Мальтийский крест

2

Вечерами у себя я старалась отвлечься от дневных забот, но как я могла развлекаться в незнакомом городе поздно вечером? Немного телевизора, книга, магнитофон… Можно было вымыть голову и уложить волосы, покрыть ногти лаком, написать письмо домой и лечь спать, чтобы утром опять ехать на работу. Получить выходной удавалось не каждую неделю. За это хорошо доплачивали, но хотелось и отдохнуть. В свободный день я занималась стиркой, отправлялась по магазинам поглазеть на красивые вещи, прикидывала, что можно будет купить себе в скором времени, деньги у меня уже появились. После обеда в каком нибудь скромном кафе я ходила в музей или на художественную выставку, меня это всегда интересовало.

Однажды Сергей, подвозя меня вечером к остановке, пригласил съездить с ним за город, ему нужно было выполнить задание Михаила Петровича в Архангельском. Я согласилась с радостью, даже в городе весна была чудесна, а на природе, должно быть, было великолепно. Утром, позавтракав, я положила в сумку бутерброды с деликатесами, которые совала мне по субботам Нина Васильевна, освобождая холодильник перед покупкой новой порции свежих продуктов: остатками осетрины, ветчиной и вчерашними котлетами, которые никто не захотел съесть, хотя были они необыкновенно вкусны и напоминали наши «метропольки» с печенкой. Я подъехала к остановке и села в ожидавшую меня машину. Сергей удивленно покосился на мои свитер, джинсы и кроссовки.

— А знаешь, Катерина, ты хорошенькая, когда так одета. А там ты такая училка в блузке и юбке, что не подступиться. Я буду звать тебя Катей, ладно?

— Зови все-таки Катериной, так меня никто раньше не называл.

— А по-другому кто называл?

— Муж. И вспоминать об этом я не хочу.

— Что, не понравилось замужем?

— Не понравилось.

— Ну и бог с ним. Сейчас быстро завезем документы завизировать и потом прокатимся в лес, уже верба распустилась, говорят.

Мы заехали в Архангельское, оккупированное теперь военными, и пока Сергей оформлял нужные документы, я вышла погулять по парку. Парк был очень красив, по бокам бельведера чернели аллеи, кое-где виднелись колоннады беседок и мрамор садовых скульптур. Я представила, как здесь хорошо летом, когда старинные деревья в зелени. Сергей догнал меня в середине аллеи и протянул один бледно-зеленый подснежник. Я просияла. Он был так трогательно мил.

— Спасибо, намного лучше, чем все эти цветы, что ты привозишь в квартиру из питомника. Только бы он не завял до дома.

Мы решили дойти до строения, белеющего впереди. Это оказалась часовня-усыпальница княгини Юсуповой, построенная безутешным супругом.

— Интересно, как скоро он все-таки утешился с какой-нибудь крепостной? Уж больно пышное напоминание о скорби, самой скорбью тут и не пахнет.

— Ты слишком циничен. В то время это было образом жизни: не сделаешь такую усыпальницу — осудят соседи. Скорбь могла быть искренней и очень сильной.

— А ты долго бы помнила умершего любимого мужа?

— Я бы помнила его всю жизнь. Вышла бы замуж за хорошего человека и хранила бы память о том, первом. Одно другому не мешает.

— Как у Шекспира: еще не истоптала туфли, в которых ты за гробом шла…

Я засмеялась. Он, оказывается, неплохо начитан, откуда бы? Сергей сегодня тоже казался несколько другим, чем я привыкла видеть — вышел за пределы старательной исполнительности, держался свободно, хотел произвести на меня впечатление — сразу видно. Мы прошлись, разговаривая, обратно ко дворцу и сели в машину.

— Хочешь в лес, или заедем сначала поедим где-нибудь?

— Может, устроим пикник? Я взяла с собой бутерброды.

— Вот и отлично, кофе у меня полный термос, всегда с собой вожу. Но мы можем и свежий сварить.

— Как это? — заинтересовалась я, — ты возишь с собой кухню?

— Нет, только посуду на всякий случай и кофеварку спиртовую. Со старых времен осталось, когда были еще набеги на природу с дамами.

— О, сейчас, значит, моральный облик шефа стал ангельски чист?

— Да нет, он сам стал как ангел, — засмеялся Сергей.

Я недоуменно посмотрела на него.

— Такая работа, как у него — всегда на износ. А первым что изнашивается?

Я покраснела.

— Знаешь, мне Михаил Петрович нравится, я не хочу сплетничать о нем.

— Ты ему тоже нравишься. Сам сказал. Такая, говорит, девушка аристократичная, ей не в гувернантках надо быть, а в содержанках, сам бы взял, да времени нет! Это у него так теперь называется: времени нет. «Эх, сейчас бы по бабам, да времени нет!»

— Сергей! Я не хочу говорить об этом так.

— А как ты об этом хочешь говорить?

— Вообще никак. Мне хватило мужа.

— Что, с мужем та же проблема? Он кто?

— Крутой бизнесмен. Михаил Петрович очень крутой, а мой пожиже, но сам считал себя суперкрутым. Выматывался за день, пил в офисе по вечерам с такими же, а потом бешено ревновал меня, потому что каждый трезвый и хорошо одетый мужчина вызывал у него комплекс неполноценности. Я устала за три года, словно отсидела пожизненный срок. Теперь хочу общаться с нормальными людьми. Вот заработаю немного денег и устроюсь работать экскурсоводом куда-нибудь в Эрмитаж или Русский музей. Я ведь языки знаю вполне прилично. Мне только жить негде, у родителей очень тесно. Куплю себе комнату и буду жить на зарплату. Мне много не надо.

— Далеко идущие планы! Вот эта полянка тебя устроит?

Машина свернула с шоссе на проселок и остановилась на маленькой поляне в лесу. Внизу, в зарослях пушистой вербы шумел ручей. Сергей достал из багажника коробку с посудой, скатертью и прочими излишествами цивилизации, я взяла пакет с бутербродами и мы начали спускаться к ручью. Берег был крут, но внизу намытая отмель и удобно разбросаны камни, на которых можно было сесть. Сергей расстелил плед, на один из камней набросил скатерть и стал зажигать спиртовку, велев достать чашки. В коробке были еще тарелки из французского небьющегося стекла и приборы. Я разложила бутерброды, хлеб и котлеты. Сергей достал еще коробку конфет, минеральную воду и, глянув на тарелки, спросил:

— Нинкина стряпня? Она славно готовит. Хватает три семьи кормить, да вот и тебе перепадает.

— Какие три семьи?

— Хозяйскую и свою с ленкиной. Арифметика простая. Господа ведь на другой день не доедают, им свежее подавай, вот они и забирают домой, не выбрасывать же.

— И ты?

— Вот еще!

— Гордый?

— Пожалуй. Зарплата у меня хорошая, что ж побираться?

— Это мне нравиться. Я ведь сама не прошу, дома есть некому, возвращаюсь поздно. Это Нина Васильевна на воскресенье уговорила взять, чтобы не пропало.

Мы жевали бутерброды, запивая минеральной водой, хрустели маринованными огурчиками, которые я очень люблю и дома всегда держу целую банку. Потом Сергей заварил кофе, по всем правилам, в специальной джезве. Кофе был восхитительный. Я выразила восторг и Сергей, улыбнувшись, поставил вторую порцию. Мы пили кофе, полулежа на пледе, опираясь на камни. Было очень тихо, в кустах чирикала какая-то птичка, сильно и нежно пахло вербой, я и не подозревала, что если ее много, то она так благоухает.

— Есть такие моменты, когда хочется остановить время, — тихо сказал Сергей и откинувшись совсем, положил голову мне на колени.

— Ты кто? — не удержалась я: для простого шофера он был слишком образован.

— Какая тебе разница? Или простой шофер недостаточно хорош?

— Глупый! Просто так редко теперь услышишь нормальный человеческий язык. Жаргон и тупость! Мне скучно все время жить среди этого.

— Придется, дорогая, никуда от этого не денешься! Думаешь, отгородишься в своей башне из слоновой кости, так и проживешь?

— А как хочется!

— Сколько тебе лет? — засмеялся Сергей.

— Двадцать шесть. Совсем еще дурочка?

— Это скоро пройдет!

Сергей положил руку на полоску обнаженной кожи выше пояса джинсов и провел чуть вверх, под свитер. Он сделал это очень деликатно и я вдруг захотела, чтобы он продолжил ласку. Обстановка как-то убеждала, что это не будет пошлым завершением пикника. Мы замерли, прислушиваясь каждый сам к себе и друг к другу, решая, что же нам хочется, потом Сергей осторожно сдвинул свитер и стал целовать мое тело.

К Москве мы неслись на скорости, Сергею нужно было к трем часам успеть привезти подписанные документы. Он высадил меня у метро и спросил:

— Если ты захочешь, мы можем еще съездить как-нибудь за город, да?

— Спасибо за предложение. Мне понравилось! Правда-правда!

Он засмеялся и, притянув меня в машину, поцеловал еще раз.

Мы выезжали за город еще пару раз и было это замечательно. Сергей был очень ласков, весел и потом он был великолепным любовником, по крайней мере для меня, с моим небогатым опытом. Нам было очень хорошо. Теперь он чаще отвозил меня прямо к дому и чаще ждал у остановки по утрам. Чуть отъехав, он останавливался и целовал меня, шепча:

— С добрым утром, моя хорошая, — и трогал опять машину. Это мне очень нравилось.

Мне стало легче работать в этой семье, я как-то перестала бояться, что сделаю что-то не так. На подковырки Алика я смотрела теперь сквозь пальцы и он, заметив это, затих. Накануне окончания учебного года Алик стал разговаривать со мной только по-английски, язык он знал вполне прилично, я поправляла его иногда и советовала только учить больше слов, чтобы свободней изъясняться. Родители были очень довольны, когда я хвалила его. Его гримасу мне видела при этом только я и всегда спокойно улыбалась в ответ. Соня все больше привязывалась ко мне. Только и слышался ее голосок: «Катерина! Катерина!» Мы чаще стали ездить в театр и, когда сидели в машине, я всегда садилась так, чтобы видеть в зеркальце впереди лицо Сергея. Иногда он разговаривал с нами и, когда Соня отвечала: «Так Катерина сказала!» или «А вот Катерина…», я видела, что он улыбается.

Месяц все было прекрасно. Однажды мы сидели с Соней на кухне и помогали вырезать фигурными выемками печенье, я объясняла ей, чем отличаются геометрические фигуры и как они называются, девочке очень это нравилось и она просила вырезать то больше кружков, то кубиков, то треугольников. Приехал с каким-то поручением Сергей, мимоходом тайком поцеловал меня в коридоре, куда я вышла под выдуманным предлогом, потом зашел поздороваться к Нине Васильевне, сунул в карман горсть свежеиспеченного печенья, и тут она спросила, как здоровье его жены.

— Спасибо, неплохо, — и он взглянул на меня, но я в это время оттирала Соне руки, испачканные в тесте.

— Нет, придется вымыть, — сказала я и повела Соню в ванную. Я видела, что он повернулся и смотрит мне вслед.

Когда я вернулась в кухню, Сергея уже не было. Нина Васильевна разливала чай, Лена сидела на своем месте и увлеченно сплетничала, откусывая печенье. Они предложили и мне чаю, но я налила молока для Сони и пока накладывала печенья, стараясь, чтобы попались и квадратики, и кружочки, и треугольники, я слышала, как Лена говорила Нине Васильевне о жене Сергея. Я не люблю слушать сплетни, но тут не могла удержаться. Я сказала, что пожалуй тоже выпью чаю и понесла Соне молоко. Когда я уселась с чашкой моего любимого «Форсмана», на меня вылился поток сведений. Лена была счастлива, что есть хоть один человек, который не знает историю Сергея, и которому это можно будет рассказать. Оказалось, что Сергей в прошлом каскадер и на съемках познакомился с начинающей актрисой, которая была очень хорошенькой и первый ее фильм имел успех, второй, музыкальный, — тоже, а потом с ней что-то случилось и она спилась. Теперь он держит ее в дорогих клиниках и санаториях, а когда она оттуда выходит, опять пьет и снова лечится.

— Наш-то устраивает ее чуть ли не в Кремлевку на лечение, а Сергей только и работает, чтобы оплачивать это. А когда она выходит и опять запивает, может все пропить — мебель, одежду за бесценок меняет на водку. Однажды Сережка пришел в тренировочном драном костюме, нечего было одеть, так наш-то дал денег, чтобы он купил одежду, а она опять отправилась лечиться. Да разве это вылечишь? Ни одного мужика не видела, чтобы бросил пить.

— Да по телевизору-то показывали, когда борьба была с пьянством, помнишь?

— Так то по телевизору. А в жизни никогда не видела.

Лена еще обсуждала возможность излечения от алкоголизма, а я пошла к Соне. С меня было достаточно.

Вечером, когда я, дождавшись приезда Михаила Петровича, вышла из подъезда, Сергей ждал меня в машине. Я постояла секунду, мне хотелось сначала обдумать все самой, но потом решила, что он хочет прояснить все сейчас, и села в машину.

— Все рассказали? — спросил он и сам же ответил, — конечно все! Все, что знали. Теперь тебе интересно послушать, как оно было на самом деле?

— Да, говори. Тебе ведь легче будет, когда ты расскажешь?

— Мне легче не будет. Это я виноват, что она пьет. Ты бы видела, какая она была — глазищи, фигура, поет, танцует! Первый фильм был так себе, второй удачней, ее стали приглашать по стране, обещали написать сценарий специально… А тут я разбился на съемках. Серьезно разбился, лежу в реанимации, а она мотается с концертами между Костромой и Тамбовом и не может бросить все. Ну, ей перед концертом наливали рюмку, иначе она улыбнуться даже не могла. И знаешь, какая штука, я-то через два месяца был здоров, как бык, а она спилась. Мне потом сказал специалист один, что ее организм такой, особая предрасположенность к алкоголю, что ей двух рюмок хватало, а ей наливали три-четыре за вечер, иначе никак, а потом она уж и сама возила за собой бутылку. Конечно, не сразу все так стало страшно, сначала потихоньку, вечером выпьет, утром опохмелится, дальше — больше. Через три года это был уже не человек. Сейчас ей тридцать пять, ты бы видела ее! На все пятьдесят. Руки дрожат, под глазами мешки, лицо серое. И как выйдет из санатория, держится месяц — другой, потом первый срыв, за ним другой, и вот она уже невменяема. Приезжаю с работы, квартира полна бомжей каких-то, пьют чуть не политуру, вещи все распроданы… И опять клиника, опять санаторий… Я не люблю ее, ее нельзя любить такую, но бросить ее тоже не могу. Она погибнет через месяц. Иногда думаю — может, так и надо? Нельзя ей жить, это не жизнь. Но как вспомню ее десять лет назад — веселую, большеглазую, талантливую, пока я не разбился… Вот такая история. Катерина, у нас ведь с тобой и разговора не было о женитьбе. Я тебя не обманывал. Но знаешь, рядом с тобой я снова чувствовал себя человеком. Ты такая… нормальная, что ли, старомодная, несовременная. С тобой я отдыхал и ни о чем больше не думал. Мне было очень хорошо с тобой. Это эгоизм, я понимаю. Но я чувствовал, что и тебе хорошо. Ведь так?

Сергей давно остановил машину и мы сидели, глядя вперед, смотреть друг на друга у обоих не хватало смелости. Я теребила бахрому шарфика, Сергей курил сигарету за сигаретой, прикуривая одну от другой.

— Когда теперь она возвращается?

— Через два месяца.

— И как ты представлял себе, что после этого было бы?

— Прости, я не думал об этом. Я скотина. Я думал только о себе… Катерина? Что ты скажешь?

— Я не знаю. Я только скажу, что не осуждаю тебя. Обманул — не обманул, забудь про эти глупости. Я понимаю тебя. Но я должна подумать. Извини. О себе я должна подумать — что мне делать. Могу я сделать вид, что не знаю это про тебя, или не могу? Это сложный вопрос. Я теперь сопричастна ко всему этому, хотя и не думала никогда о тебе, как о муже. Я вообще не знаю еще, люблю ли тебя или просто ты мне помог забыть неудачное замужество и почувствовать себя женщиной, желанной женщиной. Ты ведь меня желал? Вот и спасибо тебе за это. А теперь давай поедем, а то уже поздно.

Сергей включил зажигание и мы тронулись с места. Когда я собиралась выходить у своего подъезда, он взял меня за руку и спросил:

— Ты не поцелуешь меня?

— Не сегодня. Я должна подумать.

Я провела рукой по его щеке и вышла из машины. Я думала, что не засну в эту ночь, но спала, как всегда, крепко и не помнила своих снов. Утром он опять ждал меня на остановке, открыл дверцу, посмотрел внимательно. Он ничего не спрашивал и я молчала. Я не знала, что ему сказать. Сейчас, в девяностые годы, воспринимать всерьез мужчину, с которым переспала три раза — это идиотизм, такое могла только я. Большинство на моем месте даже не задумались бы, жена в клинике — вот и хорошо, меньше проблем. А что потом будет? Да кто ж загадывает на два дня. Еще пару раз успеем встретиться? Вот и ладненько, а потом я, мой милый, уезжаю на Мальту, а тебя ждет свидание с женой. Чао! Я сидела и думала об этом, и молчала, и пропустила момент, когда можно было еще что-то сказать. Мы подъехали к дому. Сергей повернулся ко мне, но из подъезда уже выходил Михаил Петрович. Я вышла из машины, поздоровалась с ним и пошла к дому.

Насчет Мальты — это не для красного словца. Я действительно должна была ехать туда с Соней на лето. Ведь ездят же другие на дачу в Переделкино или Барвиху. Дача Татьяны Андреевны была на Мальте. Я знала про эту Мальту только то, что она в Средиземном море и там Мальтийский рыцарский орден. Татьяна же Андреевна очень удачно познакомилась в свое время с дамой из Верховного совета, которая по складу ума, деловой хватке, умению красиво жить очень походила на нее, они почти подружились, насколько это возможно, и оказывали друг другу мелкие услуги. Татьяна Андреевна тоже ведь очень нужна, когда хочешь выглядеть молодой и красивой, она знала толк в потребностях женщины за тридцать. Когда тот Верховный совет благополучно скончался, дама эта, как кошка, упала на все четыре лапы, причем умудрилась передними еще загрести, сколько поместилось. Короче, она благополучно отправилась послом на Мальту и начала осматриваться, а когда осмотрелась и увидела, что на благословенном острове строительный бум и виллы продаются в большом количестве, вспомнила о приятельнице и помогла выбрать недорогую, но удобную, недалеко от Ла-Валетты. Михаил Петрович туда приезжал редко, Татьяна Андреевна — два раза в год по две недели, когда позволяли дела. Детей же, если было с кем, высылали на все лето. Татьяна Андреевна уже поинтересовалась моим паспортом и заказала заграничный. Хочу ли я туда ехать, она не поинтересовалась, считалось, что я должна быть счастлива. Я действительно была счастлива, и не только потому, что предвкушала солнце и море, которые люблю, но мне хотелось так же оказаться вдали от Сергея, чтобы все как следует обдумать. Я не знала, что так свербит под грудью: чувствительная совесть, тронутая его трагической историей, или чувство, которое еще не оформилось, но уже родилось: любовь к этому мужчине, который ничего не говорил мне о своих чувствах и ничего не обещал, да и не в состоянии это сделать. Это-то и было в нем самое привлекательное: обреченность и жертвенность. Хотелось прижать его к плечу и гладить по головке, русская женщина обожает утешать несчастных, без нее тут никак не обойтись. Весь вопрос в том, милосердно ли будет взвалить на него еще одну заботу, что он будет делать, имея на руках жену-алкоголичку и любовницу, твердящую о вечной любви? Это может оказаться уже последней каплей. Пока я чувствовала к Сергею огромную жалость и уважение. Но если это культивировать, могло получиться то, что принесет нам дополнительные страдания. Я-то как-нибудь переживу, а вот Сергею новая головная боль ни к чему.

Когда я так решила, я с облегчением поняла, что все-таки не люблю его, раз с такой легкостью приношу жертву. Если бы я любила — о, я бы наплевала на все, ждала бы, когда она опять попадет в клинику; условности, мораль, совесть были бы для меня пустым звуком. Он принес жертву и я с радостью сделала бы это, лишь бы нам хоть изредка быть счастливыми… Мне вдруг ужасно захотелось испытать такое чувство. А ведь что-то же намечалось такое, что-то уже было, как тоненькая ниточка, между нами, ведь не просто же сексуальное влечение… Мы вели себя, как будто ничего не случилось: так же разговаривали, так же целовал он меня по утрам, здороваясь, но мы уже не улыбались, глядя друг на друга в зеркальце заднего вида. Сергей знал, что я скоро уезжаю надолго. У меня оставался только один выходной. В субботу, остановившись, как всегда, на остановке, он спросил:

— Катерина, поедешь завтра со мной? — и добавил, — В последний раз!

— Да, — ответила я, даже не поинтересовавшись, куда.

Утром Сергей заехал за мной. Мы ехали долго, машина с мягким шуршанием скользила по асфальту, в открытое окно залетал теплый ветерок, была уже середина мая. Наконец, свернув с автострады, машина остановилась на высоком берегу Оки. Внизу заросли ракиты подступали прямо к воде, открывая только крохотный песчаный пляжик, трава на лугу была молодой и ярко-зеленой, перелески обнимали луг с трех сторон, а за Окой расстилались бархатные пастбища, на которых коровы смотрелись дрезденскими статуэтками. Я пошла побродить по лесу. Фиалки на солнечных полянах были ярки, а под деревьями — нежно лиловы, я машинально срывала их. Я очень люблю весну в средней полосе, она такая нежная и грустная, может это кому-то покажется странным, но мне весной всегда немного грустно. Я вернулась к машине, Сергей уже зажег костер. Допивая кофе, он пристально смотрел на меня, пытаясь угадать по моему лицу, на что ему надеяться. Не могла же я быть такой свиньей, я улыбнулась ему, потянулась соблазнительно и спросила, скоро ли ему нужно возвращать машину.

— Катерина, ты меня жалеешь? — он тут же разгадал мою тактику.

— Могу я не объяснять, какие желания и слабости толкают меня к тебе? Это не по-джентльменски, заставлять женщину раскрывать тайные страсти. Не могу же я прямо бухнуть: я тебя хочу! Ну вот, теперь я должна буду стыдливо оттолкнуть тебя и прошептать: вы неправильно меня поняли, я приличная женщина!

Сергей засмеялся.

— Ты замечательная! Вот кому-то достанется такое сокровище! Катерина, ты даже не представляешь, какое ты чудо.

— Мне нужно сказать ответный комплимент? Ты лучший мужчина, который умеет варить кофе! Ты делаешь это даже лучше, чем целуешься! Целоваться тебе нужно еще поучиться.

Он потянулся ко мне, я, смеясь, отпрянула… Я делала все это без усилий, мне и самой хотелось за игрой спрятать растерянность. Я шутя построила иллюзию для нас и мы с облегчением оба приняли ее за реальность, хоть на час забыв о суровой правде жизни. Просто все было чуть нежнее, чуть печальнее, чуть отчаяннее, чем раньше. Что-то ускользало от нас в этот момент и я догадывалась, что: возможность жить вот так, в счастливой свободе, как другие люди, не чувствуя за спиной неумолимого долга. Он все ласкал и целовал меня без конца, а когда мы ехали к городу, сказал просто:

— Ты помогла мне прожить это время, спасибо! Когда ты вернешься, я буду с ней, тебе лучше бы об этом не знать… Прощай, моя хорошая! Я должен нести это сам.

— Я желаю тебе удачи! Ты сильный, ты выдержишь! Я верю, что у тебя все еще будет впереди.