Мари Антильская. Книга первая

ГЛАВА ПЕРВАЯ Более чем через год до Мари доходят первые вести о губернаторе Мартиники

— Но это правда, святой отец, — уверяла мадам де Сент-Андре, — завтра мы покидаем Париж. И я вполне счастлива. Вот уже больше года как я жду не дождусь этого часа.

Отец Дютертр покачал головой с видом человека, отказавшегося от надежды переубедить своего собеседника. Но все-таки заметил:

— Ах, мадам! Вы говорите, что с радостью отправляетесь жить на острова! Мне жаль рассеивать ваши иллюзии! Но как жестоко вы заблуждаетесь, думая о жизни, которая ждет вас там! Не прошло и двух месяцев, как я был там в последний раз, и вскорости мне придется вновь повторить это путешествие. Послушайте, здесь вы наслаждаетесь всеми удобствами городской жизни, муж балует вас, боготворит, исполняет все ваши прихоти. Желаете куда-нибудь съездить — карета с лошадьми тотчас же к вашим услугам, желаете развлечься вечером — вас повсюду сопровождают ваши лакеи… А ведь там вам придется ходить пешком или скакать верхом по землям, которые здесь даже трудно себе вообразить. Солнце палит так нещадно, что в пару недель доконает и существо много закаленнее вас. По вечерам и думать нечего выйти из дому, ведь господин де Пуэнси теперь направо-налево раздает патенты на плавание, и Сен-Пьер превратился в место встречи всякого рода висельников и проходимцев, карманников и бродяг, которые не могут более промышлять в Париже и отправляются туда, чтобы сделаться пиратами. Вряд ли вам хоть раз представится там случай потанцевать на балу. Ведь если какой-нибудь колонист и устраивает праздник, вам придется проделать двухдневный путь верхом, чтобы добраться туда, и столько же, чтобы вернуться домой…

С лица Мари де Сент-Андре по-прежнему не сходила улыбка. Она не верила ни одному слову из того, чем пугал ее добрейший святой отец. Она уже давно приняла решение, и ничто не могло свернуть ее с избранного пути.

— Поверьте, дитя мое, я далек от желания рассеивать ваши иллюзий, но подумайте хотя бы о том, что, когда вы прибудете в Сен-Пьер, у вас даже крыши над головой не будет! Может, через недельку-другую у вас и появится какая-нибудь лачуга или халупа с крышей из пальмовых листьев, но прежде вам придется отыскать место, где построить себе это жалкое пристанище. И выбирать между местами с такими, с позволения сказать, заманчивыми названиями, как Серный Рудник, Разбойничья Нора или Мыс Дьявола. Если, конечно, вы не предпочтете им Лысую Гору, Кипящую Пропасть или Комариный либо Могильный остров! И поверьте, не следует надеяться, будто эти тревожные названия не имеют ничего общего с повадками тамошних людей!

— Но позвольте, — возразила Мари, — ведь не может же такого быть, чтобы, едва мы доберемся до острова, мой муж, генеральный откупщик Лешено де Сент-Андре, оказался без крыши над головой! Куда же тогда, по-вашему, мы денемся?

— Куда вы денетесь? Думаю, на первое время вас приютит у себя губернатор! Он занимает часть крепости и, должно быть, выделит вам там апартаменты, пока вы не обзаведетесь своим шалашом, если можно употребить это слово, дабы вы имели представление о жалкой лачуге, в которой вам придется жить на Мартинике!

— У губернатора?! — воскликнула Мари, стараясь унять сердечную дрожь. — А кто этот губернатор? Вы его видели? Вы с ним знакомы? Что это за человек?

Отец Дютертр поджал губы и как-то уклончиво проговорил:

— Все зависит, мадам, от того, с какой стороны посмотреть. Думается, мнение, какое создал себе о губернаторе маркиз де Белиль, изрядно отличается от моего. Да только президент Фуке сроду не ступал ногою на острова и не имеет ни малейшего представления о тамошней жизни. Он полностью полагается на донесения, порой и секретные, что шлют ему оттуда его люди — среди них немало и таких, кто явно заинтересован, чтобы губернатора отозвали во Францию, — да на сведения, как правило, весьма пристрастные, которые он получает от генерал-губернатора Наветренных островов. А я собственными глазами видел, как он живет, этот губернатор, ел за его столом. Стрелял вместе с ним из пушки по этим канальям англичанам, которые под предлогом, что им, видите ли, понадобилось пополнить в Рокселане запас питьевой воды, пытались высадить вооруженный отряд и завладеть островом! Поверьте, мадам, мне еще никогда не случалось встречать человека, который бы с такой ловкостью владел шпагой, с такой быстротой принимал решения или с таким проворством всаживал бы картечную пулю в пиратскую башку!

— И как же имя этого замечательного человека?

— Жак Дюпарке, мадам, это племянник Белена д’Эснамбюка. Сразу видать, хорошая порода!

— Право же, святой отец, — залившись серебристым смехом, воскликнула Мари, — только что вы пугали, будто меня не ждет там ничего, кроме разочарований, и тут же заявляете, что мне предстоит жить под одной крышей с человеком, которому, если я верно вас поняла, не сыскать равного здесь!

Отец Дютертр воздел руки к небу.

— Ах, мадам! Вы совсем не так меня поняли! На самом деле этот Дюпарке не очень-то приветлив! Если он и приютит вас, то только по необходимости! Но вы можете встречаться с ним по десяти раз на дню, и он не обратит на вас ровно никакого внимания, даже не сочтет нужным раскланяться, будто вас вовсе и нет или вы невидимка! Одним словом, настоящий невежа, и к тому же неразлучен с одним типом, неким Лефором, разбойником, чудом избежавшим виселицы… Да и самого его, говорят, отправили на Мартинику прямо из Бастилии, что называется, из-под топора, которого он, судя по всему, вполне заслуживал…

Улыбка Мари сразу как-то увяла.

— Нет, вы не правы, сударь, — возразила она. — Мне довелось когда-то встречаться с этим человеком. И вы ошибаетесь святой отец, сравнивая его с каким-то вульгарным преступником. Он убил человека на дуэли, в честном поединке, защищая свою честь. Вот почему его отправили в Бастилию!

Отец Дютертр величественно развел руками и не без лукавства заметил:

— Ах, мадам! Выходит, вы расспрашивали меня о человеке, которого знаете лучше меня!

— Да, я встречалась с ним когда-то. Но не знаю, каким он стал теперь. Кстати, кажется, вы говорили, мнение о нем господина Фуке, возможно, отличается от вашего собственного…

— Не знаю, что и сказать, мадам… Но, думается, человек, который управляет судьбами такой могущественной компании, как Американская Островная компания, не может получать достоверных сведений, что же там происходит на самом деле, особенно если он никогда не покидает Парижа. Этот Дюпарке сделал для колонии очень много хорошего. Известно ли об этом здесь? Оценили ли хотя бы по заслугам его старания? Колонисты его просто обожают, и мало того, что все буквально ловят каждое его слово, вдобавок ко всему, единственно благодаря его разумному правлению, этот бедный остров, который прежде был самым обделенным из всех наших американских владений, сегодня может в случае нужды поставить под ружье целых семь сотен солдат! Никогда еще до прибытия туда Дюпарке остров не знал такого притока в Сен-Пьер новых колонистов! Он облегчил бремя налогов, по сути дела, совсем отменил штрафы и смертную казнь! Форт Сен-Пьер благодаря ему вооружен пушками, захваченными у врага, так как, если бы ему пришлось дожидаться, пока туда пришлют каронады из Франции, англичане уже давно завладели бы островом, не потеряв при этом ни единого матроса!

— И что же этот человек, он счастлив там?

— Вот этого я не знаю, мадам. Он неболтлив. Много трудится, мало говорит.

— Но, надеюсь, он, по крайней мере, приятен в общении?

— Говорю же вам, что это сущий бирюк. Ненавидит женщин. Железная воля. Все делает по-своему. И ни во что не ставит приказания генерал-губернатора Лонгвилье де Пуэнси и даже самой Островной компании!

На мгновенье Мари погрузилась в какие-то туманные грезы. Перед глазами вновь встал молодой человек, который с такой страстью назначил ей однажды вечером свидание, чтобы назавтра бежать вместе. И вот теперь, прождав больше года, думала она про себя, ей наконец-то предстоит вновь увидеться с ним. Покажется ли он ей таким же, каким увидела она его впервые в Дьепе, на постоялом дворе своего отца?

Отец Дютертр вырвал ее из грез и вернул к действительности.

— Ах, мадам, — вновь заговорил он, — увы, похоже, слишком поздно уже пытаться отговорить вас от этого путешествия. Вы должны последовать за своим супругом, а с таким галантным и благородным дворянином вы меньше будете страдать от тягот, какие выпадают на долю всех прочих обитателей этого острова! Однако позвольте предостеречь вас против негров, которых вот уже несколько месяцев большими партиями завозят на Мартинику! Все они немного колдуны. Я бы даже сказал, все они в сговоре с дьяволом! И завезли с собою на остров похотливые повадки, которые по причине тамошнего климата могут лишь распускаться пышным цветом! Будьте осторожны! И не заводите себе, подобно большинству колонистов, черных слуг! Не забывайте, что негры — это заблудшие чада Божьи!..

Мари подняла глаза к часам, и разговор с иезуитом как-то враз иссяк. Она ждала Франсуа Фуке, маркиза де Белиля. И желала встретить его одна, без свидетелей…

Святой отец поднялся, приготовившись откланяться.

— Ах, что вы, святой отец! Неужто вы уже собрались меня покинуть?

Иезуит улыбнулся. Взгляд, брошенный мадам де Сент-Андре на часы, отнюдь не ускользнул от его внимания. И к тому же он уже отлично знал, что говорили в Париже об очаровательной супруге генерального откупщика. Не то чтобы молва считала ее особой легкомысленного нрава, одной из тех, кого обычно зовут ветреницами, однако всем было известно, что она не слишком-то холодна с бесчисленными поклонниками, которые проходу ей не дают настойчивыми ухаживаниями. Поговаривали, будто не последним среди них числится и президент Фуке. Он был свидетелем на свадьбе и будто бы имеет куда больше оснований быть довольным юной супругою, чем престарелый генеральный откупщик, который не слишком-то пригож собой и к тому же, как шепотом передавали из уст в уста, на самом-то деле вовсе даже и не может называться мужем юной дамы!

— Мадам, — ответил ей отец Дютертр, — как вы знаете, я недолго собираюсь задерживаться во Франции. А поскольку, вижу, мне так и не удалось убедить вас изменить ваши намерения, то надеюсь вскорости встретиться с вами уже на Мартинике…

Мари сделала глубокий реверанс. Нет, положительно, никакие доводы добрейшего иезуита не могли поколебать ее решимости.

Был какой-то момент, когда Сент-Андре, видя, что компания не слишком спешит назначать его на этот остров, начал уж было подумывать, не просить ли должности где-нибудь еще. Но Мари решительно отговорила его от этой затеи. Она и слышать не хотела ни о каком другом месте, кроме Мартиники. А потому с удвоенными стараниями принялась обхаживать Фуке.

Не успела закрыться дверь за отцом Дютертром, как она тут же позвала Жюли, чтобы сменить туалет. Фуке вот-вот должен был появиться, а уж ей ли было не знать, как восхищается президент ее плечами, блеском бриллиантов на перламутровой коже…

Она была уже вполне готова, когда доложили о визите маркиза. Мари спустилась в гостиную — не спеша, но с приветливой улыбкой на устах.

— Ах, дражайшая мадам! — воскликнул президент при ее появлении. — Вот вы и покидаете нас! Стало быть, этот визит в некотором роде прощальный…

— Любезный маркиз, — как-то вкрадчиво возразила она, — сдается мне, вы слегка лукавите. Что-то подсказывает мне, будто вы пришли вовсе не прощаться… А получить обещанное вознаграждение…

Подобная бесцеремонность несколько смутила Фуке.

— Я никогда не посмел бы так прямо сказать вам об этом… — признался он. — А ваш муж, он дома?

— Вот он-то как раз и вправду наносит прощальные визиты всем своим парижским друзьям. Так что не думаю, чтобы мне удалось увидеться с ним раньше завтрашнего утра.

— Так вы одна, предоставлены себе вплоть до завтрашнего утра! Не может быть?!

Он подошел к ней и уже было обнял за плечи. Но она с любезной улыбкой отстранилась и заметила:

— Да нет, вовсе не предоставлена себе. Я еду нынче вечером на бал к Никола де Байелю, вы ведь знакомы с ним, это парижский купеческий старшина. Возможно, мы могли бы там встретиться…

— Боюсь, это невозможно, — ответил Фуке. — Мне необходимо отправить с кораблем, который доставит вас на острова, указания нашей компании и придется трудиться над ними всю ночь…

Мари усадила его в кресло, в котором совсем недавно сидел отец Дютертр.

— Кстати, у меня только что был отец Дютертр, — заметила она. — И вообразите, он пытался отговорить меня от путешествия на Мартинику, забавно, правда?

— Ах, Мари, почему он не пытался сделать этого раньше! Если бы вы знали, как мне будет вас недоставать!

— Помолчите, сударь. Вы быстро утешитесь. Впрочем, хоть вы уверяли, будто любите меня, я никогда не подавала вам ни малейшей надежды! Кто знает, может, именно благодаря тому, что я не давала вам оснований надеяться на взаимность, компания и предоставила наконец господину де Сент-Андре столь долгожданную должность…

— Ах, неблагодарная! — рассмеявшись, бросил Фуке. — Вот уж неблагодарная! Из-за вас я совсем потерял голову. Неужели вы и вправду ничего не помните? Вы позволили мне поцеловать это плечико, это ваше белоснежное соблазнительное плечико, а не успел я прикоснуться к нему губами, тотчас же поспешили вложить мне в руку перо… И мне пришлось подписать назначение, дабы заслужить право на еще один поцелуй…

— Вот за этим-то поцелуем вы и пожаловали…

— Так что же, намерены ли вы выполнить свое обещание?

— Я всегда плачу свои долги…

Фуке вскочил с кресла. Он весь дрожал. Царившее в особняке безмолвие, уверенность, что Сент-Андре не вернется раньше завтрашнего утра, благосклонность Мари — все это возбуждало в нем страстное желание, которого он был не в силах сдержать.

Юная дама заметила его волнение, пылающее лицо, лихорадочно задрожавшие руки.

— Позвольте же, — тяжело дыша, пробормотал он. — Вы ведь обещали мне свое плечико! Так дайте мне его поцеловать!

Шаловливым жестом она слегка оттянула вниз ткань уже и без того изрядно декольтированного платья и, оголив круглое плечико, проговорила:

— Не мешкайте же, сударь, и помните, что я пообещала вам всего один поцелуй!

Фуке нагнулся, приник губами повыше того места, где задержался розовый пальчик Мари, но внезапно резким движением схватил ее за талию и прижал к груди. Это крепкое объятие, куда более здоровое и мужественное, чем объятья супруга, возбудило ее и заставило задрожать от любовного желания.

По-прежнему смеясь и жеманно кокетничая, она проговорила:

— Я же просила вас не мешкать, сударь. А вы не торопитесь и теперь уже сами будете моим должником!

Он крепко прижимал ее к себе, и Мари подумала, что ей никак не удастся освободиться из его объятий, иначе как вырвавшись силой, а она не могла позволить себе поступить нелюбезно с таким галантным кавалером, как Фуке, который к тому же исполнил самое заветное ее желание.

— Послушайте, дражайший маркиз, — ласково проворковала она. — Вы, видно, совсем запамятовали, что я только что имела разговор весьма серьезного свойства с отцом Дютертром! И он сидел на том же самом месте, что и вы! Что подумал бы он обо мне, видя, как вы рискуете опорочить мое доброе имя?

Фуке по-прежнему молча покрывал поцелуями ее шею, подбородок, лоб и щеки. Он попробовал было добраться и до ее губ, она уклонилась, но игриво и без всякой резкости.

— Будьте же благоразумны! — умоляла она его. — Да будьте же, наконец, благоразумны! Поглядите, вы сотрете мне пудру, помнете платье! А вдруг кто-нибудь войдет? А вдруг нас застанут?

— Но послушайте, милая, разве не вы же сами сказали мне, что Сент-Андре не вернется раньше утра? И разве вы не отпустили уже своих слуг?

Внезапно Мари напряглась, будто прислушиваясь к какому-то шуму, который различала только она одна. Заметив этот встревоженный взгляд, Фуке тут же выпустил ее, отошел в сторону и принялся взбивать свои кружевные манжеты, изо всех сил стараясь прийти в себя.

— Я так испугалась, — солгала она. — На Жюли нельзя полностью полагаться. Не удивлюсь, если Сент-Андре поручил ей шпионить за мной…

Он окинул ее пылким взглядом, все еще не справившись с острым приступом любовного желания, которое разожгли в нем прикосновения к ее соблазнительному телу.

— Что ж, Сент-Андре вполне можно понять, — проговорил он. — Вы самое восхитительное создание, какое мне доводилось видеть за всю мою жизнь!

— Ах, замолчите! Вы забудете меня. В Париже так много женщин, не менее красивых, чем я, и не уступающих мне ни в чем!

— Не заблуждайтесь! — воскликнул Фуке. — Вы покорили всех, даже при дворе. О вас говорил сам король. Вашу изысканность отметила даже королева. Она изволила сказать, что для женщины из низов вы могли бы дать сто очков вперед многим придворным дамам из Лувра!

Будто не слыша всех этих комплиментов, она подошла к окну, откуда открывался вид на реку, по которой плыли тяжело груженные баржи. Потом снова вернулась к тому, что более всего занимало ее мысли.

— Ах Боже мой! — промолвила она. — Как вспомню, что наговорил мне нынче этот иезуит, прямо дрожь пробирает.

Она отошла от окна, приблизилась к Фуке и с безупречно разыгранным волнением произнесла:

— Скажите, неужели правда, будто мне придется жить там в какой-то жалкой лачуге? Да-да, именно лачуге, которая, кажется, называется хижиной… или халупой, или как-то еще…

— Большинство колонистов и вправду ютятся в жалких лачугах. Но ведь вы, Мари, будете сопровождать своего супруга, а он назначен генеральным откупщиком и наделен самыми широкими полномочиями.

— Самыми широкими полномочиями?! А как же губернатор?..

— Сент-Андре будет пользоваться такой же властью, что и губернатор! Так что, он быстро найдет жилище, которое будет достойно вас. В крайнем случае, прикажет его построить!

— А если губернатор будет против?

— Ваш супруг обладает теми же правами, что и он.

Мари с минуту подумала.

— А что, губернатором Мартиники по-прежнему тот же самый молодой человек, который был посажен в Бастилию за убийство на дуэли виконта де Тюрло?

— В настоящий момент, мадам, да. Но к тому времени, когда вы туда доберетесь, он уже будет отрешен от должности.

Юная дама заметно вздрогнула.

— Отрешен от должности?! — словно не веря своим ушам, воскликнула она. — Но почему? Что он такого сделал? И что он будет делать дальше? Возвратится во Францию?

— Он может возвратиться во Францию, если пожелает, как может и остаться на Мартинике и сделаться одним из колонистов. Но компания не намерена более терпеть на этом посту человека, который все делает по-своему и для которого все ее приказания остаются всего лишь клочком бумаги, на который можно не обращать никакого внимания. Да, я сделал ошибку, выбрав на эту должность Дюпарке!

— Но этого не может быть, — с перехваченным от волнения горлом прошептала Мари. — Мне думается, сударь, вас просто ввели в заблуждение. Вы ведь сами не были на Мартинике, а я, не прошло и часа, слышала, как имя Жака Дюпарке произносилось с такими лестными восхвалениями, вот здесь же — и не кем-нибудь, а отцом Дютертром, который сам был там и видел его в деле…

Фуке раздраженно махнул рукою.

— Ах, Мари, — проговорил он, — вижу, вы уже занялись и политикой! Оставьте лучше это другим. Когда вы окажетесь на Мартинике, то поймете, насколько все это скучно и неинтересно, а здесь, Мари, мне так хотелось бы воспользоваться последними мгновениями, пока вы еще с нами…

Решительным шагом она направилась в сторону Фуке. Лицо ее озарила какая-то несокрушимая решимость, какой маркизу никогда еще не доводилось в ней замечать.

— Вы не должны отрешать Дюпарке от должности! — твердо, тоном, не терпящим возражений, проговорила она.

Он смотрел на нее в полном ошеломлении.

— Это было бы жестокой несправедливостью. Отец Дютертр, у которого, впрочем, не было никаких резонов слишком уж восхвалять губернатора, тем не менее обрисовал мне его как идеального правителя! Всего за один год Дюпарке удалось добиться на острове такого процветания, что теперь они в состоянии поставить под ружье целых семьсот человек! Он вооружил форт Сен-Пьер пушками, которые сам же захватил у неприятеля. Колонисты его боготворят. Он уменьшил налоги и поборы. С тех пор как Дюпарке стал там губернатором, на острове нет больше грабежей, нет преступлений! И такого человека вы намерены отрешить от должности! Всему виною происки врагов, поверьте, это они пытаются опорочить его в ваших глазах.

Мари все больше и больше распалялась. Она уже давно оставила тон важный и степенный и теперь говорила крайне возмущенно и гневно. Отчасти забавляясь, отчасти удивленно, но с нескрываемым восхищением наблюдал Фуке за этой новой для него Мари.

— Какой, оказывается, из вас блестящий защитник! — воскликнул он. — Боже! Сколько пыла! Сколько страсти!

— А разве вам не кажется вполне нормальным, — резко возразила она, — что меня интересуют дела, связанные с краями, где мне суждено жить, дела, какими придется заниматься моему супругу и относительно которых он непременно будет спрашивать моего суждения?!

— Мадам, — заметил Фуке, — вы и вправду женщина замечательных достоинств. Вот кого, — добавил он с хитрой улыбкой на устах, — мне следовало назначить губернатором Мартиники!

— Вместо Дюпарке?

— Ну, разумеется, вместо Дюпарке, — по-прежнему шутливо уточнил он.

— Но в таком случае, — вполне логично возразила она, — раз уж Сент-Андре направляется в Сен-Пьер с теми же полномочиями, что и губернатор, почему бы вам просто-напросто не назначить его на место Дюпарке?

— Да потому, мадам, что, как вы сами только что изволили заметить, колонисты боготворят этого губернатора. И если мы заменим его другим, они неизбежно отнесутся к нему с недоверием, будут протестовать, сеять смуту. Генеральный откупщик же не вызовет ни малейших подозрений. Ну кому, скажите, придет в голову, будто Сент-Андре облечен теми же полномочиями, что и губернатор?

— Вот это вы и называете политикой?

— Или дипломатией, если вам так больше нравится!

— Но вы не можете отрешить Дюпарке от должности! — снова взялась за свое Мари. — Он ведь не совершил ничего, что вы могли бы вменить ему в вину!

— Как это, ничего?! — воскликнул Фуке. — Как это, ничего, что мы могли бы вменить ему в вину?! В таком случае послушайте, что я вам расскажу! Один из членов правления обратился к нему с письменной просьбой построить больницу на деньги, собранные посредством штрафов, а потом построить на те же средства селение в окрестностях Форт-Руаяля. На что он вызывающе заявил, будто лучше, чем кто бы то ни было другой, в состоянии судить об уместности подобных мер. Что же до больницы, то, похоже, он не взимает никаких штрафов и у него просто-напросто нет средств — и на то есть вполне понятные причины, ибо, вместо того чтобы заставить преступников платить деньгами или сахаром, он ограничивается тем, что заковывает их в кандалы! Мы пытались послать на Мартинику своего судью. Но Дюпарке тотчас же взбунтовался. Он, видите ли, заявил, что не испытывал в нем ни малейшей нужды, ибо имеет под своим началом солдат, а вовсе не гражданское население!

— Но ведь это ответ порядочного человека, не так ли?..

— Но позвольте мне продолжить, Мари. Дюпарке упрям, как осел, с ним просто невозможно иметь дело. В одном из ящиков у меня лежит письмо, где он говорит дословно следующее: «Компания задолжала мне шесть тысяч экю. Прошу вас, сударь, особо заняться этим делом и принять во внимание, что было бы уж вовсе лишено всякого смысла, если бы я посвящал компании свою жизнь, честь и личное состояние без всякой надежды на возмещение издержек». Выходит, этот человек готов тратить свои собственные средства, но отказывается взимать штрафы! Это уже слишком! Но вернемся к селению, которое ему предлагалось построить, — так вот, сделав вид, будто он не в состоянии построить ни одного дома, он требует, чтобы ему послали туда каменотесов, столяров, слесарей и кузнецов под тем предлогом, что будто бы во всем Сен-Пьере только один плотник в состоянии выполнить эти работы! Но вы еще не знаете, мадам, самого страшного: даже еще прежде, чем ответ его дошел до компании, отсюда уже были направлены туда судья и контролер. И что же вы думаете? Не успели они прибыть на место, как Дюпарке тут же, без всяких объяснений, приказывает посадить контролера на корабль и велит капитану доставить его назад, во Францию! Что же касается судьи, то, сговорившись с колонистами, он устроил ему такую жизнь, что бедняга, в полном расстройстве, возвратился сюда на одном судне с отцом Дютертром! Ничего… надеюсь, ваш супруг, мадам, сможет положить конец всем этим безобразиям! И уверен, в лице господина де Сент-Андре компания получит честнейшего и усерднейшего откупщика, какого только можно пожелать!

Мари не промолвила ни слова в ответ. Она снова подошла к окну. Вечерний сумрак уже окутывал реку и деревья на набережной; издалека доносились песни матросов. Она с трудом сдерживала слезы. Ах, как счастлива была она всего час назад, слушая рассказы о Жаке отца-иезуита! Какую радость испытала, узнав, что Жак показал себя правителем поистине редких достоинств! Значит, она не ошиблась в нем, верно оценив с самого первого взгляда! А теперь все ее мечты рушились. В тот самый момент, когда она надеялась вот-вот снова увидеть человека, которого никогда не переставала любить, единственного, кому отдавалась в объятиях Сент-Андре или чувствуя на своей коже поцелуи Фуке, — она вдруг узнает, что по какому-то жестокому стечению обстоятельств ему предстоит возвратиться во Францию!

Не оборачиваясь, с пересохшим от волнения горлом она проговорила:

— Вы не отрешите Дюпарке от должности! Это невозможно!

— Может, вы наконец объясните мне, мадам, в чем причины столь неожиданного интереса? Видит Бог, не знай я, что вы видели Дюпарке всего пару минут, я бы подумал, будто вы влюблены!.. Я начинаю ревновать, Мари!

— Как вы можете ревновать к человеку, с которым я никогда и словом не перемолвилась и который к тому же находится больше чем за две тысячи лье отсюда?

— В таком случае, дайте же мне хоть какое-то разумное объяснение, почему вы с таким упорством добиваетесь сохранения за ним этой должности?

— Уж вам ли не знать женских капризов!

— Нет, мадам, вы ни за что не убедите меня, будто это всего лишь ваш мимолетный каприз. Уж больно пылко вы защищаете Дюпарке. В этом есть какая-то тайна, и мне бы хотелось узнать ее… Видите ли, — вновь заговорил он после недолгого молчания, — если бы я не видел, как внезапно исказилось ваше личико, как горестные складки перерезали ваш прелестный лобик, когда вы услышали, что Дюпарке придется возвратиться во Францию, возможно, я и дальше продолжал бы глупо верить, будто вы видели его всего раз в жизни в салоне мадам Бриго… В тот самый вечер, когда произошла эта ссора с виконтом, которого ему суждено было таким элегантным манером отправить к праотцам. Но вид ваш меня не обманет! Вы знали Дюпарке и раньше! Признайтесь!

Он тоже подошел к окну, схватил ее за запястье и крепко сжал.

— Не устраивайте мне нелепых сцен! — спокойно возразила она. — Меня никогда не интересовал этот юноша, разве что его судьба. Мне и вправду показалось тогда весьма прискорбным, что человек, защищавший свою честь, рисковал оказаться на эшафоте или провести остаток жизни в тюрьме. Он показался мне таким отважным. В тот вечер, когда случилась эта ссора с виконтом, он был единственным во всем салоне мадам Бриго, кто не опустил головы перед человеком, так искусно владеющим шпагой, — перед Тюрло. Уж вам ли не знать, мой любезный маркиз, как неравнодушны женщины к мужской храбрости. А Дюпарке тем вечером показался мне настоящим героем.

— А знаете ли вы, что я мог бы уничтожить его одним росчерком пера? Что я мог бы дать Сент-Андре приказание, как только он прибудет на остров, заковать Дюпарке в кандалы и в таком виде отправить во Францию?

— Сколько ненависти к человеку, который не сделал вам ничего дурного!

— Вы влюблены в него, разве этого недостаточно?!

Мари только слегка пожала плечиками. Она по-прежнему не спускала глаз с набережной Сены, которая все больше и больше погружалась в ночную тьму.

Он снова обнял ее за плечи, на сей раз куда нежнее, чем прежде, и заставил посмотреть ему в глаза.

— Ведь я люблю вас, Мари.

Она недоверчиво усмехнулась.

— Вы любите меня, — повторила она, — что ж, мне хотелось бы вам верить, но ведь вы любите меня без всякой надежды. Вы же знаете, мне предстоит уехать. Через неделю «Вера» покинет Дьеп. Да что говорить, уже завтра в этот час я буду так далеко отсюда! Какие иллюзии можете вы еще питать? Даже если бы я и вправду была влюблена в Дюпарке, что вовсе не так, какие резоны у вас для ревности?

— Вы отказываете мне в том, что подарили бы другому, это ли не резон?

— Но разве я не принадлежу Сент-Андре?

— Ах да, Сент-Андре! — живо воскликнул он. — Как же я мог забыть! Ведь Сент-Андре даже не догадывается насчет Дюпарке! Что ж, я могу открыть ему глаза! Предупредить, посоветовать быть осторожней! Вы злоупотребляете его доверием.

— А вы сами! — мгновенно повернувшись к нему, с не меньшей живостью ответила она. — Вспомните, чем занимались вы сами всего пару минут назад?

Фуке прикусил язык и, отпустив ее, отошел от окна. Она стояла не шелохнувшись. В комнате сгущались тени, пора было уже зажигать канделябры. И внезапно Мари подумала про себя, что ничто еще не потеряно. Фуке весь во власти любви, которую она зажгла в нем, и ей без труда удастся заставить его сделать все, что она ни пожелает.

И не спеша, грациозной походкой, она направилась прямо к нему.

— Полно вам, — милым голоском, будто раскаявшись, проговорила Мари. — Что же это мы с вами все ссоримся, когда, быть может, нам суждено многие годы жить в разлуке? Зачем оставлять дурные воспоминания? Мы ведь и сами вскорости очень горько пожалеем об этом!

— Это ваша вина, Мари, — все еще дуясь, проворчал он. — Зачем вы заговорили о Дюпарке? Ну что нам с вами до этого Дюпарке?

— Как сказать… Вы ведь говорили, будто любите меня, не так ли? А разве влюбленный мужчина может отказать любимой женщине в какой-нибудь просьбе?

— Ах, Мари! Если речь идет о каком-нибудь капризе, с какой радостью я бы его исполнил! Но, боюсь, здесь совсем другое дело. Сдается мне, в этой вашей прихоти слишком уж громко говорит ваше сердце!

— Вы правы, сударь! — призналась она. — Защищая Дюпарке, я подчиняюсь велению своего сердца!

Он вздрогнул, словно от удара, весь во власти мучительной ревности — такое впечатление, будто кровь разом отхлынула от лица.

— Я все думаю, — нежным голоском проворковала она, — могу ли довериться вам?

Он почувствовал укол в самое сердце. С трудом совладав с собою, он ответил:

— Разумеется, Мари! Разве не нашли вы во мне самого преданнейшего из друзей, на которого вы всегда можете рассчитывать? Разве не случалось уж мне доказывать вам свою нежнейшую привязанность?

— Конечно, сударь. Но есть вещи, в которых женщине очень трудно признаться.

— Признайтесь же, Мари! Расскажите мне все! Не заставляйте меня мучиться неизвестностью… Пусть даже вы и причините мне боль, я все равно хотел бы узнать вашу тайну…

— Я не собираюсь причинять вам боли, — все так же нежно заверила его она. — Но воспоминания о прошлом, которое так сильно отличалось от настоящего, заставляют меня испытывать смущение, если не сказать, стыд! Вы ведь привыкли видеть во мне мадам де Сент-Андре. Мадам де Сент-Андре, и никого другого. Но вы забыли, кем я была прежде, хоть и напоминаете мне порой о моем низком происхождении…

— Какое значение имеет теперь ваше происхождение? Вы стали другой, вы быстро обучились всему и вполне соответствуете вашему нынешнему высокому положению в обществе.

— Присядьте, сударь, — повелительным голосом, будто вдруг приняв какое-то решение, проговорила она и сама села напротив. — А знаете ли вы, — начала она свой рассказ, — как достигла я такого положения? Благодаря кому вознеслась так высоко? Благодаря Дюпарке!

— И как же это случилось?

— Вы и сами знаете. Неужели забыли? Это ведь Дюпарке поручил моему отцу от имени Белена д’Эснамбюка тот важный заказ — построить для него корабль. И благодаря тому, что батюшка с честью справился с работой, король пожаловал ему пенсион, а я была представлена ко двору, где меня увидел и полюбил Сент-Андре… Вот, любезнейший маркиз, и вся моя история. Неужто вы и теперь не понимаете, что нынче я не могу не испытывать глубокой признательности человеку, благодаря которому жизнь моя переменилась, словно в волшебной сказке?

Сразу почувствовав облегчение, Фуке глубоко вздохнул. Его вдруг охватила какая-то беззаботная радость.

— А не кажется ли вам, что вы несколько преувеличиваете, чем обязаны этому человеку? — поинтересовался он томно и без прежнего волнения.

— Нет, сударь, ничуть, — твердо ответила она. — Я ненавижу неблагодарность. А признательность для меня святое чувство… Позвольте мне доверить вам еще одну маленькую тайну: перед отъездом мне хотелось бы нанести визит господину Белену д’Эснамбюку…

— Это еще зачем, скажите на милость?

— А между тем все опять очень просто. Неужели не догадываетесь?

— Объясните же наконец, Мари. Не заставляйте меня теряться в догадках. Я и раньше знал, что вы полны добродетелей, но теперь вижу, что вы еще сердечней, еще прелестней, чем я мог предполагать!

— Но позвольте! Это ведь благодаря Белену д’Эснамбюку я оказалась при дворе и вышла замуж за господина де Сент-Андре. Это ведь Белен д’Эснамбюк открыл Мартинику-остров, где мне суждено жить и где меня будут окружать почестями, каких не оказывают и королевам! Ведь, не будь на свете Белена д’Эснамбюка, я так и осталась бы жалкой служанкой постоялого двора, какой и была всего два года назад в Дьепе!

— Боже, как вы трогательны, Мари! — искренне восхитился Фуке.

— Стало быть, теперь вы наконец поняли, почему я проявляю такой интерес к семейству, которому обязана всем? Неужели вы все еще испытываете ревность к Дюпарке? И не кажется ли вам, что у меня есть причины нанести визит господину Белену д’Эснамбюку?

— Что ж, извольте, навестите Белена д’Эснамбюка, если вам так угодно! — весело воскликнул он. — Ваш визит хоть ненадолго скрасит его унылую, темную комнату…

— А где это? Я ведь даже не знаю, где он живет…

— В одной таверне, на улице Жунер… Если хотите, я отвезу вас. Моя карета ждет меня…

— Нет, благодарю вас. Мне еще надо приготовиться к балу. Я хочу заехать к господину Белену по пути на бал.

Фуке поднялся с места и зашагал взад-вперед по комнате, которая уже почти полностью была окутана тьмой. Можно было различить лишь сгустившиеся тени вокруг массивной мебели, и маркиз глянул на белеющую фигурку Мари, которая так и продолжала не шелохнувшись сидеть в своем кресле.

Они долго молчали. Царила такая глубокая тишина, что Фуке казалось, будто он может услышать, как громко бьется его сердце. Ему было невыносимо больно от мысли об ее отъезде, но Мари была права — он никогда не питал слишком больших надежд на взаимность. Конечно, она позволяла ему некоторые вольности, но все это не шло слишком далеко: один-два поцелуя украдкой, мимолетные ласки, они только дразнили, распаляли его страсть, не удовлетворяя и не насыщая, заставляя желать ее еще больше всякий раз, когда он видел ее.

— Надеюсь, — прервала вдруг молчание Мари, — вы не добавите к горечи нашей разлуки душевную боль, от которой без труда могли бы меня излечить.

— Что вы имеете в виду?

— Я говорю о Дюпарке…

Он тяжело вздохнул.

— Но, поверьте, я ничего не могу поделать! — проговорил он. — Во всяком случае, совсем немного. Все решения принимает компания. А Дюпарке вел себя оскорбительно, вызывающе, непримиримо.

Она поднялась и подошла к нему.

— Не отрешайте его. Прошу вас… У меня такое чувство, что если я не сделаю для этого человека всего, что в моих силах — а мне думается, я могу сделать многое, — добавила она с обворожительной улыбкой, — то это принесет мне несчастье!

— Что правда, то правда, — заметил он слегка охрипшим от возбуждения голосом, — вы многое можете, Мари.

Он обнял ее. Разглядел в темноте ее губы, почувствовал прерывистое, неровное дыхание.

— Я мог бы отложить его окончательный отзыв, — проронил наконец он. — Дать ему отсрочку в надежде, что он образумится, раскается в своих поступках и будет делать то, чего от него ждут…

— Вы обещаете?

— Обещаю.

И она дала ему заслуженное вознаграждение — губы их слились. Ей не пришлось слишком принуждать себя, она целиком отдалась поцелую, даже сама прижимаясь к нему все крепче и крепче. Рука его скользнула вниз, забралась под ткань платья, слегка раздвинула пластинки корсета и извлекла грудь, к которой он тут же сладострастно припал губами.

Она знала, что ее уступчивость — самое надежное средство добиться, чтобы он выполнил свое обещание. Но и сама она тоже получала наслаждение от этих ласк, они возбуждали ее, и не было ни сил, ни желания противиться напору Фуке.

Надо было сделать так, чтобы у него остались прекрасные воспоминания — воспоминания, которые привяжут его к ней так крепко, что он уже не сможет забыть о своем обещании. Ей казалось, что она отдалась ему целиком, до конца; но, приобщенная к этим ощущениям неполной близостью с Сент-Андре, она отдавала лишь крошечную частицу себя — ту, что открыл ей этот опыт чувственности.

Фуке был в любовных делах куда опытней и просвещенней.

Он обхватил ее за бедра, крепко прижал к себе и, заставив изогнуться в талии и откинуться назад, принялся пробираться ко все более интимным местам, но тут она вздрогнула всем телом, резко отпрянула и испуганно воскликнула:

— Ах, вам надо уходить! Уходите, уходите же поскорей!

— Как, уже? — разочарованно пробормотал он.

— Прощайте! Я слышу шаги Жюли… — пояснила она. — Я напишу вам. Мыслями я всегда буду с вами… Пока не вернусь!

Он улыбнулся. Теперь и она тоже дала ему обещание. Он взял ее руку и, с благоговением поднеся к губам, проговорил:

— Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы вы пробыли на Мартинике как можно меньше. Сент-Андре быстро надоест на острове. Мы тут же отзовем его, и вы вернетесь назад…

— Прощайте, мой милый маркиз!

ГЛАВА ВТОРАЯ Мари ловко обводит вокруг пальца маркиза де Белиля

После наступления темноты парижские улицы не внушали особого доверия. Неторопливо движущуюся карету, запряженную четверкой лошадей, сопровождали четверо факельщиков. Несмотря на поздний час, погода стояла теплая, и большинство торговцев беззаботно оставили свои лотки прямо перед дверьми, под прикрытием массивных деревянных навесов. Несмотря на свет факелов, трудно было различить эти преграды, куда менее опасные в сравнении с прочными тумбами, что возвышались на каждом перекрестке, служа для закрепления цепей, коими пользовались специально избираемые эшевены, дабы сдержать или, напротив, ослабить натиск людской толпы.

Когда карета добралась до улицы Жунер, она оказалась такой узкой, что пробраться по ней не было никакой возможности.

Приподняв юбки, Мари проворно соскочила на землю и велела слугам следовать за ней.

Она знала, что ей не составит большого труда отыскать таверну, где обитал Белен, однако из осторожности она все-таки предпочла, чтобы факельщики сопроводили ее до самого порога.

Прямо посреди улицы зияли огромные, точно пруды, лужи, по бокам, подле сточных канав, скопилась застарелая, топкая грязь. Мари пришлось предпринять все меры предосторожности, чтобы уберечь свое бальное платье, и не придавай она такого большого значения визиту к человеку, которого прежде и в глаза-то не видела, этому Белену д’Эснамбюку — это имя так часто повторялось при ней еще с малолетства, — она, конечно же, отказалась бы от своей затеи и отправилась прямо на бал, который давал в тот вечер парижский купеческий старшина.

На пороге постоялого двора она снова с минуту поколебалась. В зале было уже полно народу: развязно смеялись и нарочито громко разговаривали между собой мушкетеры, потягивали вино «Лонгжюмо», ужиная птицей «а-ля Сен-Дени» и закусывая гонесским хлебом, караульные стрелки.

Услужливые девушки бегали от стола к столу, размахивая руками, громко крича, хохоча во все горло, и, не слишком сердясь, добродушно отталкивали нахальные руки, которые успевали ущипнуть их мимоходом за ляжки или ухватить за грудь, когда те проходили меж столов.

Мари понимала, что ей волей-неволей придется пройти через эту залу, до отказа заполненную подвыпившим, шумным и крикливым людом. Однако она знаком приказала факельщикам подождать ее на улице и решительно вошла в таверну.

Словно по волшебству, воцарилась мертвая тишина. Мари, которая была в курсе всех ужасающих парижских происшествий, сразу охватил страх. Она знала истории про садиста по кличке Отмычка, который, «вжавшись в стену», бросался на проходящих мимо женщин и, крепко обхвативши их руками и шаря по животу, так давил железной перчаткой на самые чувствительные места, что нестерпимая боль, какую это доставляло несчастной — по свидетельству одной садовницы, которой довелось испытать все это на себе, — превосходила даже самое живое воображение… Она знала, что буквально на каждом перекрестке ее подстерегают карманники, нищие бродяги и прочий сброд. Что совсем недавно банда грабителей взломала двери церкви Сен-Жермен и что повсюду, во всех уголках столицы, орудуют «братья-самаритяне» и «рыцари поножовщины»…

Она боялась, как бы ее наряд не вызвал зависть, а сверкающее бриллиантовое колье — алчное желание завладеть им.

Стараясь унять охватившую ее дрожь, она поспешила к одной из служанок и, не мешкая, нарочно погромче произнося имя, спросила, где она может найти господина Белена д’Эснамбюка. Не без оснований полагая, что оно должно быть известно большинству посетителей заведения. И не ошиблась. Подвиги старого мореплавателя сделали его знаменитостью. Не проходило и дня, чтобы к нему не заявлялись всякие темные личности, жаждущие получить место на корабле и отправиться на острова с тайной надеждой, едва добравшись до Мартиники, Мари-Галант или Сен-Кристофа, сделаться там пиратами или корсарами.

Она заметила, как сразу же изменилось выражение лиц. До слуха донеслись приглушенные реплики, частью лестные, из которых можно было понять, что ее приняли за придворную даму, посланную к старому моряку с каким-то важным поручением.

Выказывая ей всяческие знаки почтения, служанка провела ее во внутренний дворик и указала на лестницу, что вела в комнату Белена.

Однако она оставила ее без света, и Мари пришлось собрать все свое мужество, чтобы, нащупав веревку, в кромешной тьме, с трудом переступая со ступеньки на ступеньку, проделать нелегкий путь вверх по лестнице. Добравшись до площадки, она принялась на ощупь искать дверь. К счастью, шорох не остался незамеченным, и вскоре дверь приотворилась, явивши в полумраке ее взору высунувшуюся голову Белена. В комнате горела свеча, и пламя ее на сквозняке сразу как-то тревожно, пугающе замигало.

— Вы кого-нибудь ищете? — справился моряк.

— Господина Белена д’Эснамбюка, — ответила она.

— И какого же черта, дитя мое, вам от меня нужно? — не скрывая тревоги, поинтересовался Белен.

— Мне необходимо с вами поговорить… об одном деле чрезвычайной важности.

— Что ж, раз так, тогда милости просим! — проговорил мореплаватель, настежь отворив дверь и посторонившись, чтобы дать ей пройти.

Когда она оказалась у него в комнате, подле этого убогого стола, в этой более чем скромной обстановке, где он чертил свои карты, обдумывал планы грядущих путешествий и рисовал кили будущих кораблей, моряк на мгновенье потерял дар речи. Никогда еще не приходилось ему встречать существа такой совершенной красоты, одетого с таким безукоризненным вкусом и украшенного столь богатыми драгоценностями. Что и говорить, в своем бальном убранстве Мари и вправду была восхитительно хороша, а чахлое пламя свечи еще больше подчеркивало изысканно-жемчужный цвет ее лица в обрамлении сверкающих тысячью огней брошей и ожерелья…

— Тысяча чертей! — весело расхохотавшись, воскликнул Белен. — Сколько раз слыхал про сирен, но никогда еще не доводилось видеть их воочию! Правда, я искал их в море, а теперь вижу, они обитают на суше… Чем могу служить, мадам?

— Господин д’Эснамбюк, — слегка задыхаясь от волнения и еще не вполне оправившись после подъема по крутой лестнице, обратилась к нему Мари, — у меня очень мало времени. Мои слуги ждут меня с факелами в руках у дверей, а мы уже проделали неблизкий путь и рискуем остаться без света… Как я уже сказала, мне нужно обсудить с вами одно дело крайней важности, но эта беседа должна остаться строго между нами.

Поначалу Белен был в весьма жизнерадостном расположении духа. Однако тон, каким говорила Мари, выражение ее лица тут же разогнали его веселость. Чело его сразу омрачилось. Он собирался вот-вот отправиться в новое путешествие и прекрасно знал, что в окружении кардинала у него были не только друзья. Не проходило и дня, чтобы он не узнавал о более или менее открытых нападках. И первое, что пришло ему в голову, была мысль о приказании, которое помешает ему поднять якорь.

— Да кто вы такая? — без обиняков, опасаясь, как бы не попасть в ловушку, справился он.

— Я мадам Лешено де Сент-Андре. Полагаю, вы знакомы с моим мужем. Завтра мы отправляемся из Парижа в Дьеп, откуда вскорости отплываем на Мартинику…

— Да-да, припоминаю, — ответил Белен. — Маркиз де Белиль и вправду как-то знакомил меня с вашим супругом. Так чем могу служить?

Мари ласково улыбнулась.

— Я пытаюсь предпринять один демарш, сударь, который, должно быть, немало удивит вас. Мне и самой не по себе… Вы изрядно облегчили бы мою миссию, если бы позволили сразу же задать вам один вопрос.

— Один вопрос? — недоверчиво поджав губы и все еще настороже, переспросил он. — Боже правый, да если я смогу на него ответить, то сделаю это весьма охотно. Если же нет, вам придется довольствоваться уклончивым ответом… Его еще называют нормандским, я ведь родом из Нормандии…

— Скажите, вам дорог ваш племянник?

— Мой племянник?! Черт побери! Этот мальчишка доставил мне немало хлопот. Но, конечно же, он мне дорог…

— Готовы ли вы помочь ему?

Белен слегка вздрогнул.

— Ему грозит какая-нибудь опасность? Откуда, с какой стороны?

— Со стороны Фуке, маркиза де Белиля!

— Вот те на! А мне-то всегда казалось, будто он не питает к нему никаких чувств, кроме глубочайшего безразличия! Сколько раз Водрок просил отправить его на острова, но маркиз всегда отказывал…

— Да нет же, сударь! — нетерпеливо воскликнула Мари. — Речь идет вовсе не о Водроке, а о Дюпарке.

— О его брате?

Белен в задумчивости потеребил свою козлиную бородку.

— Так значит, речь идет о его брате Жаке! — задумчиво повторил он. — Ишь ты! Подумать только! И чего же хочет от него Фуке?

— Он хочет отрешить его от должности. Отослать назад, во Францию. И боюсь, если Дюпарке воспротивится этому решению, то Фуке посадит его на корабль силой, заковав в кандалы!

— Позвольте, мадам! — воскликнул Белен. — Если вы полагаете, будто с моим племянником можно справиться этаким манером, вас просто ввели в заблуждение. Плохо вы знаете Дюпарке! Это ведь он одним ударом шпаги сразил наповал виконта де Тюрло, этого непобедимого негодяя, с которым никому не удавалось совладать… Все, что мне известно о нем с момента его отплытия на Мартинику, — это то, что он проявил себя отменным правителем. А я не знаю ни одного хорошего правителя, у которого бы не было врагов. Совсем напротив… Но, если они задумали заковать Жака в кандалы, им придется послать туда для этой цели не один полк! Он окажет сопротивление! И черт меня побери, если я стану винить его за это!

— Позвольте сказать вам, сударь. Я глубоко уважаю Дюпарке. Мне известны все его заслуги и достоинства. Но, как вы уже сами догадались, у него есть враги, и они сделали свое дело. Всего час назад Фуке говорил, что намерен отозвать его. Мне удалось добиться от маркиза, а он друг моего мужа, обещания дать вашему племяннику отсрочку. И вы, сударь, должны воспользоваться этой отсрочкой, чтобы спасти своего племянника. Ведь у вас есть могущественные и влиятельные связи. Надо во что бы то ни стало расстроить планы Фуке!

— Меня удивляет, — слегка подумав, медленно проговорил Белен, — почему вас так интересует судьба моего племянника. Вы с ним знакомы?

— Видела однажды, в Дьепе…

— Однажды?! И этого оказалось достаточно, чтобы теперь вы так решительно встали на его защиту?

— Да, — слегка охрипшим вдруг голосом ответила она, решив, что не стоит ничего утаивать от этого старика с такой уродливой внешностью и такими располагающими манерами. — Да, это правда, я видела его всего два раза и совсем недолго, но этого оказалось достаточно, чтобы между нами возникла симпатия… Я дочь Жана Боннара, вашего бывшего корабельного плотника!

— Дочь Жана Боннара?! — вне себя от изумления воскликнул д’Эснамбюк. — Тысяча чертей! А я как раз ломал голову, куда девался этот Боннар! Представьте, не далее как вчера я говорил о нем со своими кузенами, господами де Мироменилем и де Амо, и просил их разыскать его: если у него есть желание снова поступить на службу, то для него найдется место на борту «Бегущего», который он сам же и построил!

— Мой батюшка живет на улице Кок-Эрон. И вы без труда можете его там найти. Но сейчас, сударь, речь идет о вашем племяннике…

Белен несколько раздраженно развел руками.

— Но что я могу для него сделать? Ровным счетом ничего! Мне ли тягаться с самим Фуке!

— Надо добиться, чтобы Дюпарке взял под свою защиту кардинал Ришелье. Если он будет пользоваться покровительством кардинала, Фуке уже не сможет отрешить его от должности.

— Но позвольте, мадам, я никак не могу взять в толк, какие причины могли побудить вас взять на себя труд явиться ко мне в столь поздний час, чтобы убеждать защитить моего собственного племянника! Согласитесь, что это должны быть весьма веские причины!

— Вы правы, сударь! Они и вправду очень веские!

— Вы сказали, что завтра отправляетесь в Дьеп?

— Да, сударь, мы с моим супругом отплываем на «Вере»…

— На Мартинику?

— Именно так, сударь…

Белен добродушно усмехнулся и с ехидцей окинул взглядом Мари.

— Как я понимаю, вам доставило бы удовольствие застать Жака в Сен-Пьере, угадал?

Она потупила глаза и не промолвила ни слова в ответ. Ее молчание было для него знаком согласия. Он снова с озабоченным видом потеребил бороду.

— Все это весьма неприятно, — проговорил Белен. — Жак уже достаточно взрослый и может делать все, что ему заблагорассудится, не обращаясь при этом ни к чьей помощи. Сам же я сейчас целиком занят подготовкой к своему следующему плаванию. И не хотел бы попусту тратить время. Я посоветовал бы вам повидаться с одной из наших кузин, мадемуазель Луизой де Франсийон, она в дружбе с Фуке, и к ее мнению прислушивается даже сам кардинал Ришелье. Поверьте, в таком деле она будет куда полезней меня!

— Нет, сударь, — с настойчивостью возразила Мари, — здесь придется действовать вам самому, и никому другому. Послушайте. Угроза Дюпарке исходит сейчас от Островной компании. А с Островной компанией нам не справиться. Стало быть, не остается иного выбора, кроме как сделать так, чтобы ваш племянник не зависел более от компании и членов ее правления. Получи он на Мартинике какую-нибудь судебную или любую иную должность, которая бы находилась единственно во власти короля, — и Фуке уже ничего не сможет с ним сделать. Надо, чтобы он зависел только от одного кардинала Ришелье…

— Черт меня побери! — воскликнул Белен. — А мне и в голову не приходила подобная комбинация! Ведь, если разобраться, мой племянник сделал так много добра для Мартиники… Теперь он губернатор, но ведь есть же еще и должность, которая предполагает куда более широкие полномочия… я имею в виду звание сенешаля, верховного правителя острова…

— Так добейтесь, чтобы его назначили сенешалем! — воскликнула Мари.

— Для этого мне придется лично встретиться с Ришелье…

— Сожалею, что не смогу помочь вам в этом… Но прошу вас, не взирая ни на какие препятствия, преуспеть в этом благородном деле.

— Хорошо, я добьюсь встречи с кардиналом! — без особой уверенности пообещал он ей. — Но это только чтобы доставить вам удовольствие. Потому что, повторяю, племянник мой уже достаточно зрелый мужчина и не нуждается ни в чьей помощи. Выходит, вам так важно застать его в Сен-Пьере?

Мари почувствовала, как заливается румянцем. Бросила взгляд на д’Эснамбюка, который по-прежнему смотрел на нее с какой-то по-отечески доброжелательной улыбкой.

— Я отправляюсь в это путешествие ради него… — призналась она. — Только ради него одного…

Белен ласково похлопал ее по руке.

— От души желаю вам счастья, — проговорил он. — И обещаю, что завтра же начну действовать… Не скрою, мне совсем не по душе подобные демарши, но не знаю никого, кто смог бы отказать вам даже в самой тягостной просьбе!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Мири мечтает о встрече с Дюпарке, но обнаруживает, что это не так-то просто

Каюта, что занимала Мари, была такая крошечная, что Жюли, когда она читала вслух госпоже, приходилось, поджав ноги, усаживаться на подушку прямо на полу. Но обе юные женщины были веселы. С самого отплытия они без конца смеялись и шутили. И смех их доносился даже до капитанского мостика, заставляя всякий раз вздрагивать непривычного к подобным звукам на корабле капитана.

Эту каюту вся команда «Веры», от простых матросов до самого высшего начальства, называла «птичником», и не без причины — день-деньской, с утра до вечера, из-за двери раздавалось оживленное щебетанье, время от времени перемежаемое пением или смехом.

Господин де Сент-Андре расположился в другой каюте, неподалеку от порохового погреба. Скрепя сердце согласился он расстаться с молодой женой. Но, к несчастью, у него не было другого выхода — на корабле не оказалось ни одной каюты, в которой могла бы разместиться супружеская чета.

Мари же охотно воспользовалась этой возможностью, чтобы почти напрочь улизнуть из поля зрения мужа. С самого начала путешествия все мысли ее были обращены к Дюпарке, которого ей предстояло вскорости снова увидеть. Она заранее, ничуть не сомневаясь, предвкушала, как рад будет молодой человек их встрече, и, уклоняясь от близости с Сент-Андре, не ублажая его похоти, чувствовала себя так, будто целиком посвящает себя одному Жаку. Однако ощущение это было каким-то смутным и немного тревожным, ибо чем больше они приближались к тропикам — с их палящим зноем, словно льющимся с объятого огнем неба, посреди этого застывшего в тяжелом оцепенении, разомлевшего от жары моря, — тем чувства обострялись в ней до предела.

Но наконец-то путешествие их подошло к концу! Насколько радовалась Мари отплытию, когда вдали исчезали берега Франции, настолько же теперь ей не терпелось поскорее ступить на землю Мартиники. И нетерпение это странным образом росло буквально час от часу. Полтора месяца, что «Вера» находилась в море, Мари храбро переносила все тяготы морской жизни, шумливых, беспокойных матросов, однообразную пищу. И вдруг, в одночасье, все это стало для нее нестерпимо.

Но такая перемена в настроении вовсе не заставила ее утратить веселости, ведь час освобождения был уже близок. «Вера» и вправду казалась ей тюрьмой — возможно, виной тому была теснота ее каюты, — пусть и приятной, но все же тюрьмой, из которой не было выхода…

Она глянула на Жюли — та, сидя у ее ног, листала книжку, которую Мари второпях и без всякой задней мысли сунула в свои вещи, уезжая из Парижа, — то были «Размышления о состоянии войны и мира» Макиавелли.

— Не пойму, и что интересного мадам находит в этой книжке? Ни одного привлекательного мужчины, ни одной нарядной дамы, а любви так и в помине нету. Что до меня, то я куда как предпочитаю любовные истории господина Пелиссон-Фонтанье…

— Ах вот как, господин Пелиссон-Фонтанье! — весело воскликнула Мари. — Но ему не помешало бы просить советов насчет своего следующего любовного романа у нашего господина Фуке: видно, он неплохо изучил все прежние истории этого сочинителя и вот-вот даст ему сто очков вперед! Поверишь ли, Жюли, он был так настойчив, этот маркиз де Белиль, накануне нашего отъезда, что я бы ни за что не устояла, не приди мне вовремя мысль притвориться, будто я услыхала твои шаги…

Жюли тоже расхохоталась, потом, успокоившись, снова взялась за свое:

— Нет, право же, мадам, неужели вы непременно хотите, чтобы я и дальше читала эту скучную книжку? Никак не возьму в толк, и что за удовольствие вы в этом находите… Когда там, на палубе, лейтенант де Валенкур, верно, совсем уж извелся от желания поскорей вас увидеть…

— Ах, бедняжка лейтенант! — мечтательно проговорила Мари. — Все, его время прошло. Теперь ему придется снова вернуться в забвение!

— Так-то оно так, да, помнится, мадам выслушивала его любезности без всякого отвращения! Неужто потом даже ни чуточки не пожалеете?

— Еще как! Он хорош собой… У него красивые усы, высокий лоб, выразительные глаза… Но Боже, как он робок!

Она залилась серебристым смехом, потом продолжила:

— Я все думаю о Фуке, должно быть, он уже целый месяц ломает себе голову, как бы побыстрее вернуть во Францию господина де Сент-Андре, в надежде увидеться со мною и получить наконец то, что, как он вообразил себе, я ему твердо посулила!

Теперь Жюли тоже залилась смехом, в точности подражая манере своей госпожи.

— А как насчет господина Дюпарке? — насмеявшись вдоволь, вдруг справилась она. — Что-то я давно о нем ничего не слыхала… Может, мадам о нем уже и думать забыла?

— Сама не знаю!.. — призналась она. — Знаешь, от этого путешествия у меня как-то все мысли смешались. Я была счастлива на время разлучиться с супругом, мне было приятно в обществе лейтенанта де Валенкура, и в то же самое время я умирала от желания снова увидеться с Дюпарке… А теперь, когда уже вот-вот окажусь подле него, у меня какое-то странное чувство… будто я не уверена в своей любви к нему… То и дело задаюсь вопросом, каким я его найду, не переменился ли… Испытывает ли ко мне прежнее влечение? Что скажет, узнав, что я стала теперь госпожой де Сент-Андре? Не разгневается ли? Не станет ли упрекать? Ах, было бы так несправедливо, если бы он и вправду стал корить меня за это! Ведь не могла же я ждать до бесконечности… И потом, если уж на то пошло, — вдруг рассерженным голосом добавила она, — он сам во всем виноват. Не надо было драться на дуэли с этим виконтом… Тогда, вместо того чтобы бежать, он мог бы встретиться со мной…

Жюли глубоко вздохнула и заметила:

— Правду говорят мужчины: женское сердце так переменчиво!

Она проговорила эту фразу с такой шаловливой, забавной гримасой, что мадам де Сент-Андре снова не удержалась от смеха. Наперсница тут же последовала ее примеру, однако смех их внезапно оборвал донесшийся откуда-то с палубы громкий протяжный крик.

Обе юные женщины сразу замолкли и стали прислушиваться.

— Что это там кричали? — поинтересовалась Мари.

— Мне показалось, будто: «Земля! Земля!» Может, мы уже подплываем?.. Пойдемте-ка поскорей на палубу!

Они одновременно вскочили на ноги, но в спешке споткнулись о подушку, на которой сидела Жюли подле ног своей госпожи, и та, зацепившись платьем, чуть-чуть не рухнула прямо на свою служанку. Обе тут же расхохотались еще громче прежнего. Наконец Жюли добралась до двери и, открывши ее, нос к носу столкнулась с лейтенантом де Валенкуром.

Лицо молодого офицера было спокойным, даже печальным, и веселость юных женщин не заставила его даже чуточку улыбнуться.

— Позвольте засвидетельствовать вам, мадам, — проговорил он, — свое глубочайшее почтение.

— Здравствуйте, сударь, — просто ответила Мари.

— Господин де Сент-Андре просил меня сообщить вам, что через пару минут мы уже бросим якорь.

Жюли тем временем проворно выбралась в узкий коридорчик и, не дожидаясь своей госпожи, исчезла из виду.

— Вы так веселились перед моим приходом, мадам, — заметил лейтенант. — Неужто вы и вправду так рады поскорее нас покинуть?

Мари бросила на него из-под полуопущенных ресниц томный, бархатистый взгляд, от которого офицер зарделся до корней волос.

— «Вера» — очень хороший корабль, — заверила его она, — а ее офицеры — весьма галантные попутчики. Я никогда не забуду ни корабля, ни его лейтенантов…

Когда Мари вышла на палубу, капитан почтительно склонился перед нею и, сменив подле нее лейтенанта, повел к лееру, дабы показать вулкан Монтань-Пеле, зловещей серой громадой возвышавшийся посреди зеленых холмов. У подножья горы, вдоль речки, которую моряк назвал Рокселаной, поднимались мрачные стены форта Сен-Пьер.

— Так это и есть форт Сен-Пьер?! — воскликнула Мари.

Теперь сердце ее тревожно забилось. Сен-Пьер! Значит, вот где, как говорил ей отец Дютертр, предстоит ей некоторое время прожить бок о бок с Жаком Дюпарке! Форт Сен-Пьер! Она представляла себе его совсем иначе. А сам Жак Дюпарке, чей образ, мечтая, она так часто силилась восстановить в памяти, — неужели и он совсем не такой, каким остался в ее воспоминаниях? А что, если сбудутся пророчества отца иезуита и ее не ждет здесь ничего, кроме разочарований?

Теперь она уже могла разглядеть, как из города в сторону форта устремилась многоцветная толпа, быстро заполняя наскоро построенный из бревен причал. В этом скоплении людей Мари могла разглядеть широкополые, украшенные плюмажами, шляпы местной знати и членов Суверенного совета, огромные фетровые шляпы колонистов, среди которых то там, то здесь мелькали негры, одетые в лохмотья, едва прикрывавшие их тощие черные бедра.

Внезапно Мари почувствовала, что бриз донес с острова странный, неведомый ей прежде запах. То был какой-то хмельной, пьянящий, дурманящий аромат, сразу взбудораживший ее и обостривший все чувства.

Заметив, с каким наслаждением вдыхает она эти возбуждающие запахи, капитан пояснил:

— Это запах пряностей, мадам. Сильней всего пахнет зеленое кофейное дерево. Стоит вам хотя бы только пройти через один из этих четырехугольных участков — вон там, видите, это посаженные в шахматном порядке кофейные кусты — и у вас так разболится голова, что вы едва не потеряете сознание. К этому примешивается и запах ванили. Цветки ванили восхитительны на вид, это орхидеи, они живут очень недолго, их опыляют колибри. А плод, стручок, очень приятно пососать. Но ко всему этому добавляются еще запахи апельсинов, лимонов, бананов…

Матросы тем временем уже вытащили и спустили на воду шлюпки. Господин де Сент-Андре приблизился к супруге и любезно предложил:

— Быть может, вы предпочтете остаться на корабле, пока я прикажу приготовить апартаменты в форте и устроить вас как подобает?

— Ах, вовсе нет! — поспешила отказаться она. — Мне просто не терпится поскорее сойти на берег!

— Но вам, мадам, — вмешался в разговор капитан, — будет неудобно спускаться по веревочному трапу вдоль всего корпуса «Веры»… Я прикажу, чтобы кто-нибудь отнес вас на руках…

— Благодарю, но я вполне справлюсь без посторонней помощи, — сухо возразила она.

Она без лишних слов решительно подвернула подол юбки и засунула его за пояс. Потом бесстрашно перешагнула через леер и, оказавшись по другую сторону, ступила крошечными ножками на деревянные перекладины и уцепилась руками за грубый, шершавый канат.

Матросы, которые уже спустились в шлюпку и в ожидании сидели на веслах, с любопытством подняли головы. Всякий раз, как Мари переступала с перекладины на перекладину, вздымалось кружевное облако нижних юбок. Ветер, словно играя, подхватывал их, открывая любопытным взорам стройные, редкостной красоты изящные ножки, чья белоснежная кожа, обтянутая шелковыми чулками, отливала чистым золотом.

Она уже была на полпути между леером и покачивающейся на зеленых волнах шлюпкой, когда до нее случайно донесся шепот матросов, что стояли сверху, облокотившись о планшир. Она поняла, что они завидовали тем, кто оказался внизу и может всласть любоваться пикантным зрелищем, которого она была не в силах их лишить. Подняв голову, она поймала двусмысленные улыбки тех, кто наблюдал за нею.

Под ее тяжестью трап натянулся и то и дело норовил коснуться корпуса корабля, и Мари, дабы удержать равновесие, время от времени машинально помахивала в воздухе свободной ножкой. Внезапно лицо ее залила краска. Будто в мгновенном озарении до нее дошло, какие интимные места могли открываться тем, кто находился в шлюпке. Однако не испытала от этой мысли ни стыда, ни сожалений. Пьянящие дуновения бриза, нещадно палящее солнце, доносящиеся с берега возбуждающие, дразнящие плоть ароматы — все это вызывало в ней сладостную дрожь, пробуждало чувственность и напрочь подавляло целомудренную стыдливость.

Она подумала о Жаке, представила себе его в шлюпке, тоже возбужденного, как и эти люди, слишком долго томимые вынужденным воздержанием, и с улыбкой на устах прыгнула наконец в лодку.

Несколько минут спустя она увидела, как рядом с ней появился лейтенант де Валенкур. Вид у него был какой-то смущенный, и он смотрел на нее вопрошающе и тревожно.

— Я очень боялся за вас, — признался он. — Увидев вас на этом трапе, я уж было подумал, что больше никогда не увижу вас в живых!

— Вы слишком чувствительны, сударь, — заметила она. — Уж не считаете ли вы, что мне не хватает ловкости?

Он с упреком ответил:

— Эти трапы не созданы для дам!

— А мне говорили, что на островах не существует дам, а все стараются трудиться для блага колонии. Как же смогу я скакать верхом по тем диким, неустроенным местам, которые я видела с борта корабля? Как смогу жить в какой-нибудь хижине или лачуге, среди индейцев-караибов, если не способна даже спуститься по веревочному трапу?

— Прошу прощения, мадам, — вновь заговорил лейтенант, — сам я нашел ваш поступок весьма отважным и изысканным, но, при всем почтении к вам, он вызвал и смех…

— Разве что у глупцов!

И Мари была права. Она не могла догадываться, что собравшиеся у стен форта обитатели Сен-Пьера не спуская глаз наблюдали за ее спуском с палубы «Веры». Им, этим суровым, закаленным людям, привыкшим карабкаться по крутым горным склонам и тяжко трудиться под палящим солнцем на своих плантациях, вновь прибывшие из Франции часто казались чересчур напомаженными, слишком напудренными, слишком изнеженными. И поступок Мари растрогал и завоевал их души.

Она не слышала радостных возгласов, раздавшихся, когда она наконец добралась до шлюпки. Ее здесь никто не знал. Единственное, что было видно с берега, это развевающееся облако кружев, позволяющее догадаться, что речь идет о нижней юбке, однако они были лишены того радующего глаз зрелища, каким наслаждались счастливчики из шлюпки… И тем не менее плантаторы, негры в лохмотьях и даже солдаты аплодировали, приветствуя в лице этой незнакомки женщину, готовую противостоять жестоким испытаниям тропиков.

Матросы дружно взмахивали веслами — или, как они говаривали, «перьями, что пишут по воде», — и шлюпка скользила по гладкому, прозрачному морю, изборожденному едва заметными зеленоватыми разводами, что рисовали на его поверхности ветвящиеся где-то на бесконечной глубине коралловые заросли.

— Мадам, — застенчиво обратился к ней лейтенант, — мы уже совсем скоро пристанем к берегу. Надеюсь, вы позволите мне доставить вас на сушу…

Она окинула взглядом берег. Увидела пристань, столпившихся людей, которые чем-то приветливо размахивали — носовыми платками, принадлежностями одежды, кто знает, чем еще, — во всяком случае, эти свидетельства гостеприимства местных жителей были самых разных, но неизменно весьма ярких, веселых оттенков.

— Но ведь там же есть причал! — заметила Мари.

— Вы совершенно правы, там есть причал, но он слишком высок, чтобы высадиться на берег. Вам снова понадобится веревочная лестница, а у нас в шлюпке ее нет. Вместе с тем причал построен в таком месте, где слишком мелко, чтобы «Вера» могла вплотную подойти к берегу… Здесь песчаная отмель.

Но она не слушала его. Не в силах оторвать взгляда от Сен-Пьера, она думала: вот здесь, в этом жалком крошечном городке ей суждено жить среди искателей приключений с сомнительным прошлым, которых привлекла на острова надежда быстро сколотить себе состояние!

И люди эти стояли теперь перед нею. Она даже могла разглядеть их лица. Отличить господ в шляпах с плюмажами от простых колонистов. Увидеть негров. Правда, они не вызвали у нее особого любопытства, несмотря на то, что в прежней жизни ей довелось увидеть всего двух негров, которых доставили когда-то в Дьеп на корабле из Африки. Все мысли ее были заняты близкой встречей с Дюпарке.

Сент-Андре был облечен достаточно важными полномочиями, чтобы местный губернатор соблаговолил покинуть форт и лично выйти ему навстречу. Его имя было даже обнародовано на Мартинике, как и название судна, на котором он должен был прибыть. А название это, «Вера», уже давно было нетрудно различить с берега…

Она искала глазами фигуру Жака, но безрезультатно. Пыталась представить себе, как может он быть одет в этом неведомом для нее климате, но память рисовала его в фиолетовом камзоле, какой был на нем в тот день, когда он явился в дьепскую таверну «Наветренные острова»!

Лейтенант де Валенкур мог говорить все, что ему заблагорассудится, она все равно его не слышала!

Из этого наваждения ее вырвал сильный толчок, от которого швырнуло вперед. Тотчас же она увидела, как матросы выпрыгнули из шлюпки и принялись вытягивать ее на мель. Вода все еще плескалась о борта. Внезапно она почувствовала, как вдруг оторвалась от сиденья. Какое-то мгновение она попыталась было сопротивляться, но сильные руки крепко обхватили ее — ничуть не грубо, но с нежной настойчивостью, которой было явно бессмысленно оказывать сопротивление. По запаху табака, что исходил от этого человека, она сразу узнала лейтенанта. Повернула к нему улыбающееся лицо — он ответил ей такой же улыбкой, в которой, ко всему прочему, сквозили радость и торжество.

— На сей раз, — пояснил он, — вам пришлось бы пройтись по воде…

И это были единственные слова, которые он сказал в свое оправдание. Он уже шлепал по воде. Медленно, ничуть не спеша, донес он ее до песчаной отмели, где с явным сожалением выпустил наконец из рук.

Сбегались люди, окружая их со всех сторон, чтобы поглядеть вблизи на ту отважную даму, которая решилась спуститься с палубы корабля по веревочному трапу. Она даже не заметила этого всеобщего внимания. Лишь удостоила прощальным взглядом юного моряка, чье общество помогло ей скоротать долгие часы плавания.

— Прощайте, господин лейтенант, — проговорила она. — Кто знает, суждено ли нам свидеться вновь?

Он снял свой кожаный головной убор и склонился перед нею в глубоком, почтительном поклоне, в ответ она протянула руку для поцелуя. Он тут же схватил ее и приник к ней губами.

В этот момент лицо Мари вдруг будто застыло. Она разглядела в толпе приближавшегося к ним человека. Он носил знаки отличия артиллерийского капитана. Был высок ростом и крепкого телосложения. Его опаленное солнцем лицо ссохлось, словно вяленый плод, но глаза редкой живости были холодны как лед.

Она окинула его с головы до ног изучающим взглядом и осведомилась:

— Кто вы такой, сударь?

— Капитан Сент-Обен, — ответил он, — интендант форта и кузен губернатора.

Мысли Мари были далеко. Она думала о том, что стоит на той же земле, по которой ходит Жак… Что стоит ей лишь обернуться, и она, без сомнения, увидит его лицо… Она зажмурила глаза. Лейтенант густо покраснел, в полной уверенности, что именно он-то и есть виновник ее волнения, и только теперь вдруг пожалел о своей прежней застенчивости и неопытности в любовных делах…

— Прощайте же, сударь! — еще раз любезно повторила она, высвобождая руку.

Он почувствовал, как из его руки выскользают ее пальчики, и, словно окаменев, негнущейся походкой побрел назад, к шлюпке.

Мари обернулась. Дети цеплялись за ее юбки, тянули ее кто куда, каждый норовя оттащить в свою сторону. Она увидела, что на нее устремлены сотни глаз — они выражали восхищение, почтение и обещание величайшей преданности.

Где-то далеко плыла другая шлюпка, доставлявшая на берег господина де Сент-Андре.

Юная красавица поднялась на цыпочки, тщетно пытаясь найти глазами губернатора. Не увидев его, проговорила:

— Я госпожа де Сент-Андре, супруга нового генерального откупщика. А что, разве губернатор не пришел?

Сент-Обен отделился от толпы и с трудом протиснулся к Мари. Потом обнажил голову, подметая многоцветным плюмажем песчаный откос, и склонился в поклоне со словами:

— Честь имею, мадам, засвидетельствовать вам свое глубочайшее почтение и передать нижайшие поклоны от имени господина губернатора. К сожалению, мадам, дела колонии не позволили ему явиться сюда собственной персоной, чтобы, как он того искренне желал, лично исполнить столь приятный долг. За что и просил покорнейше простить его!

Она подумала про себя, что никогда не сможет полюбить этого человека, который хоть и приветствовал ее с такой куртуазностью, тем не менее отнюдь не скрывал, что совсем не в восторге от ее появления на острове.

Как раз в этот самый момент рядом с супругою вырос и господин де Сент-Андре.

Он вопросительно посмотрел на нее, явно желая узнать, кто это такой, и Мари тут же, прервав на полуслове раскрывшего было рот капитана, пояснила:

— Господин де Сент-Обен послан губернатором встретить нас по прибытии. Губернатор проявил редкую учтивость, ибо соблаговолил избрать для этой докучливой миссии своего собственного кузена…

Капитан собрался было возразить, но Сент-Андре холодно поинтересовался:

— Надеюсь, господин губернатор предусмотрел для нас достойное жилище…

— Разумеется, сударь. Только, к моему величайшему сожалению, не могу предложить вам ни коляски, ни кареты. А потому осмелюсь почтительнейше просить вас последовать за мною до форта пешком.

На лице Мари отразилось разочарование и едва прикрытая досада. Она бросила взгляд на супруга, который в ответ лишь поджал губы, что красноречивей всяких слов выражало его крайнее возмущение.

Но не успели они пройти за капитаном и нескольких шагов, как тот обернулся и заметил:

— Господин губернатор также нижайше просил извиниться перед вами, если не сможет нынче же нанести вам визита. Он полностью поглощен делами колонии. И у него остается так мало свободного времени, что, возможно, завтра он будет вынужден покинуть нас на несколько дней. Ведь он не может не удостовериться собственными глазами, как идет строительство города Форт-Руаяль…

— Смею все же надеяться, — сухо заметил господин де Сент-Андре, — что господин губернатор не изволит запамятовать, что я прибыл на Мартинику с единственной целью помочь и поддержать его в этих благородных стараниях и что в один из ближайших дней он все-таки найдет немного свободного времени, дабы ознакомиться с приказаниями Американской Островной компании, которые мне было поручено ему доставить.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Жак Дюпарке готовит Мари встречу, какой она никак нс могла ожидать

«Вера» еще казалась крошечным пятнышком на горизонте, когда Лефор явился оповестить Дюпарке, что к острову приближается парусное судно.

С тех пор как Жак появился на Мартинике, находилось немало англичан, которые отваживались приближаться к Сен-Пьеру и даже делать по форту изрядное число пушечных залпов. Однако отпор обычно оказывался столь быстрым и грозным, что вот уже несколько месяцев, как эти атаки больше не возобновлялись.

Тем не менее губернатор приказал на всякий случай звонить во все колокола; правда, не успели канониры занять свои места у пушек, а стрелки — у бойниц крепости, как Лефор, бывалый моряк, как следует вглядевшись в очертания приближавшегося судна, распознал в нем один из фрегатов, вышедших из верфей Лорьяна.

Но поскольку было известно, что враг неплохо умел маскироваться, и нередко случалось, что английские корсары или флибустьеры плавали на кораблях, захваченных у противника, то тревогу не отменили.

А Жак приказал Лефору собрать у него в кабинете людей, с которыми обычно держал совет.

Вскоре там уже были капитан Сент-Обен, близкий родственник губернатора, вызванный из Франции и проявивший столь незаурядные способности в управлении делами, что был назначен интендантом форта; отец Шарль Анто, священник небольшой церквушки при крепости, и первый помощник Жака, Лапьерьер.

Восседая в высоком кресле, губернатор окинул быстрым взглядом тех, кого он созвал и кто сидел теперь вокруг него на простых деревянных стульях — все, кроме Ива Могилы, который не мог усидеть на месте и ходил взад-вперед подле двери, позвякивая бьющей по голенищам его сапог шпагой.

— Господа, — с серьезным видом обратился губернатор к ним, — как я уже говорил вам, не так давно Островная компания назначила генерального откупщика, который будет управлять ее делами на нашем острове. При этом я предупреждал вас, что это не может не сузить моих собственных полномочий — ведь ясно, что генеральный откупщик будет пользоваться всей полнотой власти, чтобы поступать с колонистами так, как ему придет в голову.

Отец Анто продолжал сидеть не шелохнувшись, Лапьерьер же и Сент-Обен согласно кивнули головами.

Тем временем губернатор продолжал свою речь:

— Вам также известно, что я прилагал все усилия, чтобы облегчить бремя поборов, под которым они буквально изнемогали. При таких высоких налогах колонисты, вместо того чтобы обогащаться за счет процветающих плантаций, вконец разорялись, а это, как вы понимаете, не лучший способ привлечь на остров новых французов. Нам удалось поправить это печальное положение вещей. Увы, я не могу предсказать, что случится завтра, с новым генеральным откупщиком, но у меня есть все основания подозревать, что колонии грозит большая опасность.

Дюпарке слегка отодвинул в сторону свою шпагу и принялся искать что-то среди груды лежащих на столе бумаг.

— Вот у меня тут есть письмо от одного из директоров компании, где он уведомляет меня о скором прибытии господина Жака Лешено де Сент-Андре. Это как раз и есть тот самый новый генеральный откупщик. Он должен приплыть сюда на фрегате под названием «Вера»…

Он снова беглым взглядом окинул своих слушателей и продолжил:

— И у меня есть также серьезные основания подозревать, что корабль, приближающийся сейчас к Сен-Пьеру, и есть та самая «Вера».

Ив без всяких церемоний подошел к столу губернатора и воскликнул:

— Это фрегат из Лорьяна! Построен во Франции, сударь. Так что это точно «Вера»!

Не выказав ни малейшего раздражения этой бесцеремонностью, Дюпарке продолжил прерванную речь:

— А я видел этого господина де Сент-Андре! Приходилось пару раз встречать в Париже незадолго до того, как отправиться сюда. Человек он уже немолодой. Ничего не могу сказать о его достоинствах. Но на вид он был весьма высокомерен и суров. Такое впечатление, будто имеешь дело с человеком прямодушным и неподкупным, однако я слышал, что и у него тоже есть свои слабости, ибо подозревают, будто он был замешан в незаконной торговле с испанскими корсарами из Кадикса. Не могу поручиться, справедливы эти обвинения или нет, да, в сущности, они нас и не касаются. Господин де Сент-Андре может делать все, что пожелает. В нашем же распоряжении останется лишь одно-единственное средство — посылать рапорты в компанию. Но считаю своим долгом заранее предупредить вас, что эти наши рапорты рискуют остаться без всяких последствий, ибо господин де Сент-Андре пользуется изрядным влиянием на самого маркиза Белиля… Вот так, господа… это все, что я счел своим долгом довести до вашего сведения прежде, чем человек, облеченный столь высокими полномочиями, переступит порог форта…

Дюпарке вышел из-за стола. Первым последовал его примеру отец Анто — он тут же, ни минуты не мешкая, направился к двери своими мелкими, торопливыми шажками, из-за которых Ив Могила сравнивал его с крадущейся мышью. Ему нечего было добавить к словам губернатора, а благочестивые обязанности призывали его совсем в другие места.

Лапьерьер, прежде чем удалиться, справился:

— Желаете ли вы сделать какие-нибудь распоряжения ввиду прибытия господина де Сент-Андре?

— Велите приготовить ему апартаменты из двух комнат рядом с теми, что занимаю я. Две спальни, ибо, если мне не изменяет память, господин де Сент-Андре женат.

— А если он пожелает поработать над бумагами?

— Ничего, поработает у себя в спальне. В крепости не так много места, чтобы просторно размещать там всякое должностное лицо, какое компании будет угодно засылать сюда, похоже, с целью шпионить за мной! Ив поможет заняться их устройством.

Лапьерьер отвесил поклон и, последовав примеру отца Анто, удалился в сопровождении Лефора.

Сент-Обен тоже было собрался откланяться, ибо Дюпарке уже отвернулся, явно намереваясь заняться другими делами, как тут губернатор, будто вдруг резко передумав, окликнул его:

— Кузен! Останьтесь, прошу вас, мне хотелось бы сказать вам еще пару слов.

Сент-Обен подошел к столу.

— Присядьте, — повелительно проговорил Дюпарке, — ибо мне придется поведать вам о деле сугубо личного свойства, весьма деликатном, о котором никогда бы не обмолвился ни словом, не вынуждай меня к тому нынешние обстоятельства.

Капитан с изумлением уставился на губернатора.

— Так вот, кузен, — с бесстрастным, не дрогнувшим ни единой черточкой лицом продолжил Дюпарке, — должно быть, вам неизвестно, что во Франции я был влюблен в одну даму.

Он искоса, не подавая виду, бросил испытующий взгляд на капитана, будто желая понять, какое впечатление произвели на того слова, но поскольку Сент-Обен никак не выдал своего отношения, с оттенком затаенной обиды продолжил:

— Ах, кузен! Я и вправду имел слабость влюбиться в существо, наделенное для того всеми прелестями, какие только можно себе вообразить… Я едва не повел себя с нею как последний неискушенный юнец! Вам ведь известна прискорбная история моей дуэли с Тюрло, не так ли? Так вот, мой дорогой Сент-Обен, не случись этой злосчастной дуэли, я похитил бы эту девицу! Да-да, вы не ослышались, я похитил бы ее у жениха, чье предложение руки и сердца она тогда уже успела принять и кто был не кем иным, как господином де Сент-Андре! По счастливой случайности, желая загладить свою вину, я смог прежде, чем оказаться узником Бастилии, повидаться с отцом этой лгуньи, и бедняга поведал мне достаточно для того, чтобы я вмиг растерял все свои иллюзии насчет этой невинной крошки, этой скромной девственницы… И понял, что образ, нарисованный мною в воображении, как небо от земли отличается от того, что на самом деле представляла собою эта красотка Мари! Вы только представьте себе, кузен! — не в силах сдержать гнева вскричал он. — Вообразите себе, что в тот час, когда она дала свое согласие бежать со мною, стать моей женой, она уже не один месяц жила с господином де Сент-Андре, под его крышей, прямо в его собственном особняке!..

Дюпарке снова сел в кресло и изо всех сил ударил кулаком по столу.

— И вот этого-то старого развратника с его дешевой шлюхой посылает нам теперь Фуке! Генеральный откупщик семидесяти двух лет от роду, который одной ногой уже давно стоит в могиле, и потаскуха, которые взбаламутят нам всю колонию! Сами знаете, здесь все рано или поздно выплывает наружу! Ручаюсь, и полгода не пройдет, как всем колонистам острова и самому генерал-губернатору уже будет известна сомнительная история их помолвки и бракосочетания! И нам не остается ничего другого, кроме как смириться с этим!

— Вполне понимаю, — заговорил наконец Сент-Обен, — что появление на острове этой персоны ставит вас в весьма щекотливое положение. Что вы намереваетесь предпринять?

— Послушайте, Сент-Обен, — решительно заявил он, — я не желаю больше видеть эту женщину. Ни за что на свете! Видит Бог, я уже не боюсь ее чар! Я стал старше и многое понял. Тяжелые испытания, удары судьбы и ответственность за судьбы других заставили меня повзрослеть прежде возраста, и я уже не тот простофиля, что, словно мотылек на свет, полетит куда угодно, привлеченный блеском глаз какой-то красотки! Но я не желаю ее больше видеть, ибо я ненавижу ее! У меня такое чувство, что стоит мне ее увидеть, и никакие силы в мире не смогут удержать меня от того, чтобы броситься на нее и задушить собственными руками! Ах, как же ловко удалось ей обвести меня вокруг пальца! Я познакомился с ней впервые в Дьепе, кузен! И поначалу я было принял ее за обычную девицу, каких немало на всех постоялых дворах, в меру легкомысленную и сговорчивую, ведь она прислуживала в таверне, что держал ее отец, Жан Боннар, корабельный плотник нашего дядюшки Белена. А потом она изобразила передо мной такое простодушие, такую ангельскую невинность — и это при всей пылкости чувств, которая позволяла подозревать в ней недюжинный темперамент. Я проникся к ней уважением. И не желал видеть в ней ничего иного, кроме чистой, непорочной девушки… Потом я встретился с нею в Париже. Я не злоупотребил ее доверием и не соблазнил ее тогда в Дьепе, ведь я сам признался, что никогда не смогу дать ей мое имя. Когда я вновь увидел ее в Париже, она уже собиралась стать женой Сент-Андре. Не знаю, что со мной случилось. Словно я вдруг мигом, в одно мгновенье, избавился от всех сословных предрассудков. Я уже не думал больше о чести семейства Диэлей — единственная мысль, что полностью овладела тогда мною, — если Лешено де Сент-Андре мог пойти на мезальянс с такой девушкой из низов, почему бы без колебаний не поступить таким же манером и дворянину из славного рода Дюпарке… И я предложил ей разорвать помолвку с Сент-Андре и бежать со мною… А теперь, Сент-Обен, клянусь вам, что я задушил бы ее, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести!

— Позвольте заметить вам, кузен мой, — с величайшим спокойствием возразил капитан, — что манера, в какой вы говорили мне об этой женщине, заставляет меня думать, что вы еще не настолько разлюбили ее, как хотели бы убедить меня в том. Ведь если бы это и вправду было так, разве говорили бы вы о ней с такой горькой обидой и такой жгучей ненавистью? И не думаю, что, задуши вы ее, как только что изволили выразиться, это посеяло бы покой в вашем сердце! Вы слишком поддаетесь своим чувствам, мой дорогой губернатор!

— Но она посеет на острове смуту и растление нравов!

— Да полно вам, остров и без нее уже развращен сверх всякой меры!

— Ее присутствие усугубит разгул безнравственности. Сейчас только и разговору, что о преступном сожительстве. Колонисты сплошь и рядом спят со своими соблазнительными рабынями. Повсюду, от Форт-Руаяля до форта Сен-Пьер, сотнями рождаются мулаты. И похоже, нет таких наказаний, которые могли бы охладить любовный пыл наших белых колонистов!

— Что поделаешь, видно, и здешний климат тоже играет не последнюю роль!

— Но ведь и жены колонистов тоже не остаются равнодушны к прелестям этих чернокожих гвинейцев. Чтобы убедиться в этом, достаточно сходить на невольничий рынок, когда прибывает новый корабль с живым товаром, и посмотреть, с каким вниманием они разглядывают каждого негра!

— Знаю, знаю! — воскликнул Сент-Обен. — Что говорить, вот тут совсем на днях две белые женщины произвели на свет мулатов, одна в Прешере, другая в Кабре! Похоже, тюрьма — недостаточно сильное наказание, чтобы остановить этих блудниц от греха. Надо сказать, и надзору за этим почти нету. Я попросил отца Фовеля, чтобы он не проявлял к преступникам ни малейшего снисхождения и тут же передавал их в руки правосудия, а как только вина их будет доказана, они должны незамедлительно понести суровое наказание! Уж кто-кто, а этот плут в монашеской рясе знает толк в блуде!

— Но все эти суровые меры покажутся нелепыми, как только остров узнает историю супружеской четы Сент-Андре! Ведь те, кто облечен властью и у всех на виду, должны подавать пример безупречного поведения!

Сент-Обен слегка задумался, потом первым нарушил молчание.

— И как же, кузен, вы намерены поступить? — поинтересовался он.

— Прежде всего избегать встреч с этой дамой, — заявил он. — А потом делать все, что в моих силах, чтобы любым манером навеки внушить ей и ее престарелому супругу отвращение к нашей колонии. Нам необходимо как можно скорее избавиться от этой парочки, и на то есть много резонов самого разного свойства. От этого зависит судьба нашей колонии!

— Но не сможете же вы манкировать долгом гостеприимства и не принять их у себя!

— А кто мне может помешать?.. Если срочные дела неотложной важности заставят меня покинуть форт… Лапьерьер займется тем, чтобы временно разместить их. Пока они будут располагаться в своих апартаментах, я останусь у себя в кабинете. Займусь подготовкой к поездке в Форт-Руаяль, где, должно быть, уже вовсю идут строительные работы, а мое личное присутствие, бесспорно, ускорит дело. Вы же, пока меня нет, найдете возможность, чтобы поселить господина де Сент-Андре где-нибудь в окрестностях. Надо сделать так, чтобы он как можно скорее покинул форт. Я не желаю видеть их здесь, Я губернатор, в моих руках власть, и я намерен воспользоваться ею!

— Думаю, это самое лучшее решение. Я пойду и встречу их, когда они сойдут на берег. Передам ваши извинения. Вы же тем временем сможете без спешки уладить все текущие дела здесь, чтобы тут же отправиться в Форт-Руаяль. Вы можете оставаться там дней семь-восемь, а за это время я что-нибудь придумаю, чтобы поселить господина и госпожу де Сент-Андре где-нибудь в другом месте, подальше от крепости. Можете полностью положиться на меня, кузен.

— Благодарю вас, — растроганно проговорил губернатор. — Я предоставляю вам полную свободу действий. Надо ли говорить, что все это должно остаться между нами. Мне не хотелось бы, чтобы эта дама хоть что-нибудь заподозрила…

ГЛАВА ПЯТАЯ Апартаменты в крепости

Не успел Лефор доложить ему, что «Вера» бросила якорь, как Дюпарке тотчас же покинул свой кабинет и вскарабкался на земляной вал. Оттуда, вооружившись небольшой подзорной трубою, он мог без труда наблюдать за всем, что происходит на борту фрегата.

Он видел, как высыпавшие на палубу матросы вытаскивают шлюпки и спускают их на воду. Потом заметил молодую даму, которую капитан, сперва почтительно раскланявшись, взял под руку и повел к лееру.

Но он не мог не вздрогнуть, когда увидел, как Мари перешагнула через леер и, подоткнув юбку, ступила на веревочный трап.

С помощью подзорной трубы он видел все куда лучше, чем кто бы то ни было из собравшихся у причала. Он смотрел, как ветер раздувает ее юбки, как взмывает вверх кружевное облако, обнажая ее ноги. И вдруг его охватила дикая злость, необъяснимый приступ гнева, замешанного на ревности и жажде мести. Однако он почувствовал, как сильно забилось его сердце, когда она прыгнула наконец в шлюпку.

Ярость его не знала границ, когда шлюпка достигла берега и он увидал, как лейтенант де Валенкур решительно подхватил Мари на руки и вынес ее на берег.

Теперь расстояние, отделявшее его от Мари, значительно сократилось. Глаза его сразу узнали восхитительную грудь юной дамы, карие, цвета лесных орешков, глаза, обнаженные широкой улыбкой белоснежные зубы. Его пронзила острая боль. Ему показалось, что сердце вот-вот перестанет биться в груди.

Выходит, она все-таки вышла замуж за Сент-Андре! Этот брак состоялся! И теперь Мари потеряна для него навсегда!

И тут, словно в каком-то мгновенном озарении, он понял, как был самонадеян, заявляя, что ни за что на свете не желает снова видеть эту даму! Сможет ли он устоять перед соблазном? Хватит ли у него сил побороть свое желание, чувствуя, что она где-то совсем рядом, ходит по форту, а ему достаточно лишь отворить дверь, чтобы увидеть ее, говорить с нею? И не ее ли красота была причиной его непреклонных решений?

Он с силой сжал кулаки и нечеловеческим усилием воли заставил себя опустить подзорную трубу и вернуться в кабинет.

Как раз в тот самый момент Сент-Обен обратился к Мари.

Пока генеральный откупщик карабкался вместе со своей супругой по неровной каменистой тропе, ведущей к форту, Мари с трудом сдерживала горькие слезы. Она никак не могла объяснить столь странное поведение губернатора. С чего такая неучтивость, если не сказать, просто вызывающая невежливость?

Она вспомнила слова отца Дютертра, что Жак живет, как нелюдимый медведь, почти не говорит и ни с кем не видится. Могло ли случиться, что он и не подозревает о ее приезде? А вдруг до него не дошла весть о ее замужестве? В противном случае, разве не должен он был встретить их на пристани — если не ради супруга, то хотя бы ради нее?

Они вошли в ворота форта. На главном внутреннем дворе крепости трудились солдаты. Одни вбивали в землю какие-то толстые сваи, другие чинили пушечные лафеты, третьи неловко, явно без сноровки, пытались выполнять работу каменщиков.

Сент-Обен, несколько обогнавший остальных, остановился и стал ждать. Едва Мари и господин де Сент-Андре наконец поравнялись с ним, он тотчас же проговорил:

— Сейчас я провожу вас в отведенные вам апартаменты. Если желаете, можете немного отдохнуть с дороги. Потом, если вам угодно, я покажу форт. Но прежде всего я намерен распорядиться, чтобы вам подали обед.

— Разумеется! — ледяным тоном одобрил его намерение генеральный откупщик. — Прошу вас распорядиться принести завтрак прямо в наши апартаменты, и поскорей!

Они вошли под темные своды крепости. Хотя Мари уже задыхалась, она ни за что на свете не призналась бы в своей усталости. Да и сам Сент-Андре тоже с большим трудом поспевал за капитаном, который, позвякивая шпорами по каменному полу, будто нарочно ни на мгновенье не замедлял шага.

Поднявшись по длинной, крутой лестнице, они оказались на просторной площадке, куда выходило несколько дверей. Капитан тут же отворил одну из них.

— Вот ваша комната, сударь, — проговорил он. — В ней поставили письменный стол, чтобы господин генеральный откупщик мог работать. Спальня мадам де Сент-Андре рядом. Позвольте проводить вас, мадам.

Он направился к другой двери и, открыв ее, вернулся.

— Я прикажу, чтобы вам немедленно принесли багаж, — пообещал он. — И приставлю к вам вестового, который будет в полном вашем распоряжении, днем и ночью охраняя двери апартаментов.

— Но здесь всего одна кровать! А как же моя горничная?! — разочарованно воскликнула Мари.

Капитан изобразил на лице глубокое удивление.

— У вас есть горничная, мадам?! — переспросил он. — Но мы не могли этого предвидеть. Здесь у нас, на Мартинике, — скромно потупившись, добавил он, — не держат белой прислуги, только черные рабы, но на острове не принято ни держать их поблизости, ни укладывать к себе в постель. Мы селим их в бараках, которые специально строим для этих целей. Весьма сожалею, но никак не смогу предоставить вам в крепости больше места. Единственное, что я могу для вас сделать, мадам, это распорядиться, чтобы к вам в спальню поставили еще одну кровать…

— Потрудитесь так и сделать, да поживей, — сухо ответила Мари.

Она окинула мрачным взором сперва мужа, потом капитана и с оскорбленным видом вошла в отведенную для нее спальню, тут же повернув изнутри ключ.

Не успел исчезнуть Сент-Обен, как генеральный откупщик не замедлил постучаться в спальню супруги.

— Мари, — обратился он к ней через дверь. — Что за странная идея запираться на ключ? Чего вам здесь бояться?

Нервный голос откуда-то из глубины комнаты ответил:

— Эти люди выводят меня из себя! А вы, похоже, будто ничего не замечаете! Неужели вы не видите, что губернатор ведет себя с вызывающей дерзостью!

— Не стоит кричать так громко, нас могут услышать!

— Вот и прекрасно! А я как раз и желаю, чтобы меня услышали! Вы и глазом не моргнув сносите все эти оскорбительные выходки! А ведь Фуке уверял, будто у вас будет не меньше власти, чем у самого губернатора! Чего же вы, позвольте вас спросить, ждете, почему не скажете ему об этом? Уж не испугались ли вы ненароком этого губернатора? Или будете ждать, пока он не воспользуется вашей нерешительностью и вашей слабостью, чтобы одержать верх и окончательно свести на нет все ваши широкие полномочия?

— Мари!.. Умоляю вас, успокойтесь! Поверьте, всему свое время. Мы ведь едва прибыли. Я не намерен, не успев ступить на берег, сразу устраивать скандалы! Наберитесь же терпения! И вы увидите, как я поставлю на место этого наглеца! Откройте же мне, прошу вас…

Откуда-то из глубины комнаты послышались шаги, затихшие у самой двери. Вскоре щелкнул ключ, и она, отворив дверь, посторонилась, пропуская его к себе.

— Ну что это с вами, право? Полно дуться! — со спокойной улыбкой обратился он к ней. — Что случилось? Должно быть, вы просто устали и потому нервничаете, вот и все!

— Я не терплю, когда надо мной издеваются, выставляют меня на посмешище!

Сент-Андре ногой притворил за собой дверь.

— Ну вот, — снова заговорил он, подходя к жене, — наконец-то мы одни! Больше месяца мне пришлось жить без вас! Если бы вы знали, как это было нелегко!

— А этот капитан, что за высокомерие! Что за надменность под маской светской учтивости! Но даже его вы не соизволили поставить на место!

— Дружочек мой милый, надо действовать тонко, с умом, тем более в таких краях, о которых мы еще так мало знаем! Кстати, Мари, — слегка помолчав, добавил он, — неужели вы нисколько не рады, что мы с вами наконец-то одни, вдали от людской толпы!

— Оставьте меня, — отстранилась она. — Сейчас мне совсем не до нежностей! Я не смогу долго терпеть издевательств в этом форте!

— Но чего же вы от меня хотите, что я могу сделать?

— И вы еще, господин генеральный откупщик, спрашиваете, чего я от вас хочу? Да просто чтобы вы пошли к этому губернатору, который открыто издевается над вами! Потребовать, чтобы перед вами строем прошли все солдаты крепости! Высечь плетьми этого наглого капитана, который воображает из себя невесть что! Что делать?! Что делать?! Собрать во дворе всех, кто живет в этом форте! Чтобы они узнали, кто вы такой! Сказать им, что компания наделила вас всей полнотой власти, всеми полномочиями!

— Ну полно вам, Мари, — с безнадежным видом пытался образумить ее Сент-Андре. — Ведь мы еще только что сошли на берег! Я устал. Вы же сами видели, как я страдал от морской болезни. К тому же мне изо дня в день, с утра до вечера, подавали соленую треску, от одного вида которой у меня все внутри буквально выворачивало наизнанку! И вот теперь, когда я наконец могу спокойно отдохнуть, вы хотите, чтобы я отказался от обеда и кинулся собирать людей форта! Людей, которых я сроду и в глаза-то не видел и с которыми никогда не буду иметь никаких дел! К тому же, милый мой дружочек, — продолжил он, будто вдруг укрепившись в каком-то мнении, — я отлично знаю, как мне надлежит себя здесь вести! У меня на этот счет есть вполне конкретные инструкции от господина Фуке. Со всеми этими людьми я поступлю так, как они того заслуживают, а для начала капитан «Веры» доставит отсюда во Францию рапорт на губернатора острова, этого господина Дюпарке. Вы правы, друг мой, нельзя терпеть такой неслыханной дерзости! Я потребую, чтобы его незамедлительно отозвали и отрешили от должности! И, клянусь честью, я добьюсь своего, чего бы мне это ни стоило!..

При этих словах Мари почувствовала, как весь ее гнев вдруг куда-то напрочь улетучился. Как? Она использовала все уловки, запаслась терпением, пускалась на любые хитрости, только бы попасть на Мартинику с единственной надеждой — снова увидеть Жака! Ей удалось предотвратить отрешение его от должности. Она добилась для него отсрочки! И вот теперь, вне всяких сомнений, рапорт Сент-Андре сразу же лишит его этой отсрочки… Все ее мечты снова превратились бы в прах…

Злость уступила место непреодолимому желанию горько разрыдаться. Она почувствовала, как слезы уже увлажнили ее глаза. И, несмотря на все усилия сдержать их, уже вот-вот покатятся по щекам.

— Ах, Мари! — воскликнул Сент-Андре. — Вижу, вы вконец расстроены! Но я вполне вас понимаю! Путешествие было не из легких. А теперь вы оказались в окружении людей неучтивых и недоброжелательных, но, поверьте, все это пройдет. И увидите, люди, которые заставили вас страдать, понесут самое жестокое наказание… Начнем хотя бы с этого капитана Сен-Обена. Я поговорю о нем с губернатором!

Она громко всхлипнула и с насмешкой заметила:

— Губернатором! Да вы сперва попробуйте отыскать этого губернатора! Да-да, для начала хотя бы найдите его! Поговорите с ним! Приведите его сюда, наконец, и я сама скажу ему все, что о нем думаю… И вот увидите, после этого все сразу переменится к лучшему!..

Господин де Сент-Андре глубоко вздохнул. Ему неприятно было видеть свою юную супругу в таком подавленном состоянии. Никогда еще прежде Мари не казалась ему столь взволнованной. Наряду с плотским вожделением он питал к ней и чувства сродни отцовским, а потому с бесконечной снисходительностью относился ко всем ее капризам. Однако на сей раз возбуждение молодой дамы было так велико, что он чувствовал себя совершенно безоружным, не в силах ни утешить ее, ни удовлетворить ее желаний.

Впрочем, он подозревал — и не без оснований, — что, даже исполни он все, о чем она его просит, это все равно не утешит ее и не принесет покоя. Избалованное дитя, она и сама не знает, чего, в сущности, хочет!

— Хорошо, я поговорю с губернатором. Тем временем вы сможете немного отдохнуть. Ну а если он откажется принять меня, я взломаю дверь и ворвусь к нему силой! Запаситесь терпением, душечка!

Не проронив в ответ ни слова, она направилась к кровати и, бросившись на нее, разразилась безутешными слезами.

ГЛАВА ШЕСТАЯ Таверна «Большая Монашка Подковывает Гуся»

— Еще бы! — вскричал Ив Лефор. — Кому как не мне иметь на сей счет свое собственное суждение! И если я говорю так, то единственно потому, что привык иметь дело с людьми умными и здравомыслящими. Уж не думаете ли вы, будто, живя в самой крепости, я не слышу, о чем там говорят? И о каждой новости у меня есть свое мнение… Я слушаю, смотрю по сторонам, а потом складываю свое суждение. Часто случается, что моим мнением интересуется даже сам губернатор, я говорю ему, что думаю, а он принимает к сведению! Вот потому-то я и пользуюсь его особым расположением!

Он поднес ко рту кружку и залпом допил ром. Потом вытер широким обшлагом усы и заказал еще выпить.

Вокруг него сидели с дюжину людей, то были в основном заезжие колонисты из Прешера, Морн-Фюме или Кабре. Но попадались среди них и обитатели Сен-Пьера, такие, как Босолей, Сигали, Виньон, капитан Байардель и командующий местным ополчением почтенный господин Лагаренн.

Таверна, носившая несколько претенциозное название «Большая Монашка Подковывает Гуся», располагалась неподалеку от пристани, между рекой Рокселаной и речкой Святых Отцов. Это была хижина, крытая пальмовыми листьями, с шаткими столами и стульями, где обычно собирались матросы, стрелки, что спрыгивали со стен крепости после того, как звучал сигнал к тушению огня, колонисты да пара-тройка бродяг, что день-деньской волочили свои шпаги по пыльной набережной в надежде подцепить какой-никакой корабль, лишь бы там согласились взять их на борт и помчать навстречу заманчивым приключениям, где кровь и золото, как предсказывало им воображение, должны были играть самую наипервейшую роль.

Капитан Байардель был мужчина внушительного роста и наделенный к тому же недюжинной силой. Говорили, будто однажды ему без всякой посторонней помощи удалось снять с лафета пушку. Все в нем, от головы до зада, имело какую-то округлую, шаровидную форму, и когда он сидел, такой большой, то казалось, вот-вот возьмет и положит на стол свое дородное брюхо.

Лефор всячески гарцевал перед капитаном, в котором угадывал достойного соперника. Но соперничать с ним он мог разве что в физической силе, ибо бывалый вояка и близко не мог тягаться с краснобайством пирата, чьи вольные словоизлияния еще удесятерялись с количеством поглощенного рома. Однако, несмотря на непрестанные стычки и распри, в глубине души эти двое искренне уважали и восхищались друг другом.

Когда Лефор произносил свои многословные речи, Байардель начинал опасаться, как бы этот трепач не затмил его собственных достоинств, а потому, единственный из всех слушателей, неизменно хранил вид высокомерный и чуть насмешливый, будто сомневаясь во всем, что бы ни исходило из уст Лефора.

Что же до последнего, то он, увлеченный потоком собственных слов, опьяненный своим собственным красноречием, уже не помнил, где он и зачем сюда пришел.

Вот уже почти два месяца, как он обхаживал одну молодую вдовушку, некую даму по имени Жозефина Бабен, которая чахла от одиночества в своей хижине, построенной на берегу речки Святых Отцов.

Жозефина, впрочем, не долго сопротивлялась напору этого бойкого здоровяка, который умел покорять женские сердца, охотно и цветисто рассказывая о своих любовных похождениях, а когда наконец доходило до дела — умел доказать, что хвастался отнюдь не впустую. Короче, ему удалось разжечь в сердце вдовы такую неистовую страсть, которая легко могла превратиться в настоящее тиранство — не случись на пути, который всякий раз проделывал Лефор из Сен-Пьера во вдовью хижину, таверны под названием «Большая Монашка Подковывает Гуся».

Ив охотно делал там остановку и, если ему удавалось найти внимательных слушателей, подолгу заставлял ждать себя бедную Жозефину — если вообще не забывал о ее существовании, до зари потягивая ром и играя в ландскнехт.

Губернатор в сопровождении интенданта Лесперанса отбыл в Форт-Руаяль. Так что Ив был полностью предоставлен самому себе. Уходил из крепости, когда ему хотелось, и проводил время в многословных разглагольствованиях в так полюбившейся ему таверне…

— Еще бы! — повторил он. — Уж мне ли этого не знать! Ее зовут Мари, а старик, Который приплыл вместе с нею, — тот, что назначен генеральным откупщиком, — на самом деле вовсе никакой ей не муж… Это ее…

Он прижмурил один глаз, а другим стрельнул в сторону капитана Байарделя, который — хоть и изображая полное безразличие — горел нетерпением узнать истину ничуть не меньше всех остальных. Наконец Лефор счел, что все уже достаточно потомились и прониклись сознанием его осведомленности в вещах важных и значительных, неожиданно бросил:

— Папаша! Да-да, — тут же пояснил он, — самый что ни на есть настоящий папаша!

— Еще чего! — фыркнул Байардель. — Тоже скажете, папаша! И чего только не придумают! Чтобы отец делал дочке такие нежные глазки, так ласково брал ее за ручку и к тому же этак томно называл «мадам»? Да быть того не может!.. Интересно, много вы видели отцов с подобными повадками? Покажите мне дурака, который поверит в эти сказки!

Ив Лефор гордо выпятил грудь и надулся, как индюк.

— Во-первых, капитан, — безапелляционно изрек он, — смените тон, не то вы и глотка сделать не успеете, как я распорю вам глотку до самого живота, и это так же верно, как и то, что меня зовут Ив Могила! А во-вторых, сударь, вы и сами вскорости убедитесь, что эта дамочка, как я имел честь только что вам поведать, не кто иная, как родная дочка господина де Сент-Андре, генерального откупщика, к которому вы должны относиться со всем уважением и почтением…

Он на мгновенье прервал свою речь, с презрительной усмешкой посмотрел в сторону капитана, потом продолжил:

— И вообще, капитан Байардель, как это вам пришло в голову сомневаться в моих словах? Уж не хватило ли у вас наглости подозревать, будто Ив Лефор лгун? Найдите мне хоть одного человека, который бы хоть раз в жизни уличил Лефора во лжи! Хотелось бы мне на него поглядеть и послушать, что он скажет… Вы еще узнаете, господа хорошие, что никому ни разу не удавалось оскорбить меня безнаказанно, и стоит кому-то задрать передо мной нос, он тут же получает под ребра три дюйма вот этой самой шпаги, которая всегда неразлучно при мне! А теперь, господа, я поясню вам, почему уверен, что эта молодая дама и в самом деле родная дочка господина де Сент-Андре…

Все взгляды снова устремились на него.

— Да потому, — каким-то торжественным тоном изрек Ив, — что они никогда не ходят друг к дружке в спальню!

Повисло тяжелое молчание. Все с прежним напряжением не спускали с него глаз, из чего Ив сделал для себя вывод, что не нашел достаточно веского довода и слушатели с нетерпением ждут других, более убедительных.

— Ни-ког-да! — настойчиво повторил он. — Он никогда не ходит к ней в спальню. Я ведь уже говорил вам — у меня, слава Богу, есть глаза, которые все видят, и уши, которые все слышат. Вот я и воспользовался ночным обходом часовых, чтобы поглядеть, что за апартаменты дали генеральному откупщику с дочкой. Заметьте, господа, я еще раз повторяю: с дочкой! Так вот, могу заверить вас, что ни тот, ни другая до самой зари не сомкнули глаз! А теперь скажите мне, будь они мужем и женой, разве стали бы они вот так сидеть ночью, без сна, каждый в своем углу, разве не пришла бы им охота поиграться в зверя с двумя спинами?

Капитан Байардель недоверчиво фыркнул.

— Ну и ну! — возмутился он. — И чего только не наслушаешься в этой таверне! Да черт подери, может, я сплю, хотя такого и во сне-то не привидится! Выходит, если генеральный откупщик не ублажил ночью эту красотку, стало быть, мы должны поверить, будто она ему дочка? Но послушайте, люди добрые, вы видели этого старикана? Весь корявый, как оливы в моем родном Провансе, и высохший, что твоя старая тыквенная калебаса. И уж поверьте мне на слово, судя по всему, много воды утекло с тех пор, как он в последний раз трахнул свою любовницу!

— Тысяча чертей! — выругался Лефор. — Да вы посмотрели бы на эту девчонку, она и мертвеца расшевелит. Согласен, Сент-Андре — человек в преклонных летах. Но, черт побери, он же пока еще всего только одной ногой в могиле!

— Золотые слова, одной ногой и кое-чем еще! — похабно расхохотавшись, заорал Байардель. — Тем самым, чего так не хватает его женушке!

Тут Босолей, который до той поры молча сидел, склонившись над столом и обхватив руками свою кружку, вдруг поднял голову и полюбопытствовал:

— А эта дамочка, что, и вправду такая красотка?

— Красотка?! Тысяча чертей! — взревел Лефор. — Разве тот, кто сроду не видывал королеву, может представить себе, какая она из себя?!

— Во всяком случае, — заверил Виньон, — сразу видно, что девочка она шустрая! Я видел, как она спускалась с борта корабля, на котором они все приплыли. Ветер был, что рога у быка сдул бы, и никогда я еще так не жалел, что не оказался одним из матросов, ждавших ее внизу в шлюпке! По крайней мере, хоть раз в жизни довелось бы поглядеть на парочку стройных бедер!

— Парочку стройных бедер, тоже мне невидаль! — возмутился Лефор. — Чего с ними делать-то, с бедрами, на шею, что ли, вешать! Я вам расскажу кое-что поинтересней! Когда мне выпадает в форте Ночной обход, я ведь тоже там времени даром не теряю. Думается, на всем острове не сыскать уголка, который бы так охранялся, как галерея, что ведет к спальне мадам де Сент-Андре!.. Зато там можно подглядеть очень даже много любопытного! Но что меня чертовски поразило, так это одна штука!

— Ну, что там еще? — раздраженно осведомился капитан. — Что там у вас еще за новые байки?

— А то, что вокруг апартаментов господина де Сент-Андре происходят удивительные вещи! И если я говорю вам, что дамочка — его родная дочка, значит, у меня на сей счет есть свои, вполне веские соображения!.. Я уже говорил, что, будь она и вправду его жена, да нипочем бы он не оставил ее одну-одинешеньку… Потому как, пусть он и сухой как мумия, эту самую Мари Господь Бог наградил таким сложением, что, зайди она в церквушку отца Анто, все каменные святые сразу попрыгали бы из своих ниш!.. Короче, то, о чем я собираюсь вам рассказать, случилось в день отъезда губернатора в Форт-Руаяль… В тот вечер я как раз заступил на дежурство и делал ночной обход. У генерального откупщика все еще горела свеча… Подхожу я, значит, к его двери, прикладываю ухо. Ни звука. Тогда иду к спальне этой Мари. Тоже ни шороха. Но это-то, думаю, нормально, у нее ведь и свет был погашен… Я уж было собрался уходить, как вдруг открывается дверь. Тут же оборачиваюсь — и что я вижу?..

— Черт бы тебя побрал! — выругался Сигали. — Ты когда-нибудь кончишь нас мурыжить или нет?

— Вы что, не видите, — пояснил Байардель, — он же на ходу придумывает всякие небылицы и тут же вышивает ими всякие узорчики! Клянусь честью, он просто бредит, а вы-то рты разинули пошире, чем глотка у нашей Монтань-Пеле, когда ей приходит охота поплеваться лавой, и готовы поверить всему этому вздору!

Бывалый пират пронзил капитана уничтожающим взглядом. Потом облокотился о стол и с отменно разыгранной невозмутимостью заметил:

— Вы, матрос с гальюна, еще одно слово, и я трубки не успею докурить, как уже буду шарить ножиком у вас в брюхе! Случалось мне встречать фрайеров и повальяжней, не вам чета, а потом развешивал на солнышке их потроха! А уж ваши-то я посушу с особой охотой!

— Не означает ли это, — насмешливо осведомился Байардель, — что вы еще не сочинили, как кончится ваша история?

— Вы только послушайте, что он говорит! — гневно зарычал Ив. — Нет, послушайте хотя бы звук его голоса, пока он еще может говорить! Потому как прежде, чем испустить дух, он будет звать на помощь свою мамашу, а потом я покажу вам, каково на вид сердце у пустозвонов подобного калибра — и это так же верно, как и то, что моя трубка уже давно погасла!

Не успев закончить своей тирады, Лефор тотчас же сделал вид, будто собирается вскочить на ноги и броситься на обидчика. Однако у Байарделя было не больше охоты затевать эту драку, чем и у самого Ива. А потому он счел за благо тут же пойти на попятный.

— Да ладно, будет вам, — примирительно проговорил он, — давайте кончайте свою историю, а на последнем слове я поставлю всей честной компании целый кувшин рому!

— Наконец-то слышу речи, достойные настоящего мужчины! — одобрил Лефор. — Первый раз за весь вечер… А поскольку всем уже давно не терпится промочить горло, то, пожалуй, не буду понапрасну терять времени! Так, значит, мы остановились на том, как я услыхал, что сзади отворилась дверь, обернулся… И что я вижу? Мари!.. Ах, господа, и что это было за видение! Вся такая беленькая, будто прозрачная! Клянусь честью, не будь она такой красоткой, я бы принял ее за привидение! Но и она тоже меня заметила и, похоже, собралась тут же юркнуть обратно к себе. Но было уже поздно! Я мигом подлетел к ней и этак деликатно спрашиваю:

«Что случилось, мадам? Может, вам нездоровится? Или чего-нибудь надо? Лефор весь к вашим услугам».

«Благодарю вас, сударь, — отвечает мне она, — вы настоящий благородный кавалер. Но мне ничего не надо. Просто мне не спалось, вот я и решила немного пройтись, подышать свежим воздухом…»

И тут она хватает меня под руку и тащит по галерее, да так крепко вцепляется, будто боится, как бы я не улетел от нее прямо через бойницу!.. Пару минут мы идем таким манером, она все больше молчит, разве что время от времени говорит всякие лестные слова насчет моей любезности, обходительности и деликатности… что касается меня, то я отвечал ей, как положено благовоспитанному кавалеру, когда он разговаривает с дамой ее положения, с самыми наилучшими намерениями и без всяких задних мыслей.

Он снова обвел взглядом своих слушателей и убедился, что все они уже достаточно захвачены его рассказом. Он уже было приготовился продолжать, когда увидел, что Босолей заерзал на стуле и вполголоса, но не настолько тихо, чтобы это не донеслось до ушей бывалого пирата, обратился к сидевшему подле него Виньону:

— Если он сейчас скажет, будто хоть одним своим грязным пальцем дотронулся до этой принцессы, я брошу ему в рожу вот эту кружку, может, тогда он наконец очнется! Клянусь честью, он бредит во сне!

Лефор повернул к нему лицо, лишенное всякого выражения, но придвинул его так близко к лицу Виньона, что усы его защекотали нос колониста и тот едва не расчихался.

— Господа! — воскликнул Лефор голосом столь громким, что его без труда могли слышать все, кто находился в тот час в таверне. — Так вот, тут Мари сжимает мне руку, да так крепко, что я не смог сдержать крика. А она мне так тихонько, нежней голубки, воркует: «Скажите, благородный кавалер… Вы знакомы с губернатором? Вы ведь, должно быть, у него на службе? Так не можете ли вы сказать мне, где я могу найти его в этот час?» — «А что вам угодно от нашего губернатора? — справился я, высвобождая из цепкого плена свою руку. — Он ведь человек занятой!» — «Мне нужно обратиться к нему с одной просьбой. И мне очень срочно надобно с ним встретиться… Где он живет? Где находятся его апартаменты?..»

На что я весьма сурово замечаю ей, что час уже поздний и совсем не подходящий, чтобы отрывать губернатора Дюпарке от его важных дел, и к тому же дедуля, что приехал с ней вместе, хоть он и убелен сединами, вряд ли, если это дойдет до его ушей, похвалит ее за ночной визит!

И знаете, господа, что она мне на это сказала?.. Ни за что не догадаетесь! Так вот, а она и говорит: «Дедуля?! Ах, сударь, неужто вы находите его таким старым?» — «Как вам сказать… — возразил я, — может, ему не так уж много лет, но вид у него довольно дряхлый!»

А поскольку она ничего не ответила, точно о чем-то глубоко задумалась, то я тут же, чтоб уж все было ясно и для очистки совести, добавил: «Ей-Богу и клянусь честью, он мог бы дважды быть вашим батюшкой! Хоть я и не лекарь, но сдается мне, если бы в двадцать лет у него родилась дочка, она вполне могла бы стать вашей матушкой, у которой лет тридцать спустя появилась бы дочка, которая теперь по возрасту как две капли воды была бы похожа на ту, кого я вижу теперь перед собой!»

И вот тут, господа, она отвечает мне такое, что уже напрочь развеивает все мои сомнения. Так вот, она мне и говорит: «Как вы проницательны, сударь! С какой легкостью вы угадываете истину!»

И теперь ответьте мне, это ли не признание того, что господин де Сент-Андре — вовсе никакой не муж ей, а самый что ни на есть настоящий папаша!

Все, за исключением одного капитана, тут же удивленно ахнули. Теперь уже ни у кого не оставалось никаких сомнений, а Байардель сидел с изрядно кислой миной.

Лефор, однако, не слишком радовался и торжествовал свою победу весьма умеренно. Он лишь ограничился тем, что дружески хлопнул своего противника по плечу и зычным голосом напомнил:

— Ну так что, капитан! Теперь давайте-ка держите свое обещание! Велите наполнить кружки всей честной компании. Про себя скажу, что у меня словно комок пакли в горле застрял…

— Нет уж, увольте! — возразил Байардель. — Прошу прощения! Но я обещал кувшин рому, когда вы завершите вашу историю. А лично у меня вовсе не сложилось такого впечатления, будто вы дошли до самого конца. Вы остановились в том самом месте, когда Мари ущипнула вас за руку, а вы взвизгнули от боли. Так соблаговолите же рассказать нам, сударь, что было потом! Как поступили вы с дамой столь восхитительных прелестей? Неужто отпустили ее коротать время в одиночестве? Или все-таки до конца остались галантным кавалером и проводили в спальню? Короче говоря, скажите нам, обесчестили вы ее или нет?

С непроницаемым лицом Лефор поднялся со стула.

— Что сказать вам, господа?.. — торжественно произнес он. — К моему величайшему смущению, она снова спросила меня, в какой части крепости живет губернатор. Она непременно хотела, чтобы я проводил ее к нему. И тут, Господь свидетель, мне пришлось признаться ей, что господин Дюпарке в то же утро верхом покинул Сен-Пьер и в этот час, должно быть, уже приближается к Форт-Руаялю. Тогда она как глянет мне прямо в глаза, будто чтобы удостовериться, не солгал ли я ей. И клянусь честью, такой взгляд ни один мужчина уже не забудет до самой своей смерти! Словом, мне пришлось посоветовать ей обождать, пока он вернется. Но ей все равно захотелось пройти мимо апартаментов губернатора. И волей-неволей мне все-таки пришлось ее там провести. По счастью, двери были заперты, не то она непременно заставила бы меня дать ей осмотреть все комнаты, одну за другой! Клянусь честью, так бы оно и было! Ну, а потом я со всем почтением, на какое только способен благовоспитанный мужчина, пожелал ей спокойной ночи, и она удалилась в свою опочивальню!

— Ну и негодяй! — в сердцах воскликнул Байардель. — Да что вы понимаете в женщинах!.. Если уж она вышла в такой поздний час, то наверняка в надежде на какое-нибудь любовное приключение! А вы обманули ее ожидания! Ничего себе впечатление сложится у нее об офицерах нашего форта! Вы опозорили нас, сударь! Так что не надейтесь, будто я стану из своего кармана угощать ромом болвана вроде вас!

— Ладно, будет вам! — хлопнув в ладоши, прервал их Босолей. — Я сам заплачу. Велите-ка принести нам пуншу, и чтоб в нем было бы много-много рому и совсем немножко корицы и лимонного сока, а я еще добавлю туда каплю-другую малаги, что привез нам недавно этот корсар с Сен-Кристофа.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Дюпарке узнает весьма занятные вещи

Всякий раз, попадая сюда, губернатор Дюпарке не уставал удивляться. У него просто в голове не укладывалось, как могло случиться, что эта бухта, громадная, глубокая и великолепно защищенная, не стала главным портом острова и не вытеснила куда менее удобный Сен-Пьер. Он обожал взбираться на вершину холма, что нависал над Форт-Руаялем, и любоваться этим зеленоватым полумесяцем морской воды, омывающим плантации бананов и сахарного тростника.

В колонии остро не хватало каменщиков, плотников, кровельщиков, но, несмотря на это, город рос день ото дня. Колонисты отказывались от полученных концессий в окрестностях Саз-Пилота, Дьямана, Марена и даже Макубы, Бас-Пуэнта или Роберта, чтобы найти пристанище за стенами форта, у которого без них было бы недостаточно сил, чтобы обороняться от врагов.

Жак уже завершил инспекционный смотр работ и остался вполне доволен.

Единственное, что ему еще оставалось здесь сделать прежде, чем покинуть эти края, — нанести визит отцу Бонену, местному главе Ордена иезуитов, который, по странной фантазии, тоже решил обосноваться именно здесь, за стенами Форт-Руаяля.

Он спустился по отрогам холма и направился в сторону форта, высокие серые стены которого отражались в море, чьи поросшие кораллами глубины окрашивали его поверхность сине-зелеными муаровыми разводами.

Вскоре он заметил бамбуковую изгородь, а за ней крытую пальмовыми листьями крышу хижины. Почти одновременно до ушей его донеслось монотонное, протяжное, наводящее тоску пение. Он подумал, должно быть, это поет какой-нибудь поглощенный трудом негр.

Добравшись до ограды, он без труда нашел вход в поместье и почти сразу же увидел отца Бонена.

Сидя в кресле-качалке, с книгой в руке и с накинутым вокруг шеи алым наплечником, перебирая пальцами четки, глава ордена мерно покачивался, предаваясь благочестивым размышлениям. Можно было бы подумать, будто он дремлет, если бы не губы, едва заметно шевелящиеся в неспешной, благочестивой молитве. Неподалеку, в саду, где росло несколько кофейных деревьев, покрытых желтыми цветками кустов табака, да ряд-другой растений сахарного тростника, вооруженный чем-то средним между тесаком, с помощью которого прокладывают путь в джунглях, и мачете, трудился совершенно обнаженный негр, который что-то подрезал, пропалывал, вырывал сорняки, ни на минуту не прерывая своих жалобных песнопений.

Жак на мгновенье замешкался, разглядывая раба: он был весь словно выточен из черного дерева, много выше среднего роста, со скуластым лицом и широким приплюснутым носом. По виду его он сразу догадался, что негр родом из Конго, и глава ордена, должно быть, заплатил за него что-нибудь около семисот ливров.

Он все еще рассматривал раба, когда услыхал радостное восклицание иезуита:

— Господин губернатор!..

Жак повернул голову в сторону святого отца и увидел, что тот сразу же оставил свою книгу, вскочил с кресла и, наскоро прицепив на пояс четки, поспешил ему навстречу. Это был тучный человек лет шестидесяти, которого даже этот тяжелый климат не избавил от солидного брюшка. Он носил благообразную бороду, но был совершенно лыс. Лицо было симпатичным и приветливым, а полные губы выдавали в нем человека жизнелюбивого, любителя хорошо поесть и выпить и способного потягаться в этих приятных занятиях с самим отцом Дютертром или отцом Фейе.

Жак тоже с улыбкой сделал шаг ему навстречу. Иезуит остановился, развел руки в стороны и воскликнул:

— Дражайший губернатор! Мне сказали, что вы в Форт-Руаяле, но я знал, что у вас там было полным-полно дел… Я уж было подумал, что вы так и покинули наши края, не заглянув ко мне, и даже затаил на вас обиду!

— Доброе утро, святой отец, — приветствовал его Дюпарке. — Вы отлично знаете, что я никогда не покидаю Форт-Руаяля, не проведав вас… Мне так редко случается бывать здесь!

Он замолк и окинул взглядом сад.

— Да, святой отец, — засмеялся он, — вы приняли куда более разумное решение. Вы правильно сделали, поселившись в этих краях. Здесь куда приятней, чем у нас в Сен-Пьере, и думается, вскорости нам суждено потерять немало своих колонистов, которые предпочтут обосноваться здесь, под вашим покровительством!

— Наше священное покровительство зависит от пушек форта!

— Не будем лучше говорить о пушках форта… — скромно махнув рукой, возразил губернатор. — Я как раз на днях произвел смотр всему, что есть здесь в нашем распоряжении. Несколько камнеметов, пара-тройка восемнадцатифунтовых пушек — вот и все! Нечем даже отразить нападение какого-нибудь жалкого английского корсарского суденышка, если ему придет фантазия заявиться в ваши края! Да и солдат не хватает! Что там говорить, не знаю, в состоянии ли мы справиться хотя бы с индейцами-караибами!

— Забудьте о караибах. Ведь у нас с ними есть соглашение. И похоже, они держат слово!

— Ах, святой отец, вот уж больше года, как я здесь, и по долгу службы мне пришлось изучить нравы индейцев. Никогда не знаешь, что у них на уме. Ведь они точно дети малые — играют с вами, смеются, обнимаются — и вдруг ни с того ни с сего собирают свои игрушки и исчезают! И считайте, вам повезло, если на прощанье не метнут вам нож в спину!

— Согласен, они совершенно непредсказуемы! Глухи к слову Божьему. Мне удалось обратить в нашу веру и окрестить пару-тройку индейцев, но, видит Бог, чего мне это стоило… Пришлось истратить на это весь ром, что мне удалось получить из нынешнего урожая сахарного тростника… А в результате, даже не успев окончательно протрезветь, они снова вернулись к своим идолам!.. Кстати о роме, сейчас я приготовлю вам пунш по рецепту одного разбойника из Анс-де-Арле, он узнал его от англичан из Барбадоса, а потом передал его мне! Потом скажете, понравится вам или нет!.. У меня еще осталось немного рому из тростника, что растет здесь, в моем саду… Мы с Мелоди ухаживаем за ним, как можем. Эй, Мелоди!.. А ну, поди-ка сюда!

Негр бросил свою работу и поспешил на зов иезуита.

— Ом, зилен ламон, кариц, быстр-быстр! — с широкой улыбкой приказал отец Бонен, хлопнув в ладоши, дабы подхлестнуть расторопность раба.

И негр, несмотря на усталость, проворно исчез в доме.

— Еще и полгода не прошло, как он покинул Африку, — пояснил священник, — и словарь его пока что более чем беден. Приходится обучать его потихоньку. Я купил его у одного капитана по имени Пьер, а тот самолично захватил его на голландском судне вместе с еще тремя сотнями чернокожих. Занятная история! Судя по всему, в тот момент, когда наши пошли на абордаж голландского корабля, все эти бедные негры вообразили, будто их собираются отпустить на свободу, и разорвали цепи. А потом помогли перебить всю команду. Мелоди — славный парень, поет от зари до зари, потому его так и назвали…

Раб тем временем принес все, что велел ему святой отец: небольшие, выращенные здесь же в саду, зеленые лимончики, кусочек коры коричного дерева, несколько мускатных орехов и большой кувшин, доверху наполненный ромом. Поставил все на узкий, грубо сколоченный столик и уж было направился в сторону сада, намереваясь вернуться к прерванному занятию, когда священник снова окликнул его, веля принести еще одно кресло для губернатора. Тот повиновался.

Отец Бонен готовил пунш с такой обстоятельностью и такими благоговейными жестами, будто служил литургию. Потом первым попробовал напиток и проговорил:

— Дражайший губернатор, это настоящее чудо!

Жак в свою очередь тоже пригубил из поставленной перед ним оловянной кружки и должен был признать, что смесь была приготовлена по всем правилам искусства.

Отец Бонен поудобней устроился в кресле и устремил взор на Дюпарке.

— Я и вправду очень рад вас видеть, — проговорил он. — Вы хорошо сделали, что не покинули Форт-Руаяля, не заглянув ко мне. Я очень встревожен. И у меня есть вполне серьезные основания для беспокойства. Начать хотя бы с этих рабов; у меня от них просто голова идет кругом! Ведь все они — кто больше, кто меньше — занимаются колдовством. Даже Мелоди, и тот по своему усмотрению заказывает то дождь, то солнце… Ясно, что он находится в постоянном сговоре с лукавым, и, если бы он не был таким славным, работящим парнем и если бы, к тому же, мне не пришлось заплатить за него весьма кругленькую сумму, поверьте, я без малейших колебаний сжег бы его заживо за связи с дьяволом! Представьте, он может взять мою трость и разговаривать с нею!..

— Не может быть!..

— Очень даже может, сударь, он втыкает ее в землю, потом произносит какие-то слова, которые невозможно понять, и прикладывает к ней ухо. И хотите верьте, хотите нет, но она отвечает на его вопросы. Никто вокруг не в состоянии расслышать ни слова, а Мелоди через несколько минут расскажет вам, о чем поведала ему трость! Именно таким странным путем я узнал, что в форте Сен-Пьер бросило якорь какое-то судно — корабль, на борту которого прибыл генеральный откупщик и с ним, похоже, какая-то весьма миловидная дама… Впрочем, мы еще вернемся к этому вопросу, ибо как раз с этим и связан другой резон моих тревог… Да, сын мой, эти негры, мало того, что они поддерживают постоянные связи с сатаной, но к тому же еще и насаждают в колонии нравы самого распущенного свойства! Не знаю, знакомы ли вы с колонистом Гишаром, что живет в поселке Ламантэн… Так вот, этот самый Гишар имел несчастье связать свою судьбу с женщиной, наделенной таким вулканическим темпераментом, что Монтань-Пеле в сравнении с ней не более чем чадящая масляная лампа! Колонист Лаплен, что живет с ними по соседству и знаком с ней накоротке, описав ее повадки на языке несколько чересчур откровенном, но достаточно выразительном, заметил, что особа эта постоянно на таком взводе, что способна воспламенить взглядом даже целую плантацию перца! По правде говоря, в основном для того, чтобы держать Мелоди как можно подальше от этой женщины, я и купил его у капитана Пьера. Этот Пьер явился сюда с целой партией рабов. И хоть у Гитара и без того уже хватало рабов — как мужчин, так и женщин — во всяком случае, куда больше, чем ему в действительности требовалось, супруга его непременно хотела купить Мелоди! И надо было видеть, какими глазами она на него глядела!.. Тем более, сын мой, что на бедняге негре не было в тот момент ни единым лоскутком больше, чем сейчас… Я было попробовал сшить ему из своей старой сутаны штаны! Он проносил их с час, не больше… Ему было в них неловко, жарко… И в конце концов я решил: пусть остается в одеянии Адама… Так вот, именно по той причине, что супруга Гишара смотрела на него такими голодными глазами, я и продолжал поднимать цену на торгах. В конце концов мне пришлось пойти на то, чтобы перехватить его прямо перед носом у ее мужа… Но на том дело не кончилось. Эта женщина, жена Гишара, обожает негров. Я бы даже сказал, она от них просто без ума. И что меня особенно беспокоит, так это то, что она ждет ребенка… Она должна родить месяца через два. И как вы думаете, кого она произведет на свет? Всемилостивейший Боже, кого?! Все говорит мне, что это будет еще один маленький мулат!

— Ну что ж, — холодно заметил Дюпарке, — раз так, вы отлично знаете, какое их ждет наказание: тысяча фунтов сахару, а ребенка конфискуют в пользу Сен-Пьерской лечебницы!

— Знаю-знаю! И все же представьте, что Гишар отнесется к этому с известным снисхождением — что, кстати, вполне возможно, он ведь и сам отнюдь не равнодушен к, чарам своих негритянок — и согласится заплатить за жену тысячу фунтов сахару, ведь это может восстановить его против вас, против Суверенного совета, против меня и против нашей религии… А ведь это — увы! — человек, к чьему мнению прислушиваются многие колонисты!

Дюпарке отпил глоток пунша и молча опустил голову. Все, что поведал ему только что глава иезуитского ордена, он и сам давно уже знал, однако отдавал себе отчет, что бессилен помешать греховному сожительству между черными и белыми.

— Что ж, святой отец, — тем не менее проговорил он, — вашему ордену и карты в руки, вам и заклеймить преступные связи между белыми и черными. Наказывайте виновных по всей строгости, вплоть, если будет необходимо, до отлучения от церкви! А уж если не будет иного выхода, сжигайте на костре тех белых колонистов и их жен, которые не смогут справиться с искушением… Что поделаешь, придется осуждать их без всякого снисхождения! Ведь на карту поставлена судьба всей колонии!

— Боюсь, сын мой, что весьма скоро нам именно так и придется поступать. Но прежде чем мы придем к таким суровым мерам, не лучше ли подумать о том, чтобы преградить приток негров на наш остров? Чем меньше их здесь будет, тем меньше искушения и греха!

— К сожалению, святой отец, — возразил Дюпарке, — негры так же необходимы для процветания нашего острова, как мука, чтобы печь хлеб!

Глава иезуитов с безнадежным видом покачал головою.

— И это еще не все, сын мой, у меня есть и другие причины для беспокойства… До нынешнего времени к нам из Франции присылали высокопоставленных должностных лиц, которые, если и не были безукоризненны во всех отношениях, все же были людьми благопристойными. Благородными душою или благородными по рождению — в любом случае они одинаково уважали традиции. И вот теперь к нам являются люди, о которых не знаешь, что и думать… Надеюсь, хоть вы просветите меня на этот счет… Я имею в виду эту чету — Лешено де Сент-Андре.

При упоминании этого имени Жак не смог сдержать дрожи.

— Я уже пояснил вам, с помощью какого черного колдовства мой негр Мелоди предупредил меня о прибытии этих персон… Я не придал этому слишком уж большого значения, ибо был куда более обеспокоен присутствием пособника сатаны под моей собственной крышей… Но вот уже два дня, как в этих краях, от Кас-Пилота до Карбе, ходят странные слухи. И у меня есть все основания полагать, что эти слухи уже распространились до Робера и даже дошли до Макубы. Вы не хуже меня знаете, как быстро здесь всякая новость — неизвестно, каким манером — распространяется от одного берега острова до другого… Короче говоря, если верить слухам, то этот генеральный откупщик Сент-Андре — человек, который уже давно достиг весьма почтенного возраста…

— И даже много раньше, чем вам это могло показаться…

— Вижу, вы с ним знакомы… Так что надеюсь услышать, что вы об этом думаете. Говорят, будто этот господин де Сент-Андре привез с собой юную даму, о которой никому ничего не известно. Он выдает ее за свою супругу. Некоторые утверждают, будто это его дочь, другие уверяют, что это какая-то потаскушка из низов, привлеченная его знатностью и готовая пожертвовать своей молодостью единственно ради богатства и суетного блеска титулов…

— Единственно ради богатства и суетного блеска титулов? — переспросил Жак. — Не понимаю, что вы имеете в виду…

— Сын мой, — настаивал на своем священник, — сделайте же над собой усилие и постарайтесь понять, что я имею в виду. Дело в том, что этот господин де Сент-Андре — человек весьма преклонного возраста, а персона, которая его сопровождает, — юное создание, и к тому же, если верить слухам, редкостной красоты. Настолько хороша собой, что вокруг нее уже кружится целый рой распутников… Сами знаете, вода и пламень — не слишком-то подходящие супруги… Нет никаких сомнений, что, только прельстившись богатством и титулами господина де Сент-Андре, эта девица решилась пожертвовать своими прелестями и молодостью. Короче говоря, до меня дошли слухи, что если господин генеральный откупщик и вправду прибыл сюда с молодой женой, то речь здесь может идти только о фиктивном браке. И могу вас заверить, люди, которые доложили мне об этом, похоже, располагали сведениями весьма достоверного толка! Если это его дочь, тогда никак невозможно объяснить весьма вольные выходки, которые он допускал в отношении своего собственного чада, плоть от плоти своей и кровь от крови, и это вызвало бы скандал, которому, уж можете мне поверить, я бы тут же положил конец! Короче говоря, если эта женщина — просто-напросто его любовница, то вы, господин губернатор, должны немедленно пресечь это, чтобы было неповадно другим. Вот что я хотел довести до вашего сведения и вот почему я особенно рад видеть вас здесь у себя. Уверен, вы сможете быстро положить конец столь непотребному положению вещей!

— Но, увы, святой отец, — возразил Жак, — я совершенно безоружен перед господином де Сент-Андре. Конечно, я здесь, на Мартинике, губернатор, но он — генеральный откупщик. И наделен такой же властью, как и я, хоть он не может посягнуть на мои прерогативы, а я — вмешиваться в его дела…

— Сын мой, — как-то торжественно заявил отец Бонен, — я намерен без всякого промедления доложить о сложившемся положении вещей во Францию. Вы уже доказали здесь, на что способны. И я приложу все усилия, чтобы ваша власть на острове была выше власти этого господина де Сент-Андре, даже если мне придется для этого обратиться лично к главе всего Ордена иезуитов. Но уверен, кардинал Ришелье непременно поймет мои доводы. Править островом должны вы — и только вы один…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Сомнения губернатора

Дорога из Форт-Руаяля к Сен-Пьеру шла вдоль берега моря. Это была скорее узкая тропинка, с крутыми подъемами и головокружительными спусками, которые то и дело сменяли друг друга.

С того самого момента, как Дюпарке распрощался с отцом Боненом, он непрерывно размышлял над словами иезуита.

Как могло случиться, что за такой короткий срок вокруг четы Сент-Андре уже успело вырасти столько слухов? Жаку не захотелось разубеждать святого отца, хотя уж он-то прекрасно знал истинное положение вещей: ведь когда он покидал Францию, Мари должна была вот-вот стать женой генерального откупщика! Так что для него не было никаких сомнений, что они состоят в законном браке. И все-таки иезуиту удалось посеять смуту в его душе. Преклонный возраст Сен-Андре очевиден. В состоянии ли он физически исполнять свои супружеские обязанности?

Эта мысль и не давала покоя губернатору, заставляя совершенно иначе думать и о Мари.

Слов нет, Мари поселилась у своего супруга за добрых два месяца до свадьбы. Но не служил ли преклонный возраст супруга надежной гарантией добродетельности девушки?

Ведь, если поразмыслить, ее желание возвыситься, приобрести положение в обществе, выйдя замуж за человека знатного и к тому же облеченного важной должностью, было по-человечески вполне объяснимо. И следует признать, это ей вполне удалось, ведь сам он, Дюпарке, некогда сказавши ей, что брак между ними невозможен по причине ее низкого происхождения, — не изменил ли и он вдруг своим дворянским предрассудкам, узнав, что Лешено де Сент-Андре спокойно пренебрег всеми этими условностями!

Дай Бог, если с самого утра он обменялся со своим попутчиком хотя бы парой слов. Лесперанс с почтением наблюдал за ним, не решаясь прервать его раздумий. Однако когда впереди показался небольшой поселок Кабре, Жак вдруг заметил:

— Думаю, не стоит нам продолжать путь верхом ночью, мы только зря потеряем время. Лучше передохнуть в Кабре. Попросим приюта у почтенного господина де Пленвиля, а завтра утром пораньше снова двинемся в путь.

Лесперанс согласно кивнул головой, и оба всадника свернули с тропы, поскакав напрямик в сторону поместья колониста.

Жак ехал впереди. И первым заметил четыре королевские пальмы, обозначавшие въезд в поместье. Где-то залаяла собака. Вслед за нею пропел петух, потом откуда-то Издалека ему ответил другой, ибо петухи в этих краях пели всю ночь напролет.

Вскоре послышался чей-то суровый голос:

— Эй! Кто там?

— Губернатор!

Жак был не в силах разглядеть в темноте фигуру окликнувшего их человека, однако тот снова подал голос:

— В такой час губернатор уже спит, так что идите-ка лучше подобру-поздорову своей дорогой…

Этот совет сопровождался каким-то резким щелчком: должно быть, колонист зарядил свой мушкет.

— Поостерегитесь! — снова заговорил Дюпарке. — А то ненароком выстрелите, а потом будете горько сожалеть. Я приехал просить у вас ночлега…

Человек после некоторого колебания проговорил:

— Подъезжайте ближе, чтобы я смог разглядеть ваши лица, но будьте осторожны!

Не прошло и минуты, как он узнал губернатора и принялся рассыпаться в извинениях.

— Сами знаете, — пояснил он, — что с некоторых пор нам приходится постоянно быть начеку. Раньше здесь рыскали эти дьяволы-индейцы, которые так и норовили нам, спящим, перерезать глотки, а теперь вот новая беда — эта шваль, эти подонки-разбойники с Сен-Кристофа или Сен-Венсана, которые шляются по острову и воруют наше законное имущество! Добро пожаловать, господин губернатор, надеюсь, вы не откажетесь отужинать вместе со мною…

Колонист де Пленвиль был человеком лет сорока, с низким лбом и густыми бровями. На нем были бархатные штаны и куртка из невыделанной кожи. Он отличался крепким сложением, развитой мускулатурой, толстой, короткой шеей, мощными руками, толстыми пальцами и заскорузлыми от работы с мачете ладонями.

Он приладил на огонь полный котелок воды. Пока губернатор с интендантом удобно усаживались, отдыхая после долгой езды, поставил на стол три кружки и кувшинчик с ромом. Потом, даже не пригубив напитка, вышел во двор и пару минут спустя вернулся с корзиной, в которой лежали несколько рыб балау, длинных и тонких, точно иглы, и земляные крабы, которых он разводил прямо в старой бочке у себя во дворе. Вымыл крабов и бросил их вместе с рыбой в начавшую уже закипать воду. И только тогда вернулся к столу и разлил по кружкам ром.

Комната хижины тускло освещалась лампой с пальмовым маслом, в горле першило от едкого дровяного дыма. Стулья были грубо сколочены и оплетены пальмовыми листьями, стол сделан из досок, доставшихся от старой лодки. В углу, сваленные в кучу, лежали выпачканные землей сельскохозяйственные орудия.

Пленвиль уселся, поднял кружку и, предлагая гостям последовать его примеру, проговорил:

— Что говорить, плохи наши дела, господин губернатор! Два года назад я выращивал сахарный тростник, а это давало надежный доход… А потом вдруг колонистам нашего острова взяли и запретили выращивать эту культуру…

— Да, так оно и есть, — подтвердил Дюпарке, — Островная компания выделила господину Трезелю две тысячи четыреста арпанов земли, чтобы он выращивал там сахарный тростник. И целых десять лет он один вправе сажать здесь эти растения… А за это он должен отдавать компании десятую часть урожая…

Пленвиль с гневом сжал кулаки.

— Но ведь Трезель не выполняет своих обещаний. Я точно знаю. Здесь, на Мартинике, все рано или поздно становится известно! И пары лет не пройдет, как компания окажется с недостачей, а покрывать ее заставят опять-таки нас, колонистов, которые и без того уже еле-еле сводят концы с концами! Потеряв право выращивать тростник и производить сахар на продажу, а только для своих собственных нужд, мы волей-неволей вынуждены выращивать табак. И теперь его стало столько, что цены упали ниже некуда, так что большинству из нас вскорости грозит полное разорение!.. А налоги, господин губернатор, ой как они тяжелы, все эти поборы!..

— Я приложил все усилия, чтобы убедить компанию не повышать больше налогов.

— Пусть только попробуют снова поднять их, вот увидите, что тогда произойдет… Если уж жить здесь станет совсем невмоготу, мы уйдем к англичанам, а если не будет другого выхода, то уйдем в море, наймемся матросами и заделаемся пиратами…

— Ну, полно, Пленвиль, — успокоил его Дюпарке, — не стоит так отчаиваться. Слов нет, времена нынче тяжелые, но, увидите, скоро все переменится к лучшему. Думается, компания не забывает про вас, ведь сюда только что прислали нового генерального откупщика, который будет управлять здесь ее делами и искать средства, чтобы добиться процветания на Мартинике.

— Кстати, расскажите-ка, что это за человек! — воскликнул Пленвиль. — Кто такой этот господин де Сент-Андре, которому здесь вот уже дней десять только и перемывают косточки!

Он поднялся со стула и приоткрыл крышку котелка. Деревянной ложкой помешал варево, от которого шел весьма аппетитный дух. Потом добавил пряностей, мелиссы, мускатного ореха и перца. Снова закрыл крышкой, вернулся к гостям, уселся и опорожнил свою кружку.

— Что говорить, — с недовольной гримасой продолжил он, — бьюсь об заклад, этот господин де Сент-Андре будет для нас еще одним разочарованием. Попомните мои слова, господин губернатор, было бы куда лучше, если бы компания вовсе нами не занималась и вообще забыла про то, что мы существуем на этом свете… Всякий раз, когда про нас вспоминают, на наши головы сыплются новые поборы. Еще бы! Надо же им из чего-то платить своим именитым управляющим! Нет, право же, лучше, если бы они вообще про нас забыли… неужели вы думаете, будто мы тут без их забот не справимся! Слава Богу, уже изучили, что это за земля. А те, кого присылают из Франции, что они о ней знают?.. Между тем туда же, еще норовят давать нам советы…

Жак махнул рукою, пытаясь остудить пыл хозяина.

— Мне приходилось встречаться с господином де Сент-Андре во Франции. Ничего не могу сказать о его талантах как управляющего, однако, думается, возраст его может служить гарантией…

Пленвиль презрительно расхохотался.

— Вот-вот, и я тоже говорю, возраст есть возраст! — воскликнул он. — Похоже, климат нашего острова доконает этого старичка побыстрее, чем я срублю своим мачете куст сахарного тростника! Да, старик!.. Думаю, вам уже известно, что здесь говорят, будто он совсем дряхлый и уже давно ничего не может! Кстати, а что это за женщина с ним пожаловала? Одни говорят, законная жена, другие — полюбовница, будто так мы и поверили, что этакий старый козел способен удовлетворить страсти такой юной особы… Знаете, господин губернатор, в форте, где поселился генеральный откупщик с этой своей спутницей, есть люди, которым удалось разузнать кое-какие подробности весьма пикантного толка. Так вот, говорят, эта женщина, которую зовут Мари, открыто призналась, что этот старик ровно ничего для нее не значит!

— Досужие сплетни! — с пылом опроверг Жак. — Ну кому же это, скажите на милость, мадам де Сент-Андре стала бы делать подобные признания?

— Кому-то, кто об этом рассказывал! Не могу сказать, кто он такой, но полагаю, речь идет об одном из высших офицеров форта, человеке, который находится у вас, господин губернатор, на военной службе… Правда это или нет, но в любом случае, если этот старикашка волочится за молоденькими, вряд ли у него останется слишком много свободного времени, чтобы по-серьезному заниматься делами острова, это уж можете мне поверить… И если у нас не будет другого выхода, то мы, колонисты, дойдем до Суверенного совета, но это дело так не оставим!

Дюпарке не ответил на это ни слова. Его тревоги, его сомнения возрастали с каждой минутой. Пленвиль тем временем снова встал с места и вернулся с доморощенными мисками, сделанными из половинок выдолбленных тыкв, и расставил их на столе. Потом внимательно осмотрел содержимое котелка и, решив, что варево уже дошло до нужной кондиции, поставил и его на стол. После чего извлек толстую краюху на вид несъедобного хлеба.

— Прошу к столу, господа! — пригласил он. — Откушайте за моим столом, пока наш генеральный откупщик не лишил нас последнего!

Губернатор наполнил свою тыквенную миску, отломил кусок хлеба и принялся есть в молчании, которое разделяли и интендант с колонистом.

— Выходит, — внезапно заговорил он, — вы не слишком-то рады появлению господина де Сент-Андре?

— А с чего бы нам радоваться?.. Можете мне поверить, все колонисты как один будут против него! А какие, интересно знать, надежды мы можем связывать с этим человеком? У нас такое впечатление, будто он относится к своей должности на острове как к увеселительной прогулке с молоденькой красоткой! А поскольку ей он не может принести ни пользы, ни вреда, то с чего бы и нам возлагать на него хоть какие-нибудь надежды?

— Что ж, может, так оно и есть! — заметил Жак. — Я увижусь с ним по возвращении в форт. И настоятельно посоветую поговорить с колонистами, прежде чем принимать какие бы то ни было решения. В сущности, вы совершенно правы, пусть знает, что думают о нем на острове!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Губернатор Дюпарке просит мадам де Сент-Андре о встрече

Солнце было уже в зените, когда двое всадников добрались до окрестностей Сен-Пьера. Ужин накануне уже давно был напрочь забыт. С высоты холма, что возвышался со стороны моря над городом и фортом, Дюпарке любовался аккуратными плантациями табака, цветущими деревьями у подножья красного холма, низкими, почти на уровне земли, фисташковыми деревьями, узколистными зизисуфами, розовыми яблонями, ярко выделяющимися на темно-зеленом фоне амон ослепительно желтыми сапотовыми деревьями, а справа скатертью расстилались изумрудные просторы Карибского моря.

Невольно, даже не отдавая себе в этом отчета, он искал глазами дом, где Сент-Обен, выполняя данное ему обещание, мог поселить чету де Сент-Андре. Однако в беспорядочном нагромождении пальмовых крыш он не смог различить ни одного нового строения.

Единственное, что он заметил, это какое-то непривычное оживление на набережной, и вскоре понял причины, когда, миновав густо заросший каннами, бамбуковыми стеблями, толщиною с добрую человеческую ногу, и древесным папоротником поворот дороги, увидел бухту, где на якоре стояло какое-то трехмачтовое судно.

— Похоже, — обратился он к Лесперансу, — мы поспели как раз вовремя. Не исключено, что люди с этого корабля поджидают нас уже не один день!

Интендант с сомнением покачал головой.

— Вы отлично знаете, господин губернатор, — заметил он, — что, если бы этот корабль приплыл вчера, мы, несмотря на ранний час, узнали бы об этом нынче утром, когда покидали Кабре. Нет, скорее всего, он прибыл только сегодня… А возможно, не более часа назад…

Оба тут же пришпорили своих лошадей и галопом поскакали к городу. Шум городских винокурен и небольших сахарных заводиков заглушал даже назойливое жужжание москитов, которых в этот час было особенно много.

— Поскачем прямо в форт? — поинтересовался Лесперанс. — Или сперва заедем на пристань и узнаем, что там происходит?

— В форт! — коротко ответил губернатор.

Часовой уже успел предупредить Сент-Обена, и не успел губернатор миновать сторожевой пост, как тут же увидел спешащего ему навстречу кузена.

Он едва успел осадить лошадь. Потом ловко спешился и, распрощавшись с интендантом, набросил поводья на шею лошади, подозвал одного из часовых и доверил кобылу его заботам.

— Приветствую вас, дорогой кузен! — воскликнул он, раскрывая объятья.

Капитан тотчас же бросился навстречу, и они крепко расцеловались.

— Ну так что, — справился Сент-Обен, — как прошла поездка?

— Прекрасно! — воскликнул Дюпарке. — Результаты превзошли все самые радужные ожидания. Уже очень скоро вокруг Форт-Руаяля вырастет еще одно селение — пусть пока и небольшой, но как-никак новый город. Строятся дома, прибывает все больше и больше колонистов. Мне даже докладывали, будто местные колонисты, которые живут там уже больше года, не довольны таким притоком новых поселенцев, будто не понимают, что это лучше для их же собственной безопасности! По крайней мере, теперь мы сможем отразить там нападение любого неприятеля, откуда бы он ни появился! А что здесь, как идут дела?

Сент-Обен указал рукой в сторону моря.

— Нынче утром сюда приплыло невольничье судно… «Люсансе», с пятьюстами восьмьюдесятью восьмью неграми на борту, некоторые из них, говорят, весьма недурны…

— Вы распорядились сделать все, что положено?

— Двое лекарей уже на борту, с ними Лефор и Байардель. Если все будет в порядке, то уже нынче после полудня капитан доложит вам о результатах.

— Если я не смогу принять его сам, вы уж займитесь этим от моего имени, кузен.

И стремительной походкой Жак увлек Сент-Обена в сторону своих апартаментов. Вместе они ступили на узкую лестницу, где было сыро, даже несмотря на палящую жару, прошли по длинной галерее и уже остановились перед дверью губернаторского кабинета, когда тот справился:

— Кстати, как насчет Сент-Андре с супругой, удалось вам поселить их где-нибудь подальше от форта?

Сент-Обен с досадой щелкнул языком.

— Ах, кузен… Лучше не говорите мне об этой дамочке де Сент-Андре! У меня такое впечатление, будто она нарочно делает все, только бы досадить нам. А меня так просто возненавидела, в этом нет никаких сомнений… Взбалмошная, несносная дамочка! Особенно зла она на вас — уверяет, будто с вашей стороны было не слишком учтиво отправляться в Форт-Руаяль назавтра после прибытия генерального откупщика… Она уже справлялась о вас раз десять, никак не меньше, то у меня, то у капитана Байарделя, то у Лефора…

— И что же? Выходит, они остаются здесь?

— Увы, кузен… Я хотел поселить их где-нибудь возле пика Питон-Желе… Замерзшего Питона… Думается, — с насмешливой улыбкой добавил Сент-Обен, — трудно было бы придумать более подходящее место для этого господина де Сент-Андре, у которого такой вид, будто он проглотил шпагу, и притом не с того конца… Но каменщик в тот момент работал в Морн-Руже, у колониста Бассака, а поскольку вы не хуже меня знаете, каким влиянием пользуется Бассак в Суверенном совете, я предпочел не настаивать и не забирать у него каменщика, в котором, похоже, он сейчас и вправду остро нуждается.

Не отвечая, Дюпарке открыл дверь в свой кабинет. Там все было в том же порядке, в каком он оставил перед отъездом. Потом тут же подбежал к окну, откуда можно было увидеть рейд и стоящие на якоре корабли, однако, даже не удостоив внимания покачивающееся на волнах невольничье судно, проговорил:

— Стало быть, мадам де Сент-Андре вместе со своим супругом по-прежнему здесь, в тех же самых апартаментах, что мы предоставили в их распоряжение?

Несколько минут он, казалось, внимательно разглядывал бриг, чьи алые паруса ярко выделялись на зеленой морской глади.

— Что ж, — заметил он, — в конце концов, может, оно и к лучшему…

Он отошел от окна и приблизился к кузену.

— Знаете, я узнал насчет четы Сент-Андре немало прелюбопытнейших вещей, — умышленно понизив голос, сообщил он. — А что вы? Пришлось вам говорить с ним? Узнали что-нибудь интересное?

— Боже праведный! Ну и хлам же присылает к нам господин Фуке! В день вашего отъезда я был призван к его изголовью. Он желал знать, когда, каким образом и где вы могли бы его принять. И позвольте вас заверить, что настроен он был отнюдь не благодушно — возможно, по той причине, что окно в его спальне всю ночь было настежь открыто и москиты разукрасили его морщинистую кожу волдырями величиною с голубиное яйцо! В общем, пока я не увидел его в то утро, признаться, мне и в голову не могло прийти, что это такой дряхлый старикашка. Щеки дряблые, висят, как груди у тех негритянок, которых торговцы живым товаром даром раздают колонистам, уже заплатившим им за дюжину рабов! Клянусь всеми святыми, это была какая-то мумия в ночной рубашке… Я сказал ему, что вы уезжаете и будете отсутствовать несколько дней…

— А что она? Мадам де Сент-Андре, вы говорили с ней?

— К несчастью, да… Ну и подарок, скажу я вам! Если у супруга только кожа да кости, то уж у нее-то прыти вполне хватит на двоих! Тысяча чертей! Просто самая настоящая фурия, когда на нее находит блажь… Представьте, ей пришло в голову устроить смотр войскам гарнизона, поскольку она, видите ли, должна была заменить своего занемогшего супруга, что, между нами говоря, похоже, случается с ним довольно часто…

— Ладно, оставим это, — нетерпеливым жестом остановил его Дюпарке, — а еще что-нибудь она говорила вам о своем супруге? Может, делилась своими горестями? Полноте!.. Вы же сами видели, что муж ее — дряхлый старикашка, вряд ли она в восторге от этакого союза! Черт побери, ведь ей-то не больше двадцати!

— Что и говорить! — заметил Сент-Обен. — Надо сказать, она обращается с господином генеральным откупщиком так, будто его и вовсе не существует на свете или будто на эту должность назначили ее, а не его… А тот преспокойно позволяет ей делать все, что ни взбредет в ее взбалмошную головку. Что же касается колонии, колонистов, табака, сахара, кофе, индиго, этой прискорбной истории с достопочтенным господином Трезелем, которая рискует окончательно разорить компанию, то, похоже, все это его нимало не тревожит!

Дюпарке улыбнулся.

— Ну, это мы еще посмотрим! — проговорил он. — А вот я могу вам сказать, что наш настоятель Ордена иезуитов, с которым я встречался в Форт-Руаяле, относится к этому человеку без всякой симпатии! А к его супруге и того меньше! Об этой чете уже по всему острову гуляет множество слухов! Уж не знаю, с кем тут говорила эта Мари, но меня повсюду уверяли, будто она пустилась в откровения весьма интимного свойства с кем-то из офицеров нашего форта. И якобы призналась, что Сент-Андре ей вовсе не муж, а папаша! Но, черт побери, ведь мне-то доводилось знавать ее настоящего родителя!

— Постойте-постойте! — вдруг заинтересовался Сент-Обен. — Кажется, я уже что-то об этом слышал! Правда, мне было подумалось, будто все это не более чем досужие выдумки умирающих от скуки часовых, но, похоже, в этих слухах есть и доля истины. Верно, говорят, якобы Мари сама призналась, что замужество ее так и осталось на бумаге!

— Черт побери! — не в силах сдержаться, выругался Дюпарке. — Хотелось бы мне знать, кому она могла сделать подобное признание?!

С задумчивым видом Жак принялся мерять шагами комнату. Потом остановился подле письменного стола, рассеянно поворошил разбросанные на нем бумаги и осведомился:

— Вы, кажется, говорили, кузен, что она много раз справлялась обо мне, не так ли?

— Раз десять, а то и все двадцать, никак не меньше… И не только у меня!..

— А известно ли вам, что ей было нужно?

— Ну, это нетрудно догадаться! Да ей все здесь было не по нраву! Как ее встретили, когда сошла с корабля на берег, потому что, видите ли, вас не оказалось на пристани и вы не удостоили ее своим личным поклоном, потом, что Сент-Андре так и не удосужился организовать смотр войскам гарнизона, который она желала произвести вместо него. Если бы вы знали, чего мне стоило убедить ее, что наши старые вояки умерли бы со смеху, увидев, как юная дамочка изображает из себя тамбурмажора! Короче, все ей было не по нутру: еда, солнце, ваше долгое отсутствие… Поди знай, что еще!

— И где она может быть в этот час?

— Должно быть, у себя.

— Ступайте к ней! И скажите, что я желаю немедленно ее видеть!

Не успел Сент-Обен выйти из комнаты, как губернатор тут же уселся за стол. И сделал вид, будто целиком поглощен изучением наваленных горою всяких бумаг, петиций, донесений, записок и указаний компании. Однако на самом деле ничто его не интересовало. Голова была безраздельно занята мыслями о Мари.

Комната была залита веселым солнечным светом. В лучах его проворно кружились пылинки.

Впервые более чем за год губернатор Дюпарке увидел привычные вещи в совершенно ином освещении. Все, что окружало его многие месяцы, словно приобрело какие-то новые, дружелюбные и приветливые очертания. Он почувствовал, что дрожит от нетерпения. Не пройдет и пары минут, как он вновь увидит Мари — ту женщину, которую в какой-то момент он уж было совсем считал своею, однако тогда она отдала себя другому, и все-таки он не терял надежды, что она еще может принадлежать ему одному!

Ему не пришлось ждать слишком долго. Не прошло и пары минут, как в кабинете снова появился Сент-Обен.

— Кузен, — обратился к нему капитан, — я зашел в апартаменты мадам де Сент-Андре. Но ее там не оказалось. Часовые сказали мне, что она отправилась на корабль, возжелала посмотреть на невольничьи торги…

Вне себя от нетерпения и гнева, Жак изо всех сил стукнул кулаком по столу.

— Что ж, отлично! — проговорил он наконец. — В таком случае, я сам отправлюсь на пристань и, если потребуется, самолично проведу осмотр этого корабля!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ На борту невольничьего судна

В сопровождении двоих офицеров форта Дюпарке, не произнеся ни слова, стремительно прошагал до самой пристани. Гнев его нарастал с каждой минутой. Он и сам как следует не понимал, откуда в нем эта злость. Разочарование оттого, что не нашел Мари в тот самый момент, когда у него вдруг появилось такое острое желание ее видеть? Но не сам ли он поначалу отказался с ней встречаться?

Он приказал одному из офицеров распорядиться, чтобы спустили на воду одну из шлюпок и подыскали матроса, который бы доставил его на борт «Люсансе», а сам принялся ходить взад-вперед в ожидании, пока исполнят его приказания.

Мысли его по-прежнему были заняты Мари, но он старался не поворачивать головы из страха увидеть ее здесь. Ведь тогда ему волей-неволей придется подойти к ней и раскланяться, а этого-то ему как раз и не хотелось. Нет, она еще должна многое ему объяснить — так пусть сама и делает первый шаг…

В раздумьях он провел несколько минут, как вдруг его одновременно окликнули сразу два голоса:

— Господин губернатор!..

Один голос был мужским, и Жак сразу же узнал офицера, который докладывал ему, что шлюпка готова; от другого же, женского, он сразу вздрогнул всем телом и почувствовал, как тревожно забилось его сердце.

Забыв про лодку, он резко повернулся в ту сторону, откуда раздался этот женский голос, в котором он узнал голос Мари. Он напряг лицо, стараясь получше скрыть охватившее его волнение, однако при виде мадам де Сент-Андре совсем близко от себя, в длинном белом платье с декольте, открывавшим ее восхитительные плечи, ему пришлось крепко сжать кулаки, дабы из последних сил сохранить остатки самообладания.

Мари сделала шаг в его сторону.

— Господин губернатор, — любезным, приветливым голоском обратилась она к нему, — неужто вы меня не узнаете? Я мадам де Сент-Андре… Мне не хотелось верить, будто вы меня избегаете…

— Позвольте засвидетельствовать вам, мадам, мое самое глубочайшее почтение, — холодно проговорил Жак. — Соблаговолите принять извинения, что не смог сделать этого раньше. Мне пришлось отправиться в Форт-Руаяль, куда меня звали дела весьма неотложного свойства. Я только что вернулся и, даже не успев позавтракать, вынужден был заняться этим невольничьим судном… Тем не менее всего пару минут назад я уже спрашивал у капитана Сент-Обена, у себя ли вы и… когда я смог бы с вами встретиться…

Она одарила его улыбкой, по которой Дюпарке сразу понял, что если она и вела себя несносно в его отсутствие, то теперь не таит на него никакого зла.

— Вы отправляетесь на борт этого корабля? — поинтересовалась она.

— Я должен провести осмотр судна. Редко бывает, чтобы после прибытия корабля этакого сорта в колонии не вспыхивала какая-нибудь эпидемия. И мой долг принять все необходимые меры предосторожности. Ни один негр не может покинуть борта без моего приказа…

— Возьмите меня с собой, — попросила она. — Мне так хочется посмотреть, как выглядит такое судно!

— Нет, мадам, это невозможно! Я ведь уже говорил рам про эпидемии… но помимо болезней, которыми вы рискуете там заразиться, вас ждет зрелище, мало подходящее, смею вас заверить, для глаз молодой дамы!

У него было такое впечатление, что беседа их уже вызывает любопытство собравшихся вокруг людей и отрывочные фразы, что дойдут до их ушей, уже завтра будут передаваться из уст в уста, обрастая все новыми и новыми вздорными подробностями.

— Но поверьте, — настаивала она, — решивши отправиться сюда, на этот остров, я знала, что меня ждут жестокие испытания. Я заранее закалилась сердцем и более уже не боюсь ничего!

— Вам так хочется посетить это судно? — переспросил он. — Что ж, ладно, тем хуже для вас! Надеюсь, это навсегда отобьет у вас охоту к прогулкам подобного сорта!

И он подал знак офицеру, который, сидя в лодке, дожидался его команды.

Пока лодка приближалась к невольничьему судну, Жак не спускал глаз с горизонта. Он не думал ни о видневшемся вдали бриге, ни о том, что произойдет дальше между ними. Его изумляло, что теперь, после стольких дней перекинувшись наконец с Мари парой слов, он не испытывает ни малейшего волнения. И уже готов был расценить это как почетную победу над своими чувствами. Слов нет, она по-прежнему восхитительно хороша, даже еще больше расцвела с тех пор, как он встретил ее в салоне мадам Бриго, хотя там вечерний туалет и драгоценности значительно подчеркивали ее природную красоту. И все-таки у него было такое ощущение, будто эта красота уже не имела более над ним прежней магической власти. Почему он так боялся этой встречи? Какое самообольщение! Конечно, на Мари весьма приятно посмотреть — но не более того! Нет, положительно, он больше не влюблен… Страсти помимо его воли улеглись… И он даже сам не подозревал, что в душе его наконец-то воцарился покой.

Ему подумалось, что такова судьба всех увлечений молодости: они не выносят ни долгих разлук, ни расстояний…

Мари же, сидя на жесткой скамейке, украдкой изучала взглядом губернатора. Ей подумалось, что лицо его обрело какое-то новое, не свойственное ему прежде, жесткое, суровое выражение, в глазах сквозила неукротимая воля, уверенность в себе и горделивое упрямство. Подумать только, всего какой-нибудь час назад она еще ненавидела его всем сердцем, не могла простить, что он не вышел ей навстречу! А теперь, когда он рядом, все забыто, будто ничего и не было.

Когда шлюпка уже приближалась к «Люсансе», сильный порыв ветра донес до сидевших в ней омерзительный запах нечистот. Гребец на мгновенье оставил весла и, глянув на бриг, не сдержал проклятья. Дюпарке с офицером брезгливо поморщились, а Мари поспешно приложила к носу надушенный кружевной платочек.

— Представляю, что за мерзость ждет нас на борту этого судна! — в сердцах заметил губернатор. — Надеюсь, ни Байардель, ни Лефор еще не подписали капитану разрешения на разгрузку.

С «Люсансе» уже заметили приближавшуюся шлюпку и тут же спустили с борта веревочный трап. Жак тем временем обратился к юной даме со словами:

— Вы не сможете подняться без посторонней помощи. Мне следовало бы подумать об этом прежде и не разрешать вам сопровождать нас…

— Но мне уже приходилось спускаться с борта корабля, и тем же самым манером! — тут же живо возразила она.

— Но подниматься куда труднее.

— Это мы еще увидим! Уж не думаете ли вы, будто теперь, добравшись до самого борта, я соглашусь дожидаться вас, сидя здесь, в шлюпке! Я должна, я хочу увидеть, что происходит на борту невольничьего судна!

— Вы еще об этом пожалеете! — только и заметил в ответ Жак.

Гребец затормозил ход шлюпки и слегка развернул ее, стараясь, чтобы она не ударилась слишком сильно о борт «Люсансе». Подняв голову, Жак заметил, что капитан уже перегнулся через леер и, едва узнав его, сразу крикнул:

— Добро пожаловать на борт, господин губернатор!

— Добрый день, сударь, — ответил ему Дюпарке.

Офицер тем временем поймал веревочный трап, повис на нем всей тяжестью, пытаясь крепче натянуть его, и обратился к Мари:

— Желаете попробовать подняться, мадам?

Но тут в разговор вмешался Дюпарке.

— Позвольте! — прервал его он. — А вы, лейтенант, лучше держите-ка покрепче трап!

Потом, обернувшись к Мари, добавил:

— Я отнесу вас на руках. Садитесь мне на руку, да опускайтесь же и не вздумайте вырываться…

Она повиновалась, не оказав ни малейшего сопротивления. Лицо ее оказалось так близко, что волосы касались его лба. Помимо своей воли он на мгновенье замешкался, не в силах оторвать взгляда от этих излучавших нежность светло-карих, ореховых глаз. От ощущения теплоты ее тела, изгиба бедер, восхитительно упругой плоти голова вдруг пошла кругом.

Бесстрастным движением колен он приподнял юную даму, подхватил ее другой рукой, поставил ногу на первую перекладину, и минуту спустя, несмотря на непрерывные усилия лейтенанта удержать натянутый трап, оба уже покачивались над шлюпкой.

Жак взбирался не спеша, пытаясь унять охватившее его возбуждение, Мари же при малейшем его движении чувствовала на себе крепость его мускулов. Она старалась сделаться как можно невесомей и, дабы облегчить ему ношу, обхватила рукой за шею, но это соприкосновение обнаженной плоти лишь еще больше взволновало обоих.

Когда они добрались до леера, капитан собственноручно взял у губернатора Мари и бережно поставил ее на палубу.

Вскоре к ним присоединился и Жак. Капитан отвесил ему низкий поклон, нарочито выказывая всяческие знаки почтения и будто изо всех сил стараясь завоевать расположение губернатора, потом представился:

— Капитан Морен, из Руана.

— Мадам де Сент-Андре, — проговорил в свою очередь Дюпарке, — супруга господина де Сент-Андре, назначенного Островной компанией генеральным откупщиком на Мартинике. Ей непременно хотелось посетить ваш корабль…

— Весьма польщен такой честью, господин губернатор…

Капитан явно чувствовал себя не в своей тарелке. Весь корабль был окутан чудовищным зловонием, и даже чайки, грациозно кружа подле судна, избегали пролетать над мачтами. Зато вокруг корпуса то тут, то там виднелись плавники акул, привлеченных запахом падали.

— У меня на борту находятся двое офицеров из форта, — сообщил капитан. — Я уже представил им все бумаги. И даже уплатил за две недели вперед якорный сбор, пошлину за вход в гавань и пороховой налог… Кроме того, как принято, по окончании торгов я вручу один процент от выручки лично вам, господин губернатор, и еще половину того — вашему вице-губернатору.

— Об этом мы поговорим потом! — сухо прервал его Дюпарке. — Прежде всего я просил бы вас уладить дела с лекарями, которых мы намерены послать на ваше судно, а также с судебным приставом и оценщиком… Сколько невольников у вас на борту?

— Пятьсот восемьдесят семь, сударь. Один из них помер меньше часа назад, и мы выбросили его в море.

Жак бросил беглый взгляд на акул, которые продолжали зловеще кружить вокруг в надежде на новую добычу.

— Ваш корабль в чудовищном состоянии, — сурово заметил Жак, — вам придется его промыть!

— Промыть?! — в ужасе воскликнул капитан. — Да вы понимаете, что это такое? За весь груз, что есть у меня на борту, мне нипочем не удастся выручить больше пятисот тысяч экю, это ведь вам не индиго! А теперь прикиньте-ка, господин губернатор, после того как я заплачу сто двадцать ливров лекарям, двадцать — судебному приставу, сорок — оценщику, много ли мне останется, чтобы еще платить из этого двести ливров за то, чтобы опорожнить судно, триста — за промывку и еще сто за уничтожение крыс! Эти негры с берегов Гвинеи и без того стоили мне недешево, да еще больше сотни я потерял в пути…

— Ничего не поделаешь, сударь, — продолжил свое губернатор, — вы проведете торги, а по их окончании затопите судно на трое приливных суток!

— Но я потеряю на этом половину своих снастей!

— Это не мое дело! Я не желаю эпидемий на этом острове… Если вас это не устраивает, что ж, отправляйтесь тогда на Ямайку, на Кубу или на Сен-Винсент! Говорят, англичане более сговорчивы…

И, не дожидаясь ответа, губернатор направился к баку, где столпились матросы. Они уже отдраили палубу, но вонь от этого отнюдь не улетучилась. Капитан пошел вслед за Жаком, а Мари держалась по правую руку от него.

Когда они добрались до левого борта и были уже вблизи пушечных люков, Жак заметил с десяток совершенно нагих негритянок.

— А эти почему здесь? — справился он.

— Они беременные, — пояснил капитан, будто речь идет о самых что ни на есть обыденных вещах, — ими во время плавания пользовалась вся команда, а поскольку обрюхатили их мои матросы, я не хотел смешивать их со всеми остальными невольницами. Ведь англичане платят за негритянок, которые собираются произвести на свет мулатов, куда больше, чем за всех остальных…

— Думаю, вы и здесь получите за них неплохую цену, — заверил его Жак, — и по той же самой причине! К сожалению, и наши колонисты не остаются равнодушны к чарам негритянок, так что для них это просто благо — купить рабыню в полной уверенности, что она произведет на свет ребенка смешанных кровей. Ведь тогда их нельзя будет обвинить в преступном нарушении закона!

Тут на палубе появились Байардель и Лефор. Они были в трюме, где осматривали все еще закованных в цепи невольников.

Лефор шагнул в сторону капитана Морена и проговорил:

— Думаю, вам бы лучше поторопиться сбыть с рук свой товар. Если, конечно, вы не хотите, чтобы тутошние акулы сплошь передохли от обжорства. Надо вытащить этих негров на свежий воздух, сударь, не то вы немного выручите за тех, кто еще останется в живых!

От одежды обоих офицеров исходило то же мерзкое зловоние, что окутывало все вокруг, но только еще более невыносимое.

— Сударь, — ответил ему Морен, — нынче же вечером их всех напоят настоем ойку, расчешут, отмоют, умастят благовониями, разотрут пальмовым маслом, которое хорошо для суставов и поможет им снова двигать руками и ногами. Им дадут легкого слабительного, и надеюсь, ваши лекари не пожалеют немного мази для их язв. А перед торгами все они получат по порции спиртного!

— Не знаю, — усомнился Байардель, — достаточно ли будет всех этих стараний, чтобы сделать привлекательными некоторых негритянок, которых я видел у вас в трюме!

Дюпарке подошел поближе к невольницам, которых капитан отрекомендовал как беременных от его матросов. Они неподвижно застыли, насмерть перепуганные, встревоженные неизвестной участью, которая ждала их впереди.

У всех была кожа цвета чугуна, толстые, вывернутые губы, приплюснутый нос и широкие скулы. Все они были как две капли воды схожи чертами лица и различались лишь ростом.

Дюпарке безразлично махнул рукой.

— Хорошо, можете прислать мне нынче вечером в форт бумаги, которые я должен подписать.

И стремительно направился к лееру, туда, где висел веревочный трап.

— Как, мы уже покидаем судно? — обратилась к нему Мари. — Но ведь мы еще почти ничего не успели увидеть!

— Поверьте, мадам, на сегодня вам вполне хватит и этого…

И на сей раз он без лишних разговоров оторвал ее одной рукой от палубы, ловко перенес через леер и ступил на трап.

Все это произошло так быстро, что она даже не успела воспротивиться. И, так и не произнеся ни слова, он поставил ее на дно шлюпки. Подождав Байарделя с Лефором, лодка стала удаляться от «Люсансе».

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Жак и Мари

Вместе они вошли через боковую потайную дверь форта, пересекли внутренний двор и ступили на узкую каменную лестницу, ведущую на крытую галерею, которая кончалась площадкой со множеством дверей, среди них была и дверь в кабинет губернатора.

За всю дорогу никто не проронил и слова. Жак шел стремительным шагом, почти не обращая внимания на свою спутницу, нарочито напустив на себя отрешенный вид, будто вовсе равнодушный к ее присутствию и поглощенный совсем другими делами.

Однако он до сих пор ощущал у себя на лбу легкое прикосновение волос Мари, руки словно все еще обнимали ее за талию, чувствовали упругую плоть, возбуждение не спадало. Но не проходила и какая-то глухая, неясная обида, которая заставляла его убеждать себя, будто любовь, что он питал к ней когда-то, умерла безвозвратно. А иначе разве смог бы он противиться искушению, разве смог бы одним усилием воли удержаться и не заговорить с нею?..

Когда они взошли на галерею, Мари — Жак оставил ее немного позади — вдруг догнала и проговорила:

— Если я верно поняла приказание, что вы дали капитану, торги состоятся завтра. Не окажете ли любезность отвести меня Туда? Я хотела бы купить себе в услужение несколько негров. Но уже наслышана, что в покупках такого сорта нетрудно и ошибиться, как торгуя лошадь у сомнительного перекупщика…

— Да как вам могла прийти в голову подобная затея! — даже остановившись, в ошеломлении воскликнул Жак. — Вы ведь сами только что видели, что за товар привезли на «Люсансе»! Неужели вам этого мало, чтобы отказаться от своей затеи? На вашем месте, мадам, я подождал бы другого невольничьего судна. В последнее время на Мартинике они появляются все чаще. Весьма сомневаюсь, чтобы на этом нашлось больше двух-трех негров, которые стоили бы вашего внимания!

— Но этого мне вполне хватит. Почему бы им не достаться мне? Господин де Сент-Андре в состоянии заплатить за них хорошую цену!

Она проговорила это с какой-то надменностью, сразу вызвавшей у Жака раздражение.

— Ах да, ваш муж, — задумчиво заметил он, — он, конечно, выполняет все ваши капризы…

— Неужто вы и вправду полагаете, будто это всего лишь каприз?! — вдруг взбрыкнув, воскликнула она. — Разве вы не находите, что два-три раба мне здесь просто необходимы? И хочу заметить вам, сударь, что я уже по горло сыта вашим фортом и населяющими его офицерами! Я не могу отворить дверь своей спальни, чтобы не наткнуться на какого-нибудь капитана Байарделя или капитана Сент-Обена, которые дерзят мне, как им заблагорассудится! А проснувшись поутру, я не могу найти своей горничной, потому что, видите ли, Жюли покорила какого-то там галантного караульного и тот нуждается в ней еще больше меня! Мое терпение на исходе, сударь, это просто невыносимо!

Они уже дошли до площадки. Жак взялся за ручку своей двери и собрался было приоткрыть ее. Однако прежде чем войти, он обернулся, чтобы окинуть пристальным взором грациозную фигурку Мари.

Она стояла, выпрямившись и нервно теребя в руках кружевной платочек, что помог ей без чрезмерных страданий выдержать посещение невольничьего судна. Глаза все еще слегка сверкали от гнева. Он долго смотрел на нее. Она, не моргнув, выдержала этот взгляд.

В какой-то момент ей показалось, будто он вот-вот заговорит о прошлом, станет упрекать ее, и сердце сразу тревожно забилось.

Но Жак вдруг оставил ручку своей двери и каким-то помягчевшим голосом спросил:

— Вы уже завтракали? Надеюсь, вы не отправились на пристань не поевши?

— Да, я позавтракала в одиночестве, — ответила она. — Господин де Сент-Андре рано отправился куда-то с одним из ваших офицеров — право, ума не приложу куда. И не знаю, когда он вернется.

— Увы, моя последняя трапеза была вчера вечером, и я голоден как волк! Не желаете ли зайти на минутку?

И, не дожидаясь ответа, направился к своему столу. Мари последовала за ним, вынудив его вернуться назад, чтобы затворить за нею дверь.

— Присядете? — предложил он. — Вот вам кресло, мадам.

Она повиновалась и села в предложенное обитое гранатовым бархатом кресло.

Сам же он сел за свой стол и стал машинально перебирать разбросанные по нему бумаги. Все в нем выдавало величайшую нерешительность.

Поскольку он сидел, опустивши голову, она дерзнула поднять глаза и взглянуть на него. Увидела завитой парик, нахмуренный лоб, едва заметную ниточку усов. И вдруг вспомнила их вторую встречу, под сверкающими люстрами салона мадам Бриго, и перед глазами вновь встал он, железной хваткой вцепившийся в руку виконта де Тюрло… Вспомнила, как всего пару минут перед этим он сказал ей: «Да!» — полный решимости бежать вместе с нею.

И тут вдруг у нее перехватило дыхание. Мари с трудом сдержалась, чтобы не вскочить с места, не метнуться к Жаку, не броситься ему на шею. Но пересилила себя, и исполненный пылкой страсти возглас, уже вот-вот готовый сорваться у нее с уст, превратился в долгий, горестный вздох. А Жак, похоже, даже его и не услышал. Он отбросил перо, которым водил по строчкам какого-то письма, и, подняв голову, проговорил:

— Я только что перечитал письмо от господина Фуке, где он оповещает меня о назначении господина де Сент-Андре, вашего супруга, новым генеральным откупщиком. Но там ни словом не упомянуто ни о том, что я обязан принимать его у себя, ни о том, что мне надлежит оказывать ему какие-то услуги. Не говорится там и о том, будто на меня возлагаются заботы о его жилище, а стало быть, что я должен предоставить вам, мадам, апартаменты здесь, в форте. Как правило, женщины не имеют доступа в форт. Если жизнь здесь доставляет вам неудобства или просто неприятна, как вы сами изволили поставить меня в известность, я намерен в спешном порядке приказать построить для вас, мадам, и вашего супруга хижину в одной из самых приятных для жизни окрестностей Сен-Пьера… Местность, которую я имею в виду, называется Питон-Желе — Замерзший Питон, и не без причин, ибо солнце там палит не так нещадно, как в большинстве прочих селений…

— Теперь вы и сами видите, сударь, — заметила она, — что мне никак не обойтись без рабов, коли вы намерены сослать нас в этот Питон-Желе!..

— Сослать?! Пожалуй, это несколько сильно сказано. Я просто сделал вам предложение, а вы вольны принять его или отвергнуть. В любом случае, не думаю, чтобы вы смогли еще долго оставаться в форте. Мне доложили, что в мое отсутствие вы выражали неудовольствие и гнев по поводам самого различного свойства… Да вы и сами мне только что заметили, будто офицеры мои не всегда проявляли к вам должное почтение. Вполне понимаю, что женщине нелегко подчиниться солдатским привычкам и манерам, но, согласитесь, у нас не было никакой возможности найти вам тотчас же по вашем прибытии подходящее жилье в городе, уже и так изрядно перенаселенном и где к тому же всего один каменщик… Кроме того, вы сообщили мне, что ваша горничная Жюли поддерживает отношения с одним из караульных. Вот уж таких вещей у себя в форте я никак не могу потерпеть. Либо вы остаетесь здесь, и тогда вам придется взять на себя труд позаботиться о том, чтобы положить конец похождениям этой девицы, либо будете вынуждены окончательно покинуть это место… Колония, мадам, это вам не Франция. Во Франции каждый может поступать так, как ему заблагорассудится. Там девушка может поселиться в доме у мужчины, и никто ей и слова не скажет. Но здесь, мадам, совсем другие нравы. Этому сразу же резко воспротивятся представители святой церкви, и мне трудно будет не поддержать их похвальное рвение…

Мари почувствовала, как лицо ее залилось краской. Она вскочила с кресла.

— Должно быть, вы пригласили меня сюда, чтобы оскорблять, не так ли? — сухо проговорила она. — Вам следовало бы дождаться возвращения господина де Сент-Андре.

— Вы несколько поздно заметили, мадам, что вашего супруга нет рядом.

— Не важно! Могла же я ошибиться… Я думала, будто имею дело с порядочным человеком. Но надеюсь, господин де Сент-Андре не замедлит вернуться, и у вас хватит смелости повторить ему те же слова, что вы дерзнули только что сказать мне…

Она резко повернулась на каблучках и направилась к двери. В тот момент, когда она уже схватилась за ручку, Дюпарке крикнул:

— Одну минутку, мадам… Прошу вас, еще одну минутку!

При звуках этого повелительного голоса она остановилась, однако колебания ее оказались недолгими.

— В другой раз, сударь! — решительно ответила она. — Полагаю, что все, что вы имеете сказать мне, с тем же успехом может выслушать и господин де Сент-Андре!

— Выслушайте хотя бы одну вещь. То, что я намереваюсь сказать вам, касается только вас одной, и господин де Сент-Андре мог бы разгневаться на вас за это больше, чем на меня!

Она снова остановилась и нахмурила брови.

— Что вы хотите этим сказать, сударь? — осведомилась она.

— Я хотел повторить вам то, что уже говорят о вас и вашем супруге на всем острове. И среди иезуитов не менее, чем меж простых колонистов!

Заинтересованная помимо своей воли, подозревая, что против нее и ее мужа плетутся какие-то интриги, она неохотно остановилась.

— Закройте же дверь! И подойдите ближе. То, что я намерен вам сообщить, должно остаться между нами, а я всегда опасаюсь, что на галерее могут оказаться нескромные уши. Идите сюда и затворите дверь.

Она повиновалась медленно, но с явной неохотой. Вся во власти безысходного отчаяния, она уже чувствовала, как к глазам подступают слезы, и спрашивала себя, хватит ли у нее сил сдержать их. Ах, как же, оказывается, зол на нее Жак! Как жестоко он с ней обошелся! А она-то уже была готова броситься ему на шею, целиком отдаться его власти! Но он грубо оттолкнул ее. И Мари поняла, как глубоко он ее презирает.

— По самым разным причинам, которые, впрочем, не имеют никакого отношения к нашим нынешним обстоятельствам, — проговорил он голосом, не предвещавшим ничего хорошего, хоть и предательски задрожавшим от волнения, — я предпочел бы возможно скорее переговорить с вами об одном деле весьма щекотливого свойства, которое касается только вас одной. Полагаю, когда вы соблаговолите меня выслушать, то не преминете согласиться, что для вашего же блага будет лучше, если слухи эти не дойдут до ушей вашего супруга…

Внезапно она почувствовала себя так, будто стоит на краю бездны. Во рту появился какой-то горький привкус, горло перехватило от волнения. При всем желании она не могла бы выдавить из себя ни единого звука.

— Отчего, — с прежней безжалостностью в голосе осведомился Дюпарке, — по какой, скажите, причине вам вздумалось выдавать здесь господина де Сент-Андре за своего батюшку?

— Батюшку?! — только и смогла с глубочайшим изумлением переспросить она. — Вы хотите сказать, своего отца?!

— Вот именно, за своего собственного отца!.. Похоже, вы сделали признания на сей счет одному из офицеров нашего форта. И теперь одни не устают повторять, будто господин де Сент-Андре — ваш батюшка, а другие утверждают, что он не кто иной, как ваш любовник… Однако… даже не знаю, как сказать… В общем, любовник, никоим образом не опасный для вашей добродетели… Словом, не важно, кто он вам — муж, отец или любовник, — но уже повсюду, от Форт-Руаяля до Кабре, ходят слухи, будто он страдает мужским бессилием!

Широко раскрыв глаза, задыхаясь от душившего ее гнева, Мари не могла отвести взгляда от Дюпарке. Ведь она не успела еще провести на Мартинике и десяти дней, не знала здесь никого, в лучшем случае, перекинулась парой слов с каким-нибудь офицером или солдатом форта, да и то лишь для того, чтобы просить о какой-нибудь услуге — и вот о ней уже распространяют такие гнусные сплетни!

— У меня есть все основания полагать, — продолжил губернатор, — что вряд ли господин де Сент-Андре будет слишком польщен, дойди до него ваши слова касательно его мужских достоинств! Своей невоздержанностью в речах вы разрушили остатки уважения, какое он еще мог бы снискать на этом острове! Как смогут здесь доверять человеку, который и мужчина-то только по названию? Как сможет он управлять людьми, если у него не хватает сил даже на то, чтобы исполнять свои супружеские обязанности и быть достойным мужем своей жене?

— Но я не говорила ничего подобного! — в полном замешательстве запротестовала она. — Клянусь вам, ничего! Да и с кем могла бы я говорить о подобных вещах?

— Это мне неизвестно. О чем весьма сожалею, ибо, надеюсь, вы не обидите меня подозрением, будто этот человек остался бы безнаказанным.

Она побледнела как полотно, задрожала и без сил рухнула в кресло, которое предложил ей вначале Дюпарке.

— Но поверьте, все это наглая ложь! — взмолилась она.

— И что же здесь ложь? — по-прежнему безжалостно поинтересовался Жак. — Что же здесь неправда — то ли, что господин де Сент-Андре может считаться мужчиной разве что по названию или что вы позволили себе весьма опрометчивые признания?

Не произнеся ни слова, она лишь глубоко вздохнула в ответ. Все тело ее сотрясалось от едва сдерживаемых рыданий.

— Надеюсь, вы понимаете, мадам, — несколько спокойней, почти с высокомерной снисходительностью, но по-прежнему непримиримо проговорил Жак, — что я не могу позволить себе не вмешаться, когда подобные слухи распространяются о генеральном откупщике компании. У меня ведь на Мартинике не только друзья, но немало и врагов, которые готовы воспользоваться любой возможностью, только бы добиться моего отрешения от должности. И они не замедлят возложить на меня всю вину за наветы, жертвою которых оказался ваш муж… А поскольку я здесь совершенно невиновен, то жду от вас разъяснений, которые помогли бы мне разыскать и наказать сплетников! Для меня это единственный способ спасти себя от неприятностей весьма серьезного свойства!

Он подошел к ней ближе, будто желая таким образом придать больше веса своим словам.

— Вы не отвечаете, — заметил он. — Должен ли я понимать это как признание, что вы сами и виновны в этих слухах?

— Боже, неужели это вы, Жак? — едва слышно прошептала она. — Не может быть, чтобы это вы говорили со мною в подобном тоне! Ах, как же, должно быть, вы меня ненавидите! А я-то, будучи вдалеке от вас, не жалела стараний, чтобы помочь вам одержать верх над недругами, которые горят желанием во что бы то ни стало погубить вас!

— Мари! — тихо, почти ласково обратился он к ней. — Прошу вас, скажите же мне, что произошло… Я должен это знать!

— Но ничего не произошло, ровным счетом ничего!

Он опять посуровел лицом и с прежним раздражением в голосе воскликнул:

— Да полноте! Такие вещи не выдумывают! Их могли узнать только из ваших уст! Скажите же мне, кто для вас на самом деле господин де Сент-Андре?

— Но вы ведь и сами превосходно знаете, что он мне муж, я ведь как раз собиралась за него замуж, когда мы встретились с вами в игорном заведении!

— Ваш муж, да, я знаю… Но вправду ли он муж вам, надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?

— Вам доставляет удовольствие мучить меня?.. Что вы хотите от меня услышать?! Как могу я, не оскорбляя своей стыдливости, не греша против совести, говорить с вами о своих отношениях с Сент-Андре, ведь он муж мне! Неужели у вас нет ко мне хоть капли сострадания? Клянусь вам, Жак, приди вы тогда, как мы условились с вами в салоне мадам Бриго, я бежала бы с вами! Тогда еще было не слишком поздно, мы могли бежать! Впрочем, почему же непременно бежать, мы могли бы навеки быть вместе, стать мужем и женой!

Он с издевкой усмехнулся.

— Вы восхитительно лжете, Мари! — воскликнул он. — Но, к сожалению, мне известно больше, чем вы думаете. Да-да, я знаю куда больше, ведь когда я ударом шпаги расправился с Тюрло, мною владела лишь одна-единственная мысль, как бы найти вас и бежать вместе с вами. И в надежде увидеться с вами я отправился к вашему батюшке, Жану Боннару! Бедняга! Да-да, вы не ослышались, именно бедняга, ведь это он сам, со всем простодушием, на какое только способно человеческое существо, поведал мне, что вот уже два месяца, как вы, пренебрегая всеми приличиями, не думая ни о своей репутации, ни о людской молве, живете в доме Сент-Андре, хотя в тот момент он всего лишь посулил жениться на вас! Считайте, вам повезло, что он сдержал свое слово! Но, согласившись жить под его крышей, знали ли вы, что это немощный старец, страдающий мужским бессилием и неспособный посягнуть на вашу честь? Впрочем, неизвестно, так ли уж он был в тот момент немощен, не так ли?

— Поверьте, Жак! — в каком-то внезапном порыве чистосердечия твердо воскликнула она. — Клянусь вам, что я никогда по-настоящему не принадлежала Сент-Андре… Ни Сент-Андре и никакому другому мужчине! Клянусь Богом!

— А как вы можете это доказать? — снова недоверчиво усмехнулся он.

— Доказать?! — в ужасе взглянула она на него. — Но как же такое можно доказать?..

Он отошел от нее, принялся с озабоченным видом мерить шагами кабинет.

— У нас здесь в форте есть врачи и лекари, — решительным голосом проговорил наконец он. — И уж они-то смогут проверить правдивость ваших слов!

— Но это чудовищно!.. Неужто вы и вправду хотите, чтобы меня осмотрели лекари? И это все доверие, какого я заслужила?

— Но почему бы вам и не согласиться на такой осмотр? Уж не боитесь ли вы? Ведь если вы сказали мне правду, почему бы вам отказываться? Медики и лекари для того и существуют, чтобы осматривать женщин и мужчин, вплоть до самых интимных мест, такое уж у них ремесло, и они делают это без всякого смущения. Не пойму, почему вас это так оскорбляет. Я прошу вас представить мне доказательство правдивости ваших слов. Не вижу, как можно было бы сделать это иначе… Ну так что, вы согласны?

— Послушайте, Жак, — возразила она. — Я замужем, и у вас нет надо мною никаких прав… Знаю, вы любили меня когда-то… Но вы ведь мне даже не сказали, любите ли меня, как прежде… Или я просто должна подчиниться воле губернатора Мартиники? Но если это так, то какое дело губернатору, девственна я или нет?

— Так, значит, вы отказываетесь? — переспросил он.

— А вы подумали, какой разразится скандал, если господин де Сент-Андре узнает, что я согласилась подвергнуть себя подобному осмотру?

— Совершенно верно, мадам! — согласился он. — Я как раз и хочу этого осмотра, чтобы иметь свидетельство, подписанное лекарями. Ведь по закону фиктивный брак может быть тотчас же без особых хлопот расторгнут…

— Вы хотите разлучить меня с Сент-Андре?

— Неужто вы так сильно его любите, что не захотите развода?

— Нет, я вовсе не люблю его. Господь свидетель, он мне совершенно безразличен. А временами он внушает мне такое отвращение, что я даже не в силах с ним справиться… Я не впускаю его к себе в спальню. Хоть и знаю, что это причиняет ему страдания…

— Не говорите мне больше об этом человеке! Ну так что, Мари, вы согласны? — с настойчивостью повторил Дюпарке. — Решайтесь же, для меня это очень важно!

— Хорошо… — едва слышно, слабым голосом согласилась она.

— Превосходно! — обрадовался он. — Ваше согласие позволяет мне надеяться, что вы не солгали. Встаньте, Мари, и посмотрите на меня… Осушите же слезы и дайте мне взглянуть вам в глаза.

Он взял ее за руку, намереваясь поднять с кресла, однако она и сама с готовностью вскочила, счастливая, готовая броситься ему в объятья.

— Кто бы мог подумать, — все еще не веря в случившееся, проговорил он, — что я снова увижу вас здесь, на Мартинике, ведь уже казалось, что я потерял вас навеки!

Она нежно прижалась к нему.

— Если бы вы знали, Жак, чего мне стоило добиться назначения Сент-Андре на этот остров! Ах, Жак, не знаю, поверите ли вы мне, но ведь я вышла за него замуж только потому, что как раз в тот момент, когда речь шла о назначении господина де Сент-Андре на эту должность, услышала от маркиза де Белиля, что вы стали губернатором Мартиники. Сент-Андре интересовало только одно: как бы попасть на этот остров и заняться здесь коммерцией. Можете мне поверить, его нимало не заботили обязанности генерального откупщика!.. И тогда я просила Фуке, чтобы он направил нас сюда, и вышла замуж за Сент-Андре. Я стала его женой только в надежде, что настанет день, когда он получит должность на Мартинике, я отправлюсь вместе с ним и снова увижу вас!

Не говоря ни слова, Жак прижал ее к себе и приник к ее губам.

— Как бы то ни было, — продолжил он после долгой паузы, — вам нельзя более оставаться здесь. Нет ничего необычного в том, чтобы генеральный откупщик имел кабинет в стенах форта. Но такая женщина, как вы, не может и дальше жить среди солдатни! Я найду способ поселить вас где-нибудь в другом месте…

Он снова крепко обнял ее. Она отдавалась его ласкам со всей неискушенностью, всем любовным пылом юности, душу ее переполняла какая-то новая, неведомая прежде радость. Казалось, будто она на заре новой жизни, и добрые феи-волшебницы, уже и раньше следившие за ее судьбой, теперь направляли ее на какой-то еще более прекрасный путь.

Сердце ее разрывалось от счастья. Жак после всех резких, обидных слов сделался вдруг таким нежным и ласковым, и она было понадеялась, что он уже не вернется к разговору ни о лекарях, ни о медиках. Ведь не может быть, чтобы он по-прежнему сомневался в ее девственности. И ему будет достаточно того, что он поверил в это сам…

— Мари, — вопреки ее надеждам, как-то вдруг серьезно вновь заговорил он, — вам нужно вернуться к себе в комнату. Лекари и медики, которые были на борту «Люсансе», должно быть, уже вернулись в форт. Я пришлю их к вам…

— Неужели это и вправду так важно для вас, Жак?

— Очень важно, — ответил он. — Так или иначе, вы не можете и дальше жить с господином де Сент-Андре, и у меня есть один план, который полностью переменит вашу жизнь. Я хочу иметь возможность сказать этому человеку, что у него нет на вас ни малейших прав, что лишь на бумаге он дал вам свое имя и может в любой момент забрать его назад, если пожелает!

— Но послушайте! — в ужасе отшатнулась она, на мгновение представив себе, к каким последствиям может привести разрыв с мужем, если он произойдет так, как того хочет губернатор. — Ведь Сент-Андре — генеральный откупщик и утверждает, что наделен теми же полномочиями, что и вы!

— Возможно, — с каким-то безразличием согласился Жак. — Но при всем уважении, какое я питаю к этому старику, я без всяких колебаний заставлю его внять доводам рассудка. Видите ли, Мари, у меня такое чувство, будто до этого часа он жил за мой счет, пользуясь тем, что испокон веков предназначено мне самой судьбою. И я намерен всего лишь просить его возвратить мне то, что по праву принадлежит только мне одному!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Девственность мадам де Сент-Андре

Наступил вечер. Железный фонарь уже освещал небольшую прихожую со множеством дверей, когда губернатор возвратился к себе в кабинет.

Веселое настроение внезапно уступило место какому-то нервному возбуждению, ибо, как только лекари переступили порог комнаты Мари, он, сам того не желая, вновь оказался во власти сомнений.

Как долго продлится осмотр? Каков будет ответ? Маловероятно, чтобы юная дама и вправду солгала ему, но он знал, как шатки, ненадежны свидетельства подобного толка. А если медики все-таки скажут, что мадам де Сент-Андре уже не девственница, достаточное ли это основание, чтобы окончательно усомниться в ее заверениях?

Более всего думал он о том, каким грозным оружием против генерального откупщика стало бы в его руках подписанное лекарями свидетельство. Если бы ему удалось доказать, что брак Мари и господина де Сент-Андре не состоялся, что он существует только на бумаге, его без труда можно было бы расторгнуть, а репутация генерального откупщика на острове погибла бы безвозвратно. И тогда компании не останется ничего другого, как отозвать его назад, во Францию!

Много раз он с трудом удерживался от искушения выйти в прихожую и попробовать по доносившимся из-за двери звукам догадаться, скоро ли все закончится. И лишь огромным усилием воли он заставил себя усидеть на месте.

Тревога его сделалась уже почти нестерпимой, когда в дверь наконец постучали.

Он услышал доносившиеся из прихожей негромкие голоса и догадался, что медики советуются между собой, в каких выражениях отчитаться перед ним о результатах осмотра.

Он пригласил их войти.

Первым появился в дверях тот, что постарше, — доктор Патен, в руках у него была бумага, исписанная крупным, наклонным почерком. Он сделал несколько шагов вперед и почтительно склонился перед губернатором. Вошедший вслед за ним Филипп Кене, совсем молодой и куда более робкий, бесшумно прикрыл за собой дверь. Потом с заискивающим видом тоже отвесил Дюпарке низкий поклон. Губернатор в ожидании неподвижно стоял за столом, потирая руки от нетерпения.

Несмотря на то, что Жак умирал от желания как можно скорее узнать содержание рапорта, который держал в руках доктор Патен, он все-таки начал со слов:

— Думаю, вы заметили, господа, что я отослал прочь караульных, которые обычно дежурят у моих дверей. Надеюсь, никто не видел, как вы выходили из спальни мадам де Сент-Андре. Еще раз повторяю: очень важно, чтобы осмотр, что я просил вас произвести, сохранялся в полнейшей тайне.

— Господин губернатор, вы можете полностью полагаться на наше молчание, — заверил его доктор, вплотную подойдя к его столу.

Жак кивком головы поблагодарил его и тут же осведомился:

— Так что же?

— У нас не вызывает ни малейших сомнений, что брак этот не был довершен.

Жак не спеша взял в руки рапорт. Все нервы были напряжены до предела. Он с облегчением вздохнул и улыбнулся. Теперь, когда С него будто свалился тяжкий груз, ему уже не было нужды торопиться.

— Вы совершенно уверены? — усомнился он. — Ваш рапорт составлен по всей форме?

И только тут принялся читать.

— Вижу, вы оба поставили под ним свои подписи и дату… прекрасно. Благодарю вас, господа…

Подняв голову, он увидел, что оба лекаря, вместо того чтобы раскланяться, как-то странно переглядываются, будто хотят еще что-то добавить.

— Думаю, вы немало удивлены, господа, — обратился он к ним, — и я вполне понимаю ваше любопытство. Вы задаете себе вопрос, почему я попросил вас проделать этот осмотр и почему потребовал сохранить это в полнейшей тайне. Так вот, все объясняется весьма просто, дело в том, что господин де Сент-Андре, между нами говоря, не пользуется особым уважением среди колонистов, которые, впрочем, его еще и в глаза-то не видели. Кое-кто уже пытался опорочить его, распространяя слухи о его мужском бессилии, и это дошло даже до ушей самого настоятеля монастыря иезуитов. Надо ли говорить, что у людей несведущих вряд ли что-нибудь может вызвать больше тревожного любопытства, чем брак юной женщины со стариком. Одни говорят, будто мадам де Сент-Андре вовсе не жена ему, а дочь, другие — что она просто его любовница, но любовница особого сорта, с которой он не имеет близких отношений или требует потворствовать его извращенным прихотям. Как вы понимаете, священники острова отнюдь не в восторге от подобного сожительства… А поскольку слухи, которые ходят здесь, на Мартинике, насчет генерального откупщика, рано или поздно дойдут и до Франции, недруги мои не преминут воспользоваться случаем обвинить, будто я пытаюсь всеми способами подорвать репутацию господина де Сент-Андре. А благодаря вашему свидетельству, господа, я смогу заставить генерального откупщика тем или иным манером — это уж ему самому решать, каким — навести порядок в своих отношениях с мадам де Сент-Андре, которая, по собственному ее признанию, вовсе не счастлива с ним!

— Господин губернатор, — заметил доктор Патен, — мы всего лишь простые лекари, и государственные дела для нас темный лес. Вы губернатор Мартиники, и кому лучше вас знать свои обязанности. Вы вольны поступать, как считаете нужным, и делать все, что, по вашему разумению, пойдет во благо нашей колонии. Вот все, что я хотел бы сказать, дабы пояснить вам резоны доверия, которое мы к вам питаем…

— Благодарю вас, господа, — ответил губернатор. — Надеюсь, вы доложили мадам де Сент-Андре о результатах своего осмотра?

— Разумеется, господин губернатор, — подтвердил лекарь. — Хотя, ясное дело, она была не слишком-то удивлена — зато, признаться, мы, сударь, были изумлены сверх всякой меры…

Жак бросил на них взгляд, в котором сквозил вопрос.

— Само собой, — тут же с готовностью продолжил доктор Патен, — ведь мадам де Сент-Андре — молодая женщина, или, теперь мы уже можем сказать, девушка, которой как-никак перевалило за двадцать. И мы с собратом можем засвидетельствовать, что как женщина она вполне созрела и чувственности в ней с избытком. Она замужем и знает все про жизнь, хотя брак ее, как мы уже имели честь доложить, так никогда и не был довершен…

— К чему вы клоните? — сухо поинтересовался Жак. — Говорите ясней, господа, давайте-ка лучше обойдемся без всяких экивоков.

Тут на помощь пришел и второй лекарь.

— Мы хотим сказать, сударь, что в физическом, так сказать, смысле эта женщина и вправду девственница. На этот счет мы с доктором Патеном проверили ее со всей тщательностью. Зато господин де Сент-Андре, хоть и не будучи в состоянии выполнять свои супружеские обязанности, приложил немало стараний, чтобы в меру своих возможностей пробудить в этой юной особе чувственность и интерес к плотским утехам. Путем изощренных любовных ласк он вполне подготовил ее к близости с мужчиной, ибо мы с коллегой можем засвидетельствовать, что мадам де Сент-Андре наделена природой таким темпераментом, какой не так уж часто и встретишь.

— Мой собрат вам все очень верно объяснил, — одобрил доктор Патен. — Я же со своей стороны могу только добавить, что наше искреннее изумление проистекало еще и из того факта, что ведь мадам де Сент-Андре, насколько нам известно, изрядное время прожила в Париже, да еще в таких кругах, где ежечасно подвергалась всяческим соблазнам, но, к чести ее будет сказано, устояла перед ними — и это несмотря на то, что желающих совратить ее, должно быть, находилось предостаточно, тем более при такой легковозбудимой чувственности, какую мы в ней заметили…

— Иными словами, — твердо заметил Дюпарке, — вы хотите сказать, что мадам де Сент-Андре — натура весьма пылких страстей.

— Именно так, господин губернатор. Более того, у меня есть все основания предвидеть серьезные трудности для ее супруга, я имею в виду супруга, который будет в состоянии в полной мере приобщить ее к радостям плотской любви. И боюсь, как бы тогда, при этаком-то любовном темпераменте, чувства не заговорили в ней сильнее разума…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Бунт рабов на борту «Люсансе»

Занимавшееся солнце уже начинало вонзать свои острые клыки в спешащих к пристани людей, когда Жак Дюпарке вышел из форта Сен-Пьера.

Всю ночь он не сомкнул глаз, размышляя над случившимся. Слышал, как поздно вечером вернулся господин де Сент-Андре, и даже, не показываясь ему на глаза, кое-что подглядел. Он видел, как генеральный откупщик подошел и постучался в дверь своей супруги, слышал, как та извинилась, что не может впустить его, сославшись на усталость. Заметил, как злой и в расстроенных чувствах господин де Сент-Андре вернулся к себе в комнату. Однако этого оказалось вовсе недостаточно, чтобы успокоить муки ревности Жака.

Спускаясь по отлогому холму, на склоне которого была построена крепость, он вдруг понял, что с тех пор, как к нему в руки попал рапорт лекарей — а особенно после того, что сказали ему врачи, — для него стала непереносима даже сама мысль об отношениях между Мари и ее супругом. Отчасти именно по этой самой причине он так и не зашел к ней вечером, чтобы поздравить с благоприятным исходом осмотра и сказать, что любовь его к ней возродилась в нем с прежней силой и что он решил устроить их счастье…

Вдоль пристани уже начала собираться толпа. Он нарочно напустил на себя озабоченный вид, чтобы не замечать обращенных к нему почтительных поклонов.

Издалека доносился шум сахароварен, которые всю ночь без передышки перемалывали связки сахарного тростника; на склонах холма еще горели огни, которые во мраке так напоминали светящиеся созвездия, над крышами хижин, лачуг и халуп курился дымок.

Весь остров пробуждался ото сна. И то, что видел Жак в окрестностях Сен-Пьера, в точности повторялось в этот час в каждом селении Мартиники.

Над орхидеями запорхали колибри, а в небе уже шумно замахали крыльями попугаи.

Жак прошел вдоль набережной и сделал знак матросу. Тот сразу же понял, что от него требуется, и принялся отвязывать лодку. Это была пирога, выдолбленная на манер индейцев-караибов из цельного ствола эвкалиптового дерева. Сделана она была весьма топорно и всей формой выдавала изрядную неустойчивость на плаву, однако это не мешало отчаянным рыбакам выходить на этих утлых челноках в открытое море даже в неспокойную погоду.

Моряк в несколько взмахов весел поравнялся с губернатором, и тот прежде, чем забраться в лодку, приказал:

— На «Люсансе»!

Потом одним махом впрыгнул и тут же сел, дабы не нарушить хрупкой устойчивости лодчонки.

Еще издали он заметил, что на борту судна, несмотря на ранний час, царит какое-то лихорадочное оживление. По палубе взад-вперед сновали матросы. Большинство из них бегом; то и дело оттуда доносились громкие крики, хорошо слышные даже в лодке.

Команда корабля была настолько занята, что никто не заметил приближения Жака. Когда лодка подошла к правой корме «Люсансе», губернатору пришлось крикнуть, чтобы ему спустили веревочный трап.

Но не успел еще трап и коснуться лодки, как у леера, как всегда заискивающе-почтительный, появился капитан Морен.

Губернатор торопливо помахал ему рукой и принялся быстро подниматься по трапу. Едва ступив ногою на борт, он еще раз, уже как подобает, поздоровался с капитаном и тут же заявил:

— Торги назначены нынче утром. Вдоль пристани уже собралась большая толпа. Намедни вечером я подписал все ваши бумаги. А где же товар?

Капитан явно заволновался. Неужели губернатор снова передумал? Неужели, несмотря на подписанные уже бумаги, все же решит запретить торги?

— Сударь, — в глубоком замешательстве ответил он, — основная часть товара все еще в трюме. Правда, немало негров, как вы сможете убедиться в том лично, уже подняты на палубу, но мы не намерены извлекать из трюма остальных, пока не начнем постепенно перевозить товар на берег. А за один раз мы сможем доставлять не больше десятка… Сами знаете, за ними нужен глаз да глаз!

— Да, знаю, — согласился Дюпарке. — Хорошо, покажите мне тех, что уже на палубе…

— Соблаговолите пройти со мной, господин губернатор…

Вместе они обогнули судно со стороны юта.

Перед батареей, выстроенные в ряд, все еще в цепях, молчаливо стояли около пятидесяти негров. Вокруг них, с ведрами в руках, суетились матросы. Они окунали ведра в море и, едва наполнив их до краев, тут же выплескивали воду на невольников, которые, слегка поеживаясь, но не в силах оказать хоть какое-то сопротивление, покорно принимали этот необычный душ.

Чуть поодаль другие матросы хватали только что помытых негров и натирали их пальмовым маслом. Они окунали руки в наполненные маслом тыквенные калебасы и быстрыми движениями втирали его в кожу закованных невольников, особенно стараясь в области суставов. После этой процедуры рабы блестели на солнце, точно новенькие, — и насколько ждавшие еще своей очереди казались изможденными, настолько же эти выглядели привлекательными и даже как-то вдруг сразу поздоровевшими.

Среди них были и женщины. У всех какие-то выпяченные вперед животы и дряблые, отвислые, жеваные, словно старый плод сапотового дерева, груди. Налитые кровью белки глаз и тяжело отвисшие, почти касающиеся подбородка, нижние губы делали их похожими скорее на каких-то животных, чем на людей.

Губернатор бегло оглядел невольников. Во взглядах несчастных застыл глухой страх, на лицах читалась бессильная ненависть побежденных.

Дюпарке почесал подбородок и обратился к капитану.

— Товар у вас далеко не высокого качества, — заметил он. — Если и все те, кто еще остался в трюмах, не лучше тех, что вы мне только что показали, то сомневаюсь, что вы наживете на этом плавании состояние…

— Сударь, — ответил Морен, — мы попали в сильный шторм, который изрядно потрепал нас в пути. И из-за этой задержки потеряли немало невольников. А пытаясь выиграть время, я счел благоразумным не делать остановки, чтобы пополнить товар, тем более, похоже, в тех краях было видимо-невидимо корсаров. Я не хотел потерять все!

Дюпарке взял его за пуговицу камзола и внезапно помягчевшим, любезным тоном проговорил:

— Послушайте, капитан Морен, мне нужно четыре-пять негров, но хорошего качества. Самых приличных из всего, что у вас есть…

— Есть у меня четверка таких черномазых, — ответил Морен. — И черт меня побери, если среди приличного товара мы не найдем для вас и еще одного, который бы стоил вашего внимания.

— Пошлите за ними, — велел Дюпарке.

Капитан подозвал матроса, который тут же подошел, держа в руке длинный кнут из крокодиловой кожи.

— Спустись в трюм и подбери самых сильных и здоровых, — приказал капитан.

Тот, не говоря ни слова в ответ, нагнулся, нырнул в зияющий подле батареи узкий проход и исчез из виду.

— Господин губернатор, — обратился тогда к нему капитан Морен, — вы окажете мне большую честь, если соблаговолите принять от меня этих негров в подарок — само собой, если они придутся вам по вкусу.

— И речи быть не может, — сухо ответил Дюпарке. — Они не предназначены для моих личных нужд. Я намерен преподнести их в подарок, а я привык сам платить за то, что дарю другим. Сколько вы за них хотите?

— По тысяче ливров за штуку, — проговорил тогда Морен. — По тысяче ливров, ибо, надеюсь, мне будет позволительно в знак благодарности за всю любезность, какую вы проявили ко мне, с тех пор как мы встали на якорь, хотя бы не запрашивать с вас лишнего.

— Хорошо, сударь, я подпишу вексель на пять тысяч ливров, а вы пришлите мне в форт этих пятерых невольников. Думаю, эти негры из Гвинеи мне вполне подойдут, главное, чтобы у них на теле было не слишком много язв.

— Не извольте сомневаться, сударь, все будет в наилучшем виде!

И в тот самый момент раздался пронзительный вопль. Дюпарке молниеносно обернулся и сразу понял, что произошло.

Один из негров, ждавший своей очереди на мытье, ухитрился, уж неизвестно каким образом, освободиться от оков. Буквально остервенев, будто в него и вправду вселился сам дьявол, он с какой-то невероятной силой рванулся и, в клочья обдирая кожу на запястьях, полностью избавился от цепей. Потом одним прыжком кинулся на матроса, который как раз опускал в море ведро. Тот успел отскочить, чудом увернувшись от руки негра, которая уже готова была схватить его за горло.

Невольник был чуть выше среднего роста, однако поступок его весьма красноречиво говорил о недюжинной силе и воистину редкой отваге.

Палубу огласил долгий, резкий звук свистка. Жак увидел, как в ответ на этот зов капитана со всех сторон бросились вооруженные ганшпугами матросы. Морен же тем временем поспешил к нему и, без всяких церемоний оттолкнув его в сторону, крикнул:

— Осторожно, господин губернатор! Укройтесь где-нибудь…

Матрос, что спасся от рук негра, попятился на несколько шагов назад, где ему уже не грозили удары. Негр же, завладев его ведром, принялся угрожающе размахивать им над головой. Он был уже без цепей. Казалось, ярость вдесятеро умножила его силы, и вид у него сделался столь устрашающим, что капитан, попытавшийся броситься на него, при всякой попытке вынужден был вновь отступать назад.

Но невольник уже показал своим собратьям пример, который не мог оставить их равнодушными. И эти существа, всего лишь минуту назад совершенно безучастные, безвольные, казалось, не способные не только действовать, но даже выразить свои чувства, вдруг оживились. «Если ему удалось освободиться от цепей, — казалось, думали они про себя, — почему бы не попытаться и нам?» И все разом принялись срывать с себя оковы.

Самый первый, самый неистовый среди них испускал какие-то нечеловеческие вопли. Время от времени он на каком-то непонятном языке обращался к кому-нибудь из невольников, судя по всему, давая советы, как лучше освободиться. Вскоре дикие крики послышались и из трюма. Сухо и резко, точно пистолетные выстрелы, защелкал кнут.

Капитан Морен бросился на палубу и, размахивая руками, заорал:

— Уберите отсюда тех, кто еще закован! Побросайте их обратно в трюм! Всыпьте же им хорошенько! Вы что, испугались, что ли?!

Это был бунт, начало которого явно не предвещало ничего хорошего и могло иметь самое трагическое продолжение, ибо казалось невозможным даже приблизиться к закованным в цепи неграм. Один моряк посмелее неосторожно вышел вперед и тут же, весь лоб в крови, рухнул на палубу, потеряв сознание от мощного удара железными наручниками.

Внезапно — никто так и не успел понять, как это могло случиться, — вслед за первым невольником освободился от оков и второй.

Дюпарке выхватил из-за пояса пистолеты. Заметив его движение, Морен воскликнул:

— Ради всего святого! Не спешите стрелять! Ведь каждый из этих черномазых стоит по шестисот ливров! Я от этого плавания и так не много выручу… Лучше постараемся взять их живыми!

Но это оказалось куда легче сказать, чем выполнить на деле. С какой-то невероятной силой, которой от них никак нельзя было ожидать, судя по их изможденному виду, двое освободившихся отодрали доску от планшира и, вооруженные этим деревянным оружием, весьма опасным в руках людей, исполненных решимости биться до конца и к тому же хмельных от ярости, приготовились к схватке с командой корабля.

Угрожающе размахивая над головами своим грозным оружием, они умудрились оттеснить назад тех, кто стоял ближе к ним, получив таким образом возможность прикрывать своих собратьев, которые еще оставались в цепях. Положение становилось серьезным.

Не слушая более капитана, Жак зарядил один из своих пистолетов. Но Морен снова вцепился ему в руку.

— Умоляю вас! — простонал он. — Только не стреляйте! От шума они еще больше озвереют. А вы сами видите, в каком они состоянии! Надо во что бы то ни стало помешать им освободить остальных… Иначе нам с ними не справиться.

В тот момент валявшийся без сознания матрос, которого друзья тщетно пытались оттащить от опасного места, открыл глаза и старался подняться на ноги. Но один из негров с дьявольским проворством метнулся к нему, схватил за руку и кинул за борт, где, как и накануне, кишели в ожидании добычи акулы.

Матросы разом испустили истошный вопль ужаса. Послышались презрительные реплики в адрес капитана, упреки в трусости и слабости.

Внезапно щелканье кнута, непрерывно доносившееся на палубу из трюма, смолкло, и из батарейного люка показался матрос, которого капитан посылал за черным товаром. В руках у него не было ничего. Бледный как смерть, с расширенными от ужаса глазами, он крикнул:

— Надо немедленно задраить все люки! Там, внизу, тоже есть негры, которые освободились от цепей! Они отняли у меня кнут!

Капитан бросился на него и схватил за шиворот.

— Освободились?! — воскликнул он. — Значит, и там освободились! Они задумали это заранее! И только выжидали подходящего момента! — Потом отпустил матроса и отдал приказ: — Задраить все люки! Десять матросов к котлам! Принести сюда кипятку!

И, обернувшись к Дюпарке, добавил:

— Прошу вас, господин губернатор, отойдите куда-нибудь подальше… Сейчас мои матросы будут пытаться захватить невольников с палубы. Боюсь, как бы вас не ранили…

Жак позволил увести себя в сторону. Теперь матросам «Люсансе» удалось ухватиться за цепи, и они изо всех сил тянули их на себя, пытаясь оттащить невольников, которые, точно гроздь черного винограда, были прикованы к их противоположным концам. Несколько матросов окружили их кольцом, пытаясь отсечь от обезумевших рабов, которым удалось освободиться первыми. Однако, как они ни старались, те цеплялись за любой выступ на палубе и отчаянно сопротивлялись их стараниям.

Вскоре принесли огромный котел с кипятком. Но чтобы выплеснуть его на мятежников, требовался личный приказ капитана.

Тот же, похоже, медлил, раздираемый противоположными чувствами. Ходил взад-вперед, от одной группы к другой и так и не осмеливался принять решения. Про себя он думал, что, если разобраться, ожоги на телах невольников скорее всего еще больше снизят цены. Кроме того, колонисты не слишком-то охотно покупают негров мятежников — ну кому здесь нужны на плантациях чересчур горячие головы!

Дюпарке с силой схватил Морена за плечо.

— Пошлите человека на берег, пусть позовет на помощь солдат из форта, — проговорил он. — Надо как можно скорее обуздать мятежников… Если слухи об этом дойдут до рабов острова, нам несдобровать! Ведь стоит вспыхнуть бунту хоть в одном небольшом селении — это хуже эпидемии и распространяется быстрее, чем огонь по пороховому шнуру!

— Двое на берег, оповестить солдат форта! — проорал Морен.

Тут, запыхавшись, появился матрос, сообщивший, что почти всем неграм, находившимся в трюме, удалось освободиться от цепей и теперь они так напирают на крышки люков, что те вот-вот не выдержат и все они вырвутся на палубу.

Капитану не понадобилось слишком много времени, чтобы понять: если черномазым удастся открыть крышки люков, тогда их уже ничто не сможет остановить. Они заполонят все судно и станут на нем хозяевами. Что они будут делать дальше? Возможно, ничего, ведь они даже не смогут управлять кораблем, которое, по всей видимости, вскорости будет продырявлено парой-тройкой пушечных ядер, выпушенных из форта. Однако вся команда, от простого юнги до капитана, да и сам губернатор кончат либо за бортом, либо с перерезанными глотками!..

Тем не менее Морен еще с минуту поколебался. Потеря товара — ничто в сравнении с теми последствиями, к каким может привести этот бунт. Ведь тогда ему придется смириться не только со смертью всех черномазых, но также с гибелью команды и потерей судна!

— Капитан! — потеряв всякое терпение, воскликнул Дюпарке. — Примите же, черт побери, решение! Пора действовать!

— Кипяток в трюм! — крикнул наконец капитан. — Для этого хватит и троих!

Он указал на троих матросов, оказавшихся поблизости, и те, взяв котел, понесли его в сторону батареи.

Не прошло и пары минут, как оттуда раздались душераздирающие крики и стоны. На негров, запертых в трюме в полной темноте — по колено в нечистотах, скопившихся там с самого первого дня плавания, — которым негде было даже укрыться, опрокинули котел кипятка.

Наконец один из матросов приблизился к капитану и доложил, что негры уже больше не пытаются поднять крышки люков.

— Отлично! — одобрил Морен. — Будем надеяться, что нам удалось их усмирить. А теперь надо попытаться снова заковать их в цепи!

Палуба была залита кровью. Кровью, вытекшей из раны получившего удар по голове матроса, кровью, капавшей с израненных рук негра, первым сбросившего цепи, и струившейся с затылков двоих закованных рабов, которые особенно яростно сопротивлялись матросам и заслужили удары по голове ганшпугом.

Команда, хоть ей и не удалось пока полностью взять верх над взбунтовавшимися, тем не менее уже достигла значительных успехов. Во всяком случае, они ухитрились вырвать из лап двоих обезумевших от свободы невольников тех рабов, которые еще оставались в цепях. Теперь в случае необходимости достаточно было прикончить из пистолета эту парочку непокорных — и, считай, мятеж будет окончательно подавлен.

Именно такое решение и принял Дюпарке, направившись в сторону батареи. Он считал, что «Люсансе» уже и так понесла такие ощутимые потери, что капитану теперь не стоило мелочиться. С оружием в руках, он уже было совсем приготовился прикончить двоих главных зачинщиков, как вдруг увидел, что один из них метнулся к негритянке. С какой-то нечеловеческой силой и решимостью он умудрился вырвать, пусть и оставляя на них лоскутья кровоточащей кожи, ее запястья из сжимающих их железных тисков. Потом, подхватив несчастную на руки, какое-то мгновенье продержал ее над планширом. Успел проговорить ей на непонятном гортанном наречии несколько слов — и внезапно разжал руки!

Все произошло так стремительно, что оторопевший Жак даже не успел вмешаться. Но ему было ясно, что у него на глазах произошла одна из тех ставших уже обычными трагедий, которые повторялись теперь вновь и вновь. Мужчину забрали на гвинейском побережье и увезли на «Люсансе» вместе с его женщиной. И он предпочел бросить ее на съедение акулам, чем оставить в живых и обречь до самой смерти тяжко трудиться рабынею какого-нибудь — возможно, очень жестокого — хозяина в вечной разлуке со своим суженым.

Тело с гулким плеском упало в море.

Дюпарке было подумал, что вот сейчас негр набросится и на него, однако вид у того был вовсе не угрожающий, он скрестил на широкой груди руки и покорно ждал.

Он знал, что бунт уже обречен. Он вырвал жену из лап палачей и теперь ждал наказания.

Оставался второй негр, который по-прежнему угрожающе размахивал доской. Один матрос, забравшись на рею, метнул ему прямо в голову ганшпуг. Негр не успел увернуться и со стоном рухнул на палубу.

И тогда по всему кораблю с ожесточением защелкали хлысты. Закованные в цепи рабы, не способные хоть как-то защитить себя от ударов, получали заслуженное наказание.

Отдраили люки в трюм, и с высоты прохода прямо в отверстие, через которое пару минут назад несчастных ошпарили кипятком, посыпались удары кожаных хлыстов. Душераздирающие крики вызывали жалость и сострадание.

Однако рабам нечего было ждать пощады от матросов, среди которых они только что посеяли такой ужас, от команды, по их вине так жестоко лишившейся одного из собратьев. Вдохновленные неистовой жаждой мести, матросы лупили, не жалея сил. Зеленые кожаные хлысты глубоко вонзались в тела; спины негров были исполосаны кровоточащими ранами, рубцы от которых до конца жизни останутся на них как клеймо. По этим шрамам их всегда узнают, разыщут, если им вздумается удрать, пуститься в бега… Пусть даже им и удастся скрыться и добраться до какого-то другого, принадлежащего иной стране, острова — все равно, попади эти беглые рабы к англичанам, испанцам или голландцам, там их будет ждать тот же тяжкий труд на таких же плантациях…

Теперь, когда опасность для судна миновала, капитан, похоже, уже примирился с потерями, каких стоил ему этот бунт. Он приказал схватить негра, который был зачинщиком и по-прежнему неподвижно стоял, прислонившись к планширу и вызывающе скрестив на груди руки.

— Привязать его к бом-брамселю! — приказал он матросам. — И всыпать ему сотню горячих!

Слово «сотня» как-то непроизвольно сорвалось у него с языка даже прежде, чем он успел подумать о последствиях. Никакое живое человеческое существо не способно выдержать подобного наказания. Для жертвы это означало верную, неминуемую смерть.

Схваченный сразу десятком сильных рук, негр покорно дал увести себя и привязать к мачте.

Лицо его как-то сразу разгладилось. Насколько всего пару минут назад, перекошенное от злобы, оно казалось безобразным, настолько же теперь, одухотворенное кроткой печалью в глазах, обрело человеческие черты.

Жак пожалел, что негр не знает ни слова по-французски. Ему так хотелось бы задать ему пару вопросов. Тем не менее он подошел к нему ближе с намерением получше разглядеть и убедился, что, несмотря на худобу — следствие лишений, жизни на дне трюма, в вони нечистот и всяческих отбросов, негр выглядел сильным, с отменно развитой мускулатурой и отличным телосложением.

Матрос, которому было приказано нанести первую десятку ударов, уже занес было руку с хлыстом.

Повелительным жестом Дюпарке остановил его.

Негр, уже судорожно напрягший мускулы и весь с головы до ног сжавшийся в ожидании боли, повернул голову и удивленно глянул на губернатора, поняв, что это он остановил руку палача.

Поначалу это не принесло ему ни малейшего облегчения. Судя по наряду, он мог предположить, что человек этот — по меньшей мере ровня капитану, если даже еще не поважнее, а он уже знал, что люди такого ранга куда охотней пользуются своей властью для жестокости, чем для милосердия.

Но тут негр увидел, как Жак что-то сказал, хоть и совсем не понял смысла его слов.

— Отвяжи этого негра, — приказал губернатор матросу. — Я его покупаю.

Матрос поискал глазами капитана, будто спрашивая его одобрения. К счастью, тот сразу появился рядом. Лицо его все еще хранило следы недавних переживаний. Он был явно в дурном расположении духа, и весь вид его не предвещал ни малейшей склонности проявить снисходительность к зачинщику.

— Я прошу, — обратился к нему губернатор, — развязать этого невольника. Я его покупаю!

Морен вытаращил на него изумленные глаза.

— Вы желаете купить его?! — воскликнул он тоном, который, дерзни он выразить это словами, должен был бы означать, что тот, должно быть, не в своем уме. — Вы его покупаете?! Но это ведь он был зачинщиком, это он взбаламутил остальных! Подумайте хорошенько! Этого негодяя надо непременно скормить акулам!.. Того, кому он достанется, не ждет ничего, кроме неприятностей… Ведь он же бешеный, в него вселился сам дьявол!

— Я уже сказал, что покупаю его! — повторил Дюпарке. — Потрудитесь приказать, чтобы его отвязали и привели ко мне.

Хоть негр и не понял ни единого слова из того, что говорил губернатор, он все же догадался, что спор возник насчет участи, какую следует ему уготовить. Но главное, он увидел, что его отвязывают, так ни разу и не стегнув кнутом! Он покорно дал себя отвязать и остался стоять неподвижно, снова скрестив руки на груди. Во взгляде его хватало и высокомерия, и холодного презрения. Он всем своим видом говорил, что не в силах справиться с болью, но уже смирился со смертью, если такова будет воля господ, в чьих руках оказалась его судьба.

Такое достоинство и такая отвага не могли не понравиться Жаку.

— Закуйте его как следует, — приказал капитан. — Да проверьте получше кандалы, чтобы этот подонок не доставил хлопот господину губернатору.

Принесли обрывки цепей, на которых все еще оставались наручники, но Жак остановил их прежде, чем они успели приступить к делу.

Он подошел к негру, вытащил из-за пояса свой пистолет, указал ему пальцем на дуло, потом приставил это дуло к его груди и, уверенный, что тот достаточно хорошо его понял, вернул оружие на прежнее место.

— Оставьте его, — распорядился он. — Надеюсь, он понял, что при малейшем подозрительном движении ему несдобровать.

Потом обратился к Морену, который с явным неодобрением покачивал головой:

— Мне нужны еще четверо. Если у вас в трюме найдутся невольники, которых пока не успели искалечить вконец, можете мне их прислать. Я велю заплатить вам за них в форте.

Между тем матросы не теряли времени попусту. Самые отважные из них смело спустились в трюм и вновь заковывали негров. Ощущая на себе не предвещавшие для них ничего хорошего взгляды матросов с хлыстами в руках, несчастные, ошпаренные кипятком, исполосованные уже хлыстами, истекающие кровью, не оказывали никакого сопротивления.

По очереди, одного за другим, их переправляли на палубу. Среди них можно было заметить негров любого пола и возраста, кроме разве что стариков, которые не только не смогли бы перенести этого чудовищного плавания, но и вряд ли нашли бы покупателей среди колонистов. Однако женщин и подростков вполне хватало. Самые маленькие плакали от боли и страха. Женщины с ошпаренными руками то и дело останавливались и дули себе на ожоги, пытаясь хоть ненадолго облегчить свои страдания, но тут раздавалось щелканье хлыста.

Теперь, когда невольники уже явно не представляли для них ни малейшей опасности, когда им уже было нечего бояться этих несчастных, снова закованных в цепи, команда действовала с каким-то поистине диким остервенением и жестокостью. Они мстили им с такой беспощадной ненавистью, что капитан, прекрасно понимавший, что, позволь он этой расправе продлиться еще хоть немного, ему уже нечего будет продавать на берегу, вынужден был вмешаться.

В сопровождении негра, который шагал позади, по-прежнему с высоко поднятой головой, будто он не чувствовал боли в изодранных, кровоточащих запястьях, Дюпарке подошел к борту судна в том месте, где был спущен веревочный трап.

Потом жестом дал понять негру, чтобы он перешагнул через планшир и спустился в лодку. Тот без колебаний повиновался приказу. Жак последовал за ним. Посадил его между собой и матросом таким манером, чтобы ни на минуту не терять из виду, и лодка стала удаляться от «Люсансе».

Не успела она достигнуть берега, как к губернатору устремилась плотная толпа, не столько чтобы поглазеть на негра, сколько горя желанием получить сведения, что же случилось на судне. Все эти люди сразу догадались, что на борту произошли какие-то драматические события, но издалека не смогли ничего рассмотреть.

Не говоря ни слова, Дюпарке жестом велел им посторониться и, по-прежнему держась позади своего невольника, направился к форту.

В глубине двора солдаты с мушкетами в руках тренировались в стрельбе по прикрепленным к невысокой стене целям.

Пройдя мимо караульного поста, который дозорный уже предупредил о его приближении, губернатор передал невольника на попечение одного из часовых, приказав отвести к Лефору, дабы он обучил его тому экзотическому жаргону, каким пользуются рабы, чтобы их могли понимать хозяева.

Жак было направился к себе в апартаменты, как вдруг заметил господина де Сент-Андре, который пересекал двор и направлялся прямо к нему.

Не колеблясь ни минуты, он пошел навстречу.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Господин де Сент-Андре принимает важные решения

Двое шли навстречу друг другу, не ускоряя шага, с нарочитой медлительностью в движениях, ибо если у Жака была масса причин самого разного толка, чтобы ненавидеть старика, то и у того хватало оснований не питать ни малейшей симпатии к губернатору. Он не простил Дюпарке оскорбления, которое он нанес, не выйдя встретить его по прибытии корабля. Ему предоставили скверные апартаменты, дурно кормят, его окружают недружелюбные люди, думал он про себя, а ведь все это делается руками наемников или прихвостней губернатора и уж явно не без его ведома.

Жак же, прежде всего остального, никак не мог простить ему того, что он стал законным супругом Мари.

Когда они уже оказались достаточно близко друг от друга, оба слегка склонили головы — ровно настолько, насколько того требовали правила хорошего тона, чтобы тебя не смогли обвинить в чрезмерном высокомерии, что не помешало каждому именно так и истолковать поклон другого.

— Добрый день, сударь, — первым проговорил господин де Сент-Андре, делая шаг вперед и снимая с парика свою широкополую шляпу.

— Честь имею приветствовать вас, сударь, — в том же тоне ответил Дюпарке, тем же манером снимая головной убор, куда скромнее украшенный лентами и плюмажами, нежели шляпа генерального откупщика.

— Не скрою, весьма рад наконец вас увидеть, — продолжил первый. — Я немало сожалел, что нам так и не удалось свидеться прежде, ибо я не только имею сообщить вам вещи чрезвычайно важного свойства, но должен также передать распоряжения от имени Островной компании.

— Был бы несказанно рад лично встретить вас, сударь, — без зазрения совести солгал Жак, — но, к несчастью, переезды в этих краях связаны с такими осложнениями, что мне пришлось предпочесть благополучие колонии святым правилам гостеприимства, думая, что вы сможете понять и не станете упрекать меня за это. Надеюсь, однако, что распоряжения мои были выполнены, и у вас нет оснований жаловаться, что вас не приняли и не разместили здесь как подобает?

— Я как раз более всего желал нашей встречи, — со значением продолжил господин де Сент-Андре, не давая прямого ответа на вопрос губернатора, — поскольку, как мне кажется, вы могли бы дать мне полезные советы по разного рода вопросам, какие встают перед человеком, впервые попавшим на неведомую доселе землю, коей является для меня этот остров… Но должен заметить, сударь, — с надменной улыбкой поспешил добавить он, — что мне уже удалось найти выход, и не обращаясь к вашей помощи… Так что, надеюсь, недолго еще буду обременять вас своим присутствием в этом форте…

— Ваше присутствие ничуть меня не обременяет…

— Так или иначе, сударь, но такой женщине, как мадам де Сент-Андре, не пристало слишком долго задерживаться в крепости, среди всей этой гарнизонной солдатни. Кстати, у меня такое впечатление, что у большинства ваших солдат физиономии скорее каких-то бродяг, чем честных воинов!

— Ах, сударь! — воскликнул Дюпарке. — Если бы вы знали, как приятно мне слышать ваши речи! Вы премного обязали бы меня, если бы взяли на себя труд довести ваше справедливое замечание до сведения господина Фуке, с тем чтобы он самолично передал это кардиналу! Увы! Что правда, то правда, солдаты мои выглядят не слишком-то привлекательно! Но, случись вам увидеть их полгода назад, вы вообще приняли бы их за настоящих разбойников с большой дороги, ибо вместо мушкетов они были вооружены так называемыми «кокомакаками», или, иначе говоря, дубинами, которые каждый сам выламывал себе в здешних девственных лесах! Ведь все снаряжение, все вооружение, какое мы имеем теперь в форте, нам пришлось силою брать у наших врагов. И это гроша ломаного не стоило ни компании, ни колонистам…

— Полагаю, сударь, вы заслужили всяческих похвал.

Дюпарке ничего не ответил. У него не было ни малейшего желания приглашать генерального откупщика продолжить беседу у него в кабинете. Он от всей души желал, чтобы она оказалась как можно короче. Некоторое время они шагали бок о бок, и у тех, кому случилось бы наблюдать за ними со стороны, не слыша их речей, наверняка могло бы сложиться впечатление, будто они ведут самую учтивую беседу, какая только может быть между двумя светскими людьми.

— Так вот, — продолжил господин де Сент-Андре, — я и вправду намерен вскорости покинуть форт. Намедни я верхом проехался по окрестностям, и мне удалось найти дом, который вполне подходит мне и где мадам де Сент-Андре не будет угрожать слишком близкое соседство солдатни.

Жак помимо воли даже вздрогнул от удивления.

— Так вам удалось найти дом?

Генеральный откупщик высокомерно улыбнулся и сквозь зубы процедил:

— Не осмелюсь даже предположить, господин губернатор, будто вам неизвестны все поместья, которые расположены в окрестностях города. Я прогуливался в направлении Морн-Ружа и по дороге наткнулся на имение, принадлежащее некоему колонисту, почтенному господину Драсле, который, узнав, кто я такой, согласился продать мне землю вместе со всеми постройками, которые он на ней возвел.

— А, теперь понимаю, о ком идет речь, — заверил его Жак. — Этот Драсле — колонист, который жил тем, что выращивал сахарный тростник. Но с тех пор как компания сделала эту культуру привилегией одного почтенного господина Трезеля, Драсле понял, что ему грозит неминуемое разорение…

— Это мне неизвестно. Единственное, что я знаю, это то, что упомянутый господин легко уступит мне свои владения в обмен на концессию, которую я без особых хлопот получу для него на острове Мари-Галант… Мне достаточно довести это до сведения маркиза де Белиля, и вопрос будет решен.

— Весьма рад за вас, сударь… — проговорил Дюпарке. — Но вы, кажется, говорили о каком-то поручении, кое имеете передать мне от имени компании?

— Так оно и есть, сударь! Речь идет как раз о том человеке, чье имя вы только что изволили упомянуть, — достопочтенном господине Трезеле, чьи привилегии, похоже, начинают не на шутку тревожить компанию. Если мне не изменяет память, в течение десяти лет лишь ему одному позволено выращивать здесь сахарный тростник, а взамен он должен отдавать компании десятую часть своих доходов от…

Дюпарке без всяких церемоний перебил генерального откупщика.

— Сударь, — обратился к нему он, — я во всех подробностях знаком с этим делом, ибо досконально изучал его с тех самых пор, как попал на Мартинику, и всеми доступными мне способами пытался убедить компанию расторгнуть договор, который связывает ее с этим господином. Никогда почтенный господин Трезель не выполнит своих обязательств перед компанией! Но хуже то, что монополия его разоряет других колонистов, которые, не в пример ему, отлично знают, как вести это дело. Они вынуждены отказаться от выращивания сахарного тростника и заняться табаком и индиго. Но табак собирают теперь на Мартинике в таких количествах, что он стоит не дороже травы, что растет на обочинах дорог. Что же до индиго, то его можно купить и на других французских островах, и по более сходным ценам, ибо там выращивание индиго требует куда меньше забот, чем на Мартинике, где для этого приходится прибегать к весьма накладным ухищрениям! Для меня все это давно уже вполне очевидно. Компании достаточно было бы еще раз ознакомиться с моими донесениями и пересмотреть свое решение, к чему я неустанно призывал ее самым решительным образом. Пока не станет слишком поздно! Кроме того, господин генеральный откупщик, к моему величайшему сожалению, этот вопрос уже более не ко мне, ибо отныне именно вам надлежит по должности найти на него достойный ответ. Вы наделены для того всей полнотою власти и всеми необходимыми полномочиями…

— Вы совершенно правы, сударь! — нахмурившись, промолвил господин де Сент-Андре. — Однако это ничуть не помешает мне с удовольствием воспользоваться вашими советами, ведь вы осведомлены обо всех этих вещах куда лучше меня. Впрочем, распоряжения компании как раз и предписывают вам помочь мне по мере возможности разобраться, каково истинное финансовое положение почтенного господина Трезеля и в каком состоянии находятся его дела.

— Об этом вы с таким же успехом можете поговорить с моим кузеном, господином Сент-Обеном, который сочтет за честь ввести вас в курс дел и сообщить все, что его касается…

Генеральный откупщик сжал зубы, бросил свирепый взгляд на губернатора, однако, не прочитав в его лице никакой нарочитой дерзости, решительно заявил:

— Мы с мадам де Сент-Андре намерены переехать завтра же, сударь. Был бы вам чрезвычайно обязан, если бы вы соблаговолили предоставить в мое распоряжение несколько ваших людей, дабы помочь мне устроиться на новом месте…

— Это как вам будет угодно. Кстати, сударь, с вашего позволения, я намерен послать мадам де Сент-Андре нескольких рабов, которых намеренно приобрел для нее нынче утром. Надеюсь, она окажет мне честь принять их как подарок по случаю вашего прибытия на остров.

Выражение лица старика тут же переменилось; он с удивлением поглядел на молодого губернатора. У него никак не укладывалось в голове, почему это Дюпарке, который только что говорил с ним столь жестким, непримиримым манером, вдруг проявляет такую любезность в отношении его супруги! Может, в глубине души он вовсе и не хочет войны между ними?

— Ваш поступок, сударь, глубоко меня растрогал, — заверил он его, — хотя, правду сказать, я намеревался самолично выбрать рабов, каких хотел бы иметь для услуг у себя в доме. Полагаю, мне предстоит немало путешествий, и было бы весьма опасно оставлять один на один с неграми столь устрашающей внешности такую женщину, как моя жена…

По губам Жака пробежала едва заметная улыбка.

— Думаю, — заверил он, — мадам де Сент-Андре будет нечего бояться с рабами, каких выбрал для нее я. Ей достаточно будет лишь обращаться с ними помягче.

— Непременно обговорю с ней это нынче же вечером, — пообещал господин де Сент-Андре.

И они расстались, на прощание раскланявшись друг с другом чуть-чуть любезней, чем при первой встрече.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Невольничий рынок

Мари никак не могла понять, что означало это внезапное молчание Жака. Она уж было начала сомневаться, правильно ли истолковала слова лекарей, и ей в голову начали закрадываться подозрения: а не представили ли они ложного заключения губернатору, что могло бы хоть как-то объяснить его странное поведение.

Она прождала его почти все утро, ведь он обещал заехать за ней, чтобы отвезти на невольничий рынок; но она не могла знать о событиях, что произошли на борту корабля, как не могла она знать и того, что Дюпарке задержался куда дольше, чем ему хотелось бы, из-за своей встречи с господином де Сент-Андре.

Терпение ее было уже на исходе, когда Жак наконец-то постучал в ее дверь. Она бросилась к нему навстречу, нимало не тревожась, как может истолковать ее порыв Жюли. Губернатор, тоже не обращая никакого внимания на присутствие горничной, обнял ее и крепко прижал к груди. Тут Жюли поняла, что рискует показаться нескромной, и сочла за благо исчезнуть…

Как только они остались наедине, Дюпарке и вовсе развеселился. Встреча с генеральным откупщиком, вопреки всяким ожиданиям, не только не испортила ему настроения, но, напротив, привела в отличное расположение духа. Он не мог без смеха вспоминать об изумлении старика, когда сообщил тому, какой подарок собирается преподнести его жене. Наигранное высокомерие и спесь этого незадачливого мужа, не способного исполнять свои супружеские обязанности, — вся нелепость этой курьезной ситуации не укрылась от глаз губернатора.

— Ах, Жак, и вы еще смеетесь! — с укоризной в голосе проговорила Мари. — У вас такой вид, будто и думать забыли, что я прождала многие часы, а вы даже не удосужились дать о себе знать!

— За это время я успел переделать кучу дел! — сообщил Дюпарке. — И среди всего прочего, мадам, вынужден был выслушивать вашего супруга… Известно ли вам, что он не может быть спокоен за вашу жизнь, пока вы живете в этом форте?

Она взглянула на него с нескрываемым удивлением.

— Как! — воскликнула она. — Неужели он хочет, чтобы я покинула форт? Но вы ведь не допустите этого, не так ли?

Жак улыбнулся, ее бурное негодование приятно удивило его и даже слегка позабавило.

— А почему бы и нет? — поинтересовался он. — Разве супруг ваш не обладает такой же властью, что и я? Кроме того, у него есть еще права на вас, которые дает ему ваш освященный законом брак, я же не могу ничего сделать ни на пользу, ни во вред вам.

— Стало быть, нам придется расстаться?

— Вне всякого сомнения, — с безразличным видом ответил Жак.

Лицо юной женщины зарделось от гнева.

— Выходит, вам это совершенно безразлично? Похоже, вы уже забыли, что говорили мне вчера! И эта разлука ничуть вас не огорчает? Но зачем же вам тогда понадобилось подвергать меня этому унизительному осмотру, вы, наверное, и представить себе не можете, сколь оскорбительно все это было для меня!

Он подошел к ней и снова прижал к груди. Он вызывал в ней такую трепетную страсть, а в улыбке его она читала такие невысказанные чувства, что не смогла противиться искушению и, крепко обняв его, подставила губы для поцелуя.

— Мари! — воскликнул он, вновь обретя серьезный тон. — Как вы могли подумать, что я позволю теперь кому-нибудь разлучить нас! Вы же знаете, что мы нашли друг друга только благодаря тому, что перст Божий следил за нашими судьбами. Я любил вас всегда. И клянусь вам, ничто, кроме смерти, никогда не сможет разлучить нас!

Она с благодарностью еще крепче приникла к его груди. От него исходила такая непреодолимая сила, которой она не могла противиться. Здесь, в его объятьях, она чувствовала себя защищенной, в полной безопасности. Ворвись сюда внезапно хоть сам Сент-Андре, даже тогда она ни на шаг не отдалилась бы от этого молодого губернатора, который теперь так крепко прижимал ее к себе, покрывая поцелуями губы, шею и плечи.

Наконец она словно стряхнула с себя это упоительное опьянение и с сожалением в голосе проговорила:

— Выходит, Жак, вы допустите, чтобы я по-прежнему жила под одной крышей с господином де Сент-Андре?

— Увы! — ответил он с каким-то унынием в голосе, внезапно выпуская ее из своих объятий. — Тут я пока бессилен!

— Но ведь я принадлежу вам и хочу принадлежать только вам одному! Только вам, и никому другому!

— К несчастью, — заметил он твердо, — ваш супруг, дорогая Мари, по-прежнему сохраняет над вами все права. Благодаря заключению хирургов я намерен заставить вмешаться главу Ордена иезуитов, дабы расторгнуть ваш брак. И надеюсь, мне это удастся… Однако не исключено, что я могу потерпеть поражение. А пока у меня просто нет другого выхода.

— И что же, вам это не причинит никаких страданий? — спросила она с трогательным простодушием. — Неужели вам не будет причинять боли мысль, что этот человек снова живет подле меня, со мною?

Он нежно улыбнулся.

— Мари! — проговорил он. — Но разве заключение хирургов недостаточно веское доказательство, что у меня нет никаких оснований ревновать вас к старику, который считается вашим мужем?.. Нет, — добавил он спустя мгновенье, не дождавшись никакого ответа от Мари, — нет, я не способен ревновать вас к господину де Сент-Андре. Мне просто жаль его. Это хлыщ, фат. Мне довелось знать в жизни только одного человека, который относился к себе подобным с таким же совершенно ничем не оправданным высокомерием, — это был виконт де Тюрло, и я убил его! Но, к сожалению, я не способен убить господина де Сент-Андре, для этого он слишком глуп!

Он говорил об этом с юмором, и Мари невольно заулыбалась.

— Да что это мы? — вдруг встрепенулась она. — Оставим в покое Сент-Андре и займемся-ка лучше своими делами!.. Вы же обещали отвезти меня на невольничий рынок.

— Во-первых, — возразил он, — я вам ничего не обещал, однако, если вам так уж хочется пойти на этот рынок, я готов сопровождать вас, но при одном условии.

— И что же это за условие?

— Что вы не станете там покупать ни одного из тех негров, которые будут выставлены на аукционе. Я более или менее хорошо разглядел их нынче утром и смею вас заверить, милый друг, что ни один из них не стоит вашего внимания…

— Готова обещать вам все, что вы пожелаете!

— И это тем более благоразумно с вашей стороны, что я уже приобрел для вас нескольких негров, которые будут полезны в новой резиденции генерального откупщика. Этих негров вы увидите нынче же вечером. Я уже поговорил об этом с вашим супругом.

— Ах, вот как! И что же он вам сказал? — как-то поспешно поинтересовалась она.

— Он сказал, что намерен обсудить это с вами сегодня вечером…

— И что же, он не нашел в этом ничего предосудительного?

— Мне показалось, что он был даже польщен таким вниманием. Я предупредил его, что это подарок по случаю вашего прибытия.

Какой-то момент она оставалась в задумчивости, будто пытаясь понять, какая задняя мысль крылась за реакцией генерального откупщика. Кончилось тем, что она бросилась на шею губернатору.

— Спасибо! Благодарю вас, Жак! — воскликнула она со страстью и признательностью. — Вы угадываете мои самые сокровенные желания. Я всегда так мечтала, чтобы у меня были рабы! Чтобы тебе служили, почитали, повиновались… Ах, должно быть, это так чудесно!..

Он смотрел ей в глаза, и оттого, как они заискрились от любви, он чувствовал себя на седьмом небе от счастья.

— У вас никогда не будет более верного раба, чем я, — заверил он ее с нежностью. — Только со мной тоже, Мари, нужно обращаться мягче… Дело в том, что я забыл вам сказать, негры, которых я дарю вам, совсем недавно в колонии. Всего пару месяцев назад они еще были свободными людьми. Теперь они закованы в цепи. Неволя не делает людей лучше; так что нужно быть с ними очень осторожной. Особенно с одним из них, который нынче утром подстрекал к бунту на «Люсансе». Все равно это не причина, чтобы считать его слишком уж опасным. Его собирались разлучить с женой. Он предпочел лишить ее жизни… но это забудется. В любом случае, вам придется набраться терпения и вести себя с ним деликатнее!

Мари почти не прислушивалась к тому, что он ей говорил. Радость оттого, что она пойдет куда-то вместе с Жаком, новая жизнь, завесу которой он приоткрыл перед нею, наконец-то обретенная уверенность в его любви — все это наполняло ее каким-то пьянящим счастьем, и она с трудом сдерживалась, чтобы не затанцевать или не запеть…

— Я готова, — сообщила она наконец. — Поехали?

— Поехали, — согласился он. — Мы возьмем лошадей в форте. А после торгов прогуляемся верхом… Там, у холма Морн-Руж, есть один колонист, думаю, он с удовольствием пригласит нас отобедать.

Когда они подъехали к порту, торги уже начались. Огромная толпа наводнила всю набережную, и выставленные на аукцион негры привлекали, по правде говоря, куда меньше внимания, чем туалеты иных колонистских жен.

Сами колонисты спускались с холмов группами, надев большие позолоченные шпоры и водрузив на головы огромные шляпы из панамской соломки.

Они разъезжали взад-вперед вдоль причала верхом на небольших лошадках, рожденных в колонии, взращенных ими самими и окруженных такой заботою, будто принадлежали к какой-то особо ценной породе. Вовсе не лишенные достоинств, лошади отличались нервным нравом и большой выносливостью. У них были надежные ноги, и они нисколько не боялись горных скал, по которым карабкались, таща на себе такие поклажи, какие трудно было сопоставить с их миниатюрным сложением.

Среди колонистов были и выходцы из знатных французских семейств: Бернар де Лонгвиль, Дюпати, Анжлен де Лустро и Го де Релли, был сам господин де Галлифе, а также представители гасконского дворянства, весьма, впрочем, обедневшего, всякие там Сен-Марки, Арманьяки, Салиньяки и прочие…

Женщины добирались сюда либо в колясках, либо же верхом, как и их мужья. Дороги в окрестностях были так плохи, что коляски волей-неволей приходилось делать узкими и не слишком-то удобными, но у каждой из дам был свой черный кучер, довольно смешно разодетый в старую одежду хозяина, дополненную самыми неожиданными украшениями, которые явно составляли предмет особой гордости негров.

Многие плантаторы, впрочем, являлись в сопровождении нескольких рабов. В колонии считалось хорошим тоном показать — мы, мол, люди не бедные и плантация наша процветает; что, впрочем, ничуть не мешало им тут же плакаться перед губернатором или перед Суверенным советом, что дела-де идут из рук вон плохо и их совсем задавили налоги и всякие иные поборы. Так или иначе, но единственным способом продемонстрировать размеры состояния все еще оставалось выставление напоказ своей многочисленной черной челяди. Не удивительно поэтому, что люди с достатком все увеличивали количество принадлежащих им негров, негритянок и негритят. Обряжали их во все новое, с иголочки, может, одежду эту и доводилось-то рабам носить всего только раз, а потом, когда праздник окончится и они снова вернутся к себе в мастерские, она уже будет служить другим. Они явно чувствовали себя не в своей тарелке со всеми этими обвязанными вокруг шеи брыжами, полотняными манжетками и кружевами… Однако все, дабы показать их невольничье состояние и подчеркнуть покорность хозяину, были босиком.

Буржуазия в ожидании дворянских титулов обильно увешивала животы тяжелыми золотыми цепями…

Среди женщин соперничество разгоралось во всю силу. Они до мелочей продумывали туалеты, украшали себя как могли, что было вовсе не удивительно, если учесть, что, кроме этого занятия, им здесь и делать-то было нечего — ведь торгами занимались исключительно их мужья!

Негры были выстроены по десять в ряд. Дети отдельно от матерей, мужья от жен.

Все еще закованные в цепи, они взирали на собравшуюся вокруг них толпу глазами, лишенными всякого выражения. Затуманенные взгляды их были обращены куда-то вдаль, теряясь в каких-то невидимых горизонтах. Иные из них сидели, столь же истомленные палящим солнцем, сколь и страданиями. У большинства были ужасающие раны. Они источали то же самое зловоние, что и привезший их сюда корабль. Вокруг них, бередя их раны, роями кружили насекомые, и несчастные, ослабленные лишениями, изможденные, страдающие болезнью, которая тогда еще не получила названия цинги, казалось, уже с безропотным смирением покорились судьбе.

У двоих из этих несчастных были явные признаки душевной болезни. Их держали отдельно, вместе с другими тремя, страдающими эпилепсией. Они будут отданы бесплатно в качестве премии тому из колонистов, кто оптом купит большую партию рабов.

В конце причала какой-то конторский служащий уже записывал только что совершенные сделки: «Кабанен — восемь рабов, сорок пять тысяч ливров; графиня де Сидран (за нее заплатил супруг) — двадцать девять рабов, сто семьдесят тысяч ливров… Мадемуазель Делафон-старшая, с сестрою — пять негров, пятнадцать тысяч ливров…»

К тому времени, когда прибыли Мари и Жак, доставка негров еще не закончилась.

То и дело сновали туда-сюда лодки и баркасы. Один важный барин зафрахтовал лодки из камедного дерева, которые доставляли ему все, что еще оставалось заманчивого на борту судна. Он желал делать выбор прежде остальных и имел на это право, ибо оплачивал расходы; впрочем, это право никто и не пытался оспаривать…

Набережная обретала все более и более праздничный вид. Креолки широко раскрыли свои огромные светлые зонтики, ибо солнце в зените жгло нестерпимо. Шелковые одежды переливались всеми цветами радуги, яркие цвета женских платьев делались в полуденный час какими-то ослепительно насыщенными.

Но поскольку в тавернах с самого утра, не переставая, подавали ром, страсти начинали понемногу накаляться. Уже слышалось, как перекликались друг с другом обитатели холма Морн-Желе и те, кто прибыл с Морн-Ружа. С улыбкой на устах люди из низины Сен-Дени окликали тех, кто жил на Морн-Фюме, однако за обменом внешне дружескими репликами нетрудно было разглядеть истинные чувства этих случайных собутыльников.

Явились плантаторы, которые обретались в хижинах Буйона, и даже из Лоррена. Их легко было узнать по пыли, которая покрывала их с ног до головы. Однако они были наиболее ревностными клиентами таверн, ибо, будучи вдали от родных мест, могли не опасаться, как бы кто из знакомых не увидел их в сильном подпитии!

Как обычно, более всего зависти и ревности исходило от женщин.

Те, кто не узнал губернатора, ехавшего верхом бок о бок с мадам де Сент-Андре, и кто еще не знал о существовании Мари, увидев ее, разодетую по моде, которую все еще носили при дворе, сразу почувствовали, как в душе у них поднимается злоба к этому созданию, столь прелестному, столь удачно сложенному и к тому же сопровождаемому столь элегантным кавалером.

Еще более внимательная, чем Дюпарке, к тому, что могут подумать о ней женщины, Мари была искренне удивлена насмешками, которые бросали в ее адрес:

— Вы только поглядите на эту шлюху! Вот уж и вправду она стоит того, чтобы обрезать ей кружева до самой задницы да и продать их на сен-пьерском рынке, прямо на прилавке для живой рыбы!

Мари не могла тогда знать, что имя этой женщины Жозефина Бабен и что она любовница Лефора. Но, даже знай она об этом, вряд ли бы это так уж помогло. Она ведь и представить себе не могла, какую ненависть, сама того не желая, вызвала в сердце этой завистливой женщины…

Жак слегка обогнал Мари. Ему пришлось подождать ее в том месте, где негров ощупывали, осматривали и тут же, не откладывая, покупали.

Губернатор, хоть и не проявлял никакого интереса к торгам, все же заметил, что покупателей вполне хватает. Он поджидал Мари. Когда же она подъехала, поинтересовался:

— Ну как, вы уже имели удовольствие увидеть местное общество? Понравилось ли вам оно, или вы предпочтете теперь подняться к Морн-Ружу?

— Ах, Жак, — ответила она, — я полностью доверяю вам. Вы обещали отвезти меня отобедать у какого-то колониста… И я просто сгораю от любопытства скорее посмотреть, как все это будет выглядеть!

Они бросили прощальный взгляд на портовую ярмарку. Цены на аукционе все поднимались. Негры выглядели не слишком-то заманчиво, но выпитый ром уже брал свое, страсти накалялись, и самым убедительным доказательством того была все возрастающая щедрость колонистов.

— Поехали! — И Жак подстегнул свою лошадь.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Жак и Мари принимают решение и скрепляют его печатью любви

Жак Дюпарке почти напрочь забыл о важных полномочиях, которыми был облечен на этом острове. Вот уже полчаса, как он гарцевал вокруг Мари, радуясь от души, и, случись ему встретить по пути колонистов, они были бы немало удивлены несерьезным видом губернатора.

То он обгонял Мари, чтобы потом гарцевать рядом с нею, то она вырывалась вперед, и он, бешено подстегивая свою лошадь, вынужден был гнаться за нею вслед. Они хохотали как безумные. Ни он, ни она даже не пытались искать темы для разговора, ибо они любили друг друга так сильно и так тонко чувствовали это в смехе и повадках друг друга, что не ощущали ни малейшей потребности говорить.

Внезапно земля стала совершенно другой. Под копытами лошадей был теперь какой-то серый пепел, цвет и плотность которого немало поразили Мари. Дюпарке объяснил ей, что гора слева — это вулкан. Хоть она покрыта густым лесом и одета прекрасной нежной зеленью, все равно ее окрестили Мон-Пеле — Лысой Горой. Караибы давно уже стараются держаться подальше от этих краев, они ушли отсюда в надежде, что их никогда не заставят строить себе жилища в том месте, которое сами они назвали Монтань-дю-Фе — Горой Огня.

Она любила слушать, как он говорит. Ей казалось, что он умеет объяснять сложные вещи без малейшей назидательности. Он никогда не издевался над ее невежеством, и ей подумалось, что она ни за что не решилась бы задавать подобные вопросы своему мужу, который, со свойственным ему злобным высокомерием, не преминул бы унизить ее своими познаниями. Не исключено, впрочем, что Сент-Андре вовсе и не знал тех историй, которые так занимательно рассказывает ей Жак.

Мари поинтересовалась, далеко ли от мест, где они теперь находятся, живет колонист.

— Четверть часа верхом, никак не больше, — ответил губернатор.

В знак благодарности она одарила его нежнейшей улыбкой и снова спросила:

— Полагаю, вы хотя бы предупредили его о нашем визите?

— Надеюсь, — ответил он, — мой кузен, как я и просил его об этом, съездил туда нынче утром и предупредил. Я послал к этому колонисту капитана де Сент-Обена, ибо супругу вашему, похоже, весьма не терпелось выяснить насчет одного дела, в котором, похоже, сам он вряд ли смог бы добиться успеха. В общем, у меня сложилось впечатление, что он отнюдь не возражал бы, если бы я сам занялся им вместо него. Я предложил ему связаться с Сент-Обеном, дабы получить у него более подробные сведения, и одновременно послал все того же Сент-Обена предупредить колониста…

— А что это за колонист?

Жак придержал лошадь и бросил на Мари взгляд, в котором она заметила какое-то странное выражение.

— Этого колониста, — медленно произнес он, увидев, что и она тоже натянула поводья, — зовут господин де Драсле… Разумеется, это имя ничего вам не говорит, во всяком случае сегодня. Не исключено, однако, что нынче же вечером или завтра Сент-Андре в разговоре с вами упомянет это имя… Тем не менее, по правде говоря, я счел своим долгом первым показать вам поместье, которое выбрал для вас супруг. В сущности, имение господина де Драсле, мадам, и есть то самое поместье, которое купил господин де Сент-Андре, дабы свить там для вас гнездышко, — добавил он с какой-то насмешливой улыбкой.

— Как?! — воскликнула она с удивлением. — Вы знаете, что у моего мужа какие-то отношения с этим колонистом, что ему какое-то время предстоит вести с ним дела, дабы уладить все формальности, связанные с продажей имения, и вы везете меня к нему? А вы не боитесь, что этот господин Драсле возьмет и расскажет ему о том, что мы вдвоем приезжали к нему обедать?

Жак слегка отстал от Мари, ибо дорога стала слишком узка и не позволяла его лошади и дальше гарцевать подле нее. Когда дорога внезапно стала пошире, он тут же пришпорил лошадь, и она сразу пустилась вскачь. Буквально в три прыжка он нагнал ее и снова поехал рядом с юной дамой.

— Послушайте, Мари, — проговорил он неожиданно серьезно, — надеюсь, вскоре у вас будут случаи убедиться, сколько друзей у меня здесь, на Мартинике. Я не жалея отдавал этой земле все свои силы, и, к счастью, люди, которые живут на ней, признательны мне за это. У меня есть друзья повсюду, с севера на юг и с запада на восток, даже среди караибских индейцев, хотя вообще-то люди они довольно скрытные и себе на уме, но в отношении меня всегда выполняли свои обещания. Если бы я захотел, я мог бы в два счета погубить этого господина де Сент-Андре. Мне стоит только слово сказать, пальцем шевельнуть, и все… Но я считаю, что, поступи я таким манером, это было бы равносильно неповиновению самому королю, а король и вы, мадам, это самое святое, что существует для меня на этом свете! Посему я не допущу в отношении господина де Сент-Андре ничего, что не было бы в полном согласии с законом.

Мари покорно слушала его, хоть и никак не могла взять в толк, почему после безудержной веселости и всех этих ребяческих выходок, коим она только что была свидетельницей, он вдруг заговорил с ней таким торжественным тоном.

— Даже ради меня, Жак, ради того, чтобы я могла принадлежать вам безраздельно, неужели даже ради этого вы все равно не решились бы, как вы сами только что выразились, погубить господина де Сент-Андре?

— Только в том случае, мадам, если бы это служило интересам короля!

Она внимательно вглядывалась в его лицо. Нет, это явно не было шуткой.

— Выходит, — снова принялась она за свое, — вы могли бы относиться с почтением к господину де Сент-Андре за счет чувств, которые питаете к его величеству, и обходя при этом стороною меня?

— Мне кажется, — заметил он, — мы с вами перестали понимать друг друга.

Он заставил своего коня ускорить шаг, ибо лошадь Мари в поисках наиболее проходимой тропы могла вот-вот ускакать вперед. Перехватив у юной дамы поводья, он заставил ее лошадь остановиться.

Каким-то чисто женским шестым чувством Мари сразу поняла, что он собирается сделать ей важное признание. Взором, уже заранее омраченным тревогою, она окинула окрестности. Вокруг простиралась растительность, поразительно напоминающая тропический лес.

Мощно тянулись вверх увенчанные огромными красными цветами канны. Дикие циннии живой изгородью окружали древовидные папоротники с похожими на епископский жезл верхушками, бамбук со стволами толще руки человека клонился вниз, будто устав от собственной высоты и тяжести.

Сейчас он сделает ей больно, думала про себя Мари, сейчас он откроет ей какую-то тайну, в которой нет места их любви.

Поэтому у нее перехватило дыхание, когда она наконец решилась произнести:

— Мне бы хотелось, Жак, чтобы вы объяснили мне, что имеете в виду. Мы и вправду перестали понимать друг друга!

— И все-таки мне кажется, — проговорил он каким-то вкрадчивым голосом, — что мы могли бы отлично понимать друг друга… Я видел сон, Мари… Это был сон о вас. Мы скакали с вами верхом, рядом, как сейчас, по каким-то бескрайним просторам. И вы были мне не просто подругой, а ровней мне… Вы понимаете, что я имею в виду?..

Он на мгновенье приостановился, взглянул на нее и увидел, что она силится понять смысл его слов.

— Нет! Вы не можете этого понять, — проговорил он, — ведь вы не знаете всех интриг, которые плетутся здесь. Видите ли, я вполне отдаю себе отчет, что, пожелай я, и этот остров стал бы моим. Колонисты буквально смотрят мне в рот. Островная компания? Ну уж с ней-то я как-нибудь справлюсь. Я правлю здесь так, как считаю нужным, и никогда и ни при каких обстоятельствах не боюсь проявлять независимость перед господином Фуке и его управляющими…

Мари окинула его таким взглядом, что, не будь Жак так поглощен своими мыслями, нашелся бы повод для размышлений. Тем не менее так случилось, что он ответил на немой вопрос Мари.

— Не сомневаюсь, что маркизу де Белилю не очень-то по душе, когда я действую таким манером. Ему хотелось бы изображать из себя этакого монарха островов, не обременяя себя при этом никакими докучливыми обязанностями правителя! А ведь подданные, которыми ему пришлось бы здесь управлять, люди сложные! Но все равно! Я знаю, что правда на моей стороне! И рано или поздно со мной согласятся, ведь меня не так просто отрешить от должности, как иные здесь себе воображают или просто изображают. Я не боюсь своих врагов! Я всегда буду сильнее…

Он говорил с такой уверенностью в своих силах, что Мари подумала про себя, как неправа была, задрожав от страха, когда Фуке говорил о его отставке. Ишь чего вздумали! Отстранить от должности такого человека, как Жак Дюпарке? Ах, как же прав был дядюшка, когда говорил, что никто здесь не может противостоять ему!

Она почувствовала к нему благодарность за это доверие, эту горячность, эту веру в себя.

— Жак! — воскликнула она. — Я никогда в вас не сомневалась. Я знаю вам цену!

— Вполне ли вы уверены в этом? — сжавши губы, спросил он. — Думаете ли вы, что и вправду готовы соединить свою судьбу с моею?

— Жак, — ответила она, — не вы ли совсем недавно сказали мне, что наши судьбы направляет перст Божий?

Он поднял голову и посмотрел на вершину холма. Зеленая растительность пенилась, словно барашки на море. Это было сплетение деревьев, кустарников и цветов. Успокоенные неподвижностью всадников, вокруг собрались колибри, по своему обыкновению порхая стайками над зарослями бугенвиллии.

И тут Мари, ни на мгновенье не спускавшая глаз с Дюпарке, внезапно поняла, что он собирается поделиться с нею совершенно новым замыслом, рассказать о плане, созревшем какие-то считанные часы назад, который, возможно, обрел реальные очертания с того момента, как они снова стали вместе, и который без нее никогда бы не появился на свет, а без ее одобрения никогда не будет осуществлен.

— Мари, — признался он, — когда я прибыл на Мартинику, я был в отчаянии. У меня больше не оставалось никаких надежд. Я думал, что потерял вас навеки, меня охватил такой ужас, что я не знал, как смогу жить дальше. Я пытался окружать себя людьми самыми разными, самыми противоречивыми, самыми непохожими друг на друга. Среди них Лефор, который был со мной откровенен и показал мне, к кому я мог бы обратиться с поручением любого сорта, даже если речь идет о настоящем преступлении. Я проводил время со своим кузеном Сент-Обеном, он тоже был со мной откровенен, показав себя человеком умным и к тому же неподкупным… Я встретил одного человека по имени Лапьерьер, который, в том не было сомнений, привязался ко мне всем сердцем, но в конце концов оказался человеком робким и безвольным, в общем, ни то ни се, один из тех вялых, тепловатых существ, которых с отвращением изрыгает даже ад! Я не мог все делать один. Я полюбил колонию, несмотря на все западни, здесь расставленные на моем пути, а может, кто знает, полюбил ее именно благодаря этим ловушкам. Но я не создан действовать в одиночку. Мне нужен кто-то, кто бы помогал мне в моих делах и поддерживал в трудную минуту. Скажите, Мари, смогли бы вы стать тем человеком, кто помог бы мне в осуществлении моих замыслов?

Она вздрогнула. Он и впрямь намерен на всю жизнь связать с нею свою судьбу. Она только что по-настоящему осознала, что он ничего не сможет сделать, если ее не будет рядом, и отныне все, что связано с Жаком, с Мартиникой, с окрестными колониями, будет зависеть от нее…

Он просил стать его двойником, стать им самим. Стать его единомышленницей в делах такого размаха, какого она еще не могла в полной мере себе представить; однако она не считала себя вправе отказаться от этой миссии, хоть и понятия пока не имела, каким манером сможет взяться за это дело, чтобы не обмануть ожиданий Жака.

— Жак, — проговорила она, — я ведь уже сказала, что хочу принадлежать вам… Я хочу быть вашей вся, полностью и безраздельно, когда вы захотите и как вы захотите!

— Что ж, тогда все в порядке! — произнес он все тем же серьезным тоном. — Мари, если вы и вправду готовы думать, как я, помогать мне своими советами, своим даром предвидения, если вы хотите стать мне помощницей, короче говоря, если вы согласны стать моим вторым «я», то, обещаю вам, вместе мы сможем совершить великие дела!..

Она взирала на него с восхищением, в замешательстве, но не сомневаясь в правильности своего решения.

После минутного молчания он заговорил снова:

— И, поверьте, в сравнении с тем, что нам суждено свершить, господин де Сент-Андре — это такая ничтожная малость! Он даже не стоит того, чтобы им заниматься…

Взгляд Дюпарке сделался каким-то отсутствующим. Мари не могла догадаться, в какие мечты он погружен. Но она не сомневалась в нем. Она говорила себе, что, вдохновленная его страстью, она могла бы одна осуществить то, что не удастся сделать ему, если уж ей не суждено будет делать это ради него и вместе с ним.

Некоторое время они ехали безмолвно, потом вдруг, когда из-за зелени стала уже проглядывать крыша какого-то строения, Жак повернулся к Мари и неожиданно сказал:

— Сегодня я собираюсь показать вам, просто чтобы вы могли себе представить, что я намерен осуществить прежде всего для вас и ради вас. Все остальное приложится. Можете мне довериться…

Едва выехав на плато, окружавшее со всех сторон холм, они сразу же увидели живую изгородь из разного рода кактусов, олунций, алоэ, которые, перемежаясь с бугенвиллиями, опоясывали имение колониста Драсле.

Широкая аллея, обсаженная кокосовыми и королевскими пальмами, вела к самому дому. Но не успели они углубиться под пальмовую сень, как до них сразу же донесся заманчиво пахнущий дымок, который еще больше раздразнил и без того изрядно разыгравшийся аппетит.

Они уже так нарезвились, столько наговорились всерьез, что теперь ехали каждый во власти собственных раздумий.

Дразнящие ароматы отменной кухни вновь вернули Жаку утраченную было веселость.

— Дорогой друг мой, — обратился он к Мари, — надеюсь, господин Драсле не посчитался с расходами, чтобы принять вас как подобает. Мы лишили его нынче веселого праздника, приятного времяпровождения на рынке Сен-Пьера, но, надеюсь, стоит ему вас увидеть, он не будет слишком уж в большой обиде!

Не успели они доехать до середины аллеи, как увидели, что навстречу им спешат трое негров; они взяли под уздцы их лошадей и не без труда, раз уж таковы были хозяйские приказания, довели их вплоть до самых дверей дома, который избрал господин Сент-Андре для своей резиденции.

Это была обширная каменная постройка, вещь весьма редкая для Мартиники, где нет ни тесаного камня, ни людей, которые могли бы с ним работать. Господин Драсле явился на остров с честолюбивым замыслом построить себе дом именно на такой манер. А поскольку имел известные средства, то и удовлетворил свое желание даже еще прежде, чем заняться плантаторством.

Теперь господин Драсле вышел навстречу своим гостям. Мари сгорала от любопытства, ей ведь еще ни разу не представлялся случай увидеть настоящего плантатора в его собственных владениях.

Ему уже слегка перевалило за сорок. Он был впечатляюще высокого роста. В нем угадывалась недюжинная сила, хотя климат иссушил кожу, которая морщинистыми складками свисала со щек на дряблую шею, напоминая отвислые губы у известной породы сторожевых собак. Одежду Драсле перенял у моряков и охотников Сан-Доминго, в высшей степени удобную, чтобы пробираться по высоким травам саванны и колючим лесным кустарникам. Он был одет в просторную куртку из крашеного грубого полотна, которая завязывалась шнурком только у ворота с глубоким вырезом, и в некое подобие коротких штанов, сшитых из той же самой материи, весьма широких у голени и стянутых на талии с помощью зеленого кожаного ремня. Ноги были обуты в кожу, содранную с двух свиных ножек, с коленными сочленениями вместо каблука. Концы были завязаны шнурками, и кожа охватывала ноги вплоть до икр наподобие сапог. На голове была шляпа из соломки, в которую были вплетены так называемые бакуа — некое подобие пальмовых веток, чьи широкие крылья полностью затеняли ему лицо. Он с простодушной скромностью обнажил голову перед юной дамой и губернатором.

— Добро пожаловать тем, кто оказал честь своим присутствием моему скромному жилищу! — приветствовал он. — Надеюсь, вы не пожалеете о часах, которые вам предстоит провести здесь…

Он бесцеремонно оттолкнул прочь негра, который держал под уздцы лошадь мадам де Сент-Андре, и помог Мари спешиться. Она ступила своей маленькой ножкой на подставленную широкую ладонь и не успела слезть с седла, как он тут же подхватил ее за талию и без всяких усилий поставил на землю. Жак спрыгнул сам, без посторонней помощи и направился в сторону колониста, разглядывая окрестности.

Дом, словно перед занавесом, вырисовывался на фоне бамбуковых зарослей и весь был построен из камня, кроме крытой галереи, сделанной в форме навеса, окружавшей его со всех сторон и бывшей в отличие от остального деревянной.

Сквозь окна виднелась внушительных размеров столовая. Стол был уже накрыт.

— Итак, любезнейший Драсле, — проговорил Жак, — говорят, вы решили уступить свой дом? Неужели вам нисколько не жаль с ним расставаться?

Колонист пожал плечами и сделал недовольную гримасу.

— Что поделаешь! — сказал он. — Все равно ведь на Мартинике теперь не жизнь. Я уже не в том возрасте, чтобы то и дело сажать, вместо того чтобы собирать урожай… Эти порядки, что ввела теперь компания… собираешь свое зерно, а толку, что от сорной травы… Вот потому, — добавил он, — я и подумал, какая удача, что моим домом вдруг заинтересовался сам господин генеральный откупщик. Я продаю ему дом, а за это он достает для меня концессию на Мари-Галант, там ведь еще не действуют те драконовские меры, которые ввела компания здесь.

— От души желаю вам удачи, Драсле, вы этого заслуживаете! — сказал Жак и добавил, обернувшись к Мари: — Мадам, мой друг Драсле сейчас покажет дом, где вам предстоит жить…

Они вместе вошли в дом. Стол ломился от кубков и бутылок. Драсле одну за другой показал им все комнаты. Они были просторны и обставлены с той же простотой, что и все колониальные жилища. Он заметил даме, что каменные постройки имеют то преимущество, что куда безопасней в случае пожаров, а кроме того, сохраняют тепло намного лучше, нежели здания из дерева.

Мари улыбалась. Конечно, все это далеко не так роскошно и удобно, как ее парижский особняк, но все же она могла быть вполне счастлива в этом имении, если бы Жак все время был рядом с нею. Она напрочь забыла о существовании своего престарелого супруга.

А колонист уже наливал им в кубки смесь из рома, корицы, розового вина, сахара и лимонного сока. Это был пунш, как его готовили в те времена по рецепту, вывезенному из Англии. Они выпили и сели за стол.

Плантатор приготовил им салат из капустной пальмы. Он искусно приправил пальмовые сердцевины, которые в салатнице были похожи на гнезда крупных белых червяков.

Удивление, которое испытала Мари, испробовав это кушанье, весьма скоро сменилось удовольствием. Блюдо имело вкус лесных орехов, и она с большой охотой отдала ему должное.

Затем Драсле принес извинения, что не смог подготовить трапезу столь обильную, как ему бы хотелось, ибо капитан Сент-Обен слишком поздно предупредил об их визите.

Однако извинялся он из чистой скромности, ибо тут же двое негров, предварительно расчистив стол, внесли панцирь черепахи. Брюшко ее было отделено от панциря и снова возвращено на положенное природой место. Острием ножа Драсле вскрыл его. Взорам предстало некое подобие паштета, источающее самые аппетитные запахи.

— Это традиционное блюдо Антильских островов, — пояснил Жак, обращаясь к Мари. — Колонисты научились готовить его у караибских индейцев…

Драсле рассказал рецепт. «Берете, — пояснял он, — крупную черепаху, вскрываете ее, не отрезая ни головы, ни лап. Потом мелко рубите все внутренности, добавляете крутые яичные желтки, всякие душистые травки, пряности, лимонный сок, соль и много-много стручкового перца. Потом роете небольшую ямку, кладете все это туда и засыпаете землей. Сверху надо развести большой костер, который должен гореть много часов подряд».

Трапеза уже подходила к концу, и негры занялись приготовлением кофе. Зерна собирали прямо здесь же, в поместье, их, как могли судить гости по заполнившему всю комнату едкому запаху, только что поджарили. Рабы насыпали на дно кофейника изрядное количество кофе с тростниковым сахаром и залили сверху кипятком. Потом закрыли кофейник крышкой и стали ждать, пока гости закончат с обедом и можно будет подавать кофе.

Негры уже убрали со стола, когда Жак отвел плантатора в сторону и попросил выйти с ним за порог дома. Двое мужчин остановились на галерее. Зеленые и серые анолисы, ящерицы-плосконожки, грелись на солнышке в ожидании насекомых, которых хватали с поразительным проворством. Жак указал на виднеющийся вдали склон холма, весь покрытый тропической растительностью.

— Насколько мне известно, дорогой мой Драсле, и эта часть тоже входит в вашу концессию, не так ли? — обратился он к нему.

Колонист подтвердил.

— А вы включили ее в сделку с господином генеральным откупщиком?

— Да что вы! Пока что речь шла только о самом доме, угодьях да служебных постройках. А земля, на которую вы сейчас смотрите, она ведь даже не распаханная, не думаю, чтобы мне удалось что-нибудь за нее выручить. Там надо сперва убрать огромные обломки скал.

— Отлично! — проговорил Жак. — Оставьте ее за мной. Я покупаю ее у вас, Драсле. Называйте свою цену…

— Да зачем она вам, господин губернатор? Она же неплодородная, там ничего не растет!

— У меня есть одна идея… Я хочу просить мадам де Сент-Андре соблаговолить прямо сейчас проехать туда вместе со мной. Мне бы хотелось как можно скорее уладить это дело с вами. Знаете, приезжайте-ка завтра ко мне в форт, я был бы весьма рад отблагодарить вас за великолепный обед и пригласить в свою очередь отобедать у меня.

— Как вам будет угодно, господин губернатор!

Все изнывало от зноя. Полчаса они, не произнося ни слова, ехали верхом по открытой, не защищенной от солнечных лучей местности, пока наконец не добрались до участка на склоне холма, на который указывал Жак в разговоре с Драсле и где роскошная растительность буйствовала с какой-то невиданной силой.

Огромные длинные листья канн достигали такой высоты, что Мари приняла их за банановые пальмы. Их венчали огромные красные цветы; однако среди зарослей бамбука и лиан, которые каскадами перепрыгивали с ветки на ветку, с дерева на дерево, меж стволов древовидных папоротников и высоких момбенов то тут, то там можно было различить и другие цветы, сверкающие всеми оттенками радуги.

Вокруг них, быстро перебирая крошечными крылышками, порхали колибри. Своими острыми клювиками они кусали розовые и фиолетовые орхидеи, красные и желтые венчики других цветов.

— Дальше мы уже не сможем проехать верхом, — объявил Жак, спрыгнув на землю. — Прошу прощения, Мари, что заставил вас предпринять эту прогулку, но, надеюсь, вам не придется об этом пожалеть.

Она догадывалась, он что-то задумал, но поскольку Жак, судя по всему, пока явно не был склонен делиться с нею своими замыслами, ибо, как ей казалось, испытывал известное удовольствие, окружая все это тайной, Мари лишь улыбнулась в ответ, пока он помогал ей спешиться с лошади.

Они привязали поводья к дереву. Лес казался Мари совершенно непроходимым. Он вызывал в ней какую-то смутную тревогу, безотчетный страх перед тем, что может там прятаться. Особенно боялась она диких зверей, а больше всего змей, которых индейцы-караибы и араваки завезли на остров во времена своих распрей. Однако Дюпарке заверил ее, что земля Мартиники не благоприятствует существованию такого рода пресмыкающихся и они не могут жить здесь подолгу. Он посоветовал ей прежде всего опасаться диких свиней и касков, которые по виду похожи на немецких овчарок, очень дерзки и бесстрашны и, бывает, даже наведываются на плантации, нападая на домашний скот. Однако он тут же успокоил ее, показав пистолеты, с помощью которых он в случае необходимости всегда сможет ее защитить.

В сущности, его немного забавляли ее страхи, ибо с тех пор, как он ездил по чащам и саваннам острова, случалось, пробираясь даже по девственным лесам, у него было не так уж много неприятных встреч. Дюпарке в конце концов нашел некое подобие тропинки, карабкавшейся вверх по склону холма. Ее проложили дикие звери, пробираясь от своих логовищ к водопою. Они предпочли этот проход всем прочим, ибо сама природа сделала его удобным. Действительно, скала препятствовала в этом месте возникновению зарослей, которые создали бы непроходимые преграды на их пути.

Серый гранит переливался на солнце. Жак попросил Мари следовать за ним. Он даже взял ее за руку, потянув за собой, потом пошел впереди, дабы предупредить ее о малейшей опасности.

Если не считать криков потревоженных в своих владениях птиц, вокруг царила полнейшая тишина. Жара была уже не так нестерпима. Солнце палило не меньше, однако деревья давали тень, а зелень дарила прохладу. Всякий раз, когда они поднимали головы и смотрели на вершину холма, казалось, будто над нею курится какой-то пар.

Однако они не дошли до вершины, а остановились на скалистом плато, откуда можно было видеть имение Драсле и дом, который избрал в качестве своей резиденции господин де Сент-Андре.

— Всего час назад мы были где-то там, внизу, — заметила Мари.

Они остановились, любуясь панорамой. Жак встал позади возлюбленной и положил руки ей на плечи. Она вздрогнула, почувствовав его прикосновение.

— Надеюсь, Мари, — произнес он, — вы не слишком страдали во время этого восхождения?

— Вовсе нет, — заверила она.

Однако посмотрела на свои туфельки и вынуждена была признать, что скалистая тропинка изрядно расцарапала и разодрала их. Она добродушно рассмеялась:

— Если бы их увидел господин де Сент-Андре, он, должно быть, поинтересовался бы, чем же я таким занималась, чтобы привести их в этакое состояние…

— Пошли, Мари, — снова позвал ее Жак.

Он отвел ее чуть подальше, в тень момбена, так плотно перевитого лианами, что плети образовали некое подобие гамака.

Там он заставил ее сесть, приговаривая:

— Что бы вы там ни говорили, Мари, но, думаю, этот подъем все-таки изрядно утомил вас. Отдохните немножко, ведь нам еще предстоит спуститься вниз… Подумать только, ведь пройдет совсем немного времени, — продолжил он, — и подняться сюда станет легчайшим делом. Я велю проложить здесь дорогу такой ширины, чтобы по ней могла спокойно проезжать карета, ведь подъем здесь станет более пологим. Посмотрите-ка, Мари, здесь мы будто парим над Сен-Пьером. Такое впечатление, словно мы в каком-то орлином гнезде, откуда можно за всем присматривать, дабы защищать от зла и невзгод. Вам не кажется, что здесь и вправду чувствуешь себя хозяином всего острова?

Она снова улыбнулась, соглашаясь с его словами.

Мари слушала его как-то рассеянно, ибо говорила себе: все, что бы он ни сказал, это правда, и она не могла бы ему противоречить даже в самом малом. Но главное, думала она, это то, что они здесь одни, вдвоем, и это уединение — сообщник их любви, их взаимопонимания. Она спрашивала себя, почему он снова не обнимает ее за плечи, как сделал это пару минут назад. Она чувствовала, что вся принадлежит ему, вся целиком.

— Здесь, — вновь заговорил Жак, продолжая свою мысль, — я прикажу построить этакий феодальный замок, откуда вы, Мари, сможете присматривать за своими подданными. Поверьте мне, вам недолго придется оставаться в доме господина Драсле…

Он отошел чуть в сторону и, оживленно жестикулируя, принялся описывать дом, который собирался построить.

— Стража будет здесь, часовня — вон там… Немного дальше разместятся всякие служебные постройки, а впереди — два павильона, где будут спрятаны пушки, с помощью которых мы сможем отбить любую атаку со стороны моря. Два павильона, которые день и ночь будут охраняться стражей…

Мари спрашивала себя, уж не бредит ли он? Но Жак снова и снова возвращался к своим описаниям, всякий раз добавляя новые детали, совершенствуя свой план, переставляя, меняя местами отдельные части, отдельные помещения и постройки. И внезапно, так велика была в нем сила убеждения, у нее возникло ощущение, будто она и вправду видит этот дом, который, как он утверждает, будет целиком и полностью для нее и где она будет царить, как королева…

Да, там вместе они выстроят грандиозные планы, они добьются, чтобы Мартиника стала более богатой, более процветающей! Это будет настоящий рай!

Он вернулся к ней и сел рядом. Взгляды их встретились. Эти глаза орехового цвета, которые он так любил, выражали безграничную любовь и глубочайшую нежность. Он вглядывался в них, с радостью рассматривая крошечные картинки, в них отражавшиеся.

— Жак, — пробормотала она, — неужели это правда, что мы скоро будем так счастливы? Так независимы?

— А вы по-настоящему хотите этого, Мари? — тут же откликнулся он. — Если да, то с вами мне не страшны никакие поражения! Вместе мы непременно одержим победу, это я вам обещаю!

Он обнял ее за талию, увлекая за собой в высокую зеленую траву под момбеном. Она давно уже только этого и ждала и с готовностью подставила влажные губы, в которые он впился со всей страстью. Дюпарке почувствовал, как тело Мари в его объятьях сперва расслабилось, как-то размякло от сладострастья, будто она вся плавилась, растворялась, чтобы слиться с ним. Потом тело ее напряглось, она выгнулась, всей плотью призывая его к себе.

Но Жак желал вдоволь насмотреться на нее, налюбоваться ее глазами, чье выражение с самого первого дня покорило его навсегда. Он оттягивал момент, который уже никогда не повторится. Он ласкал ее волосы, гладил кожу от ушей до груди. Он чувствовал, как она дрожит. Ощущал, как пульсирует под ним ее грудь, как старается она всеми изгибами тела теснее приникнуть к нему. Мускулы Жака напряглись, будто желая навсегда впечататься в ее плоть, придать ей свои очертания.

Им уже больше не нужно было говорить. Солнце, которое играло сквозь листву момбена, протягивало свои щупальца до самой земли и при малейшем дуновении ветра легкими прикосновениями гладило лицо Мари. Она закрыла глаза. Жак воспользовался моментом и снова в каком-то непреодолимом порыве нежно приник к ее губам.

Он оголил ее плечо. В ярком свете тропического дня кожа отливала перламутром, словно драгоценная раковина. На этом пригорке, куда так редко ступала нога человека, трава была будто девственной. Она источала тонкий запах зелени, изысканный аромат, напоминающий сок корросоли, но к нему примешивались еще и запахи других цветов, служивших добычей колибри.

Расстегнувшаяся пуговка сделала еще глубже вырез на корсаже Мари. Стала видна верхняя часть груди. И грудь эта дышала, поднимаясь и опускаясь в такт биению сердца. Жак расстегнул вторую, потом третью…

Кругом царила тишина, ее нарушали лишь несколько крупных насекомых, чьи крылышки издавали при полете монотонные звуки, похожие на далекую, приглушенную литанию. И это легкое жужжание лишь помогало оценить всю глубину безмолвия. Внезапно взору Жака во всем горении юности, оживленные желанием, упругие и округлые, словно две заснувшие в гнездышке голубки, предстали обе груди Мари.

Он долго не мог оторвать взгляда от этого упоительного, пьянящего зрелища. У них не было ничего общего с тем, что за год с лишним доводилось лицезреть губернатору: с теми тяжелыми, цвета киновари, словно отлитыми и покрытыми патиной грудями, которые охотно показывали всем и каждому оголенные зноем рабыни. А от груди Мари исходил еще вдобавок ко всему и какой-то особый, воистину человеческий аромат, тот запах цивилизации, который в тоске по Франции невозможно было забыть Жаку подле негритянок, от которых пахло потом и каким-то клейким крахмалом, остающимся на теле после тяжких трудов.

У Жака было такое чувство, будто он вдыхает в себя всю Мари. Он упивался ею, как пчела или колибри упиваются цветком, его пыльцою, опустошая его и наслаждаясь его соками…

По пылкому нетерпению ее грудей он понял, что, и дальше оттягивая момент, которого она так страстно желает всем сердцем и всей душою, он подвергает ее слишком острым мукам сладострастья.

Он поднялся, расстегнул свой камзол и тоже оголил грудь, мускулистую и поросшую длинной курчавой шерстью — явный признак недюжинной мужской силы. Теперь, голый по пояс, он был чем-то похож на приготовившегося к схватке бретера.

Мари лишь чуть-чуть приоткрыла глаза. Она не умела брать на себя инициативу в любовных делах. Она ждала.

Жак снова склонился над нею. Неловкими движениями, в которых молодая женщина чувствовала какую-то особую прелесть, он принялся снимать с нее платье. Колючки местами разодрали тонкую материю, но никогда еще не доводилось ему видеть на Мари столь прекрасного наряда, даже в тот раз, когда она предстала перед ним во всем блеске своих бриллиантов. «Это платье, — говорил он себе, — я буду хранить как драгоценную реликвию». Конечно, Мари никогда уже не сможет надеть его вновь, но он сохранит его как талисман, как залог любви…

Она безучастно позволяла ему делать все. У нее не было желания на него смотреть. Глядя на ее отрешенность, можно было подумать, что она ни единым жестом не хочет показать тому, кто был в тот момент ее властелином, даже малейших признаков сопротивления. На самом же деле она всецело полагалась на него, получая невероятное наслаждение от его неловкости, этих неумелых прикосновений и той задержки, которую его неопытность по части женских одежд приносит их счастью.

По тому, как солнце все дальше и дальше распространяло по коже жар своих лучей, она догадывалась, как он мало-помалу обнажал, лишая одежды, все новые участки ее тела…

Наконец по сияющему потоку, который вдруг окутал ее с ног до головы, она поняла, что теперь совершенно нага, однако ощущение это длилось всего каких-нибудь несколько секунд, ибо Жак тотчас же накрыл ее своим телом. И вместо жалящих солнечных лучей она почувствовала тепло его груди. Шерсть была мягкой и теплой, и груди ее блаженствовали в этом шелковистом мехе.

Руки Жака скользнули по бедрам, спустились ниже, к ногам, прошли вдоль всего тела, заставив ее задрожать, будто он прошелся пальцами по струнам лиры, на которую походили очертания ее тела. Потом губы его, словно пчелы в цветок, впились в ее плоть. Она чувствовала их в самых неожиданных местах, будто чтобы специально застать ее врасплох, дать испытать все новые и новые ощущения; вот они приникли к шее, задержались там, а потом неожиданно с какой-то жадностью впились ей в живот. В этот момент она вдруг вся напряглась, выгнулась, подалась вверх, навстречу ему, касаясь земли лишь головой и пятками ног.

Жак воспользовался этим, чтобы еще теснее прижать ее одной рукою к себе, свободной же он еще долго продолжал нежно ласкать ее тело.

Мари отдалась ему, но с такой тоскою и с таким желанием, что из перехваченного волнением горла вырвались лишь какие-то хриплые крики счастья.

Наконец-то осуществилось то, о чем вот уже два года мечтала Мари. Когда все это кончилось, она в восхищенном изумлении чувствовала такой блаженный упадок сил, что он мешал ей поверить в реальность происшедшего.

Счастливые оттого, что они вместе, счастливые оттого, что они так хорошо понимают друг друга, уже более не нуждаясь для этого ни в каких словах, они спустились к форту Сен-Пьер, который к вечеру начали окутывать клочья тумана.

Мари стала теперь совсем другим существом, это уже не была прежняя Мари. Она только что пережила некое откровение, о силе которого, как, впрочем, и Жак, даже не подозревала.

Она полагала себя уже состоявшейся женщиной, вполне подготовленной ласками своего престарелого супруга; но как бы ни был искушен и искусен господин де Сент-Андре, ему никогда не удавалось заставить ее пережить те райские мгновенья, которые она только что познала благодаря Жаку.

Всякий раз, вспоминая ту отрешенность от всего земного, она вздрагивала, будто ее вдруг охватывал озноб.

Она только что перешла рубеж и вступила во второй этап своей жизни, и она еще не подозревала, что отныне слишком богатая, слишком сильная природа будет всегда говорить в ней громче, чем разум…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Мари объясняется с господином де Сент-Андре

По странному стечению обстоятельств примерно год спустя, в первые дни второго месяца тысяча шестьсот сорок третьего года, когда клали последние камни того дома, который, из-за поразительного сходства с феодальным замком, на Мартинике называли не иначе как Замок На Горе, в форт Сен-Пьер прибыл корабль из Франции. Он привез Жаку Дюпарке титулы генерал-лейтенанта, правителя и верховного наместника короля на Мартинике!

Все это не оказалось для него совсем уж сюрпризом. Ведь Мари не скрыла от него, что хлопотала не только перед Фуке, добиваясь отсрочки отстранения от должности, но также и перед его дядюшкой, который пользовался благосклонностью кардинала.

Жак нисколько не сомневался, что Белен д’Эснамбюк способен надежно защитить его даже на расстоянии. Однако все по тому же странному стечению счастливых обстоятельств было очевидно, что, как и пообещал ему глава Ордена иезуитов отец Бонен, благосклонность к нему иезуитов тоже немало способствовала этому потоку почестей.

Более того, он и не надеялся, что получит титул верховного наместника короля, о котором более всего мечтал, ибо это ставило его на ступеньку выше господина де Сент-Андре и наделяло властью расторгнуть его брак!

А ему еще, ко всему прочему, присвоен и высочайший титул генерала-лейтенанта!

Когда до него дошли эти приятные новости, Мари со своей стороны как раз готовилась перебраться в Замок На Горе.

Дюпарке не без труда удалось уговорить ее пойти на такой шаг. Несмотря на пылкую страсть, какую она к нему питала, несмотря на все трудности, что приходилось преодолевать им, чтобы встречаться, особенно с той поры, как Мари вынуждена была жить с супругом в поместье Драсле (имение так и сохранило это название), ей трудно было решиться и перебраться в дом, принадлежащий губернатору острова, не думая о том, какие последствия может иметь такой ее поступок.

Она прекрасно знала, что люди и так уже судачат о ее связи с Жаком. Слухи эти не могли не дойти до господина де Сент-Андре, он ведь специально держал на службе рабов, которых осыпал милостями, чтобы они собирали и приносили ему все слухи и сплетни, что ходят не только про колонистов, но и про офицеров форта.

Тем не менее генеральный откупщик ни разу и словом не обмолвился насчет отношений, которые связывали Мари с губернатором острова.

Оба они, впрочем, явно избегали встреч. Сент-Андре наведывался в форт лишь в редких случаях, когда его вынуждали к тому дела. Прежде всего он занимался восточными берегами острова, где, зная, что порты с этой стороны плохо защищены, нагло бросали якоря испанские суда.

Дюпарке, со своей стороны, узнал от людей, находящихся у него на службе, факты, которые не могли не казаться ему по меньшей мере подозрительными, а именно: господин де Сент-Андре один день оказывается в Воклене, на другой он уже в Куль-де-Сак-де-Розо, а на третий объявляется в Сен-Мари, и как раз в те дни, когда, по сведениям, там появляются испанские корсарские корабли!

От этих фактов был лишь один шаг до вывода, что генеральный откупщик не только занимается какими-то темными делишками, но и поддерживает преступные связи с противником.

До сей поры губернатор смотрел на это сквозь пальцы. Ему не хотелось давать повода для обвинений, будто он старается погубить человека, которого считают его соперником.

Теперь, с полномочиями действовать именем короля, которые давали его новые титулы, он был по праву горд и как никогда уверен в себе.

В сущности, отныне он уже не видел более никаких препятствий в осуществлении своих замыслов. Если власть его все еще зависела от главного губернатора островов Иль-дю-Ван, то он уже мог на равных говорить с тем человеком, господином Лонгвилье де Пуэнси, о котором у него остались не слишком-то приятные воспоминания, с такой холодностью и даже враждебностью принял он его в прошлую их встречу.

Итак, Жак был исполнен решимости приступить к осуществлению своих честолюбивых замыслов и надежд. А они были весьма обширны. Он справедливо полагал, что процветание колонии находится в самой прямой связи с числом населяющих ее колонистов. Они в случае необходимости могли стать солдатами, и тогда притязания иноземных государств натолкнулись бы на этих доблестных защитников, тем более готовых идти в бой, что за спиною у них было бы их же собственное имущество. Вместе с тем Дюпарке подсчитал, что слишком большое число колонистов привело бы к перенаселению острова. Если такое перенаселение и было бы полезным для целей обороны, оно неизбежно вступало бы в противоречие с интересами каждого в отдельности. И одной из первых его целей было сделаться правителем одного из островов, который мог бы служить для Мартиники чем-то вроде отдушины, такого, как, скажем, Гренада, их ведь хватает в районе Карибского моря, но только чтобы он был в такой близости от Мартиники, какая позволяла бы в случае опасности обратиться к нему за подмогой и получить ее быстро и наверняка!

Отныне все будущее его вырисовывалось перед ним со всей ясностью и определенностью.

Получив бумаги и печати, он созвал Суверенный совет и поставил его в известность о новых титулах и званиях, которые были ему только что дарованы. Помимо того, он довел до сведения совета, что отныне его следует величать «генерал», и просил передать колонистам, что, хоть и намерен править с прежней твердостью, станет и в будущем относиться к ним с той же неизменной снисходительностью и доброжелательством.

Не успел разъехаться совет, как он тут же собрал офицеров форта и дал им различные поручения.

Обосновавшись в имении Драсле, господин де Сент-Андре нимало не думал о своем сопернике. Сидя в одной из самых просторных комнат дома, оборудованной под кабинет, он был полностью поглощен мыслями о партии какао, которую готовил для одного испанского судна, на днях должного зайти за какао на Табль-дю-Дьябль, что на мысе Каравеллы. Сложности были связаны отнюдь не с его сообщниками, обитавшими в этом районе побережья, а с тем, как перевезти груз от Гро-Морн до Табль-дю-Дьябль. Он пришел к выводу, что для того, чтобы умудриться доставить все это до самой оконечности мыса Каравеллы, ему потребуется изрядное количество этих самых местных приземистых, маленьких, коротконогих лошаденок! Сент-Андре ломал голову, где добыть их самому, если доверенные люди оставят его с носом, когда в его дверь постучали и в комнату вошла Мари.

Было уже поздно, солнце клонилось к закату с той стремительностью, что всегда свойственна тропическим краям, и в большой столовой уже зажглись свечи. Генеральный откупщик, который остался поработать у себя в кабинете, пользовался для освещения масляной лампой, а потому не удивительно, что он не без труда распознал внезапно появившуюся в дверном проеме фигуру.

После минутных колебаний, однако, убеждая себя, что, в конечном счете, в его имении нет других женщин, кроме его жены да негритянок, и здесь не может быть никакой ошибки, он приветливо воскликнул:

— Мари! Неужели это вы!.. Так подойдите же ближе! Не оставаться же вам там в темноте! Это было бы так жаль, ведь вы никогда еще не были столь прекрасны!

Она все еще колебалась. Потом, наконец решившись, медленно, слегка скованной походкой приблизилась и буквально рухнула в кресло, стоявшее перед письменным столом господина де Сент-Андре.

В голове все еще звучала эта фраза. Он прав. Вот уже год, как он то и дело повторяет ей это. Никогда еще не была она так прекрасна, во всяком случае, она стала здесь куда красивей, чем была во Франции. Но Мари-то знала, откуда в ней появилось это новое очарование женственности. Это любовь, страсть, желание, вот что ее так преобразило.

— Итак, дитя мое, — вопросил генеральный управляющий, — чему обязан вашим приятным визитом?

— Я пришла сообщить вам о своем решении, которое, быть может, немало огорчит вас, но я не могу идти против своей — судьбы…

Господин де Сент-Андре уже смутно предчувствовал, что его старому сердцу вот-вот будет нанесен жестокий удар. И поспешил прервать ее:

— Дитя мое, никогда не следует принимать решения, не подумав хорошенько прежде. Вы молоды и поступаете, поддаваясь первому порыву. Вам следует всегда обращаться к моим советам…

Поскольку Мари не произнесла ни звука, пытаясь подобрать слова, чтобы сообщить ему эту важную новость, он еще более строгим голосом продолжил:

— Надеюсь, впрочем, что вы как раз затем ко мне и пришли. Так чем же я могу вам служить? Не бойтесь, говорите…

Этот покровительственный тон, эта ледяная снисходительность тотчас же подхлестнули ее.

— Ничем, — с твердостью ответила она, — вы ничем не можете мне служить, во всяком случае, самое лучшее, чем вы отныне могли бы мне служить, это забыть меня, забыть о моем существовании!

— Что я слышу? — воскликнул он. — Что вы сказали? Забыть вас? Забыть о вашем существовании? Да вы с ума сошли! Может, вы запамятовали, мадам, что являетесь мне законной женою и носите имя де Сент-Андре?

— Вы напрасно взяли со мной такой тон, сударь, — возразила она, вновь обретая уверенность. — Вы заставляете меня пожалеть о том, что я решила вести себя с вами со всей откровенностью. Знай я наперед, что вы станете прибегать к столь напыщенным речам, меня бы тогда ничуть не тревожило, что вы обо всем этом подумаете! Я бы просто ушла, даже не удостоив вас последним «прощай»!

Несколько смягчившимся тоном он заметил:

— Так, выходит, вы пришли, чтобы сказать мне последнее «прощай»? Что ж, очень мило с вашей стороны, благодарю вас! Любезней и не придумаешь! Однако позвольте напомнить вам, мадам, что если вы забыли имя, которое я вам дал, то мне это никак не пристало! А посему имею честь предупредить вас, что вы больше не выйдете из этого дома! Похоже, вы нашли себе какого-то галантного кавалера, чьи посулы совсем вскружили вам голову! Я подозревал нечто в этом роде, в этом доме я изрядно насмотрелся на светскую публику, от которой пахнет сахароварнями и винокурнями! Все эти вчерашние буржуа с только что пожалованными дворянскими титулами, мне ли с ними знаться! Я принимал их только для вашего удовольствия, полагая, что вы скучаете в этой унылой стране!.. Если бы я мог предположить, что кто-то из этой банды глупцов вскружит вам голову своими дурацкими предложениями, я бы уже давно положил конец всем этим сборищам!

Он подошел к своему креслу и снова уселся в него, стараясь изобразить полное спокойствие. Мари оперлась локтем о его письменный стол и холодно уставилась ему прямо в глаза.

— Глупец, о котором вы только что изволили упомянуть, — с легким оттенком насмешки заявила она, — не более не менее как сам губернатор Мартиники. Я люблю его, сударь, и он любит меня! А дабы лучше внушить вам, что вы ничего не сможете против меня предпринять, добавлю, что мы с господином Дюпарке любим друг друга с тех самых пор, как впервые увидели друг друга…

Она подняла голову, задумчиво обвела взглядом потолок, потом продолжила:

— Это случилось задолго до нашего знакомства, сударь, тогда я даже и не знала о вашем существовании. Это было в Дьепе! За год до того, как я оказалась в Париже…

— С чем вас и поздравляю! — резко воскликнул господин де Сент-Андре. — В сущности, мне всегда казались несколько подозрительными ваши отношения с этим человеком. Но я отказывался верить пересудам. Так, значит, это правда! Ах, мадам, вы неплохо скрывали свою игру! Однако, мне думается, это несколько странная манера поведения для губернатора Мартиники — уводить жену у человека почтенного и до сей поры неизменно почитаемого всеми! Интересно, что обо всем этом подумает сначала господин Фуке, а потом и кардинал Ришелье, когда они узнают о несколько странных повадках губернатора, которому скорее пристало бы показывать своим подопечным пример законопослушания!

Мари поднялась с кресла почти с такой же поспешностью, как это сделал несколько мгновений назад господин де Сент-Андре.

— Вы можете думать все, что вам угодно, но нынче же вечером я покину этот дом…

Он ухмыльнулся, будто сомневаясь в правдивости слов Мари.

— И куда же вы, позвольте спросить, намерены направить свои стопы?

— В Замок На Горе.

— Спору нет, это дом, достойный королевы! — по-прежнему с насмешкой проговорил он. — Так же как и готов согласиться, что, судя по всему, он был построен специально для вас! Только вы одна и достойны чести жить в нем! Впрочем, именно это-то мне и не терпится поскорее сообщить маркизу де Белилю.

Он вышел из-за стола, медленно подошел к Мари и встал напротив.

— Вам, должно быть, не известно, ведь ваши глаза постоянно обращены только в сторону замка, что вчера сюда прибыл корабль из Франции и что он вскоре возвратится назад. Так вот, имею честь уведомить вас, мадам, что капитан этого судна увезет отсюда пару-тройку писем и господин Дюпарке дорого отдал бы, чтобы узнать их содержание! Тем не менее я разрешаю вам довести до его сведения, что о его повадках очень скоро станет известно президенту Островной компании, а также и кардиналу Ришелье. Никто во Франции не потерпит, чтобы потомка славного рода Сент-Андре безнаказанно оскорблял какой-то бывший конюший, закоренелый убийца, бывший узник Бастилии! Выбор между его словом и моим будет не долог! Можете мне поверить.

Он сделал еще один шаг в ее сторону и насмешливо улыбнулся ей в лицо.

— С этого момента, мадам, вы и вправду можете считать, что замок действительно принадлежит вам! Безраздельно! Немножечко терпения, дитя мое, и вы будете преспокойно жить там, ничем не нарушая священных уз брака… Да-да, так оно и будет, только немного терпения!

— Я обещала губернатору, что появлюсь там нынче же вечером, — ледяным тоном возразила она. — Я предупредила вас, сударь, что намерена покинуть этот дом, который с тех самых пор, как я вновь встретилась с господином Дюпарке, не внушает мне ничего, кроме отвращения, как, впрочем, и вы сами начинаете внушать мне то же отвращение своими капризами и повадками, противными самой природе!

Мгновенным движением он схватил ее за плечо и сжал его так сильно, что она вскрикнула от боли.

— Что вы хотите этим сказать? — тяжело дыша, спросил он. — Что означает эта наглая выходка? Разве вы забыли, что должны во всем повиноваться своему супругу?

— Вы не супруг мне! Вы просто чудовище! Вот как вы мне видитесь с тех пор, как я узнала Жака!

От этого оскорбления господин де Сент-Андре сделался бледен словно мертвец. Он отпустил ее руку, возможно, чтобы она не почувствовала, как его всего, с ног до головы, забила дрожь.

— Что ж, пусть так! — проговорил он. — Однако это чудовище, мадам, намерено оставить вас при себе! Полагаю, господин Дюпарке не осмелится атаковать этот дом с помощью солдат, дабы освободить из него женщину своей мечты! Мы еще увидим, кто из нас сильнее, он или я!

Он несколько раз с силой ударил в ладоши, пока в дверях не появился раб.

— Аполлон, — проговорил он, — моего коня, и немедля…

Он отошел дальше от Мари и заговорил более спокойным голосом:

— Я намерен немедленно встретиться с губернатором. Клянусь честью, он сполна заплатит мне за все!

— Сударь, — обратилась к нему Мари, не показывая ни малейших признаков тревоги, — я предупреждаю вас, что по возвращении вы уже не найдете меня здесь. Я буду в Замке На Горе. Кроме того, хочу, чтобы вы приняли к сведению, что было бы безрассудно с вашей стороны являться туда и пытаться увести меня силой. Стража дежурит день и ночь, и эта стража не пустит вас в замок!

— Это мы узнаем, когда я поговорю с вашим соблазнителем! Посмотрим, сможет ли он так же красноречиво убедить меня, как ему удалось вскружить голову вам! На вашем же месте, мадам, я бы не стал предпринимать этого бессмысленного путешествия, ибо вскоре сам же господин Дюпарке будет умолять вас вернуться к себе домой!

— Меня не страшат ваши угрозы! Я все равно уйду отсюда!

Оставив эти слова без ответа, генеральный откупщик отвернулся от Мари. Опустив голову, теребя свое кружевное жабо, он размышлял, пытаясь отыскать аргументы, которые могли бы убедить жену, пока еще не поздно. Прибегать к насилию внушало ему отвращение, ибо за внешностью фанфарона скрывался человек слабовольный и трусливый.

После довольно долгих раздумий он вновь подошел к ней и изменившимся голосом продолжил:

— Послушайте, Мари, что с вами случилось? С некоторых пор я замечаю такие метаморфозы в ваших мыслях и поступках. Да что я говорю — в мыслях и поступках, даже в ваших повседневных повадках, в манере говорить, звуках голоса. Вы уже более не прежняя Мари, какую я узнал когда-то!

— Неужели вы не поняли, что это любовь, она так преобразила меня, — возразила она спокойно.

— Нет, это не любовь, — продолжил он, будто говоря с самим собой. — Тогда, прежде, вы были порывисты, ребячливы, смешливы… Теперь же вы сделались задумчивы, несговорчивы, своевольны, а временами даже жестоки… Я вот тут как-то был свидетелем, как вы, прежде такая деликатная, вели себя без всякого снисхождения, и с кем — с Жюли!

В глубине души Мари чувствовала, что в его словах есть доля правды, однако она была удивлена, как он догадался обо всем этом. Как, не показывая вида, он умудрялся до такой степени следить за каждым ее шагом? О да, она хорошо усвоила суждения Дюпарке, его наставления, его советы. Теперь она знала положение дел на всем острове куда лучше самого генерального откупщика. Она могла бы даже замещать губернатора, принимать вместо него решения так, что ни Суверенный совет, ни колонисты не могли бы заподозрить, что решения эти исходят вовсе не от Дюпарке, а от нее, до такой степени взгляды ее сформировались по образу и подобию мыслей Жака.

— Все дело в том, — проговорила она со злостью, в которой в тот момент даже не отдавала себе отчета, — что один человек, и этот человек отнюдь не вы, открыл мне мою истинную сущность. Этот человек — губернатор. Благодаря ему я поняла и кое-что другое. А именно, что вы, сударь, не более чем жалкий супруг, который злоупотреблял моей молодостью и моей неискушенностью. Если бы не Дюпарке, я бы так никогда и не узнала, что такое настоящее счастье! И вы должны быть довольны, сударь, что теперь я не таю на вас зла, а испытываю к вам одно лишь сострадание!

— Если бы вы и вправду были так сострадательны, — проговорил господин де Сент-Андре, — вы не стали бы покидать меня, как намерены это сделать.

— Сострадание не имеет никакого отношения к моему решению оставить вас, сударь. Я иду туда, куда зовет меня жизнь…

И Мари твердой походкою направилась к двери. Она уже было схватилась рукою за щеколду, как дверь приоткрыл раб. Он явился доложить, что лошадь генерального управляющего оседлана.

— Аполлон! — воскликнул господин де Сент-Андре. — Я поручаю вам стеречь мадам де Сент-Андре. Следите, чтобы она не выходила более из дому, пока не получите новых приказаний! — И, обернувшись к Мари, добавил: — Засим я отбываю, мне надо увидеться с губернатором. Надеюсь, он окажется сговорчивей вас… Несмотря на то что отныне вам запрещается выходить из дому, прошу вас по-прежнему чувствовать себя в нем хозяйкой, будто ничего не произошло, а именно как если бы вы всегда были и оставались моей супругою, ибо наш развод, мадам, насколько мне известно, пока еще не состоялся!

— Поручать стеречь меня неграм! — в гневе крикнула она ему вслед. — Стыда у вас нет, сударь! Но клянусь вам, вы дорого заплатите мне за это оскорбление!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Жак Дюпарке и господин де Сент-Андре сводят счеты на манер, оказавшийся полной неожиданностью для генерального откупщика

Господин де Сент-Андре, не слушая Мари, быстрым шагом прошел через столовую. Он знал, что может вполне положиться на Аполлона, который был предан ему телом и душою и который в случае необходимости сможет применить силу, чтобы удержать ее в доме.

Увидев его, другой из рабов, Ахилл, без сомнения, предупрежденный Аполлоном, взял факел и сопроводил генерального откупщика до галереи, где была привязана лошадь.

Он уже протянул было руки, приготовившись поддержать стремя, чтобы помочь старику забраться в седло, как тут из обсаженной пальмами аллеи послышался цокот скачущей во весь опор лошади. Господин де Сент-Андре, который не ждал никаких визитов, тем более в такой час, остановился и обернулся.

Ахилл поднял факел, пытаясь разглядеть всадника, но тьма была такой густой, что ни он, ни хозяин не могли рассмотреть ничего, кроме какой-то смутной тени, стремительно приближавшейся.

Господин де Сент-Андре снова поднялся на галерею. Если разобраться, то ему особенно нечего спешить, губернатор не покидает форта, а чтобы выслушать то, что он собирается ему сказать, он примет его в любое время дня и ночи!

Весь кипя от злости, он уже мысленно представлял себе, что не остановится ни перед чем и силой ворвется к Дюпарке! Он вполне сознавал, какой властью обладает на острове, и к тому же имел немало доказательств дружеского расположения и готовности оказать ему покровительство со стороны Фуке.

Он как раз думал об этом, когда с лошади, даже не остановив ее, соскочил всадник. Он отпустил поводья, широким жестом снял шляпу, перья коснулись земли, слегка подметая двор.

— Господин генеральный откупщик, — проговорил он, — господин генерал-лейтенант, верховный наместник короля и правитель Мартиники послал меня из форта Сен-Пьер всемилостивейше просить вас следовать за мной, дабы я мог сопроводить вас к нему!

По манере снимать шляпу, какой-то нарочитой широте жестов и по первым же словам Сент-Андре сразу узнал во всаднике Лефора. Он не любил этого человека. Ему не нравилась его рожа драчуна и задиры, эти манеры, чересчур куртуазные, приторно-вежливые и отдающие каким-то оскорбительным высокомерием. Тем не менее он нахмурил брови и, почесывая подбородок, задумчиво повторил:

— Генерал-лейтенант!.. Верховный наместник короля, правитель Мартиники!

Он не знал этого человека. Титулы, однако, до настоящего времени были вакантны. Может, какой-то вновь прибывший, который только что появился на острове?

— А что, не прибывал ли нынче в Сен-Пьер какой-нибудь новый корабль?

— Так точно, господин генеральный откупщик, — ответил Лефор, который не мог не заметить изумленного вида господина де Сент-Андре. — Он как раз сейчас в порту.

Сент-Андре почувствовал, как его словно распирает от радости. Наконец-то из Франции прибыл человек, который сразу же, срочно пожелал встретиться с ним! Наверняка он привез для него послание от Фуке, иначе и быть не может… Вот удача! Он сможет тут же объясниться с верховным наместником и потребовать от него положить конец наглым выходкам этого губернатора! Наконец-то справедливость восторжествует!

— Сударь, — произнес он внезапно повеселевшим голосом, — я согласен отправиться с вами в Сен-Пьер. Надеюсь, вы не слишком устали и готовы двинуться в путь немедленно?

— Да что вы, господин генеральный откупщик! — с напыщенным удивлением воскликнул Ив Лефор. — Мне вообще неведома усталость. Мне случалось в день до смерти загонять четырех коней, а ноги, на которых я стою сейчас здесь пред вами, крепче бронзы, что используют для отливки каронад!

— Что ж, сударь, раз так, тогда в путь!..

И оба всадника исчезли в ночи.

Тропа вскоре сделалась такой узкой, что не позволяла им ехать рядом, и Ив Лефор решительно уступил дорогу и, слегка сдерживая лошадь, поскакал на изрядном расстоянии позади господина де Сент-Андре.

Тот поначалу испытывал от этого известную тревогу. В самом деле, мог ли он чувствовать себя в безопасности, ощущая за своей спиною присутствие этого типа с лицом разбойника с большой дороги? Он задавал себе вопрос: а действительно ли его призвали в форт? А вдруг этот мерзавец просто платный подручный губернатора и имеет замысел избавиться от него, дабы предоставить возможность Дюпарке без всяких осложнений забрать себе Мари? А вдруг Лефор с минуты на минуты всадит ему пулю в спину?

Все это казалось ему тем более правдоподобным, что он никогда и слыхом не слышал о человеке, от чьего имени его приглашали в форт. Расследование обстоятельств его смерти тут же было бы прекращено самим же губернатором, ибо это сообщник, более всех заинтересованный в его исчезновении…

Чем дальше они ехали, тем больше возрастали его страхи и чувство одиночества. Он то и дело прислушивался к топоту лошади своего попутчика. Порою у него возникало ощущение, будто цокот копыт по скалистой тропе совсем затих, потом ему казалось, что всадник совсем близко от него, и с минуты на минуту он ждал, когда его спину пронзит холод стального клинка.

Вскоре страх обуял его до такой степени, что внезапно он натянул вожжи и остановился.

— Эй! — окликнул он Ива. — Подъезжайте-ка сюда поближе… И коли уж мы не можем ехать бок о бок, то предпочту пропустить вас вперед…

— Нет, сударь, никогда! — оскорбленным тоном вскричал Лефор. — Ни за что на свете! Я знаю свою службу, и мне известно, какие почести должно оказывать господину генеральному откупщику…

— Я не желаю, чтобы вы ехали у меня за спиною…

— Я же, сударь, почувствовал бы себя обесчещенным до конца моих дней, если бы, поехав впереди, проявил непочтительность к вашему рангу и титулам!

— Говорю же вам, поезжайте вперед! Не то я больше и шага не сделаю!

— В таком разе, сударь, и я тоже. Я могу находиться в вашем обществе, как и в обществе любого другого знатного дворянина, ибо я получил образование, у меня есть жизненный опыт, и я знаю множество вещей, но уверяю вас, сударь, мы и с места не сдвинемся, если вы и дальше намерены настаивать, чтобы я вел себя как последний невежа.

Господин де Сент-Андре понял, что имеет дело с упрямцем самого дурного толка, и хоть эта выходка, казавшаяся ему более чем нелепой, лишь утвердила его в наихудших подозрениях, он стегнул лошадь и постарался ускакать как можно дальше вперед.

Но Ив был так же ловок в езде верхом, как и искусен в краснобайстве. И весьма скоро нагнал генерального откупщика, который на сей раз не решился ускорить бег своей лошади, ибо уже не мог ехать быстрее, но зато попытался вновь завязать прерванный было разговор:

— Скажите, сударь, а вам приходилось видеть этого генерал-лейтенанта, верховного наместника короля и правителя Мартиники?

— Как сейчас вижу вас, сударь!

— И каков же он?

— Высок и силен, молод и быстр в решениях. И умеет заставить всех им подчиняться!

— А что же губернатор?

— Прошу прощенья, сударь?

— Я спрашиваю, что же губернатор? Да, губернатор, что он об этом думает, что говорит?

— Губернатора, сударь, больше нет, во всяком случае, человека, который носил бы этот титул, уже не существует…

Внезапно господин де Сент-Андре почувствовал себя намного уверенней. Его охватила огромная радость. Нет никаких сомнений — генерал-лейтенант уже успел уволить Дюпарке.

Тем не менее он снова настойчиво взялся за свое:

— А что же господин Дюпарке?

— О, полагаю, господин Дюпарке вполне доволен, — ответил Ив как-то уклончиво, словно человек, не осмеливающийся высказывать на этот счет свои суждения. — Впрочем, — продолжил он, — сами знаете, он не тот человек, чтобы делиться своими мыслями, а уж со мной-то, пожалуй, еще меньше, чем с другими, особливо при этаких-то обстоятельствах!

Некоторое время они ехали, не говоря ни слова. Впереди в бледном свете луны уже вырисовывался Сен-Пьер. Неподалеку от порта мигали огоньки винокурен и сахароварен, которые работали всю ночь.

Вскоре они уже могли различить силуэты негров, направлявшихся со связками сахарного тростника в сторону мельниц, и тех, кто возвращался оттуда, нагруженный сахарным жмыхом, который только что высушили, чтобы использовать потом как топливо.

Перед ними был форт. Ив первым соскочил с лошади и обратился к часовому, тот посторонился, отдавая честь генеральному откупщику. После чего Лефор сделал знак господину де Сент-Андре следовать за ним, ворота крепости отворились, и оба они оказались во дворе.

Им навстречу тотчас же поспешил солдат с факелом в руке, от которого снопом разлетались во все стороны искры.

— Сударь, — обратился Лефор к своему попутчику, — моя миссия закончена. Этот солдат отведет вас к генерал-лейтенанту. А я, с вашего разрешения, удаляюсь…

Сент-Андре снисходительно кивнул головой, и Ив было уже направился прочь, но тут, словно передумав, снова подошел к генеральному откупщику и зашептал ему на ухо:

— Позвольте мне, сударь, дать вам один совет… Верховный наместник, знаете ли, человек с характером. Он требует, чтобы отныне все называли его «генерал», впрочем, он имеет на это все права… Я предупреждаю вас об этом просто потому, что чувствую к вам расположение. А засим, сударь, позвольте откланяться…

Какое-то мгновение господин де Сент-Андре в полном замешательстве повторял про себя слова Лефора.

«Он требует, чтобы отныне все называли его «генерал»!.. Интересно, почему это «отныне»?» — задавался он вопросом.

Однако солдат с огнем уже проявлял нетерпение, ибо факел быстро догорал, и генеральный откупщик, более не мешкая, направился вслед за ним.

Сюрприз следовал за сюрпризом. Сент-Андре следовал за солдатом не спеша, ибо в его возрасте тяжело было подниматься по узким ступеням лестницы. Однако эта лестница была ему хорошо знакома, по ней он год назад не раз карабкался вверх, поднимаясь к себе в апартаменты, когда жил в форте, это была та же самая лестница, что вела и в покои Дюпарке.

Неужели верховный наместник короля поселился в тех же апартаментах, где некогда жил он сам?

Он пересек небольшую прихожую, которую освещали все те же повешенные над дверьми железные фонари.

А когда солдат указал ему на дверь кабинета Дюпарке, его вдруг осенило.

Ведь говорил же Лефор, что теперь уже нет больше человека, который бы носил титул губернатора. Стало быть, враг его отрешен от должности. Генерал-лейтенант же, должно быть, расположился в тех же апартаментах, которые прежде занимал Дюпарке! Разве есть что-нибудь проще и логичнее этого!

Солдат постучался в дверь. Чей-то голос крикнул:

— Войдите!

Господину де Сент-Андре показалось, будто это был голос прежнего губернатора, но он даже усмехнулся столь нелепому подозрению.

Отойдя в сторону, уступая ему путь, солдат доложил:

— Господин Лешено де Сент-Андре!

Генеральный откупщик высоко поднял голову и вошел в кабинет. За столом, низко склонив голову и положив перед собою парик, сидел человек.

Дрожь пробрала Сент-Андре с головы до пят, а когда человек за столом поднял голову, ему показалось, будто кровь вдруг застыла у него в жилах. Окаменев, не в состоянии сделать ни малейшего движения или произнести хоть одно слово, он словно превратился в каменное изваяние.

— Господин генеральный откупщик, — мягким голосом начал Дюпарке, — я просил вызвать вас, чтобы поговорить о разных вещах. Предупреждаю, что, боюсь, мне столь же прискорбно будет произнести их, сколь и вам выслушать. Прошу вас сесть и послушать, что я вам скажу.

— Что за шутки! — воскликнул де Сент-Андре, задыхаясь и в приступе ярости обретя наконец-то дар речи. — Да, сударь, это шутки весьма дурного тона, и ставлю вас в известность, что не потерплю над собой издевательств столь наглого толка!

Жак, чуть подняв голову, с удивлением уставился на гостя.

— Шутки? — переспросил он. — Не понимаю, что вы хотите этим сказать!

— Да, сударь! Глупая шутка! Только попадись мне на глаза этот Лефор, клянусь честью, я отрежу ему уши! Рассказывать мне невесть что, весь этот вздор… и кому? Мне!

— Объяснитесь, сударь, прошу вас, — обратился к нему Жак, ничуть не теряя спокойствия. — Признаться, мне непонятны мотивы вашего гнева. Если Лефор проявил к вам хоть малейшую непочтительность, то, обещаю вам, он будет наказан, как заслуживает, хотя бы для того, чтобы научить его держаться на почтительном расстоянии…

— Этот разбойник, сударь, явился ко мне в имение Драсле, уверяя, будто со мной срочно желает говорить генерал-лейтенант, верховный наместник короля, и уж не знаю кто еще, Мартиники! Я во весь опор мчусь сюда…

Жак с улыбкой прервал его:

— Иными словами, знай вы, что это всего лишь некий господин Дюпарке, вы не стали бы так спешить, не так ли?..

— Нет, сударь, я вовсе не это имел в виду, но этот негодяй всю дорогу только и толковал мне, что об этом верховном наместнике, генерал-лейтенанте, и уж не знаю ком еще, Мартиники!..

— Правителе, сударь!.. Правителе Мартиники!..

— Что вы сказали?

— Я сказал, — взвешивая каждое слово, медленно проговорил Жак, — генерал-лейтенант, верховный наместник короля и правитель Мартиники. Это я и есть, сударь. Именно такие титулы в своей высочайшей снисходительности соблаговолил даровать мне его величество!

— Прошу прощенья, — после минутного замешательства вновь обрел дар речи бледный как смерть Сент-Андре, — прошу меня простить, сударь, но…

— Называйте меня «генерал», таково мое звание.

Генеральный откупщик снова превратился в изваяние.

— Я прошу прощенья, генерал, но вы должны понять мое удивление… Я не ожидал этого… Я не мог и предположить…

— Покончим с этим, сударь, — внезапно суровым голосом оборвал его Дюпарке. — Я благодарю вас за комплименты. И прошу вас, давайте перейдем к делам, которые заставили меня столь срочно послать за вами, ибо я был вынужден потревожить вас в столь поздний час.

Сент-Андре чувствовал себя так, будто его вдруг выбили из седла. Во рту был горький вкус желчи. Он едва слушал, что ему говорил генерал. Он думал о Фуке, который заверял его в своей дружбе и покровительстве. Да и маркиз де Белиль, разве он тоже не давал ему понять, что Дюпарке не сегодня-завтра будет смещен с должности. Мог ли тогда предположить Сент-Андре, что он объединит в своих руках полномочия верховного правителя и губернатора Мартиники?

Он испытывал горечь и глухую злобу против маркиза, который давал ему такие заманчивые обещания и вот не сдержал их! Да, хорошо же он выглядел перед молодым человеком, что буквально раздавил его своими титулами, своими полномочиями и обещаниями взбучки! Как сможет высказать то, что собирался насчет Мари?

Никогда еще в своем смятении он до такой степени не ощущал старости. Он чувствовал себя покинутым всеми — Фуке, друзьями во Франции, Мари… И Мари, не эта ли потеря более всех других ранила его в самое сердце? Позор, который ему только что пришлось перенести перед Дюпарке, разве он страшнее, чем быть всеобщим посмешищем, мужем, которому беззастенчиво наставляют рога на глазах у всех?

— Господин генеральный откупщик, — обратился к нему Дюпарке, — мне стало известно о некоторых сделках, которые вы совершили в последнее время с одной иноземной державою. Хотелось бы думать, что они хоть и противозаконны, но исключительно коммерческого толка. Мне хотелось бы надеяться, что вы не предали нашего короля, поддерживая отношения с капитанами многих испанских судов. Тем не менее вам хорошо известно, что такого рода торговые сделки запрещены законом, так что одно из двух: я могу заключить вас в тюрьму здесь или с первым же кораблем отправить вас закованным в цепи во Францию…

Генерал говорил бесстрастным голосом, лишенным всякого выражения. Но даже если эти угрозы по интонациям и не казались угрозами, каждое слово, словно удар молота, отдавалось в голове Сент-Андре, почти лишая его сознания.

Дюпарке замолчал, будто ожидая ответа или попытки защититься от обвинений. Поскольку не последовало ни того, ни другого, он окинул взглядом этого внезапно одряхлевшего человека. Его охватила жалость к этому существу, уже на закате своих дней, чей возраст требовал от него беречь силы. Справедливости ради он напомнил себе, что тот не тронул Мари, женившись на ней. Но мог ли он начинать свою карьеру актом такого всепрощающего милосердия?

Поэтому он со всей суровостью спросил:

— Что вы имеете сказать мне в ответ?

Сент-Андре повернул к нему свое изможденное лицо. И Жак про себя подумал: что — ночная ли прогулка верхом или удар, который он только что нанес своему старому недругу — привело его в такое жалкое состояние?

Генеральный откупщик напрягся, крепко сжав кулаки.

— Надеюсь, генерал, — проговорил он, сцепив зубы, — что для таких обвинений вы располагаете неопровержимыми доказательствами. Хочу верить, что вы не выдвигали бы их, полагаясь на одни только сплетни и слухи!.. Мне думается, — продолжил он с каким-то трогательным смирением в голосе, — вы, только что получив новые свидетельства признания ваших заслуг, более, чем кто-либо другой, способны понять, что значит иметь врага, человека, с которым едва знаком, который улыбается вам в лицо и заверяет вас в любви и преданности и который за вашей спиною без устали сочиняет про вас гнусные наветы! Полагаю, господин генерал, и самому вам случалось быть жертвою людей подобного сорта, и вы не примете сегодня решений, основанных на лживых свидетельствах, которые кто-то с радостью сочиняет против меня!

— К сожалению, — непреклонно стоял на своем Дюпарке, — я располагаю здесь рапортами военных, которые не знакомы с вами лично и у которых нет ни малейших причин для ложных обвинений в ваш адрес. И в них содержатся факты весьма тревожного свойства. Мне хотелось бы знать, сударь, как сможете вы объяснить ваше присутствие в Воклене, а затем в Сен-Мари в тот самый день, когда нам пришлось открыть огонь из пушек и мушкетов по наглому пиратскому судну, которое осмелилось бросить якорь в наших владениях!

— Надеюсь, вы не сомневаетесь, сударь, что это было случайным совпадением! Располагаете ли вы хоть малейшими доказательствами, будто у меня были какие-то тайные сделки с людьми, находившимися на этом судне?

Долгое время Дюпарке буквально сверлил взглядом Сент-Андре. Ему нравилось, что тот не склоняет головы, однако он предпочел бы иметь дело с человеком помоложе, который был бы в состоянии постоять за себя, и с сожалением подумал, что с самого своего прибытия в форт генеральный откупщик разочаровывал его все больше и больше, и вот теперь дело дошло до того, что он пал так низко.

— Увы! — все же воскликнул он. — Одному из наших каперов, судну под командованием капитана Пьер-ле-Грана, удалось захватить этот испанский корабль, «Регина коели», вместе с грузом! Вы, господин де Сент-Андре, много занимаетесь незаконной торговлей кофе! Даже слишком много! И что весьма прискорбно для вашей защиты, это то, что капитан этого испанского судна знал ваше имя. Желая избежать пеньковой веревки, он сделал весьма интересные признания, о которых из соображений куртуазности в отношении вашей персоны, господин генеральный откупщик, я предпочту умолчать, если, конечно, вы сами не выразите желания узнать их во всех подробностях!

Сент-Андре опустил голову. Дюпарке взял со стола листок бумаги и повторил:

— Так вы хотите, чтобы я прочел, или нет?

— Не стоит, — ответил генеральный откупщик. — Делайте со мной все, что вам угодно. Единственное, о чем я прошу вас, это поступать со мною как подобает человеку порядочному, как дворянин с дворянином, а не выставлять меня напоказ…

— Уж не сомневаетесь ли вы в моей порядочности? — поинтересовался Жак.

— Для своего же блага, сударь, надеюсь, что вы ее не утеряли!

Дюпарке что есть силы стукнул кулаком по столу.

— Что вы сказали?! — спросил он. — Как вы смеете позволять себе подобные намеки! Говорите, что вы имеете в виду! Говорите, сударь! Я вам приказываю!

Генеральный откупщик понял, что теперь окончательно пропал. Все равно терять ему больше нечего, чем он рискует, если скажет все начистоту? Скажет все, что разрывает ему сердце, выскажет всю ненависть, какую испытывает к этому человеку, которого он никогда не любил, который вел себя с ним оскорбительно, когда он появился на Мартинике, и который, ко всему прочему, украл у него жену!

— Так вам угодно, чтобы я сказал, что имею в виду? — проговорил он с улыбкой печальной, но злобной и со вздохом, в котором словно хотел излить всю накопившуюся в нем ненависть. — Чтобы я все сказал?! А не лучше, если я по тем же самым причинам, что и вы, предпочту сохранить молчание? Вы подослали своих людей, чтобы подглядывать и шпионить за мной, что ж, в конце концов, это в вашем стиле, но тем временем вы закрывали глаза на прочие сделки, не менее противозаконные, чем мои, которые совершались прямо у вас на глазах! Вам никогда не удастся убедить меня, будто этот негодяй Ив Лефор, с этакой-то физиономией, может быть порядочным человеком! У порядочного человека не может быть такой рожи убийцы! Что же до меня, то вам было просто выгодно погубить меня. Что ж, теперь вы добились своего, чего же вы еще хотите?

— Я хочу объяснений, сударь, — ледяным голосом проговорил Жак. — Вы обвиняете Ива Лефора. На чем основаны ваши обвинения? Дайте мне против него хоть какие-то доказательства, и, даю вам слово, он будет завтра же утром повешен! Он знает об этом! С ним я поступлю еще более безжалостно, чем с другими… Отвечайте же! Что вам известно против Ива Лефора?

— Ничего! — сцепив зубы, ответил Сент-Андре. — Ничего, кроме того, что у него лицо мерзавца. Физиономия убийцы, бретера, ночного вора!

— Что бы вы подумали обо мне, если бы я выдвинул против вас обвинение единственно потому, что мне не нравится ваша физиономия?

— Я подумал бы о вас, — с отвагою подняв голову, произнес генеральный управляющий, — то же самое, что думаю о вас вот уже почти час. Я в вашей власти, вы можете сделать со мною все, что заблагорассудится, можете повесить меня, как, вполне возможно, могли приказать убить меня по дороге своему сбиру, этому Иву Лефору! Так вот, я думаю, сударь, что вы уже немало времени назад перестали быть порядочным человеком. Впрочем, неизвестно, были ли вы им когда-нибудь? Вы ведь, насколько мне помнится, успели побывать в Бастилии!

— Вам, сударь, лучше, чем кому бы то ни было другому, известно, почему я оказался в Бастилии. Потому, что я защищал свою честь! Но я никогда не воровал и не занимался постыдными спекуляциями, как это делаете вы! Я никогда не использовал свою власть и титулы, чтобы обогащаться за их счет, как вы, вот уже скоро год, делаете это на Мартинике!

Сент-Андре хранил невозмутимое спокойствие.

— Прошу прощения, генерал! Но вы украли!

— Украл?..

— Именно так, сударь!.. Час назад я сказал бы вам: «Вы пытались украсть у меня мою жену». Сейчас же я говорю вам в лицо: «Вы украли у меня мою жену!» Потому что теперь я все понял! Вы подсылали ко мне шпионов и соглядатаев, чтобы в один прекрасный день лишить меня возможности протестовать! А тем временем закрывали глаза на проделки своих приспешников! Ведь это именно меня вам нужно было подловить, именно меня вам нужно было погубить! Вы победили, сударь, вы можете гордиться собою!

Жак поднялся, сделал несколько шагов к окну — вдали виднелся корабль с зажженными судовыми огнями, левее яркие вспышки винокурен и сахароварен; немного успокоившись, Дюпарке вернулся и сел на место.

— Вы вынуждаете меня, — продолжил он спокойным голосом, — коснуться вопроса, который я предпочел бы обойти молчанием. Предупреждаю вас, сударь, что это не даст вам никаких преимуществ… Вы говорите, будто я пытался украсть у вас жену и что теперь это уже свершившийся факт? Я отнял у вас жену, это правда. Но неужели у вас хватит наглости утверждать, что она действительно была вашей женою, это прелестное существо редкостных достоинств, любящее и преданное, которому вы силою закона дали свое имя, но которое вы своими стариковскими причудами держали в полном неведении о том, что такое настоящая жизнь и настоящее счастье?

— Каковы бы ни были ваши прерогативы, сударь, я не позволю вам говорить в таком тоне о женщине, которая носит мое имя!

— Я вижу, — продолжил Жак все так же спокойно, — вы не поняли, что я имел в виду. Я хотел сказать, что мадам де Сент-Андре как раз и была вашей женою только по имени. Она звалась Сент-Андре, как звалась бы любая девушка, которую бы вы удочерили. Однако смею надеяться, что даже с приемной вашей дочерью вы никогда не обращались бы так, как обращались с мадам де Сент-Андре… Вы были ей не мужем, вы были гнусным существом, которое подло злоупотребляло ее неискушенностью и ее наивностью! Теперь вы понимаете, что я имею в виду?

Господин де Сент-Андре издал какое-то кудахтанье, которое должно было изображать саркастическую усмешку.

— Сударь, — проговорил он, — я явился сюда без оружия. Я верил, что оно мне здесь не может понадобиться. Вы пользуетесь этим! Если бы у меня была с собою шпага, как та, что лежит подле вас на бумажонках, вы говорили бы со мной совсем другим тоном!

— Ах, вот что! Нет, господин генеральный откупщик, не надейтесь, что я скрестил бы с вами шпаги. Да вы мне в отцы годитесь! Мне случилось убить одного человека, который с клинком в руке стоил сотни таких, как вы! И эта смерть, не переставая, преследует меня. И вовсе не потому, чтобы я нынче испытывал хоть малейшие угрызения совести, нет! Кроме того, вы отлично понимаете, что я вовсе не оскорблял вас. По вас ведь и вправду тюрьма плачет! Железные цепи и веревка! Не находите ли вы, что я и так уже проявляю к вам слишком много снисходительности тем, что, несмотря на все это, соглашаюсь выслушать?

Господин де Сент-Андре как-то осел в кресле. Он казался постаревшим лет на десять. Жак не узнавал уже в нем того напудренного, холеного старца, который взирал на всех со снисходительным высокомерием!

Генерал снова встал и прошелся по комнате.

Ему совсем не нужно было, чтобы в колонии стало известно о противозаконных спекуляциях господина де Сент-Андре с иноземной державой, ибо он справедливо опасался, как бы это не послужило дурным примером. Более того, ради Мари и имени, которое она все еще носит, было бы лучше обойтись снисходительней с тем, кто ей его дал, тем более что он не знал еще о сцене, которая произошла между супругами в имении Драсле.

Он снова подошел к генеральному откупщику и обратился к нему со словами:

— Сударь, вы были дурным откупщиком и дурным мужем. Вы ни под каким видом не можете претендовать на то, чтобы и далее держать подле себя такую женщину, как мадам де Сент-Андре. И я намерен воспользоваться полномочиями, которые дает мне титул верховного наместника короля, и просто-напросто вынести приговор о расторжении вашего брака!

Сент-Андре даже подпрыгнул на месте.

— Грубая работа! — воскликнул он. — Не знаю, что может подумать об этом Мари! Вы собираетесь воспользоваться только что дарованными вам титулами, чтобы завладеть ею!

— Несколько дней спустя вашего прибытия в Сен-Пьер, — продолжил Жак, не обратив никакого внимания на его реплику, — я просил хирургов форта осмотреть мадам де Сент-Андре. Они пришли к выводу, что ваш брак был чисто фиктивным. У меня вот здесь лежит медицинское заключение, подписанное лекарем Патеном и хирургом Кене. Это достаточно веское основание, чтобы брак был расторгнут без всяких осложнений… Осмелитесь ли вы выступить хоть с малейшим протестом?

Сент-Андре, не отвечая, опустил голову.

Он подозревал, что за заявлениями генерала последует что-то еще, и ждал этого со слабой надеждой, но все же с надеждой.

— Я вижу, вы отлично меня поняли, — заметил Жак. — И поскольку я испытываю к вам известное сострадание, вот какое решение я принял касательно вашей участи. Я уничтожу свидетельства, которые способны были бы доказать ваши тайные сделки с иноземной державой, против коей мы ведем неутихающую войну на море. Вы же, со своей стороны, дадите мне письменное признание, что брак ваш был не более чем фиктивным, и как только все это будет улажено, корабль доставит вас на Гваделупу. Я решил доверить эту щекотливую миссию капитану Байарделю, и он самолично отвезет вас на остров, где, слово дворянина, вас никто не потревожит!

Жак ожидал, что генеральный откупщик хоть как-то прореагирует на его слова, но, поскольку тот не издал ни единого звука, он продолжил:

— Я оставляю вас на свободе. Вы сможете вернуться в свое имение. Вам не нравится Лефор? Хорошо! Я дам вам кого-нибудь другого из моих офицеров, чтобы он проводил вас домой, но я говорю «проводил», ибо я сохраняю вам полную свободу. Я уничтожу, клянусь вам в том честью, все компрометирующие вас документы, когда брак ваш будет расторгнут, а сами вы отправитесь на Гваделупу… Вы согласны?

Сент-Андре вздохнул с некоторым облегчением. Он не думал сейчас, с какими глазами предстанет перед Мари, которая воображает, будто в этот час он делает строгое внушение губернатору Мартиники! Он думал лишь о защите, которую обещал ему Дюпарке!

Он остается на свободе и отправляется на Гваделупу, конечно, без жены, но зато свободным, и к тому же свободным от каких бы то ни было угроз.

Некоторое время у него оставался какой-то рассеянный взгляд, будто он внимательно всматривался во что-то, происходящее где-то далеко-далеко оттуда.

— Генерал, — проговорил он наконец, — не думайте, будто я не оценил по достоинству то милосердие, которое вы ко мне проявили, и почитаю своим долгом выразить вам благодарность за снисходительность в отношении моей персоны…

Дюпарке расхохотался.

— Я знаю, что это такое! — проговорил он. — Ведь мне-то уже доводилось побывать в Бастилии… А вот вам чудом удалось избежать такой участи! Но ведь и я тоже некогда спасся благодаря чьей-то снисходительности… Держу пари, что есть еще что-то, о чем вы хотели бы меня попросить…

Генерал вдруг заговорил тоном жизнерадостным, в котором уже не было ни тени злопамятства.

— Вы правы, — хрипло, будто у него вдруг пересохло в горле, ответил генеральный откупщик. — Я уже стар… И не вижу, чем бы мог теперь заняться во Франции… Если бы мне удалось получить какую-нибудь небольшую концессию на Гваделупе…

— Надеюсь, — не без лукавства заметил генерал, — ваш друг Фуке не преминет оказать вам такую услугу, тем более что ему это ровно ничего не стоит. Достаточно будет дать ему понять, что вам не подходит климат Мартиники… И нисколько не сомневаюсь, он непременно что-нибудь для вас придумает!.. Кстати, сейчас вы, сударь, вернетесь к себе в имение. Был бы весьма вам обязан, если бы вы взяли на себя труд передать от моего имени мадам де Сент-Андре, чтобы отныне она любезнейше соблаговолила ждать меня в Замке На Горе… Я полагаюсь на вас…

Оборачиваясь назад, господин де Сент-Андре еще долго видел сквозь приоткрытую дверь обращенный на него угрожающий перст генерала…