Мани и манихейство

1. На западе

Самое позднее в конце жизни Мани манихейство достигло окрестностей Иордана; ибо в 274 году сообщается, что один ветеран по имени Акуас принес манихейское учение из Месопотамии в Элевтерополис (Epi- phanius, Panarion LXVI 1). Епифаний, кроме того, утверждает, что Мани сам посылал учеников в Иерусалим, чтобы купить христианские книги, которые — после некоторой переработки — были включены в состав собственных писаний Мани (Panarion LXVI 5). Епифаний добавляет, что Фома, апостол Мани, проповедовал манихейское учение в Иудее (Panarion LXVI 5, 3f.). Также мы узнаем, что Мани отправил своих учеников Фому в Сирию, а Герму в Египет. Позднее, по нашим сведениям, Фома также прибыл в Египет (Acta Archelai, Kap. LXIV).

Известно, что манихейство уже к 261 году распространилось в Египте. Дело в том, что этой первой миссией руководил епископ Адда, который в изобилии располагал книгами, предназначенными для широкой пропаганды учения (ср. выше с. 59–60). В нашем распоряжении имеется заметка философа Александра из Ликополя, в которой говорится, что первым манихеем, который пришел «к нам», был некий Пап. Только после него пришел Фома и «некоторые другие после них» (Contra Manichaei opin., Kap. 2). Можно предположить, что, когда Александр писал свое полемическое сочинение против манихеев, т. е. около 300 г. н. э., в Египте, где проживал Александр, уже было довольно большое количество последователей Мани. Ибо иначе не было бы необходимости его писать.

Из Египта манихейство распространилось в Северную Африку и Испанию, из Сирии через Малую Азию в Грецию, Иллирию, Италию и Галлию. Впрочем, вполне вероятно, что в западные провинции, Галлию и Испанию, манихейская миссия проникла как северным, так и южным путем. Здесь, на западе, где манихейские миссионеры пропагандировали свое учение в пределах Римской империи, манихейству пришлось уже с самого начала столкнуться с сильнейшим сопротивлением не только со стороны христианской церкви, которая видела в религии Мани опасного соперника, но и со стороны римской государственной власти. Император Диоклетиан в 297 году выпустил свой знаменитый эдикт против манихеев, направленный проконсулу Африки, Юлиану. Император почувствовал, что манихеи, как новое и нежданное чудовище, порожденное враждебным римлянам персидским народом, ворвались в ойкумену и творят там многие преступления. Они подрывают основы спокойного общежития, и следует опасаться, что они попытаются с помощью своих отвратительных обычаев и безумных законов персов, как ужасным ядом, заразитьлюдей более невинной природы, спокойный римский народ, и даже всю ойкумену. Поэтому Диоклетиан предписывает чрезвычайные меры: предводители и сочинители должны быть сожжены вместе с их писаниями, сподвижники наказаны лишением жизни, а их собственность конфискована в пользу государства.

Так как Диоклетиан из-за войны с царем Нарсесом живо воспринимал политико-военное противостояние с сасанидским Ираном, высказанная им позиция вполне объяснима, исходя уже из общих военных и политических соображений, ибо он явственно рассматривал манихейство как «секту», происходящую из Ирана. При этом представляется нелишним обратить внимание на то, что римской стороной с чрезвычайной ясностью был распознан иранский характер системы Мани. Манихейство в действительности всегда рассматривалось на западе как персидское религиозное учение, как религия персов, постоянно враждующих с Римом, adversaria nobis gens путы (враги нашего рода), по выражению Диоклетиана. Таким образом, уже одно иранское происхождение делало новую религию опасной для спокойствия империи. Характерно и несколько странно то, что император беспощадно карал манихеев за maleficium, то есть за колдовство.

Однако к этому добавляется еще одно особое обстоятельство. Дело в том, что в 297 году Египет находился в состоянии восстания против Рима, и вполне можно предположить, что к этому восстанию, используя экономические трудности, население подстрекали проживавшие там манихеи. Нужно заметить, что, вероятнее всего, манихеи спланировали свои действия, согласовав их с сасанидским царем Нарсесом, правившим с 293 г. Этот царь известен в манихейской традиции как яростный гонитель манихейской религии. Одновременно в качестве защитника преследуемых манихеев упоминается арабский князь Амр ибн Ади, царь Хиры, правивший приблизительно с 270 по 300 гг. н. э. Послом Амра к Нарсесу называют ученика Мани Инная. Если манихеи после 293 года активно содействовали восстанию в Египте, должно быть, между Нарсесом и их братьями по вере в сасанидском государстве состоялось примирение. Могли Амр быть посредником в этом примирении с Нарсесом? И была ли ценой этого манихейская пропаганда восстания в Египте? Это вопросы, на которые мы еще не можем дать ответа.

Однако и со стороны христианской церкви манихейство натолкнулось на горячее сопротивление. В начале христианская церковь вынуждена была ограничиться ведением борьбы в основном духовным оружием. От этого борьба была не менее ожесточенной и велась с применением всех мыслимых средств.

О своеобразной истории манихейской миссии на западе нам рассказывают лишь описания ее противников. Однако их вполне достаточно, чтобы дать нам возможность взглянуть на то, как к тому времени складывались отношения между отличными друг от друга религиозными воззрениями.

Действие происходит в Палестине приблизительно в 375 г. н. э. Это время после неудачи анти-христианской акции, которую предпринял Юлиан Отступник, и поэтому христианство занимает сильную, так сказать, «официальную» позицию. Свидетелем выступает Марк Диакон, который в своем жизнеописании святого Порфирия из Газы предоставляет нам описание манихейской миссии в Газе. «Примерно в это время прибыла, чтобы жить в городе, одна женщина из Антиохии, по имени Юлия, которая придерживалась мерзостной ереси так называемых манихеев. И в убеждении, что многие люди очень плохо просвещены и не укреплены в святой вере, она действовала скрытным образом и губила их, околдовывая их своим учением, а еще более денежными подарками. Ибо она, принесшая безбожную ересь, была не в состоянии приобретать сторонников иначе, как денежными подарками. Ибо для тех, кто обладает разумом, их учение преисполнено всевозможной клеветой, и проклятиями, и бабьими сказками, которые соблазняют безумный женский пол и инфантильных мужчин, слабых разумом и духом. Ибо из различных ересей и воззрений у греков создали они эту их дурную веру, желая злобой и хитростью привлечь к себе всех людей. Ибо чтобы понравиться грекам, говорят они, что есть много богов и одновременно принимают гороскопы и предсказания судьбы, и мудрость о звездах, чтобы иметь возможность грешить без страха, считая, что свершение грехов лежит не в нас, но происходит из необходимости судьбы.

Но они признают и Христа; ибо они говорят, что он внешне был человеком; и сами они внешне называются христианами.

Однако, как было упомянуто выше, когда та несущая заразу женщина прибыла в город, некоторые лица были введены в заблуждение ее лживыми рассказами. Но через несколько дней, когда святой Порфирий был извещен неким верующим, послал он за ней и расспросил ее, кто она и откуда, и какую веру имеет. И она признала как свою родину, так и то, что она принадлежит к манихеям. И, когда стоявшие вокруг нее возмутились гневом — ибо при нем было несколько благочестивых мужей, — воззвал святой муж к ним, чтобы они не возмущались, но с терпением увещевали ее первый и второй раз, следуя словам святого апостола (ср. Тит 3, 10). Затем сказал он женщине: “Отрекись, сестра, от этой дурной веры, ибо она от Сатаны!” Но она ответила: “Говори и слушай, и либо убеди, либо убедись!” И благословенный муж сказал: “Подготовься к завтрашнему дню и вновь явись сюда!” Тогда простилась она и удалилась.

Но после того как благословенный муж попостился и много молился Христу, чтобы он дал ему сил посрамить дьявола, подготовился он к следующему дню и призвал нескольких людей из благочестивых как священников, так и мирян, послушать диспут между ним и этой женщиной.

И наутро явилась женщина в сопровождении двух мужчин и такого же количества женщин: они выглядели молодыми и красивыми, и лица всех их были бледны;

Юлия между тем была уже в годах. И было их поведение скромно, а приемы кротки, но — как сказано — внешне были они агнцами, а внутренне яростными волками и ядовитыми тварями, ибо лицемерие во всех их речах и делах. И, держа в руках святые Евангелия и приложив крест к своему рту, пригласил их святой объяснить свою веру, и они начали говорить. И брат Корнелий, диакон, который искусно владел системой скорописи Эннома, по приказу благословеннейшего епископа отмечал все, что было сказано в диспуте, в то время как я и брат Бароха напоминали ему».

К сожалению, Марк не передает содержания манихейского учения. Он извиняет себя тем, что оно чересчур обширно; однако вполне можно предположить, что он, как и большинство христианских авторов, преднамеренно опустил описание манихейских воззрений, опасаясь, что дуалистические идеи приглянутся некоторым читателям. Вместо этого Марк продолжает свой рассказ: «И когда она в течение многих часов говорила многие бессмысленные вещи и возводила обычную клевету на Господа и Бога Всего, воспламенился святой Порфирий божественным пылом, когда он увидел, как Его, который заключает в себе все вещи как видимые, так и невидимые, поносит женщина, одержимая дьяволом и покорная его воле, и сказал он свой приговор ей в таких словах:

Бог, который сотворил все вещи, который единственный вечный, которому нет ни начала, ни конца, который прославлен в Троице,

он ударит твой язык и замкнет твои уста,

так чтобы ты не могла говорить дурные вещи!

И одновременно с приговором пришло наказание; ибо Юлия начала дрожать и меняться в лице, и определенное время, застыв как бы в трансе, она не говорила, но пребывала без речи и движения, с глазами, открытыми и устремленными на святейшего епископа. Но бывшие с ней, узрев, от чего она страдает, были весьма напуганы и пытались пробудить ее дух и пели ей в уши заклинания, но не произошло от этого ни речи, ни понимания. И после того как она некоторое время пробыла в оцепенении, дух покинул ее, и она удалилась во тьму, которую она почитала, считая за свет». Епископ Порфирий позволил подобающим образом похоронить старую женщину. Марк говорит, что «он был исключительно участлив»!

Затем наступил черед сопровождавших Юлию. Они признали свое заблуждение. Говорится: «Но святой муж повелел им проклясть Мани, родоначальника их ереси, по имени которого они зовутся манихеями, и после того как он много дней наставлял их, он принял их в святую католическую церковь» (Марк Диакон, Житие Порфирия, §§ 86–91).

2. Полемика между христианами и манихеями

Впечатление от тяжелых условий, в которых существовала манихейская миссия, усиливается, если мы обратим наше внимание на время, когда христианская церковь полностью завоевала римское государство и христианство стало единственной официально признанной религией. Публичные диспуты, которые христиане в разное время проводили с манихеями, протекали, конечно, несколько иным образом, чем диспут несчастной Юлии со святым Порфирием, однако давление, оказываемое на манихейство, возможно, было еще сильнее. И на самом деле, в Африке произошло крайне неприятное столкновение между представителями манихейской религии и епископом Гиппона, Августином, перешедшим в христианство как раз из манихейства. Здесь следует в особенности упомянуть его дискуссии с манихеями Фортунатом и Феликсом. В этих публичных диспутах, конечно, положение представителей манихейской точки зрения было нелегким. Ведь они репрезентировали религию, в догмах и ритуалах которой не содержалось ничего христианского и которая, несмотря на это, выдавала себя за истинное христианство. Естественно, для христиан было довольно легко опровергнуть это дерзкое утверждение. Мы зашли бы слишком далеко, если бы стали рассказывать обо всех вопросах, затрагивавшихся на этих переговорах, но мы все же намерены более внимательно остановиться на некоторых принципиальных проблемах. Проще всего это будет сделать, если мы будем отталкиваться отличных предпосылок их великого противника.

Можно спросить себя, что в манихейской религии привлекло интерес Августина и заставило его принять это учение? Считать, что это была неоспоримая сила дуалистического воззрения, значит совершенно заблуждаться. Нет, по его собственному свидетельству, Августина приковало то, что манихейство, по всей видимости, предлагало всеобъемлющее объяснение мироустройства, пыталось дать всем явлениям, на первый взгляд, рациональное объяснение. Именно это соположение религии и науки, эта теософия была тем, что прежде всего импонировало молодому африканскому ритору и привлекало его. Он сам говорит о том, что стал жертвой таких людей только по причине того, что они утверждали, будто они могут «устранить наводящий ужас авторитет и с помощью чудесного и простого рассудка привести к Богу и освободить от всех заблуждений тех, кто пожелает слушать их». Ибо, говорит он, какая иная причина могла бы подвигнуть его на то, чтобы почти 9 лет презирать религию, внушенную ему еще вдетстве родителями, чтобы следовать за этими людьми и ревностно повиноваться им, если не то, что они утверждали, будто христиане подпали под власть заблуждения и требуют веры до разума, они же сами, напротив, не придерживаются никакого положения веры, прежде не обсудив его истинность и не дав ему толкования (De utilitate credendi, Kap. 1). И в другом месте он утверждает о манихеях, что они якобы обещали тем, кто присоединялся к ним, что они могут дать разумное объяснение запутаннейшим вещам и что больше всего они осуждали католическое учение потому, что оно предписывало приходящим к нему прежде всего верить. Они же, напротив, похвалялись, что не налагают ярма веры, не открыв до того источника познания.

Апологеты христианства ко времени Августина в качестве оснований доказательства истинности и божественности христианства называют прежде всего две вещи: чудеса и пророчества. Однако манихеи усматривали в этом лишь знак того, что христианство само сомневается во внутренней силе своей истины. Правда, манихеи не оспаривали реальности чудес Иисуса; однако, так как, по их воззрениям, Иисус не был настоящим человеком, а обладал только видимостью плоти, его чудеса могли быть тоже лишь видимостью; у них не было внутренней реальности, хотя манихеи соглашались признать внешнюю. Пророчествам они опять- таки не придавали совершенно никакого значения. Они не соглашались с тем, что Ветхий Завет, даже если он и содержит свершившиеся пророчества об Иисусе, может служить доказательством для христианской веры. Подобной ценностью Ветхий Завет может обладать только для тех, кто перешел в христианство из иудаизма. Точно таким же образом и предсказания Сивиллы, Гермеса Трисмегиста или Орфея могли обладать ценностью для тех, кто обратился в христианство из язычества.

Однако и Новый Завет принимался манихеями не безоговорочно. Мани фактически продолжает критику Нового Завета, начатую Маркионом, только проводит ее еще беспощаднее. То, что в Новом Завете соответствовало манихейскому дуализму, само собой разумеется, причислялось к истинным частям христианского учения. Чтобы узаконить положения своего собственного учения, манихеи охотно взяли за исходную точку слова апостола Павла о противоположности духа и плоти. Во всех высказываниях, противоречащих учению Мани, они видели лишь искажение первоначального христианства. По поводу этого мнимого искажения книг христианского канона манихей Фауст применяет притчу Иисуса о сорняках, посеянных ночным врагом — noctivagus quidam seminator: «В писаниях Нового Завета много сорняков, и потому долг истинного христианина — без страха произвести очистительное разделение между тем, что сеется днем добры м сеятелем, и тем, что сеется ночью злым» (Contra Faustum XVIII 3).

Это отношение к новозаветным текстам манихеи оправдывают различными способами.

Во-первых, они уверяют, что делают в отношении Нового Завета то же самое, что позволяют себе сами христиане в отношении Ветхого Завета. Христиане также верят не всему, что написано в Ветхом Завете, несмотря на то, что они признают его авторитет. Тогда почему манихеям не дозволено придерживаться чистейшего содержания Нового Завета?

Во-вторых, манихеи считали, что новозаветные писания вовсе не произведения первых учеников Иисуса или что хотя они и были написаны ими, но позднее подверглись переработке иудаизировавших их писателей и поэтому подлежат упоминавшейся здесь нами суровой критике. В целом писания Нового Завета подделаны и подменены. Напротив, Послания Павла критикуются очень мягко, и в этом отношении манихеи также выступают в качестве истинных наследников Маркиона.

Таким образом, ведущим принципом должно быть определение подделок, направленных на то, чтобы смешать чистое учение Евангелия с воззрениями иудейской религии. При этом вычленении критерием, естественно, служило манихейское дуалистическое противопоставление духа и материи, света и тьмы, добра и зла.

Поэтому решающим вопросом является: На какие рациональные основания могли ссылаться манихеи, чтобы показать, что учение Мани, используемое в качестве критерия, действительно является истинным откровением, единственным разумным учением? «Что за свидетельства, — спрашивает Августин, — привел он (Мани) вам в качестве подтверждения своей миссии? И собственное имя Христа — почему он присвоил его себе, почему он узурпировал его, он, который запретил вам верить еврейским пророкам? Чтобы ему нельзя было сказать: Ты лжешь! он должен был сослаться перед вами на других пророков, которые предсказали явление Христа согласно с его утверждением» (Contra FaustumXIII 4).

Августин, таким образом, совершенно логично возражает, что если Мани отвергает ветхозаветные свидетельства о Христе как о мессии, что же он поставит на место Ветхого Завета в качестве подтверждения авторитета Христа и тем самым своего собственного авторитета в качестве апостола Христа?

Манихеи могли ссылаться лишь на авторитет Мани,

и, по всей видимости, сам Учитель не приводил в свою поддержку никаких внешних свидетельств. Как мы уже видели (выше с. 68), он ссылается перед царем Бахрамом на возвещенное ему откровение. Однако почему кто-либо должен был верить, что возвещенное Мани учение является непосредственным божественным откровением? Очевидно, потому что это учение должно убеждать своей собственной внутренней силой! Его правдоподобие должно быть ясно и очевидно каждому сыну света. К этому добавляется в качестве подтверждающего основания упомянутое Мани обстоятельство, что ни один из прежних основателей религий не создал писаний именно в духе Мани. Но и это основание приемлемо только для тех, кто уже поверил в учение Мани. Действительно, ни Мани, ни его приверженцы не могут привести рационального основания, точно так же, как и внешнего свидетельства. Там, где их религия подвергается критике с рациональных позиций, манихеи остаются совершенно беспомощными. По крайней мере это однозначно вытекает из полемики Августина. Совершенно естественно, что религия, основывающаяся на откровении, не представляет собой никакого рационального учения, истинность которого могла бы быть доказана логически.

Итак, у манихейских теологов не было никаких перспектив на успех в дискуссиях со сколько-нибудь подкованным в логической аргументации мыслителем, таким как Августин. В противоположность манихейству Августин кажется нам почти что рационально мыслящим философом — каковым он отчасти был в действительности. Вероятно, эта слабость манихейства в спорах с философски образованными христианскими теологами способствовала снижению его влияния в образованной среде и тем самым сделала его на западе беспомощным. Правда, многих привлекала сила, присущая последовательному дуализму, но манихеи были не в состоянии философски развить дуалистическую концепцию.

3. На востоке

Манихейство достаточно рано достигло арабоязычных областей. В пограничном городе Хира, в южной Месопотамии, в точке соприкосновения сирийско-сасанидской и арабской культуры, в период между 293 и 300 г. н. э. мы обнаруживаем арабского правителя Амра, выступающего в роли защитника манихеев (ср. выше с. 176). По сообщению географа Ибн Руста, из Хиры манихейские миссионеры достигли Мекки. А от историка Ибн Кутайбы мы узнаем, что некоторые курайшиты якобы принесли из Хиры ересь. Также в проповеди Мухаммеда и прежде всего в его интерпретации откровения исследования смогли установить явственные отголоски манихейского учения. И все же вряд ли вероятно, что посланник Аллаха был лично знаком с манихейской религией.

В течение периода, последовавшего за первыми четырьмя халифами эпохи Омейядов, в арабских источниках царит полная тишина относительно манихеев, которые, очевидно, пользовались бестревожным покоем. В это время большое количество манихеев, бежавших в восточный Иран, вернулось в Месопотамию. Но положение совершенно изменилось, когда к власти пришли Аббасиды.

Дело втом, что с приходом Аббасидов в центральную область халифата, располагавшуюся в Месопотамии, пришла сасанидская практика управления. Неподалеку от древней столицы Селевкии-Ктесифона основывается новая столица, Багдад, «Божий Дар». Примечательно, что это персидское слово. Ибо теперь когда-то побежденный и почти полностью разграбленный Иран мстит за себя. Возрождение национального персидского духа начинается в IX веке в восточном Иране. Уже в VIII веке в Месопотамии переводчики и персидские писатели начали переводить часть шедевров мировой литературы с персидского языка на арабский. Теперь такие переводчики и писатели, как Ибн аль-Мукаффа и Башшар ибн-Бурд снова развивают бурную деятельность. При этом интересно, что почти все эти писатели персидского происхождения справедливо или несправедливо обвинялись в манихейских симпатиях. Их клеймили словами «дуалист» или «зиндик». В то время как первое слово понятно и без объяснений, второе нуждается в более подробном рассмотрении. Арабское слово zindпq — это персидское заимствование. Оно восходит к средне-иранскому слову zandпk и означает «приверженец занда», где zand означает особый вид религиозной традиции, а именно письменно фиксированной традиции магов из Шизы (ср. выше с. 57–58). Если манихеи обозначаются как зандики, в этом следует видеть характерное совпадение. Манихеев не только рассматривают как приверженцев особого, а именно еретического вида религиозной традиции — ибо, очевидно, это означает zandпk уже в сасанидскую эпоху, — но это обозначение связывает их также с религией магов, что в некотором смысле действительно соответствует положению вещей (ср. выше с. 61–62).

Персидские писатели, о которых мы говорили, возможно, в первую очередь ответственны за то, что писания Мани были переведены на новый мировой язык, арабский. По крайней мере Масуди сообщает, что Ибн аль-Мукаффа перевел на арабский довольно большое число сочинений Мани. В целом во времена Аббасидов мы имеем дело с цветущей арабоязычной литературой. Ученые, как аль-Бируни и аль-Надим — мы называем только пару имен, — вполне возможно, в своих превосходных сообщениях о Мани, его учении и его церкви опираются на аутентичные манихейские произведения на арабском языке.

Среди этих произведений мы прежде всего обнаруживаем труды самого апостола, из которых до нас дошли подробные и крайне ценные выдержки. Кроме того, существовал еще целый ряд других сочинений, названия которых сообщает нам в своем Фихристе аль-Надим. О большинстве из них мы знаем лишь их названия; однако в некоторых случаях мы можем составить какое-то мнение и о их содержании. Это в особенности относится к некой защите манихейского учения против ислама. Эта защита позднее подверглась нападению со стороны одного исламского теолога, и благодаря приведенным им выдержкам мы обладаем определенным представлением о содержании этого сочинения. К сожалению, исламский критик следует той же практике, что и его христианские коллеги: он довольствуется несколькими вырванными из контекста тезисами. Тон его полемики отличается грубостью, по сравнению с которой сегодняшняя религиозная дискуссия выглядит почти что вежливой. Язык чрезвычайно труден для понимания, и вполне возможно, что текст частично испорчен. Это крайне прискорбно, так как не может подлежать никакому сомнению, что этот текст сам по себе мог бы много дать для понимания манихейства в исламскую эпоху.

В этой связи мы хотим также упомянуть отчет, который дает о системе Мани мусульманский теолог и философ религии аль-Шахрастани. Здесь манихейское учение появляется перед нами в более «философской» форме. Без сомнения, в этом обличье манихейство могло показаться привлекательным многим мыслителям с дуалистическими симпатиями. На самом деле все выглядит таким образом, как будто манихейская религия во времена халифата более чем когда-либо прежде стремилась к тому, чтобы выступать в качестве всеобъемлющего мировоззрения, включив в себя также целый ряд научных и псевдо-научных дисциплин. Так, от Масуди мы узнаем, что манихеи с увлечением занимались медицинскими и астрологическими спекуляциями. В частности, мы можем указать на весьма своеобразные теории о развитии эмбриона в теле матери, за которыми мы можем проследить от пехлевийского компендиума «Бундахишн», посвященного манихеям, до исламских гностических сект.

Во времена Аббасидов манихеи столнулись с сильнейшим сопротивлением со стороны государственной власти. Величайшей жестокостью и нетерпимостью по отношению к манихеям в особенности выделяются правления аль-Махди (775–785 гг.) и аль-Муктадира (908–932 гг.). Чтобы проводить мероприятия против всех еретиков, в особенности против манихеев, был создан инквизиторский суд под руководством Великого инквизитора, Sahib al-zanдdiqah, властителя над зиндиками (перевод этого выражения можно варьировать по желанию). Он был уполномоченным, чьей обязанностью было вести дела зиндиков. То, что эта беспощадная мера против манихеев сыграла для них роковую роль, явствует из данных уже много раз упомянутого аль-Надима. В то время как он, по его словам, ко времени буидского эмира Муиза аль-Давли в Багдаде (945–967 гг.) лично был знаком с приблизительно 300 манихеями, к тому времени, когда он писал свою книгу, в живых в столице осталось едва ли пятеро (Фихрист, с. 337:26f.).

О преследованиях, направленных против приверженцев манихейства, рассказывают много мрачных, но много и веселых эпизодов. Так, уважаемого ученого и переводчика Ибн аль-Мукаффу ожидал ужасный конец: правитель провинции, который был его личным врагом, приказал сжечь его после страшных пыток.

Однако имеются и другие эпизоды, в которых хотя и присутствует темная сторона, но которые все же приятнее рассказывать. Например, существует следующий рассказ из времен халифа аль-Мамуна (813–833 гг.), который сообщает нам Масуди. Он вполне подходит и для того, чтобы дать представление о методах, применявшихся против манихеев. Рассказывает Тумама ибн Ашрас: «К Мамуну пришло донесение о десяти жителях Басры, о “еретиках”, тех, кто следовал учению Мани и рассуждал о “свете” и “тьме”. После того как ему назвали их по именам, одного за другим, он приказал привести их к нему. Когда их собрали вместе, их увидел один приживала и сказал себе: “Эти там точно собираются на пирушку”. Дело в том, что он заметил их благородный, почтенный вид и чистые одежды. Он смешался с ними и ушел вместе с ними, не зная, как обстоит дело, пока стража не пришла на корабль. И приживала сказал себе: “Прогулка, в этом нет сомнений!” И вместе с ними он взошел на борт корабля. Однако прошло немного времени, как принесли оковы и заковали в них всю компанию, и паразита вместе со всеми. Тогда приживала подумал: “Мои прихлебательские склонности привели меня к этому положению!” После этого он обратился к старейшим из них и сказал: “Прошу прощения, что вы за люди?” Они отвечали: “Да, но кто тогда ты? И действительно ли принадлежишь к нашему братству?” Он сказал: “Клянусь Аллахом! Я совершенно не знаю, что вы залюди. Но сам я, клянусь Аллахом, только приживала по профессии. Сегодня я вышел из моего жилища и встретил вас. И я заметил вашу благородную наружность, ваш великолепный вид и ваши приятные манеры и занял место рядом с одним из вас, как будто принадлежу к вашему обществу. И вы пошли на этот корабль и я увидел, что на нем везут эти подушки и ковры. И я увидел полные столы и путевые мешки и корзины, ия сказал: “Они отправляются на прогулку, в какой-нибудь замок или сад! Смотри, это благословенный день! И я очень радовался, когда к вам подошли эти стражники и заковали вас и меня заковали вместе с вами. Мой рассудок в тумане. Расскажите мне, в чем дело!” Они рассмеялись над ним и радовались и веселились. Затем сказали они: “Сейчас ты воистину включен в наше число и скован с нами! Что касается нас, то мы манихеи, на которых донесли аль-Мамуну, и нас приведут к нему, и он спросит о нашем исповедании и призовет отказаться от нашего учения и потребует от нас проклясть его и обратиться, подвергнув нас всяческим испытаниям. Среди них и такое, что он покажет нам изображение Мани и прикажет нам плюнуть в него и отречься от него. И он прикажет нам пожертвовать водяную птицу (это tadra|). Кто согласится на это, тот спасет свою жизнь, но кто воздержится от этого, умрет. И если тебя спросят и подвергнут испытаниям, то расскажи о себе и своей вере все, к чему тебя влечет твоя склонность. Но ты упомянул, что ты приживала, а приживалы обычно владеют большими запасами историй и рассказов. Поэтому сократи нашу поездку рассказом (хадисом) или анекдотом!”

Когда они прибыли в Багдад и предстали перед альМамуном, тот начал вызывать их по именам, одного за другим, и каждого расспрашивал о его учении. И он учил его исламу и ставил ему испытания и призывал его отречься от Мани, показывая ему его изображение и приказывая плюнуть на него и отречься от него, и еще иное в том же роде. Но они отказались, и он заставил их прыгать на мечи, пока он не дошел до приживалы, после того как десять человек были умерщвлены и закончилось (записанное) число. Аль-Мамун сказал стражникам, приведшим заключенных: “Кто этот?” Они сказали: “Клянемся Аллахом, мы не знаем, разве что мы нашли его вместе с остальными и привели его сюда”. Аль-Мамун сказал ему: “Что насчет тебя?” Он отвечал: “О повелитель правоверных! Я убью свою жену, если я понимаю что-либо из их речей. Нет, я всего лишь приживала…” — и он рассказал ему свою историю с начала до конца. И аль-Мамун рассмеялся. Затем он показал ему изображение и (паразит) проклял его и отрекся от него. И он сказал: “Дай мне его, и я наложу на него! Клянусь Аллахом, я не знаю, кто был этот Мани, еврей или мусульманин!”» (Масуди, Murыgal-dahab, VII, s. 12–16).

4. Последние успехи и конец манихейства

Уже в сасанидскую эпоху манихейская миссия достигла реки Оке и даже перешла через нее. Тем самым в области Согда был создан центр для манихейской пропаганды, который располагал прекрасными путями сообщения и связями как с западом, так и с востоком. Согдийцы были купцами, занимавшимися торговлей с Китаем. И в древние, и в совсем недавние времена большой известностью пользовался «шелковый путь», ведущий из Китая в западные страны. Вдоль этого шелкового пути согдийские купцы здесь и там основывали торговые колонии. Одна из них находилась, например, в непосредственной близости к югу от Лубнора. Согдийская надпись обнаружена даже в далеком Карабалгазуне, в верховьях реки Орхон, впадающей в Байкальское озеро. Естественно, чтобы продолжить распространение манихейства на восток, для манихейской религии было чрезвычайно важно устойчиво обосноваться в Согде с главными городами Самаркандом и Ташкентом. В особенности многочисленны и влиятельны, как нам сообщают арабские источники, манихеи были в Самарканде.

Была развернута целенаправленная деятельность по переводу религиозной литературы на согдийский язык. Существующее и сегодня большое количество манихейских текстов и фрагментов на согдийском языке свидетельствует об объеме некогда бывшей в обращении в Согде Манихеики.

Для продвижения манихейства на восток большую важность имели не только экономические, но и политические отношения. Китай со времен династии Хань (206 г. до н. э. по 220 г. н. э.) проявлял исключительный интерес к западным соседним областям. В течение периода с 221 года по 618 год Срединная империя пребывала в упадке и утратила свое влияние в Туркестане. Лишь с приходом к власти династии Тан Китай смог вернуть себе политико-военные позиции в Туркестане. Однако теперь китайцы столкнулись не только с иранскими и тюркскими народами, но в восточном Иране им прежде всего оказали сопротивление арабы, победоносно продвигавшиеся в глубь страны после падения империи Сасанидов. В 667 г. н. э. арабы перешли Оке, и в том же году произошла решающая битва с китайской армией, которая помогла взойти на иранский трон сыну последнего сасанидского правителя по имени Пероз, а в 661 г. китайцы назначили его князем вассальным по отношению к Китаю. Китайцы потерпели сокрушительное поражение, и тем самым сасанидское правление закончилось навсегда. Пероз был вынужден бежать в Китай, где он и скончался.

Между тем арабское господство повлекло за собой здесь, в восточном Иране, так же, как и в Ираке, существенное улучшение условий для манихеев, которые были полностью оставлены в покое государственными службами. Этот период покоя и вновь начавшиеся тесные отношения между Китаем и Туркестаном послужили благоприятными предпосылками для распространившейся теперь до Китая миссии манихеев. В 694 году некий манихейский избранный появился даже при дворе китайского императора. Еще более высокопоставленный манихейский сановник был в 719 году послан к императорскому двору правителем Тохаристана (= Бактрия), подчинявшимся императору. Тохарский правитель мог рекомендовать своему повелителю манихейского священника в качестве превосходного знатока астрологии и других наук. Он просил у императора дать манихею разрешение построить храм, где он мог бы проводить свои богослужения. Скорее всего, именно эти манихейские миссионеры принесли в Китай также и западную неделю, основанную на планетах. Дело в том, что планеты были названы в Китае иранскими именами.

Однако уже в 732 году был выпущен императорский эдикт против манихеев, в котором говорилось дословно следующее: «Учение Мар Мани есть насквозь ложная вера. Она ложно принимает имя буддизма и обманывает народ. Она должна быть запрещена в любой ее форме. Однако так как она является родной религией западных варваров и других людей, не будет для них преступлением, если они исповедуют ее лично для себя».

Но вскоре после того как императорский эдикт проявил лишь очень условную терпимость в отношении манихеев, которая больше не разрешала им вести никакую собственно миссионерскую деятельность, перед манихейской религией вновь открылись прекрасные перспективы.

Около середины VIII века в китайском государстве значительную роль играл тюркский народ уйгуров. В 762 году они даже стали хозяевами большого города Лоян, который считался восточной столицей империи. При завоевании этого города уйгурский князь Бегю-хан (760–780 гг.) встретил манихейских избранных, которые не только обратили его в свою веру, но и побудили его провозгласить манихейство государственной религией в его государстве.

В Китае с XI по XIII столетия манихейство пользовалось наибольшим покровительством в провинции Фуцзян. Но манихейская религия и в Китае пошла по пути синкретизма, а два произведения Мани были даже приняты в канон даосизма.

Буддисты, а еще больше конфуцианцы, тем не менее энергично боролись с вредоносным учением Мани, и благодаря тому, что государственная власть выступила против манихеев, наконец, и в Китае, манихейство стало здесь, как и в других странах, подпольным религиозным течением. Из-за распада уйгурского государства в IX веке оно лишилось также своей мощной политической поддержки. Очевидно, роковыми для манихейства стали нападения монголов. Мы не знаем, когда манихейская религия потеряла своих последних приверженцев на китайской земле. Вероятно, все же, что китайские манихеи существовали даже еще в Новое время. Однако об этом китайском манихействе мы знали очень мало, пока находки в Центральной Азии, в особенности открытия, с одной стороны, большого китайского ученого трактата из Туен-Хуана и, с другой стороны, так называемого большого свитка гимнов, не продемонстрировали значение китайского манихейства