Мара

2

В тот день Маре исполнилось пятнадцать лет. Она лежала на раскладушке в темном душном старом автобусе, в котором жила после смерти матери с двоюродной бабкой Софией, и размышляла о своей печальной жизни.

Автобус марки «форд», ныне изрядно проржавевший, принадлежал некогда школьному округу в Аллентауне в Пенсильвании. Он возил детей в школу и забирал обратно домой еще до Великой Войны. На нем и по сей день виднелась надпись «Allentown School District», но разобрать ее можно было лишь с трудом — так облупились написанные голубой краской буквы. Впрочем, никто из семьи Калдареша читать не умел.

В задней части автобуса хранились съестные припасы табора — мешки с мукой и сахаром — и канистры с бензином. Остальная часть служила жилищем Маре и Софии. Сиденья были давным-давно выломаны, и теперь здесь стояли две покрытые холстом раскладушки, колченогий стол, два дубовых стула и дубовый же сундук с одеждой и алюминиевой посудой. Все окна были плотно заколочены, чтобы обитатели автобуса могли спрятаться от постороннего глаза, но из-за этого свежий воздух в автобус почти совсем не проникал, и духота стояла жуткая.

Впрочем, на улице было немногим лучше. Ведь всем известно, какая жарища бывает в самый разгар лета в городе Цинциннати, что в штате Огайо.

Воздух в автобусе был спертым: вонь исходила от давно не мытых женских тел, смешиваясь с запахом чадящего керосина от проржавевшего фонаря — единственного источника света, когда захлопывалась наружная дверь. Раскладушка, на которой лежали грязная подушка и потертое одеяло, служила Маре убежищем от всех невзгод. Над нею на двух гвоздях, вколоченных в стену, висела почти вся одежда девушки. Остальные ее вещи лежали в маленьком моряцком сундучке, унаследованном от матери, умершей три года назад от воспаления легких.

Самым большим сокровищем Мары была деревянная коробочка с гадальными картами. Будь Перса жива, она никогда бы не подарила их дочери, но смерть сделала это за нее.

Мара хранила свое сокровище под подушкой — не только потому, что это был талисман против заговоров и злых духов, но еще и из-за суеверного страха, что кто-нибудь чужой возьмет их в руки. Мара с детства знала, что если взять гадальные карты «нечистыми» руками, пропадут все их волшебные свойства.

Мара давно уже привыкла к душному тяжелому воздуху, который не выветривался из автобуса даже после тщательной уборки. Она не обращала на него внимания и теперь, когда лежала, погруженная в свои мысли, на раскладушке и мечтала. Это была та самая счастливая мечта, которая сопровождала ее с семилетнего возраста и которая вплоть до сегодняшнего дня казалась ей далекой, но все же осуществимой.

Сегодня же ей исполнилось пятнадцать — она перестала быть ребенком, — и она осознала всю нелепость своих былых надежд. Ей не меньше, чем прежде, хотелось стать цирковой артисткой, но с возрастом пришло понимание того, насколько это нереально. Уповать можно только на чудо. И все-таки как было бы здорово очутиться в один прекрасный день под холщовой крышей бродячего цирка и выступать под громкие аплодисменты восхищенных зрителей! Мара стала бы тогда богатой-пребогатой, и никто не посмел бы ею командовать.

Как смеялись над ней ее двоюродные братья и сестры, когда она попросила рябого Марко научить ее акробатическим трюкам! Но она продолжала упорно выполнять упражнения, которые показал ей Марко. Они издевались над девочкой и за то, что Мара прилагала все усилия, чтобы овладеть языком гаджо. Но она все равно внимательно вслушивалась в говор приходящих к ним в табор людей.

И в этом деле она довольно здорово поднаторела. Ее способности очень скоро оценил дедушка: в таборе, сказал он, нужны люди, говорящие на языке гаджо. Но особенно славилась Мара унаследованным от матери талантом гадалки, и именно благодаря ему произошла ее помолвка с Ласло.

Вспомнив о Ласло, Мара скорчила мину. Влипла же она в историю с этой помолвкой! Понятно, что Ласло — как бы сильно она ему ни нравилась — никогда бы на ней не женился, если бы не ее талант добывать деньги. Главная ее ошибка состояла в том, что она не скрывала, как здорово умеет гадать. Все знали, сколько она зарабатывает, — Маре очень редко удавалось припрятать денежки. Разве что одну-две монетки.

Многое изменилось за эти восемь лет, но главное — она стала взрослой. Ей исполнилось пятнадцать, и она считается теперь женщиной. Нельзя сказать, чтобы ее положение в семье заметно улучшилось, но бить ее перестали и оскорбляли уже не так часто, как раньше. Ее вспыльчивый характер внушал уважение двоюродным братьям и сестрам: не каждый решался теперь смеяться над ней, ведь он рисковал попасть ей на язычок или иметь дело с ее острыми коготками.

Но и жесткий характер не уберег ее от признаний Ласло. Он впервые увидел Мару в прошлом году в Цинциннати на поминках у дальних родственников. Ласло был главой семьи Разамона, с которой Калдарешей связывали исключительно брачные узы. Мару сразу же неприятно поразил исходивший от него гадкий запах табака. Но это было не самое страшное — в конце концов, его можно было бы заставить помыться. Весь ужас заключался в том, что он был старше Мары более чем вчетверо. Дедушку же Мары последнее обстоятельство нисколько не заботило. Главное, Яддо почувствовал: здесь попахивает неплохим выкупом — и был совсем не прочь избавиться таким образом от строптивой внучки.

Мара перевернулась на спину и уставилась в протекавший потолок автобуса, вспоминая, как орал дед, когда она заявила, что сделает, если ее заставят лечь в кровать с этой вонючей жабой. Среди ее угроз фигурировали острый нож и та часть тела, которой, как говорили, Ласло особенно гордился.

— Он жирный и отвратительный, и от него пахнет козлом! — твердила она. — Но, если честно, я бы скорее с козлом легла в кровать, чем с ним.

Дед обрушил на внучку весь гнев, на который он только был способен. Он называл ее самыми разными отвратительными словами, кричал, а потом запер в автобусе.

— Ты будешь сидеть здесь до тех пор, пока не придет твоя бабка и принесет тебе одежду, чтобы ты могла принарядиться для встречи с Разамонами. И если наша сделка будет удачной, ты выйдешь замуж за Ласло уже завтра днем — мне плевать, что ты там думаешь… — Мара попыталась было возражать, но он показал ей кулак: — Молчать, я сказал! Или ты хочешь своим непослушанием опозорить всю нашу семью?

Из-за массивной фигуры деда выглядывало довольное лицо ее двоюродной сестры, и Мара чувствовала, что Анна ждет не дождется, когда Яддо потеряет терпение и поколотит Мару. Анна всегда была главным врагом девочки — она вечно подбивала остальных поиздеваться над Марой. «Может быть, все из-за того, — с презрением думала Мара, — что сама Анна кривоногая и уродливая, и ни один мужчина до сих пор не положил на нее глаз — хотя ей уже девятнадцать». А тетя Мары — мать Анны — даже и не скрывала радости, когда Мара вновь попала в немилость к деду.

— Это прекрасная партия для тебя, — объяснил Яддо уже несколько мягче. — Ласло очень богат! У него «паккард» и целый караван фургонов. Ты будешь жить как королева.

— Он урод! Ему за шестьдесят и от него пахнет козлом…

Возражения Мары прервала оплеуха. Но даже несмотря на боль, она сообразила, что дед специально ударил ее по уху, а не по лицу — чтобы не осталось синяка. Еще не поднявшись с пола, Мара посмотрела на него так, словно хотела показать, что ни капельки не смирилась.

— Если ты и дальше будешь себя так вести, то получишь еще. Ты должна быть просто счастлива, что такой богатый человек, как Ласло, женится на тебе, на полукровке!

— Да к тому же еще и без сумаджии, — вставила Анна.

Она удовлетворенно посмотрела на Мару. Анна имела в виду, что каждая цыганская девушка надевает в день своей свадьбы на шею ожерелье из монет, перешедшее ей в наследство от матери. Перса же, сбежавшая с моряком, вернулась в свою кумпанию только в поношенной одежде и не оставила дочери сумаджии. И это считалось позором.

— Твоя бабка уже толкует с матерью Ласло о приданом, — сказал дедушка. — Едва ли старухе удастся выторговать еще что-нибудь, но я думаю, они договорятся. — Он потер руки. — Мы подарим тебе новую одежду, чтобы ты не думала, что мы для тебя ничего не делаем. Ты же должна…

— Нет, нет и нет! Можете бить меня сколько угодно, а я все равно скажу «нет». Я просто буду сидеть молча и закрою глаза, когда придет Ласло со своими дружками, и он наверняка тут же потребует свой выкуп обратно. Вам не удастся меня заставить.

Ее угроза действительно была серьезной. Обряд свадьбы совершается строго по старой традиции. Сначала Яддо и старший мужчина из семьи Ласло устроят пляшку, а затем обнимутся и начнется «похищение» невесты женихом и его дружками, и честь ее семьи будет считаться тем выше, чем сильнее она будет сопротивляться. А если Мара будет тихо, смирно сидеть, когда в их табор придет Ласло с дружками, она опозорит свою кумпанию, потому что в таком случае будет считаться, что невеста не так чиста, как говорят ее родственники. И это может привести даже к кровной вражде. Во всяком случае, Разамоны уж точно потребуют назад свой выкуп.

— Ты что же, решила меня испугать? — зарычал дед. — А как ты запоешь, если я возьму сейчас нож и искромсаю тебе лицо так, что ни один мужчина на тебя больше и не взглянет?

— Не знаю, — пробормотала Мара, вдруг не на шутку испугавшись. Она знала, что если дед выйдет из себя, то потеряет над собой контроль и может и впрямь сделать с ней все что угодно. Была и другая опасность, о которой Маре тоже не следовало забывать. У деда были специальные травы, которые приводят человека в такое состояние, что он и сам не понимает, что делает. Что, если ей подсыплют такой травы?

— Неблагодарная тварь! — подала голос тетя Чармано. Она показала пальцем на девушку и сказала, обращаясь к Яддо:

— Это все кровь гаджо в ней говорит! Что я тебе твердила, когда Перса вернулась с этим отродьем гаджо в пузе? Я заклинала тебя прогнать ее! Я сказала тебе, что она принесет нам только несчастья. А ты что? Ты не послушал меня. Ты считал ее своей любимой дочерью, ты простил ее, и с тех пор начались все наши беды! Да еще мы перебрались в эту чертову страну, и…

Мара вскочила на ноги.

— Все несчастья, которые у вас были, вы сами заслужили!.. — крикнула она. — И, по-моему, вы достаточно попользовались с тех пор моей матерью, и мною тоже! И никогда мы не слышали ни от кого из вас даже слова благодарности!

— Это был ее долг! И никто не обязан был ее за это благодарить — ведь она была нечистой! Это она должна была благодарить нас всю жизнь за то, что Яддо разрешил ей вернуться, — встряла Анна.

Кровь неожиданно ударила Маре в голову. Она набросилась на Анну, вцепилась ей в волосы, впилась ногтями в лицо. Они упали на пол и покатились под стол, но тут подоспел Яддо и разнял их. Его лицо исказилось от гнева, он схватил Мару за шиворот и встряхнул так, что у нее закружилась голова. Но когда Анна снова попыталась наброситься на Мару, он остановил ее.

— Нельзя портить ей лицо, — объяснил он. — Ласло не понравится, если его невеста будет выглядеть небезупречно.

— Она еще получит свое, когда предстанет перед его матерью… — успокоила Чармано свою дочку; ее черные глаза сверкали от злобы. — Старуха сразу поймет, что к чему. Стоит только Маре открыть рот, как старуха швырнет ее на пол. Как бы мне хотелось на это посмотреть!

Когда Яддо немного успокоился, он велел Чармано и Анне заняться приготовлением угощения к свадьбе. А Мару поволок к автобусу и запер там, предупредив обо всем, что ее ждет, если ей вдруг вздумается сбежать. И хотя она твердила, что нисколько его не боится, — это была неправда. Яддо здорово запугал ее. И вот теперь она лежала тихонько и прислушивалась к тому, что происходило на улице.

Скоро начнется пляшка — когда старики из каждой кумпании отпоют свои песни. А завтра будет пир, потому что Яддо скорее даст себя прирезать, чем пожалеет свадебного угощения.

Накроют столы, поставят на них жареных кур и приготовленные с анисом говядину и свинину — все это запеченное на раскаленных углях. Гуси, конечно же, тоже будут — с хрустящей кожицей; ну и, разумеется, множество огурцов и помидоров, да еще, конечно, ее любимые буклеты — блинчики с мясом. Понятно, что дело не обойдется и без бобов — зеленых в сметане и белых под уксусом, и нута, тушенного с кусочками жирной свинины.

У Мары при мысли об этом даже слюнки потекли. Да, они порядочно налопаются, а Ласло, эта старая свинья, уж, разумеется, набьет себе брюхо больше других. Она мысленно представила себе жениха — его маленькие, как у поросенка, глазки, его похотливые взгляды, его ехидный смешок — нет, уж лучше всю жизнь терпеть побои деда, чем разделить свою судьбу с таким…

Не то чтобы Мара никогда не задумывалась о любви… Она понимала, что для женщины естественно спать с мужчиной. Но ведь при этом он должен быть хоть капельку симпатичным, таким, с кем было бы не противно связать свою жизнь. Как жаль, что ее хотят отдать замуж за Ласло, а не за его младшего сына Йоло — стройного темноглазого парня, украдкой страстно поглядывавшего на нее.

От одной мысли о том, что она могла бы разделить постель с Йоло, у Мары начинало биться сердце и учащалось дыхание. Она впервые увидела Йоло на поминках в Цинциннати, и с тех пор он не выходил у нее из головы. Причем она была уверена, что и он постоянно думает о ней. Йоло не сводил с нее глаз, а однажды, когда поблизости никого не было, тихонько шепнул ей, что без ума от нее. На лбу его от волнения выступил пот, а Мара почувствовала, как тепло разливается по ее телу.

Да, он хотел ее, она это понимала. В свои пятнадцать лет она достаточно много успела узнать о мужчинах. Маре едва сравнялось одиннадцать, когда она впервые заметила, что мужчины кидают на нее страстные взгляды. Даже ее собственные дядья всякий раз находили повод, чтобы прикоснуться к ней, взять за руку — разумеется, когда никто не видел. Она прекрасно понимала, что имеет над Йоло власть, и эта мысль очень нравилась ей. Она знала, что он возбуждается при одном взгляде на нее, и чувствовала себя счастливой от этого. Она хотела стать женщиной, хотела отдаться мужчине — но только не Ласло, а его сыну.

Маре было хорошо известно, чем занимаются мужчина и женщина вдвоем в темноте. Старухи не раз стрекотали об этом в ее присутствии, отпускали разные шуточки по поводу формы и размеров половых членов, судачили о том, куда девается с возрастом мужская сила, и о том, как может мужчина порадовать женщину, а женщина — мужчину.

Стук двери прервал размышления девушки. Пришла София, ее двоюродная бабка. София давно овдовела и из-за своей бездетности перестала считаться настоящим членом семьи. Они были не особенно близки с Марой, но бабка почти никогда всерьез не бранила девочку и часто помогала ей советом. Когда наступал черед Софии делить еду, Мара всегда получала побольше и повкуснее. А однажды бабушка даже подарила ей почти совсем не изношенную вышитую рубашку.

Но сейчас у Мары не было настроения с ней разговаривать, и она притворилась, что спит. Сквозь полуопущенные ресницы она увидела, как вспыхнула спичка. Фонарь София зажигать не стала — видно боялась, что может устроить пожар: Мара заметила, что старуха выпила немало вина. С трудом держась на ногах, она раздевалась, бормоча что-то себе под нос.

Мара хорошо знала: раз она напилась — будет спать крепко, да и все остальные обитатели табора наверняка улягутся рано, предвкушая завтрашнее угощение. Значит, за ней никто следить не будет — но что с того? Даже если ей удастся убежать, что делать потом? Уйти к гаджо? Ведь ни одно цыганское племя ее не примет, и не только потому, что ее объявят марамай, но еще и из-за страха перед ее дедом. Денег же у нее не было, если не считать пригоршни спрятанных в моряцком сундуке монет. Ее одежда состояла из сплошных обносков, и ни один гаджо не возьмет ее в таком виде к себе на работу даже поломойкой.

Да, она выучилась болтать на их языке, но ведь всем известно, как опасны для цыганской женщины мужчины гаджо! Для мужчин гаджо тоже сейчас тяжелые времена: столько вернувшихся с войны не могут найти себе работу… А уж если гаджо тяжело, то что говорить о цыганах? Цыгане всегда были изгоями, они даже в полицию не могут обратиться за помощью. И часты случаи, когда цыганок насилуют сами же полицейские.

«Какие идиоты эти гаджо, — думала Мара, — с чего они взяли, что все наши девушки шлюхи? Неужели они не знают, что мы храним девственность так же бережно, как сумаджию? Только если табор голодает, наши женщины опускаются до того, чтобы торговать собой, — и то только замужние женщины, вдовы или те, кто уже потерял невинность. При этом, правда, они никогда не упустят случая состроить гаджо глазки. Как же еще иначе можно заставить их раскошелиться?»

Убежать, не заручившись поддержкой мужчины, было бы самоубийством. Ей опять вспомнились отвратительные истории о том, как гаджо насилуют цыганок. Но что, если убежать не одной? Что, если подготовить к побегу Йоло? С ним Мара могла бы чувствовать себя в безопасности. Она не раз видела, как он кидает на состязаниях нож, не раз любовалась его сильным телом. Он сумел бы найти себе работу — на ферме, на конюшне или на скачках. Они с ним вполне сошли бы за испанцев или за румын и втерлись бы в мир гаджо … Да, это только мечта — но почему бы не попытаться ее осуществить? Йоло прекрасно умеет обращаться с лошадьми. Быть может, его взяли бы даже в бродячий цирк, и тогда она тоже научилась бы разным трюкам… При мысли о цирке, которым она бредила вот уже восемь лет, у нее перехватило дыхание…

Дверь отворилась, и в автобус вошла Чармано. Она поставила перед Марой тарелку с едой:

— Вот, принесла тебе поесть. Хотя, будь моя воля, ты бы у меня уснула сегодня голодной. Но твой дедушка велел тебя покормить, и я исполнила его наказ, потому что мы, женщины, должны повиноваться.

Мара даже не посмотрела на еду, и Чармано это взбесило:

— Жри давай, а не то я быстро все унесу!

Молча взяла девушка вареное яичко. Она внимательно рассмотрела его и, убедившись, что скорлупа нигде не треснула, очистила и съела. Но в свинину или в блинчики могли что-нибудь подсыпать. А если она уснет и проспит как убитая до рассвета, все потеряно.

Она скорчила гримасу, словно от боли, и, застонав, положила руку на живот.

— Что-то у меня живот разболелся, — сказала девушка. — Подожду пока есть остальное.

— Это тебе в наказание, — хмыкнула тетя и, оставив тарелку с едой, ушла. Мара выждала минутку-другую, потом сползла с раскладушки и потрясла за плечо бабушку.

— Что такое? — спросила сонная София.

— Хочешь есть?

— Чего тебе, Мара? — проворчала бабушка, открыв глаза. — Неужели нельзя дать мне отдохнуть? Ты же знаешь, что мне завтра вставать ни свет ни заря жарить кур.

Мара протянула ей тарелку с едой:

— Вот, Чармано принесла мне. Только я есть совсем не хочу — наверное, слишком волнуюсь. А еда пропадает.

— С чего бы это тебе волноваться? — София приподнялась и взяла тарелку. — Дедушка о тебе позаботился. У тебя скоро будет богатый муж. Да и потом, кто знает… его мать совсем уже старая. Не вечно же ей жить. Когда она загнется, ты заживешь по-настоящему. Все не так уж плохо! — продолжала она, набив рот свининой. — Этот старый дурак наверняка скоро перестанет быть мужчиной. Еще несколько месяцев — и ты будешь свободна. А потом станешь богатой вдовой и сможешь найти парня, который согреет твою постель. Только выбирай сироту, а то опять придется быть на побегушках у свекрови.

Покончив с едой, она довольно облизала жирные губы.

— Свинина хороша, только слишком много майорана в нее бухнули. — Старуха хлопала глазами точно сонная сова. Мара взяла у нее пустую тарелку. — Спи, девочка, спи, — пробормотала София и уже спустя минуту разразилась громким храпом.

Мара чувствовала себя чуть-чуть виноватой — но совсем капельку. София единственная, кто хорошо ней относился, но ведь ее ни в чем не заподозрят, когда обнаружат, что Мара сбежала.

Шум на улице постепенно стихал. Мара знала, что еще немного — и все разойдутся по своим шатрам и раскладушкам. Она быстро собрала свои жалкие пожитки — пару юбок, несколько рубашек, нижнее белье и доставшийся ей в наследство от матери платок.

Завернув все это в узел, она спрятала вещи под раскладушку и легла в ожидании под одеяло. Хорошо, что в автобусе было сейчас прохладно, а то уж больно жарко лежать в одежде… Наконец вновь появилась Чармано с фонарем в руках и склонилась над ней. Мара старалась дышать как можно глубже, так, словно спала под действием зелья. Тетка довольно ухмыльнулась.

— Ну, кто из нас оказался хитрее? — прошипела она.

Едва Чармано ушла, Мара скинула одеяло. Но встать она еще не решалась. Она лежала, размышляя о том, что ей предстояло совершить. Когда они с Йоло сбегут из табора, их объявят марамай, неприкасаемыми. Для своих семей они перестанут существовать — равно как и для всех остальных цыганских таборов. Для нее это не слишком большая жертва, она всегда была изгоем, но как переживет это Йоло? Он, любимый сын своего отца, родившийся, когда Ласло уже сравнялось пятьдесят, он, который должен однажды получить часть прекрасного наследства? А что, если она неправильно поняла его взгляды, что, если ей послышалось, будто он любит ее? Но ведь он же ее поцеловал!

Тело Мары наполнялось жаром, когда она вспоминала об этом поцелуе. Это произошло на конюшне за дальним полем, где Яддо держал лошадей на продажу. Йоло тихонько проскользнул туда вслед за Марой и неожиданно поцеловал ее. Его губы были так горячи! В конюшне царил полумрак; сердце девушки бешено забилось, казалось, еще чуть-чуть — и оно выскочит из груди. Она дышала так часто, что сама испугалась: вдруг он подумает, что она больна? Но его дыхание стало не менее тяжелым. Он прижал ее к себе, и она почувствовала прикосновение его мужского органа.

У нее закружилась голова, точно у пьяной, горячее, мучительное ощущение закралось между бедрами. Он ласкал ее груди, затем проскользнул под юбку… ей казалось, что она теряет сознание. Он прошептал, что хочет ее, что они должны быть вместе, что наплевать на все. Она упала на сено и, конечно же, отдалась бы ему прямо там, на конюшне, не раздайся вдруг где-то совсем близко чьи-то голоса. Йоло тихонько выругался и скрылся, а она все никак не могла прийти в себя и подняться.

Ну разве не глупо было сомневаться в Йоло после этого? Конечно же, он сделает для нее все, если она ему отдастся. Мара не раз слышала от других женщин, как понравиться мужчинам, как сделать их счастливыми. Теперь она убедилась, что именно это и нужно Йоло, и она сумеет сделать так, чтобы никогда ему не надоесть.

Мара притаилась, услышав доносившиеся через заколоченное окно голоса. Говорили довольно громко, и девушка легко узнала Тондо, старшего из ее дядьев, и Ласло.

— Счастливчик ты, Ласло, — говорил дядя. Он был коренастый, маленького роста; Мара всегда стеснялась его — он вечно окидывал ее горячим взглядом, когда никто на них не смотрел. — Мужчина может никогда не стареть: была бы теплая молодка, чтобы греть по ночам старые косточки. — И хитро добавил: — Правда, она может и в могилу свести раньше времени.

— Нет, молоденькая курочка только освежит меня, я уверен! — расхохотался в ответ Ласло.

— Скажи спасибо всем нам, что она до сих пор чиста. Знаешь, сколько мужчин по ней вздыхали?

— Да знаю, зачем ты мне это говоришь? Чармано, старая лиса, твердит мне то же самое. Вы просто хотите содрать с меня выкуп побольше. Но не забывайте, Мара — полукровка! Не будь я так неприхотлив, я никогда бы не женился на отродье гаджо.

— Видишь ли, никто не знает, может, ее отец тоже цыган. Просто у нас редко бывают рыжие волосы. А потом, кто поручится, что в твоей семье нет ни капельки крови гаджо? Кажется, я слышал какие-то сплетни — будто у твоей бабушки было что-то с английским лудильщиком, а?

— Чушь, — поспешил ответить Ласло. — Мы, Разамоны, аккуратны в том, что касается гаджо. И если бы эта девчонка не умела так хорошо гадать, я бы ни за что на ней не женился.

— Ты хочешь сказать, что у тебя не текут слюнки при виде грудей, поднимающих ее рубашку? — с издевкой спросил Тондо. — А ты уверен, что такой старик, как ты, найдет подход к молоденькой жене? Может, лучше купить ее для твоего сына? Я видел, как он пьяный дрыхнет на конюшне. Молодая жена, пожалуй, отвлекла бы его от выпивки.

— Придет время, и я женю его. Пусть хорошая, чистая девушка родит ему сыновей. Человек моего возраста может рисковать, но юноша должен быть осторожен. Хотя, конечно, я не буду против, если Мара родит мне еще одного сына. Она здоровая на вид, хотя, на мой вкус, уж больно тоща.

— На твой вкус! Дай тебе волю, ты бы уложил с собой в постель корову! Признайся лучше, скольким мужчинам ты подкинул в гнездо кукушонка?

— Не твоего ума дело! Если я обнаружу, что девчонку уже подпортили, твоя семья ответит по суду…

Голоса смолкли. Видимо, они ушли. Мару трясло от ярости. Нет, после того, что сказал о ней Ласло, она ни за что не выйдет за него замуж! Даже если ее силой притащат на свадьбу, она в первую же ночь перережет ему глотку!

Она подождала, пока табор стихнет. Значит, Йоло на конюшне, спит пьяный. Наверняка он напился с горя от мысли, что его отец овладеет Марой следующей ночью. Что же, тем лучше. Тем легче будет уговорить его бежать с ней. Она сделает его счастливым, он никогда не пожалеет о том, что бросил семью. О, как это чудесно любить и быть любимой, навсегда покончить с одиночеством!

Мара тряхнула головой. Несмотря на все предосторожности, она чуть было не уснула. К счастью, еще не начало светать, и в таборе все спали. Тишину нарушали только лай собаки да шум колес на далеком шоссе. Мара осторожно слезла с раскладушки. София перевернулась во сне на другой бок и пробормотала что-то, но не проснулась. Вытащив из-под раскладушки свой узелок, Мара выскользнула из автобуса.

Ночь была безлунной, лишь от дороги исходил тусклый свет. На секунду прислушалась Мара к отдаленным звукам города и сразу поспешила в конюшню. Она шла наугад, так как почти ничего не было видно, но, услышав тихое ржание лошадей, поняла, что уже близка к цели. Вопрос в том, там ли еще Йоло — вдруг он уже вернулся в свой фургон?

Говорят, бабка подарила ему на восемнадцатилетие автофургон — еще почти совсем новый. Старуха обожала внука, он был ее личным шофером, возил ее взад-вперед по Чикаго по ее улицам, а она гадала по руке. Но фургон был его собственный, а потому, если они с Марой решат бежать, то вполне могут именно на нем и уехать. Мара с радостью согласилась бы в нем жить. Говорили, будто Йоло спит на настоящем пуховом матрасе — тоже подарке бабушки.

Впереди виднелась серая, освещенная тусклым светом конюшня. Дверь была приоткрыта. Прежде чем войти, девушка оставила у входа свой узелок — на случай, если придется срочно сматываться. Послышался резкий запах животных. Благодаря слабо просачивающемуся сквозь разбитое окно свету можно было различить стойла и мотавших мордами лошадей.

В первом же свободном стойле ее нога коснулась чего-то мягкого.

— Йоло, это ты? — прошептала она.

— Кто здесь? — спросил испуганный Йоло.

— Это я, Мара.

— Мара? — Он присел, зевая. — Что ты здесь делаешь?

— Ты сказал, что хочешь меня. Все уснули — ну, вот я и пришла.

Он понял. Его дыхание тут же сделалось тяжелым. Поднявшись, он привлек девушку к себе и, сжав в объятиях, уложил на душистое сено. Его руки мгновенно нашли ее грудь. Тесно прижавшись к ней, он ласкал мокрыми губами ее лицо.

Мара чувствовала, как кровь приливает к ее губам, груди и нежной плоти между бедрами. Йоло задрал ей юбку, и сердце девушки бешено заколотилось.

Его руки скользили между ее бедрами; он дышал так часто и громко, что Мара боялась, как бы сюда не сбежался весь табор. На мгновение Йоло оторвался от ее тела, сдернул с нее рубашку, юбку, нижнее белье, скинул свою одежду и вновь опустился к ней.

Он ласкал языком ее губы, груди; Мара ворошила ему волосы. Ей хотелось, чтобы это произошло как можно скорее, ей нужно было испытать наконец то таинственное, о чем до сих пор приходилось только слышать. Те слова, что он шептал ей на ухо, лишь еще сильнее разжигали огонь в ее груди. От Йоло пахло вином, но девушку это нисколько не смущало. Она позабыла обо всем на свете, всецело отдавшись захватившей ее страсти, издавая лишь невнятные, тихие звуки.

Его язык проскользнул между ее бедрами, наслаждаясь горячей влагой. Затем он взял ее за руки и промычал:

— Сделай мне приятно…

Он застонал, когда ее губы коснулись его плоти — такой бархатно-нежной и в то же время такой твердой. Грубо раздвинув ее бедра, он пробормотал, что хочет посмотреть на нее — она покорно опустилась на сено. Послышался запах серы, вспыхнула спичка, и Мара задрожала от возбуждения, увидев, как он пожирает взглядом ее обнаженное тело. В его глазах горела звериная страсть, лицо покраснело так, словно он задержал дыхание. Он облизнул губы, его глаза сверкнули.

Спичка потухла, и он, рыча, упал на сено рядом с Марой, распростер ее под собой… Внезапная острая боль пронзила ее, и она невольно закричала. Йоло выругался и зажал ей рот ладонью, сам проникая в нее все глубже и глубже. И вот боль исчезла, сменившись новыми, доселе неизведанными ощущениями, дикими и прекрасными. Мара закрыла глаза, весь мир перестал для нее существовать.

Она невольно старалась прижаться к нему.

— Дай, дай я сам — о, ты сводишь меня с ума, — прохрипел он.

Но она не хотела, чтобы только он управлял ее ощущениями. Она хотела получить то, в чем сама так нуждалась, хотела, чтобы он до конца наполнил ее тело радостью, а потому двигался так, и не иначе — в соответствии со сложными прихотями ее женской природы. Боясь, что он кончит первым и не даст ей истинного удовлетворения, она сжала его ягодицы и рывком приподнялась чуть вверх, теперь целиком открывшись ему. Когда удовлетворение наконец наступило, безумное удовольствие сковало ее тело столь сильно, что она невольно вцепилась пальцами в сильные мускулистые плечи Йоло.

Еще мгновение — и Йоло закричал, а извергшееся семя наполнило Мару. Она лежала тихонько, медленно-медленно возвращаясь с небес на землю. Ах вот, значит, что такое любовь мужчины и женщины! Да, лучшего Мара и ожидать не могла, и все же она чувствовала себя опустошенной и разбитой. Может быть, из-за того, что она в короткий миг потеряла главное свое сокровище, единственное, чем только и дорожила в ней ее семья? А может быть, дело было в другом — в том смутном ощущении, что она лишилась чего-то очень важного — она и сама толком не знала, чего?

Но так или иначе, нужно было поторапливаться.

— Я уже собрала вещи… — прошептала она. — Мне не придется возвращаться в автобус. Если мы сейчас же сбежим, то уже завтра утром будем в Колумбусе. Ох, Йоло, я обещаю сделать тебя счастливым! Ты никогда не пожалеешь, что оставил семью!

Йоло ничего не ответил. Он лежал неподвижно, и только тогда, когда послышался храп, Мара поняла, что он заснул. Ока выползла из-под него и с силой потрясла за плечо, но он только повернулся на бок, пробормотав:

— Пошла вон…

Изумленная, она застыла в растерянности. Как получилось, что он заснул так быстро? Неужели он был настолько пьян? Не может быть. Ей не раз приходилось слышать, что пьяный мужчина не может взять женщину.

Но как она ни пыталась разбудить Йоло, ничего не выходило. Он дрых, уткнувшись лицом в сено, и ни на что не реагировал: Мара и шептала ему на ухо ласковые слова, и трясла его, и щекотала. Поняв, что все бесполезно, она решила возвратиться в автобус. Уже начинало светать; еще совсем немного, и женщины поднимутся, разожгут костры, покормят детей и примутся готовить кушанья к свадьбе.

Медлить было нельзя; люди могут заметить, что ее волосы влажны от пота, губы распухли от поцелуев, а от тела исходит аромат любви.

Стараясь преодолеть горькое разочарование, Мара поспешно оделась. Все пропало. Она отдала свое единственное сокровище, свою девственность — и чего ради? Теперь все равно слишком поздно. Даже если Йоло скоро проснется и придет за ней, будет ли у них время, чтобы убежать?

Подхватив узелок, она проскользнула через спящий табор к автобусу. К счастью, на пути ей никто не встретился. Скинув одежду, она кое-как помылась водой из стоявшего под столом ведра. Несмотря на глубокое разочарование, окончательной надежды Мара еще не теряла. Утром, когда тетя придет будить ее, она прикинется больной. Сделать это будет нетрудно, уже сейчас она чувствовала себя отвратительно.

Она скажется захворавшей, лишь бы они не заставили ее позавтракать! А то наверняка опять чего-нибудь подсыплют ей в еду. Когда Ласло с дружками придет похищать ее, она будет сидеть смирно — не станет сопротивляться. Пусть он тогда разозлится и потребует назад свои денежки. Пускай они все набросятся на нее, наплевать — ей не привыкать к жестокому обращению — всю жизнь ее обижали из-за того, что она полукровка.

Мара спрятала узел с одеждой под раскладушку и, с головой накрывшись одеялом, повернулась лицом к стене. Дикая усталость взяла свое, и девушка уснула тревожным сном. Разбудил ее стук распахнувшейся двери. Послышался гогот множества голосов. «Что им всем здесь нужно?» — подумала Мара сквозь сон. Она разомкнула ресницы: десятки цыганских глаз уставились на нее так, словно за ночь у нее выросла вторая голова.

Прежде чем Мара успела что-либо сообразить, тетка уже тащила ее с раскладушки.

— Шлюха!! Грязная шлюха!! — вопила Чармано.

— Кто он?! — ревел дед. Яддо схватил девушку за волосы и проволок к двери. Швырнув ее на пол, он поставил ногу ей на грудь. Его лицо перекосилось от злобы, раскраснелось от прилившей крови, губы же были синие, как у покойника. Привстав на колени, Мара закрыла руками грудь. На нее во все глаза смотрели любопытные родственники.

Дед уже занес над нею кулак, но тут подоспела двоюродная бабушка.

— С чего вы взяли, что это была Мара?! — закричала София. — Анна вполне могла ошибиться!

— Это была Мара! — завизжала Анна. Ее глаза горели торжествующей злобой. — Я вышла ночью по нужде и увидела, как она крадется через табор. Я проследила за ней! Она пошла в конюшню. Я слышала, как она разговаривала там с кем-то, потом они стонали, катались по сену. А затем она побежала назад к автобусу.

— Луна не светила сегодня ночью, может, это была совсем не Мара? — сказал Яддо. — Если ты наврала…

— Мы легко можем проверить, была она с мужчиной или нет, — вмешалась мать Ласло. Это была высокая полная старуха с грубыми чертами лица и белыми как лунь волосами. Хотя еще только брезжил рассвет, она уже успела полностью одеться — в длинную черную юбку и кофту; волосы ее были зачесаны так высоко, что голова напоминала неочищенную луковицу.

Чармано довольно кивнула:

— Правильно! А я помогу, а то ведь она сильная как дикая кошка…

И прежде чем Мара успела сообразить, что они задумали, несколько женщин набросились на нее. Они потащили девушку в заднюю часть автобуса. Она сопротивлялась, как могла, но их было слишком много. И вот они положили ее на стол, и, пока остальные крепко держали ее за руки и за ноги, мать Ласло и Чармано внимательно осмотрели ее.

Это походило на страшный сон, это было настолько унизительно, что Мара впервые всерьез возжелала смерти. Когда обе женщины убедились в ее греховности, Чармано издала победоносный крик.

— Шлюха!! Шлюха!! — завопила она и уже вцепилась было девушке в лицо, но остальные женщины остановили ее. Не из сострадания к Маре, разумеется, а только потому, что наказать Мару должен был сам Яддо. И Чармано понеслась на улицу сообщить ему, что Мара опозорила его — так же, как когда-то опозорила и ее мать. Девушка хотела подняться и одеться, но женщины налетели на нее и потащили к Яддо.

Он схватил ее за волосы и швырнул на землю.

— Ты нечиста и поплатишься за это!! — проревел он. — Я проклинаю тебя за бесчестье, ты опозорила наш табор!

— Кто он?! — завопил Ласло, выступая вперед. — С ней можете делать что хотите, я же расправлюсь с этим ублюдком.

Мара закрыла лицо руками. Она ждала, что Йоло выйдет вперед и сознается, но он не издал ни звука. Его глаза смотрели на нее с жалостью, но он и виду не подал, что имеет к этому отношение. Только теперь Мара поняла, какая же она была дура. Она приняла похоть подростка за любовь мужчины.

Но она не выдала его. Даже когда дед схватил ремень и принялся отвешивать удары, требуя от нее имя совратителя, она молчала как запаянная.

Она ничего не понимала и не чувствовала, кроме боли от ударов ремня Яддо. Последней мыслью, пришедшей ей в голову перед потерей сознания, была мысль о том, что если она останется жива, то никогда больше не доверится мужчине.