Марсианский проект С. П. Королёва

Глава 6 Финал марсианской экспедиции

В 1962 году С. П. Королев планировал к 1974 году осуществить марсианскую экспедицию. Но в 1974 году приказом В. П. Глушко все работы были прекращены, материальная часть и документация уничтожены.

Для реализации таких значительных проектов, как экспедиции на Марс или Луну, нужно иметь ясную цель, время, деньги, коллектив, способный решить задачу с талантливым руководителем во главе, которому созданы соответствующее условия. На все это необходима добрая воля руководства страны. Яркий пример удачного соединения всех компонентов успеха — создание ракетно-ядерного щита, повлекшее за собой создание мощного научно-производственного механизма, способного решать задачи любой сложности от «Востока» до «Бурана». Однако этот механизм давал сбои, когда «в верхах» меняли цели и устанавливали сроки их достижения, игнорируя мнение главного конструктора, ориентируясь на рекомендации лиц, не отвечающих за конечный результат. Что за силы манипулировали мнением руководства страны и заставляли его так легко жонглировать целями, каждая из которых могла быть значительной вехой в истории отечественной космонавтики? Погубив марсианский проект, они лишили нашу страну абсолютного превосходства в космосе на долгие времена.

Причины разрушения марсианского, а вместе с ним и лунного проектов не следует искать в нашей общей экономической отсталости или нехватке финансовых средств, как это делают некоторые авторы публикаций и участники телевизионных передач. Денег, потраченных на «лунные капризы» Хрущева, на бессмысленную разработку комплекса «Энергия-Буран», на тридцатилетние прогулки по околоземным орбитам с зарубежными друзьями, хватило бы, чтобы слетать не только на Марс, но и на Юпитер. При решении этих задач удовлетворялись прихоти приближенных к власти главных конструкторов, пожелавших сделать свои собственные космические ракеты и корабли или самые мощные в мире ракетные двигатели, или еще что-нибудь сделать впервые в мире.

Основные события в истории отечественной космонавтики, которые мы считаем вехами, сопровождались значительными затратами денежных средств, людских и материальных ресурсов и поэтому предопределялись соответствующими постановлениями Совмина СССР и ЦК КПСС. Выходу этих постановлений предшествовали действия, совершаемые участниками ракетно-космических программ, истинные мотивы которых зачастую тщательно маскировались в официальных документах и не всегда были доступны обозрению. Порой они кроются в сложных взаимоотношениях между участниками программ и вряд ли могут быть достоверно изложены даже их исполнителями. Постановления, предоставлявшие большие возможности одним участникам, ограничивали действия других и ставили под угрозу осуществление тех или иных программ. Так, по марсианскому проекту Королева в период 1964–1974 годов его соратниками и соперниками, а также вовлеченными ими в борьбу с королевским детищем руководителями партии и правительства было нанесено несколько сокрушительных ударов.

Первый удар был нанесен постановлением от 3 августа 1964 года, когда программа экспедиции на Марс была подменена промежуточной задачей высадки на Луну. Проследим основные события, предшествовавшие появлению этого постановления.

12 апреля 1961 года — первый полет человека в космос. В мае того же года президент США объявляет высадку американца на Луну национальной задачей. Н. С. Хрущев в 1961 году игнорирует это заявление и не призывает соревноваться с Америкой, сохраняя поставленную Королеву в 1960 году фундаментальную задачу по созданию тяжелой ракеты для межпланетного полета. Однако через год постановлением от 16 апреля 1962 года Хрущев тормозит работы по Н1, ограничив их эскизным проектом, и поручает создание тяжелой ракеты Р-56 М. К. Янгелю. Через неделю постановлением от 24 апреля 1962 года Хрущев поручает создание еще одной тяжелой ракеты УР-500 — будущего «Протона» — В. Н. Челомею, перечеркивая дальнейшие работы по королевской H11 (две верхние ступени Н1) и лишая в будущем не только возможности опережающей летной отработки второй и третьей ступеней носителя Н1, но и всю страну семейства экологически чистых носителей. Чем это вызвано, если не влиянием на Хрущева со стороны соперников Королева?

Поручая разработку тяжелых ракет еще двум главным конструкторам, Хрущев фактически лишает Королева доверия. В 1946 году Сталин доверил Королеву, бывшему всего два года назад «зеком», решение главной для обороны страны задачи — создание надежных средств доставки ядерного заряда до территории предполагаемого противника, не допуская ни какой конкуренции. И Королев оправдал его доверие. С 1960 по 1962 год, в период наивысших космических успехов Королева, выполнены полеты Ю. Гагарина, Г. Титова, «Зенитов», станции «Венера-1», осуществлен успешный пуск боевой ракеты Р-9. Авторитет Королева несоизмерим с авторитетом Челомея, Янгеля и Глушко. Авторитет Королева не только вызывал зависть ракетных корифеев, но и создавал угрозу авторитету партийно-правительственной верхушки, которая, засекретив главного конструктора, с удовольствием играла роль незримой организации, обеспечившей наши космические успехи.

Хрущев, используя космические достижения для пропаганды социализма и нашей боевой мощи, понимал, что Королев обеспечил эти достижения не один, что он создал и объединил вокруг себя гигантские коллективы единомышленников — ученых, конструкторов, производственников и военных. Добившись вместе с ними космических побед, созвучных победам 1945 года, он, несмотря на засекреченность, становится Жуковым в космонавтике. Это не могло не насторожить генерального секретаря. То, что он воспрепятствовал вручению Королеву Нобелевской премии, говорит о многом. Так или иначе, события 1962 года предопределили хаос в космонавтике, а конкретные действия вовлеченных в это Челомея, Янгеля и Глушко, в свою очередь, способствовали появлению губительного для марсианского проекта постановления по Луне от 3 августа 1964 года.

Надо сказать, что с весны 1964 года обстановка становилась очень напряженной. Тихонравов, возвращаясь после встреч с Королевым, иногда приглашал меня и делился впечатлениями. Последнее время он все чаще отмечал серьезную обеспокоенность в настроении главного конструктора. Она была не напрасной. Перспектива развития событий по многим направлениям становилась плохо предсказуемой. Министерство обороны прекратило финансирование строительства стартовых и технических сооружений для Н1. Председателю Военно-промышленной комиссии Смирнову от руководителей министерств и ведомств поступали предложения перенести на пару лет сроки поставки комплектующих для Н1. Королев в марте обратился к Хрущеву с докладом о ходе работ по Н1, при этом ему не удалось получить поддержку по их оживлению, и в частности, по форсированию создания водородных двигателей и отработке стыковки. Вместо этого Хрущев проявил интерес к Луне. Сотрудники аппарата ВПК и Госкомитета по оборонной технике сосредоточили основное внимание на серийном производстве боевых ракетных комплексов Челомея, Янгеля и Макеева. В ОКБ-1 их интересовали пуск трехместного корабля «Восход» и причины четырех аварийных пусков автоматических станций к Венере и автоматов для посадки на Луну, состоявшихся в марте-апреле. Состояние работ по Н1 их не очень заботило. У Челомея шла подготовка к летным испытаниям ракеты УР-500, полным ходом разрабатывалась сверхтяжелая УР-700, для которой Глушко собирался создать мощные двигатели. Он не только активно поддерживал Челомея, но и не менее активно критиковал Н1 за двигатели Кузнецова и за отход от пакетной схемы, по которой были сделаны «семерка» и УР-500. В окружении Хрущева все чаще озвучивались планы покорения Луны раньше американцев, но без участия Королева. Временные и технико-экономические показателями этих планов были хорошо «приглажены».

По ситуации, складывавшейся вокруг ОКБ-1, и по впечатлениям от бесед с Тихонравовым, можно было сделать вывод, что Королев как хороший стратег и политик обязан был предположить худший для своих замыслов вариант развития событий. А он был простой. Хрущев мог поручить подготовку экспедиции на Луну как ближайшей первостепенной задачи Челомею, под чьим руководством работал сын генсека, и для которого тем самым открывалась перспектива стать со временем вторым Королевым или Челомеем. Финансирование проектов по тяжелым носителям и перспективным космическим программам, которое до сих пор делилось на троих, сосредоточилось бы в руках Челомея. Королеву в этом случае можно было разрешить заниматься запуском автоматов, «Восходов» и даже марсианской программой, не вынося ее за пределы ОКБ-1. Работы по ракете Н1, которые и без того еле теплились, были бы потихоньку свернуты. Приостановленное строительство наземных сооружений технической и стартовой позиций можно было возобновить с учетом требований нового проекта Челомея.

Развитие событий по такому сценарию представлялось весьма вероятным. Препятствовать ему, отстаивая марсианский проект, означало усилить позиции Челомея и остальных оппонентов по Луне. Единственный вариант, позволявший не упустить финансирование работ по Н1, — представить собственные предложения по экспедиции на Луну на ракете Н1, превосходящие по характеристикам предложения Челомея и Янгеля. Именно так и поступил Королев — он принял правила навязанной ему игры. Проектанты Крюкова быстро подготовили необходимые материалы. Королев озвучил их на Совете главных конструкторов 23 июня 1964 года. Устинов дал указание нашему головному исследовательскому институту НИИ-88 провести оценку теперь уже трех предложений по освоению Луны. И, конечно, институт совершенно объективно дал заключение о том, что для осуществления экспедиции на Луну больше подходит королевская ракета Н1.

В результате возникла неопределенная ситуация. Институт, отдав предпочтение носителю Н1, не сделал категорического заключения о том, что на любом нашем носителе невозможно высадиться на Луну раньше американцев, считая, видимо, что определять сроки — прерогатива главных конструкторов. Казалось бы, Королев, выигравший нашу «лунную гонку», мог теперь сказать Хрущеву: «Хотя моя ракета признана лучшей, но и я не берусь обогнать американцев». Однако ставить так вопрос было рискованно — генсек мог ответить: «Не беретесь вы, возьмутся другие». Ведь Янгель, Челомей и Глушко, проигравшие «лунную гонку», не пришли к Хрущеву и не заявили, что они «„пошутили“, и что обогнать американцев уже нельзя, ни на какой ракете». Хрущев остался со своей иллюзией, и вопрос опять повис в воздухе. Чтобы его решить, Королев с Келдышем обратились к председателю ВПК Смирнову, но тот к Хрущеву не пошел. Оттягивать решение было нельзя, и они с согласия Устинова обратились напрямую к Хрущеву с простым вопросом: «Летим или не летим на Луну?» Королев имел право надеяться, что генсек трезво оценит обстановку и оставит лунную затею американцам.

Была еще одна неопределенность. Дело в том, что НИИ-88, как головной отраслевой институт, должен ориентировать руководство отрасли, а стало быть, и страны в выборе основных направлений космических исследований. Отдав предпочтение Н1, институт не убедил руководство, что и на ней нельзя обогнать США. Но главное, институт, исходя из его обязанностей, должен был дать аргументированное заключение, что единственно правильным и перспективным направлением развития советской космонавтики на данном этапе является экспедиция на Марс, а это проект, который Королев выполняет по постановлению правительства уже 4 года. Луна в этом случае будет освоена в ходе отработки этого проекта после американцев, а пока будем осваивать ее автоматами. Получив такое заключение, министр Афанасьев обязан был доложить о нем Устинову, а тот вряд ли захотел бы утаить его от Хрущева. Но институт и тут не выполнил своей основной задачи. Наш эмоциональный генсек, потеряв не без помощи наших же специалистов «пространственную ориентировку в космосе», на вопрос Королева-Келдыша дал простой и ясный ответ: «Луну американцам не отдавать!» 3 августа 1964 года вышло постановление правительства, впервые определившее главной задачей для ракеты Н1 высадку экспедиции на Луну и поставившее нашу космонавтику с ног на голову. Марсианский проект Королева не был закрыт, но его отодвинули на второй план.

После злополучного постановления по Луне марсианский проект все же устоял, благодаря позиции Королева, фактически объединившего обе задачи в одну большую программу. Однако этим не исчерпывались последствия «лунной лихорадки». Втянутая в нее партийно-правительственная верхушка начинала понимать, что Хрущева спровоцировали на невыполнимое решение высадиться на Луну раньше американцев.

Порадовать нового Генерального секретаря Л. И. Брежнева хотелось если уж не высадкой, то хотя бы облетом Луны, но раньше, чем это сделают США, которые планировали его как один из предварительных этапов экспедиции. У нас для облета Луны тем же постановлением от 3 августа 1964 года было поручено Челомею (с его подачи) создание сложнейшего ракетно-космического комплекса. Облетная эпопея в таком виде была бесполезной, никчемной затеей. Она не вписывалась ни в марсианский, ни в лунный проекты, но оказалась значительной дополнительной нагрузкой для ОКБ-1 и стала, по существу, вторым ударом по марсианской экспедиции. История с облетом Луны такова.

Королев еще в 1959 году поставил задачу: для отработки основного элемента марсианской экспедиции — сборки — подготовить проект сборки на орбите кораблей «Восток». Наши инженеры пришли к идее использовать образующийся на орбите комплекс для облета Луны и предложили это Королеву. Он считал (и писал об этом в своих записках), что облет Луны будет выполнен на ТМК как этап отработки марсианской экспедиции. Однако согласился с инициативой, и в результате появился проект комплекса «Союз» для облета Луны.

Однако «Восток» при возвращении от Луны на Землю не был приспособлен для входа и спуска в атмосфере Земли со второй космической скоростью. Поэтому начали проектировать облетный корабль 7К-Л1 со спускаемым аппаратом новой формы. Увязнув в выборе формы, допроектировались до постановления от 3 августа 1964 года о высадке на Луну. Поскольку этим же постановлением Челомею по его предложению было поручено разрабатывать корабль для облета Луны, то с ОКБ-1 эта задача с согласия Королева была снята.

Корабль 7К-Л1 как облетный потерял смысл и из лунной программы был исключен. Его передали в подразделения П. В. Цыбина, занимавшиеся военной тематикой для использования в военных программах. К Королеву вскоре опять пришли проектанты во главе с Феоктистовым с инициативой использовать 7К-Л1 для отработки сборки на орбите. Он согласился. Корабль отобрали у Цыбина, сняли за ненадобностью облетную аппаратуру и дополнительно установили орбитальную — он стал орбитальным кораблем 7К-ОК.

В 1965 году стало ясно, что Челомей не справится в заданные сроки с облетным кораблем, за который он взялся, и эту разработку вновь поручили Королеву. В ОКБ-1 уже проектировался корабль для экспедиции на Луну — ЛОК. Программой летной отработки предусматривался облет Луны, но сроки этих испытаний были далекими. Прежний облетный корабль 7К-Л1 более не существовал — он был переделан в 7К-ОК.

В результате «свадьбы» с Челомеем в ОКБ-1 появляется новый корабль 7К-Л1, который должен был выводиться на ОИСЗ челомеевским «Протоном» и разгоняться к Луне нашим блоком «Д», заимствованным из комплекса Л3. Наверху, чтобы скрыть расточительность теперь уже по кораблям, считали, что они должны быть унифицированы.

Так, осенью 1965 года в ОКБ-1 одновременно разрабатывались три вроде бы похожих, но совершенно разных корабля. Было потрачено много усилий, чтобы упростить весь комплекс задач и сократить объем предстоящих работ. Я в это время в проектном отделе занимался компоновкой ЛОКа, и мне поручили разобраться с унификацией этих трех кораблей.

Сергей Павлович в очередной раз пришел ко мне за кульман, а до этого я неоднократно ему докладывал, что никакой унификации не получается, подтверждая свои слова соответствующими чертежами. На этот раз, не зная, что еще можно показать, я на картинках трех кораблей обвел оранжевым карандашом два одинаковых по названию отсека — приборный и спускаемый аппарат (больше для выразительности старого чертежа). Сергей Павлович внимательно посмотрел на чертеж, на меня, одобрительно положил руку мне на колено и сказал: «Ну, вот видишь, а говорил не получается унификация». Встал и вышел.

Я понимал, что эта «унификация» была фикцией. Королев не мог позволить себе сказать конструктору: «Да нарисуй ты им, как будто они унифицированы», — и терпеливо ждал, когда я сам догадаюсь это сделать. Это были разные конструкции, а значит, в производство пойдут три корабля, и у каждого будет свой огромный перечень экспериментальных изделий и установок. Только для ЛОКа изготавливались 178 экспериментальных изделий, многие из которых были полномасштабными кораблями. Их нужно было спроектировать, сконструировать, сопровождать в производстве, устранять замечания по результатам испытаний. Это большая и тяжелая работа огромного коллектива.

Облет Луны пилотируемым кораблем было предписано считать центральной задачей на 1965–1967 годы для сохранения приоритета СССР в области освоения космоса. На этой программе теперь было сосредоточено внимание высшего руководства и разработчиков. Но и она оказалась невыполнимой. Корабль 7К-Л1 в установленные сроки так и не стал пилотируемым. В 1968 году американцы облетели Луну на своем «Аполлоне». К этому времени ни 7K-Л1, ни носитель «Протон» не были готовы к старту. Из 12 запусков лишь один — восьмой — прошел успешно. Наша программа облета Луны утратила смысл и была закрыта.

Итог? Умиление от встречи на Земле черепашек, впервые в мире облетевших Луну, и великолепные фотографии Земли над горизонтом Луны — мизерная плата за многолетнюю разработку, изготовление, испытания и запуск 12 пилотируемых (без пилота) космических кораблей. Единственная выгода от этой программы в том, что на базе 7К-Л1 был сделан еще один корабль с индексом 11Ф92, который заменял ЛОК при первых пусках Н1-Л3. С ним пришлось иметь дело уже мне как ведущему конструктору по Л3.

Программа облета Луны, утвержденная Хрущевым в 1964 году в угоду амбициям Челомея, была, по существу, второй попыткой открыть ему, а заодно и сыну генсека, дорогу в космос. В отличие от программы Л3, которую Королев рассматривал как часть марсианского проекта, облетная программа Л1 была тупиковой. Она оказалась весьма трудоемкой и, хотя поручалась Челомею, нанесла ощутимый удар по марсианскому и лунному проектам Королева. И еще неизвестно, как бы она развивалась, если бы Хрущева не сменил Брежнев.

По двум другим кораблям из трех также была проведена огромная работа. ЛОК, как наиболее перспективный, прошел полный цикл запланированных испытаний в 1968–1974 годах и в штатном исполнении был подготовлен к ЛКИ. Он мог стать хорошим орбитальным буксиром и, располагая большими возможностями, заменить «Союзы». Слетал бы он и на Луну. Летом 1974 года приказом Глушко испытания были запрещены, производственные заделы уничтожены. Мне с трудом удалось «стащить» один корабль и передать его в родной авиационный институт.

Корабль 7К-ОК — «Союз» вместе с ракетой «Союз», созданные Королевым в середине 60-х, и их модификации летают четвертый десяток лет и являются сегодня единственным в мире надежным средством доставки экипажей на ОИСЗ.

В разгар работ по Л1 и Л3, кроме трех вышеупомянутых, разрабатывались лунный посадочный корабль, беспилотные корабли Т1К и Т2К для опережающей летной отработки ЛОКа и ЛК на ОИСЗ, корабль 11Ф92 на базе 7К-Л1 для замены ЛОКа при первых пусках Н1. Их необходимо было спроектировать, изготовить, испытать. Всем этим должны были заниматься сотни наших лучших специалистов. Безусловно, такой дополнительный объем работ по лунным программам требовал огромного напряжения и тормозил главную — марсианскую.

Королев не успел довести свое детище до так называемых у ракетчиков «необратимых операций», когда уже никакими силами нельзя было бы закрыть марсианский проект. В дополнение ко всем научно-производственным проблемам добавилась обычная проблема со здоровьем. Что происходило на операционном столе во время тривиальной хирургической операции по удалению полипа, в результате которой жизнь Королева оборвалась, мы не знаем — то ли оперировал министр здравоохранения академик Б. В. Петровский, то ли главный хирург армии академик А. А. Вишневский. Но что-то у них проходило не так, иначе как объяснить, что Вишневский после операции не вышел к жене Королева, находившейся с утра в больнице, хотя они дружили семьями. Через четыре года Вишневский, вспоминая операцию в разговоре с Чертоком, скажет о Королеве: «Он должен был жить». Значит, очень злой рок распорядился, чтобы стечение обстоятельств или допущенная ошибка повлекли за собой трагедию на операционном столе, ставшую роковой поворотной вехой в истории советской космонавтики.

Несколько лет назад в глухой Тверской деревне один из жителей пригласил меня к себе в дом и, убедившись, что я действительно работал с Королевым, показал мне небольшую книгу. Эту книгу подарил его отцу написавший ее известный врач-хирург. Передавая отцу книгу, автор открыл один из рассказов и сообщил, что записал его со слов другого хирурга, который помимо своей воли оказался свидетелем операции, проводимой с Сергеем Павловичем Королевым. Подробно описав ход операции, он изменил все, что могло так или иначе подсказать, кто был пациентом. Я не стремился представлять здесь рассказ или его комментарий. И нет причин подозревать старого отставного полковника в том, что он придумал эту историю. А насколько правдоподобно то, что события, описанные в рассказе, имеют отношение к Королеву, читатель может решить самостоятельно. Книга называется «Под белой мантией», и написал ее известный хирург, академик АМН СССР Федор Григорьевич Углов.

Это был третий и непоправимый удар по марсианскому проекту. В буквальном смысле — «необратимая операция». Тяжкое бремя руководства осуществлением всей грандиозной программы ложится на Василия Павловича Мишина — первого заместителя Королева с 1946 года и его преемника. По-разному отнеслись к этому некоторые соратники Королева, по-своему видевшие дальнейшие пути в развитии космонавтики и свою роль в ней. Используя давление вышестоящих инстанций, они стремились к достижению собственных целей, не совпадавших с целями, намеченными Королевым.

Мишин, ставший заложником лунной программы, с упорством добивался решения всего комплекса задач, оставленных Королевым. Для решения проблем межпланетного полета и самостоятельных научных, военных и народно-хозяйственных задач было разработано, изготовлено и выведено на околоземную орбиту 45 автоматических аппаратов и станций (рис. 6.3.1), из них 12 стартовали к Луне, 19 — к Марсу и Венере, 14 — на околоземные орбиты. Запущено 44 космических корабля: «Восток», «Восход», «Союз», Л1, из них 22 пилотируемых, 12 беспилотных стартовали к Луне, три станции «Салют», не ставшие пилотируемыми.

В период 1965–1970 годов увеличилось в 6 раз количество наших межконтинентальных баллистических ракет и боеголовок. По количеству МБР мы начинаем превосходить США. И это период самой напряженной работы не только нашего ОКБ, но и всей кооперации по Н1-Л3. За создание боевых ракетных комплексов в ОКБ-1 отвечали Королев и Мишин как руководители всей кооперации.

Сопровождение пусков боевых ракет также требовало постоянного напряжения большого числа специалистов. После неудачных испытаний, а их было немало, в аварийные комиссии привлекались лучшие умы, начинался поиск причин дефектов и доработка следующих изделий. Самый сложный период работы по созданию Н1 и Л3 приходится как раз на это время. Проводится огромный объем экспериментальной отработки их элементов. Главной среди задач того времени была отработка ракеты Н1 — основы для практической реализации марсианского проекта Королева. Мишин уделял ей основное внимание.

Два последующих после смерти Королева года до начала подготовки к летным испытаниям комплекса Н1-Л3 прошли в напряженном труде многих тысяч ученых, конструкторов, производственников, испытателей, военных, строителей, транспортников и многих других участников огромной кооперации, вовлеченных Королевым в осуществление марсианской и лунной экспедиций. Этот труд, даже в его отсутствие, неизбежно привел бы к успеху, если бы не спровоцированное завистниками энергичное вмешательство вышестоящих организаций в работу налаженного механизма.

1969 год стал переломным в судьбе марсианского и лунного королевских проектов. 21 февраля 1969 года был произведен первый заведомо преждевременный пуск носителя Н1 с неотработанными двигателями, который закончился аварией на 70-й секунде полета. По старым меркам это был определенный успех. Вот тут-то и нужно было остановиться и спокойно доводить двигатели, разрабатывать марсианский комплекс, а заодно слетать на Луну после американцев. Но желание предвосхитить американскую экспедицию хотя бы успешным запуском Н1 и хоть как-то сгладить очевидный провал победило. Второй пуск Н1 состоялся 3 июля. Ракета взорвалась, едва оторвавшись от старта и разрушив его до основания.

Это происходило на фоне зримых успехов американцев в подготовке лунной экспедиции. Соперники Королева и партийно-хозяйственная верхушка понимали, что спровоцированная ими погоня уже давно потеряла всякий смысл. Но отказаться от высадки на Луну означало пойти к Брежневу и объяснить, кто и зачем толкнул страну на эту авантюру. На это никто не мог решиться. У высшего руководства так и не хватило мужества. Ждали, вдруг американцев постигнет неудача, а наша ракета слетает успешно, тогда наш провал станет не таким очевидным. Ну, а если нет, то виноватых можно будет «назначить» потом. Ждать оставалось недолго.

Лишь президент Академии наук СССР М. В. Келдыш, вместе с которым С. П. Королев формировал перспективную стратегию космонавтики, в 1969 году дважды и весьма аргументировано предлагал отказаться от лунной программы и вернуться к первоначальной задаче Н1 — полету на Марс. Его предложения могли вернуть нашу космонавтику на единственно правильный путь, но они не были приняты — Келдыша никто не поддержал.

16 июля 1969 года весь мир, кроме нас, смотрел телетрансляцию о высадке американцев на Луну. Интересна реакция нашей прессы. В газете «Правда» всю первую страницу под заголовком «Год в земном звездолете» занимал отчет о только что закончившемся в ИМБП годичном эксперименте, проводившемся в НЭКе на макете ТМК с целью отработки методов жизнеобеспечения для марсианской экспедиции. А на последней странице, где-то рядом с разделом «Спорт», была помещена заметка в один абзац размером в 2 см о высадке американцев на Луну. Среди разработчиков и понимающего руководства особого уныния не наблюдалось. Событие было закономерным и ожидаемым. Впереди всех нас ждала все та же изнурительная многолетняя работа огромного количества людей, создававших чудеса техники на гребне технического прогресса.

В конце 1969 года по марсианской и лунной программам Королева был нанесен четвертый и весьма ощутимый удар — со стороны жаждущих быстрых и шумных успехов сотрудников нашего же предприятия. К. П. Феоктистов, посоветовавшись с Б. Е. Чертоком, от имени заместителей Мишина К. Д. Бушуева, С. О. Охапкина и С. С. Крюкова обратился к Д. Ф. Устинову с предложением. Но сделал это тайком, за спиной Мишина, дождавшись, когда тот уйдет в отпуск, и в обход нашего министра. Предложение было заманчивым — в течение года создать и впервые в мире запустить на орбиту пилотируемую долговременную орбитальную станцию, взяв для этого у Челомея два корпуса, предназначенных для военной станции «Алмаз», и быстренько начинить их аппаратурой, созданной для кораблей 7К. Ничего похожего на станцию ТОС, которая разрабатывалась Королевым, у этой не было. Мишин и Челомей резко возразили против этой затеи, считая, что станциями должен продолжать заниматься Челомей. Но руководство увидело возможность вскоре порадовать Генерального секретаря Л. И. Брежнева новыми космическими достижениями. Мишина, несмотря на его яростное сопротивление, под угрозой освобождения от должности обязали разрабатывать станции. На очередном заседании руководства он, комментируя принятые решения, не сдерживал гнева и не выбирал выражений. Его возмущал не столько способ принятия решения — у него за спиной, главное — он видел в нем попытку покушения на королевское детище — ракету Н1. В конце он произнес: «Если узнаю, что кто-нибудь, кроме вот этих двоих — Бушуева и Феоктистова — будет заниматься ДОСами, выгоню к чертовой матери!»

Несмотря на примитивность (кроме политического, другого смысла они не имели), ДОСы были новыми пилотируемыми изделиями, и их разработка требовала немалых усилий. Ведущим конструктором по этой теме, после безуспешного завершения работ по кораблю 7К-Л1, был назначен Ю. П. Семенов (в то время зять А. П. Кириленко — второго лица в государстве). В уста Брежнева «специалисты» умело вложили лозунг: «Исследования с помощью долговременных орбитальных станций — магистральный путь в освоении космоса». Теме было придано государственное значение, выделено серьезное финансирование, открыта «зеленая улица» на всех предприятиях, в том числе и на нашем.

Мишин, понимая, что невозможно вести такой дополнительный объем работ без ущерба для основной темы Н1-Л3, в 1972 году вместе с Челомеем написал письмо, в котором они предлагали все работы по станциям вернуть Челомею. Это предложение было одобрено министром Афанасьевым, он дал указание готовить соответствующие документы. Но наши «специалисты», продолжая манипулировать мнением вышестоящих руководителей, подготовили наверх встречное письмо, в котором предлагали освободить Мишина от занимаемой должности. В конфликте разбирался Д. Ф. Устинов, но ничего не изменил. Весь дополнительный объем работ, обрушившийся на перегруженные коллективы ОКБ-1 и кооперации, буквально сметал разработки по Н1-Л3, переводя их в разряд второсортных.

Мишин сопротивлялся новой затее не зря. Успехов на ДОСах пришлось ждать несколько лет. На первой станции первая экспедиция не удалась из-за ошибки в управлении процессом стыковки, во второй экспедиции экипаж погиб при возвращении на Землю. Вторая станция не вышла на орбиту из-за аварии челомеевской ракеты «Протон». Третья станция вышла на орбиту, но из-за дефектов в системе ионной ориентации и отсутствия в проектной документации команды на прекращение нештатного режима, а также из-за неоперативных действий группы управления израсходовала запасы топлива на ориентацию и была потеряна. Ответственным за неудачи на станциях, в том числе за гибель людей, естественно, считали Мишина.

Лишь через пять лет на четвертой станции Г. Гречко и А. Губарев начали регулярные работы, но это был уже 1975 год. В № 4 журнала «Российский космос» за 2006 год заслуживает особого внимания статья Гречко, где он делится своими впечатлениями об итогах тридцатилетних полетов на орбитальные станции. Высказывается на эту тему в своей книге и главный инициатор создания станций в 1969 году К. П. Феоктистов: «Прошло почти сорок лет с начала полетов человека в космос. Что же принесли эти полеты гражданам страны, которые оплачивали эти дорогостоящие работы? Что бы ни говорили политики и чиновники, оплачивало эти работы общество в целом, трудящиеся, налогоплательщики, отдававшие часть ими заработанных денег государству. Так вот люди, которые платили, ничего не получили». Но это сказано им в 2000 году, а тогда, в 1969-м, ущерб, нанесенный энтузиастами скороспелых орбитальных станций работам по H1-Л3, был огромным.

В 1974 году окончательный удар по марсианскому проекту Королева нанес его друг и соратник в прошлом, а теперь соперник и ярый противник ракеты Н1 — В. П. Глушко. К весне 1974 года когорта одержимых личными интересами добилась отстранения Мишина от должности главного конструктора и начальника ЦКБЭМ.

Мне довелось шесть лет взаимодействовать с Мишиным в разных ситуациях (как ведущий конструктор по Л3 был подчинен непосредственно ему). Могу утверждать с полной ответственностью: вряд ли любой другой руководитель, в том числе и Глушко, которого я также видел в работе многие годы (как ведущий конструктор по комплексу «Энергия-Буран»), справился бы со всем клубком проблем более успешно. Главное преимущество Мишина перед всеми — он 20 лет неизменно подставлял свое плечо Королеву, таким опытом, кроме него, не обладал никто.

Сменивший Мишина Глушко, своим приказом, с молчаливого согласия партийно-правительственной верхушки, запретил пуск подготовленного комплекса Н1-Л3, а также прекратил работы не только по лунной программе, но и по ракете Н1, а стало быть, и по марсианскому проекту. Производственные заделы на заводах, полигоне, в смежных организациях были уничтожены.

Никто из нас — непосредственных участников работ — не сомневался в успешном запуске Н1. Глушко, видимо, тоже, иначе зачем было запрещать? Даже с экономической точки зрения, уничтожение изготовленного комплекса Н1-Л3 на Земле дороже, чем его самоуничтожение в полете. Глушко не устраивал успешный старт Н1, который мог перечеркнуть диагноз, заведомо поставленный им двигателям Кузнецова после восьми лет их отработки — «гнилые». Между тем, Кузнецов довел ресурс своих «гнилых» до трех часов непрерывной работы при заданном ресурсе не более 20 минут. Свои же двигатели для «Энергии» Глушко, игнорируя всеобщие сомнения, доводил 13 лет.

Возможно, специалисты, сотрудничавшие в то время с Глушко, попытаются оправдать государственными интересами его необоснованное, незаконное и варварское решение о прекращении работ по Н1. Но один штрих вынуждает усомниться в том, что эти действия диктовались государственными, а не личными мотивами.

В энциклопедии космонавтики, выпущенной в 1985 году под редакцией Глушко, рассказано о многих заместителях Королева, но ни слова не сказано о Мишине, которого Королев 20 лет признавал своим бессменным первым заместителем, и который восемь лет был его преемником. Я думаю, не нужно выяснять причины, по которым фамилия Мишина даже не упомянута в энциклопедии. Хорошо известна их взаимная личная неприязнь с Глушко. Других мотивов нет. И если это так, мы вправе предположить, что Глушко мог такую же предвзятость проявить по отношению к двигателям Кузнецова, к ракете Н1 и ко всему творчеству Королева. А значит, только в угоду тщеславию и амбициям он мог похоронить королевский проект экспедиции на Марс и вольно или невольно, дважды поставить отечественную космонавтику в хвост к американцам — на Луне и на «Буране».

Это могло произойти трижды в 1969 и в 1974 годах. В 1969 году президент Академии наук СССР М. В. Келдыш дважды призывал сделать пилотируемый полет к Марсу главной задачей для ракеты Н1 и в освоении космического пространства. Обоснованные предложения Келдыша сделаны не в частных беседах, а на официальных совещаниях с участием высоких партийно-хозяйственных руководителей. Оба его выступления в 1969 году предельно подробно изложены Чертоком в его воспоминаниях.

Первый призыв Келдыша вернуться к марсианскому проекту Королева прозвучал в его выступлении 27 января 1969 года на Совете главных конструкторов по поводу предстоящего первого пуска Н1, а также по программе лунной экспедиции. Помимо главных конструкторов, на Совете присутствовали заведующий отделом оборонной промышленности И. Д. Сербин, министр общего машиностроения С. А. Афанасьев, его заместитель Г. А. Тюлин (далее по тексту книги Чертока).

«…Судя по ходу обсуждения, никто не был готов выступить с какими-то новыми предложениями… кроме Келдыша. Вначале он дремал. В разгар перепалки по поводу экспериментальной базы он взял слово и высказал то, что не решался сказать ни Мишин, ни министр и никто из нас:

— Состояние работ по H1-Л3, по-моему, такое, что срок высадки на Луну нам надо перенести на 1972 год. Принять решение по этому поводу в ближайшее время…

Давайте честно скажем, действительно ли мы все считаем, что высадка одного человека на Луну будет приоритетом? Можем ли мы опередить в этом американцев или, может быть, нам следует сегодня подумать о Марсе? Автоматы на Луне и даже луноходы мы будем иметь и без Н1… Сегодня есть две задачи: высадка на Луну и полет к Марсу. Кроме этих двух задач ради науки и приоритета никто ничего не называет. Первую задачу американцы в этом или следующем году решат. Это ясно. Что дальше? Я за Марс. Нельзя делать такую сложную машину, как Н1, ради самой машины и потом подыскивать для нее цель. 1973 год — хороший год для беспилотного полета тяжелого корабля к Марсу. Мы верим в носитель Н1. Я не уверен в 95 тоннах, но 90 будем иметь с гарантией. Последние полеты „Союзов“ доказали, что стыковка у нас в руках. Мы можем в 1975 году осуществить запуск пилотируемого спутника Марса двумя носителями Н1 со стыковкой на орбите. Если бы мы первыми узнали, есть ли жизнь на Марсе, это было бы величайшей научной сенсацией. С научной точки зрения Марс важнее Луны…»

Далее Черток пишет: «Поведение Келдыша на этом совете было для нас — разработчиков программы Н1-Л3 сигналом, своего рода просьбой о более активной и организованной поддержке новой стратегии в политике большого космоса. В 1969 году было еще не поздно. История нашей космонавтики могла пойти по-другому, окажись мы храбрее.

Эх, вот когда действительно нашей истории не хватало Королева! Да, он мечтал о Марсе больше, чем о Луне.

Решительно переложить руль мог бы широко и далеко мыслящий руководитель государства. Но такого нам не суждено было иметь».

Комментарий здесь может быть только один — спасибо Чертоку за эту протокольную запись очень важного заявления Келдыша, который, судя по всему, лучше многих был информирован Королевым о его последних планах экспедиции на ЖРД. Предлагая запуск пилотируемого спутника Марса в 1975 году, Келдыш точно знал, что никакой ЭРДУ к этому времени не будет.

Второй призыв вернуться к марсианской теме Келдыш сделал 3 июня 1969 года — за месяц до второго пуска Н1. Далее по тексту книги Чертока.

«…Келдыш на этом совещании выступил в поддержку начатых у нас еще при Королеве проработок марсианской экспедиции. Он попросил Мишина коротко сообщить о состоянии проекта. Проект экспедиции на Марс предусматривал предварительную сборку межпланетного экспедиционного комплекса на околоземной орбите. Основными модулями комплекса были межпланетный орбитальный корабль, марсианский посадочный корабль, возвращаемый на Землю аппарат и энергетическая установка, основой которой был ядерный реактор. Энергетическая установка обеспечивала работу электрореактивных двигателей на межпланетной орбите по дороге к Марсу и возвращении экспедиции на околоземную орбиту. Длительность экспедиции составляла два-три года. Имелось в виду использование по дороге искусственной тяжести.

В то время медицина считала, что человек не способен сохранить здоровье и работоспособность в условиях невесомости более чем два-три месяца.

Работа над проектом марсианской экспедиции была захватывающе интересной. Но она отвлекала внимание основных идеологов от текущих, не терпящих отлагательства проблем. Марсианский доклад Мишина был выслушан без всякого энтузиазма. Наоборот, собравшиеся руководители дали понять, что мы напрасно теряем время. Только Келдыш высказался за продолжение работ, „…но не в ущерб Л3“.

— Мы у себя в ОПМ тоже рассматривали такие возможности. Должен сказать, — заявил Келдыш, — что если ракета-носитель Н1 будет надежно летать и если доработать ее, сделав третью ступень водородной, то двухпусковой вариант может оказаться достаточным для пилотируемого полета к Марсу.

…Мишин заверил, что над марсианским проектом мы работаем, не отвлекая людей от Л3, а водородный блок для четвертой ступени не забросили, через год доведем его до стендовых испытаний…»

Здесь необходим комментарий.

Келдыш был последователен — на прошлом совещании в феврале он решительно выступил за Марс и сам обосновал смену приоритетов. Теперь он, будучи осведомленным о проекте экспедиции на ЖРД, вправе был ожидать сообщения о проработках по этому варианту и попросил Мишина доложить. Но Мишин доложил о варианте с ЭРДУ. Почему? Видимо, после выступления Келдыша на совещании в феврале Мишин должен был поручить подготовить справку. О разработке какого-то нового варианта речи быть не могло. Зная расклад проектных сил в ОКБ в этот период, можно предположить, что его поручение попало на «благодатную почву» — к приверженцам ЭРДУ. В архиве лежали еще не уничтоженные материалы полета на ЖРД, принятого Королевым и Тихонравовым. Мишину подготовили материалы по старому варианту с ЭРДУ, выполненного Адамовичем. В его разработке некоторые проектанты принимали участие, и амбиции, похоже, взяли верх. Королев и Тихонравов в 1962 году отказались от него в пользу ЖРД, о чем Мишин вполне мог не знать. Королев, возможно, не считал нужным забивать голову своему заму, загруженному ракетными делами, еще и проблемами межпланетных полетов, которыми занимался другой его зам.

Естественно, что доклад Мишина, ориентированный на ЭРДУ, ни у кого не мог вызвать энтузиазма. Собравшиеся руководители могли не знать деталей, но то, что на создание ЭРДУ потребуется не один десяток лет, скорее всего, понимали все. Судьбоносное предложение Келдыша второй раз оставили без внимания. Собравшиеся второй раз не воспользовались реальной возможностью круто изменить дальнейший ход нашей космической истории.

Необходимо заметить, что эти предложения должен был, наверное, сделать не Келдыш, а наш головной институт ЦНИИмаш, исходя из своих основных задач определять направления развития космонавтики. В крайнем случае, он должен был решительно поддержать Келдыша. Но у института, как видно, были на этот счет свои планы. В 1966 году после гибели Королева специалисты ЦНИИмаш запросили наш марсианский проект. Получив доступ к нему, изучили его и подготовили свой вариант — «Мавр», утвержденный директором института в 1968 году. На этот раз, как и в 1964 году, при принятии порочных решений по Луне, институт свои основные обязанности выполнять не стал, а вместо этого 30 июля 1969 года подписал у министра приказ, которым поручил сам себе разработку ракетно-космического комплекса для экспедиции на Марс с красивым названием «Аэлита» и разрабатывал его 5 лет до закрытия Н1.

А ведь разработка таких проектов — задача ОКБ, а не научно-исследовательского института! Но и перед ОКБ она также стояла: приказом министра от 30 июня разработка еще одного марсианского комплекса в составе ракеты УР-700М и корабля МК-700М была поручена… Челомею! А Мишин, вместо того чтобы продолжить, как предлагал Келдыш работу над марсианским проектом Королева, должен был неизвестно зачем еще пять лет биться над осуществлением бездарной лунной затеи, спровоцированной пять лет назад не без участия ЦНИИмаша и Челомея. Как будто Мишина умышленно удерживали на невыполнимой задаче, чтобы обвинить в проигрыше «лунной гонки»! Не здесь ли четко выстраивается пресловутый миф о ней?

Из выступлений Келдыша ясно, что он, как и Королев с Тихонравовым, верил в реальность полета на Марс, а ведь президент Академии наук СССР был председателем многих самых высоких экспертных комиссий, и именно его вера в королевский проект нам очень важна.

Третий призыв к марсианской переориентации прозвучал из уст Д. Ф. Устинова. Это может показаться странным — к большинству ударов, обрушенных на марсианский замысел Королева, он непосредственно прикладывал руку. Проект требовал поддержки, когда на этапе завершения летных испытаний находилась ракета Н1. Но почему теперь, когда проект полностью уничтожен, Устинов предложил к нему вернуться?

В 1974 году на совещании, проходившем 13 августа, новый генеральный конструктор нашей организации, теперь уже НПО «Энергия», В. П. Глушко в присутствии высокого руководства представлял собравшимся свою новую программу. Отчет об этом важном совещании имеется в той же книге Чертока. Приведу лишь то, что имеет отношение к заголовку раздела. Вступительное слово Устинова Черток, с его слов, расценил как предупреждение Глушко, чтобы не вздумал ломать и перекраивать тематику, которую заложил Королев, и по которой мы добились общепризнанных успехов при Мишине.

После обстоятельного доклада Глушко и прений, подводя итог совещания, Устинов в своем выступлении отметил некоторую неопределенность перспективы и задал Глушко вопрос: «А что дальше? Предлагались (и я знаю, далеко зашли) проекты по экспедиции на Марс, по лунной базе. Здесь возможно сотрудничество с американцами. Не упускайте это, мы вас поддержим». Глушко, представляя свою программу, упомянул экспедицию на Марс, как одну из перспективных задач, но связал ее осуществление с созданием суперракеты «Вулкан» РЛА-130 с выводимым весом 250 тонн. Один из выступавших прокомментировал это так: «Валентин Петрович предлагает на Земле собрать две ракеты Н1». Эта затея была отвергнута.

Что же помешало Глушко прислушаться к предложению Устинова и сделать экспедицию на Марс главной задачей советской космонавтики, пусть даже не на Н1, а на своей новой ракете? Ведь это был вполне реальный шанс — в его руках оказались возможности, которые не снились Королеву, когда он начинал работу над марсианской программой через 15 лет после войны, не имея даже подтверждения о том, что с человеком ничего не случится в космосе. У Глушко теперь в распоряжении была мощнейшая кооперация с численностью около 250 тысяч человек во главе с королевской фирмой, которая располагала уникальным пятнадцатилетним опытом создания марсианского и лунного комплексов. А он все-таки, не рискнул. Почему? Ответ напрашивается сам собой. Если бы Глушко объявил экспедицию на Марс главной задачей, то, во-первых, любой старший инженер из наших проектных отделов за 5 минут мог бы доказать ему, что эту задачу можно решить намного быстрее, дешевле и проще на Н1; а во-вторых, возникал вопрос: что за специалисты рекомендовали правительству в 1964 году отказаться от полета на Марс и сосредоточиться на лунной экспедиции, а в 1974 году через 10 лет они же советуют отказаться от этой идеи и заново заняться Марсом? А в результате могло последовать обвинение этих специалистов не только в технической недальновидности, но и в провале нашей космической программы и потере престижа.

Руководители последующих лет в полной мере воспользовались возможностями созданного Королевым коллектива, и могли выбрать достойные задачи. Но они отвергли идею полета на Марс. 15 мая 1987 года успешно стартовала мощная (но с той же полезной нагрузкой, что и Н1) ракета «Энергия», оказавшаяся невостребованной, ибо перед ней, в отличие от Н1, не была поставлена достойная ее возможностей цель.

Правда, за два года до этого появилась еще одна — четвертая реальная возможность вернуться к марсианскому проекту. До этого никакие разговоры с В. П. Глушко на эту тему не имели смысла. Но в 1985 году представился реальный шанс. Как-то меня встретил в коридоре П. В. Цыбин и сказал: «Зайди». Он уже сдал полномочия главного конструктора по «Бурану» Ю. П. Семенову, стал научным консультантом и, будучи великолепным авиационным конструктором и человеком творческим, времени даром не терял. В его небольшом кабинете на доске и многочисленных листках на столе содержались расчеты и наброски летательного аппарата. Павел Владимирович проектировал воздушно-космический самолет, который должен был взлетать с аэродрома выходить в космос и возвращаться на любой аэродром первого класса.

Перед тем как продолжить, не могу удержаться и не привести распечатку из Интернета, переданную мне в редакции журнала «Техника Молодежи» С. В. Александровым, который, кстати сказать, первым начал публиковать материалы о марсианском проекте С. П. Королева.

Данная распечатка — образец очередного «безобидного» мифа. А теперь, что было на самом деле.

Когда Цыбин познакомил меня со своими проработками, я «зажегся» его идеей и буквально в каждый обеденный перерыв бегал к нему обсуждать детали проекта. Становилось ясно, что для создания ВКС нужно полностью использовать весь научно-производственный задел по «Бурану», но тогда остается вопрос — а что делать с ракетой «Энергия»? Вот тут и намечался ясный ответ: не возить же на ней космонавтов на орбиту — конечно на Марс! С этого момента ВКС стал моим кровным делом. Но все должно быть по порядку. Главный вопрос — к кому обращаться с предложением, чтобы оно не вызвало обратной реакции? Разумеется, на самый верх. Письмо М. С. Горбачеву действительно написал я, но не как соавтор — идея полностью принадлежала Цыбину. Просто Павел Владимирович не мог прочитать то, что сам писал. Про себя я понимал, что по головке могут не погладить — ведущий конструктор по комплексу «Энергия-Буран» пишет своей рукой, что «Буран» не нужен. Но идея была очень заманчивой. Однако, в отличие от того, что сказано в Интернете, реакция Президента на это письмо была вполне адекватной. Он созвал совещание с участием большого количества военных высшего состава и главных конструкторов всех наших ведущих авиационных фирм. Поскольку предмет обсуждения был заранее объявлен, многие явились с конкретными проработками. Цыбин участвовал в совещании и подробно рассказал о том, что на нем было. Горбачев поддержал идею. Вскоре вышел приказ министра, предписывавший создать в подчинении Цыбина проектное подразделение, и оно было создано приказом нашего генерального директора В. Д. Вачнадзе. Никаких нареканий в мой адрес от руководства не поступало. Был даже подготовлен и завизирован всеми и Б. И. Губановым, приказ о моем назначении ведущим конструктором по изделию ГК-155 (внутренний индекс ВКС) с сохранением обязанностей по изделию 11Ф36 (индекс МРКК «Энергия»). Хотя приказ не был подписан, я провел необходимую организационную работу: нашел помещение, набрал в отдел специалистов, помог разработать структурную схему ВКС, словом, процесс пошел, и осталось ждать проекта по ВКС и успешного запуска ракеты «Энергия». Нахлынувшая на страну перестройка смешала все карты, в том числе и космические. М. С. Горбачев не проконтролировал исполнение принятых им решений по проекту ВКС.

Подводя итог по этому разделу, мы видим, что уверенность в осуществлении в недалеком будущем экспедиции на Марс была не только у Королева и Тихонравова, но и у Келдыша и даже у Устинова. А все, что задумывали Королев и Тихонравов, осуществлялось. Так что экспедиция на Марс вполне могла стать главной задачей страны. Для этого она должна была стать одной из главных задач главы государства. Главе кто-то должен был объяснить, что именно экспедиция на Марс на самом деле магистральный путь освоения космического пространства, а не какие не долговременные станции.

Марсианской экспедиции, вопреки мнению сегодняшних скептиков, был предопределен успех. «Буран» по чьей-то злой воле занял ее место. Я очень кратко рассказал, как мы, используя опыт работ с комплексом Л3, приступили к коренному усовершенствованию процесса создания таких сложных изделий, какими являются марсианский, лунный комплексы, комплекс «Энергия-Буран». И, как видно, нам это удалось. Если успешно слетал и сел с отклонением в три метра от расчетной точки на полосе беспилотный корабль «Буран», то столь же успешно слетал бы на Марс и вернулся на Землю ТМК. Триумф «Бурана» — это триумф созданной Королевым школы по созданию сложнейших пилотируемых ракетно-космических комплексов. В чем конкретно заключается существо этой школы, мы постараемся разобраться, но это — отдельная тема.