Мандариновый раф для хорошей девочки (СИ)

Глава 6. Вкусное осознание

На улице я уже не сопротивлялась. Не хотела, чтоб он опять уговаривал меня, силком садил в машину. Отвезет так отвезет. Только непонятно, как вести себя? Опять изображать случайно встретившихся одноклассников? Или уж теперь молчать?

Но Паша Птолемеев не умеет молчать.

— В какой хоть кондитерской работаешь, Морозова?

Терешниковой он меня, судя по всему, называть никогда не будет.

— Да вот здесь недалеко, за углом же, — и я сказала ему и название, и адрес.

— Так я заходил к вам, — удивляется Пашка. — И что, ни разу не застал тебя?

Три раза застал. А так как я последние пять дней работаю без сменщицы, не по обычному графику два через два, а каждый день — с восьми до восьми, то не застать меня у Пашки не было шансов. Такой график, конечно, всякому трудовому законодательству противоречит, но очень уж мне деньги нужны перед новым годом, да и сменщица заболела. Вот и сошлось…

— Завтра тоже выйдешь?

— Да, — кивнула я. — И, спасибо тебе, Паша.

— За что? — удивляется он.

— Так ты меня в магазине от того пьяного покупателя, получается, спас, — робко рассмеялась я.

— А от фонарного столба не смог, — в ответ невесело улыбнулся мой сегодняшний герой. — Ты зачем вообще попёрла на мужика того, Морозова?

— Да разозлил он меня, — просто ответила я. — Привязался из-за чего-то. Кто ему виноват, что он ни тележку, ни корзинку не взял? Ходят вот, создают на пустом месте опасные ситуации.

— Ты так и не рассказала, почему в кондитерской работаешь? — напомнил Паша.

— Почему тебя это так удивляет, Птолемеев? — спросила я. — Не помню, чтобы в школе была отличницей, и все мне прочили блестящее будущее.

— Да я так… — как будто извинился он. А я как-то успокоилась. Не сложилось с Пашей на одну ночь и не сложилось. Может быть — и хорошо. Получись что сейчас — как бы я жила дальше, одна, без него? Всю жизнь бы потом вспоминала? Кусала локти, плакала…

Он или с женой помирится, если они в ссоре, или нагуляется. Или какую-нибудь фифу под стать себе найдет. А я случайно подвернулась, через столько лет встретилась, влюблёнными глазами сразу себя с головой выдала. Тут и думать нечего, почему он меня к себе повёз. Спас, всё-таки, заслужил награду.

Вот так решив, что я легко ещё отделалась, я вкратце ему про себя и рассказала.

Что училась в техникуме, потом сразу работала в крупной оптовой фирме — он, может, знает. Паша название услышал и кивнул — что да, знает. С работой у меня спорилось, зарплата устраивала, меня рекомендовали на должность выше, и я тогда получила заочно высшее экономическое. Правда, в этой вышке толком и не учили ничему. Но я отходила и сдала все сессии, ничего не покупала. Но, так или иначе, с этими корочками меня уже смогли поставить начальником отдела.

А потом случился Пётр, двое детей подряд, декрет. А по выходу из декрета занятое давно место. Всяческие намеки. А маленькие дети то один, то второй, то оба разом болеют. И кому нужен начальник, который всё время с детьми на больничном? А за это время и коллектив сменился, и директор. В общем… Посмотрела на Пашку, всего рассказывать не хотелось. И что я жалуюсь ему на жизнь, тоже не хотелось, чтоб он подумал.

— Дети, конечно, да… — вдруг поддержал он разговор в необычной теме. Не про мои рабочие мытарства, а про деток. — Когда Колян родился, я понял про себя, что с нервами у меня ни к черту. Он же всё время орал. Как ночь — он орать. То у него колики, то зубки, то ещё какая хрень. Ночью не спишь, таскаешь это орущее существо столбиком, а оно воет сиреной. Ещё так громко и в ухо тебе. И Лена в другое ухо тоже воет — Паша, что делать? Я уже и своей маме звонил, и её маме, и всем своим подругам. И плевать что ночью.

Я смотрела на него неверящими глазами. Он хоть настоящий? Может, хорошо я впечаталась в этот фонарный столб, и теперь это всё мерещится мне? И разговор этот тоже мерещится. Слуховые галлюцинации… А Паша воодушевленно продолжал:

— Я всё, что от меня зависело, думал, сделал — контрактные роды Ленке, врача детского тоже платного — чтоб вообще никогда и ни за чем в госполиклинику не соваться. Психолога ей, Лене, чтоб послеродовой депрессии не было, курсы по уходу за дитём, все прибамбасы, модули, грелки, качалки, коконы — названия даже помню до сих пор. Ей самой, счастливой маме, — йогу, спа, фитнес, массажи. Няньку хотел, но бабушки взъелись — чтоб никого с дитём не было кроме самых близких. Но я после того, как два месяца ни черта не спал — послал всех подальше, и бабушек и прочих советчиц, и взял нам няньку, — он внезапно рассмеялся. — Изменилось разве только то, что уже не я один, а мы с ней вдвоём ночами не спали.

Двусмысленность этой фразы я не сразу поняла. А что жена, куда смотрела? И вообще, что с ней сейчас, с этой Леной? Паша про неё почти любовно вспоминает.

Психолога ей, фитнес, спа — и смотрит так, как будто намекает мне, мол — ну ты в курсе, что там вам после родов надо…

Пётр после рождения Лёшки ещё держался. Как-то помогал. Потом всё чаще стал к стенке отворачиваться, бросал мне через плечо — я на работе устал, укладывай сама! Так и говорил, слово в слово. Может, и уставал. Это же я дома сидела, отдыхала с младенцем на руках.

С рождением Сашки ещё хуже всё стало. Пётр работы менял, везде его не устраивало. А как дети в голосину начинали ночью плакать: одна маленькая начнёт, второй за компанию подхватит — так Пётр прямо в ночь уходил из дома. Говорил — таксовать. Только тех денег от его халтуры я почти не видела.

Значит, бывают мужчины, которые с детьми помогают. Вот сидит живой пример. Успешный, красивый, ухоженный — и ничего, сидел ночами со своим ребенком. Ещё и всех на уши поставил, чтобы ему в этом помогали.

Не хочу даже думать про его Лену. Психологов ей, значит, оплатил, массажи, фитнесы. Чтоб фигуру восстанавливала? Что там после одного ребенка восстанавливать, если ещё молодая родила… Не понимают некоторые женщины, как им повезло…

Какие у меня мысли нехорошие в голове крутятся… Как будто этот замечательный мужчина, который сейчас сидит в машине, про сынишку своего рассказывает — это приз. И он этой Ленке неизвестной, а не мне достался! Повезло ей в жизни, а мне нет? Так это везение и счастье — встретить такого мужика? Или отхватить…

Так у меня все шансы были — мы одноклассники. Сколько лет тихонько вздыхала, а надо бы действовать. Чтобы разбил он мне сердце ещё в школе…

Чем та Лена лучше меня? Одного она с ним поля ягода? Тоже, может, успешная, красивая, хорошо образованная? А может — из какой-нибудь непростой семьи.

Так вроде у Пашки семья обычная. Отца его не знаю, не видела, а маму помню… Она, конечно, дама строгая. Кажется, преподавателем работала в педагогическом вузе. Вышколила Павла, манеры у него безупречные. Когда ему надо…

Или Лена та знает себе цену. Предложи мне муж спа-салоны и психологов, я бы отказалась, чтобы деньги лишний раз не тратить… Даже мышление у меня забитое, как у клуши. А попроси я у того же Петра себе денег на массаж или на фитнес-центр? Вот бы он посмеялся. Сказал бы — вон тебе турники во дворе! Или — зачем тебе это надо? Или — ты у меня и так красивая? Такого никогда не говорил. “Себя в порядок приведи” — как-то бросил в сердцах, после того, как знакомый его к нам в квартиру заглянул, а я с двумя маленькими детьми сидела. До красавицы в ту пору мне было далеко.

Сейчас домой зайду, сделаю себе чего-нибудь вкусного. Какой-нибудь простой десерт. Да того что-то тошно, что надо заесть сладким.

Чего-нибудь простенького, вроде остались у меня в холодильнике фрукты, ягоды. Можно блинчиков быстренько испечь…

— Ты о чем загрустила, Морозова? Ты хоть со мной ещё? — Пашка потряс меня за плечо. С ним, конечно, заслушалась его голосом, задумалась, заблудилась в своих мыслях. Видно, что загрустила? Так ведь выйду сейчас из его машины и всё. Поговорили хорошо, как старые знакомые. Как друзья близкие или как случайные попутчики в поезде. Или как одноклассники, которые через семнадцать лет встретились. И вот я ему по верхам свою жизнь рассказала, а он мне.

Мы давно приехали, уже в моем дворе. Но сидим в салоне его машины, разговариваем. Тихо играет музыка в радио. Или что Паша там поставил. Радио вроде, я слышала иногда ведущего, удачно попали мы с Пашей с разговором своим на их музыкальную паузу.

— Засиделась. Пора домой! — я потянулась к ручке дверцы. — Рада была тебя видеть, Паша, поверь, не вру.

— И после того, как до меня скатались, тоже рада?

— Да, — я кивнула. — Всё равно рада.

И, наверное, опять я на него как-то неправильно посмотрела. Где мне скрыть свой восхищенный взгляд? Уже всё равно домой привёз меня. Лишь бы только фальшивых слов не говорить, что рядом живём, ещё встретимся. Теперь уж наверно Павел Птолемеев из чувства неловкости будет обходить нашу кондитерскую стороной.

Потянула побыстрее на себя ручку. Вышла из машины. Ещё же продукты свои забрать. Павел тоже выбрался, открыл багажник, вытащил пакет с продуктами и поставил на крышу тойоты, а сам подошёл ко мне.

— Ну что, Мороженка, будем прощаться?

— Получается да, Паша. Давай прощаться, — почти с вызовом сказала я, как бы отрубая его от себя. Сил уже нет на него смотреть. Той Лене повезло — понимает она или нет, повезло и всё. Пусть и с таким, какой он есть, с его любовницами и характером. А вот имеет она, эта Лена, право с ним быть, а я не имею.

— Вот честно скажу тебе, Мороженка, плевать я хотел на твоего мужа, — внезапно выдал Паша. — На него мне начхать. А на тебя, Алевина Морозова, нет. Если бы не твоя семья — муж и дети, я бы тебя сейчас не отпустил.

— Я в разводе, — сказала я, стоя там посреди двора, как громом пораженная. Не из-за его слов, конечно. Про то, что не отпустит, он и у себя в квартире говорил, прижимая меня к стенке. Поразилась я тому, что вслух это сказала. Что не стерпела и выпалила ему, что это я не из-за себя отказываюсь, а из-за него. Хотя и из-за себя тоже. Ведь моя жизнь уже не особо ровная, так ещё и с женатым связываться, и с таким, который меня навсегда сломает, если бросит. Я боюсь его, а последний хлипкий свой щит, враньё своё о замужестве, взяла и сбросила.

Паша, не мигая почти, долго на меня смотрел.

— С этого момента, Мороженка, я тебя больше не слушаю, — и он на меня пошёл.

— В каком это смысле? — прошептала я, отступая.

— В том, что дура ты, Алевина Морозова, и всё, что ты сейчас скажешь, значения для меня иметь не будет, — он подошёл, сгребая меня в охапку.

— Как это не будет! Ты же женат, я не могу так! — попробовала выкрикнуть я, ноги скользили по утоптанному льду и снегу, а вот Паше это не мешало. Он подтащил меня к себе.

— От радио толку больше, можешь даже не стараться! — и он меня сразу поцеловал.

Дышать нечем, всю грудь сдавило. Сгрёб же, как медведь, и не помешала ни моя шуба, ни его куртка. Только плотнее из-за всех этих слоев между нами прижал меня к себе, обхватив спину руками, вдавил в себя. И поцеловал внезапно. А я же дура, правильно он сказал, я и отвыкла, что люди вот так целуются. Я и забыла как.

Надо, наверное, что-то делать, отвечать как-то. Как тут ответишь, когда всё за тебя сделали. Его губы на вкус как карамель и кофе.

Когда он меня немного отпустил, я быстро вдохнула, приоткрыв губы, и меня сразу поцеловали ещё раз. Настойчиво, требовательно и сладко. Я обмякла, повиснув в его руках, сопротивляться ни сил ни желания не было.

— Ты живая, Мороженка? — толком и не отстранился, всё так же держит, дышит мне на кожу. Тепло, приятно, щекотно. Его губы почти у моего уха, щекой прижался к моей щеке, и обнимает крепко крепко. Задушит же.

— Задушишь, — шепчу, а двинуться не могу всё равно. Паша чуть-чуть отпускает, только чтоб мне на вдох хватило, смеётся беззвучно, заглядывая мне в лицо.

— Ну раз что-то шепчет, значит, живая.

Чего это он? Я опять кулем бесчувственным на нём повисла? Хоть бы отреагировала как. Красивый он такой. Глаза блестят. Одну руку с моей спины убирает, трогает моё лицо, губы, заправляет в шапку выбившиеся волосы.

— Смешная ты, Мороженка.

Он какой-то странный. И глаза блестят нехорошо. Пугает он меня.

— Уже не помню, когда в последний раз на улице целовался, — и опять смеётся.

— А я не помню, когда целовалась, — простодушно выдохнула я, теряясь в манящих глазах. В приятных чертах лица. В бархатном голосе.

— Я понял, — спокойно соглашается этот изверг. А меня даже обида берет.

— На улице, у подъезда… — продолжает Паша, расстегивая свою куртку, — Мороженка, иди сюда.

— Зачем? — я вот, пользуясь внезапной свободой, думаю отступить, чтоб немного мыслями собраться. Но тут шансов мало. Потому что он повторяет:

— Ко мне иди, говорю, — и тащит меня к себе. — Хорошо, тепло на улице, — расстегивает на мне шубу и сгребает меня под полы своей куртки. — Ну вот, так лучше, — опять шепчет на ушко. А рукой уже шарит под моим свитером, тяжело дышит.

— Зараза, чуть меня не провела… — сжимает мне грудь и целует в губы. Мне бы обезумевшую от страсти львицу разбудить в себе, но из какого-нибудь зверья во мне только обезумевший от страха заяц. Так что я так и тыкаюсь беспомощно в его губы, как будто в пятом классе и целуюсь в первый раз. Конечно, в пятом классе так не целуются.

“Да отпусти же ты меня уже, у меня сердце остановится”, — думаю, а сама не хочу, чтоб отпускал. Мне вдруг стало абсолютно всё безразлично. И что на работу завтра, и что не высплюсь, и что вообще — завтра будет продолжаться, стартанет где застопорилась и опять колесом завертится моя обычная жизнь. Безразлично. Когда так целуют. Когда так желают моё тело. Когда так шепчут моё имя мне же в ушко. Какое там завтра? И вообще — через пару дней Новый год. Начнётся новая жизнь. Ну а пока — дайте мне уже в хлам, в осколки разбить эту.