Маркус и Сигмунд

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Было восемь часов вечера, и «Мэкакус М» начала свою первую репетицию. Они сдвинули мебель в гостиной, чтобы у фронтмена было достаточно места для перемещения. Сигмунд свободно читал рэп, Муна и Эллен Кристина сидели на диване под окном, а Маркус за ударными в противоположной стороне комнаты. Выяснилось, что на ударных играть не так уж сложно. Конечно, он не был супербарабанщиком, но он стучал, как мог, и помогал Сигмунду держать ритм. Тем более, как оказалось, у вокалиста возникли куда более серьезные проблемы с музыкой, чем можно было бы ожидать после его импровизированного показа мод несколько дней назад. Сейчас он исполнял собственный текст, и Маркус подумал, что Сигмунд поет, может быть, не очень хорошо, зато очень громко. Оба были в новой одежде. Маркус чувствовал себя совсем неплохо. Все-таки он не стал фронтменом и, довольный этим обстоятельством, сидел, спрятавшись за ударными. Иногда его даже настолько захватывала репетиция, что он выкрикивал коротенькое «Yo», когда чувствовал, что это подходит к тексту Сигмунда.

проговорил Сигмунд.

— Yo, — сказал Маркус.

— Настоящий рэп — это, в общем, культура, — продолжал Сигмунд.

— У меня ведь к музыке губа не дура.

— Yo, — сказал Маркус.

— Мне нравится музыка, но она не свободна, — вопил Сигмунд.

Маркус закончил номер маленьким соло, а Сигмунд поклонился девушкам.

— Ну и как вам? — спросил он и вытер пот со лба.

— Отлично, — похвалила Эллен Кристина.

— Да, у тебя хорошо получается, — согласилась Муна.

— А текст вам понравился? — поинтересовался Сигмунд.

— Да, — сказала Эллен Кристина.

— Отличный текст, — согласилась Муна.

— А тебе как, Маркус? — спросил Сигмунд, заподозрив, что не все идет так гладко.

— Я не очень-то слушал, — сказал Маркус. — Барабаны немного меня оглушили, но сзади все выглядело хорошо.

— Сзади?

— Да, я же видел тебя только сзади. И выглядел ты отлично, — сказал Маркус и, почувствовав, что звучит не слишком убедительно, добавил: — Просто супер, вообще-то.

— О'кей, — сказал Сигмунд. — Что-то не так.

Все трое покачали головой.

— Нет, — сказала Муна.

— Все будет очень хорошо, — подбодрила Эллен Кристина.

— Уже хорошо, — заметил Маркус, — сзади.

— Нет, — сказал Сигмунд. — Что-то совсем не так. Ты можешь звучать мощнее, Маркус.

— Я?

— Да, как-то хило получалось.

— Что «хило получалось»?

— Партия ударных.

— Я не совсем понимаю, о чем… — начал Маркус, но Эллен Кристина прервала:

— Сигмунд совершенно прав, — сказала она. — Ты должен его заглушать.

— Зачем это?

— Чтобы не было слишком хило.

— Да, — с жаром согласилась Муна. — Тебе надо просто греметь.

— Да, но тогда никто не услышит, что поет Сигмунд, — возразил Маркус.

— Ничего страшного, — сказала Эллен Кристина.

— Да, совсем не страшно, — подтвердила Муна.

— Просто расслабься, — посоветовал Сигмунд. — Я уж как-нибудь донесу свое послание до публики. Повторим. Let's kill them, Мэкакус.

— Что?

— Играй как можно громче, — объяснила Эллен Кристина.

— И даже еще громче, — добавила Муна.

— Хорошо, — сказал Маркус.

Он натянул капюшон как следует и снова уселся за барабаны.

— One, two, three! — выкрикнул Сигмунд.

— Yo! — крикнул Маркус и начал.

Он никогда раньше не играл на ударных и не думал, что ему понравится, но он решил уйти в это с головой. Когда его попросили играть как можно громче, он постарался выполнить просьбу.

Маркус Симонсен не считал себя смелым юношей. Ему лучше удавалось ужасаться, чем радоваться, ему больше нравилось прятаться, чем навязываться, он не был спонтанным, часто пять-шесть раз менял решение, прежде чем приняться за дело, и, как правило, было уже поздно. Теперь вдруг что-то произошло.

Он барабанил палочками и руками, и, пока он стучал, весь его страх и застенчивость ушли и растворились в звуке. Он отбарабанивал себя прочь от всего мучительного к свободе, до того ему неведомой. Он не слышал голоса Сигмунда, он не видел лиц Эллен Кристины и Муны, он просто бил и бил все более дикие ритмы и в этот момент услышал собственный голос:

И тут все кончилось. Маркус закрыл рот с небольшим хлопком. В комнате воцарилась полная тишина. Сигмунд уже давно перестал петь. Он стоял посреди гостиной, уставившись раскрыв рот на Маркуса. Эллен Кристина и Муна встали с дивана. Казалось, они собираются что-то сказать, но обе молчали. Маркус тоже молчал. Он был в полуобмороке, опустошенный, словно катался на карусели и еще не привык стоять на земле. Единственный, кто что-то сказал, был мужчина, появившийся в гостиной. Он стоял в дверях и только что перестал протирать очки. Теперь он очки надел и обескураженно щурился на Маркуса.

— Мазафака? — прошептал Монс.

Маркус растерянно покачал головой и огляделся. В комнате произошло не так уж много изменений. Вот сидят Эллен Кристина и Муна. Вот — Сигмунд, а в дверях стоит папа. Он не должен там стоять. Маркус почесал затылок. Капюшон явно мешался.

— Привет, папа, — сказал он. — Как ты здесь оказался?

— Взял такси, — ответил Монс. — Это ты меня звал?

— Звал когда?

— Когда крикнул «мазафака», — сказал Монс так тихо, что Маркус едва расслышал.

— Я так крикнул?

— Да, насколько я мог расслышать. Ты смотрел на меня и кричал.

— Мазафака?

Монс кивнул:

— Мне так послышалось.

— Это просто выражение, господин Симонсен, — сказал Сигмунд, который уже начал овладевать ситуацией.

— Выражение?

— Да, — сказала Эллен Кристина. — Маркус читал рэп, понимаете?

Монс снял очки и опять начал их протирать, все еще щурясь на сына.

— Ты читал рэп?

— Да, — ответил Маркус. — Немного.

Монс снова надел очки.

— У тебя джемпер с капюшоном, — сказал он.

— Да, — подтвердила Эллен Кристина, — это «кенгурушка».

Монс все еще смотрел на Маркуса.

— У тебя новые брюки?

— Да, — сказала Муна. — Правда, классные?

Монс покачал головой:

— По-моему, нет.

— Он будет их надевать только на выступления нашей группы, — пояснил Сигмунд.

— Какой еще группы?

— «Мэкакус М», — ответил Маркус.

— Мэкакус?

— Да, господин Симонсен, — сказал Сигмунд. — Наша группа называется в честь вашего сына.

— Его зовут Маркус.

— Я знаю, но мы называем его Мэкакусом.

— Почему это?

— Так круче.

— Не знал, — сказал Монс и начал стягивать пальто.

— Папа? — сказал Маркус.

— Да.

— Ты выздоровел?

— Да.

Сигмунд с сомнением на него посмотрел:

— Это значит, у вас больше нет синдрома хронической усталости, господин Симонсен?

Монс кивнул:

— Да, Сигмунд. Теперь я устаю только иногда, так что, если вы не против, я сяду в кресло и немного отдохну.

И тут Маркус побежал. Со всех ног. Через комнату к дверям. Добравшись до дверей, он кинулся Монсу на шею, обнял его изо всех сил и произнес счастливым, сдавленным от слез и одновременно ликующим голосом:

— Папа, папа! Я так по тебе скучал. Я просто ужасно по тебе скучал.

Если бы не было Сигмунда, Муны и Эллен Кристины, он бы всерьез расплакался, но пришлось сдержаться. Вместо этого он рассмеялся, скомканно и невнятно, но главным образом счастливо. А Монс, все еще не понимавший, что происходит, обнял сына и неуверенно, но радостно произнес:

— Ну, ну, Маркус. Ну, ну, мой рэпер.

Сигмунд захлопал:

— О'кей, народ. Я предлагаю сделать перерыв. Кто-нибудь хочет ужинать?

— Да, спасибо, — хором отозвались девчонки.

— Ужин вот-вот прибудет, — сказал Сигмунд. — А вы, господин Симонсен? Хотите слегка перекусить?

— Да, спасибо, — ответил Монс. — Маркус рассказывал, что ты настоящий шеф-повар.

— Когда-то им был. Теперь я больше интересуюсь музыкой, — коротко ответил Сигмунд.

— Жаль, — сказал Монс. — Я надеялся попробовать что-нибудь из твоих фирменных блюд.

Сигмунд слабо улыбнулся:

— Правда? Хорошо, уж какое-нибудь сырное суфле я всегда смогу состряпать.

Он исчез на кухне. Монс сел в кресло. Маркус сел рядом с девочками на диван. Секунду было тихо. Все ждали, что кто-то другой что-нибудь скажет. В конце концов сказал Монс:

— Тихий ангел пролетел.

Эллен Кристина огляделась:

— Где?

Все засмеялись. Потом опять стало тихо.

— Хорошо было в больнице? — спросила Муна.

Монс кивнул.

— А медсестры были симпатичными? — спросила Эллен Кристина.

— Да, — ответил Монс. — И врачи тоже.

Снова стало тихо. Маркус сглотнул.

— Да, видишь, мы тут основали рэп-группу, — сказал он.

— Вижу и слышу, — заметил Монс.

— Да, — согласился Маркус. — И слышишь.

— Монс, а вы знали, что Маркус умеет читать рэп? — спросила Муна.

— Нет, — ответил Монс. — А ты, Муна, знала?

— Нет, — призналась она. — Понятия не имела. А ты знала, Эллен Кристина?

Эллен Кристина покачала головой:

— По-моему, никто этого не знал. Правда, он очень здорово читал?

— Я не очень хорошо разбираюсь в рэпе, — начал Монс. — Но, по крайней мере, было очень громко и внятно.

Он ободряюще кивнул Маркусу, который чесал голову под капюшоном.

— Было просто очень круто! — сказала Эллен Кристина.

— У тебя суперталант, — сказала Муна.

Маркус попытался почесать спину, но чесалось, конечно, именно там, куда он не доставал. Когда у тебя чешется спина, она всегда чешется в недоступном месте. Двенадцатый закон Маркуса Симонсена. О чем это, собственно, они говорили? Смеялись над ним?

— Да нет у меня таланта, — начал оправдываться он.

— Есть, — настаивала Эллен Кристина.

— Не знала, что ты — король, — сказала Муна.

— И я не знал, — сказал Монс.

— И текст просто шедевр!

Сигмунд стоял в дверях, облаченный во французский передник и шапочку.

— Какой текст? — спросил Маркус.

— Твой текст.

— Гениальный текст, — сказала Эллен Кристина.

— Офигительный, — подтвердила Муна.

— И до ужаса искренний, — сказал Сигмунд.

Маркус не понимал, о чем он.

— До ужаса искренний?

— Да, — повторил Сигмунд. — Невероятно искренний. Кто его написал?

Маркус задумался. Он не мог вспомнить никакого текста. Просто он выкрикивал какие-то слова, рождавшиеся где-то внутри него. Как только он их использовал, они тут же исчезали. Никто, вообще-то, его не писал. Он как бы возникал сам по себе.

Он заметил, как остальные уставились на него.

— Я не специально, — объяснил он. — Просто… мне казалось, это подходит… К музыке, я имею в виду.

— Ты написал его сам? — спросил Монс.

— Нет, — ответил Маркус. — Я ничего не писал. Он пришел в голову на ходу.

Монс обеспокоенно посмотрел на сына:

— И последнее слово тоже?

— Какое слово?

— Не имеет значения.

— Мазафака, — сказала Эллен Кристина.

Монс покраснел:

— Что ты сказала?

— Мазафака, — повторила Муна. — Мазафака — это было последнее слово.

— Ну хорошо, — прервал их Монс. — Как там поживает суфле?

— Суфле поживает превосходно, господин Симонсен. Забавно, что ты, Маркус, тоже сочиняешь тексты. Тогда нас уже двое, — сказал Сигмунд и исчез на кухне.

— Я не сочиняю тексты! — крикнул Маркус ему в спину.

— Сочиняешь, — настаивала Эллен Кристина. — И очень хорошие тексты.

— Куда лучше, чем у Сигмунда, — сказала Муна.

— Вот как! — удивился Монс. — А он тоже пишет тексты? И что за тексты пишет он?

— Это был никакой не текст! — пытался возражать Маркус. — Просто какие-то слова в голову пришли.

Эллен Кристина посмотрела на него и улыбнулась. Не очень широко, но достаточно, чтобы он почувствовал себя лучше.

— Я знаю, — сказала она. — Именно поэтому они и были такие хорошие.

Маркус закрыл глаза и в темноте увидел очертания какого-то лица. Он не мог разглядеть, кто это, но знал, что это — девушка. Он открыл глаза и понял, что ему нравится жить.

Закончив суфле, которое всем показалось очень вкусным, а Сигмунду — идеальным, девочки пожелали всем спокойной ночи.

Когда они ушли, Сигмунд сказал, что и ему пора идти домой. Он собирался только забрать пижаму и поменять белье на кровати Монса.

— У вас хорошая кровать, господин Симонсен, — сказал он. — Мне в ней очень сладко спалось, но пора двигаться дальше.

— Можешь воспользоваться ей еще на одну ночь, — предложил Монс. — Я появился неожиданно. Хотел вас немного удивить.

— Вам это удалось, — сказал Сигмунд. — Да ведь, Маркус?

— Да, — согласился Маркус. — Я, папа, очень даже удивился.

— И я тоже, — сказал Монс. — Но я спокойно могу поспать на диване сегодня.

— Вы серьезно, господин Симонсен? — с благодарностью переспросил Сигмунд.

— Да, если ты перестанешь меня называть господин Симонсен.

— А как мне вас тогда называть?

— Монс. Именно так меня зовут.

— Но вас зовут и господин Симонсен.

— Только ты меня так называешь.

— Тогда буду говорить «Монс», — сказал Сигмунд, немного подумав. — Это звучит менее формально, тем более что мы спали на одной кровати.

— Можешь, конечно, называть меня господин Симонсен, если хочешь, — разрешил Монс.

— Вы поможете мне помыть посуду, господин Бастиансен Вик? — спросил Маркус.

Сигмунд развел руками:

— Вот так, Монс. Он, наверно, думает, что я его прислуга.

— Постараюсь привыкнуть к этой мысли, — сказал Монс и пошел в коридор распаковывать вещи.

Маркус и Сигмунд отправились на кухню. Оба мыли посуду молча, и Маркус начал подумывать, не обиделся ли на него Сигмунд за то, что он перетянул одеяло на себя во время репетиции. Сигмунд повернулся вполоборота и рассеянно уставился на воду в раковине, будто старательно размышлял о чем-то, что ему очень не нравилось.

— Маркус! — позвал он.

— Да?

— Помнишь, я говорил, что у меня ум логический, а у тебя эмоциональный?

— Да, Сигмунд. Очень хорошо помню.

— Когда читаешь рэп, лучше, чтобы ум был эмоциональным.

— Правда? — удивился Маркус. — Почему?

— Тогда тексты выходят более спонтанными.

Маркус собирался что-то сказать, но Сигмунд поднял руку:

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Что мои тексты более продуманны, чем твои.

— Нет, я хотел сказать, что не пишу текстов.

— А я пишу.

— Да.

— Ты же говоришь то, что чувствуешь, так?

— Не все время.

— Нет. Только когда читаешь рэп.

— Это просто из-за музыки.

— Вот именно.

— Я даже не помню, что я говорил.

— А что, если я запишу?

— Теперь уже слишком поздно. Я же сказал, что не…

— Я имею в виду в следующий раз.

— Когда в следующий раз?

— Когда мы будем репетировать.

— Я не собирался петь в следующий раз…

— Придется, — сказал Сигмунд. — Выкрикивай все, что приходит тебе в голову, пока ты стучишь по барабанам, а я буду записывать. Понимаешь, что это значит?

— Да, это значит, ты будешь записывать все, что я говорю.

— Это значит, что твои слова будут текстом, который я буду исполнять на концерте.

— Я не знаю, получится ли у меня еще.

— Просто оторвись, как сегодня, а я разберусь с остальным.

— Тогда это будут и твои тексты, — медленно сказал Маркус.

— Наши тексты, — поправил его Сигмунд.

Маркус вытащил пробку из раковины.

— А мы не можем сказать, что это твои тексты?

— Зачем?

— Потому что мне как-то неудобно, — сказал Маркус и уставился на пену, оставшуюся в раковине после мытья.

Сигмунд положил руку ему на плечо.

— Мне так не кажется, — сказал он.