Марбург

Глава третья

Тогда уплывал Кельнский вокзал. Таял двухбашенный собор, поезд громыхал по мосту с фигурами каких-то неведомых полководцев и императоров на входе и выходе. Я представлял, как хрупкая девочка стоит на перроне и смотрит вслед уходящему составу. Совет был дан – оставайся, не возвращайся на родину, убьют. Худенькая фигурка, длинная шейка, тонкие ножки, по-детски простенькое бельишко. На вокзале, когда прощались, было ветрено, дуло. Все это надо скорее забыть. Мало ли девчушек еще встретится на пути. Время утонуло в тумане. Если бы…

Теперь уже другой вокзал, другое время. Огромный frankfurter Вahnhof чуть повернулся, поблескивая своим бесконечным дебаркадером. Никто не провожает. Наверное, справедлива расхожая истина: возвращаться к прошлому не следует. За окном скучный и расчетливый город: связка железнодорожных рельсов, с нацеленными бежать заостренными составами «интерсити», скучные, как везде, небоскребы – наследие и вкус американцев. Потом будут расчерченные, словно тетради школьника, поля, перелески, редкие башни у горизонта, две-три остановки, влажные перроны, тоска, и через час пути – Марбург. Неожиданный праздник кончился, пора думать о лекции, перебирать цитаты

В Марбурге с дистанцией в сто семьдесят пять лет тоже – два романа. Что-то волшебное есть в этом городе, притягивающем молодых русских гениев. Только бы справиться с осадком собственной никчемной старости, который остался от ночи во Франкфурте. Прощание с давно ушедшей молодостью или крушение уже зрелых лет? Не всё отбросишь, не всё сразу выкинешь из головы и исключишь из сознания. Исключить – значит сформулировать до полнейшей и безжалостной для себя видимости. Только потом это законченное полотно можно поставить в запасник. Исчерпанный сюжет!

Разве впервые через месяцы и годы встречаюсь я с женщиной, с которой был прежде близок? Я всегда умел сохранять дружеские отношения со своими подружками, что было, то было. Так бы поступить и теперь. Что может быть драгоценней собственных законченных воспоминаний? Но что-то все же всколыхнулось в груди, повеяло новой надеждой.

После фразы «Здравствуйте, профессор» всё и началось. Вернее, всё повторилось. В тот вечер коллеги напрасно ждали меня в Марбурге. Но на то и существует мобильный телефон с ромингом, чтобы улаживать происшествия и врать близким. Кто знает, откуда и кто звонит?

– Вы подождете меня, профессор, пока я сдам смену? Или вы торопитесь?

Она знала, что я подожду, а я уже знал, что сегодня ни в какой Марбург не поеду. Лишь бы в городе не было случайной ярмарки-выставки, тогда номер в гостинице не снять. Придется или ехать за город, или ограничиться объятиями где-нибудь на набережной.

Но всё оказалось и проще, и прозаичнее. Наталья недаром сказала эту фразу об ожидании, от которой меня бросило в дрожь. У женщин свой дар предвидения! Её машина стояла на аэропортовской стоянке. Вот тут и возникает вопрос: что для романа лучше – всё объяснять, с дотошностью старого стенографа записывать длинные и нелепые диалоги или, как советуют классики, «больше пропускать». Начнем пропускать рассказы Натальи по всему полю встречи. Всё всплывет в своё время!

Ночной Франкфурт рвался контрастными пятнами света, неоновых и люминисцентных огней и темноты. Вдоль шоссе от аэропорта освещенные рекламные щиты и указатели: чайники, детские игрушки, сельскохозяйственные удобрения… Вспомнился шуточный плакатик, который был приклеен пластырем в кабине автомашины Саломеи, скромном ушастом «запорожце» – тогда мы только познакомились: молодая певица, студентка консерватории, но уже солистка оперного театра, и аспирант-филолог. Плакатик был такой: «Не целуй шофера за рулем!» Тогда еще женщины поголовно не садились за руль. Хотелось бы мне, как прежде Саломею, схватить моего нынешнего шофёра за плечо на стоянке, положить свою ладонь на бедро, когда ее нога давит на акселератор.

– Не хулигань, Алеша!

Кто это сказал – Наталья или Саломея? Тут я вспомнил, что Наталья еще и сейчас со мной не на «ты». Нечего имитировать молодую старость. Будем спокойно, как положено человеку в возрасте, путешествовать. Судя по салону, я, кажется, нахожусь в БМВ. Качество машины зависит от возраста шофера или от времени? Сейчас у нас с Саломеей «Нива», купленная по случаю. Русские, превращаясь в новыхрусских , продают старые машины.

– Не задаю никаких вопросов, а обо мне и так всё известно: я преподаю всё в том же педагогическом, а сейчас еду в Марбург читать лекцию.

– Ну, положим, сейчас-то, дорогой Алексей Дмитриевич, вы едете во Франкфурт, ко мне в гости.

Я не воскликнул: «А муж?»

Город, собственно, уже пролетел. Огромные небоскребы, подсвеченные от подножья до шпилей. В принципе, все эти, схожие с брошками на прислуге, здания – сплошная безвкусица, еще хуже, чем в Москве. Если, не дай Бог, произойдет какое-нибудь внеплановое атипичное землетрясение, как же посыплется с верхних этажей все это стекло! Цивилизация на полметра утонет в осколках. А если какая-нибудь мелкая атомная бомба террористов? Под этими башнями в центре, наверное в сплошной темноте, находится домик Гёте. Литературой всерьез занимались и добивались успеха только богатые люди или их дети.

– Скажи, Наташа, а дом Гёте – новодел?

– Думаю, что да. После американских бомбардировок здесь мало что сохранилось. Сплошная строительная площадка, которую только надо было расчистить. Собор остался недобомблённым, дом Гёте тоже оказался частично разрушенным. Но, в основном, новодел. А вы почему об этом спрашиваете?

– Профессорская привычка: прежде чем куда-нибудь ехать – читать книжки. Когда я был во Франкфурте в последний раз, собирался сходить, но… не успел.

– А когда?

– Тогда.

Пауза.

– У вас, кажется, болела жена?

Одно из первых знаний, которое женщина хочет получить, встретив мужчину, это – связан он на данный момент узами или нет.

– Да. И сейчас болеет.

Надо ли быть расчетливым с женщиной, имеющей гуманитарное образование? Однако я ни за что не задам ей вопроса, замужем ли она. Дудки. Но она еще похорошела.

Тяжелой средневековой саблей промелькнула река. Каждый раз машина вздрагивала на температурных швах. Сразу после съезда с моста шоссе поворачивало. «Новый поворот, и мотор ревет…» Опять рекламы, но света стало меньше. Народу на улицах тоже никакого. В Германии, я уже знал по прежнему опыту, вечером, кроме центральных улиц, прохожих мало. Все по домам, у телевизоров или сидят и философствуют в своих гаштетах. Впрочем, и там безумствуют телевизоры. Телевизионная культура или телевизионная нация?

Мы уже едем по довольно темным и нешироким улицам. Жилье невысокое, в два-три этажа. Палисадничек, воротца, стеклянные, как правило, двери, в окнах горит свет или мерцание телека. Средняя буржуазия.

– У меня муж в отъезде. Он исследователь, арабист. Сейчас в Марокко.

– Действие романа Селина «На краю ночи», кажется, протекало в Марокко?..

– Вы читали и помните этот роман, Алексей Дмитриевич? – В голосе Натальи послышался какой-то неожиданный интерес. Она будто бы даже ухмыльнулась и, на мгновенье оторвавшись взглядом от дороги, посмотрела на меня.

– Чего не хранится в моей помойке, – поднял я руку и театрально постучал пальцем по лбу.

Приехали. Темный трехэтажный дом, отблески от стоп-сигнала полыхнули по стеклянной двери. Наталья припарковалась в три уверенных и привычных движения.

– Мы живем здесь уже пять лет.

Надо было бы схватить Наталью за плечи, как только закрылась за нами дверь, прижать, почувствовать тепло тела…

Обычный западный буржуазный дом, но довольно много книг.

– Я покажу дом, русские любопытны.

Внизу столовая, с низкой, над столом, люстрой, и гостиная-кабинет. Письменный стол в конце комнаты, с окнами в маленький садик, компьютер, большая. цветная репродукция на стене, стеллажи с книгами. Репродукцию я сразу узнал: «Аполлон и Гиацинт» Александра Иванова, картина висит Третьяковке. Изломанный женственный Аполлон, приобнимающий хрупкого мальчика. Кажется, студенческая работа на выпуске из Академии гениального автора «Явления Христа народу». Аполлон выглядит расслабленным, Гиацинт – коварно-развратным.

Второй этаж.

– Это моя комната. – Неширокая постелька, зеркало, платяной шкаф, комнатные туфли, сброшенные посередине ковра. – – Это комната мужа. – Большой просторный диван, опять письменный стол, книги в углу грудой, книги на подоконнике, полусвет – наверху какой-то стилизованный, из керамики, светильник.

Что-то замкнулось во мне, я стал неестественным и зажатым, будто герой романа, и все время думал, как следует себя вести. Пылкий и горячий любовник так себя не чувствует.

Как мне дальше продолжать эту сцену? Что пропустить по сравнению с жизнью, что придумать? Профессор-литературовед пишет роман.

Пожалуй, оставлю в стороне ужин, где витал дух прошлого и легкий ветерок нового отчуждения. Всё оказалось законченным, прежний, летящий без вопросов и ответов, разговор умер. Мы почти с трудом поддерживали беседу. Так, разная сначала, пока Наталья ставила посуду, а я делал вид, что помогаю ей, разная болтовня. А на столе тем временем появлялись бокалы и воздушный – салатные листья и брынза – салат по-гречески. На кухне скворчало на сковороде, распуская свои ароматы, мясо. Наталья, оказалось, все же закончила здешний университет: в Германии бесплатное высшее образование. В университете она и встретилась со своим мужем. Молодой блестящий арабист-искусствовед. Любовь? Да, возникло определенное увлечение. Но основное я узнал уже за ужином.

Раньше в Наталье этого не было. Эвфемизмом, но с почти бесстыдной для наших русских женщин откровенностью, она вдруг сказала… Вино горело в бокалах теплым рубиновым огнем. От вина ли, от пищи ли, я немножко осоловел, и она сказала, впервые назвав имя мужа:

– Макс обладает одним врожденным свойством: он не до конца предан женщинам.

Я сразу же всё понял. Массмедиа в наше время нас, советских олухов, научили всё понимать с налета.

– А ребенок?

– Да нет, пока было увлечение, всё получалось. Макс вроде даже позабыл про своих дружков. Ребенок этот – наш общий, я по-прежнему люблю Макса, он, как и вы, очень интересный человек. Ребенок сейчас у его родителей. Они знают, что мы живем сложно и пытаются ребенка как-то от всего отгородить. Они очень богатые люди.

– А ты знала обо всем этом? – В русском языке слово «это» всегда счастливо всё объясняет. – Ты могла в конце концов и не выходить замуж, а воспитывать ребенка сама.

Мы уже приступили к мясному блюду. Разговор, который здесь имеет несколько другую, литературную, что ли, форму, в натуре был длиннее и невнятнее и происходил, естественно, дольше. За это время мы выпили по бокалу вина, еще долили бокалы, съели прекрасный греческий салат. Я наслаждался хлебом, который, может быть, есть только в Германии, – хлебом с проросшим зерном, впеченным в тесто. Наталья во время этого разговора что-то приносила из кухни и что-то уносила на кухню. Может, в этом была простая уловка, когда себе или другому дается время подумать, подготовить ответ либо следующий вопрос. Мне показалось, мы опять приблизились друг к другу и прежнее облако, электродуга взаимопонимания, вновь появилось между нами. Я уже начал торопить время. Что мне какой-то муж-арабист с размытыми предпочтениями? Разве не другое интересует меня здесь и теперь? Но разговор надо было поддерживать, откровенность до опустошенности была нашим правилом игры, которое установилось еще тогда, в кёльнской гостинице.

– Я знала, я догадывалась, а потом он мне сам все рассказал. Мы оказались в одинаково бесправном положении: у меня был заканчивающийся вид на жительство и не было работы, родители Макса сказали ему, что оплатят его путешествие на Восток и будут продолжать снабжать его деньгами, если он женится. Родители были в курсе. Им нужен был определенный статус сына. Как раз в это время мой будущий тесть баллотировался на должность мэра в городке, где они проживали.

Я ответил, как мне показалось, удачно:

– Мне изобразить удивление? – Про себя я подумал: как трагична жизнь Натальи, скольким условностям она должна подчиняться. А может быть, настоящего, подлинного счастья и не бывает, оно тоже есть следствие некоего компромисса?..

– Удивления не надо. Не надо мне и сочувствия. Я вполне довольна и сыном, и мужем. Он разрешает мне работать. Обычно я беру один или два рейса в месяц.

Я подумал, может быть именно на работе, в этом мелькании людей, она и вербует своих знакомых. Что мы знаем друг о друге?

– Ездишь повидаться с родителями?

– И это тоже. Езжу дышать другим воздухом.

– Ну, а как твой бывший… мастер продаж военного оборудования?

– Он доставал меня два года, а потом его посадили. Но сейчас в России сажают, не отбирая денег, конфискация отменена. Он выйдет и снова начнет мне звонить.

Ужин заканчивался. Значит, заканчивалась и моя отсрочка. Сколько раз, зажмурив, как ребенок, глаза, я мечтал об этой встрече. Тогда, с закрытыми глазами, я ощущал всю Наталью, мое тело было готово к встрече. Теперь каждая клетка была бесчувственной, нацеленной на что-то другое. Или просто умерла, не нацеленная ни на что. Может быть, причиной самолет, вибрация? Раньше, что могло мне помешать раньше?

Мы поднимались по лестнице в спальню на втором этаже, как любовники, охваченные страстью. Но это была просто сцена из кинофильма. Кто тянул этот подъем? Мы целовались, будто не в состоянии оторваться друг от друга, почти на каждой ступеньке. Правда, я старался не прислоняться животом к ее бедру. Я только обратил внимание, обнимая ее талию и плечи, что она стала массивнее, в ней больше тепла и желания. Мое же тело не отзывалось. Но здесь главное – не поддаваться панике. Опыт возраста.

Время описательных романов закончилось. Но тем не менее в отчете о переживаниях и поступках этого вечера мне кажется знаковой и символичной лишь одна деталь, одно состояние моего организма. Кто отвечает за кого: физиология за психику или психика за физиологию? Мы медленно, как супруги, раздевались. Я делал это в чужой супружеской спальне. Ни тени испуга и неловкости не было на лице или в движениях Натальи. Может быть, я совсем не знал эту женщину? За сколько там лет в организме меняются клетки? Она стала бережлива – не сбросила колготки и трусики на пол, как, помню, было раньше, а аккуратно повесила все на спинку стула. Я подумал: подобный поступок после нескольких лет разлуки может заледенить, оттолкнуть мужчину. А где же страсть? Где её желание? И в этот момент вдруг почувствовал, что всё происходит наоборот. Я не отрывал глаз от её трусиков, и мое тело напряглось.

Всё оказалось в порядке, действительно самолет, вибрация, минутная слабость. В атаку, вперед, в соответствии с давно разработанной технологией. Слетают на кресло рубашка, штаны, футболка, которую я всегда надеваю в дорогу, потом я сдергиваю с себя трусы. Я, как танк, упорный и готовый к работе, с орудием, развернутым в сторону противника, готов к бою.

Наслаждение, которое для одних только разрядка, для других – некий торжественный акт, после которого две души сливаются в одну. Но даже одно это, без любви, соединение допускает иллюзию полного слияния, а значит счастья, наслаждение это каждый получает по-своему. Здесь нечего описывать, надо отдавать ровно столько, сколько желаешь получить сам. Сколько времени прошло в этом парении двух тел, в неземном движении, родившем умиротворение и покой? Всё снова было молодо и неутомимо. Будто до сладкого пота, с щегольством и самоутверждением, здесь был не пятидесятипятилетний мужчина, а восемнадцатилетний мальчик, с еще нерастраченной душой и энергией.

Но скоро этот мальчик вдруг почувствовал, что происходит что-то не то. Стремительные и разнообразные движения еще доставляли ему радость и удовольствие, но противник уже давно просил пощады. Если без аналогий, если без описаний и лишних слов, если не пользоваться тропами и метафорами, если простым русским и грубым словом, то конца этим сладким желаниям, которые начали казаться просто содроганиями, не было. Виновато было вино, выпитое за ужином, дорожная усталость, переоценка своих сил.

В этих случаях, знают мужчины, действует скорее инстинкт, нежели расчет. Я еще обнимал Наталью, и её тело, ее глаза с расширенными зрачками казались мне прекрасными. Но в голове уже возникло некоторое затемнение. Сердце сдавало, оно билось как сумасшедшее, и было отчетливо ясно, что не очень крепкие сосуды могут не выдержать. Славно ли, если «скорая помощь» вынимает тебя с инсультом или инфарктом из чужой постели в чужом городе, в чужой стране. Как там умер 37-летний Рафаэль, когда у него в гостях была знаменитая красавица Форнарина?

И вдруг произошло замещение – я увидел прямо перед собой лицо Саломеи, её плечи, расширенные в страсти зрачки, лицо дорогое, как собственная жизнь. Сразу волна облегчения и счастья, я до искупительного вздоха обнимал Саломею, а потом она потихонечку выскользнула из моих рук, и в объятиях оказалась задыхающаяся и печальная Наталья.

Как мне закончить этот мой рассказ? Где поставить точку и стоит ли множить то, что уже было. Это что закончилось и закончилось. На этот раз койка с немецкой периной вместо привычного одеяла нас не соединила. Двое чужих людей оказались выброшенными на берег чужой земли. Мы еще говорили, что-то вспоминали, перебивали друг друга, изображая единение и общность, но ничего этого уже было. Течение жизни каждого развело нас навсегда. На вокзале во Франкфурте, на следующее утро, когда Наталья меня провожала, мы обменялись телефонами, обещали писать и звонить друг другу, но оба знали, что вряд ли кто-нибудь из нас когда-нибудь позвонит.

Что же ты, Алексей, так пропускаешь свои шансы?