Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси

Вместо предисловия

— Господи! Господи Иисусе! Да что же это? Младенчика вешать! Махонького! Младенчи-и-и-ка!

— Окстись, соседка! Какого еще младенчика?

— Бирюч кликал — всем к заставе Серпуховской бежать. Там, надобыть, виселицу сколотили.

— Виселицу-то чего сколачивать? Испокон веков там стоит. Подправить разве что — для мальца.

— А младенчик-то чем завинился?

— От-те бабы! Николи ничего толком не уразумеют. Какой вам младенчик — Ивашка-воренок, вот кто!

— Сразу уж и воренок! Сколько мальчоночке-то?

— Сотник сказывал: на ноги встал, за подол мамки держится.

— Года три, значит!

— Все едино: иродово семя. Маринки-еретицы отродье. Государь наш Михаил Федорович приговорил: чтоб ему не быть.

— Чего брешешь, дядя! Царь наш молод в дела входить. Не иначе Великая Старица, родительница царская, решила. Ее нынче власть — ее и приказ.

— Нишкни, парень! А то как бы к тебе места обок Воренка не сыскалось. У палача петельки конопляные всегда про запас есть.

— Типун тебе на язык, стрелец! Дела вам иного нет — православный народ вешать. Мужиков мало, до деток добрались.

— А нам, милок, без разницы. Каждый приказ государев исполним. На то и служба царская. Чего тут лясы точить!

— Стрелец, а стрелец, сказывали и Маринку привезут — глядеть, как сынка вздергивать станут.

— Ну и что? Чтобы знала.

— Это родная-то мать? Креста на вас нет, ироды!

— И впрямь не по-людски: чтоб одна мать другую так казнила. Обе бабы, так и помилосердствовать бы можно.

— Это где, дед, милосердствовать? В нашем-то царстве? У тебя своя правда, у них своя — лишь бы власть не упустить. А у власти — у нее николи ни правды, ни совести не бывает. Злоба да хитрость одна. Чего уж!