Мамка-кормилица

IX

Уже издали слышался вой кормилицы Еликаниды, когда вели ее въ дѣтскую. Такъ воютъ въ деревняхъ только по покойникамъ. Велъ Еликаниду Павелъ, держа подъ руку, а она упиралась. Ее подталкивала сзади судомойка. Юбка будничнаго голубого ситцеваго сарафана Еликаниды была оторвана сзади отъ лямокъ, одинъ изъ кисейныхъ широкихъ рукавовъ разорванъ. Волосы были распустившись. Очевидно, была изрядная борьба. Красивое, всегда дышащее здоровьемъ, лицо мамки было заплакано, а нитку янтарей ея, которые она носила на шеѣ, несла въ рукѣ судомойка. Но вотъ Еликанида показалась въ дѣтской. Увидавъ Колояровыхъ, она бросилась имъ въ ноги и завопила:

— Барыня, голубушка, простите! Баринъ, ангелъ, что хотите дѣлайте, а я безъ родни жить не могу!

Екатерина Васильевна не поднималась со стула.

— Безстыдница! Срамница! Губительница ребенка! — вырвался у ней какъ-бы стонъ изъ груди.

— Милая барыня, да вѣдь я только что накормила его передъ тѣмъ, чтобы уйти. Пришли дяденька Селифонтъ Митричъ, земляки… принесли родимаго гостинца, а ихъ изъ кухни гнать стали.

Колояровъ остановился передъ ней въ наполеоновской позѣ, скрестивъ руки на груди, и глухимъ голосомъ спросилъ ее:

— Несчастная женщина, скажи, что мнѣ съ тобой теперь дѣлать?

— Да что хотите, баринъ миленькій, то и дѣлайте… только простите, — плакала Еликанида.

— Поднимите ее съ пола и посадите ее на кушетку!

— Не встану я, баринъ добрый, не встану, пока не простите. Барыня сердечная, заступитесь!

— Отчего ты не шла наверхъ, когда тебя звала прислуга?

— Баринъ, ваше превосходительство, вѣдь кровные, кровные земляки… Родные… Поговорить хотѣлось… о деревнѣ поразспросить. Баринъ родименькій, вѣдь и у васъ есть родня… Охо-хо-хо! О, моя головушка!

— Не корчи изъ себя дуру. Встань и сядь вонъ тамъ на кушеткѣ… Тебѣ надо успокоиться. Тебѣ вредно тревожиться. Ты ребенка кормишь. Не реви… А я объявляю тебѣ строгій выговоръ. Чтобы не было этого! И если это повторится или ты сдѣлаешь хоть попытку къ повторенію, ты будешь лишена подарка къ Пасхѣ, будешь лишена награды послѣ того, какъ откормишь ребенка.

Судомойка и лакей Павелъ подняли Еликаниду и повели на кушетку.

— Не сажайте ее близко къ кроваткѣ ребенка, не сажайте! — закричала Колоярова. — Ее прежде всего надо обчистить, обмыть и привести въ порядокъ. Кто это порвалъ у ней рукавъ у рубахи и сарафанъ? Земляки?

— Да вѣдь не идетъ изъ дворницкой, такъ за неволю… — отвѣчалъ Павелъ. — А драки промежъ ихъ въ дворницкой не было.

— Они это, барыня, они… Наша прислуга… Они оборвали… Бусы сорвали… — стонала Еликанида.

— А ты не упрямься, ты иди… Ты вонъ по дорогѣ даже укусить меня хотѣла… — жаловался лакей.

— Прежде всего тебѣ надо переодѣться, — обратилась къ мамкѣ Екатерина Васильевна. — Даша, уведите ее къ себѣ, перемѣните на ней сарафанъ, а затѣмъ ванну ей приготовьте, — отдала она приказаніе горничной. — Ей необходимо вымыться и надѣть чистое бѣлье, а до тѣхъ поръ я не подпущу ее къ ребенку. Пожалуйста, Даша. Возьми себѣ въ помощь судомойку и сдѣлай все это. А я васъ награжу… Я умѣю награждать тѣхъ, кто преданъ нашему дому и исполняетъ наши приказанія.

— Да я, барыня, съ удовольствіемъ, — откликнулась судомойка. — А только не велите ей брыкаться. Она давеча меня кулакомъ въ носъ. Пойдемъ, Еликанида, — сказала она кормилицѣ.

Та перестала плакать и поднялась.

— Стало быть, барыня, вы меня простили? — уныло спросила она.

— Такіе проступки не прощаются. Но все равно иди. Теперь я удвою надъ тобой надзоръ, и ты ужъ не убѣжишь. А что я не кричу на тебя, не браню тебя, такъ я не тебя, дуру, жалѣю, а ребенка. Поняла? За ребенка я скорблю, скорблю душой, что не могу сорвать на тебѣ мое сердце… Разносить тебя — ты будешь ревѣть, безпокоиться, и вотъ порча молока для Мурочки.

— Спасибо вамъ, барыня, — произнесла слезливо мамка, удаляясь.

— Дура! Она еще благодаритъ! Ведите ее и мойте скорѣе, Даша! Да вымыть ее зеленымъ мыломъ! Зеленымъ калійнымъ мыломъ. А потомъ обтереть одеколономъ. Пожалуйста.

— Слушаю, барыня…

— А вы, мадемуазель, пока мы будемъ обѣдать, посидите около Мурочки, — обратилась Екатерина Васильевна къ боннѣ. — Онъ теперь спитъ, а какъ проснется и заплачетъ — я приготовлю ему немножко муки Нестле. Шурочка, чтобы не мѣшать вамъ, сядетъ съ нами за столъ. А вамъ мы пришлемъ обѣдъ сюда. Ахъ, да… Попрыскайте немножко здѣсь скипидаромъ. Все лучше… Кто знаетъ… съ какими такими земляками она тамъ въ дворницкой бесѣдовала… Можетъ быть, съ заразными.

Супруги Колояровы вышли изъ дѣтской и направились въ столовую обѣдать. Колоярова вела Шурочку.

Колояровъ садился за столъ и говорилъ:

— Нѣтъ, какова женщина! Я про Еликаниду. По пылкости, по мужчинолюбію — это испанка какая-то, а между тѣмъ по паспорту она уроженка Валдайскаго уѣзда. Нѣтъ, тутъ не новгородская кровь, а южная, прямо южная, знойная какая-то. И все узнаемъ новости, новости относительно ея. Теперь ужъ оказывается, что къ ней нашъ швейцаръ сватается.

— Да, да, да… И знаешь, мы не должны ограничиться сейчасъ сдѣланнымъ, мы должны принять относительно Еликаниды какія-нибудь экстраординарныя мѣры, — произнесла супруга.

— Ахъ, другъ мой, я все передумалъ и рѣшилъ, что никакихъ мѣръ мы принять не можемъ. Она чувствуетъ свое исключительное положеніе, знаетъ, что она необходима намъ для ребенка — и вотъ дѣлаетъ, что хочетъ. Ты думаешь, она не видитъ этого? Все видитъ. Она очень хорошо понимаетъ, отчего мы мягки къ ней относительно, отчего не бранимъ ее. Мы бережемъ ее отъ нападокъ, чтобъ не испортить молоко для Мурочки, и она отлично понимаетъ.

Колояровъ ѣлъ супъ. Екатерина Васильевна продолжала:

— Но все-таки мы должны подумать объ изысканіи мѣръ для ея обузданія. Вѣдь то, что она дѣлаетъ — прямо преступно. И мы вотъ что сдѣлаемъ: для изысканія этихъ мѣръ мы созовемъ совѣтъ… Совѣтъ изъ близкой родни и нашего доктора. Твоя маменька, моя маменька, я, ты, докторъ.

— Маменьки опять поссорятся, — замѣтилъ супругъ.

— Пускай ссорятся, вѣдь онѣ все равно ссорятся изъ-за нашихъ дѣтей, но онѣ все-таки выскажутся… За ними опытъ. И у твоей, и у моей маменьки было по многу дѣтей. Въ крайнемъ случаѣ мы пригласимъ на совѣтъ и профессора Ивана Павлыча. А Еликаниду такъ оставить нельзя… Послушай, не послать-ли намъ всю ея одежду, въ которой она была въ дворницкой, въ дезинфекціонную камеру для полнѣйшаго обеззараженія?

— Я думаю, это напрасно… — отрицательно покачалъ головой супругъ. — Вѣдь это не доказано-же, что на землякахъ Еликаниды или въ дворницкой была зараза. А съ дворникомъ Трифономъ я завтра-же расправлюсь!

— Да и со швейцаромъ… Швейцара надо припугнуть, — подхватила Екатерина Васильевна.

— Непремѣнно, — отвѣчалъ Колояровъ, накладывая себѣ рыбы.