Масоны. Том 1 [большая энциклопедия]

I. Предварительные сведения

Орден франкмасонов, в наши дни известный во всех странах европейской культуры, ведет родословную от очень скромного по происхождению лондонского клуба начала XVIII в. История ордена с самого момента возникновения его была покрыта, однако, таким густым слоем легенд и документальные сведения о нем были так скудны, что даже этот первоначальный факт его истории был установлен научной критикой не без труда: лабиринт фантастических гипотез, в котором долго терялись историки масонства, не вполне разрушен ими, в сущности, и до сих пор. Правда, в наше время никому не придет в голову рассказывать о масонских ложах эпохи Ноева ковчега или искать зародышей масонства в мистериях древних греков, но не менее произвольные, в сущности, хотя и менее фантастические с виду догадки вроде гипотезы о тождестве франкмасонов с «братьями Розового креста» (о них см. ниже) или о связи первых масонских организаций с политическими и династическими интригами Стюартов находят место в посвященных истории масонства сочинениях и по сей день¹.

Начало полному и систематическому изучению всех относящихся к прошлому масонства документов и к окончательному освобождению масонской истории от неограниченных полетов фантазии было положено немецким историком Бегеманом и англичанином Гудом, последние труды которых — «Краткая история франкмасонства» (Gould. A Concise History of Freemasonry, 1903) и «Доисторический период и начало франкмасонства в Англии» (Begemann. Vorgeschichte und Anfange der Frei-Maurerei in England, 1909) — вышли всего несколько лет тому назад.

Слово freemacon — франкмасон (свободный каменщик) перешло из английского в другие европейские языки уже после того, как оно потеряло и в Англии свой первоначальный смысл, и вопрос о происхождении его сделался темным.

До последней четверти прошлого века термин «франкмасон» противополагали обыкновенно краткому термину «масон» — как обозначающий не каменщиков-рабочих (или оперативных масонов, как говорили в Англии), а каменщиков-мыслителей (спекулятивных масонов), по имени только связавших себя с соответствующим ремесленным цехом. В частности, в них видели то «рыцарей Храма», скрывшихся под маскою франкмасонов после разгрома их ордена Филиппом Красивым, то группу ученых и философов, вступивших в масонский цех, чтобы скрыть от враждебно настроенного к ним правительства свои гуманитарно-филантропические цели. Знакомство с документами показало, однако, всю ошибочность этих предположений. Предками современных франкмасонов, носившими это же имя, были, несомненно, настоящие каменщики, и добавление к названию их ремесла слова свободный (free, frank) имело первоначально профессионально-ремесленное, а не социальное значение. Слово freemason встречается в английских документах начиная с последней четверти XIV в.; по наиболее вероятной гипотезе, выдвинутой в 1887 г. одним английским архитектором и разделяемой Бегеманом, это были известные в Англии в эпоху готического стиля sculptores lapidum liberorum (первое упоминание — в документе начала XVIII в.) — «каменотесы свободных камней». «Свободными» камнями (Free-stones) в отличие от обыкновенных (rough-stones) назывались в Англии более мягкие каменные породы, вроде мрамора и известняка, употреблявшиеся для более тонкой, барельефной работы. Путем сокращения длинного термина freestone’s mason и произошло, по этой гипотезе, английское слово freemason. В эпоху готического стиля франкмасонами называлась, во всяком случае, более искусная категория квалифицированных, как сказали бы теперь, строительных рабочих. Позднее, с упадком готического стиля, различие двух категорий каменщиков утратило практическое значение, вследствие чего исчезло представление о точном смысле обоих терминов: уже в XIV в. цели каменщиков называются безразлично то просто масонскими, то франкмасонскими.

Масонский герб.

Но воспоминание о большей почетности длинного термина все же сохранилось: когда старинные братства каменщиков выделились в особую от цеха организацию, получившую известную популярность среди высших классов общества (XVII в.), она удержала за собой название франкмасонов, предоставив цеховой организации называться просто масонами (companies of masons); длинное название принял и современный масонский орден, организовавшийся в начале XVIII в. по типу старинных ремесленных братств.

Связь, соединяющая современный масонский орден со старыми братствами, носит, в сущности, внешний характер, сводясь лишь к известной преемственности ритуала и терминологии. История старого масонства является не столько главой из истории ордена, сколько введением к ней: по терминологии Бегемана, старое масонство составляет его Vorgeschichte, то есть период «доисторический».

К этому же «доисторическому периоду» можно отнести и идейных предшественников позднейших масонов — алхимиков и утопистов XVII в. с их проектами всемирных союзов и планами преобразования человечества: если старые организации каменщиков были номинальными предками масонства, то истинными, духовными предками его были именно эти представители дореволюционной европейской интеллигенции.

Началом исторического периода масонства следует считать 20-е годы XVIII столетия — эпоху возникновения так называемых «великих лож».

II. Доисторический период масонства

История старых организаций каменщиков тесно связана с общей историей ремесленных гильдий и братств.

Долгое время в ней искали, однако, каких-то особенных этапов: в каменщиках видели единственную в своем роде категорию рабочих, выделявшуюся в Средние века своей культурностью и связью с цивилизованными странами Востока и античного мира.

Поводом к предрассудку послужили старые легенды ремесла и беглые указания позднейших (XVII в.) авторов, причина же заключалось в слишком одностороннем представлении о средневековом «варварстве», заставлявшем историков видеть в появлении готического стиля какое-то чудо и прибегать для объяснения его к различным фантастическим гипотезам. Одной из них явилась гипотеза могущественного союза строителей, разъезжавших по Европе со специальными полномочиями от папы и воздвигавших дворцы и соборы по принципам тайной архитектурной науки, привезенной основателями братства с Востока. На этой легенде основана и одна из самых распространенных в Германии чуть не до наших дней² гипотез происхождения франкмасонства. Предками современных масонов объявляются, по этой гипотезе, немецкие средневековые каменотесы (Steinmetzen), с автономным братством которых, централизованным вокруг города Страсбурга, было связано будто бы возникновение готики: в XIV в. оно распространилось на Шотландию и Англию и здесь, усилиями живших в Англии немецких философов, преобразовалось в XVII в. во всемирный социально-филантропический союз.

Бегеман с документами в руках доказал произвольность этой теории. Документы не только не подтверждают догадки о тождестве английских франкмасонов с немецкими штейнметцами, но до середины XV столетия не знают ничего и самом союзе этих последних. В 1464 г. южно-немецкие мастера строительного цеха действительно съезжались в городе Регенсбурге для выбора из своей среды «верховного судьи» (им выбран был страсбургский мастер Дотцигер). Но по всем признакам это была попытка совершенно новой организации, а не восстановление старой, — попытка, вызванная необходимостью обороны цехового ремесла от конкуренции нового искусства и новых приемов строительства. Все, что мы знаем о социальном положении средневекового ремесленника и уровне его образования, противоречит представлению о могучем, культурно обособленном, союзе каменотесов. Что касается готического стиля, развившегося во второй половине Средних веков в связи с ростом городов и торгового класса, то его единство вполне удовлетворительно объясняется единством культурных влияний — римской церкви и византийско-арабского востока — и не нуждается в искусственных гипотезах.

Появление первых ремесленных гильдий (crafts, mysteries, compagnies, guilds) относятся в Англии к началу XII в., но документальные указания на гильдии каменщиков встречаются не ранее конца XIV в. Лондонские гильдии делились в это время по своей значительности на три разряда: первый посылал в городской совет по шесть представителей от каждой гильдии, второй и третий — по четыре и по два; каменщики (free-masons) принадлежали ко второму разряду. В 1411 г. произошла «инкорпорация» (включение в число официальных учреждений) их лондонского цеха, а в 1472 г. он получил свой герб.

В XV в. цеха уже господствовали в английских городах: старые торговые гильдии отодвинулись на задний план. Цеха владели собственными домами и богадельнями; из их среды выдвигались уже будущие фабриканты-капиталисты, богатые предприниматели-мастера. Члены более почетных цехов носили мундиры (ливреи), присвоенные когда-то лишь свитам знатных сеньоров, и составляли городскую аристократию (ливрейников — liverymen), которые одни участвовали в выборах членов парламента и муниципалитета. Гильдии XV в. добивались иногда таких привилегий, что вызывали против себя жалобы городских властей. Так случилось, например, в 1466 г. с экзетерскими портными, об отмене привилегий которых ходатайствовал перед королем сам город; в жалобе указывалось, между прочим, что портные привлекают в свою среду посторонних и даже не живущих в городе лиц, заставляя их делать взносы в свою кассу. С 1481 г. к категории «ливрейников» были причислены в силу королевского указа и лондонские масоны.

Дошедшие до нас древнейшие документы, рисующие положение английских строительных рабочих, относятся к середине XIV и началу XV столетия. Это уставы артели, работавшей при церкви Св. Петра в Йорке, составленные для нее в 1352, 1370 и 1409 гг. руководившим ее работами церковным капитулом. Из уставов видно, что работы артели производились в крытом помещении, так называемой лоджии (lodge), служившей для холостых рабочих и спальней; за порядком работы и за поведением каменщиков следил старший мастер (magister cementarius, или Maistyr masonn) и надзиратели (gardiani, или wardens), высший же надзор оставался в руках представителя капитула — супервизора; вступая в артель, рабочие приносили присягу «над книгой» (очевидно, уставом), обязуясь подчиняться во всем капитулу и соблюдать изданный им устав. В XV в. ложей называли уже не только мастерскую артели, но и саму артель.

Из кругов духовенства, руководившего церковными стройками, вышла, по-видимому, и стихотворная история масонов (Masonic poem), два древнейших списка которой, входящие в состав так называемых «конституций масонов», относятся, по мнению специалистов, к концу XIV и началу XV в. Поэма рассказывает о строителе Вавилонской башни Немроде, об Аврааме, «познавшем семь искусств» и обучившем строительству Эвклида, о переходе этих познаний от Эвклида к египтянам и евреям; о двух колоннах Соломонова храма, запечатлевших на себе эту древнюю мудрость, и о великих ученых Пифагоре и Гермесе, открывших ее для потомства; св. Албан, первый христианский мученик Англии, был в числе немногих воспринявших ее, он-то и принес в Англию искусство строительства и написал для каменщиков первый устав, а их первыми могучими покровителями были король Ательстан и сын его Эдвин. В целях улучшения ремесла они созывали в Йорке общие собрания каменщиков со всеми шерифами, сеньорами и лордами королевства... Содержание и форма этой «масонской поэмы» не оставляют сомнения, что автором ее был человек литературно образованный, быть может, представитель того самого духовенства, которое заведовало церковными стройками. При помощи нее хотели, очевидно, внушить рабочим большее уважение к их ремеслу и тем содействовать духу дисциплины. В виде устной традиции такие истории ремесла существовали, вероятно, и у других цехов.

Кроме чисто цеховых организаций ремесленники соединялись в Средние века и в более тесные союзы, или братства взаимопомощи, носившие церковно-религиозный характер. Культ святого — патрона цеха и заботы о загробной судьбе умерших братьев играли в их деятельности главную роль, но наряду с этим преследовалась и другая цель — взаимная помощь при путешествиях: при помощи условных паролей и знаков братья всюду узнавали друг друга и получали друг от друга поддержку. Сообщение паролей и присяга верности составляли самую существенную часть церемонии вступления в братство. В годичные цеховые праздники братства устраивали шумные пирушки, причем ритуал их соблюдался не менее строго, чем предписания общегражданской и профессиональной морали.

С началом борьбы ремесленных подмастерий с мастерами братства становились в руках рабочих орудием самозащиты: эпоха расцвета их как в Англии, так и на континенте (вторая половина XIV в.) совпадает как раз с эпохой начала этой борьбы.

О братствах английских каменщиков, с XV в. называющихся также ложами, мы вынуждены судить по документам позднейшей эпохи, когда ремесленные организации вообще успели изменить уже первоначальный характер, да и из этих данных древнейшие (конец XVI и начало XVII в.) относятся к шотландским ложам, жизнь которых протекала в совершенно своеобразных условиях. Косвенные данные масонских конституций и других старинных источников позволяют, однако, с большей вероятностью судить и о более ранних эпохах: обязанности гостеприимства и братской помощи при путешествиях, условные масонские пароли и знаки — все это с полной очевидностью говорит, например, о том, что между ложами различных городов всегда существовала организационная связь и что английские масоны, подобно континентальным, совершали свои рабочие путешествия и, несмотря на свою сравнительно меньшую подвижность, все же не были прикованы к одному месту. Большая оседлость английских каменщиков сравнительно с континентальными и в связи с этим большая прочность местного состава их лож составляла, тем не менее, одну из существенных их особенностей. Другая состояла в большей зависимости от государственной власти, которая в Англии всегда была достаточно сильна, чтобы помешать местным корпорациям развиться в совершенно автономные организмы, как это было, например, в Германии.

Со второй половины XVI в. старые братства каменщиков и их цеха находились уже в Англии в состоянии упадка: новый архитектурный стиль (Ренессанс), приходивший на смену готическому, менял условия труда и требовал знания новых приемов; в Англию выписывалось теперь много иностранных рабочих — французов, немцев, голландцев, оттеснявших местных каменщиков на задний план. Но в начале столетия масонские братства, по-видимому, полны еще жизни: в 1527 г. масоны города Норвича вместе с другими братствами принимали участие в церковных мистериях и разыгрывали библейскую историю о Каине и Авеле.

Тяжелый удар нанесла ремесленным братствам Реформация, открывшая поход против всех организаций, носивших церковный характер. В 1547 г. они были форменным образом запрещены парламентским актом. Многие братства с этого времени, несомненно, прекратили свое существование или растворились в цеховой организации, но масонские ложи оказались в числе организаций, выдержавших этот удар. Они перестали, правда, быть католическими братствами, церковные процессии и мистерии исчезли из их обихода, но церемонии приема, годичные банкеты и другие старые обычаи продолжали храниться в их среде, превратившись в прочную, не умирающую традицию.

В Шотландии все масонские ложи были подчинены в конце XVI в. заведовавшему казенными стройками чиновнику, получившему титул «Верховного надзирателя», или «Главного мастера масонов» (Principal Warden, or Chief Master of masons). В 1583 г. эту должность занял королевский придворный Уильям Шоу (Schaw), а в начале XVII в. она перешла к сэру Уильяму Сэн-Клэру, лорду Рослингскому. Кроме общего «надзирателя» в некоторых округах назначались еще местные «надзиратели и судьи масонов», обыкновенно из представителей местной знати. Так, в 1590 г. сэр Патрик Кэпланд, лорд Юдаутский был назначен «надзирателем масонов» в графствах Абердин, Бонф и Конкордин.

Упомянутый выше Шоу издал во время своего надзирательства два масонских устава (1598 и 1599 гг.) — один для всех шотландских лож вообще, другой специально для Кильвингской ложи. Из уставов этих видно, между прочим, что шотландские ложи располагались в то время по степени своей значительности в известном порядке: первой ложей считалась Эдинбургская, второй Кильвингская, третей Стэрлингская и т.д. Годичным праздником шотландских лож считали день Иоанна Богослова — 27 декабря. В этот день происходили общие собрания лож в присутствии всех братьев, одетых в белые фартуки и перчатки. На этих же собраниях производились выборы надзирателей (wardens), а иногда и приемы новых «учеников» (apprenties) и «рабочих» (fellows of craft). Церемония приема состояла в чтении устава, присяг и сообщении пароля (mason word). Новые члены ложи оплачивали все расходы по банкету и делали «братьям» подарки в виде фартука или перчаток.

Масонские ложи-братства лишь постепенно выделились из цехов (crafts, companus) в качестве особого организма. Еще во второй половине XV в. оба типа организации, по-видимому, совпадали, и лондонский цех масонов так, например, и назывался в современных документах: «Святой Цех и Братство масонов» (Hole Craft and fellowship of masons). Позднее между ними проходит уже заметная грань. Цехи ведают чисто ремесленными делами, братство, более сплоченная и дружная часть цеха, хранит традиции морального общения и взаимопомощи. Члены цеха могут уже и не быть членами братства, а с другой стороны, для поступления в братство не требуется быть непременно цеховым рабочим: принося в ложе присягу и сдав вступительный взнос, можно получить звание «каменщика» (франкмасона), никогда не взяв в руки рабочей кирки³.

Древнейший документальный случай принятия в масонскую ложу постороннего цеху лица относится к Эдинбургской ложе: 3 июня 1600 г. на собрании ее присутствовал, как значится в протоколе, сэр Джон Бозуэль, лорд Очинлекский (Auchinleck). Присутствие знати в шотландских ложах становится с тех пор заурядным фактом: имена виконтов, графов и сэров, принятых в ту или иную ложу, обыкновенно прямо в звании цехового мастера (fellow and master of the craft), попадаются в документах XVII в. на каждом шагу. Правда, еще в конце столетия в Шотландии встречались ложи, состоящие сплошь из ремесленников (например, ложа в Глазго), но рядом с ними были ложи вроде Абердинской, где в 1670 г. из 49 членов всего 12 были профессиональными каменщиками, а остальные были — дворяне, пасторы, коммерсанты и представители интеллигентных профессий.

Лион, историк Эдинбургской ложи (Lyon. History ofthe loge of Edinburg. 1873), ставил это проникновение постороннего элемента в шотландские ложи в связь с церковной реформацией XVI в. — гипотеза сама по себе очень правдоподобна.

Реформация носила в Шотландии народный характер и не могла не отразиться на судьбе доживших до этой эпохи ремесленных братств, каковыми были, прежде всего, масонские ложи. В XVI в. они находились уже в состоянии упадка: реформация влила в них новую жизнь и привлекла к ним внимание высших классов, которые в лице шотландского дворянства и сами играли в реформационном движении видную роль, а с каменщиками соприкасались отчасти и по служебному положению. Есть указания на широкое участие в масонстве шотландского пресвитерианского духовенства, а в 1641 г., когда восставшие в защиту протестантизма шотландцы занимают северную часть Англии, в их армии в Ньюкэстле было, очевидно, немало членов масонских лож. По крайней мере, члены Эдинбургской ложи устроили здесь свое собрание и приняли в звании «цехового мастера» главного квартирмейстера армии Роберта Морэя.

О собственно английских ложах XVII в. дошедшие до нас сведения крайне скудны. Не подлежит, однако, сомнению, что в это время они не сливались уже с цеховой организацией, а образовали отдельное целое, связанное с ней лишь общностью ремесленных традиций и тождественным еще отчасти составом членов. По старым счетоводным книгам лондонских масонов видно, что такая отдельная от цеха организация существовала в Лондоне уже около 1620 г., и в одной рукописи 1686 г. именно она названа, вероятно, «Почетным обществом франкмасонов города Лондона» (The worshipful societu of the freemasons of London). В середине XVII в. подобные организации существовали, несомненно, в Уоррингтоне и Честере, а по всей вероятности, и в других городах. В «Описании Стаффордшайра», около 1680 г., составленном доктором Робертом Плотом (R. Plot. The Natural History of Staffordshire. 1686), рассказывается, между прочим, об очень популярном «в болотах этого графства» Обществе Франкмасонов. В него не отказывались вступать самые высокопоставленные лица, которые в силу их собственной знатности, казалось, могли бы и не гоняться за той древностью и почетностью ремесла, о которых рассказывает написанная на пергаменте «Книга масонских уставов». Очевидно, были, однако, мотивы, побуждающие знатных особ брататься с простыми каменщиками — быть может, обаяние старины и легенды или веселые традиционные пирушки, а может быть, и самое удовольствие видеть себя покровителями меньшей братии. В льготной грамоте 1671 г., выданной Дюргэмским епископом «Обществу, братству и компании франкмасонов, кровельщиков, плотников и других ремесел города Гейтсхеда» (всего 18 наименований), среди списка лиц, ходатайствовавших перед епископом о ее выдаче и, вероятно, принимавших также участие и в связанных с ней расходах, значились виднейшие представители местных помещиков, баронов и богатого духовенства. Для них мотивом участия в делах простых рабочих, очевидно, было именно честолюбие.

Кроме знати к каменщикам примыкали в отдельных случаях представители интеллигенции и ученого мира, привлекаемые, как думает Бегеман, фантастической историей масонства, возбуждавшей их научную любознательность.

По описанию Плота, для приема в общество новых членов требовалось собрание, по крайней мере, пяти или шести франкмасонов. «Эти собрания, — замечает Плот, — называются в некоторых местах ложами». Вступительные обряды заключались и здесь в сообщении тайных знаков, «посредством которых члены общества узнают друг друга, где бы они ни находились», и сопровождались банкетами по установленному ритуалу. Новички, как и в Шотландии, в день приема дарили «братьям» перчатки, а взаимные обязанности членов заключались в помощи на случай старости, безработицы и болезни.

Документальные данные об английских ложах относятся уже к XVIII в. «В древнем и почетном обществе франкмасонов города Йорка» преобладают в это время (1705—1706) посторонние цеху лица. Председателями его выступают богатые негоцианты, лорды, баронеты и сквайры, хотя на заседаниях отводятся еще обязательные часы «для бесед о каменно-строительном деле». Ложа в Ольнуике (в Нортумберланде), напротив, и в XVIII в. сохранила свой чисто рабочий характер, и еще в 1757 г. в ней ассигнуются суммы на профессиональные путешествия братьев.

Присутствие в масонских ложах XVIII в. посторонних ремеслу лиц дало историкам повод говорить о существовании в это время и раньше наряду с обыкновенным, или оперативным, как говорили в Англии, масонством особой категории так называемых спекулятивных масонов, или масонов-теоретиков, носителей специального знания и моральной теории о духовном строительстве среди людей. Документы не знают никаких «спекулятивных масонов»; дворяне и коммерсанты, принятые в масонство, так же мало, по-видимому, занимались «умозрением», как и их товарищи из рабочего класса: истинной основой их единения продолжают оставаться традиционные банкеты и полные обаянии старины обычаи и легенды ремесла. Франкмасонская организация XVII в. не преследовала никаких тайных задач и не была тайным обществом, как думают многие историки. Их жизнь и деятельность протекала у всех на виду: не будучи масоном, доктор Плот безо всякого труда узнал, по-видимому, те подробности, которые он сообщает о масонах в своей книге. Что же касается употребления тайных паролей и знаков, то, поскольку этот обычай не имел уже в XVII в. практического значения, он являлся, очевидно, простым пережитком тех времен, когда ремесленники действительно нуждались в этих знаках во время своих путешествий.

Подобно старинным братствам франкмасонские общества XVII в. поддерживали между собою живую связь и составляли фактически единую организацию: принятый в 1646 г. в Иоррингтонскую ложу археолог Ашмоль в 1682 г. безо всяких добавочных церемоний допускается на заседание Лондонской ложи и даже председательствует на нем в качестве старейшего масона.

Только что описанные общества франкмасонов, всецело пропитанные еще духом старых ремесленных братств, в идейном отношении мало соприкасаются с позднейшим масонством. Более тесной была его идейная связь с философским и социально-реформаторским движением XVII в. — с теми тайными и полутайными кружками ученых и утопистов, которые были так типичны для этой эпохи.

Когда-то, в то время безраздельного господства над умами католической догмы, наука была в Европе достоянием маленькой кучки людей, почти глухой стеной отделенной от остального мира. Природа считалась началом греха. Попытки проникнуть в ее тайны отождествлялись с колдовством. Да ученые и сами верили в магию, каббалистику и гадали по планетам о судьбах людей. Феодально-католическая реакция XVI и XVII вв. возродила эти старые формы и разрушила тот мостик, который в «эпоху гуманизма» соединил было передовую интеллигенцию с народом: она, опять изолированная, стояла теперь перед готовой поглотить ее народной стихией. Наука, как в Средние века, оделась покровом тайны, спряталась в замкнутые кружки; пробудила вновь веру к таинственному и символическому, воскресила умершие было идеи и верования⁴.

В отношении к интеллигенции это сходство между новым и старым было все же неполным — большею частью внешним.

Средневековые ученые оставались верными католической церкви. Новые порывали постепенно с самим христианством. Старинные алхимики и оккультисты сами верили в дьявола и в силу магических формул, новые часто мистифицировали себя и других, чтобы скрыть под маской оккультизма свои «опасные» с охранительной точки зрения идеи. Успехи религиозной и политической реакции не остановили прогресса научного знания и лишь углубили ту пропасть, которая лежала между идейным авангардом нового общества и отставшей массой народа. Перейти ее удавалось пока лишь в мечтах, к которым и прибегали очень охотно передовые люди кануна первой буржуазной революции. В мечтах забывалась действительность — гонения на свободу, невежество масс, деспотизм государства и церкви — и облекались в действительность создания фантазии — руководимый философами народ и служащее науке государство. Иногда идеал казался уже осуществленным — где-нибудь на острове, случайно открытом путешественниками⁵, — иногда только осуществляющимся усилием тайного общества, работающего над реформацией человечества.

В начале XVII в. в Германии появилась анонимная сатира на современных алхимиков и теософов — «Химический брак Христиана Розенкрейца», автором которой был, как обнаружилось впоследствии, член немецкого «Плодоносного общества» — Die fruchtbringende Gesellschaft⁶, протестантский богослов и проповедник Иоганн Валентин Андрээ (Andreae). Почти одновременно вышли и еще два посвященных тому же Розенкрейцу сочинения, авторство которых приписывалось также Андрээ, — «Fama Fraternitatis — славного Ордена Розенкрейца» (Всеобъемлющая и всемирная реформация человечества) и «Confessio fraternitatis» этого же ордена. В них рассказывалось об ордене, или Братстве, Розенкрейца (Розового Креста), еще в XIV в. основанном будто бы дворянином Христианом Розенкрейцем. Во время путешествий по Востоку он познал все тайны персидских и египетских магов и, возвратившись в Европу, передал их своим ученикам, вместе с которыми и основал тайное братство, оно существует и до сих пор. Братья работают каждый в своей стране, служа человечеству бесплатным лечением больных, и общаются между собой при помощи условных знаков и языка, только раз в году устраивается их общий съезд в братском доме.

Сатирическая сторона истории ускользнула от внимания современников: рассказы о Розенкрейце были поняты всерьез, и слава Ордена Розового Креста быстро распространилась по Европе. Виднейшие ученые домогались доступа в орден и искали, где только могли, его следов, а более упорные с документами в руках брались доказывать его реальность и для пущей убедительности присоединяли даже к своему имени инициалы Р.С. Время от времени в разных городах появлялись таинственные манифесты, возвещавшие от имени Розового Креста уничтожение папской власти, обращение в христианство магометан и евреев и пр. Трудно сказать, была ли тут сплошная мистификация, или же под загадочными именами скрывалась некоторое время действительно организация, умевшая искусно прятать концы в воду. Несомненно одно: тенденции, проникающие «розенкрейцерство», существовали и были в то время в европейском обществе очень сильны. Не все в них было пустой фантастикой, пережитком далеких эпох. В туманной мистике и загадочности символов, бывших данью культурным особенностям момента, скрывалось здоровое зерно свободной мысли, прокладывавшей себе путь через лес церковной схоластики и фанатизма. Обессиленная десятилетиями конфессиональных войн, она была еще слишком слаба, чтобы доверху открыть перед врагом свое забрало, и глубокими корнями слишком тесно соприкасалась с вековыми воззрениями народа, чтобы сразу облечь себя в современное платье. Характерной для розенкрейцерства и родственных ему течений XVII в. была, во всяком случае, не столько уже связь с алхимией и магией, сколько вера в преобразовательную силу знания и стремление служить человечеству посредством науки.

Этим стремлением были проникнуты и все утопические романы XVII в., одним из которых явилась, в сущности, и розенкрейцерская легенда. Уже в самом раннем из них — в «Описании христианской республики» (1619) автора «Химического брака» Андрээ — видную роль играет «Академия естественных наук», а в планах ученика его Комениуса⁷ «универсальная коллегия» ученых занимает уже центральное место. Дорога «света» (Via Lucis) идет к нашему сознанию через семь ступеней — отказ от брака, общение друзей, публичные празднества, школы, печать, мореплавание и седьмую ступень — возвещающую «всеобщее возрождение». Она осуществляется работой «универсальной коллегии благочестивых и даровитых людей всех стран», ее орудие — «универсальное знание» (пансофия, панистория и пандогматика) и «универсальный язык». Раз в год она устраивает в пределах Англии общие съезды. «Храм Мудрости», воздвигаемый ею, строится по принципам самого Верховного Строителя (Бога) и открывает свои двери для «всех, рожденных людьми».

Идеи Комениуса были подхвачены жившим в Англии (1628— 1662) немецким археологом Гартлибом, который и сам сочинил описание идеального государства Макарии, отдающего все свои силы прогрессу науки. Опираясь на кружок английских друзей, Гартлиб и Комениус принялись за практическое осуществление своего идеала, первым шагом к которому должно было явиться создание в Англии международного ученого общества.

Близкими Комениусу идеями было проникнуто и посмертное произведение Бэкона «Новая Атлантида» (изд. в 1638 г.). На далеком острове Бензалем живет неизвестный доселе европейцам христианский народ; он обращен из язычества, путем чудесного откровения, через 20 лет после вознесения Христа. Самым замечательным учреждением острова является «Орден Соломонова храма», или «Коллегия дней творения», стремящаяся к духовному обогащению человечества и к усилению его власти над природой. Тайные эмиссары коллегии — так называемые «коммерсанты света» — разъезжают в поисках знания по всей земле. Их товарищи — «плагиаторы» и «коллекторы» — собирают знания в книгах и в технической практике; «пионеры» занимаются научными экспериментами, «компиляторы» и «эвергеты» систематизируют и классифицируют добытый материал и т.д. — законченная система научной работы, план универсальной академии наук.

Скромное начало практическому осуществлению всех этих планов было положено в 1645 г. основанием кружка лондонских и оксфордских профессоров, или «невидимой философской коллегии», как называет кружок в своих письмах один из главных основателей его Роберт Бойль. Во время революции кружок пришел в упадок и возродился лишь в 1662 г. в виде «Королевского общества естественных наук».

«Акт о веротерпимости», изданный Парламентом после изгнания Стюартов (1688), кроме католиков исключал из числа полноправных граждан и «атеистов», которыми назывались тогда все сомневающиеся в истинности традиционных религий, хотя бы и признающие существование Бога. К числу таких вольнодумцев принадлежали и сторонники «разумной религии» — деисты. Поколения, выросшие в Англии после революции 1688 г., вообще более решительно, чем предыдущие, порывали со стариной и в области религиозной критики шли гораздо дальше протестантских филантропов первой половины столетия. Молодые философы вроде Шефтсбэри (1671—1713) и Толанда (1670— 1722) не останавливались перед критикой самих основ христианства и на место Библии выдвигали отвлеченный человеческих разум.

Их было немного: господствующие классы опасались их «разрушительных» идей, народные массы их не понимали. Вождь деистов Джон Толанд на горьком опыте убедился в невозможности открытой пропаганды своих идей: его «Христианство без тайн» было уничтожено рукой палача, а сам он бегством спасался он неминуемого ареста. Создавалась почва для новых эзотерических учений и нового поворота к символизму. Последнее, анонимно изданное в 1720 г., сочинение Толанда — «Пантеизм» (Pantheistikon) написано уже туманным символическим языком и опять выдвигает, известное со времен розенкрейцерства, фиаско тайного общества. «Сократовское общество» пантеистов процветает в Амстердаме, Париже, Риме, Венеции, Лондоне, поддерживая культ «трех величайших благ мудреца — Здоровья, Свободы и Истины». Особый ритуал — «сократовская литургия» — служит прославлению великих мыслителей с Сократом во главе, но и из их памяти уже не делают кумира: идейный прогресс достигается усилиями свободного от всяких оков и авторитетов ума...

III. Английское масонство XVIII в. (1718-1813)

Филантропические и реформаторские тенденции XVII в., вместе со вкусом к тайным обществам и символическому ритуалу, перешили к позднейшим поколениям и, несомненно, отразились на характере и судьбах современного масонства. Было бы, однако, ошибочно, как это делали многие историки масонства, отождествлять орден франкмасонов то с тем, то с другим из только что описанных утопических и фантастических обществ. Научная критика установила как несомненный факт, что франкмасонский орден — потомок старого масонского братства — возник не раньше второго десятилетия XVIII в. и что основателями его были люди, вовсе не задававшиеся теми широкими реформаторскими и философскими целями, которые занимали ученых граждан острова Бензалема или членов какого-нибудь «Сократовского общества». Первые Великие ложи возникли в Англии в более мирную эпоху, когда большинство людей высшего и среднего класса не помышляли уже ни о чем, кроме отдыха от бесконечных смут и борьбы предшествующих десятилетий. С водворением новой династии жизнь страны входила в мирное русло: все нужное для ее спокойствия казалось достигнутым. От былого увлечения политикой теперь осталась простая склонность к общественности, привычка находиться среди людей: развилась страсть к кружкам и клубам. Сатирический листок «Зритель» (Spectator), выходивший в Лондоне в начале 1710-х годов, высмеивая эту страсть, приводил длинный список существовавших будто бы в Лондоне обществ, среди которых фигурируют и клубы красавцев и уродов, и орден лгунов, и «вечно существующее общество», и «метафорические мертвецы», и какие-то «Виши-ваши» и «Могаки» — названия, быть может, и придуманные газетой, но, очевидно, схваченные, в общем, из жизни. Большинство этих типичных «английских клубов» не преследовали, конечно, широких общественных целей, но своими оригинальными уставами и ритуалом они отвлекали людей от обыденности домашнего очага, создавали иллюзию серьезного дела, и этого было достаточно, чтобы сделать их популярными. Одной из таких великосветских и просто светских организаций явился, по-видимому, и Орден Свободных каменщиков.

Остатки «почтенного франкмасонского общества» в начале XVIII столетия сохранились еще и в Лондоне, и в других английских городах. Ореол старины, окружавший их, и легендарная история масонства привлекли к ним внимание, соблазнили на попытку использовать их для организации интересного клуба. Андерсон, автор «Новой Книги масонских конституций» (о ней см. ниже) во втором издании ее, вышедшем в 1738 г., следующим образом рассказывает об основании «Великой Лондонской ложи»: «после торжественного въезда в Лондон короля Георга I и усмирения в 1716 г. восстания⁸ несколько лондонских лож решили сплотиться вокруг одного Великого мастера (Гроссмейстера) как центра единения и гармонии. Это были ложа “Гуся и Противня”, ложа “Короны”, ложа “Яблони” и ложа “Виноградной Кисти” (название таверн, в которых они собирались)... Было решено устраивать ежегодные собрания всех четырех лож и каждые три месяца — собрания Великой ложи, то есть всех должностных лиц каждой ложи во главе с великим мастером и великими надзирателями...» «В ожидании чести увидеть во главе всего общества представителя благородного сословия» Гроссмейстера выбрали пока из своей среды. «В день Св. Иоанна Крестителя» (в 1717 г.) в таверне «Гуся и Противня» состоялся первый общий банкет франкмасонов: «Старейший мастер, занимавший председательское кресло, предложил собранию лист кандидатов, и большинством голосов были выбраны дворянин Антон Сойэр Великим мастером, а капитан Джордж Элиот и столяр Яков Ламболь — Великими надзирателями (Grand wardens).»

Из этого рассказа, написанного через 20 лет после событий и автором, как увидим ниже, очень ненадежным, за вполне достоверный приходится принять лишь самый факт собрания четырех лож и организации ими «Великой ложи». Событие носило, во всяком случае, очень скромный характер и прошло, на первых порах, незамеченным.

Раньше других обратили внимание на вновь ожившую масонскую организацию члены Королевского общества, вероятно заинтересовавшиеся ею и с археологической, и с социальной точки зрения. Первым из них примкнул к масонству доктор прав и придворный проповедник принца Уэльского Теофиль Дезагюльэ, в 1719 г., выбранный третьим по счету Гроссмейстером Великой ложи. В 1721 г. его примеру последовал доктор Стэкли (Stuckeley), — соблазненный, по его собственному признанию, надеждой открыть в масонстве пережитки античных мистерий, а вскоре после него еще один член Королевского общества (F. R. S. Fellow Royal Society), скрывшийся под псевдонимом Филалет.

«Филалет» известен как автор предисловия к вышедшему в 1722 г. английскому переводу одного алхимического трактата (Long livers — О долговечных людях), предисловия, очень характерного как для тогдашнего масонства, так и для успевших создаться вокруг него толков. В масонах видели уже носителей великих тайн — новый вид «розенкрейцерских братьев», а с другой стороны — подозревали атеистов и политически опасных людей. Посвящая книгу «Гроссмейстеру, мастерам, надзирателям и братьям древнейшего и почтеннейшего братства франкмасонов Великобритании и Ирландии», Филалет косвенно поддерживает первые слухи и решительно восстает против вторых. Он называет масонов «солью земли, светом мира, огнем вселенной» и говорит с «достигшим звания мастера» не иначе как языком алхимии и мистических символов, но называет «нелепой клеветой» обвинения их в безбожии: «Что бы ни говорили о нас язычники и атеисты, — восклицает он, — мы останемся голосом всех верующих христиан. В основу нашей религии положен закон природы, который есть в то же время и Божий закон — именно заповедь “возлюби Бога твоего всем сердцем и ближнего твоего, как самого себя”, известная людям во все времена и подтвержденная для нас Господом Иисусом Христом». То же и в политике: «Наша политика есть лучшая из политик — лояльность перед законом и подражание Христу, который не разрушил никакого правительства и признавал за Кесарем законную власть.»

Несмотря на некоторый шум, успевший уже создаться вокруг масонства в момент вступления в него Стэкли, оно представляло собою еще очень скромную величину — было численно невелико и не привлекало новых членов: по словам Стэкли, в его дневнике, прием его в Лондонскую ложу был первым за несколько лет случаем принятия в масонство нового члена, и для выполнения вступительных обрядов в Лондоне не сразу нашлось даже нужное количество посвященных. Печать обходила масонство полным молчанием. Но именно в это время намечалась уже перемена. В масонство начали вступать представители знати, и весь социальный состав его постоянно менялся. Дезагюльэ и его преемник и предшественник Пэн (Payne) были последними нетитулованными Гроссмейстерами Великой ложи: за ними следовали уже герцог Монтагю, герцог Уартон, граф Долькес и другие герцоги, графы и лорды, непрерывно следующие друг за другом вплоть до наших дней. После 1723 г. и в составе «великих надзирателей» не встречается уже лиц, не носящих, по крайней мере, звания сквайра (сельского дворянина). В декабре 1721 г. в газетах распространился слух о предстоящем принятии в масонство самого наследника престола (принца Уэльского). Известия о масонах вообще все чаще заполняли теперь страницы лондонских газет: то такой-то герцог вступил в масонскую ложу и «возвращался с собрания в белом кожаном фартуке», то масоны праздновали в такой-то день закладку новой церкви и «щедро угощали рабочих». Масонство решительно входило в моду. По выражению упомянутой выше книги Андерсона (1723): «Свободнорожденные британские нации, вкушая после внешних и внутренних войн сладкие плоды мира и свободы, проявили счастливую склонность к масонству во всех его видах, и запустевшие было лондонские ложи наполнились новой жизнью».

Одним из проявлений этой «новой жизни» было издание кодекса масонских уставов, обычаев и традиций — так называемой «Новой Книги конституций». Она была составлена в 1721 г. пресвитерианским пастором и доктором богословия Андерсоном и посвящались первому титулованному Гроссмейстеру франкмасонов герцогу Монтагю. В 1723 г. с одобрения Великой ложи ее издали как официальное «руководство для лондонских лож и братьев, живущих в Лондоне и его окрестностях».

Самой важной и интересной частью Книги является для нас глава об «Обязанностях франкмасона» (Charges of a free-mason), отразившая в себе современную, культурную и политическую физиономию английского масонства. «Масон по самому положению своему (by his tenure), — гласит первый параграф «Обязанностей», — подчиняется законам морали и не может стать ни бессмысленным атеистом (stupid Atheist), ни лишенным нравственности нечестивцем (irreligious libertine)». В старые времена масоны поневоле держались в каждой стране ее местной религии, какова бы она ни была, но в наше время человек свободно выбирает себе веру, и лишь одна религия действительно обязательна для всех, это — та всеобщая (catholick), всех людей объединяющая религия, которая состоит в обязанности каждого из нас быть добрым и верным долгу (loyal), быть человеком чести и совести, каким бы именем ни называлось наше вероисповедание и какие бы религиозные догматы ни отличали нас от других людей. Верность этим началам превратит масонство в объединяющий центр, поможет ему связать узами искренней дружбы людей, доселе бывших друг другу чужими. Что такое всеобщая, «католическая» религия, о которой говорит здесь Андерсон? Есть ли это «естественная религия» деистов или, как думает Бегеман, простая «совокупность христианских исповеданий Англии» — то общее, что принималось всеми узаконенными в стране церквями (churches by law establisted)? Последнее кажется более вероятным, и не только потому, что деизм считался тогда лишь видом атеизма и как таковой отметался, следовательно, Андерсоном, но и потому, что толкование Бегемана лучше согласуется с той исторической средой, которая породила и Великую ложу, и ее первый официальный устав. И основатели ложи, и примкнувшая к ним великосветская молодежь не занимались отвлеченными вопросами веротерпимости, не стремились провозглашать философские принципы: они просто «вкушали плоды мира», отдыхали от войн и внутренней смуты, организовывали «центр дружеского общения между враждебными друг другу до сих пор людьми». После актов о веротерпимости, Билля о правах (1689), Утрехтского мира (1713), обеспечившего Англии блестящее экономическое будущее, для людей господствующего класса все казалось в Англии достигнутым — дальнейшие распри принимали в их глазах характер досадной, ненужной склоки. Конечно, под режим свободы не подходил еще «бессмысленный атеизм», грозивший основам «цивилизованного христианского общества», под подозрение брался и римский католицизм с его реакционно-монархическими симпатиями, но во всем остальном между «лояльными и честными людьми» не могло уже быть больших разногласий, о мелких же не стоило спорить. К этим мелким разногласиям относились теперь и богословские споры между представителями различных сект. Умиротворенным настроением победителей было продиктовано и рассуждение Андерсона о единственно обязательной «католической» религии, и вышеприведенные рассуждения о религии Филалета. По выражению Бегемана, «господствующим направлением Великой ложи был не космополитизм, а христианский национализм».

Тем же настроением проникнуты и параграфы о гражданских обязанностях масона: «Масон является мирным подданным гражданской власти, где бы ни приходилось ему жить и работать. Он не примет участия ни в каких замыслах против мира и блага народа» (параграф 2). В ложах запрещались всякие религиозные, национальные политические споры: «Как масоны мы принадлежим лишь к упомянутой выше всеобщей религии и, заключая в своей среде людей всех языков, племен и наречий, объявляем себя врагами всякой политической распри (all politicks)» (параграф 6). Под «всеми племенами» тут разумелись, как полагает Бегеман, нации Британской империи: никакого иного смысла это выражение в то время иметь, конечно, и не могло.

Фраза о «какой бы то ни было религии», вставленная Андерсоном в характеристику прежнего отношения масонов к религиозным разногласиям⁹, несмотря на свой невинный по замыслу характер, тем не менее, вызвала в масонской среде известные сомнения и толки, и во втором издании «Книги конституций» (1738) выражение «местная религия, какова бы она ни была» было заменено выражением «местная христианская религия». С этой поправкой первый параграф «Обязанностей» только точнее стал выражать первоначальную мысль Андерсона.

Две другие части «Книги конституций» — «История масонства» и «Масонский регламент» — большого интереса для характеристики масонства не представляют: практическое значение «Регламента», составление которого на основании старинных документов было начато еще Гроссмейстером Пэном (1718 и 1720 гг.), сводилось к подробностям внешней обрядности, а «История масонства» интересна разве лишь для характеристики писательских приемов самого Андерсона. В ней ничего исторического, в сущности, нет. Это — копия различных вариаций старой «масонской поэмы», расцвеченная плодами собственных измышлений «историка». Андерсон заботился здесь не о правдивости, а о внушительности рассказа, ему нужно поразить своих романтически настроенных читателей, и он, не колеблясь, подносит им рассказ об Адаме, обучающем своих сыновей прикладной и теоретической геометрии. О первом масонском Гроссмейстере Немвроде, о его преемниках — Соломоне, Кире, Навуходоносоре, императоре Августе и Альфреде Великом. Свободный полет фантазии во славу могущества и древности масонского ордена на долгое время остался с этих пор особенностью и привилегией историков масонства.

В июне 1722 г. к государственному секретарю лорду Таунсгенду явилась депутация лондонских масонов, чтобы уведомить его о предстоящем годичном собрании Великой ложи и по этому поводу лишний раз засвидетельствовать перед правительством о своей безусловной лояльности и преданности престолу. «Его Сиятельство, — рассказывала об этом событии газета (London Journal, 16 июня 1722 г.), — отнесся к депутации благосклонно и заявил, что франкмасоны могут спокойно продолжать свою деятельность, пока в ней нет ничего более опасного, чем старые масонские тайны, носящие, очевидно, самый невинный характер».

Эта газетная заметка как нельзя лучше характеризует политическое настроение тогдашнего масонства. Судя по протоколам Великой ложи, сохранившимся до нас за период от середины 1723 до середины 1771 г., в ее деятельности, действительно, не было ничего не только «опасного», но и просто выходящего за пределы светского времяпрепровождения. Символический ритуал и театральность церемонии были общим достоянием тогдашних английских клубов, отвечая современной моде и вкусам общества, но не ко всем из них правительство относилось столь благодушно, как к масонам. Менее безобидные подвергались и тогда полицейским преследованиям, как это случилось, например, в 1721 г. с «Клубом адского огня», закрытым по распоряжению властей «за безнравственность и за кощунственные покушения на основы религии».

Единственной отраслью деятельности английского масонства, носившей общественный характер, была благотворительность, завещанная новому масонству еще старыми ремесленными гильдиями, в деятельность которых всегда входила забота о нуждающихся в поддержке «братьях».

В одном сочинении о масонах, вышедшем в 1724 г. (The Grand Mistery of Free-masons discovered), основные принципы масонства излагались в следующем виде:

Вопрос. Сколько существует правил, имеющих отношение к франкмасонству?

Ответ. Три — Братство, Верность, Молчание.

Вопрос. Что означают они?

Ответ. Братскую любовь, помощь и верность (Brotherly Love, Relief and Truth) в среде всех истинных масонов, ибо предписания эти даны были всем масонам при постройке Вавилонской башни и Иерусалимского храма.

Эта «масонская троица» неоднократно выступает и в других местах — в рассказах современников о масонах и в публичных речах и декларациях самих масонов.

Постановление об организации благотворительной деятельности было сделано Великой ложей еще в 1724 г., а в 1729, при участии 29 лож, был основан общий фонд для поддержки обедневших «братьев».

Открытый в 1776 г. собственный дом масонского ордена был посвящен «Добродетели, Любви к ближним и Благотворительности».

Несмотря на столь мирный, в общем, и чуждый политике характер деятельности, в английском масонстве проявились было и другие тенденции: как раз вместе с титулованной знатью в лондонские ложи проникла «крамола». Филалет, в цитированном выше предисловии к «Долговечным», уже предупреждал масонов против ложных братьев и «сеятелей раздора, живущих в доме», а Андерсон со свойственной ему осторожностью пытался разрешить затруднение при помощи компромисса: «Если кто-либо из членов ложи окажется в числе мятежников против государства, — гласит параграф «О гражданских обязанностях», — он не может, конечно, рассчитывать в своей политической деятельности на поддержку со стороны братьев, которые могут лишь пожалеть его как человека, постигнутого несчастьем. Но если он не уличен ни в каком ином преступлении, то, хотя в силу своей преданности государству и для избегания неприятностей со стороны правительства, братство обязано заявить о своей несолидарности с ним, он, тем не менее, не может быть исключен из ложи, так как связь его с нею нерасторжима».

Чтобы вполне оценить предусмотрительность этой оговорки, надо принять во внимание, что в числе первых «мятежников против государства» оказался вскоре не кто иной, как сам герцог Уартон — тот самый Гроссмейстер Великой ложи, с одобрения которого печаталась андерсоновская книга. Это был честолюбивый и горячий молодой человек, успевший скомпрометировать себя участием в «Клубе адского огня», представителем которого он состоял в момент закрытия его в 1721 г. Избрание его Гроссмейстером масонов произошло при не совсем нормальных условиях. Андерсон во втором издании «Книги конституций» (1738) рассказывает о нем так: «Когда приблизился конец полномочий герцога Монтагю, влиятельнейшие масоны подняли вопрос о продлении их еще на один год; герцог Уартон самовольно созвал тогда общее собрание под председательством старейшего мастера, которое без соблюдения установленных церемоний объявило его Гроссмейстером; не желавшие нарушения устава отказались признать действительность этих выборов, и только после того как сам герцог Монтагю созвал Великую ложу и выборы, уже по правилам устава, были произведены вторично, авторитет нового Гроссмейстера был признан всеми». В июне 1723 г. герцог Уартон стал издавать оппозиционный листок «Истинный британец» (The true Briton), направленный против Ганноверской династии, и вступил в деятельные отношения с заграничными якобитами; через два года он эмигрировал из Англии, принял за границей католичество и стал открытым сторонником Стюартов; в 1731 г. он окончил свою жизнь монахом одного испанского монастыря. О том, каковы были за это время его отношения с масонством, мы можем судить лишь по темным намекам современных памфлетов и оппозиционных газет — по рассказам их о конфликте масонского ордена с каким-то «древним и благородным Орденом гормогонов». Первые известия о нем появились в 1724 г.: орден основан еще первым императором Китая, а в Англии введен недавно одним мандарином; многие лица из знати допущены к его мистериям, причем для масонов как предварительное условие ставится отказ от масонского звания и уничтожение знаков принадлежности к масонству; один из видных пэров Англии торжественно сжег недавно свои перчатки и фартук, после чего был принят в общество гормогонов. Одновременно высмеивались «бессодержательная книга, так называемая конституция франкмасонов», и разночинный состав масонских лож: «два опасных сумасброда», пресвитерианец-учитель и математик-богослов правоверного толка (Андерсон и Дезагюльэ) навязали масонам разные выдумки об Адаме, Соломоне и Хираме¹⁰, якобы членах их ордена, и исказили старинные масонские уставы, чтобы основать Хирамитское еврейское общество. Слабые мозги разных трактирщиков, рисовальщиков, парикмахеров, ткачей, допущенных в масонство, не только вызвали к нему презрение, но и подвергли орден опасности.

Никаких более определенных сведений об ордене гормогонов мы, к сожалению, не имеем. По предположению Гуда, он был создание фантазии самого Уартона — аллегорией, придуманной им для осмеяния масонства.

Несомненно, что в период 1723—1724 гг. в масонство проникли политические разногласия, причем большинство его сохраняло, однако, верность династии и провозглашенным ею принципам либерализма. Вероятно, на этой почве и создавалась вражда к масонскому ордену со стороны иезуитов и находившегося под их влияние римского престола. В 1738 г. появилась папская булла (In Eminenti), осуждавшая масонов как вредную для апостольской церкви секту. Делались попытки и всю Гормогонскую историю поставить в связь с интригами иезуитов.

В связи с агитацией католиков и якобитов находились, вероятно, почти все проявления антимасонского настроения и в печати, и в обществе, которые стали особенно часты с начала 40-х годов — в период подготовки последнего покушения на реставрацию Стюартов (1745). Именно в это время на лондонских улицах появились так называемые «масоны наизнанку» (mock masons) с их шутовскими шествиями, подражавшими шествиям масонов. Чтобы спасти свое достоинство от насмешек толпы, масоны принуждены были не только прекратить всякие уличные процессии, но и отказаться от ношения масонского костюма вне закрытых заседаний лож. Масонские «тайны» сделались также достоянием всех: они разоблачались открыто в различных памфлетах и брошюрах, вроде появившегося в 1730 г. «Анатомированного масонства» (The masonry dissected). С этих пор масоны с большей осторожностью стали допускать в свою среду новичков и даже изменили пароли (mason words). Эта перемена, как мы увидим ниже, послужила одним из поводов к «великому расколу» английского масонства.

«Книга конституций» 1723 г. предназначалась «для руководства лондонских лож и братьев, живущих в городе Лондоне, Вестминстере и окрестностях»: за пределы этого маленького района компетенция Великой ложи пока не распространялась. Но уже в следующем году наряду с лондонскими ложами, число которых возросло уже до 20, в организации появились и провинциальные; в 1729 г. из 54 лож, примыкавших к Великой Лондонской ложе, 12 находились в провинции.

За провинциальными ложами появились и заграничные, возникшие большей частью совершенно самостоятельно — безо всякого участия Великой ложи, просто в силу потребности англичан повсюду создавать себе привычную обстановку и среду.

В 1728 г. появилась английская ложа в Мадриде; основателем ее был тот же герцог Уартон, который, находясь в Англии, так плохо уживался с масонством: за границей он не только забыл о своем отречении от масонства, но и присвоил себе титул «второго депутата Великой ложи». В 1729 г. возникла ложа в Гибралтаре, в 1732 — в Париже, за ними — в Гамбурге, Лиссабоне, Лозанне и других городах: в 1749 г. общее число примыкавших к Великой ложе заграничных лож достигло уже тринадцати. Появились английские ложи и вне Европы — в азиатских и американских колониях — в Филадельфии (1730), в Индии (1762), на о. Ямайке (1742), в Канаде (1760) и т.д. По примеру англичан к ложам стали примыкать местные англоманы, а за ними и другие искатели моды: кроме английских в европейских городах возникли, таким образом, и чисто местные уже масонские ложи.

Не все английские ложи признавали авторитет первой Великой ложи: среди них было немало вновь возникших и старых лож, сохранявших полную независимость или создавших себе новые центры — новые Великие ложи. Прежде всего, возникли Великие ложи Ирландии и Шотландии — первая в Дублине (в 1725 г.), вторая в Эдинбурге (в 1736 г.). Около трети шотландских лож немедленно примкнуло к Эдинбургской Великой ложе, но это не помешало и Кильвигской ложе объявить себя Великой (в 1743 г.). Гроссмейстером Великой ложи Шотландии был выбран представитель рода Сэн-Клэров, претендовавших на наследственное звание «надзирателей и судей масонов»; принимая гроссмейстерское звание, сэр Уильям Сэн-Клэр торжественно отказался от этих притязаний.

В 1726 г. право на звание Великой ложи предъявила устами «великого надзирателя» доктора Дракэ и Йоркская ложа. На годичном собрании в день апостола Иоанна 27 декабря Дракэ произнес большую речь, в которой указал на славное прошлое Йоркской ложи и на роль, которую она играла, по масонским преданиям, во времена короля Эдвина. Ссылаясь на нее, Дракэ считал справедливым называть Йоркскую ложу «Великой ложей всей Англии» (totius Angliae), не оспаривая, впрочем, фактических прав и Лондонской ложи.

Как выражение масонского credo речь Дракэ является для историка масонства не менее ценным документом, чем «Книга конституций» и предисловие «Филалета», и еще ярче, чем они, подчеркивает основные черты английского масонства — дух умеренности и почтительного отношения к установившейся общественной иерархии. «Вы, принятые в масонство из чуждых строительству классов, — говорил Дракэ, — думайте, прежде всего, о том, что связано с прямым вашим делом (first mind the business of your calling): не доводите любовь к масонству до того, чтобы забывать о насущном хлебе и своей семье. Вы отлично понимаете сами, что если в масонство принят, например, портной, то это не значит еще, что он способен быть строителем храмов. Ваше собственное призвание всегда должно стоять на первом плане, ложные братья умеют, правда, строить воздушные замки, но добрый масон не станет трудиться над столь непрочной постройкой и предпочтет остаться на твердой почве действительности (to live within Compass)».

К представителям высшего класса, к «масонам из дворян» (gemtlemen mason), Дракэ обращается особо, прося у них извинения за такую «дерзость» (Boldness), продиктованную ему обязанностями надзирателя. «Дворянам» Дракэ не только не препятствует заниматься строительством, но и усиленно рекомендует им изучение геометрии и архитектуры, видя в этом их прямое призвание: «Дворянин без знания наук и искусств подобен остову прекрасного дома без внутренней законченности и убранства. Образование большинства из вас благородно, но не могу выразить вам, насколько бы выиграло оно, если бы вы присоединили к нему изучение геометрии и арихитектуры. Во многих ложах Лондона и других частях Королевства чтение трактатов по геометрии и архитектуре производится, как я слышал, на каждом собрании, так почему же ложа-мать должна забыть о своих старых обычаях и остаться старшей лишь по праву фактической древности. Пусть дворянину, принявшему франкмасонское звание, не страшна будет ни геометрическая задача, ни теорема Эвклида, пусть он знает хотя бы историю архитектуры и различие ее пяти частей».

В конце речи Дракэ формулировал основные добродетели масона в виде краткого девиза — «добрый христианин, верноподданный и истинный британец» (good Christian, loyol subject, true Briton).

Влияние на масонские ложи великосветского элемента проявилось, между прочим, в усложнении первоначального ритуала — в появлении парадных костюмов, пышных церемоний, театральных процессий. Создалась особая должность церемониймейстеров (stewards) и даже специальная церемониймейстерская ложа (с 1735 г.). Но главное изменение ритуала состояло в появлении новых масонских степеней, или званий. От старого масонства были унаследованы степени ученика (apprentice) и рабочего, или мастера (fellow and master of the craft). Эти две степени были приняты и в первом издании «Книги конституций». Однако звание мастера стали вскоре отделять от звания рабочего, и таким образом создалась система трех степеней со специальным для каждой из них обрядом посвящения; во втором издании «Книги конституций» она считается уже общепризнанной. Переход к системе трех степеней тем более противоречил первоначальной демократичности масонской организации, что посвящение в звание мастера сделалось привилегией лишь нескольких так называемых «мастерских лож» (master lodges). Процесс не остановился и на этом: за званием мастера появились другие: «утвержденный мастер» (installed master), «выдающийся мастер» и пр. и, прежде всего, звание «Мастера Королевской Арки» (Master of Royal Arch). Возникла эта степень, как утверждают некоторые современные авторы, в Йорке, и первое документальное упоминание о ней относится к 1740 г. В 1765 г. при Лондонской Великой ложе был организован особый «Капитул мастеров Королевской Арки» (The Chapter of R.A. masons), превратившийся впоследствии в «Верховный Великий Капитул масонов Королевской Арки», председатель которого получил титул «Великого Заровавеля». Появилась, наконец, и еще целая система масонских званий, связанная с так называемым «шотландством» (о нем см. ниже), но в Англии они официального признания не получили.

Стремились создать для масонства и более «благородную» генеалогию — сблизить масонский орден то с пресловутым братством Розового Креста, то со средневековыми орденами рыцарей-крестоносцев: «Стыдясь за свое действительное происхождение, — писала в 1730 г. «Ежедневная газета» (Daily Journal), — франкмасоны заимствовали у иностранного общества Розового Креста церемонии и обряды и стараются уверить всех, будто от этого общества происходит и их собственный орден». Андерсон в поисках за «благородной» генеалогией масонства шел еще дальше: «Духовные и светские рыцари, — писал он в первом издании «Книги конституций», — много обычаев заимствовали у франкмасонов, орден которых является самым древним из существующих на земле; быть может, они были даже его членами». Во втором издании Книги Андерсон без всякого колебания приводил уже и доказательства в пользу своего предположения: и у масонов, и у палестинских рыцарей есть должность Гроссмейстера, и те и другие имеют обряд посвящения и «тайны», скрытые от взоров непосвященных.

Мысль, случайно, по-видимому, брошенная Андерсоном, не только не заглохла, но получила неожиданное развитие в так называемом «шотландском масонстве» (которое не следует смешивать с масонством Шотландии). В начале статьи мы упомянули о теории династического происхождения масонства: сторонники этой теории не только приписывали раннему масонству активную роль в борьбе политический партий при Стюартах, но говорили даже о двух враждебных масонствах — старом «якобитском» и новом «оранжистском». Гипотеза эта, основанная на полном искажении исторических фактов, возникла все-таки не случайно — поводом к ней послужили действительные события: «шотландская система масонства», возникшая в 30-х годах XVIII столетия, была действительно «якобитским масонством», родилась из попытки использовать масонское знамя для якобитских целей, хотя это и не давало историкам права ни говорить о якобинстве масонов XVII в., ни приписывать масонству в целом каких бы то ни было политических платформ.

Средой, в которой мысль о связи масонства с крестоносцами нашла себе благоприятную почву, было шотландское, ирландское и английское дворянство, окружавшее двор Иакова II в Париже и, позднее, двор «Иакова III» в Риме. Здесь под лозунгом восстановления в Англии «законной королевской власти» и прав католической церкви созревали планы «нового крестового похода»: сказания о старых крестоносцах получили тут совершенно особенный, практический смысл. Многие члены якобитской эмиграции принадлежали к масонству; они охотно превращали теперь свой орден в благородный орден крестоносцев и обогащали идейный багаж якобинства заветами строителей Соломонова храма и «древними тайнами восточных народов».

Еще в 1731 г. в Дублине вышла анонимная брошюра — «А letter from the Grand Mistress of the Franc-masons» («Письмо Гроссмейстерши франкмасонов»), в которой намечалась уже в общих чертах теория христианско-рыцарского масонства: «Преобразователями языческого и еврейского масонства в современное, христианское, были Мальтийские рыцари и рыцари Иоанна Иерусалимского; все шотландские короли начиная с Фергуса (VIII в.) были после этого преемственными Гроссмейстерами франкмасонов». В 1737 г. в публичной речи перед собранием парижских якобитов шотландского дворянина Михаила Рамзэ (Ramsay) теория получила уже вполне законченный вид: «Масонский орден, — говорил Рамзэ, — возник в Палестине в эпоху Крестовых походов, когда под сводами Иерусалимского храма были найдены тайные символы древней священной науки; рыцари Иоанна Иерусалимского вступили в масонские ложи и передали им свое имя («Ложи Св. Иоанна»): «Так и евреи, строители 2-го Храма, в одной руке держали лопатку и известь, а в другой руке — меч и щит»; из Палестины масонство перешло в эпоху Крестовых походов в Германию, Италию, Испанию, Францию, а из Франции в Шотландию, где первая, Кильвингская, ложа была основана в 1286 г. под управлением лорда — правителя Шотландии Джемса.

В дальнейшем развитии легенды место рыцарей Иоанна Иерусалимского заняли уже рыцари Храма, самое название которых как бы наталкивало на догадку о близости их к физическим строителям храмов: после уничтожения во Франции Ордена тамплиеров тайный преемник их последнего Гроссмейстера, Жака-де-Малэ, Пьер д’Омонт укрылся с несколькими рыцарями в Шотландии, где они примкнули для безопасности к масонскому цеху и приняли название франкмасонов; так сохранили они для потомства свои великие тайны и свой старинный символический ритуал.

В 1745 г. осуществился поход новых крестоносцев. Последний Стюарт, воспитанный в Риме, внук Иакова II — Карл Эдуард (Карл III) высадился на севере Великобритании и овладел шотландским престолом; немедленно он объявил себя и Гроссмейстером шотландского масонства, но через год его сторонники были разбиты войсками Георга II, и он вынужден был бежать обратно на материк. Трудно сказать, действительно ли этот последний Стюарт был активным масоном, но молва сделала его «Верховным Гроссмейстером всех Шотландских, Французских и Немецких лож» и отважным заговорщиком, посещавшим тайные масонские собрания в самой столице короля Георга; в рассказах барона фон Хунда он фигурирует в качестве таинственного «рыцаря с красным плюмажем», посвящавшего его в Париже в «рыцари Храма».

Якобитская попытка 1745—1746 гг. была последней. Франция, охотно поддерживавшая доселе якобитские интриги, после Ахенского мира (1748) не только признала Ганноверскую династию, но и обязалась изгнать из Франции Стюартов. Под давлением Людвига XIV отказался от них и Рим. Это было фактически концом как якобинства, так и католического масонства. Но, потеряв свой политический raison d’etre, «шотландство» продолжало и в качестве простого придатка к масонству находить себе приверженцев среди континентального, а отчасти и английского дворянства. В добавление к собственно масонским распространились рыцарские, или «шотландские», степени, а в 50-х годах возник, параллельно масонству, «Королевский Орден Шотландии», или «Орден Строгого чина» (Stricte Observance) с различными капитулами — «Рыцарей Востока», «Императоров Востока и Запада» и т.п. В 1774 г. членами «Строгого чина» состояло по крайней мере двенадцать королевских принцев и царствующих особ. Смертельный удар «Строгому чину» был нанесен в 1782 г. конгрессом немецких франкмасонов в Вильгельмсбаде, объявивших утверждение о связи масонов с тамплиерами не соответствующим исторической правде.

Мы видели уже, что Великая Лондонская ложа не объединяла всего английского масонства, что кроме лож, признававших ее авторитет, существовали ложи, совершенно от нее не зависевшие, не говоря уже об ирландских и шотландских ложах, — особенно старые, не вполне утратившие еще цеховые традиции ложи (такие ложи встречались в Англии до середины XVIII в.) — быть может, не слышали толком и о существовании великих лож. Как бы то ни было, процесс объединения масонства совершался в Англии довольно медленно и не без труда, тем белее, что и серьезных стимулов для объединения пока не существовало.

В начале 50-х годов процесс усложнился благодаря появлению нового масонского центра — «Великой Английской ложи старых уставов» (according to ancient institutions). Попытки организации новых «великих лож» делались в Англии и раньше (мы упоминали, например, о притязании Йоркской ложи), но все они кончались неудачей. Действительно, опасный конкурент явился у Великой Лондонской ложи только теперь. Основанная в июне 1751 г. в составе пяти лондонских лож «Великая ложа старинных уставов» уже через три года имела в своем ведении 28 лож, в 1760 г. — 83, в 1800 — 167.

Период после ее основания известен в истории масонства под именем периода «великого раскола». В действительности раскола тут не было, так как большинство примкнувших к новому центру лож авторитете старого центра не признавали и раньше: это было, таким образом, лишь независимое и параллельное развитие двух организаций.

О причинах раздвоения этого объединительного процесса до сих пор можно только догадываться. Сторонники гипотезы двух масонств выводили его из старого различия якобитского и оранжистского масонства. Другие, ссылаясь на косвенные указания современников, искали корней расхождения то в оппозиционном настроении йоркских масонов, то в недовольстве консерваторов «радикализмом» «Книги конституций» в религиозном вопросе. По мнению Гуда, большинство сторонников «старинных уставов» составилось из лож, в большом количестве вычеркнутых Великой ложей из списка за невзнос отчислений в благотворительный фонд. В одном отношении «старые масоны» были действительно старыми — они не признавали измененных в 40-х годах масонских паролей: быть может, в этом чисто ритуальном разногласии и следует искать главную причину «раскола».

Вначале отношения между «старым» и «новым» масонством носили мирный характер: не было ни разных столкновений, ни взаимных нападок. Но когда быстрые успехи новой организации слишком затронули и самолюбие, и интересы Великой ложи, ее сторонники обрушились не «старых» с обвинениями в расколе и самозванстве, на что те отвечали не менее резкими нападками на «новых». На несколько лет загорелся ожесточенный спор, руководимый двумя «великими секретарями» — Уильямом Престоном со стороны «новых масонов» и Лорентом Дермотом со стороны «старых».

В 1756 г. Дермот выпустил собственную «Книгу конституций» под странным заглавием «Ахиман Резон» (Ahiman Reson)¹¹. В ее основу были положены уставы и обычаи ирландских лож, но, в общем, она мало отличалась от «Книги конституций» Андерсона. Историческая часть, впрочем, отсутствует в ней совершенно: Дермот тонко иронизирует над историческими приемами Андерсона (не называя, впрочем, его имени) и, по внушению якобы самого Ахимана, отказывается от всякой попытки ему подражать.

Рис. Вступление нового члена в ложу

Разногласия между «старым» и «новым» масонством носили почти исключительно ритуальный характер. Что касается более глубоких различий, то, если они и существовали, их можно было заметить лишь при начале «раскола», когда социальный и национальный состав двух масонств не успел еще стать однородным. В «старом» масонстве преобладал первоначально ирландский и отчасти шотландский элемент, в социальном же отношении оно было представлено более демократическими классами до ремесленников и мелких буржуа включительно. Сам Дермот, ирландец по происхождению, вышел из простой рабочей семьи и сам был вначале рабочим. В 1758 г. «Великая ложа старых масонов» заключила тесный союз с «Великой ложей Ирландии», а позднее своего рода личная уния соединила ее и с «Великой ложей Шотландии»; в течение 10 лет (с 1771 до 1781 г.) ее Гроссмейстерами были Гроссмейстеры шотландского масонства герцоги Атольские (dukes of Athon); организованные в конце 30-х годов военные ложи «старых» масонов получили название «Атольских» и «походных ирландских» лож.

Именно влияние ирландского элемента содействовало, быть может, большей консервативности «старых масонов» в области религии, а также и склонности их к «добавочным» степеням масонства до звания «рыцаря Храма» включительно: только в этом и проявилась, быть может, известная близость их к «якобинству».

С течением времени состав обоих английских масонств становился все более и более однородным — в обоих решительно преобладал великосветский и титулованный элемент. Старые споры забывались, ритуальные различия сглаживались. В конце XVIII в. очень многие масоны были одновременно членами и «новых», и «старых» лож. Объединение организаций стало вопросом времени.

Первое предложение об объединении было сделано в 1797 г. «старыми» масонами, но переговоры протянулись целых 16 лет, и только в 1813 г., когда Гроссмейстерами «старого» и «нового» масонства стали два брата короля, герцоги Кентский и Суссекский, оно наконец осуществилось. На общем собрании обеих великих лож по предложению Гроссмейстера «старых масонов» герцога Кентского герцог Суссекский был выбран единогласно «Гроссмейстером Великой Соединенной ложи старых масонов Англии» (United grand Lodge of Ancient Free-masons of England). Как видно из этого титула, объединение явилось фактически победой «старых». В объединительном акте 1813 г. было объявлено, что «чистое старое масонство» состоит лишь из трех степеней — ученика, рабочего и мастера, но и «высокий Орден священной Королевской Арки» признавался наряду с ними как добавочный и не для всех обязательный институт. На таких же основаниях допускался в масонстве ритуал и рыцарских степеней.

В 1815 г. появилось новое издание «Книги Конституций». Боевой пункт о религии и Боге был формулирован в ней так: «Та или иная религия и способ поклонений божеству не может быть поводом к исключению когда бы то ни было из Общества франкмасонов, лишь бы он веровал в славного Архитектора неба и земли и практиковал священные обязанности морали». Формулировка эта представляла компромисс между сторонниками полной свободы совести и масонами, желавшими видеть в своей среде одних христиан.