Маршрут: Ноль

Глава 14. Сон на ходу

Я боролся с сном как с невидимым инспектором ДПС: притворялся бодрым, кивал, обещал больше так не делать — и всё равно клевал носом. Дорога стала белой лентой, завязанной на моём горле. Фары вытягивали туман в длинные кишки, мотор мурлыкал колыбельную для идиотов.

— Если уснёшь — не выходи и не подходи к себе, — напомнила Ольга. Голос — как нитка под ногтем.

— Я запомнил, — сказал я, и это была та самая обещалочка, которой никто не верит.

Мир плыл. Пульс в висках синхронизировался со стуком дворников. Я заметил, как на заднем сиденье что-то блеснуло — красный зонт. Тот самый. Он был мокрый, с каплями, переливающимися в свете приборки, хотя дождя не было уже час. Капли стекали вверх, к рукояти, как по привычке в обратную сторону.

— Ольга? — повернулся я. Пусто. Её сиденье — аккуратная пустота, холод, отпечаток отсутствия. Она исчезла чисто, без драматических спецэффектов, как вырезанный персонаж в плохом монтаже.

Сон накрыл мгновенно — как чёрный пакет на голову. Я слышал мотор и одновременно — шелест плёнки. И где-то очень далеко, точно через две стены и один морг, родительский голос: «Если увидишь себя во сне — не подходи». Отец. Его любимые инструкции уровня «сделай всё наоборот».

…Просыпаюсь. Но не до конца. Ночь — действительно ночная, плотная, советская. Никаких светодиодов, никакого неона. Только луна, как выцветшая кнопка «REC» на небесах. Асфальт М-10 чёрный, свежий, как будто его только что постелили к визиту большой комиссии. Вдалеке — «Волга» с приоткрытой дверью, белая, с хромом, как из рекламного проспекта. Чуть дрожит габаритами. Вокруг пахнет бензином, сырым железом и чем-то сладким — как на ёлке у НИИ, где игрушки стеклянные, а лица — не очень.

И — он.

Я. Версия «девяностые». Кожанка на растянутых плечах, джинсы, кеды. Чёлка, которой я когда-то гордился и теперь мысленно извиняюсь перед всем миром. Он идёт к «Волге» размеренно, будто всю жизнь репетировал этот кадр. В руке — кассета. Второй рукой он поправляет что-то на руле — и я успеваю увидеть тату-координаты, близнецов моих.

— Не подходи, — говорит внутри меня отец. — Не подходи.

Я делаю полшага вперёд.

— Стоп, — говорю себе. — Ты же как раз тот, кому нельзя.

Воздух звенит. Слева висит телефонная будка — худая, как пост после праздников. Внутри чёрный круг маркером: 0. Будка дышит стеклом. Я отвожу взгляд от неё — боюсь, что она моргнёт.

«Девяностый я» останавливается у водительской двери «Волги» и оглядывается. Не на меня — сквозь. Как смотрят в зеркало в коридоре и видят не отражение, а далекий коридор ещё одного коридора. На долю секунды наши взгляды всё-таки встречаются, и меня прошибает током: это мой взгляд из тех кассет, где я ещё верю, что камера спасает.

— Эй! — вырывается шёпотом. Я тут же зажимаю рот ладонью. Не подходи, не разговаривай, не включай камеру.

Камера, конечно, включает себя сама.

Щёлк — и у меня на груди краснеет точка «REC». Я даже не помню, когда её повесил. Видоискатель показывал пустоту — черноту с редкими шумами, как снег старого «Горизонта». Я стою в ночи, живой, а на записи — пять минут глухой темноты, будто объектив завязали шарфом.

Пять минут. Я вгляделся в таймкод. 00:05:03… 00:05:04… И всё. Стоп. Хотя внутри — точно — прошло гораздо больше. Два часа? Веки тяжёлые, ноги ватные, горло сухое, как после двух часов молчаливой истерики.

— Совпадение? — спросил я ни у кого конкретно.

Ночь сделала вид, что она глухая.

На заднем сиденье моей «девятки» (когда она успела появиться тут?) снова блеснул зонт. Я дотронулся — ткань холодная, мокрая, пахнет дождём, которого нет, и вокзалом, которого тоже нет. На ручке выцарапано что-то иглой: М.Г. — мои инициалы. Рука дёрнулась сама.

С дороги дохнуло прошлым. Из леса — дежурное «у-у-у», как будто кто-то репетирует вой сирены. По шоссе, заглушая тишину, проехали две одинаковые «Волги» и одна — та самая. Белая, из кадра. Мой «девяностый» я положил ладонь на крышу и замер.

— Папа, включи фонарик, — говорит из глубины памяти маленький голос. И я понимаю, что это я. Папой зову себя, который старше. Логика рассыпается, как сахарная пудра.

Я попробовал позвать Ольгу — тишина. Её не было. Никакого скрипа ткани, ни дыхания, ни этого полярного холода, к которому я уже почти привык. Только свободное место и ровный отпечаток — как будто она сидела здесь веками и устала.

— Ну ладно, — сказал я вслух для сохранения человеческой формы. — План такой: не идти к себе, не идти к «Волге», не идти к будке. И вообще никуда не идти. Отличный план. Любой психиатр похвалит.

Я опёрся на капот своей машины и включил на камере просмотр. Чёрный прямоугольник, пять минут пустоты — как дверной глазок в ничто. На 00:04:59 в углу — отблеск, похожий на отражение фары. На 00:05:00 — короткий, как игла, шёпот: «Проснись». И сразу — стоп-кадр. Дальше — ничего. Карта памяти упёрлась, будто наткнулась на стену.

— Пять минут, — повторил я. — Спасибо, Ноль, очень щедро.

Из «Волги» хлопнула дверца. Я подскочил. Мой «девяностый» я сел за руль. На долю секунды в зеркале заднего вида «Волги» вспыхнуло лицо — отцовское, но щёку перечёркивает та самая моя родинка. И я понял, зачем отец повторял свою дурацкую фразу. Он пытался остановить меня. Меня разных. Любого. Того, кто дойдёт.

Дорога дрогнула, как киноплёнка под лампой. Габариты «Волги» мигнули, тень упала не туда, куда должна — поперёк света. Я сделал полшага и замер — ноги стали чужими. В голове зашуршало: «Если увидишь себя во сне — не подходи. Не подходи. Не…»

И тут всё рухнуло — быстро, как слабо привинченный софит. Ветер ударил, сорвал листы с невидимых афиш. Лес вздохнул. Радио в моей «девятке» — я даже не садился — ожило и выдало хриплый эфир:

— …девяносто третий километр… водитель…

Пауза. Щёлк.

— …конец передачи.

Я моргнул — и оказался за рулём. Уже своим. Руки — на «десять и два», как учили. Ночь стала проще: лампы, разметка, невидимая, но привычная рутина. Спидометр полз. На пассажирском — пусто. На заднем — зонт, всё ещё мокрый, но капли теперь стекали вниз, как положено цивилизованной гравитации.

— Оля? — позвал я. Ноль. Ни ответа, ни привета. Только холод на соседнем сиденье — ровный, как отпечаток утюга.

Я прижал машину к обочине. Вынул карту из камеры, дунул (привет, магия девяностых) и снова включил просмотр. Те же пять минут. Те же шорохи, тот же шёпот «Проснись» на последней секунде. И пустота вместо двух часов провала, от которых ломит шею и гудит череп.

— И где ты была? — спросил я у воздуха.

Воздух не ответил. Зато на стекле изнутри, тонким инеем, проступило: «Я рядом». Буквы задержались, медленно растаяли.

— Очень успокаивает, — сказал я. — Особенно то, что «рядом» здесь может значить «через тридцать лет».

Я завёл мотор. На приборке мигнуло 23:09 и зависло. Симпатичный привет, но без чувства юмора. Я поймал себя на том, что улыбаюсь — устало, глупо. Кажется, я догоняю собственный поезд без надежды запрыгнуть.

— Ладно, — выдохнул я. — Новый план: едем. Держим глаза открытыми, рот — закрытым, камеру — выключенной. Если получится.

Красный зонт скатился и мягко упёрся мне в плечо. На его ткань, как на экран, легло отражение дороги — ровной, пустой, будто нарисованной линейкой. Я отстранил зонт обратно, и на внутренней стороне мелькнули буквы — как водяной знак: НЕ ВЫХОДИ.

— Слышал, — сказал я. — Я всё слышал.

И тогда радио, как будто обиделось, щёлкнуло ещё раз, и в салон вошёл шёпот:

— …если увидишь себя — не подходи…

— Папа, — сказал я в темноту. — Я пытаюсь. Честно. Просто у меня плохо с инструкциями.

Дорога тянулась. Ночь, наконец, стала похожа на ночь, а не на монтажную склейку. Я вжал газ. Спина ныла, глаза щипало, но сознание держалось — злое, упрямое, с привкусом бензина и старых плёнок.

И лишь одного я точно не знал: сколько ещё таких «пяти минут» спрячется в моих двух часах.

И сколько раз, проезжая мимо себя, я успею вовремя не подойти.

Я ехал дальше, и дорога казалась вычищенной под копирку: ни одной встречной, ни одного фонаря, только асфальт и линии разметки, будто их рисовали специально для одного-единственного зрителя — меня. С каждой минутой я всё сильнее сомневался, что мотор действительно работает. Он мог быть таким же шумом, как треск радио или мой собственный пульс.

Я глянул в зеркало заднего вида — и сердце ухнуло вниз.

На заднем сиденье снова кто-то сидел.

Красный зонт исчез. На его месте — я. Тот самый, «студенческий». Лёгкая куртка, джинсы, беспечная улыбка. Он жевал жвачку и показывал мне большой палец, будто мы только что отсняли удачный дубль.

— Ты опять? — выдохнул я.

Он подмигнул и приложил палец к губам: «Тсс».

Я моргнул — и сиденье было пустым. Только зонт снова лежал на боку, с блестящими каплями, которые на этот раз складывались в узор. Линии образовали цифры: 93.

Я ударил по тормозам. Колёса взвизгнули. Машина остановилась посреди пустоты, и в этот момент я отчётливо понял: я больше не уверен, двигаюсь ли вообще. Может быть, я стою всё это время, а дорога — это плёнка, которую кто-то прокручивает в проекторе.

Ольга.

Я снова позвал её. Громко. Хрипло.

Тишина.

Я вышел из машины. Воздух был прохладным и липким, как мокрая плёнка. Шоссе уходило в обе стороны, и в каждой — одинаковый мрак. Я прошёл пару шагов, чтобы убедиться, что асфальт под ногами настоящий. Настоящий. Но слишком новый, словно асфальтовый ковер только-только расстелили.

Я обернулся — и застыл.

На водительском месте кто-то сидел.

Я.

Версия «будущего». Лицо постаревшее, серое, глаза пустые. Он держал руки на руле, будто никогда их не убирал. Смотрел прямо вперёд, игнорируя меня.

— Эй! — крикнул я. — Слышишь?

Он не шелохнулся.

Я подошёл ближе. Стёкла запотели изнутри, и мне пришлось ладонью стереть испарину. За стеклом сидел он — я — и в этот момент повернул голову. Наши взгляды встретились.

И я понял: он меня не видит. Для него я — просто ещё одно воспоминание.

Я отпрянул. Хотел снова вскочить в машину, но дверь оказалась заперта. Ключи — в замке зажигания. А значит, дверь должна быть открыта. Но она не поддалась, как будто тело за рулём держало её изнутри.

Секунду я колотил по стеклу, потом сдался.

И тогда заметил камеру.

Она висела на зеркале заднего вида, направленная на меня. Красная точка «REC» горела, и таймер шёл. Но запись показывала другое: на маленьком экранчике я видел пустой салон, без водителя, без меня. Просто тёмное кресло, блестящий руль и красный зонт на заднем сиденье.

Я посмотрел в окно — там сидел постаревший я. Посмотрел на экран — там никого.

Мир треснул в голове, как стекло.

Я шагнул назад и едва не споткнулся о пачку сигарет. Та же «Ява». Я поднял её. Внутри оказалось письмо. Всё тем же почерком: «Не стой. Иди.»

— Куда? — выдохнул я.

Ответ пришёл не словами, а светом. Впереди, в темноте, зажглась вывеска. Мелькнула, будто из ниоткуда, как спичка в чёрной комнате. Желтые буквы: КАФЕ «ПОЛЯРНОЕ».

Я узнал её. Та самая заброшка, где я впервые нашёл «Зенит».

— Чёрт, — прошептал я. — Опять туда.

Салон машины дрогнул, и лицо «будущего» я растворилось, как плохая проекция. Дверь снова открылась легко, как будто ничего и не было.

Я сел обратно. Зонт лежал на своём месте, но теперь был сухим. Ни единой капли. Только запах — свежий, как после грозы.

Я тронулся. Дорога сама повела меня к вывеске.

Время исчезло. Я заметил это только, когда взглянул на часы на панели — стрелки застыли на 23:09. И больше не двигались.

В зеркале заднего вида мелькнула тень. Я приготовился увидеть снова себя, но там сидела Ольга. Бледная, уставшая, с мокрыми волосами, хотя дождя всё ещё не было.

— Где ты была? — спросил я.

— Там, — ответила она и посмотрела в окно. — Но ты не готов узнать, где это «там».

Я хотел спросить ещё, но проглотил слова. Потому что в этот момент камера пискнула. Я машинально взглянул на экран — и замер.

Таймер записи показывал 00:02:13, хотя я точно знал: с того момента, как я вышел из машины, прошло больше часа.

И на последних кадрах я увидел сам себя.

Не в машине. Не на трассе.

Я стоял внутри кафе «Полярное».

Смотрел прямо в объектив.

И улыбался.

Кафе «Полярное» встретило меня так же, как и в первый раз: вывеска дергалась, будто моргала, окна затянуты пылью, двери перекошены. Но теперь внутри горел свет. Жёлтый, дрожащий, как от старых ламп накаливания.

Я вышел из машины и услышал, как она сама захлопнула за мной дверь. Обернулся — и понял, что Ольга исчезла снова. На заднем сиденье лежал только красный зонт. Теперь уже сухой, аккуратно сложенный, как будто кто-то его специально оставил вместо неё.

— Отлично, — буркнул я. — Значит, снова я и мой мозг. Дуэт века.

Дверь кафе открылась с жалобным скрипом. Внутри пахло горелым сахаром и сыростью. Пыль плясала в свете ламп. На каждой стене висели зеркала, но они отражали не меня, а пустые столы.

Я прошёл дальше — и увидел самого себя.

Он сидел за столиком у окна, пил чай из стеклянного гранёного стакана. В пальцах сигарета «Ява», дым поднимался в потолок, но запаха не было.

— Ну здравствуй, — сказал он. Голос был мой, только глуше, будто сквозь фильтр. — Давно жду.

Я не нашёлся, что ответить. Только выдохнул:

— Кто ты?

Он усмехнулся:

— А кто ещё? Я — ты, который однажды не проснулся.

Я опустился на стул напротив. Столешница была липкой, как будто здесь до сих пор разливали лимонад. Камера «Зенит» сама оказалась в руках. Красная точка горела.

— Если ты я, то скажи… — я запнулся. — Что случилось с отцом?

Тишина. Только лампа мигнула.

— Ты ещё не понял? — сказал он. — Отец — это ты. Тот, кем ты стал в девяносто третьем.

Я почувствовал, как что-то внутри сжалось.

— Враньё.

— Разве? — Он выпустил дым. — Сколько раз ты видел его лицо в зеркале? Сколько раз слышал его голос на плёнке? Это всё не «папа». Это — ты. Заплутавший во времени, пытающийся уговорить себя, что ещё есть выбор.

Я хотел закричать, но слова застряли. Только камера в руках пискнула. Экран показал кадр: я сам, сидящий за этим столиком, с сигаретой и стаканом чая. Только в кадре напротив меня никого не было.

— Ты уже выбрал, — сказал «я». — Просто не хочешь признать.

И тут зеркала на стенах ожили. В каждом — разные варианты меня: школьник, студент, уставший мужик, старик с пустыми глазами. Они все смотрели на меня. Одновременно.

Я вскочил. Камера выпала из рук и разбилась. Экран мигнул — и последние кадры успели запечатлеть мой собственный испуганный взгляд.

Я побежал к выходу. Дверь хлопнула, и я снова оказался на трассе. Машина стояла там, где я её оставил. Внутри — Ольга. Сухая, спокойная, будто и не исчезала.

— Ну что, досмотрел? — спросила она, даже не повернув головы.

— Что это было?! — я задыхался. — Кто это был?

Она усмехнулась.

— Ты сам. Всегда был только ты.

Я завёл мотор. Радио ожило само собой, и в треске пробился голос. На этот раз без искажений.

Мой голос.

"Не верь ей. Она не настоящая."

Я резко выкрутил громкость. Ольга схватила провода и вырвала их с силой, будто защищалась от удара. Радио захрипело и замолчало.

Я молчал. Только дорога снова потянулась вперёд, и на этот раз я знал: сон не кончился. Он только углубился.