. Я правда зацепила его так сильно, что мой доберман решил отказаться от всех своих похождений? Мысль о том, что в итоге это отразилось на нас, меня не беспокоила. Я была слишком поглощена внезапным пониманием всей силы своего влияния на этого роскошного мужчину. Надо же, а ведь была уверена — вплоть до сегодняшней ночи — что ему на меня плевать.

Чувств внезапно становится так много, что меня распирает, словно воздушный шар. Кажется, еще пара слов или хоть одно признание вдогонку — и лопну фонтаном пресловутых бабочек.

— Рад видеть, что тебя не расстраивает перспектива провести в моей постели еще одну целомудренную ночь, — беззлобно язвит он.

— Новое — хорошо забытое старое, — издеваюсь я, не делая ничего, чтобы стереть страдальческое выражение на его лице.

— Бессердечная ты женщина, — сетует Рэм, вынимает из моих пальцев медицинские принадлежности и бросает их куда подальше. Переплетает свои пальцы с моими и осторожно толкается бедрами мне навстречу.

Я чувствую, что он твердый даже через плотную ткань джинсов, и отзывчиво двигаюсь ему навстречу. Рэм жмурится, мученическое выражение искажает его лицо, но мой доберман держится. Лишь чуть-чуть толкает меня назад. Сопротивляюсь.

— Хочу на тебя посмотреть, — требует он громким шепотом. — Обещаю держать себя в руках, Бон-Бон.

Мне очень стыдно, потому что это впервые, когда мужчина увидит меня раздетой. С Костей у нас даже до снимания верхней одежды не доходило, а Джи я держала на расстоянии, хоть он множество раз намекал на свои далеко идущие намерения. Еще бы, я ведь не призналась, что девственница.

И все-таки отклоняюсь. Совсем чуть-чуть, надеясь, что этим все и ограничится. Куда подевалась моя смелость, мое желание заняться с ним сексом? Мне ужасно, до немеющих кончиков пальцев на ногах страшно увидеть разочарование во взгляде добермана, когда он увидит мой неполный второй.

— Еще, Бон-Бон, — нотки вежливости полностью растворяются в жестком, не терпящем возражений требовании. — Покажи мне себя.

Жмурюсь, желаю себе удачи и, разрывая наши «замки» пальцами, опираюсь ладонями в его колени и откидываюсь назад. Надеюсь, у меня хватит смелости выдержать его… отвращение?