Мангуп (СИ)

Наконец, кортеж князя проехал мимо Карасан-Оба, "горы Святого Креста". Белой точкой сверкал на фоне темного леса храм монастыря "Сурб-Хач", по-армянски - "святой крест", откуда расходятся дороги на Сольдаю, Каффу, Коктебель, Отузы. Впереди показались оборонительные стены города с башнями и глубоким рвом: огромный город Кырым, слившийся с генуэзским посёлком Солхат, открылся перед ними.

Учителя рассказывали Александру, что в древности это был самый большой и знаменитый город Таврики, который назывался Тафр. В нем обитал народ Магомета, пришедший из Азии. Остались лишь развалины храмов магометанских в самом городе и за городом с халдейскими надписями, высеченными на огромных камнях. Жил здесь народ персидский, арии. В первейшем из городов процветали науки и искусства, но сейчас лишь эти древние развалины свидетельствуют о его былом величии.

Вольно раскинувшийся в долине между двумя горами, окружённый древними курганами, этот старый город у дороги некогда входил, наряду с Феодосией, в состав Боспорского царства, являлся западной его окраиной. Сейчас расположенный на пересечении торговых путей между Востоком и Западом, Кырым Таврический – конечный пункт караванного пути из Хорезма, откуда восточные товары поступают на рынки всего побережья Черного и Средиземного морей через посредничество Каффы. Немалые доходы Кырыму приносит работорговля.

Кырым казался вымершим. Многочисленные дощатые лавки и магазины вдоль дороги были закрыты. Только сквозь частые деревянные решётки окон иногда можно было угадать взгляд чёрных глаз. Лоснящиеся жиром торговцы попрятались в своих домах. По узким ухабистым улицам, почти непроезжим для повозок, кое-где торопливо пробегали женские фигуры, укутанные в белые покрывала.

Александру не нравились татарские женщины. Они казались ему нескладными статуями, грубыми, забитыми, а горячие глаза, глядящие на мир через узкую щель в одеждах, нисколько не волновали его душу.

Южный ветер раскачивал высокие чинары, гнал пыль по главной улице. Кроме плоских татарских жилищ и распахнутых всем ветрам лавчонок, вдоль дороги располагались греческий, латинский, русский, армянский кварталы ремесленников, строителей, купцов, банкиров.

Татары, как высшая, элитная часть общества, ремёсла презирали, а служили военными, полицейскими, стременными, охранниками у знатных беев с жирными лицами и бритыми головами. Возле домов беев и мурз густо зеленели обширные сады, за которыми следили рабы.

Дожди в этой местности идут чаще, чем в других частях Таврики, а водопровод в виде подземных каналов и гончарных труб, снабжающий город водой с источников у подножья близлежащих гор, позволяет жителям поливать сады во времена длительной летней засухи.

Над городом возвышались многочисленные мечети, построенные для потомственных кочевников - татар руками греческих, армянских и итальянских мастеров.

Проехали мимо Мюск-Джами - Мускусной мечети, при постройке которой в строительный раствор добавляли драгоценное благовоние – мускус. Аромат мускуса ощущается до сих пор, особенно после дождя.

Осталась слева знаменитая мечеть с минаретом хана Узбека – большое, вытянутое здание, дверь которого обрамлена великолепным резным порталом с именем хана. Вокруг мечети - каменные надгробия, испещренные узорчатой резьбой и арабскими надписями.

Князь остановился у своего дальнего родственника, дом которого находился в греческом квартале рядом с православным храмом.

Как только за Александром и его спутниками закрылись ворота, на улицы города хлынули всадники армии Эминека.

На следующее утро Александр, в сопровождении вестиаритов, подъехал к старому ханскому дворцу.

Мурза Эминек встретил князя приветливо. Немолодой татарин с наголо до синевы бритой головой, сидел в ханском кресле, и было видно, что нынешнее положение ему весьма по душе. После взаимных приветствий, пожеланий добра, здоровья и долгих лет жизни всем членам семьи, Александр сказал:

– Народ княжества Феодоро высоко ценит дружбу и родство с Ханством татарским. Прослышали мы, что Султан Мехмед Фатих по твоей просьбе великую армию и флот направил к берегам Таврики. Сегодня утром, покидая Каффу, я видел эскадру султана, надвигающуюся на генуэзский город. Мы обеспокоены судьбой Феодоро, и хотим узнать у нашего друга мурзы Эминека, какая доля ожидает нашу маленькую горную страну? Неужели, нам уготована роль пашалыка Турции, неужели, наши друзья татары хотят нашей смерти, желают превратить своих родственников и друзей в рабов? Грустно нам, что нет единства и согласия в Ханстве, что ваш хан вынужден бежать под защиту стен Каффы.

Мурза Эминек жестом пригласил князя присесть на низкий стульчик рядом с собой. Князь сел. Принесли язьму - кислый овечий творог с водою. Александр с жадностью утолил жажду. Во дворце на Мангупе язьму не делали, потому что христиане, не привыкшие к татарской кухне, её на дух не переносят, но князь, проведший раннее детство среди татар, любил этот кислый напиток. Видать, сказывалась татарская кровь его предков. Эминек пошевелил пальцами, густо унизанными кольцами с драгоценными камнями, и сказал:

– Несмотря на политическую риторику, и князь, и мы – Высокий Диван, прекрасно знаем, что у нас с вами один общий враг – генуэзцы. Ты князь молодой, и, возможно, ещё не знаешь всего. Тогда напомню тебе. Твоему деду, князю Алексею удалось через восстание греков вернуть захваченную ещё в прошлом веке у вас латинянами крепость Чембало. Сенат Генуи и банк Святого Георгия послали в Крым эскадру из двадцати галер с шестью тысячами солдат под командой Карло Ломеллино. Этот отряд 4 июня 1434 года вашего христианского летоисчисления, взял и разграбил Чембало. Генуэзцы уничтожили Каламиту, но 22 июня под Кырымом у Карагеза были разгромлены пятитысячным отрядом Хаджи Гирея. В Долине Смерти нашли свой бесславный конец более тысячи генуэзских воинов. Это мы, татары, смогли остановить обнаглевших латинян. Через 13 лет флот императора Трапезунда Давида Комнина встал на рейде Каффы. Тогда мы вместе с вами выступили на стороне Трапезунда. Только деньгами удалось откупиться генуэзцам. Если бы наш хан, ваш князь, и император Трапезунда не приняли от генуэзцев деньги, латинян уже бы не было в Таврике. Генуэзцев ненавидят все, ненавидит даже собственное население колонии. Сейчас я призвал турок помочь справиться с нашим общим и давним врагом. Ханство не собирается воевать с Феодоро. Наши народы породнились. Вы уже давно платите нам чисто символическую дань, и мы не настаиваем на её увеличении. Турок поможет нам выбить генуэзцев из Каффы. Каффа станет татарской, а Чембало отойдёт к феодоритам, и мы вновь заживём мирно и свободно на наших землях как добрые друзья и соседи.

– Прости, мурза, но султан Мехмед вряд ли согласится быть лишь помощником у татар. Турку нужно всё море, вся наша земля. Мехмед не остановится после завоевания Каффы. Он не отдаст Каффу Ханству. И наша и ваша независимость под угрозой. Худой мир с генуэзцами, нашими старыми врагами и соседями, лучше, чем опасные игры с могущественной Портой. И не забывай, что это генуэзцам вы сбываете весь товар, захваченных рабов. Не станет Каффы – кто будет посредником татар в торговле? Ведь ни собственного флота, ни портовых сооружений, верфи, обученных моряков и судостроителей, ни налаженных торговых связей у татар нет.

– Всё я продумал. Порт и верфь при осаде Каффы мы разрушать не будем. На нас станут работать все нынешние работники порта и верфи. Посредником в торговле будете вы, княжество Феодоро. Ваши купцы не такие жадные, не такие продажные, как латиняне. Мне надоела двуличность наших с генуэзцами отношений, союз наших и генуэзских торгашей, партнеров-недругов, этот запутанный клубок, который, я надеюсь, разрубит турецкая сабля,– сказал Эминек.

– Турецкая сабля может заодно срубить и наши головы, мурза. Ты это просчитал?

Эминек улыбнулся, повертел золотое кольцо с рубином на безымянном пальце, и сказал:

– Не беспокойся, князь. Всё будет в порядке. Не тронет Султан наших друзей, княжество Феодоро. После завоевания генуэзской Каффы, Чембало, и Сольдаи, турецкий флот направится к Мокастро. Так передал мне мой посланник слова султана.

Лошади бежали резво. Татарские повозки, запряжённые буйволами или ослами, с тщедушными татарами, бредущими рядом, сворачивали на обочину, уступая дорогу мчащемуся отряду.

Александру хотелось успеть домой до темноты, потому что появление турецкого флота у берегов Тавриды вынуждало начать немедленные военные приготовления.

Наконец, отряд въехал в страну Тат. Этим словом татары называли покорённых мирных жителей Таврики, большинство из которых были готами, аланами и греками.

Проехали мимо щирокой балки, которая вела к городу-крепости Кырк Ер, где когда-то жили аланы. Хаджи-Гирей переселился сюда, оставив Солхат, вероятно, опасаясь дворцового переворота. Новую резиденцию он устроил в тесной долине Ашлама-Дере у подножия Кырк-Ер. Узкая долина стала хорошим оборонительным укреплением, поэтому и поселение назвали Салачик - «Крепостца». Здесь был построен дворец Ашлама-Сарай. И при Менгли-Гирее резиденцией ханов по-прежнему остаётся Кырк Ер.

Дорога к Шиваринской долине, где заканчивались земли татар, и начиналась земля Феодоро, пролегала мимо долины реки Альма. Когда-то, там был пещерный город, в котором пряталось всё готское населении долины при приближении врага. Но теперь долину населяли татары. Они прозвали гору с пещерным городом - Тепе-кермен.

В глубоких долинах уже лежала тень, когда князь Александр с вестиаритами подъехал к окраинам родного города. За огромными каменными сфинксами ушла влево дорога к пещерному монастырю святого Феодора и городу Шиварину, где жили готы, над которыми стояла семья Теодорика. Направо в лес напротив каменных сфинксов, уходила другая дорога к Старой крепости, по-татарски, Эски Кермен. Когда-то славный город с многочисленными храмами в результате татарского нашествия потерял былое значение, но всё ещё оставался грозной, крепостью, расположенной на труднодоступном плато.

Впереди, там, где крутые скалы запирали вход в Долину Духов, возвышался древний вал, преграждавший путь в Климаты, к славному городу Феодоро.

Преодолели вал, и почти сразу открылась взору громада Мангупа. Высоко в небе на недосягаемой высоте горели золотым огнём купола церковных храмов. Бархатный голос колоколов плыл над долинами и горами до самого моря. По крутым узким тропам поднимались вверх к калиткам в мощных стенах гружёные вереницы ослов. Главная дорога начиналась у подножья противоположного южного склона гигантской горы и вела к единственным воротам.

Александр остановился у православного храма, расположенного напротив ближнего из четырёх гигантских мысов-пальцев столицы, и смотрел снизу на вздымавшиеся к небу неприступные скалы. Слабая надежда росла в его сердце. «Нет на свете такой силы, которая могла бы разрушить эти созданные богом стены»,– подумал он.

Князь с нетерпением ждал встречи с Софией. Грусть и радость одновременно наполняли его душу.

Глава 14. Угроза рядом.

По крутой тропе князь с вестиаритами поднялись к калитке. Солнце уже село. На башнях, на пилонах калитки горели факелы. Стража взяла копья «На кра-ул», и копыта лошадей застучали по каменным плитам улиц города.

Князя встречали. Александр соскочил с коня, пожал руку Теодорику, поцеловал Софию, кивнул придворным и вошёл во дворец.

– Князь, если не возражаешь, я тебе первого помощника во всех твоих делах подыскал. Это сын моего друга, Ботман Аталарих – Анатолий,– сказал Теодорик, и, взяв Аталариха за плечо, поставил его перед Александром.

– Ты уже прошёл все рыцарские науки?– спросил Аталариха князь?

– Да, моим наставником был стратиг Спаи Илья.

– Славный рыцарь! Не возражаю, если послужишь теперь мне,– сказал князь, и пожал молодому человеку руку.

– Вчера вечером по голубиной почте мы получили от нашего посла в Каффе известие, что турки осадили город,– сказал Тео.

– Знаю. Сам видел турецкую эскадру на горизонте, когда покидал Каффу. Какие-нибудь ещё новости есть?

– Есть, к сожалению. Часа четыре назад князь Тихон с семьёй выехал из города и направился на северо-восток.

– Александр быстро взглянул на Теодорика, и гнев блеснул в его глазах.

– Почему не задержали?

– Вместе с Тихоном город покинули пять членов княжеской семьи. В том числе, его сестра Екатерина, которую сватал московский князь Иван. Не по чину мне арестовывать князей, Александр.

– Куда они, на твой взгляд, поехали? В вотчину? Или в Каффу, навстречу Турку?

– Возможно, сначала в вотчину, потом в Кырым. Но не сомневаюсь, что конечная цель – поклониться Мехмеду.

– Погоню посылать поздно?

– Поздно. Они уже, вероятно, миновали границу с ханством. Удивительно, что вы разминулись. Но раньше без твоего позволения я действовать не мог.

– Почему не обратился к Николаю?

– Обратился. Он махнул рукой и сказал: «Пусть едут!».

Александр задумался. Свечи в бронзовых канделябрах горели ровным немигающим пламенем. Сквозь прозрачные стёкла окон в комнату заглядывала полная луна.

– Какой вред может нанести Тихон, предав османам все наши тайны?

Теодорик пожал плечами:

– Он знает все проходы на Мангуп, знает все наиболее слабые точки в обороне, знает наши ресурсы и возможности, всё о нашем вооружении, а также знает место входа в пещеры, где хранится главная святыня Феодоро: Святой Грааль.

– Святой Грааль Тихон отдать Мехмеду не сможет. Без клубков с узелками, хранящихся в пещерной часовне на мысу цитадели под охраной монахов ни я, ни Николай, ни сам митрополит - никто Грааль не найдёт. Слишком запутанны, слишком многочисленны ходы в чреве Горы. Сто раз пройдёшь по пути, но без клубков пропадёшь, исчезнешь навеки, и кости твои никогда не увидят света.

– Я этого не знаю. Никогда сам не был в пещере, и Грааль видел только один раз, в детстве, когда его выносили из пещеры и обносили вокруг города, чтобы сберечь народ Феодоро от моровой болезни. Тогда в городе никто не умер, хотя вокруг бушевала смерть.

– Николай прав. Не считая Грааля, о сохранности которого мы обязательно позаботимся, всё остальное, что Тихон может предать Мехмеду, не имеет существенного значения. Город действительно неприступен. Все наши, так называемые, «слабые места обороны», для любой другой крепости были бы самыми сильными её участками,- сказал князь.

В комнату вошёл Георгий Мораки. Александр поздоровался с ним и тут же задал вопрос:

– Как обстоят дела с подготовкой города к осаде?

– Рубим лес на склонах. Завозим продовольствие: засыпаем в подземные пещеры – хранилища зерно, заливаем в пифосы вино, оливковое масло, готовим отары овец, стада коз для переброски на Мангуп. По первому сигналу их погонят наверх. Пока стада отъедаются в долинах на сочной траве. Уже сейчас запасов продовольствия хватит защитникам города, правда, без возможных беженцев из долин, на год, не считая того, что будет давать скот. Идёт процесс заготовки сена, фуража для скота и боевых коней. Зреют озимые. На самом плато начата обработка земли под посевы.

– Заготовлено ли достаточно камней у стен на случай осады? Налажено ли производство оружия, собраны ли кузнецы и каменщики со всего княжества?

– Александр, тебя не было всего несколько дней. Невозможно сделать всё и сразу. Процесс идёт. Медленно, преодолевая лень и нежелание воевать основной массы населения.

– А какие проблемы с населением?

Георгий и Теодорик переглянулись, посмотрели на Софию, с интересом слушавшую их разговор, и замолчали, опустив головы.

– Я всё поняла. Извините, что помешала вашему разговору. Мне надо распорядиться насчёт ужина,– сказала София, спешно покидая княжеский кабинет. Александр посмотрел на своих друзей и рассмеялся:

– Прямо заговорщики. Вы что-то знаете, а я, владетель этой страны – нет. Ладно, согласен, меня долго не было, я чего-то не понял…. Говорите!

– Прости, Александр! Мы не хотели портить Софии свадебное настроение и добрые впечатления от нашей страны,– сказал Георгий. – Дело в том, что интересы наши, высшего класса Феодоро, не совпадают с интересами простого народа. Мы живём в достатке, благодаря посредническим торговым операциям с внешним миром. Крестьяне живут достаточно бедно, потому что кормятся своим трудом на собственном маленьком винограднике, ловят рыбу или выращивают скот. Для нас, владельцев судов, чиновников, купцов, банкиров, знатных вельмож, важнее всего порт Авлита, наш торговый флот, наши связи с купцами других стран. Всё то, что могут отобрать у нас турки. Для крестьян, составляющих более 90% жителей страны, важнее всего их вера, их клочок земли, их стадо, их мирная жизнь. Так сложилось, что в нашей стране много народов: готы, греки, сарматы, аланы, хазары, караимы, евреи, армяне.… Каждый народ живёт обособленно, в своих городах, селениях. У нас более шести различных религий, не считая сект: православная, католическая, иудейская, мусульманская... А значит, народ не объединён одной национальностью, одной верой. К тому же, он медленно, но уверенно ассимилируется татарами. Мы не успели создать одну неделимую нацию феодоритов. Турки не заботятся об этнической чистоте, не трогают религию завоёванных народов, поэтому, вере наших крестьян ничего не угрожает. Турки не отбирают землю у крестьян, а значит, крестьянину всё равно, кто отберёт у него излишек урожая: мы или турки. Все властители заботятся лишь об одном: чтобы крестьянин не умер с голода. Чем меньше налоги, чем зажиточнее живут крестьяне, тем меньше денег тратится на оборону страны, и тем слабее она становится. Тот, кто жалеет своих крестьян, не жалеет себя, а значит, скоро уступит место конкуренту. Ну, а мирная жизнь.… Подчинись Турку, и будет тебе мирная жизнь. Турция – могучая страна, под её защитой можно чувствовать себя вполне безопасно. Так думает большинство крестьян. Поэтому, готовятся к войне они крайне неохотно. Понимая ситуацию, князь Исаак пытался договориться с Турцией. А князь Тихон просто продолжил политику отца.

– Спасибо, Георгий! Признаться, для меня это откровение, но с общей оценкой ситуации я согласен, – сказал Александр. – Немного не согласен с тем, что чем зажиточнее крестьянин, тем слабее страна. Наоборот, чем зажиточнее крестьянин, тем больше у него патриотизма, тем усерднее он работает, и тем больше может заплатить налогов. Князь Исаак и его сын ошиблись в одном: туркам не нужны мы: князья, банкиры, чиновники, владельцы судов и купцы из числа феодоритов. А значит, весь высший класс Феодоро обречён на уничтожение. И договориться в этом плане с турками невозможно. Им, туркам, нужно всё море, вся торговля, все налоги с крестьян без посредников. И делиться они не будут ни с кем, даже с татарами. Это понимает Николай, понимают члены Совета архонтов. Поэтому, политика моих предшественников была изначально обречена на провал. Поэтому, и моя семья, и Совет архонтов поддержали меня. Так у нас, высшего класса, а значит, у свободной, независимой страны Феодоро, есть шанс на спасение. Подчинись мы Турку, и не будет нас всех, элиты Феодоро, а значит, не будет независимой страны Феодоро, наследницы Римской Империи и тысячелетней Ромейской империи. О независимости всегда мечтали мои предки. И вот теперь, когда их мечта осуществилась, когда в мире появилось независимое и сильное княжество Феодоро, с которым считаются крупнейшие монархии Европы, мы, князья Гаврасы, не имеем права погубить собственное детище, стать рабами Турции, в борьбе с которой сложил голову наш знаменитый предок, святой Феодор.

– Патриотизм высшей прослойки общества вступил в противоречие с прагматизмом его низших слов,– констатировал Теодорик.

– Патриотизм элиты тоже чисто прагматический,- не согласился Георгий.

– В данном случае, именно мы, элита общества, исторически правы. Потому что без элиты, в том числе воинов, защитников народа, весь народ обречён на рабство.

– Как сказать,– возразил Георгий. – Если страну завоёвывает неприятель, это совсем не значит, что теперь он всегда будет править в завоёванной стране. Неизвестно ещё кто кого ассимилирует. Напомню, что земледельцы славяне ассимилировали пришлых завоевателей болгар – тюрок за полтора века. Славяне ассимилировали пришлых завоевателей угров – мадьяр менее чем за век. А поднепровские славяне земледельцы ассимилировали персов, аланов и сарматов, разбитых мадьярами и хазарами, лет за 50. Остались от всех этих ассимилированных народов лишь названия стран, рек и некоторые слова в языке аборигенов.

– Турция слишком большая страна, чтобы турок можно было ассимилировать, да ещё таким разделённым народом, как наш. Завтра утром я собираю Совет архонтов, где объявлю о всеобщей и полной мобилизации,– сказал Александр.

К шести часам следующего дня, когда июньское солнце стояло в зените, и после довольно прохладного мая впервые палило по-летнему, в тронном зале дворца собрался Совет архонтов. С обращением к Совету выступил князь Александр.

– Первого июня лета 6983 от сотворения мира и 1475 от рождества Христова, турецкая эскадра под командованием адмирала Гедик-Ахмед Бассы из 353 больших и малых кораблей, а также вспомогательного флота из 120 понтонов с грузом продовольственных и боевых припасов, высадила у Каффы десант в количестве двадцати четырёх тысяч человек. Турки установили артиллерию напротив Кайгадорских и Садовых ворот, а также близ храмов святого Феодора и святого Георгия. Стены крепости выдержали первые удары османских бомбард. Татары во главе с мурзой Эминеком в количестве шестидесяти тысяч сабель, которые ещё зимой пытались осадить Каффу, присоединились к туркам. Они начали подвоз продовольствия турецким войскам. Наш друг хан Менгли-Гирей с отрядом в тысячу сабель укрылся за стенами Каффы от своих разъярённых соотечественников. С севера через Перекоп в Таврику вошло войско Ордынского хана Ахмата, который поддерживает мурзу Эминека. Три раза в день к нам от нашего посла в Каффе по голубиной почте поступают всё новые сведения. В связи с чрезвычайной ситуацией на полуострове приказываю объявить в стране мобилизацию. Призвать всех мужчин от шестнадцати до шестидесяти лет, исключая явных инвалидов и психически больных. За уклонение от призыва – смерть через повешение в назидание прочим. Физически здоровых мужчин определить в действующую армию, раздать им оружие и начать обучать военному делу. Всех прочих – на хозяйственные и строительные работы. Приказываю прекратить всякую торговую и финансовую деятельность, кроме закупок и импорта продуктов, оружия, удалить из порта Авлита всех иностранных купцов, и запретить выход в море наших судов без моего личного разрешения. Всем иностранным гражданам, в том числе генуэзцам и татарам, в кратчайший срок покинуть столицу Феодоро и страну. Объявляю город на осадном положении и ввожу комендантский час с заката до восхода. Моим заместителем назначаю моего дядю, Николая Гавраса. Совету архонтов предлагаю на сегодняшнем заседании обсудить меры по укреплению страны, армии и города, избрать кандидатов на ключевые военные посты в государстве, и представить их на моё утверждение. Работу Совета предлагаю закончить к вечеру сего дня. В вашем распоряжении шесть часов. После захода солнца жду ваших послов в моём кабинете.

Князь встал и покинул заседание Совета.

Через мандатора он вызвал молдаванина Рареша и моряка Филиппа, капитана судна, которое доставило их на берег Таврики.

Рареш вошёл первым, поклонился князю и молча ждал распоряжений.

– Сядь рядом, мой боевой товарищ, верный друг,– сказал князь, и указал Рарешу место на стуле напротив себя.

Рареш сел.

– Разреши доложить, князь! Мои воины размещены в казарме Цитадели. Едой, вином и крышей над головой обеспечены. Всегда готовы служить тебе верой и правдой.

– Понимаешь, друг мой, теперь мои собственные воины, феодориты, служат мне достаточно надёжной защитой, и нет нужды держать вас, молдаван, вдали от родины. Езжайте в Молдову, передайте слова благодарности господарю Штефану за помощь в возвращении отчего престола, за доброту и заботу. Сейчас Феодоро стоит на пороге войны с могущественной Турцией. Ты знаешь, что не впервой мне сражаться с турками, но сейчас стоит вопрос о жизни и смерти Феодоро. Если мы победим, то будем жить. Если нет, то память о нас останется в веках.

– Именно теперь и здесь я могу послужить тебе, князь, помочь защитить твоё княжество от нашего общего врага - Турции.

Вошёл Филипп, поклонился Александру, и, по его указанию, сел на свободный стул рядом с Рарешем.

– Нет, Рарешь. Я всё решил. Капитан Филипп отвезёт ваш отряд в Килию, откуда вы направитесь в Сучаву. Сейчас Молдове угрожает не меньшая опасность, чем Феодоро. Мехмед готовит мощное войско для вторжения в вашу страну. Его сухопутная армия очень многочисленна, но недостаточно еще обучена, ибо Султан цвет своего войска поместил на армаду. Мои агенты передают, что сухопутная армия султана только что ушла из Зуйхалохоржа и направилась в Загору с целью перебраться через Дунай и следующей весной вторгнуться в Валахию.

Князь посмотрел на Филиппа. Гладко выбритое на латинский манер лицо капитана было, как всегда, невозмутимым. Капитан поднял глаза, смело взглянул в серые глаза князя, и доложил.

– Судно стоит на том самом месте, где мы ошвартовались. Пополнены запасы пресной воды и продовольствия. Команда готова выйти в море, чтобы выполнить любое твоё указание.

– Это хорошо. Возьмёшь на борт триста воинов Рареша, латинян, сколько их успеет собраться и сколько поместится на судне. Выходишь сегодня ночью или завтра утром. Иначе, турки могут блокировать Феодоро с моря. А теперь прощайте и срочно в путь!

Князь пожал руку Филиппу, обнял Рареша, и протянул каждому по увесистому мешочку с дукатами.

Они ушли. Оборвалась ещё одна связь. Перевернулась ещё одна страничка судьбы. Сколько их осталось, тех страничек, в его жизни?

Вечером князь принял послов Совета архонтов. Решением Совета были назначены: комендант столицы – топотирит Сидериди Виссарион, главный оружейник, главный строитель – ответственный за сооружение военных укреплений, топотириты крепостей княжества. Из архонтов был организован постоянно действующий Военный совет во главе со Смирнопуло Константином, который немедленно приступил к работе, сняв с Александра огромный груз личной ответственности и необходимости решать всё и за всех. Но Военный Совет почти сразу снял с высшего поста Теодорика Вельца, назначив его мегадуксом – командующим флотом, а Георгия Мораки назначил топотиритом Цитадели. Это был маленький государственный переворот. Александр поморщился, но решил пока не конфликтовать с архонтами и решение Совета утвердил.

Поздно вечером Александр поднялся в княжескую спальню, тихо лёг рядом с уснувшей женой. София проснулась, обняла Александра за шею и поцеловала в губы.

– Ты сегодня не пришёл на ужин. Я не решилась тебя позвать, прости!

– Ничего, я не голоден,– сказал Александр, вдруг ощутив, как голод сосёт под ложечкой. Но он знал, что если немного потерпеть, то желание есть пройдёт. А вот желание любить не пройдёт никогда. Он улыбнулся себе в бороду, погладил Софию по нежной щеке, провёл рукой по её плечам, груди, бедру…. София взяла его руку, положила на свой живот и спросила?

– Ты чувствуешь, он растёт?

– Кто он, ребёнок или живот?

– И тот и другой,– рассмеялась она. – Но покушать я тебе, всё-таки, припасла.

София протянула руку к ночному столику, стоявшему возле кровати, и подала Александру мясо с каперсами в небольшой кастрюльке. На столике рядом стоял кувшин разбавленного кислого вина. Александр сел на кровати и начал есть мясо с маринованными бутонами весенних каперсов, запивая вином. А София лежала рядом на животе и, подперев голову локтем, в свете луны любовалась, как Александр ест.

– Что ты делала те два дня, пока меня не было?– спросил Александр.

– Ездила в старую Крепость. Молилась в храме Трёх всадников.

– Разобралась, кто там изображён на фреске?

– Конечно! Первым справа на белом коне со спасённым из плена юношей – Святой Георгий, второй за ним, убивающий Змия на красном коне – Фёдор Тирон. Третий, с вертикальным копьём – Фёдор Стратилат.

– Всё верно! Для нас, феодоритов, три фигуры всадников – это идея преемственности подвигов героев. Но наши союзники и друзья аланы видят в Святом Георгии своего древнего Духа воителя и драконоубийцы Уастырджи. Его они считают покровителем мужчин и мужского союза. Имя святого могут произносить только мужчины, а женщины называют его «святой мужчин». Святого Фёдора Тирона они ассоциируют со своим духом – покровителем волков Тутыром. Третий всадник – их, так называемый Чёрный всадник – Сау барага дзуар, которому они молятся перед военным походом. Аланы, как и нарты, их далёкие предки, придают очень большое значение Уастырджи, Тутыру и Бараге в войне. Храм трёх всадников высечен в огромном камне. Этот камень издревле считался дзуаром – святым у алан, а потом они высекли в нём военный храм, в котором молились перед войной.

– Как ты интересно рассказываешь! Аланы раньше назывались нартами?

– Так утверждают сами аланы. Нарты – это былинные воины, непобедимые в бою. Многие кавказские народы считают себя потомками нартов. В том числе, и аланы. Я не знаю, был ли такой народ – нарты. А что ты делала ещё?

– Любовалась твоим городом, Александр.

– Понравился город?

– Очень понравился. Никогда мне не доводилось видеть таких удивительных светлых домов - дворцов с искусно пригнанными камнями. Я никогда не видела столько величественных храмов, наружные стены которых украшены изумительной резьбой по камню, бесчисленными переплетениями свастики, а внутренние покрыты яркими фресками, словно срисованными в раю. Полы храмов выложены мозаикой столь искусно, что чувствуешь себя словно погружённой в волшебный мир. Я никогда не видела таких богатых захоронений: резные надгробия из белого камня и богатого местного мрамора, который не хуже италийского, расписанные фресками гробницы, портики с колоннами. Я нигде не видела столько журчащих фонтанов, таких великолепных орошаемых садов. Здесь легко дышится, а воздух напоён ароматами моря и целебных трав. Я никогда не слышала столько самых талантливых на свете соловьёв. Они поют так, что ночь становится заколдованной и превращается в изысканный концерт. Твой город – это рай на земле, построенный природой и талантливыми людьми. Когда-то, после первого знакомства с тобой, я приехала в Буду, и в библиотеке Матиаша Корвина отыскала перепись с рукописи иеромонаха Матфея, который посетил Феодоро после разрушения города Тимуром. Его строки, как стихи, я выучила наизусть, и мне сразу захотелось увидеть это чудо:

«О, чудеснейший город, именуемый Дар Божий!

Кто тот искусный мастер, воздвигший твои валы и клисуры,

Вознёсший тебя на недосягаемую высоту,

Обрамивший тебя высочайшими природными стенами,

Без извести и плинф, и резных мраморов,

Без ремесленников, искусных мастеров и камнетёсов,

Без огромных камней и тёсаных квадров,

Без рубил, без пил и прочих орудий,

Без криков и стонов тысяч рабов,

Без повозок и строительных лесов,

Без царского повеления и золота,

Кто эти стены высокие создал вокруг тебя?

Как же сумел ты вознестись так высоко над землёй,

Видимый со всех сторон, как с земли, так и с моря?

Кто сотворил твои источники сладкой кристальной воды,

Лужайки и долины, мысы и лощины?

Нигде в мире не найдёшь ни более обширного пространства,

Ни более величественного города, кроме, конечно, Константинополя.

О, чудо из чудес! Меня изумляет твоё совершенство!».

Они помолчали. Потом Александр спросил:

– Ты с кем-нибудь познакомилась?

– Не только познакомилась, но и подружилась с Арих Алмасунтой, по-христиански Аллой.

– Знаю Алмасунту. Она дальняя родственница Теодорика. Когда я служил у него оруженосцем, то иногда видел Арих среди гостей. Но тогда она была ещё совсем девчонкой.

– Сейчас Арих уже взрослая. Я пригласила её посидеть с нами как-нибудь вечером, если ты не возражаешь.

– Разве я могу тебе возражать? Она замужем?

– Нет. Но ей уже пора. Говорит, родители ищут достойную партию. Алла мне рассказала историю своего народа, остготов, грейтунгов. Оказывается, более тысячи лет назад, в первом веке Трояновом, четвёртом веке от рождения Христова, существовала, основанная готами, пришедшими из Скандинавии, огромная Империя Германариха, Рейдготаланд, что означает Земля Рейд Готия. Ещё её звали Русь. На Руси были огромные города: Асгард, Данпарштадир на Днепре, и недалеко от него столица древней Руси - Гардарик – Великий Град Змиевых валов. Под покровительством русов находились анты - славяне землепашцы, приморские греки и прочие народы.

– Я знаю историю готов, ведь во мне течёт и готская кровь тоже. О готах писал Иордан и его предшественники Аблавий и Кассиодор. Их книги есть в дворцовом хранилище. Остатки древних готских городов и сейчас видны в Поднепровье. Грейтунги – это племя южных готов, которое научило Европу ездить на конях со стременами. Правда, сами они научились этому у сарматов. Именно Мангуп – по-готски Майен Гаупфт, стал последним пристанищем южных готов – русов, где мои предки нашли убежище от гуннов. Столицей готов одно время была Фулла. Весь наш огромный полуостров тогда покрывали рвы и валы, защищавшие жителей от пришельцев. В «Житии Константина Философа», создателя славянского письма, крестителя фулльского народа, описывается момент крещения: "Был же в народе фулльском большой дуб, сросшийся с черешней, и под этим дубом совершались жертвоприношения. Называли дуб тот – Александр. Женщинам не позволяли ни подходить к нему, ни приносить жертвы. И когда услышал о том Философ, не пожалев трудов, направился в Фуллу. Сладкими словами уговорил фулльцев срубить дерево и сжечь его. Поклонился ему старейшина и подошел поцеловать Евангелие, а за ним и остальные".

– Срубили дуб?

– Срубили Александра,– рассмеялся князь.

– Могучий был?

– Могуууучий!

Князь обнял Софию. Она прижалась к нему тёплым телом. И они вошли в мир грёз, мир наслаждений, где есть только трели соловьёв и звуки страстной взаимной любви.

Глава 15. Святой Грааль.

На следующее утро, когда июньское солнце окрасило розовым цветом вершины гор побережья, из ворот Феодоро выехала группа всадников. Во главе группы ехал митрополит Патераки Арсений в окружении монахов. Следом за монахами на вороных жеребцах княжеской конюшни ехали Александр, София и Павел Гаврас, двоюродный брат Александра.

Отряд вестиаритов - телохранителей князя из полутора десятков всадников, скакал позади на некотором удалении. Остался справа готский город Шиварин. Путь пролегал вдоль реки по плодородной долине. Проезжали одно селение за другим. Из домов выходили люди и низко кланялись князю, крестились и целовали руку митрополиту.

Наконец, миновали Бойку, и по узким тропам, постепенно поднимались всё выше и выше, пока не достигли яйлы, где паслись стада и дул холодный ветер. Среди зелёных лугов темнели низкорослые сосны.

По холмистой равнине яйлы кони бежали резво.

– Вон она, Гора Золотой колыбели,– сказал Александр, показывая Софии не на самую высокую вершину.

С одной стороны гора была пологой, с другой обрывалась уступом, похожим на ступеньку, отчего её и звали Ступенькой, а татары – Басман Горой. Казалось, земля вдруг вздыбилась, её пласты перекосились, и торчали белым уступом среди зелени лугов и лесов. Деревьев не было на вершине горы. И на голой скале высилась небольшая крепость, над которой развевался флаг.

Отряд поднялся по пологому склону, сошли с конец. Навстречу князю из крепости вышел топотирит. Он поклонился князю, доложил обстановку. Потом перекрестился и поцеловал руку митрополиту.

Александр с Софией подошли к краю обрыва.

– А это Палат гора,– сказал Александр, и показал на огромный горный массив, темневший на севере. – Рядом с Палат горой Кузнец гора и мой личный замок – крепость Фуна. Отсюда виден и Мангуп. С помощью дыма мы можем подавать сюда сигналы из столицы.

Дальше, по тропе вниз по откосу, путь продолжили только два монаха с митрополитом, князь Александр, Павел Гаврас и София.

Их встречал игумен маленького монастыря, располагавшегося рядом с пещерой и в её большом зале сразу при входе.

На стенах зала, превращённого в небольшой храм, мигая, горели свечи. Образа пылали золотом, и тёмные глаза Христа, казалось, прожигали насквозь каждого входящего. У стен молились монахи. Они поклонились князю, поцеловали руку митрополиту и, крестясь, вернулись к образам.

Монахи, сопровождавшие митрополита, зажгли факелы, и первыми пошли по проходу в главную пещеру. Через сотню шагов, миновав несколько развилок, они отодвинули один из лежащих на полу пещеры валунов, и по верёвочной лестнице, которую принесли с собой, стали по очереди спускаться вниз.

Когда все спустились, монахи привязали конец клубка к торчащему из пола сталагмиту, и пошли вперёд по узкой расщелине между валунами, предупреждая сзади идущих о ловушках – затянутых пылью провалах в бездонных колодцах.

В свете факелов Александр видел красные блестящие стены, потолок, на котором словно полощущимися лентами жидкий камень затянул щели – последствия многих землетрясений. Причудливой формы натёки, сталактиты, сталагмиты, ленты, мостики и водопады из блестящего полупрозрачного камня словно светились белым, розовым, сиреневым и зелёным светом в жёлтом пламени факелов.

Низко нагнувшись, прошли через узкий проход, и вышли в круглую, с чёрными оплавленными стенами, абсолютно ровную пещеру, диаметром в два человеческих роста, полого спускавшуюся вниз, словно был это вход в подземный ад.

– Что это?– спросила Анна. – Такое впечатление, что туннель этот выжжен в скале.

– Над Палат горой постоянно летают огромные светящиеся шары. Иногда эти шары вонзаются в гору, и тогда, вероятно, в ней образуются вот такие прожжённые ходы – норы,– ответил Александр.

Они свернули в узкий боковой ход, и шли друг за другом, ступая осторожно, чтобы не поскользнуться на красных скользких камнях.

Внезапно, стены пещеры раздвинулись, и свет факелов уже не достигал предела, а тонул во мраке гигантской полости. Александр увидел чёрную воду озера с совершенно неподвижной, словно зеркало, водой.

Шли по берегу озера. Впереди, постепенно нарастая, послышался шум водопада. Факелы осветили грань, линию, до которой вода ещё была, и за которой она исчезала в непроглядной тьме.

Один из монахов, осторожно ступая, прошёл по краю водопада, протянув вдоль обрыва прочную верёвку. Держась за неё, остальные прошли следом.

Пещера ушла от озера, перетекая из залы в зал. В этих новых залах жёлтые сосульки-сталактиты смыкались со сталагмитами, образуя полупрозрачные колонны, словно шли люди по залам гигантского подземного дворца с блестящими розовыми и жёлтыми стенами.

– Говорят, испив из чаши Грааля, становишься вечно молодым и бессмертным?– тихо спросила София.

– Мой отец, мой дед, прадед, князь Исаак не стали бессмертными, как и все те, кто пил из чаши до них. Мир не знает ни одного человека, будь то кесарь Византии или сподвижники Христа, кто дожил бы до нашего времени, а ведь многие пили из Святого Грааля,– так же тихо ответил Александр.

– Сподвижники Христа пили из кубка, когда в нём ещё не побывала божественная кровь. А кесари и наши князья не стали бессмертными, потому что в них не было достаточно веры,– возразил Павел, беспрестанно крестясь. Его мучила болезнь, от которой он надеялся избавиться, прикоснувшись к святыне.

Александр улыбнулся в темноте и пожал плечами. Он почувствовал, как в его ладонь легла холодная, дрожащая ладонь Софии.

– Ты боишься?– спросил он её шёпотом?

– Немножко. Но с тобой я становлюсь отважной. Просто, в пещере прохладно, а ещё мне нужна твоя рука,– прошептала она в ответ.

Монахи по верёвочной лестнице опять стали спускаться куда-то вниз, и вместо сильно коптящих факелов зажгли несколько ламп. Павел, Александр и София спустились следом. Это был грот. Его стены украшали иконы. Свет ламп отражался от золота окладов, ярким блеском слепил глаза. У стены стоял запыленный сундук, покрытый листовым золотом с тончайшей резьбой. Митрополит вложил ключ в замок, и тот открылся. Все монахи пали ниц, бормоча молитвы. Александр, София и Павел осенили себя крестными знамениями. Митрополит вынул из сундука и поставил на землю Золотую Колыбель филигранной работы, с крупными красными рубинами, отшлифованными в виде капель, как символ пролитой крови Христовой. Поднявшись на колени, монахи запели греческим многоголосьем «Христос воскресе», непрерывно осеняя себя при этом крестными знамениями.

Князь нагнулся и вынул из колыбели чашу цельного изумруда, камень Ориона. В свете ламп казалось, что чаша излучает неземной свет. Митрополит Арсений достал из Колыбели серебряный сосуд с виноградным вином, отлил немного вина в Чашу и, под пение монахов, Александр медленно выпил из Святого Грааля. Вино показалось ему напоённым ароматными травами родного Мангупа. Александр ещё раз перекрестился, поцеловал чашу, и протянул её Павлу. Тот бережно взял Святой Грааль и, поцеловав, передал митрополиту. Монахи опять пали ниц. Митрополит поставил Святой Грааль в Золотую Колыбель, поместил Колыбель в сундук и запер замок.

Князь с женой, Павел и митрополит Арсений поднялись по лестнице. Монахи сняли со стен иконы, вытащили из грота сундук, и пошли вперёд по пещере, неся сундук с Золотой Колыбелью. Впереди группы два монаха разматывали новый клубок верёвки, особо тайный, читая по нему расположение ловушек и разветвлений.

Прошло достаточно много времени, прежде чем достигли запасного грота, приготовленного заранее. Монахи установили сундук в нише, заложили нишу гладкими валунами, засыпали щели мелкими камнями, и, помолившись, повернули назад, сматывая распущенные разноцветные клубки. Иконы они забрали с собой.

Наконец, поднялись по верёвочной лестнице, и опять вошли в залу с развешенными иконами, где висел на стене портрет Иисуса.

– Покажите, какие меры приняты для того, чтобы в случае опасности, предотвратить попадание реликвии в руки врагов,– сказал Александр игумену.

Игумен показал им керамическую трубу, наполненную порохом, которая уходила в стену. Рядом с трубой на стене висел горящий факел.

­– В стену замуровано достаточно пороха, чтобы обрушить гору на вход в пещеру.

– Сделаете это только по условному сигналу из города или если враги ворвутся к вам на гору, сказал князь.

Поднялись к крепости. Весь небольшой её гарнизон выстроился в линию под стеной крепости. Князь прошёл вдоль строя солдат, приветствуя каждого и благодаря за службу.

Потом все сели на коней. Монахи с митрополитом и Павлом направили лошадей к Городу, а князь с женой и вестиаритами поскакали по яйле в сторону Палат Горы и Фуны.

Глава 16. Падение Каффы.

За два дня Александр с Софией объехали почти всё княжество. София знакомилась с жизнью и обычаями феодоритов, молилась в церковных храмах, а князь Александр занимался вопросами подготовки к войне. Обстановка в княжестве была напряжённая. Там, где преобладало греческое и готское население, ремонтировались стены, возводились новые укрепления, формировались отряды, воинам со складов выдавалось оружие, проводились учения, с утра до ночи работали кузни. Мусульмане, армяне, евреи создавали лишь видимость подготовки к войне.

За невыполнение распоряжений, явный саботаж и уклонение от призыва несколько человек, в том числе из высшей знати, были публично казнены по приказу князя. После таких суровых мер зашевелилась местная аристократия, а вновь назначенные чиновники демонстрировали перед князем кипучую деятельность.

Завершая объезд княжества, Александр с вестиаритами подъехал к стенам древнего Херсона.

День был жаркий, и все с жадностью напились воды из ещё действовавшего водопровода, который, за четыре мили посредством подземных труб, высеченных из камня, проводил воду в город. Стены и башни города изумляли искусством и роскошью. Ещё был цел царский дворец с огромными стенами, башнями и великолепными воротами, прекрасными колоннами из мрамора и серпентина. Когда-то русский князь Владимир отнял этот город у Константинопольского императора Иоанна Цимисхия, но взяв в супруги Анну, сестру императоров Василия и Константина, и приняв веру греческую, возвратил его обратно.

Сквозь пролом высокой стены въехали в город, и копыта лошадей зацокали по уложенной камнем мостовой. Зияли пустые проёмы окон. Крыши высоких зданий прогнили и рухнули, погребая под собой удивительную мозаику дворцов. Ещё сохранились купола нескольких церквей, но кресты с них были сбиты во время последнего взятия города Тохтамышем, и валялись на заднем дворе.

Опалённые пожарами стены домов казались гигантскими могильными плитами на могиле Великого Города с древней историей. На каменной горе стоял монастырь святого Георгия.

Кое-где из подвалов выглядывали живущие здесь беглые рабы. Татары иногда просили князей Феодоро выдать беглецов, но те всякий раз недоумённо пожимали плечами, и уверяли татар, что покинутый город пуст. Никто не хотел расстраивать татарских друзей, но и участвовать в продаже православных в руки мусульман каждый князь считал делом невозможным.

Заросшие лица беглецов были угрюмы. Десятка два детей высыпали на улицу и побежали следом за всадниками, прося милостыню. Женщины полоскали в море бельё, стирая его в морской воде с помощью особой мыльной глины, по-татарски кил, которую добывали вблизи Авлиты греки, продавая её по всему побережью. Через Каффу глина – каффакелит, продавалась в другие страны.

Недалеко от берега на мелком месте в воде лежали буйволы. Из воды торчали только их тёмные носы и крутые рога. Они жевали свою привычную жвачку, блаженно чавкали, наслаждаясь купанием и прохладой. Стадо коз паслось на выгоне. Во дворах на верёвках и прутьях деревьев сушилась рыба. В полуразрушенном храме с алтарём из белого мрамора беглецы молились Иисусу Христу, черпая в молитвах надежду вернуться в свои края, благословенную Русь, Великую Литву…. Их проблему надо было решать, но сейчас не до того.

Проехав весь город, князь с женой спустились к небольшому песчаному пляжу, окружённому невысокими холмами. Вестиариты остались наверху, и, окружив бухту по периметру, исчезли за вершинами холмов, чтобы не мешать князю. Удивительно уютным показался Александру и Софии этот пляж. Они разделись, и впервые в этом году вошли в воду. Море лежало перед ними тёплое и прозрачное, как огромный кристалл. Между ног плавали мальки ставриды, а над пустым горизонтом летали чайки и нырки. София тихо поплыла по хрустальной воде, почти не нарушая зеркальную гладь. Александр нырнул, подплыл снизу к Софии, и слегка ущипнул её за голую попу. Она вскрикнула от неожиданности, засмеялась, так что её громкий смех был слышен через воду, и когда Александр вынырнул, брызнула ему в лицо горстью солёной воды.

Они плавали и ныряли, смеялись и ласкали под водой друг друга. Что-то детское проснулось в них, согнав всю ту нарочитость и важность, которая, по мнению окружающих, должна быть непременным атрибутом князя и княгини.

Но, внезапно, зазвучала труба. Капитан подал сигнал опасности. Смех Софии оборвался. Лицо Александра сделалось серьёзным:

– Вот и всё наше княжеское счастье.

Они поплыли к берегу, выбрались на пологий песчаный пляж и стали одеваться. На гнедом коне подъехал офицер.

– Турецкое судно идёт вдоль берега. Скоро будет здесь.

Александр помог беременной жене сесть в седло, сам легко вскочил на вороного жеребца и тронул шпорами его бока. Над холмом, загораживающим море, показалась единственная мачта с латинским парусом и мостиком-бочкой вперёдсмотрящего. Казалось, парус и мостик сами плывут над землёй. Потом из-за мыса стал выдвигаться нос галеры с несколькими пушками на нём, её низкий борт, с открытыми вёсельными портами, через которые турки, сгрудившись, смотрели на феодоритов. До корабля расстояние было не более полёта стрелы. Александр видел турецкие тюрбаны, тёмные лица, направленные в сторону берега жерла пушек, и понимал, что скоро им опять придётся глядеть друг на друга в открытом бою. Между мусульманами Востока и христианами Запада осталось лишь одно принципиальное разногласие – земельный вопрос: кто кого закопает.

Вестиариты вскочили в сёдла, и отряд пришпорил коней. Князь послал гонца в Каламиту. Флот Феодоро был поднят по тревоге. Несколько военных кораблей заперли вход в гавань. Как позже донесли князю, турецкая галера минула Херсон, херсонскую бухту и направилась в сторону Хачи Калион – Корабля Креста, ныне принадлежащего татарам.

В столице работы развернулись по-настоящему. Тысячи мастеров и мобилизованных крестьян укрепляли городские стены, свозили камни с окрестных гор, очищали склоны Мангупа от остатков растительности, чтобы не дать возможности вражеским солдатам подобраться к стенам города незамеченными. Бесконечной чередой тянулись по дороге вверх возы, запряжённые ослами, доставляя в столицу тысячи пудов продовольствия. Зерно ссыпали в выдолбленные в скале хранилища. Огромные стога свежескошенного и высушенного сена выросли на пустыре вдали от обрывов и стен, чтобы их не смогла поджечь горящая вражеская стрела. Внизу, в долине проводились учения новобранцев. Крестьяне, ремесленники, рыбаки стреляли из луков и арбалетов, бились на мечах, учились сражаться алебардой, копьём, колоть пикой.

После того как Александр поздоровался с близкими, к князю подошёл Теодорик. Они вместе прошли в кабинет Александра. Мандарий тихо вышел и притворил за собой дверь.

– Как там Каффа?– первым делом поинтересовался князь.

– Уже держится четверо суток, но сведения от наших шпионов и посла в Каффе поступают неутешительные. В городе зреет заговор среди армян. Их поддержала часть греков, недовольных латинянами. Они требуют открыть ворота и отказываются сражаться. Помощник консула, Скварчиафико, ведёт тайные переговоры с визирем султана. Посол полагает, что консулу об этих переговорах ничего не известно. Турки стали использовать хищных птиц для борьбы с голубиной почтой, поэтому, в день прилетает лишь один – два голубя с зашифрованными сообщениями.

– Есть ли сообщения от посла в Константинополе?

– Посол не может добиться аудиенции у Султана. Ему отказано в праве посещать дворец.

– Значит, Султан уже принял решение относительно Феодоро. Я считаю, что надо готовить армию для удара в тыл османам.

– А как же татары, наши друзья?

– Ударим прицельно только по туркам. А татары пусть решают сами, будут ли они сражаться вместе с нами или против нас. Первыми мы на них нападать не станем. Но если вместе с генуэзцами нам не удастся уничтожить группировку Султана, следующим на очереди окажется наше княжество, хоть мурза Эминек и пытается убедить меня в обратном. Не таков султан Мехмед, чтобы делиться с кем-то доходами от торговли. Ему нужна вся Таврика, весь Понт Эвксинский, все торговые пути с русскими землями и Востоком. Да и не первый год миру известны слова Мехмеда: «Я не сложу оружия, пока в Европе останется хотя бы один христианин».

– Верно говоришь, князь, но если татары решатся биться против нас, то силы сразу окажутся неравными. Турок и татар вместе около 84 тысяч. Такого войска нам никогда не собрать. Кроме того, армия турок – отборные войска, которые султан готовил для захвата греческих островов. А у нас, в основном, мобилизованные крестьяне. Генуэзцы могли бы собрать достаточную армию, мобилизовав население колонии, но вместо этого предпочли запереться за стенами Каффы. Всего в Каффе с женщинами и детьми около 70 тысяч человек. Если мы ударим, они не соберут нам на помощь, даже если захотят, и десяти тысяч, из которых только около 150 профессионалов – наёмников. Итого, примерно 40 тысяч, из которых только тысяча профессионалов, а остальные – необученные новобранцы, против 84, из которых более половины – профессионалы. Ведь татары тоже имеют опыт ежегодных военных набегов на литовские земли. Плохой расчет.

– А если двигаться от Алустона вдоль побережья через земли генуэзской колонии?

– Где тудуном является всё тот же Эминек?

Александр задумался.

– Ты прав. Но иного способа взять инициативу в свои руки я не вижу. Нашего флота не хватит, чтобы сокрушить флот турок из 400 кораблей. Может, у тебя есть другое предложение?

– Наносить удар по туркам сейчас – чистое самоубийство. Мы не сможем подойти к ним незамеченными, так как нам придётся вторгнуться в земли татар. Без предварительной с ними договорённости это означает войну. Пытаться договариваться с Эминеком – бесполезно, ведь он сам призвал турок. Даже если мы пройдём через татарские земли или вдоль побережья неожиданно ночью, то татары успеют предупредить турок, и те смогут быстро развернуть войска. Нет, это не выход. Кроме войны с турками мы ещё получим войну со своими друзьями и соседями. Нам надо серьёзно готовиться к войне на своей территории, не провоцируя османов, и надеяться, что каффинцы выстоят.

– Подождём сигнала с Каффы. Консул должен сам определить, когда нам ударить в спину туркам. Впрочем, если даже Каффа выстоит, все наши проблемы отодвинутся в будущее, но не исчезнут совсем,– сказал Александр. – Турки не успокоятся, пока не уничтожат своих торговых конкурентов на Понте Эвксинском. Трудно мне говорить это, но наша судьба предрешена, если не случится какое-нибудь чудо. Будем надеяться, что османы послушают татар и не станут нападать на Феодоро. Будем молиться за Каффу.

Но рано утром прилетел голубь. И письмо было страшным.

«Армяне и греки восстали против латинян, отказались противиться туркам, и потребовали сдачи. Масар Оберто Скварчиафико передал через армян ключи от города туркам. Османы вошли в город. Господи, спаси нас!».

К вечеру над дворцовой голубятней кружились все голуби, оставленные послу в Каффе для передачи сообщений. Когда они сели, ни на одном из них письма обнаружено не было. Связь с Каффой прервалась.

Ещё через два дня в Феодоро стали прибывать первые очевидцы произошедшего. Целый день Александр слушал их свидетельства, и лицо его становилось всё мрачнее.

Поздно вечером, когда над городом горели, как лампы, яркие звёзды, и в княжеской опочивальне свечи были потушены, София попросила мужа:

– Расскажи о событиях в Каффе!

– Каффу предали. Сначала армяне, греки, а потом и сами генуэзцы. А первый предатель – масар Скварчиафико, который лично передал ключи от города изменникам – армянам. Турки и татары свободно вошли в город. Триста знатных генуэзцев, все почетные граждане, многие гости из Москвы были изрублены в куски на берегу моря при свете факелов. В том числе, консул Антониотто Кабелла. Татарский хан взят в плен и отправлен в Константинополь. Османы казнили всех армян и греков, которые принимали непосредственное участие в предательстве Каффы. Султан не любит предателей, даже если они предают для него. «Предав единожды…». Населению, присягнувшему на верность Султану, позволили сохранять прежние законы и обычаи. Думаю, это совершено с дальним прицелом: чтобы всё население колонии не оказывало слишком активного сопротивления.

София приподнялась на локте, посмотрела в глаза мужу и тихо спросила:

– Значит, теперь наша очередь? А мне скоро рожать.

– Феодоро выстоит, ты не сомневайся. Весь вопрос в том, уйдёт ли Турок, не взяв город. Если хочешь, я отправлю тебя завтра же в Молдову на корабле. Пока ещё море свободно.

– Я не хочу для себя никаких исключений, а все женщины и дети княжества не уместятся на судах Феодоро. Представляю зрелище: почти сто пятьдесят тысяч перепуганных женщин, детей и стариков уселись на суда и поплыли в Молдову. Весь мир от смеха лопнет. Бедной Молдове не позавидуешь. Нет, я останусь с тобой, даже если нам обоим суждено погибнуть.

Князь и София замолчали. Лёгкий ветерок с моря прошуршал в листве сада за распахнутым настежь окном. Сон пришёл незаметно. Утих ветер. Над громадным городом блистали ослепительные звёзды, пронзительно пели соловьи, а на крыше дворца ухал филин.

Через несколько дней стали поступать новые подробности о гибели Каффы и действиях турок в захваченном городе.

Один из свидетелей рассказывал так:

«Сейтака был захвачен и казнен, а его голову, водруженную на пику, вместе с богато вышитыми золотом генуэзскими знамёнами и тысячью самых красивых девушек и юношей послали в дар Турку. Из добычи посланы были Турку тысяча одиннадцать кожаных мешков денег, не считая другой утвари, драгоценных камней и дорогих вещей. Каждый же мешок заключает 600 дукатов».

Другой свидетель утверждал, что добыча турок составила: 25 тыс. червонцев выкупа за товары иностранные, половину городского имущества и от 15 до 100 аспров с каждого жителя. Огромная сумма, считая, что жителей было около 70 тысяч.

Ещё через несколько дней голубиной почтой прилетело письмо из Молдавии. Штефан поздравлял Александра с вокняжением, и сообщал, что в Молдову приплыло судно, на котором в Константинополь османы перевозили пятьсот юношей из захваченной ими Каффы. Пленные подняли бунт, выкинули турок за борт и захватили судно, на котором прибыли в Килию. Теперь все они свободны, и многие уже уехали к себе в Геную.

Глава 17. Письмо из прошлого.

Шли дня. Турецкая армия застряла у стен Сольдаи. Город, большинство населения которого состояло из венецианских и русских купцов, оборонялся с отвагой и стойкостью, которой так не доставало опозоренной Каффе.

Однажды утром к Александру зашёл Теодорик и протянул ему маленькое письмецо. Оно было написано мельчайшими буквами, и Александр, чтобы его прочитать, подошёл к окну. «Какие будут гарантии мне и моей семье, если я захвачу и передам вам Большого Князя?».

– Откуда письмо?

– Сокол сбил голубя под Алустоном. Владелец птицы ждёт за дверью.

Александр кивнул, и мандарий впустил молодого парня с соколом, сидящим на согнутой руке.

– Твой сокол сбил голубя?

– Мой. Я пустил сокола на зайца, но заяц скрылся в кустах, и тогда сокол ударил пролетавшего мимо голубя.

– Ты грамоте обучен? Письмо прочитал? Почему не отдал его князю Алустона?

– Да, обучен. Письмо прочитал. Потому и не отдал. Боюсь.

– Правильно боишься. Не сносить бы тебе головы. А вдруг, ты врёшь, и письмо – лишь наговор, с целью погубить князя Алустона? Тебе не страшно оказаться под пыткой?

– Страшно. Но ещё страшнее, если враги погубят тебя, нашего Владетеля.

– Умеешь ты быть убедительным. Но за тобой и твоей семьёй понаблюдают мои люди, пока я сам не выясню обстоятельства этого дела. На всякий случай, и тебе охрана.

– Понимаю я, князь. Своей семьёй я бы никогда не стал рисковать ради денег. А поэтому, будь уверен: я говорю тебе правду.

Охотник вышел.

– Что будем делать, Александр?– спросил Теодорик. – Может, послать отряд, пусть привезут князя Матвея? Здесь его и допросим. С пристрастием.

– Какой ты быстрый! А вдруг, это не от князя письмо, и он в этом деле никоим образом не замешан? Ты хочешь, чтобы я погубил отца Марины? Чтобы я окончательно разрушил её жизнь? Нет! Если кто-то желает предать меня, он вскоре начнёт действовать. Подождём.

Шло время. Пала Сольдайя. Часть сольдайцев спустилась тайным ходом к морю и бежала на лодках. Около тысячи защитников крепости во главе с консулом Христофоро ди Негро заперлись в главном храме. Но турки подожгли храм, и все, кто в нем был, погибли.

Сотни порубленных тел защитников Сольдайи были сброшены в море на съедение крабам.

После такого жестокого урока, никакие другие города и селения Капитанства Готии сопротивление туркам не оказывали. Османы захватывали побережье, грабя местное население и вывозя ценности в Константинополь на перегруженных судах.

Последний оплот генуэзцев - Чембало готовился к осаде. Лихорадочно готовилась к войне и Феодоро. Население стремилось собрать урожай. Сушили, солили созревшие ранние фрукты, овощи, ссыпали в подземные хранилища зерно озимых. Ремонтировались старые стены, возводились новые укрепления. Днём и ночью работали кузни, изготавливая оружие. Рубили лес на древки копий и алебард, на стрелы и подручный материал для ремонта стен.

Но однажды Александру передали письмо. «Ты мне нужен! Приезжай! Твоя Марина». Те же слова. Как это было много раз. Тогда он бежал, летел, скакал сквозь дождь и туман, сквозь жару и солёный пот, забывая прежние обиды, её издевательства и насмешки. Потому что она звала его, ждала его, и он ей был нужен. Первая любовь, первая девочка, девушка, женщина. Самое главное в его жизни связано с ней. А всё, что было без неё – лишь кратковременный сон – недоразумение. Марина, его Мариночка, морская девушка, загорелая русалка на пустынном пляже из крупной гальки. Нет, он не забывал её никогда. Она жила в его сердце как вечная радость и вечная боль. И её измена, вдруг, показалась малозначительной, пустой, не стоящей того, чтобы бежать на край света, искать новую любовь и жениться.

Александр вызвал Теодорика с Георгием, показал им письмо. Теодорик покачал головой и сказал:

– Не может Марина тебя предать. Не верю я этому.

– Оскорблённая, преданная женщина может всё,– заметил Георгий.

– Положим, не Александр первый её предал, а именно она, связавшись с сыном мелкого князька,– возразил Теодорик.

– Так! Я не прошу здесь обсуждать мои сердечные дела. Я хочу услышать совет, что мне делать.

– Ты сам веришь в то, что Марина желает передать тебя туркам?– спросил Теодорик.

– Не знаю я. Сердце женщины – бездна ада. И в душе Марины есть и рай и ад. Возможно, инициатор – князь Матвей. Возможно, они вместе, а ещё возможно, что это лишь совпадение.

– Ты не должен рисковать и вообще куда-то ехать. Пусть остаётся всё как есть,– сказал Георгий.

– И потерять Алустон? Нашего единственного вассала на Южном берегу? И вечно носить в своём сердце недоверие к Марине?

– Ладно. Тогда поезжай. Возьми с собой своих вестиаритов, лучших наших воинов. Не сможет князь захватить тебя. Я сам переоденусь в простого воина и позабочусь, чтобы никто не поднял на тебя руку,– сказал Теодорик.

– Ну и что? Если не спровоцировать Матвея, то он и не станет ничего предпринимать. С чем поехали, с тем и вернёмся. Я должен быть, как всегда, один. Пусть он меня захватит, если у него есть такое намерение. Тайно по большому периметру окружайте крепость и никого из неё не выпускайте. Если на следующий день я не выйду, начинайте штурм, вызывайте войска, чтобы отрезать крепость от моря и не дать туркам приблизиться.

День клонился к закату. Ещё один день, полный трудов и забот. Звонили колокола. Их мелодичный звон плыл над плодородными долинами и лесами самого удивительного, самого благодатного края на Земле. Родная страна, родной город, древний Дорос! Тревога за Родину и разбуженная, старая любовь, как две коварные змеи, грызли сердце князя.

На следующее утро, одеваясь перед дорогой, Александр сказал Софии:

– Еду к вассальному князю в Алустон. Вернусь через день-два. Не скучай.

София посмотрела на него пристально, так что Александру стало неловко и захотелось опустить глаза, спрятать глубоко в себе те чувства, которые разбудило в нём письмо Марины.

– Я верю тебе, Александр, хоть и знаю, что в Алустоне живёт твоя прежняя любовь, Марина,– сказала София.

Словно внезапный порыв ветра сдул ту ненадёжную защиту, маленькую ложь, которой пытался Александр замаскировать свои чувства. Он растерялся, покраснел, что, конечно, не ускользнуло от взгляда его жены. И её глаза удивлённо расширились: «Ты мне врёшь? Разве это возможно?» Но она не сказала ничего, а лишь опустила глаза и холодно пожала плечами.

– Не подумай обо мне плохо, София! Отец Марины, кажется, замышляет предательство. И мне надо лично убедиться в его коварных замыслах, чтобы не казнить человека напрасно. А с Мариной у меня уже нет ничего. Она мне изменила, и я такие вещи не прощаю.

Он лгал? Или говорил правду? Да и где она, правда? Разве можно отыскать её в растерянной, метущейся душе? Александр пытался быть честным. Чтобы не потерять лицо, не потерять себя. В его жизни должен быть прямой, несгибаемый стержень, его опора, его суть. Но именно сейчас, поднятая воспоминаниями, душевная буря гнула и ломала этот стержень, подвергая сомнению самую основу его существования.

Теодорик подъехал к входу во дворец с сотней вестиаритов. Александр поцеловал жену, вскочил в седло и тронул шпорами бока коня, понимая, что родилось между ними недоверие. И последняя ободряющая улыбка жены – это не примирение, а лишь попытка повлиять на него, чтобы он не сорвался, чтобы не увлекла его старая любовь, гнездящаяся глубоко в душе, как затаённая змея.

Глава 18. Алустон.

Солнце уже садилось, когда князь с вестиаритами прибыл в Фуну, последнюю крепость феодоритов на рубеже с генуэзскими владениями. Отец восстановил разрушенную крепость и подарил её Александру к восемнадцатилетию. Когда-то эта крепость считалась неприступной, ведь она стояла на высокой скале, и лишь со стороны Кузнец-горы перед крепостью простиралось относительно ровное поле, по краям которого среди больших камней, раскиданных последним землетрясением, росли невысокие деревья.

К воротам крепости можно было приблизиться, только пройдя мимо мощной башни, на третьем этаже которой располагались покои князя Александра. Но даже если бы врагам удалось пробиться сквозь главные ворота, они попадали в узкое пространство между стенами, и следующие ворота располагались после крутого поворота, где невозможно было поместить таран. Но теперь у турок есть пушки. Они меняют всё.

Каранчело Власис, топотирит – комендант Фуны, встречал князя. Вместе они поднялись на плоскую крышу главной башни, откуда осмотрели всю епархию. Сверху была видна бухта Алустона и крепость, а напротив неё на вершине гранитно-порфирной горы виднелась генуэзская крепость Кастель, когда-то принадлежавшая Феодоро. Темнело. Солнце спряталось за Палат-горой, которую древние греки называли Трапезус.

– Турки уже взяли Кастель?– спросил Александр.

– Да, обе крепости: Малый Кастель и Большой Кастель. Генуэзцы после падения Сольдайи и уничтожения турками всего населения города, сопротивления почти не оказывают.

– Что слышно о нашем вассале, князе Матвее и его крепости Алустон?

– Ничего. Турок в крепости нет. Даже до посада османы не дошли. Но посёлок у моря, порт они заняли. Разграбили и ушли, оставив небольшой отряд.

– В наши земли турки не вторгались?

– Пока нет. Но Фуна к войне готова. Замечания, сделанные тобой в прошлый приезд, устранены. Посёлок кузнецов у подножья Кузнец-горы отселён вглубь страны, а сами кузнецы направлены в столицу, и лишь несколько человек остались в Фуне. Только одна наша крепость туркам долго противостоять не сможет, если не придёт на помощь армия. Гарнизон всего пятьдесят человек, не считая кузнецов.

У княжича было ощущение, что он, наконец, вернулся домой. Александр вошёл в свою комнату, восстановленную после обрушения в ту страшную летнюю ночь 1471 года, когда всё главное здание было уничтожено мощным землетрясением. Тогда Александр поздно вернулся домой, уснул, словно провалился в пропасть, а ночью ощутил, что его пёс Пиня стягивает с него одеяло. Александру было лень просыпаться, и сквозь сон он погнал пса. Но тот не унимался: скулил, хватал хозяина за босые ноги своей горячей пастью. Княжич в раздражении, не желая просыпаться, пнул любимого пса ногой, а потом швырнул в него сандалий. И тогда Пиня лёг у ног хозяина, больше не смея перечить ему, только подрагивая телом и тихо-тихо попискивая. Александр опять уснул, но вскоре проснулся от мощного удара. Он открыл глаза, и в свете единственной непогашенной свечи увидел, как рушится на него стена. Рывком он бросил натренированное тело в сторону, спасаясь от падающих камней. Среди грохота обрушившихся стен и крыши, среди шума осыпающейся черепицы он услышал последний стон верного пса, раздавленного огромными камнями. И сердце княжича облилось жалостью и раскаянием. Пиня хотел спасти хозяина, но после жестокого и несправедливого отпора, решил просто умереть рядом с ним.

Александр помнил каждый камень, каждый куст этой местности, которую исходил и изъездил с Мариной. Родовое гнездо князей Феодоро, окончательно отстроенное отцом Александра всего пятнадцать лет назад, крепость Фуна, с единственной небольшой церковью, и город-крепость Алустон, где жила замечательная девочка Марина, стояли в прямой видимости друг от друга. Александр любил жить в Фуне, и часто ездил в Алустон верхом.

Вместе с Мариной они отправлялись исследовать удивительный, огромный мир. Где-то там, за Кузнец-горой, в тени деревьев, водопад святого Андрея. Под его струями Александр впервые в жизни поцеловал девчонку, дочку князя Матвея, а она, до этого смешливая, дурашливая, вдруг, стала серьёзной, и смотрела пристально бронзовыми глазами в его серые глаза. Будто спрашивала: «А ты настоящий? Тебе можно доверять? Ты не обманешь? Не предашь?» Тогда, в жаркий полдень, между их обнажёнными телами текли лишь прохладные струи чистой, родниковой воды. И любовь их была чистая, словно омытая этой кристальной водой.

На следующее лето Марина сама отдалась ему, готовая и к боли и к злым языкам, и к риску навсегда остаться незамужней.

Но время шло. Они взрослели, и сексуальность Марины вдруг вспыхнула, словно взорвавшийся бутон алой розы. А он, ещё юноша, не успел, не смог дотянуться до неё, страстной, пламенной, неутомимой в любви самки.

И тут появился черноголовый, с горящими глазами и орлиным носом сын армянского князька, владевшего маленькой крепостью на побережье. Он был на два года старше Александра, и знал, что надо этой истекающей сладострастием девушке, как утолить её пламя, или разжечь его до небес.

С тех пор прошло четыре года. Какая она сейчас, Марина?

Александр один выехал из Фуны и направился к Алустону. Теодорик с отрядом пока остался в крепости, чтобы с заходом солнца незаметно окружить Алустон.

Князь подъехал к воротам крепости возле шестигранной башни, и они без задержки раскрылись перед ним. Стража его узнала. Ворота Цитадели были открыты. Две огромные очень старые собаки, которые хрипло, словно из последних сил, залаяли на въезжающего всадника, вдруг сконфузились, виновато опустили головы, и приветливо замахали хвостами.

Александр спрыгнул с жеребца, набросил поводья на врытый в землю столб с перекладиной, и погладил одновременно обоих псов. Тогда они засуетились, залаяли остервенело на подошедшего знакомого, но вовсе не важного, с их точки зрения, слугу, а потом по очереди помочились на столб, к которому Александр особым степным узлом привязал коня.

На крыльце дворца стояли Марина с отцом, и оба они приветливо улыбались князю. Александр подошёл к ним. Его взгляд, как лезвие меча, полоснул по лицу старого князя, и тот сморщился, пытаясь удержать на губах деланную улыбку. Бронзовые глаза Марины расширились от изумления, словно впервые в жизни она увидела этого гиганта, со стальным магическим взглядом серых глаз.

Они поздоровались, а потом, по приглашению князя Матвея, поднялись на второй этаж в широкое помещение с длинным столом в центре зала. Марина немного пришла в себя, и сказала:

– Только что я вспомнила твоё первое появление в нашем доме. Ты приехал с отцом. С вами был молодой пёс. Он шёл без поводка, и когда его ледяной, безразличный взгляд скользнул по нашим двум сторожевым псам, те, вдруг, забились в свои будки, и сидели там молча, не высовывая носов. А он прошёл мимо будок с самыми злобными псами на побережье, даже не посмотрев в их сторону. Сколько лет тогда было твоему Пине?

– Ему не было и года. Но он знал себе цену. Его лапа была не меньше, чем мой кулак.

– Сегодня ты напомнил мне своего Пиню. Ведь ты тоже знаешь себе цену.

– Я князь, и моя цена – почти триста тысяч человеческих жизней моих подданных. Потому что их существование зависит от меня.

В это время слуги накрыли на стол, и Александр пил виноградное вино, ел запечённый на углях бараний бок с маринованными каперсами, слушая рассказ старого князя об урожае, который, теперь, видимо, не собрать, по причине войны, о полном отсутствии доходов от работы порта, об ограблении побережья турецкими войсками.

Александр наблюдал за князем Матвеем и Мариной, интуитивно, по движению глаз, выражению лиц, ища ответ на мучивший его вопрос: «Неужели, они способны меня предать? А почему бы нет? Что нас теперь связывает? Старые неосуществившиеся планы и мечты?». Марина! Его сердце опять учащённо билось в груди, и сладкий ком подкатывался к горлу, как всегда в предвкушении близости с ней. Она прекрасна. Чувственная, стройная, с рыжими волосами и бронзовыми, почти жёлтыми, как у хищной кошки, глазами. Александр ощущал, что хочет её по-прежнему, понял, что желал обладать ею все эти годы разлуки, и тосковал без её часто бурных, но иногда пронзительно нежных ласок. Наверно, страсть к её телу останется в нём навсегда. Потому что это первое познанное им девичье тело, первая девушка и первая женщина в его жизни. Разве может быть иначе? Разве может он отречься от себя, от своей юности, от своей мечты? Но теперь всё изменилось, потому что на свете есть София. И есть тот сынок армянского князька. Исчезло ощущение чистоты. Осталась лишь мутная тяжёлая страсть, непреодолимая, как предначертание.

– Я спрошу тебя прямо, князь Матвей: что ты намерен делать, в связи с нынешней ситуацией? Когда-то, чтобы уберечься от беспредела распоясавшихся генуэзских баронов, братьев Гуаско, князья Алустона признали князя Феодоро своим сюзереном. Моё княжество защитило Алустон и от братьев Гуаско и, вообще, от генуэзцев. Сейчас ни генуэзцы, ни даже мы, феодориты, не сможем защитить тебя от турок. Слишком сильна Порта. Тебе самому придётся решать свою судьбу. Если ты остаёшься с нами и готов сражаться в своем городе-крепости, то мы пришлём тебе в поддержку армию. Рядом с тобой будет сражаться наша Фуна. Возможно, совместными силами, нам удастся остановить османов. Если ты откроешь ворота перед турками, то должен знать, что османы не оставят тебе ни крепости, ни дохода. Все доходы они забирают себе, а крепости или разрушают или берут под свой полный контроль. Я хочу услышать твой ответ. Надеюсь, он будет убедительным.

Но ничего не ответил князь Матвей. Он опять сетовал на тяжёлые времена, нехватку пороха и запасов, на то, что крепость перенаселена и превратилась в город, по которому бродят нищие, и где совершаются убийства. Он не поднимал глаз и пил одну чашу вина за другой. В какой-то момент его язык стал заплетаться. А потом он просто встал и, пошатываясь, вышёл, оставив Александра наедине с Мариной.

Рыжее пламя отражалось в глазах Марины, играя тысячами пляшущих язычков. На какой-то момент Александру показалось, что перед ним не девушка, его прежде желанная, недоступная, гордая и притягательная Мариночка, а дьяволица с хищным взором и горящими жёлтыми глазами. Он встряхнул головой, словно отгоняя наваждение, а она перегнулась к нему через стол и спросила:

– Уже поздно, может, пойдём в нашу комнату? Ты помнишь, как трещали цикады, как лёгкий ветерок ласкал наши обнажённые тела? Я хочу тебя сейчас, хочу всего. Будь моим. Ведь ты желанный мой, любимый! Я так виновата перед тобой! Но своей любовью я заглажу вину, и буду любить тебя всегда, до скончания веков. Хочу трогать тебя губами, хочу испить твой нектар, мой законный нектар. Хочу быть с тобой единым целым. Пошли!

– Сегодня я сплю один.

Её глаза потупились, словно удалось ей совладать со своим желанием. Или она лишь притворялась? Играла им, как всегда? Сильная рыжая кошка, тигрица, знающая свою силу.

– Хорошо. Я лишь провожу тебя до дверей нашей…, вернее, твоей спальни.

Они поднимались по узкой лесенке. Александр светил, держа подсвечник с тремя свечами, а Марина шла сзади. Знакомая дверь. Александр открыл её и остановился у широкой застланной постели. Марина обнажила грудь и прижалась ею к спине Александра, так что он ощутил сквозь тонкую шёлковую рубашку твёрдые как два бриллианта, возбуждённые, горячие соски.

Постель напомнила ему все их ночи, все их безумные ласки. «Чего ей не хватало в нашей любви? Какие ещё безумства ждало её пылающее, совершенное тело? Может, не хватало новизны? Приключений? А теперь у неё новое приключение и страстное желание отбить меня у Софии? Но ведь этого не будет! Не будет никогда! Я люблю и любим. Я князь, владетель целой страны, и не могу не властвовать над собственным телом».

– Этого не будет,– сказал он вслух.

– Чего не будет?– спросила она его хриплым голосом, сбрасывая лёгкое шёлковое платье. Пламя трёх свечей играло на её обнажённом теле, обволакивая его мягкими тенями, словно невидимой одеждой. Александр почувствовал, что не в силах совладать с собой, что его тело знает, помнит, как ему было хорошо, словно лежал он в животе ещё не родившей его мамы.

– Этого не будет, потому что я люблю другую женщину.

– Ну и что? Я тоже любила другого мужчину. Но мы всегда возвращаемся. К истокам. К своей первой и главной любви.

Она протянула руку, и быстрым движением расстегнула ремень на его штанах, так что под тяжестью меча они с глухим стуком упали на пол. Марина нагнулась, и судорога наслаждения молнией пробежала по телу Александра, прежде чем он, промедливший, да, бесстыдно промедливший, ждавший этого прикосновения, желавший его, отпрянул, подтянул штаны и застегнул на талии ремень с мечом. Она взяла то, что называла «мой законный нектар». И теперь смаковала его на губах, довольно облизываясь, как получившая своё законное лакомство кошка.

– Я же сказал, нет!

Он подошёл к распахнутому окну. Выглянул в него. Во весь горизонт перед ним лежало море. К луне вела жёлтая дорога. Блистали звёзды. Тёплая летняя ночь готова была принять в свои объятия ещё одних любовников. Голая Марина прижалась к нему сзади и гладила его тело, стараясь расстегнуть пуговицы из перламутровой раковины на его рубашке. Он ощутил, что её бьёт дрожь, такая же, какая сотрясала его самого. И тогда он попытался вспомнить Софию, чтобы получить от неё силу противостоять Марине. Но мысли путались, сбивались, словно сгорали в пламени всепоглощающего желания, мрачной чёрной страсти. И тогда, в первый раз за всю свою жизнь, Александр мысленно обратился к Богу: «Спаси меня, Господи, от меня самого!!!».

Марина взяла его голову в свои руки, повернула лицом к себе и прошептала, словно прочтя его мысли:

– Тебя теперь не спасёт никто и ничто. Ты мой! Как был моим, так моим и будешь! Ты не можешь обмануть меня: твоё дрожащее тело выдаёт тебя с головой. Оно знает, что это случится, и готовится, чтобы легче войти в меня.

Марина приблизила к нему своё лицо, погладила сухими, воспалёнными от страсти губами его губы и прижалась к ним, целуя часто-часто. Опущенная левая рука Александра ощутила на себе прикосновение её содрогающегося влажного лона. Между ними оставалась лишь тонкая ткань, лишь падающий на пол с глухим стуком меч.

Но в это мгновение вдали за посадом раздался чей-то предсмертный душераздирающий вопль, потом звон оружия, хриплые крики. Александр отпрянул от Марины, в его стальных глазах загорелось яростное пламя черкесских предков:

– Ты опять предала меня?

Она посмотрела на него изумлённо, а её торчащие соски казались неуместными и смешными. Впрочем, как и его бугор на штанах. Они даже почти улыбнулись, так нелепо выглядели оба в это мгновение.

– Какой-то бой, причём тут я?

– Это бой моего отряда с турками, которые идут к Алустону, чтобы захватить меня, князя Феодоро, которого вы с отцом заманили в ловушку.

– Ты ошибаешься! Мне не за что тебе мстить. Это я изменила тебе с сыном армянского князя. А деньги для меня не имеют значение. Сейчас во всём разберусь.

Она быстро оделась, вынула из подсвечника одну свечу и вышла, притворив за собой дверь. Александр закрыл дверь на засов, опять подошёл к окну, выглянул из него, и увидел, как на одной из башен стражники тушат сигнальный костёр. Бой внизу, двести - триста шагов от крепости, шёл яростный. Звон мечей, хриплые крики и стоны разбудили всю крепость. В окнах загорались свечи.

Снизу донёсся шум, глухие удары, потом раздался негромкий стук в дверь. Александр вынул меч, подошёл к двери и спросил:

– Кто?

– Это я, Марина.

Александр левой рукой отодвинул засов, и отскочил в сторону, готовясь нанести удар мечом.

Но в комнату вошла одна Марина. У неё на плече висела длинная прочная верёвка. Марина закрыла за собой дверь и сказала:

– Кажется, тебя действительно предали. Я закрыла дверь на третий этаж и её сейчас выламывают. Мне не хочется верить, что это мой отец. Спускайся по верёвке. Потом я её скину. И помни: я не предавала, потому что только тебя любила, тебя и буду любить всю свою жизнь, А армянин – это лишь страсть: глупая и безрассудная. Сегодня ты понял, что противиться ей практически невозможно. Она сильнее нас. Это страсть продолжения рода. Жаль, что мы с тобой применяли средства против беременности. Я хочу от тебя ребёнка. Хочу! – прошептала она, когда Александр уже спускался вниз.

Он глядел вверх до тех пор, пока лицо её не стало неразличимым белым пятнышком в тёмном проёме окна. И тогда он мысленно попрощался с ней навсегда.

Александр соскочил на землю, собрал сброшенную Мариной верёвку, и поднялся по крутым каменным ступеням на стену. По стене уже бежали к нему два стражника. Александр накинул петлю на зубец стены и сбросил верёвку вниз. Стражники были уже рядом. Александр повернулся к ним и пошёл навстречу, не вынимая меч. В ярком свете полной луны его глаза полыхали холодным яростным огнём. Стражники остановились, попятились, а потом один за другим с воплем ужаса, прыгнули вниз, в узкий проход между зданием и стеной.

Александр спустился со стены, и побежал мимо спящего посада в ту сторону, откуда доносились звуки боя.

Глава 19. Фуна. Кровь и слёзы.

В свете луны, поросшие густой травой поляны между островами мелких деревьев и кустов казались освещёнными комнатами в темном полупустом замке. На одной из таких полян и шёл бой. Мелкие, разрозненные отряды вестиаритов уже собрались в один сплочённый, хорошо управляемый Теодориком отряд, который теснил вооружённых саблями турок. Широкие лезвия алебард феодоритов мелькали высоко над чалмами османов и обрушивались сверху, словно молнии, посылаемые богом войны на грешные головы правоверных.

Александр, прячась в густой тени невысоких буковых деревьев, прошёл в тыл к туркам, и когда османы, теснимые феодоритами, приблизились к зарослям кустарника, стал разить их мечом сзади, нанося смертельные колющие удары под рёбра. Один удар, другой, третий. Падали враги к его ногам, не осознавая ещё, что погибли, не понимая, откуда пришла к ним эта негаданная смерть. Их души возносились к Аллаху, ведь каждый мусульманин, погибший в войне с неверными, отправляется прямо в рай, и Александр получал удовлетворение от того, что совершает столь важное действо: исполняет волю мусульманского бога. «И если кто сражается на пути Аллаха и будет убит или победит, Мы дадим ему великую награду».

Наконец, князю надоело убивать, оставаясь незамеченным. Он вышел из тени на освещённую луной поляну. Шёлковая светлая рубашка словно вспыхнула ярким сиянием, отражая лунный свет. Его сразу увидели, бросились к нему, но словно луч разящего света, блеснул прямой феодоритский меч, и ближайший турок закружился, упал на землю, напрасно зажимая рукой горло, из которого на землю фонтаном била чёрная турецкая кровь. А другой уткнулся лицом в ноги Александру, словно целуя стопы посланнику Аллаха, тому, кто сквозь кольчугу пронзил его сердце, нанизал как шашлык на клинок меча. Александр выдернул меч из обмякшего тела, сталь опять взлетела вверх, а потом, описав дугу, опустилась на голову ещё одному храбрецу, раскроив ему череп вместе с тюрбаном на две половины.

Феодориты, увидев своего князя, воодушевились, алебарды чаще засверкали в воздухе, и, наконец, турки побежали. Они бежали во всю прыть, побросав оружие. Феодориты кинулись догонять османов, но резкая команда Теодорика остановила их.

Александр подошёл к Теодорику, пожал ему руку, обнял, похлопал по спине.

– Туркам подали сигнал костром с башни Алустона,– сказал Тео.

– Я видел. Ловушка для князя превратилась в ловушку для тех, кто её подстроил. Но мы лишились Алустона. Такими малыми силами нам его не взять. Да и нет смысла терять воинов ради груды камней, тем более, когда в нашем тылу окажутся две крепости турок с их гарнизонами: Малый и Большой Кастель.

– Смотри!– сказал Тео.

На лунной дороге, протянувшейся по морю, были ясно видны силуэты двух больших военных кораблей. Они приближались к выступающему в море причалу.

– Боюсь, на этом ничего не закончилось,– сказал Александр. – Ты говорил, что сегодня сюда придёт армия. Когда, сколько, и в каком качестве?

– К следующему вечеру. Тысяча. Пешие лучники и алебардщики.

– Скачи в столицу, проверь и укрепи посты у перевалов Ялты, Скели, Фороса и Ласпи, а я подожду армию в Фуне и посмотрю, что предпримут турки. Возможно, они попытаются ударить отсюда, от Алустона, тем более что в их руках Кастель. Тогда, по моему сигналу, пришлёшь мне подкрепление. Кто стоит во главе отряда, который идёт к Фуне?

– Опытный, храбрый воин, его имя Игнатиади Дионисий. Он когда-то был со мной в Константинополе и проявил себя с самой лучшей стороны.

– Сможет Игнатиади разблокировать Фуну, если турки возьмут её в осаду?

– Не сомневайся. Я его встречу и предупрежу.

Луна скрылась. Но на востоке уже посветлело. Отряд пришёл в Фуну. Александр лёг отдохнуть в княжеских покоях, а Теодорик выехал в столицу.

Утром Александра разбудил Каранчелло Власис, топотирит. Шёл проливной дождь. Вместе они выглянули в окно, и Александр увидел над Алустном клубы дыма. Это не был случайный пожар, потому что очаги огня были разбросаны по всей крепости. Крепость подожгли. А ещё они заметили большой отряд, поднимавшийся по склону горы по направлению к Фуне. Сквозь дождевые тучи на мгновение выглянуло солнце и тысячами маленьких зеркалец отразилось от стали оружия.

– Турки,– сказал Власис.

– Готовь крепость к осаде,– отдал приказ Александр.

К обеду турки взяли Фуну в полукольцо, так как другая половина окружности составляли непреодолимые отвесные скалы. Османы остановились за пределами досягаемости метательных баллист крепости. Дождь продолжал лить.

Вечером, вдруг, начался штурм. Сначала на расстояние выстрела подошли лучники, и стали осыпать защитников стрелами. На излёте стрелы не причиняли особого вреда. Феодориты стреляли в ответ. Турецкие лучники ещё продолжали посылать стрелы, когда под их прикрытием вперёд пошли группы османов с лестницами, вооружённые щитами, саблями и алебардами. Они подошли почти вплотную, и тогда по команде топотирита одновременно выпалили аркебузиры и выпустили стрелы арбалетчики. Первая кровь окрасила подступы к крепости. Но османы с криками: «Аллах акбар!» кинулись вперёд, приставили лестницы к стенам крепости и стали карабкаться вверх, прикрываясь щитами. Многие лестницы не доставали до верхнего края стены, а сверху защитники обрушили на головы турок камни, стрелы, кипящую смолу.

Бой длился уже с четверть часа, когда внезапно, раздался далёкий, нарастающий, словно шум прибоя, многоголосый крик «Александр!!!» и со стороны Долины Привидений на турок кинулась тысяча феодоритов, осыпая врага стрелами. Александр тут же дал команду: «По коням!», сам вскочил на серую в яблоках кобылу.

Раскрылись ворота. Ещё одна команда: «В атаку, марш!». Сотня лучших воинов княжества рванулась за свои князем, выставив вперёд копья с флажками Феодоро. Александр скакал впереди. Он не надел доспехов. Лишь двухслойная витая кольчуга прикрывала его тело. Дождь хлестал в лицо. Конница феодоритов, сверкая мечами, закружилась вокруг турок, висящих на лестницах, подняла на копья тех, кто не успел разбежаться, а потом помчалась к главному турецкому шатру, возвышавшемуся над окружающей местностью. С другой стороны в том же направлении бежала тысяча феодоритов, пришедших на помощь князю. Турецкие войска были рассредоточены по обширному склону горы, и при численном перевесе вообще, не имели перевеса в том месте, куда был нацелен двойной удар феодоритов. Османы, находившиеся вокруг своего командира, сбились в кучу, растерянные, не ожидавшие такого массированного удара. Они не успели приготовиться. Конная сотня Александра пронзила край группировки турок насквозь, оставляя за собой просеку, устланную мёртвыми и раздавленными телами. Александр развернул сотню, и опять ударил, стремясь пробиться к высокому шатру. Вокруг шатра османы организовали круговую оборону. Но тут пехота феодоритов докатилась до ядра турецкого войска.

Сначала почти в упор ударили лучники феодориты. Потом они остановились, забрасывая за спину луки и выхватывая мечи, а сквозь их растянутые шеренги прошли алебардщики, выставив вперёд острия алебард. Алебарды обрушивались сверху на головы турок, а они, вооружённые, в основном, саблями, ничего не могли противопоставить страшным, рубящим ударам алебард, не могли сблизиться, пробиться через сплошную стену калёного железа. Там, где это им удавалось, на помощь алебардщикам Дионисия тут же приходили лучники, вооружённые мечами. Многие лучники поднялись на возвышенности, влезли на камни, низкие деревья и посылали одну стрелу за другой в густые ряды турок.

Перед отрядом Александра оказался отряд азапов. Александр скрестил свой меч с саблей самого внушительного турка, и они бились довольно долго, прежде чем князю удалось, в момент, когда турок закрылся щитом от очередного удара меча, мгновенно перебросить меч в другую руку, державшую щит, и внезапно слева нанести врагу смертельный удар. От неожиданности, брови турка изумлённо полезли вверх, а князь опять перебросил меч, теперь в правую руку, и вогнал его по рукоять в открытый рот турка. «Иди к Аллаху!», сказал он по-турецки врагу, прежде чем душа мусульманина отлетела в рай.

Шатёр уже близок. Возле шатра на высоком вороном жеребце сидел турецкий паша в шитой золотом чалме. Он отдавал распоряжения, указывая рукой на пробивавшегося к нему Александра. Но князь быстро уничтожал каждого, кто становился у него на пути. Рядом с ним сражались опытные, искусные бойцы. Они оказывали помощь князю, если на него кидались сразу несколько врагов. Когда Александр сразил последнего турка между собой и турецким пашой, турок вытащил саблю. Но князь узнал своего жеребца, которого он оставил в Алустоне, громко выкрикнул команду, и послушный хозяину жеребец встал на дыбы, потом прыгнул на передние ноги, высоко подкинув круп. Описав широкую дугу, паша рухнул под ноги князю. И тогда турки побежали.

Александр приказал связать турецкого пашу, а сам с отрядом, уже на своём вороном жеребце, стал преследовать турок. Пешие феодориты тоже преследовали бегущих. Турки скатились с горы и бежали по лесу к Алустону. Феодориты преследовали врагов, не отступая от них ни на шаг.

Рубка длилась почти до вечера. И только под вечер уцелевшие турки достигли берега, миновав Алустон, сели на свои корабли и отошли в море. Их корабельные пушки палили по берегу, но никакого серьёзного урона причинить не могли.

Князь въехал в распахнутые, неохраняемые ворота Алустона. Из некоторых окон ещё вырывались языки пламени, а дома стояли обгорелые, пустые, с провалившимися крышами. Многие из них вообще превратились в груды развалин. Среди домов лежали мёртвые жители и гарнизон крепости. Не было видно следов сопротивления. Людей резали как скот. Внезапно и жестоко.

Ворота во двор цитадели-дворца стояли распахнутыми настежь. Княжеские палаты были относительно целыми, мало тронутыми пожаром. В небольшом дворике перед парадной дверью рядом с деревянной колодой лежало два тела: князя Матвея и Марины. Их головы с открытыми глазами были отделены от тел опытной рукой палача.

Князь подошёл к голове Марины, взял её, и приставил к телу. Золотые волосы были испачканы кровью, а бронзовые глаза глядели стеклянно помутившимися зрачками.

Сквозь тонкое шёлковое платье Александр видел контуры её тела, так хорошо ему знакомого с детства, всегда родного, страстного и желанного. Теперь оно обречено на гниение, на превращение в прах. Александр ощутил в горле спазм, почувствовал безмерную боль утраты, и чувство вины, самой страшной вины, которую не исправить никогда – перед мёртвой.

Он подошёл к колоде, на которой осталось два свежих следа от лезвия с запёкшейся кровью, положил левую руку на колоду и ударом меча отрубил себе палец. Подбежал мандарий, и наложил на оставшуюся фалангу пальца тугую повязку. Князь взял свой отрубленный палец, положил на грудь Марины и приказал: «Похоронить отца и дочь в одной могиле!».

Возле будок стояли понурые привязанные старые псы. Они не смогли защитить своих хозяев. Но вины их в том не было. Александр погладил их по шерсти, а они слабо вильнули в ответ хвостами. Приказал мандарию: «Возьми псов, пристрой их в какой-нибудь деревне у хороших людей. Дай будущим хозяевам денег, чтобы присмотрели за псами до конца их дней».

Потом он вошёл в разграбленный, разбитый дворец, поднялся на третий этаж, в комнату, из которой бежал прошлой ночью, лёг на чистую несмятую постель.

Она была рядом. «Марина, Мариночка, моя девочка, моя мечта!» Князь разрыдался от боли в душе, которую не смогла приглушить боль телесная. Не смогла. А он надеялся, что болью облегчит нестерпимые страдания души. Не помогло. И просачивающаяся из-под повязки на руке кровь напомнила ему ту, давнюю кровь, её кровь, которую когда-то с удивлением увидел у неё между раздвинутых голых ног.

«Я тебя поранил? Я сделал тебе больно?».

Но она смеялась сквозь слёзы, радостно, словно это и не кровь была вовсе, а так, малиновое варенье. «Дурачок! Мне хорошо! Как мне хорошо! Иди ко мне! Кровь – это наслаждение, это самое главное, что есть в человеке, и что человек может подарить другому, любимому человеку. Я дарю тебе мою кровь. Помни об этом, милый! Может, когда-то вернёшь мне мой подарок. Потому что и мужчины тоже дарят женщинам свою кровь».

Сегодня слёзы мешались с кровью, как в тот памятный день. Кровь и слёзы. Две стихии, две субстанции, коим определение – человеческая жизнь.

Он вспоминал всю их любовь, все их свидания, сначала тайные, а потом, когда их тайна раскрылась, и отбушевала буря родительского гнева, уже явные.

Матвей махнул на них рукой. Старый князь сказал дочери: «Александр на тебе никогда не женится, потому что он наследный Большой князь, и ему свадьбой надо укреплять своё княжество, а ты дочь мелкого князька, вассала, который и так никуда не денется».

Эти слова Марина пересказала Александру, она даже пообещала ему родить ребёночка, если он в ответ пообещает на ней жениться. Но княжича устраивало его положение, он ничего не хотел менять, и по молодости о свадьбе не помышлял. Он наслаждался обществом Марины, наслаждался её телом, но каждый год корабль увозил его на лето в Зихию, где он учился у своих черкесских родственников искусству войны, искусству владения оружием, и это, пожалуй, было для него главным в тот период.

Теперь уже ничего нет. И не будет. Никогда. Никогда не будет Марины, её звонкого смеха, её иронических шуток, её страсти и всегда хорошего, доброго настроения. Александр прощался с Мариной, с её безрассудной и пламенной душой.

Опять накатила ночь. Опять шёл дождь, смывая с узких улочек крепости кровь, залечивая раны войны. Он шуршал за окном, распахнутым ещё прошлой ночью, стекая по жёлобам водосточных труб. Это была их ночь. Последняя ночь любви. Он опять обладал ею. И опять, как сотни, тысячи раз, он ощущал единение с её прекрасным, таким дорогим для него с самого детства телом. Марина пила его жадно, неистово, взахлёб, как только она одна могла делать. Она одна. Теперь и навеки.

Серое утро не принесло ни облегчения, ни душевного спокойствия. Вошёл мандарий, принёс завтрак. Князь поел и спустился во двор. Тела Матвея и его дочери уже похоронили во дворе крепости. Рваные тучи проносились над Алустоном и застревали на вершинах гор, изливаясь потоками дождя. К Александру подошёл Игнатиади и спросил, что делать с пленными.

Александр посмотрел на него спокойным взглядом серых глаз и равнодушно сказал:

– Всех на кол!

Игнатиди изумлённо посмотрел на него, потом возразил:

– Князь, это не по-христиански!

– А как по-христиански?

– Заколоть мечами.

– И какая разница? От меча они не умрут?

– Умрут, но не будут долго мучиться.

– Хорошо, тогда заколите мечами, а потом насадите тела на колы и поставьте эти колы вокруг Алустона. Чтобы турки знали, какая их ожидает встреча на земле Феодоро. А сейчас приведите ко мне пашу.

Через некоторое время в комнату ввели дородного турка, смотревшего надменным взглядом на сидящего к нему спиной молодого князя. Александр повернулся к турку, глянул на него ледяным взглядом серых глаз, словно сама смерть, холодная и страшная, заглянула в османскую душу. И слетела с турка вся надменность, задрожал он, пытаясь спрятать глаза, а лицо его искривилось, словно он вот-вот заплачет.

– Ты приказал убить князя и его дочь?

– Нет, нет, нет!!!

– Кто?

– Не знаю…

– Лжёшь! Это ты командовал войсками, и без твоего повеления волос бы не упал с головы князя и его дочери. Сейчас твой череп будут медленно сжимать в обручах, пока глаза не вылезут и кости не треснут. Тогда ты заговоришь!

– Да, это я приказал. Потому что….

– Можешь не стараться. Я знаю почему…– Александр повернулся к Игнатиди и приказал:

– Этого на самый высокий и толстый кол, остальных, как я сказал.

– За меня султан даст большой выкуп,– забормотал паша.

– Православный князь жизнь князей на деньги не меряет. Смерть за смерть. Так будет справедливо.

Когда пленные, в том числе и захваченный паша, были казнены, а их тела насажены на колья, врытые вокруг Алустона, Александр приказал армии оставить Алустон, и на базе Фуны организовать рубеж обороны, а сам с вестиаритами поскакал в столицу.

Глава 20. Между небом и землёй, миром и войной.

– Что у тебя с рукой?– спросила София. – Ранили в бою?

– Нет, сам себе палец отсёк.

– Случайно?

– Не случайно. В память погибших князя Матвея и его дочери.

София посмотрела на Александра пристально, потом подошла ближе, погладила его по щеке и заглянула в глаза.

– Тебе больно?

– Да, очень больно.

Она обняла его, прижалась к его груди и сказала:

– Я тоже когда-то была влюблена в одного молодого боярина. И он тоже погиб. Понимаю, как тебе тяжело. Но у тебя есть я, и есть наш ребёнок. Ты не можешь страдать слишком долго. Всё скоро забудется.

– Её я уже не любил. Я люблю тебя, Но смерть такой красивой, такой молодой девушки, с которой меня связывали детство, юность – это больно. Притупится боль. Но ничто не забывается, всё остаётся в нас навеки. Я понимаю, что жизнь состоит из потерь. Только примириться с этим трудно.

– Какой она была, Марина?

– Такой же, как ты: сильной, гордой, жизнелюбивой, способной на самые отчаянные поступки во имя любви. И вот теперь её нет, не будет никогда. Она не родила ребёнка, о котором так мечтала, не вышла замуж. Кроме отца и двух собак, у неё, по-существу, не было никого. Все её родственники погибли от моровой болезни.

– Я так понимаю, что князь Матвей тебя предал. Он заслужил смерть. А его дочь, неужели, она ничего не знала о предательстве отца?

– Марина ничего не знала. Она была чистая душа, хоть и безрассудная в страсти. Князь Матвей больше всего боялся за свою дочь. Ради дочери, чтобы сохранить ей жизнь и какое-то благополучие, он пошёл на это предательство. Я его не осуждаю. Ко мне он всегда относился плохо, как к совратителю его Мариночки, ведь я старше её на два года. Предать совратителя ради жизни дочери – действие почти благое. Не стал я ему объяснять, что никто никого не совращал, а виновата молодость, виновата любовь. Мой отряд уничтожил турок, шедших по мою голову, а Марина спасла меня, помогла вырваться из крепости. За всё это турки убили их обоих. Марина погибла из-за меня и из-за своего отца. Так сложилось, и ничего уже не поделаешь.

За окнами дворца багровела вечерняя заря. После жаркого дня, проведенного в седле, хотелось освежиться, искупаться.

– Поехали на озеро,– предложил Александр.

– Это то, которое видно отсюда, сверху?

– Да, оно совсем близко.

– Я хочу на море. Но твой палец…

– Поехали на море,– согласился Александр. – А палец уже не болит.

– Поедем одни, без вестиаритов, мандария?

– Поедем без охраны,– согласился Александр.

– Ура!– почти взвизгнула от радости София, и крепко чмокнула Александра в губы.

– Но ведь тебе нельзя ехать верхом, ты беременна! Хорошо, прикажу запрячь повозку, накидать туда свежего сена. Готовься,– сказал Александр.

Уже зашло солнце, на небе показались первые звёзды, когда князь с женой сели в двухколёсную повозку, набитую сеном. Сверху сено было закрыто мягкими покрывалами. Спустились с Мангупа, и пара лошадей помчалась по петляющей среди деревьев дороге. Александр с женой сидели рядом на душистом свежескошенном сене. Одной рукой князь держал вожжи, другой обнимал Софию за пополневшую талию. Иногда мимо проезжали одинокие всадники, в разрыве деревьев мелькали посёлки, где в это время доили коров и коз. Один раз их остановил военный патруль, но начальник патруля узнал князя, и вытянувшись перед повозкой, доложил обстановку, что всё нормально, подозрительных лиц не обнаружено. Они поехали дальше, мимо невысоких гор и редких ручьёв, мимо постоялых дворов и заброшенных древних руин.

– Скоро нам рожать?

– В сентябре, октябре.

– Как ты думаешь, мальчик или девочка?

– Я знаю точно: мальчик.

Князь бросил вожжи, обнял крепко Софию, и они оба легли на покрывала, глядя вверх. Звёзды сияли, словно мириады бриллиантов на чёрном бархате бездонного неба. Жара спала, и свежий воздух опустился на долины.

– Когда ты сражаешься в бою, ты боишься умереть?– спросила София.

– Нет. Почти не думаю об этом. Умирать на людях не страшно.

– А я боюсь. Ночью. Когда тебя нет рядом. От родов, от болезни. Что там, за чертой? Кто нас встретит: ангелы или черти?

– Тебя ангелы, меня – черти.

– Почему тебя черти? Ты грешен?

– Конечно. Я постоянно нарушаю заповедь Божью: «Не убий!».

– Для меня главное, чтобы ты не нарушал заповедь: «Не прелюбы сотвори!»,– рассмеялась София.

– Никого там нет. Пустота. Небытиё,– сказал Александр.

– Не веришь в Бога?– изумилась София. – Тогда ты действительно грешен! Ничего, хоть я и не очень ревностная христианка, но теперь буду за тебя молиться вдвойне.

Александр поцеловал жену, и её губы дрогнули под его губами, раскрылись, готовые принять, любить и наслаждаться. Лошади осторожно спустились по ложбине к самому морю. Это было любимое место Александра. Небольшая бухточка с мелкой галькой, а вокруг широкие камни, с которых было удобно прыгать в кристально чистую воду. Александр набросил вожжи на острый выступ скалы, помог Софии сойти на галечный берег. Князь отстегнул меч, сбросил простые полотняные штаны, рубаху и с волнением следил, как раздевается София. Наконец, упали к её ногам летние лёгкие одежды, и чуть пополневшее в талии от беременности, прекрасное тело, осветили ночные звёзды. Александр обнял жену, ласково прикоснулся губами к увеличившимся в размерах сосочкам её груди, погладил нежный животик, в котором уже жило крохотное создание, их ребёночек, и словно невзначай, а на самом деле вполне сознательно, опустил руку ниже. Засмеялась, нагнулась, ускользая от пальцев, оттолкнула руку.

– Не сейчас!– и шагнула в тёплую воду. Он шёл за ней. Любовался плавными изгибами её спины и шеи, её голенькой попы с высокими бёдрами. Наконец, они поплыли. Вода лежала без единой морщинки: тёплая, почти незаметная в ощущении для голых тел. Вода и звёзды. Луны не было. Александр опустил голову в воду, стараясь не замочить повязку на руке, и вдруг увидел, что их тела светятся, а при резком движении мириады мелких зелёных звёздочек отмечают путь ноги, руки. Он знал это явление. Иногда, он видел такое в августе. А сейчас лишь начало июля, но необычно жаркое лето подарило им эту сказочную ночь.

– Опусти голову в воду, посмотри, как красиво под водой,– сказал он, и София нырнула, а потом, с восторгом, ныряла ещё и ещё, любуясь необычным зрелищем, словно оказалась она на миг в раю, и могла со стороны видеть и себя, и Александра. Под водой два нагих, сверкающих зелёным пламенем тела, держались рядом, постоянно соприкасаясь, словно притягивала их друг к другу неведомая сила, а вокруг была лишь чёрная зияющая пустота. Александр брызнул водой, и словно зелёный взрыв вспыхнул над поверхностью моря. Князь поплыл на спине, бурно работая ногами, подняв вверх больную руку, и со стороны его тело казалось светящейся стрелой с зелёным оперением, пущенной из волшебного арбалета в неведомую звёздную даль.

А потом под ногами у них оказалась поросшая травой скала. Александр обнял Софию, прижался голым телом к её голому телу, и она подчинилась его желанию. Их окружало полное безмолвие. Звёзды над головой, звёзды в воде, как тогда, во Флоренции, и они одни среди мириадов мерцающих звёзд. Лишь чуть слышный лёгкий плеск нарушал абсолютную тишину. То замирая, то качаясь в неизбывном ритме любви, они любили друг друга на грани неба и земли, воздуха и воды, звёзд и моря, жизни и смерти. А потом, умерев, постепенно оживали вновь, и вновь ощущали воду, мягкую, как ложе любви, морскую траву под ногами, видели звёзды, отражённые в воде и каждой клеточкой, каждой волосинкой ощущали прикосновение друг к другу.

Но вдруг, взглянув в звёздную даль, Александр разглядел бесчисленную эскадру кораблей, чёрными тенями движущуюся вдоль побережья с востока на запад. Как волки в ночи, бесшумно скользили тени по поверхности воды, держась подальше от берега. Корабли шли под вёслами, но из-за расстояния, плеска вёсел слышно не было. Только иногда над водой доносился странный чуть слышный мерный звук команд на незнакомом языке.

– Турки,– сказал Александр. Надо возвращаться.

– Они нас не заметят?

– Нет! Берег им кажется чёрным. Да и не станут корабли подходить к берегу в ночи. Можно сесть на скалу, разбиться. Наверно, идут на Чембало. Наш флот перекрыл вход в херсонскую бухту, и турки не смогут напасть на Авлиту неожиданно.

– У тебя кровь окрасила повязку,– сказала София.

Действительно, повязка намокла, и от крови казалась чёрной. Они вышли на берег, Александр размотал повязку, залил рану крепким вином, наложил заранее приготовленные и промытые вином листья заживляющего раны растения, и с помощью Софии заново обмотал руку чистой белой тканью.

Они вернулись в столицу среди глубокой ночи. Стража впустила повозку князя, и вновь заперла ворота. Александр приказал вызвать к себе Теодорика. Вошёл Тео. Его лицо было заспанным, и вода, которой он пытался согнать сон, капельками стекала у него с бороды. В свете горящих свечей, капли казались чёрными агатами, вплётёнными в бороду.

– Турецкие корабли пошли в сторону Чембало, Авлиты. Сотни кораблей. Видел лично,– сказал Александр.

– Послать войска?

– Да, на всякий случай, пошли тысячу копейщиков на защиту Каламиты.

– Будет исполнено,– сказал Тео, и пошёл поднимать войска.

Рано утром войска вышли в сторону Херсона. Не успели воины скрыться за ближайшей горой, как прибыл гонец из Фуны: турки ночью высадились на побережье и заняли Алустон. Сколько их – в темноте посчитать не удалось.

Буквально следом за гонцом из Фуны прибыл гонец из Фори: турки высадились ночью и с хода взяли генуэзский город-крепость Фори. Это совсем рядом с Мангупом. Теперь все города Капитанства Готфии: Фори, Лупико, Музахори, Орианда, Ялта, Сикита, Горзоуиум, Партените и Луста. кроме крепости Чембало, находились в руках османов.

К обедне прибыл гонец из Ямболи: турки под покровом темноты прорвали цепь, загораживающую вход в Рыбью бухту и вошли в неё. Началась осада последней крепости генуэзцев на побережье.