Мамка-кормилица

XI

Прошло недѣли три. Надзоръ за мамкой Еликанидой утроился. Вся прислуга была задарена Колояровыми и слѣдила за каждымъ шагомъ мамки, хотя Павелъ лакей и былъ въ подозрѣніи, что принесъ ей соленыхъ огурцовъ, изъ коихъ одинъ былъ найденъ подъ подушкой у мамки. Мамку совсѣмъ не оставляли одну. Когда Колояровы уѣзжали въ театръ или въ гости, въ этотъ вечеръ слѣдить за мамкой являлась одна изъ бабушекъ Шурочки и Мурочки — или Александра Ивановна, или Елизавета Петровна и ужъ оставались ночевать. Дабы мамка не скучала, мамку развлекали. По совѣту доктора Федора Богдановича съ ней играли въ карты горничная Даша и судомойка, мамку возили кататься на господскихъ лошадяхъ по пустыннымъ улицамъ, вокругъ Таврическаго сада, давали ей разсматривать иллюстраціи, для чего былъ пріобрѣтенъ цѣлый ворохъ иллюстрированныхъ журналовъ. Сама Екатерина Ивановна читала ей книги, тщательно выбирая такіе разсказы, гдѣ не было описанія любви и, наконецъ, мамку свозили въ циркъ, гдѣ была взята ложа для нея, бонны и Шурочки. Въ театръ съ ними вмѣстѣ ѣздила также Екатерина Васильевна. Все это дѣлалось, чтобы развлечь мамку и отучить ее отъ мужиколюбія и солдатолюбія, какъ выражалась Колоярова. Успѣхи въ этомъ дѣлѣ были, однако, плохіе. Лишь только на улицѣ раздавалась военная музыка, а это случалось частенько, мамка бросалась къ окну и съ особеннымъ восторгомъ любовалась солдатами. Она при этомъ тяжело вздыхала, взоръ ея блестѣлъ и сама она была какъ на иголкахъ, бормоча:

— Ахъ, солдатики! Ахъ, голубчики!

Колоярова видѣла все это и слышала и приходила въ отчаяніе.

— Ничто, ничто не помогаетъ ей, Базиль… Въ ней вулканъ какой-то клокочетъ и никакъ она не можетъ успокоиться, — говорила Колоярова мужу, когда тотъ сталъ спрашивать о поведеніи мамки, и сообщала ему свои наблюденія надъ мамкой при проходѣ солдатъ по улицѣ.

Мужъ улыбнулся и проговорилъ:

— Ну, это-то, душечка, я думаю, можно допустить. Ты, кажется, ужъ слишкомъ строга къ ней.

— Но вѣдь это ее волнуетъ. Это портитъ ея молоко. Какой ты, Базиль, странный.

Но въ одинъ прекрасный день Екатерина Васильевна была поражена, какъ громомъ, словами, сказанными ей мамкой. Случилось это во время завтрака, когда мамка Еликанида „вводила“ въ себя казеинъ молока по приказанію хозяйки, то-есть по просту ѣла творогъ съ сахаромъ.

— Барыня, голубушка, что я вамъ сказать хочу… — начала Еликанида. — Только ужъ вы меня, Бога ради, не браните за это…

— Что такое? Что? Опять что-нибудь набѣдокурила? — тревожно спросила Екатерина Васильевна.

— Ничего я не набѣдокурила, барыня, а только ужъ отпустите вы меня на свободу.

— Какъ на свободу? — воскликнула Екатерина Васильевна, и почувствовала, что въ глазахъ у нея что-то мелькаетъ.

— Очень просто, барыня. Я замужъ хочу. У меня женихъ есть.

— Замужъ? Женихъ… Да ты никакъ съ ума сошла!

Екатерину Васильевну ударило, какъ громомъ. У ней потемнѣло въ глазахъ, она схватилась за сердце.

— Да что-жъ тутъ такого? Вѣдь я не каторжная. Меня нашъ швейцаръ Киндей Захарычъ высваталъ.

— Швейцаръ? Ахъ, ахъ! Мамзель! Воды, Бога ради… Капли! — взвизгнула Катерина Васильевна.

Съ ней случилась истерика. Она плакала и смѣялась. Прибѣжала бонна со спиртомъ и каплями, появилась горничная Даша съ водой. Мамка и сама испугалась, видя, что барыня „кликушествуетъ“, и стала помогать расшнуровывать корсетъ.

— Милая барыня… Что это вы? Христосъ съ вами… — говорила она. — Успокойтесь пожалуйста.

— Швейцаръ… За нашего швейцара замужъ выходитъ… ха-ха-ха!.. — истерично хохотала Колоярова. — За швейцара… Вѣдь онъ ей въ отцы годится.

— Да охота вамъ слушать-то, барыня! Она вретъ, она куражится, а вы слушаете. Выпейте водички… Придите въ себя… — успокаивала ее горничная.

— Нѣтъ, не вру..- стояла на своемъ мамка. — Но должна-же я вамъ сказать когда-нибудь… Мы ужъ высватались и у насъ все слажено.

— Охъ, охъ, не могу… Бѣдный Мурочка! Мадемуазель… Скорѣе барину… Телефонируйте ему… Телефонируйте мужу, чтобъ онъ сейчасъ пріѣхалъ… Мамка замужъ выходитъ… — упрашивала бонну Екатерина Васильевна и отъ смѣха перешла къ рыданіямъ. — Къ маменькѣ, къ маменькѣ пошлите.

Бонна дала знать Колоярову по телефону на службу, что его зовутъ домой, что барыня захворала. Посланъ былъ Павелъ къ бабушкамъ Елизаветѣ Петровнѣ и Александрѣ Ивановнѣ.

Колояровъ явился домой черезъ полчаса встревоженный. Колоярова хотя и пришла въ себя, но лежала у себя въ спальной на постели. Она тотчасъ-же сообщила ему о мамкѣ.

— Я это зналъ… Я это предчувствовалъ… — сказалъ онъ взволнованнымъ голосомъ и чувствовалъ, что руки его дрожатъ. — Я предчувствовалъ… Но мнѣ казалось, что претендентъ на нее Павелъ!

— Базиль, что тутъ дѣлать? — спрашивала Колоярова мужа. — Возьмемъ другую кормилицу — перемѣна молока погубитъ Мурочку.

— Надо откупиться. Надо предложить извѣстную сумму швейцару, чтобы онъ не торопилъ свадьбой, а Еликанида докормитъ Мурочку.

— И слушать она, Базиль, не хочетъ. Вѣдь она какъ мнѣ заявила? Въ какихъ краскахъ? Она просится отпустить ее на свободу. Я ужъ пробовала говорить ей, но она отвѣтила мнѣ, что она хоть и въ золотой клѣткѣ теперь, но хочетъ изъ этой клѣтки вонъ. „Что мнѣ обѣщали, говоритъ, отдайте мнѣ только хоть половину изъ моего приданаго — я и тѣмъ буду довольна“.

— Уйдетъ — ничего не дадимъ. Имѣемъ полное право… У насъ условіе было. Такъ и швейцару надо сказать. Вѣдь онъ изъ корысти женится, вѣдь онъ на ея добро зарится… на бѣлье, наряды, перину, подушки, которые ей обѣщаны послѣ выкормки ребенка. А тутъ, кромѣ того, ему отступное на три-четыре мѣсяца. Я вызову его и переговорю…

— Но вѣдь у мамки тогда молоко испортится, потому что она будетъ плакать, ревѣть, неистовствовать, — замѣтила Колоярова. — Ты подумай объ этомъ, Базиль.

— Ну, онъ ее какъ-нибудь успокоитъ. Мы можемъ допустить ихъ свиданія при третьихъ лицахъ. Это, конечно, въ крайнемъ случаѣ.

— Господи! Вѣдь еще только три мѣсяца и кормить-то Мурочку грудью.

Колоярова заплакала.

— Катишь, успокойся. Брось… Вѣдь мы еще ничего не слышали отъ самого швейцара, — говорилъ женѣ Колояровъ. — Я вызову его и переговорю съ нимъ. Можетъ быть, это только вспышка, минутная вспышка съ ея и его стороны. А онъ пожилой, разсудительный человѣкъ.

— Понимаешь ты, мнѣ кажется, тутъ больше она, она… Она свободы хочетъ.

Вскорѣ пріѣхали бабушки Александра Ивановна и Елизавета Петровна. Начались охи, вздохи. Старушки стали уговаривать мамку докормить ребенка, а ужъ потомъ выходить замужъ, но мамка была непреклонна.

Колояровъ послалъ за швейцаромъ.