Мани и манихейство

1. Миссия и поражение Первочеловека

В споре с манихеями Августин вкладывает в уста манихея Фауста следующие слова: «Я проповедую два принципа, Бога и материю — материи мы приписываем всякую вредоносную силу, а Богу благую, как то и подобает» (Contra Faustum, XI 1).

Фауст в этом случае выступает как верный ученик Мани. В центре системы Мани стоит именно учение о двух принципах, Боге и материи. Две эти вечные несотворенные субстанции могут также обозначаться как свет и мрак, как истина и ложь. Общие понятия истина и свет могут рассматриваться так же, как существо, обладающее личностью, подобно Богу. Соответственно, ложь и мрак могут получать не только общее обозначение «материи», но и пониматься как нечто, наделенное персональными чертами, как «князь тьмы». Однако это не означает, что манихеи признавали существование двух богов. Фауст объясняет: «В наших объяснениях никогда не услышать имени двух богов. Хотя, действительно, мы исповедуем два принципа, но один из них мы называем “Бог”, адругой “материя”, или, как говорю я обычно и обыкновенно, “демон” (черт)» (Contra Faustum, XX 1).

В этом отказе признать за злым принципом, материей, право на имя «Бог», естественно, лежит, как 130 лет назад отмечал великий тюбингенский теолог Фердинанд Кристиан Бауэр, ослабление последовательного дуализма, признание превосходства доброго принципа над злым. Однако вследствие этого возникает логическая неясность. То, что отправной точкой для Мани послужил древне-иранский дуализм, само собой разумеется, и это было подчеркнуто еще Ф. К. Бауэром. Между тем в иранской религии дуализм выражен намного более отчетливо, чем в манихействе. Этот дуализм происходит из представлений о непрестанной битве между двумя принципами: благим, воплощенным в образе (Ахура Мазда>) Ормазда, и злым, персонифицированным в образе (Ангра Майнью>) Ахримана. Эти персонификации являются близнецами, совершившими свой выбор между добром и злом в начште времен. При этом Ахриман выбрал зло, в то время как Ормазд предпочел добро («Zwillinggatha», Yasna 30).

Однако представление о паре божественных близнецов ясно указывает на их изначальное равноправие. Таковое тоже присутствовало. За Гатой Заратуштры мы угадываем другое, пантеистическое объяснение мира, по которому эта пара близнецов, добрый и злой Бог, порождены божественным первоначалом, двуполым Высшим Богом, носящим имя Зерван и являющимся прежде всего Богом времени и судьбы.

Эта религия Зервана была ко времени Мани особенно широко распространена среди мидийских магов, у которых она господствовала уже в ахеменидскую эпоху (ср. выше, с. 40–41). В Армении и Месопотамии именно этот тип иранской религии соперничал с христианством. Когда отцы церкви произносят проповеди против «учения магов», они полемизируют именно с зерванизмом.

В главном мифе зерванизма рассказывается о рождении божественных близнецов: Зерван хотел иметь сына и потому долгое время совершал жертвоприношения. Затем, однако, в нем появились сомнения, действительно ли он когда-нибудь получит потомство. От этого сомнения возник в нем злой Ахриман. Его он родил первым; он был черен и зловонен. Затем родился второй близнец. Это был Ормазд, светлый и благоуханный. Так как Ахриман родился первым, он притязал на право перворождения. Он получил от своего отца Зервана власть над половиной этого мира и стал там царем, Sah. Но Ормазд стал суверенным властителем, pдtixSдh, и ему была дарована власть над другой частью мироздания. Таким образом, в конце концов он одержит победу над своим братом-близнецом.

Уже та дуалистическая спекуляция, которая обнаруживается в зерванизме, основанном на пантеистических представлениях, ослабляет последовательный дуализм, делая Ахримана только шахом, а Ормазда, напротив, падишахом и присуждая Ормизду окончательную победу в битве двух владык. Тем самым в качестве будущего победителя Ормазд с самого начала получает преимущество.

В любом случае не подлежит сомнению, что в этой религии Ахриман рассматривается как действительный бог, а не просто какдемон. Правда, греческие писатели чаще всего упоминают Ахримана не как бога (θεός), а как демона (δαίμων). Однако христианские полемические сочинения подтверждают, что Ахриман почитался как бог, «сильный в гневе». И митраизм, связь которого с зерванизмом известна с давних пор, посвящал Ахриману алтари с надписью: DeoArimanio, «богу Ариманию». Кроме того, в митраизме Ахриману приносились жертвы как богу.

Таким образом, можно сказать, что Мани продолжил и усугубил тенденцию, уже существовавшую в иранской религии. Ибо манихейство с отвращением относится к утверждению, что добрая и злая силы являются братьями. В манихейской исповедальной формуле, к которой мы позже еще вернемся (ср. ниже с. 127), говорится: «Если сказали мы когда-либо, что Ормазд и Ариман младший и старший брат, то я каюсь., сейчас и прошу отпустить грехи» (Xvastvaneft I С 3–4; ср. HR II, s. 94 [Μ 28]).

Характеризующим Высшую Сущность элементом, над которым он также господствует, является свет. Свет мыслится как субстанция божественной сущности. Эта субстанция света, которая, собственно, представляет собой умопостигаемую, совершенно отличную как от разума, так и от материи, субстанцию, между тем одновременно проявляется как нечто осязаемое. Бог есть «отец радостного света». Как Бог-Отец он властвует над царством света. Однако одновременно дело обстоит таким образом, что это царство, которое состоит из светлой земли и светлого эфира, в сущностном отношении совпадает с самим высшим божеством. Они идентичны, так как все царство света в совокупности составляет одновременно тело божества. Далее говорится, что это царство света не сотворено Богом, но вечно как истинное выражение его сущности, абсолютно и коэкзистентно ему. Если бы в царстве света хотя бы часть была порождена или создана, тогда за ним нельзя было бы признать его абсолютного характера.

Умопостигаемое тело Бога описывается у Мани как пять «жилищ»: разум, познание, мысль, осторожность, решительность. Эти формы активности сознания одновременно понимаются как его сущность и как его эманации. Выражение «жилища» вновь появляется как в поздне-иудейской спекуляции, так и в мандейскихтекстах.

В царстве света воздвигнут престол бога, окруженного его светом, его силой и его мудростью. Эти три свойства представляют собой три разных его аспекта и составляют вместе с ним тетраду, которую мы часто встречаем в манихейских гимнах и которая упоминается также в нашем арабском источнике, Фихристе.

Эти три аспекта божественной сущности составляют собой полноту его существа, полноту, которая выражается понятием «Бог». Между тем эта совокупность противопоставляется трем аспектам — как особая отдельная сущность. Эта своеобразная методика счета, при которой сумма частей добавляется к остальным как особая часть или противопоставляется им как совершенно самостоятельная величина, является характерным принципом, часто встречающимся в индоиранской религии и восходящим к древнему индоевропейскому истоку. Как мы увидим позднее, этот принцип играет в манихействе фундаментальную роль. Итак, Бог в учении Мани обладает как бы четырьмя сторонами, и потому греческая формула отречения называет его: «четырехликим отцом величия» (Migne SGI, col. 1401).

Такое понимание Высшего Существа как четырехликого Бога теснейшим образом связано с зерванитскими представлениями. Зерван является именно таким четвероликим богом, и историческая преемственность между манихейством и зерванизмом в этом отношении твердо установлена. Внешне эта связь отчетливее всего проявляется, естественно, в средне-иранских текстах, где на средне-персидском и согдийском языках Бог называется именно Зерваном и тетрада, таким образом, приобретает следующий вид:

Царство света ничем не ограничено с трех сторон: на север, на восток и на запад. Напротив, на юге свет сталкивается с тьмой. Таким образом, здесь область власти «Отца Величия», как называет его Мани, ограничивается властью тьмы.

В царстве света царят абсолютный мир и гармония. В словах, выражающих крайнее восхищение, описывается великолепие отца, увенчанного гирляндами цветов. Двенадцать эонов, также покрытых цветами, стоят перед ним, осыпая цветами отца. Эти двенадцать его великих сыновей, как их иначе называют, размещаются таким образом, что в каждой небесной области находятся три бога, таким образом четырежды три = двенадцать. И здесь снова мы видим четверичную схему! Животворное дыхание проносится по небесным равнинам, где сладкий нектар течет в вечность (Contra Faustum XV; Μ 692, Μ 730).

Яркую противоположность миру и спокойствию царства света представляет состояние, в котором пребывает царство тьмы. Жители мира материи бьются друг с другом, гонят друг друга, носятся по кругу в диком неистовстве. В этом круговороте обитатели тьмы однажды достигают верхнего предела, где тьма граничит со светом. Когда князь тьмы и его воинство взглянули на мир света, их охватила непреодолимая страсть к этому прекрасному и великолепному царству. Они прекратили свою междоусобицу и сошлись на совет, размышляя, как им причаститься свету, как им смешаться со светом. Они приготовились к нападению и снизу ворвались в царство света, которое тем самым претерпело опасное сотрясение.

Чтобы защитить себя и свое царство, Царь и Отец света должен был теперь выйти из своего величественного «покоя в самом себе» и из полноты своей сущности. Он должен был перейти от созерцательного существования к существованию активному.

Еще Бауэр указывал на иранское происхождение мифического мотива битвы. Этот мотив особенно отчетливо обнаруживается в пехлевийских произведениях Бундахишн и Затспрам. Впрочем, составляющие элементы мифа являются исконно зерванитскими. Высший Бог есть первоначально двуполый Зерван, который при творении выполнял работу как отца, так и матери, pitarпh ut mвtarпh, как говорится в тексте. Рассказывают, как Ахриман, бродивший в мире тьмы, однажды натолкнулся на свет и стал смотреть на него. Вместе с созданным им воинством демонов тьмы он врывается снизу в мир света. Этот мотив войны между тем гораздо древнее, чем — впрочем, очень поздняя — письменная фиксация упомянутых двух произведений. Плутарх, который передает заметки, собранные писателем Феопомпом, рассказывает, как Ахриман и его демоны напали на верхний мир, из-за чего произошло «смешение» добра со злом. По зерванитским представлениям, которые приведены в средне-иранском ученом тексте «Меног-и-Храт», мир имеет форму яйца. Эту форму высшего мира упоминает и Плутарх (De Iside et Osirise, Kap. 46–47).

Однако Бог, Высшая Сущность, — это только добро и поэтому он не способен на битву и сражение. Но что же ему делать, чтобы победить силу зла? Он «призывает» «Мать Жизни». Мани никогда не использует выражения вроде «создать», но всегда употребляет глагол «звать», сирийское: q'rа, выражение, которое в том же техническом значении использовали также мандеи. Имя «Мать Жизни» напоминает нам о том, что мы уже встречали имена Первая Жизнь, Вторая Жизнь и — вероятно, также — Третья Жизнь у «чистых», в том самом гностическом течении, из которого произошло манихейство. Собственно говоря, точная аналогия требовала бы также «Отца Жизни», однако его место было занято «Отцом Величия», как в сирийской письменной традиции называется Высшая Сущность. В этом случае мы усматриваем скрытые связи не только с месопотамскими представлениями, в которых «Жизнь» играет центральную роль, но и с иранской традицией, в которой «Поэтические проповеди» Заратустры говорят о «Первой Жизни» в довольно таинственных выражениях (Yasna 30,4; 33,1; 43,5; 48,6). В чисто теологическом отношении Мать Жизни соответствует в зерванитской системе стоящему рядом с Зерваном женскому божеству, вероятно, по имени Хвашизаг, за которой, скорее всего, скрывается великая богиня Анахита.

После того как Мать Жизни была «вызвана» к существованию, она, со своей стороны, «вызывает» Первочеловека, по-сирийски: nдSд qadmвyв, выражение, которое буквально означает «Первый Человек». В иранской традиции он зовется Ормазд, сын четвероликого бога (= Зерван).

Если мы посмотрим на триаду: Отец Величия, Мать Жизни и Первочеловек, мы сразу же увидим, что здесь представлены отец, мать и сын. Эту триаду мы встречаем не только в ближневосточной религии в целом, но и отдельно в сирийской Песне о жемчужине, в которой сын-спаситель изображается как юноша, юный князь. Он является изображением манихейского спасителя в его символическом виде «ребенка» или юноши. Средне-иранские тексты также говорят о «нежном сыне», nдzug zдdag, или, с парфянским замствованием из индийского, о «ребенке», kumвr.

Одно стихотворение из коптских псалмов подчеркивает предназначение спасителя в первую очередь как рыцаря-бойца и рассматривает его главным образом как победителя, который одерживает триумф над силами зла благодаря своей бесстрашной борьбе. При этом в его сущности присутствует и другая сторона, а именно аспект страдания. Ибо Первочеловек-Спаситель достигает победы только после того, как терпит мнимое поражение.

Первочеловек облачается в свои доспехи и выступает, чтобы дать бой воинству материи, тьмы и злобы. Его вооружение состоит из пяти светлых элементов, которые, взятые вместе, составляют не только его вооружение, но и его собственную сущность, его собственное «Я», его «душу». Поэтому символически их можно назвать его пятью «сыновьями». С помощью различных символов пытаются выразить соотношение, которое сложно, да и вовсе невозможно логически прояснить в рациональной форме. Эти светлые элементы по-сирийски: zlwвnк, суть эфир, ветер, свет, вода и огонь.

Между тем Первочеловек терпит поражение от князя тьмы и его войска, при этом лишаясь своего оружия. Или, в другом символическом представлении: пять его сыновей поглощаются демонами.

Однако это поражение является предпосылкой победы. И бо п ораже н ие, та к с казать, расс матр и ваетс я как добровольное. Итак, Первочеловек по своей воле снизошел в мир тьмы и материи и позволил ему поглотить свои светлые элементы. Его намерением было тем самым стать для материи смертоносным ядом: тьма поглощает светлые элементы и, таким образом, принимает в себя субстанцию, которая в сущностном плане абсолютно отлична от ее собственной и которую по этой причине она не может вынести. Используются и другие метафорические описания. Подобно тому, как военачальник жертвует наступающему врагу передовой отряд или авангард, чтобы спасти основные силы, то же происходит и в этом случае. Или другая метафора, на сей раз из пастушьей жизни: пастух отдает волку одну овцу, чтобы не потерять всего стада. Именно таким образом Первочеловек принес в жертву демонам тьмы свою душу, позволив тьме поглотить пять его сыновей.

Однако из-за этого удар был для него не менее страшен. Псалмы и гимны постоянно возвращаются к ужасному положению, в котором находился Первочеловек после своего поражения. Он лежал в глубоком рву, далеко внизу в бездне материи, лишенный светлого облачения, оглушенный ударом. Он скован, и дикие звери вместе с ужасными демонами окружают его, готовые его поглотить.

Тогда Первочеловек пробуждается и направляет своему отцу мольбу, которая повторяется семь раз:

Отец Величия тогда «призывает» второе творение: Друга Света, который «призывает» Великого Зодчего (Bдn rabbд), который «призывает» Духа Живого.

Дух Живой вместе со своими пятью сыновьями, которых он призвал в свою очередь, отправляется к границе тьмы. Оттуда он ниспосылает пронзительный зов плененному Первочеловеку, который, со своей стороны, испускает зов в ответ. Этот зов и этот ответ рассматриваются как две божественные эманации, «Зов» и «Ответ», или правильнее: Вызываемое и Отвечаемое. Они известны под их средне-иранскими обозначениями Xrцstag и Padvдxtag (по-сирийски: qaryаn 'anyд). Они объединяются друге другом и восходят к Матери Жизни и Духу Живому.

Диалог, который разворачивается между Зовом и Ответом, имеет большое значение, так как он представляет собой прототип для ситуации спасения, который повторяется каждый раз: душа здесь внизу на земле возвышает голос, посылая зов об избавлении, и получает спасительный ответ. Сирийский автор Феодор бар Конай сохранил для потомства собственные слова Мани. Небольшой поэтический фрагмент и по сей день хранит слова самого основателя манихейства, сам Мани говорит с нами в этих стихах:

Приветствие Духа Живого подчеркивает противопоставление нынешнего положения Первочеловека и его настоящего происхождения и предназначения. Первый, тревожный вопрос Первочеловекасноваотносится кего роду, сыновьям света: была ли его жертва напрасной или же они спасены?

2. Возвращение Первочеловека

Дух Живой, сопровождаемый Матерью Жизни, протягивает Первочеловеку свою десницу, за которую тот хватается. Таким образом он вытягивает Первочеловека из глубины мира тьмы. Вместе с Матерью Жизни и Духом Живым он постепенно поднимается, восстает как победоносный свет из тьмы, пока не возвращается в светлый рай, свою небесную родину, где находится его род.

Это возвращение в манихейской традиции изображается еще и по-иному. В одном гимне на парфянском языке говорится:

К сожалению, дальше в тексте следует большой пропуск, где, скорее всего, описывалосьосвобождение Первочеловека. Далее следует обращенное к Первочеловеку воззвание собрать свои утраченные светлые элементы:

Очевидно, что вся ситуация тождественна тому, что происходит и в Песне о жемчужине', но здесь мы переживаем также радость возвращения, когда молодой сын воссоединяется со своей матерью. Бросается в глаза чрезвычайно патетическое, чувствительное описание: юноша, бесстрашно идущий в бой, сверкающий юный герой в блестящем вооружении, неожиданное поражение и его горечь, оглушительный удар, страшное пробуждение, когда ему становится ясен весь ужас положения, отчаянный зов о помощи, тревога за ужасную участь своей небесной родины, которая угрожает ей, прибытие спасителя, краткий, но трогательный диалог между спасителем и спасенным, возвращение, завершающееся выразительной сценой, когда мать обнимает и целует своего единственного сына, которого, как она думала, потеряла навеки. Всю полноту переживаний, связанную с этими драматически сменяющимися сценами, ее поразительно захватывающее воздействие на слушателя мы должны постоянно иметь в виду, если мы захотим понять, каким образом манихейские гимны обращались к сердцам верующих.

Тема страдания и спасения Первочеловека является лейтмотивом манихейского мифа. Первочеловек — спаситель, но сам нуждается в спасении. Это гностическая догма «спасенного спасителя». Для обозначения активного начала Спасителя, направленного на спасение «мира света», манихейство использует выражения: Vahman vazurg (ср. — перс.) и Manvahmлd vazurg (ср, — парф.), «Великий Нус». Это представление о Великом Нусе берет свои истоки в древне-иранской религии, и уже в Гате Заратустры мы частично встречаем те же самые мысли, что и у Мани. Эта спекуляция уходит корнями еще в индоиранскую эпоху, так как она вновь появляется в индийских текстах Упанишад, а именно, в знаменитой мистике атман-брахмана. Выражение «Великий Нус» всплывает и в коптских Главах.

Из-за того, что силы тьмы поглотили частицы света, возникает, как уже было сказано, смешение. После нападения тьмы царит состояние смешения. И здесь мы тоже встречаем древний иранский термин. «Смешение», в зороастрийских текстах на средне-персидском языке: gumлCiSn, обозначает состояние, когда добро и зло перемешаны друг с другом, точно так же, как в средне-иранских манихейских текстах, где смешение обозначается как gumлCiSn или вmкCiвn. Само представление о смешении света и тьмы, разумной и материальной сферы, является, естественно, древнеиранским наследством в манихействе.

Конечно, есть в иранской народной религии и представление о страдающем боге. Под народной религией мы здесь понимаем такие варианты иранской религии, которые нельзя свести к учению Заратустры. Однако в типичном случае мы находим слабые следы этих мотивов только на окраинах территории распространения иранской культуры, а именно в Армении. Здесь в народных верованиях в скованном и страдающем облике выступает Артавазд — чисто иранское имя. Однако мы очень мало знаем о сущности этого персонажа. Кроме того, народные верования совсем не то же самое, что религия, хотя в данном случае тоже весьма вероятно, что мы действительно столкнулись в древних армянских народных сказаниях с реликтом мифа.

Напротив, крайне патетический вид, который в манихействе приобрел мотив страдающего бога, по всей видимости, следует объяснять влиянием месопотамской религии Таммуза, влиянием, к которому мы еще вернемся позже. С другой стороны, неоспоримо и то, что определенные предпосылки присутствовали также и в иранской религии.

3. Спасение светлых элементов

В ходе мирового развития случилось так, что сам Первочеловек был спасен, а его светлые элементы все еще оставались поглощены тьмой. Таким образом, «Я» Первочеловека, его «душа» все еще была загрязнена и скована. Поэтому ее нужно было освободить и вернуть в мир света. Эту работу и выполняет Дух Живой. В иранской традиции он между тем зовется Миръяздом, «Богом Митрой», а в некоторых греческих источниках «демиургом», совершенно подходящим именем, так как именно он, собственно говоря, является творцом видимой вселенной. Он карает князей-демонов, которые носят имя «архонтов», сдирает с них кожу и изготовляет из нее небо, из их костей он делает горы, а из их плоти и экскрементов землю.

Универсум охватывает десять небес и восемь земных кругов. Один из сыновей Духа Живого, «Святодержец» (по-сирийски: Sаfet zпwв, по-латыни: Splenditenens) высоко наверху держит небеса, в то время как другой, «Омофор» (по-сирийски: sakkдlд, по-латыни: Atlas) несет на своих плечах восемь земных кругов.

Теперь Дух Живой начинает труд освобождения. Он собирает частицы света, оставшиеся незагрязненными, и делает из них Солнце и Луну, два корабля света, как их называют. Те же части, которые были загрязнены, хотя бы даже в малой степени, делаются звездами.

Эти представления, как известно уже с давних пор, восходят к иранской мифической космологии. Планеты злы, поэтому пять дней недели становятся злыми и только два дня, воскресенье и понедельник, благими.

Третью часть составляют прочие частицы, которые больше всего пострадали от соприкосновения с тьмой. Чтобы вновь обрести эту часть, необходима сложная последовательность действий: Отец Величия приступает к новой эманации, в которой важнейшей фигурой является Третий Посланник. (По-сирийски: “izgaddд, посланник, по-латыни: tertius legatus, в иранской традиции иногда носит имя Митры.) Третий Посланник становится отцом двенадцати светлых дев, проявляющихся в качестве двенадцати знаков зодиака. (Об исключительно астрологическом понимании зодиака ср. ниже с. 108–109).

Разрабатывается исполненный смысла механизм. Гигантское космическое колесо, Sphaira, подобное водяному колесу, зачерпывает частицы света, поднимая их к луне и солнцу. В первой половине месяца спасенные частицы света восходят в колонне света к луне. Она называется «колонной великолепия». Луна наполняется светлыми частицами, набухает и становится полной луной. В течение второй половины месяца светлые частицы отправляются дальше к солнцу и оттуда переносятся в рай света. За этими — с точки зрения современной науки — чрезвычайно наивными представлениями скрываются древние индоиранские идеи об очищении человеческой души путем ее восхождения к лунной и солнечной сферам. Представление о колонне света, которая возвышается от земли до неба и состоит из поднимающихся светлых частиц, есть всего лишь древняя идея о Млечном Пути, который состоит из душ умерших, непрестанно поднимающихся к сфере Полярной звезды. В эпоху поздней античности эти мифологические воззрения господствовали в любой эсхатологии. Мани в данном случае заимствует материал, который был общим достоянием в античности и который происходит с Ближнего Востока и Ирана.

4. Миф о «соблазнении архонтов»

Здесь мы встречаем еще один мифологический мотив, который должен был показаться особенно отвратительным христианским отцам церкви. Это так называемое «соблазнение архонтов». Дело в том, что Третий Посланник плывет в своем светлом корабле, луне, по небесному'своду и показывается скованным демоническим силам, открывая мужским архонтам свою женскую сущность в лучащейся светом, обнаженной красоте, как явление девы света (средне-персидское kanоgrфSn). С другой стороны, женским демонам Третий Посланник является в образе солнца как обнаженный, сияющий юноша. Таким образом, это божество представляется двуполым.

Это приводит к желаемому результату. В мощном сексуальном возбуждении мужские архонты отдают свои частицы света в виде спермы, которая падает на землю. Из орошенной земли вырастают растения. В результате они содержат высокий процент света, и это следует сразу же подчеркнуть. Женские демоны, которые были беременны уже по самой своей сущности, преждевременно отторгают плод, когда они видят красоту Посланника. Выброшенные на землю, эти уродцы поедают почки деревьев и таким образом достигают того, что имплантируют присутствующие там частицы света.

Итак, согласно этим представлениям, получается, что светлые частицы, еще присутствующие в материи, находятся частью в мире растений, частью в отпрысках демонических сил.

Прежде чем продолжить рассмотрение системы Мани, мы хотим, чтобы лучше понять этот мотив, бросить взгляд на миф, который стоит за «соблазнением архонтов».

В средне-иранских текстах Третий Посланник попарфянски зовется: Narлsafyazd и по-средне-персидски: Narлsahyazd. Эти формы являются абсолютно точными средне-иранскими, западными языковыми соответствиями авестийскому Naryasaha, в книжном пехлеви (как ученое слово): Nлryфsang.

В описаниях зороастрийской религии, которыми мы располагаем благодаря Феодору бар Конай, до нас дошел мифологический фрагмент, в котором речь идет именно о боге Нарсе: когда Ормазд дал праведникам жен, они сбежали и предались Сатане (то есть Ахриману). Когда Ормазд даровал праведникам покой и счастье, Сатана (Ахриман) также дал счастье женщинам. Сатана (Ахриман) дал женщинам разрешение пожелать всего, что им угодно; но Ормазд испугался, что они потребуют связи с праведниками. Поэтому он создал бога Нарсе, 15-летнего юношу (в Иране это идеальный возраст), чтобы женщины увидели его и возжелали и потребовали его от Сатаны. Женщины воздели свои руки к Сатане (Ахриману) и сказали ему: «Сатана, наш отец, дай нам в дар бога Нарсе!»

Позже мы вернемся к этическому аспекту этого мифологического рассказа, когда мы будем рассматривать взгляды Мани на сексуальную жизнь. Здесь же речь идет только об определении возможных соответствий с манихейским мифом. Нарсе — хотя он понимается здесь не как андрогенный, а как мужской персонаж — выставляется добрым божеством напоказ перед женскими существами, мыслимыми как злые (они противопоставляются праведникам!). Праведников защищает Ормазд, женщин, напротив, Ахриман. Нарсе показывается перед женщинами нагим, чтобы возбудить в них похоть. Они охвачены страстным желанием и хотят соединиться с ним.

Различия настолько же очевидны, сколь и совпадения, и подчеркивать их особо вовсе не обязательно. Путем сравнения с соответствующим местом из Бундахишна стало возможно реконструировать первоначальный иранский миф и определить его как зерванитский. Правда, мы еще не знаем, изменил ли Мани детали зерванитского мифа и ввел его в свою систему лично или уже в зерванизме присутствовала трактовка, соответствовавшая манихейскому типу. В любом случае тема «соблазнение архонтов» приводит нас к тому же источнику, который мы уже неоднократно встречали, аименно к зерванитской религии.

Вовсе не удивительно, что манихейский миф устанавливает своеобразную связь между частицами света и спермой. И в этом случае Мани также исходит из воззрений, господствовавших в его время. Древнегреческие медицинские школы считали, что сперма, выходящая из спинного мозга, является огненным флюидом: pneuma. За этими медицинскими спекуляциями стоит мифологическое представление, которое мы также встречаем в индоиранской культуре. Предпосылкой всех подобных теорий является то, что высший элемент в человеческом теле есть огонь. Человек как микрокосм создан, как и весь космос, из огня, воздуха, воды и земли. Душа есть огненное дыхание, anima inflammata, по Цицерону (Disput. Tuscul. 142). Сперма является огненной субстанцией и, как уже было сказано, рассматривается как pneuma. Солнце, луна и звезды также состоят из огнеподобной субстанции. Оттуда происходит высшее Я человека и туда оно возвращается.

Нелегко сказать, заимствовал ли Мани эти представления через иранское или эллинистическое посредство. Вероятно, эти теории были хорошо известны гностикам из Харрана, которые много занимались медицинской теорией и практикой. Однако следует также предположить, что они вообще были широко распространены в Месопотамии и принесены туда иранскими и индийскими врачами. В этом случае Мани, как всегда, является сыном своего времени.