Малышка (СИ)

Глава двадцать шестая: Рэм

Я всю ночь держал в объятиях свою Бон-Бон — это, несомненно, охерительно огромный плюс. С другой стороны, я ровно столько же промучился с желанием наплевать на свои попытки быть хорошим парнем и повести наши отношения по правильному пути. То есть, у меня периодически вставал. И под утро, когда я, наконец, уснул, эрекция стала почти болезненной. Если бы кто-то из моих друзей сказал мне о таком, я бы первым обозвал его придурком и лохом, но стоило вспомнить о том, что моя малышка невинна почти полностью, как желание засунуть член ей в рот становилось немного слабее.

Так я и перекантовался ночь. Заснул только под утро, сунув нос в ее растрепанные волосы и прислушиваясь к ровному дыханию.

Еще бы кто-то сказал, откуда в моей голове эта романтическая хрень — я бы ему пожелала добра и печенек.

Телефон в номере разрывается: я с трудом, сквозь сон, слышу настойчивую трель. Бон-Бон родолжает спать и выражение умиротворения на ее личике подсказывает, что ни один телефонный звонок или неотложное дело не стоит того, чтобы лишать себя удовольствия еще немного полюбоваться ею.

Телефон умолкает, но я даже дух не успеваю перевести, когда его сменяет настойчивый стук в дверь.

— Ты кого-то ждешь? — сквозь сон бормочет моя малышка, отчаянно цепляясь в мою ладонь.

— Вообще никого. Что за хрень?

— Тогда пусть уходят.

Она пятится назад, буквально вжимаясь в мое тело и я вдруг осознаю, что сейчас все наши изгибы и выпуклости совпадают так же идеально, как две половинки пазла. Целую Бон-Бон в плечо, уже мысленно составляя план на день, и раздумывая над тем, чем бы ее удивить, но стук в дверь достигает своего апогея и громко, настойчиво выколачивает из меня остатки терпения.

Рычу, выбираюсь из постели и, матерясь как сапожник, спешу к двери. Если это кто-то из обслуживающего персонала, то пусть больше не рассчитывают на хорошие чаевые.

Но когда я вижу тех, кто разбудил меня в такую рань, мне вдруг хочется отмотать время назад, еще раз распахнуть дверь и увидеть за ней просто горничную. Это было бы куда лучше, чем то, что происходит сейчас.

— Сюрприз! — раскидывает руки мать Бон-Бон и, едва прикоснувшись губами к моей щеке, без приглашения входит в номер.

Но и это еще не все.

— Снова всю ночь с бабами развлекался? — в привычной себе безразличной манере, спрашивает отец. Спрашивает просто для дела, потому что никогда не дожидается ответов. Иногда мне кажется, что ему в принципе чихать на нас с Владом, хоть лучшего отца вряд ли можно пожелать. Просто мы с братом что-то вроде анклава внутри его владений: вроде как сами по себе, но всегда под его присмотром.

Я пытаюсь придумать какую-то причину, чтобы задержать этих двоих в гостиной, но ничего не получается. Любопытная мамаша Ени уже сунулась в спальню. Я прикрываю глаза, мысленно считаю до трех — больше вряд ли потребуется, и реакция не заставит себя ждать.

Раз. Два…

— Боже мой, Евгения, что ты делаешь в постели своего брата?! — раздается негодующий крик. Именно крик, вроде того, каким самки голосят о пропавшем потомстве.

— Он мне не брат!

— Я ей не брат!

Наши голоса идеально звучат в унисон, как будто мы давно отрепетировали эту фразу для вот такого случая.

— Какого хрена ты уже натворил? — рокочет отец, и я на всякий случай готовлюсь держать удар — рука у него тяжелая. — И что у тебя с рожей?

— С рожей ерунда, — отвечаю я, нарочно игнорируя первый вопрос.

Но отца так легко не провести: он буравит меня взглядом, и через пару секунд мне начинает казаться, что в голове образовалась дыра размером с кулак. Проклятье, что ему сказать?

Говорить, впрочем, не приходиться, потому что мать моей Бон-Бон вылетает из спальни, словно ужаленная, а следом за ней, всклокоченная и взбешенная, появляется моя малышка. Ну и взгляд у нее — настоящая фурия! Хорошо, что стреляет он не в меня.

— Что она тут делает? — спрашивает отец.

В самом деле — что? Завернутая в одно покрывало, под которым явно голая.

— Я просил присмотреть за девчонкой, а не затаскивать ее в постель! — рявкает отец.

— Ты просил, а я сделал по-своему, — говорю я, стараясь выдержать нейтрально-спокойный тон. — Как видите, она не прикована наручниками, и я без ошейника. У нас взаимно.

Ени смотрит на меня с мягкой улыбкой и на минуту яблочки ее щек краснеют, но ее мать влезает между нами, словно шлагбаум. И ведь самое отвратительное то, что эта женщина мне вроде как даже нравится. Или, точнее, нравилось до сегодняшнего дня.

— Вы хоть понимаете, что творите? — все сильнее заводиться моя мачеха. — Что вы … вы… — Она всплескивает руками и предпринимает еще одну попытку подобрать нужные слова. — Вы не можете быть… никем, кроме сводных брата и сестры.

— Можем, — отвечает Ени.

Она так трогательно вцепилась крохотными кулачками в покрывало на груди, что я готов начихать на гостей и обнять ее крепко-крепко. Какая же она у меня все-таки охренительная карамелька.

— Так и знал, что когда дело касается женщин, ты думаешь членом, а не головой, — начинает проповедь отец. — Не мог хоть раз держать своего дружка в штанах?

И я снова не успеваю ответить, потому что мачеха хватает мою Бон-Бон за плечи и, хоть она отчаянно сопротивляется, заталкивает ее обратно в спальню. Напоследок поворачивает ко мне голову и очень убедительно обещает:

— Больше это не повторится. Ты меня хорошо понял? Даже если мне придется отправить ее на северный полюс к эскимосам.

— Только попробуй, — зверею я, чувствуя себя волком, у которого пытаются отобрать его пару. — И я раскатаю тебя по полу до толщины фантика от конфеты.

— Роман! — детонирует отец.

Но мне плевать, правда. Потому что я должен вернуть свою малышку.

Я делаю шаг к закрытой двери. Отец хватает меня за плечо, но я раздраженно скидываю его руку. Он снова хватает, на этот раз в тот момент, когда моя ладонь уже на дверной ручке. Я поддаюсь рефлексу, поворачиваюсь и уже замахиваюсь, чтобы врезать обидчику, но в последний момент вспоминаю, что передо мной отец. Он даже не отшатывается, просто смотрит таким взглядом, будто я — самое большое разочарование в его жизни.

— Оставь девчонку в покое, — требует отец.

— Нет, — железно говорю я. Не для того я столько дерьма вышиб из своей головы, чтобы теперь вот так легко отказываться от Бон-Бон. — Нет, отец. Сто раз «нет». Не старайся, хорошо? Не трать время. Ты знаешь, в кого я такая упрямая задница.

Он хмурится, явно теряя терпение.

— О чем ты вообще думал?! — громким шепотом возмущается он. — Что в твоей голове, Роман?

— Не вижу ни единой причины отчитываться. Прости, но, если вдруг ты забыл — мне почти тридцать, и я давно взрослый самостоятельный и полностью финансово независимый мужик. Так что все, что ты скажешь, мне, мягко говоря, до одного места. Я никогда не лез в твою жизнь, когда ты трахался с «сосками» или заводил новую жену. Надеюсь на взаимность.

— Вот именно, Роман, тебе тридцать, а Евгении нет и двадцати! Мы оба знаем, кто и кому задурил голову. Ты знаешь, что она бросила учебу? Твоих рук дело?

Я даже не тружусь комментировать последнюю реплику. Понятно, что теперь я — чудовище, укравшее Аленький цветочек из-под колпака родительской опеки, но мне все равно. Имеет значение только то, что прошедшая ночь многое расставило по своим местам для меня и Бон-Бон. Я не знаю, люблю ли ее и уверен, что точно так же она не знает о том, чувствует ли что-то ко мне. Но когда мы рядом — воздух искрит и трещит. Пусть это страсть, но никогда и ни с одной женщиной у меня не было ничего подобного. Уж теперь-то я точно могу с уверенностью сказать, что знаю, в чем разница между похотью и влечением к человеку, который как минимум очень интересен и за пределами койки.

— Она делает то, что считает нужным, — говорю я, видя, что отец ждет от меня хоть пару слов в качестве комментария.

Если уж на то пошло, то идея с карьерой актрисы принадлежала Владу, но я не собираюсь закладывать брата, потому что если бы не он, мы с моей малышкой наверняка бы до сих пор изображали двух ослов.

Дверь открывается и оттуда, как птица из клетки, вылетает моя Бон-Бон. Она все еще в одеяле. Логично, ведь ее единственные вещи остались в ванной. Малышка ныряет мне за спину, и я чувствую себя саблезубым львом, готовым вцепится в глотку первому, кто хотя бы подумает о том, чтобы отобрать ее у меня. И мысленно с облегчением выдыхаю: она рядом, как бы там ни было, в этой игре против стереотипов и осуждения мы — одна команда.

— Евгения, прекрати, — говорит ее мать.

Судя по тому, как резво она ломанулась в мою спальню, хоть до этого была целиком адекватной женщиной, делаю предположение, что откуда-то мачеха догадалась, кого она может там найти. Влад? Нет, его исключаю сразу.

— Я поставила телефон на беззвучный, — шепчет убитым голосом Бон-Бон. — Мне не дозвонились. А Джи… он сказал, что я вчера сбежала. А ты единственный человек здесь, к кому бы я могла пойти посреди ночи.

Ну да, все очень просто и логично.

— Прости, — говорит моя малышка и я чувствую дрожащее прикосновение пальцев к моей ладони.

— Ты мне веришь? — спрашиваю, чувствуя себя по меньшей мере королем всего мира.

— Ага, — шмыгает носом она. — Не отдавай меня.

— Да хрена с два.

— Роман, ради Бога! — Мачеха драматично всплескивает руками. — Ладно она — ребенок, но ты-то должен понимать, что в этом нет никакого смысла. Сколько времени прошло, с момента разрыва помолвки с Ольгой? Сколько пройдет до момента, когда ты наиграешься моей девочкой и найдешь новую куклу? Уж прости, Виктор, — обращается к отцу, — но мы оба прекрасно знаем породу твоих сыновей, а о похождениях Романа ты знаешь побольше моего.

В этот момент я вдруг чертовски жалею, что создал себе репутацию плейбоя. Вот уж когда хочется перекреститься и отречься от прошлого, но, увы, это невозможно.

— Я не собираюсь обсуждать свою жизнь, — отвечаю я, зная, что этого слишком мало, чтобы прекратить прения, и с опаской ожидаю следующего удара.

И он не заставляет долго ждать. Мачеха смотрит на Ени, качает головой, вся источая разочарование.

— Евгения, ты же умная девочка. Ты знаешь, что такой мужчина не в состоянии тебя оценить. Ты просто… блажь, забава, прихоть на сегодняшний вечер. Сколько их было? Сколько еще будет? Ты сама говорила, помнишь? Бабники никогда не меняются.

— Ты так говорила? — переспрашиваю я нарочито громким шепотом.

— Угу, — мычит мое карамельное сокровище.

— Напомнишь мне потом как следует тебя отшлепать, — подытоживаю я.

Наши родители хором взрываются негодующими репликами, которые наслаиваются друг на друга и в общем малопонятны, а мы с Бон-Бон потихоньку хихикаем. Но в то же время я крепко сжимаю ее ладошку, и связь между нами крепнет с каждой минутой. Вот так, по чуть-чуть за раз, но мы должны научиться доверять друг другу. Она, может, и не вертихвостка, но даже на моей памяти успела сменить двух парней с интервалом в несколько недель, и я тоже не хочу стать просто еще одним камнем на ее пути поисков Идеального Мужчины. Точка, своего идеального она уже нашла. Я самовлюбленный засранец, но, реально, я — лучший.

— Евгения, сейчас ты поедешь со мной, — немного успокоившись, говорит мачеха. — Думаю, никто здесь не станет спорить, что эта ситуация никак не разрешиться, пока ты стоишь здесь… полуголая. Помнишь, что я — твоя мать и мы всегда были заодно?

Скорее чувствую, чем вижу ее неуверенный кивок. В общем, я понимаю, что женщина права, но внутренний голос шепчет, что отпускать Бон-Бон, даже пусть и с женщиной, которая ее родила — это плохая идея.

— Я не собираюсь сажать ее на цепь, — говорит мачеха, очевидно догадываясь о том, в какую сторону идут мои мысли. — Мы же в какой-то стране третьего мира. — Евгении нужно как минимум привести себя в порядок. Ени, — она смотрит на мою малышку с осуждением, — посмотри на себя?

Я борюсь с желанием повернуться и поцеловать Бон-Бон так крепко, чтобы она раз и навсегда запомнила: лаже взлохмаченная и сонная, она все равно выглядит лучше всех расфуфыренных красоток, которые накладывают на лицо так много косметической дряни, что ее можно снимать, как слепок.

— Наверное, она права, — неуверенно, соглашается Бон-Бон.

— Хоть в ком-то из вас двоих заговорил здравый смысл, — одобряет отец.

— Ени? — Я набираю в грудь побольше воздуха, сам до конца не веря в то, что собираюсь сказать. — Ты выйдешь за меня замуж?

Она едва слышно вздыхает — и комната наполняется звенящей, убивающей меня тишиной.