Майада. Дочь Ирака

Глава седьмая. Пытка

Фальшивая казнь в тот вечер только разожгла аппетит жестоких охранников. Всю ночь в стенах Баладият раздавались вопли агонии.

Пыточная находилась всего в нескольких дверях от камеры номер 52, и Майада слышала каждый стон. Несколько лет назад она прочитала книгу Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», в которой он писал, что куда ужаснее слышать крики боли других сокамерников, чем мучиться самому. Теперь Майада понимала, что он имел в виду.

Подползла длинная ночь. По бетонным коридорам громыхали тяжелые башмаки, надзиратели избивали людей, раздавались крики заключенных.

Заслышав страшный топот, женщины-тени пугались, что в двери камеры повернется ключ.

На восходе раздался призыв к молитве: «Аллах велик, и нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммед — посланник Аллаха! Спешите на молитву, спешите на молитву! Аллах велик, и нет Бога, кроме Аллаха».

Женщины с радостью встречали утро. Призыв к молитве на восходе принес им надежду. После тихой молитвы в душной камере началась суматоха — двадцать женщин готовились к новому дню. Они приглаживали платья, закалывали длинные волосы в пучки и по очереди ходили в туалет, а потом молча сидели и ждали, когда принесут еду. Помолившись, Майада легла на нары. Ей не хотелось говорить. Она скрестила руки и стала нервно поглаживать себя по плечам, разглядывая сокамерниц.

Самара была тяжело ранена и не могла двигаться. Когда дали завтрак, Муна заняла место, которое обычно занимала Самара, и стала раздавать безвкусную пайку. Майада взяла кусочек хлеба и стаканчик с водой. Камера была слишком маленькой, чтобы все ее обитательницы могли расположиться с удобством, потому некоторые женщины-тени предпочли прогуливаться по крошечному помещению, съедая завтрак, состоящий из бобов, заплесневелого хлеба и тепловатой воды.

Через несколько часов после завтрака в тюремную дверь с грохотом постучали. В замке повернулся ключ, и в проеме сгрудились трое мужчин. Двадцать женщин встретили их беспокойным волнением и тихими стонами.

— Джамила! — заревел охранник. — Мы ждем!

Майада перевела взгляд на группку женщин, сидевших в задней части камеры. Джамила оказалась в тюрьме на три месяца раньше Майады, и ее пытали чаще других, за исключением Самары. В маленькой камере ей было негде укрыться; она корчилась, то поднимая, то опуская плечи. Конечно, ничто не могло помочь ей, и она выглядела ужасно жалко.

Майада смотрела на Джамилу. Она сидела на полу с другими женщинами. На ее лице был написан страх. Она приоткрыла рот, не прожевав до конца бобы и хлеб. После секундного замешательства женщина проглотила еду.

— Джамила! — во второй раз заорал охран ник. Дергая густыми черными бровями, он смотрел то на одну женщину, то на другую.

Тяжело вздохнув, Джамила уставилась на охранника. Ей было сорок восемь лет, у нее несколько дочерей и один сын. Год назад мужа и сына обвинили в том, что они — исламские активисты. Тайная полиция посреди ночи ворвалась в дом, чтобы арестовать их, но они обнаружили, что мужчины сбежали в Турцию. Тогда полицейские взяли в заложники Джамилу. Они заявили, что будут держать ее в тюрьме, пока ее родственники не вернутся в Ирак, чтобы их казнили. С первого дня заключения Джамила рыдала не переставая. Она объяснила, что горюет о своих прекрасных дочерях, которые живут без матери и отца. Мысли о детях не придавали ей смелости, и она погрузилась в черную депрессию.

Как и все женщины, Майада смотрела на Джамилу. Охранник бесился, стоя у двери. Еще вчера Майада слышала, как Джамила просила Муну помочь ей подложить под одежду на спине толстую ткань, чтобы было удобнее двигаться. Когда Джамила сняла верхнюю часть пижамы и обмоталась тканью, Майада увидела, что спина сплошь покрыта ужасными пурпурными шрамами. Наконец Майада поняла, почему Джамила постоянно дергает плечами, то поднимая их, то опуская. Она объяснила, что у нее болят и чешутся раны.

Джамила медленно наклонилась и поставила тарелку с бобами на пол. Сверху она положила недоеденный хлеб. Потом осторожно отодвинула стакан с водой к стене и встала.

Она была одета в ту самую розовую пижаму, что была на ней, когда ее арестовали. Три месяца она просидела в тюрьме, и пижама запачкалась, растянулась сзади и порвалась в нескольких местах. Резинка на талии ослабла, штаны постоянно спадали, и Джамила вечно одергивала их, поднимая до самой груди. Пижамная куртка была расстегнута, и она задержалась на минуту, чтобы застегнуть верхнюю пуговицу и пригладить руками ткань.

Придав себе приличный вид, насколько это возможно в таких обстоятельствах, Джамила посмотрела на охранников. Кожа на ее лбу натянулась, а черные глаза глубоко запали. Она сделала маленький шаг вперед. Затем отступила назад. Она смотрела на трех мужчин, а те разглядывали ее. Споткнувшись, она опять шагнула вперед, а затем назад, словно невидимая веревка помимо воли тянула ее взад-вперед.

Один из охранников потерял терпение.

— Ты за это заплатишь, ей-богу! Ты заплатишь! — заревел он.

Джамила механически подошла к двери. У нее были босые ноги: она так испугалась, что забыла надеть тапочки.

Женщины-тени печально смотрели на то, как двое охранников подхватили Джамилу под руки и потащили из камеры.

Когда захлопнулась дверь, они услышали, как грязно выругался охранник.

Бедная Джамила громко взвизгнула.

Следуя указаниям Самары, Муна, доктор Саба и Майада стали готовиться к возвращению Джамилы. Они положили на пол одеяла, нашли две или три маленькие чистые тряпочки. Затем вылили остатки воды из стаканов в небольшую миску и поставили ее в сторону. Так они готовились к тому, чтобы лечить новые раны бедной Джамилы.

— У нее из спины хлещет кровь, — напомнила Самара. — Возьмите мое одеяло, если нужно.

В этот момент они услышали крик Джамилы. Она молила о пощаде.

Женщины-тени молча обменялись долгими горестными взглядами.

Джамила стонала и кричала в течение часа.

— Я никогда не слышала таких жалких криков, — вздохнула Самара.

Внезапно стало тихо.

Женщины-тени нервно ждали возвращения Джамилы.

Во время долгих месяцев заточения Вафаэ сделала из нитей, свисавших из старого порванного одеяла, молельные четки. Теперь их передавали из рук в руки — все женщины-тени молились о возвращении Джамилы.

После нескольких часов ожидания Майада сильно разволновалась. Она молилась. Заламывала руки. Опять молилась. Сердце билось со страшной силой. Она смотрела на Самару, словно ожидая от нее ответа.

Наконец та заговорила о том, о чем Майада так и не решилась спросить.

— Да. Ты права. Случилось что-то ужасное.

Затем охранник с широким носом открыл дверь в их камеру и крикнул:

— Заключенная Джамила оставила здесь какие-нибудь личные вещи?

Все молча смотрели на уродливого охранника.

— Где ее вещи? — заорал он.

Муна встала и прошла по камере, собирая жалкое имущество Джамилы.

— А где Джамила? — обратилась к нему с нар Самара.

Все женщины с надеждой воззрились на него. Он взглянул на Самару, но ничего не ответил. Муна передала ему вещи Джамилы. Изношенная тапка упала на пол. Тучный охранник наклонился, чтобы поднять ее, выхватил из рук заключенной скудные пожитки и ушел из камеры, не сказав ни слова.

Самара пробормотала надтреснутым голосом:

— Значит, они все-таки ее убили. Я знала, что когда-нибудь этот день настанет.

— Как? — вслух спросила Муна.

— Многие погибают от сердечного приступа. Я знала нескольких человек, у которых во время сильных побоев остановилось сердце, — тихо произнесла Самара.

Женщины-тени стали оплакивать Джамилу. Тут дверь в камеру резко открылась, и в нее вошли двое охранников.

Тот, что повыше, был очень зол. В руке он держал плетку.

Все женщины посмотрели на него.

— Кто здесь Майада Низар Джафар Мустафа аль-Аскари? — закричал он.

Когда Майада услышала, что охранник выкрикнул ее имя, ее обуял страх. Она не сводила глаз с лица мужчины с плеткой. Ей стало трудно дышать.

Мужчина медленно постукивал плеткой по ноге и саркастично повторил вопрос, так что имя, которое она с гордостью носила, показалось оскорблением.

— Майада Низар Джафар Мустафа аль-Аскари!

— Ее выпустят на волю? — поспешно спросила Самара.

В ответе охранника звучало презрение, которое он питал к женщинам. Его лицо исказилось от отвращения, и он рявкнул:

— Нет. Ее не выпустят. — И он в третий раз хрипло выкрикнул имя Майады.

От ужаса ее сердце сжалось. Она осмотрелась по сторонам. Больше всего на свете ей хотелось раствориться в воздухе.

— Я Майада, — наконец, ответила она, дрожа всем телом.

Охранник злобно взглянул на нее, сдвинув кустистые брови.

— Ты! Выходи! — Он показал плеткой на дверь.

Майада попыталась встать с пола, но по ее телу разлилась небывалая слабость. Она иссушила силу ее плеч, рук, ног и ступней. Она боялась, что не сможет встать, и, зная, что с каждой секундой гнев охранника возрастает, стала дергаться из стороны в сторону в отчаянной попытке подняться. Заставляя тело выполнять то, чему сопротивлялся ее мозг, Майада потянула мышцу в правом боку и тихо застонала.

— Помогите ей, — приказала Самара, ни к кому конкретно не обращаясь.

Муна и доктор Саба вместе поспешили поднять Майаду с пола.

Она встала, и ее плечи и голова сотряслись от беззвучных рыданий. Муна погладила ее по плечу, а доктор Саба нежно пожала руку.

Когда Майада, спотыкаясь, прошла через дверь камеры, она услышала, как Самара тихо ее окликнула:

— Мы будем тебя ждать, голубка!

Майада поплелась за охранником по коридору. Второй следовал за ней по пятам. Они не завязали ей глаза, и это придало ей надежду. Она судорожно раздумывала о том, не собираются ли они снять с нее обвинения. А может, Самара права и ее отпустят на свободу? Охранник отрицал это, но что он может знать? Сердце Майады радовалось при мысли о том, что она вновь увидит Фей и Али. Наверное, молодой врач Хади Хамид, с которым она виделась в тот день, когда ее привезли в тюрьму, позвонил ей домой. Получив от него сообщение, Фей передала, что произошло, бабушке, а Сальва аль-Хусри связалась со всеми чиновниками правительства Саддама, пока один из них не приказал освободить Майаду из тюрьмы. Майада по опыту знала, что ее мать — самая упрямая женщина на Ближнем Востоке, а может, и во всем мире. Сальва аль-Хусри всегда получает то, что хочет. Да, размышляла Майада, именно так оно и было.

Уверенная в том, что марш в сопровождении двух охранников увенчается освобождением, Майада повернулась и посмотрела в лицо молодого человека, который шел за ней. До сих пор он не сказал ни слова, и Майада требовательно поинтересовалась:

— С меня сняли обвинения?

Он ничего не ответил, а мужчина постарше, который шел впереди, остановился и обернулся на нее. Он широко улыбнулся и захихикал, но внезапно оборвал свой смех и нахмурился.

Майада быстро опустила глаза, чтобы не смотреть на него, и он опять повернулся. Она последовала за ним, заставляя тело двигаться, а ум — забыть пока и об ужасе, и о надежде. Но приятные ожидания оставили ее, когда они подошли к двери, которая находилась недалеко от двери камеры. Майада услышала за металлической дверью низкие стоны. За ней находилась пыточная. Каких-то несчастных людей сейчас пытали.

— Подожди здесь, — приказал охранник и куда-то ушел.

Майада долго стояла в коридоре. Молодой надзиратель наблюдал за ней. Ожидание только усугубило дурные предчувствия. Майада старалась не слушать стонов, которые доносились из пыточной. Чтобы перестать воображать то, что происходит за закрытой дверью, она стала рассматривать лицо молодого охранника. У него была бледная кожа и серые глаза. Довольно привлекательный юноша — не старше двадцати лет. Еще ребенок, в сущности, подумала Майада.

Почувствовав ее взгляд, молодой человек обернулся и прищурился. Впервые он воззрился на Майаду. Она не опустила глаз, и он злобно усмехнулся:

— Ну, что уставилась, старая карга?

Она отвела глаза. Ей очень хотелось спросить его, почему в таком юном возрасте его уже переполняет ненависть. Но она не спросила.

Дверь в пыточную открылась. В дверной проем протиснулся самый большой человек, которого когда-либо приходилось видеть Майаде. Он был таким высоким, что ему пришлось пригнуться, проходя под притолокой, и повернуться боком, чтобы проскользнуть через дверь — настолько у него была широкая грудь. Он очень спешил, и молодой человек так же испуганно, как Майада, отпрыгнул в сторону. На покатых плечах великана лежал потерявший сознание заключенный. Дверь с шумом захлопнулась.

Майада отпрянула, испуганно разглядывая бездыханного мужчину. У него было бледное, дряблое лицо, голова моталась из стороны в сторону, а конечности были неестественно вывихнуты. На передней части брюк расплылось большое мокрое пятно. Видимо, от страха и боли бедняга обмочился.

Майада перевела взгляд на великана, внимательно изучая выражение его лица. Когда он посмотрел на нее, она поняла, что ее позвали не для того, чтобы выпустить. Ее будут пытать.

В одно мгновение все переменилось. Не говоря ни слова, здоровяк швырнул потерявшего сознание заключенного молодому охраннику, который покачнулся под его тяжестью.

Майада инстинктивно повернулась, чтобы убежать, но огромный охранник набросился на нее, схватив за руку с такой силой, что поднял ее в воздух. Он потащил ее за собой в пыточную. Майада закричала, но великан тут же обхватил ее своей ручищей за горло.

Он чуть не придушил ее, и Майаде хотелось только одного: остаться в живых. Фей и Али нуждались в ней. Она боролась со страхом, стараясь не сойти с ума, и разглядывала то, что ее окружало. Пыточная была ненамного больше камеры 52. В темных углах стояли люди, которых она никогда не видела раньше. Они подбежали к ней. Никогда в жизни ей не было так страшно, даже в день ареста.

Гигант швырнул ее на пол, и один из охранников вместо приветствия пнул ее ногой. От удивления она закричала, а он издевательски сказал:

— Добро пожаловать, Майада Низар Джафар Мустафа аль-Аскари!

Майаде хотела бы найти в себе смелость, чтобы бороться, но их сила безнадежно превосходила ее силу.

Гигант подтащил ее к исцарапанному старому деревянному стулу. Не успела она возразить, как двое мужчин подскочили к ней и примотали белым скотчем.

Через несколько секунд ее руки и ноги были неподвижно прикреплены к стулу. Она тщетно пыталась освободиться от пут. Теперь она была совершенно беспомощна.

Ее ослепил яркий свет.

Дрожа от страха, она сосредоточенно разглядывала лицо, которое смутно видела перед собой. На нее смотрел уродливый человек с большим красным лицом и головой огромного размера, которая крепилась к тщедушному телу.

— Значит, ты поддерживаешь шиитов! — обвинил он, размахивая резиновой дубинкой рядом с головой Майады.

Из задней части комнаты раздался сердитый, осуждающий голос:

— Она вступала с ними в заговоры!

Другой голос выкрикнул:

— Подобные действия заслуживают наказания!

Это обвинение привело Майаду в замешательство. Ее воспитывали не очень религиозные родители-сунниты, которые дружили и занимались бизнесом с людьми самых разных религиозных убеждений. Майада никогда не испытывала предрассудков, связанных с религией, будь то сунниты, шииты, христиане или иудеи. Ее работниками были шииты. В типографии она принимала заказы от любых заказчиков или компаний, если они не противоречили закону. И с того самого дня, когда она открыла типографию, никто и никогда не просил ее печатать антиправительственные материалы.

Но вдруг Майаду посетило смутное воспоминание: несколько месяцев назад она получила заказ на печать шиитских молитвенников. Неужели проблема в этом? Но если печать молитвенников противозаконна, никто не проинформировал ее об этом. Майада знала, что правительство Саддама с ненавистью относилось ко всему, что было связано с шиитской частью населения Ирака.

Стараясь не показать, что ее охватила паника, Майада запротестовала:

— Я ничего плохого не сделала!

Но, конечно, все было тщетно.

Она уловила у себя за спиной движение, и ее ужас только возрос. Майада поняла, что тюремщики окружили ее.

— Вот что случается с теми, кто поддерживает шиитов, — сказал мучитель с большой головой. Он сделал шаг вперед и трижды с силой ударил ее по лицу.

Она закричала от ужаса.

Мучитель махнул рукой, и невидимый человек надел ей на глаза повязку.

Ей было очень страшно, но тем не менее она четко сказала, чтобы они ее слышали:

— Я ни в чем не виновата.

В ответ она услышала хохот.

Ее опять ударили. Потом пнули в голень.

По пальцам прогулялась резиновая дубинка.

Она заорала.

За этим последовала пощечина и окрик:

— А ну заткнись!

Они обступили ее со всех сторон, и сердце забилось с такой силой, что она слышала каждый удар.

Майада почувствовала, что с правой ноги сняли сандалию и палец на ноге взяли в зажим. Грубая рука потянула назад волосы, и второй зажим вцепился в мочку уха.

Преодолевая боль, она услышала, как по полу рядом с ней со скрипом протащили какое-то тяжелое оборудование. Готовилось нечто зловещее.

— Господи, сделай так, чтобы я выжила, ради Фей и Али! — молилась Майада.

— Вот что бывает с предателями, — пригрозил охранник.

Вокруг зажужжали какие-то машины. Вдруг ее пронзил первый электрический разряд, и когда он прокатился по ее шее, подмышкам, ноге и чреслам, она резко откинула голову назад. Казалось, ее тело поджаривают на огне.

— А-а-а-а-а-а! — Майада ловила ртом воздух, конвульсивно рыдая.

Они вновь и вновь посылали через ее тело электрические разряды. Дрожь и спазмы завладели Майадой, и судороги были такими сильными, что она запрокинула голову за спинку кресла. Боль становилась непереносимой.

— Пожалуйста! Хватит! — громко молила она о пощаде.

В ответ раздался хохот.

— Пожалуйста! Не надо!

На минуту они прекратили пытать ее электричеством.

Она так ослабела, что не могла говорить. Чей-то голос требовательно спросил:

— Расскажи нам о шиитах, которые готовят заговоры против Ирака.

Майада застонала и покачала головой. Она пыталась заговорить, но изо рта вырывалось только неразборчивое бормотание. Язык не двигался.

— Скорее. Назови имена.

Она опять замотала головой.

Раздались чьи-то шаги, и машина опять зашумела. Она закричала еще до того, как ее ударили электричеством.

Из-за повязки на глазах ей казалось, что по ее венам и сухожилиям струится огонь.

И когда она подумала, что эта агония никогда не кончится, вдали раздался пронзительный женский визг, крик боли, подобного которому ей не приходилось слышать раньше. Она быстро прошептала истовую молитву о бедной страдалице, которая издала этот душераздирающий крик, и потеряла сознание.

Через час дверь в камеру 52 открылась, и Майаду швырнули на бетонный пол.

Она была в обмороке, и женщины-тени не могли ее поднять.

Следующие часы Майада провела в полубессознательном помрачении.

Ей казалось, что она находится в Бейруте солнечным днем и ест любимое мороженое. Майада взглянула на балкон окрашенной в нежно-розовый цвет виллы. Там бок о бок стояли ее дедушка и отец. Они радостно улыбались и махали ей рукой, чтобы она бежала к ним и они укрыли бы ее в своих объятиях. Майада ускорила шаг, чтобы быстрее оказаться рядом с ними, но как она ни стремилась вперед, дистанция не сокращалась. Отец и дедушка уплывали все дальше, и Майада заплакала от разочарования. Затем с ней стали происходить ужасные вещи, и она закричала: о ее глаза тушили сигареты, на нее надевали наручники, а между локтями и коленями вставляли деревянную палку; ее вешали на крюке, запихивали в шину и катали взад-вперед, привязывали к столу и били палками по пяткам; крепили ремнями за руки к вентилятору на потолке, и тот крутился, крутился, крутился, поворачивая время назад, возвращая ее в детство.

Как и большинство зажиточных иракцев, родители Майады жили в Багдаде с сентября по май, а в летние жаркие месяцы путешествовали по Ближнему Востоку и Европе.

Майада жила с родителями и няней в красивом старом доме на берегах Тигра. В прекрасных соседних особняках размещались мать Низара и трое его братьев — Тарик, Заид и Кес. В открытые окна врывался свежий ветер с реки; он летел в окружавшие дома тихие сады, где царила тень, отбрасываемая деревьями. Прелестный маленький район был настолько безопасным, что нянечки позволяли Майаде и ее сестрам без присмотра бегать из одного сада в другой. Маленький черный скотч-терьер Скотти следовал за ними по пятам.

Детские годы были самым беззаботным временем в жизни Майады. Больше всего ей нравилось плавать, и у нее это хорошо получалось. Абдия умела отлично нырять. После дней, проведенных на солнце, тела девочек покрывались бронзовым загаром. Отец шутливо называл их «маленькие рыбки».

Сальва не была домохозяйкой в традиционном смысле слова, потому что она никогда не училась готовить и убирать, но она умело руководила слугами, так что дом всегда содержался в идеальном порядке. Особенно приятным для детей было то, что она устраивала лучшие вечеринки в Багдаде.

Она всегда закатывала пир по случаю рождения обеих дочерей еще до того, как в школе заканчивались занятия, и сестры отмечали праздник с друзьями, братьями и сестрами. А потом семья уезжала на летние каникулы. В Багдаде много говорили об этих торжествах, потому что Сальва тщательно планировала мероприятия за несколько месяцев вперед. Из Ливана присылали фейерверки, а в Лондоне заказывали изысканные торты. Девочки могли выбрать начинку — обычно шоколадную, апельсиновую, ванильную или лимонную, а Сальва придумывала форму изделия. В один год она заказывала торт в форме сердца, в другой — торт-поезд. В лондонском магазине «Хэрродс» Сальва покупала корзины, чтобы уместить в них все подарки, которых было великое множество.

Кроме того, она изобретала веселые игры. Детские забавы всегда включали «охоту за сокровищами». Малыши искали спрятанные сюрпризы, и тот, кто находил больше, получал приз, обычно — огромную игрушку. Еще Сальва завязывала детям глаза и предлагала бить по мешку из папье-маше, наполненному конфетами и шоколадом. Цель игры заключалась в том, чтобы конфеты вылетели из мешка.

Но несмотря на веселье обстановка в стране была нестабильной. После смерти Джафара правительства переживали жестокие кризисы, которые разрушали благосостояние страны. Беспорядки отражались на жизни каждого иракца. В детстве Майаде часто приходилось переезжать из одного дома в другой, потому что родители остерегались политических беспорядков.

После переворота 1958 года, когда убили королевскую семью, родственники Майады перебрались в Бейрут. В 1961 году семья ненадолго вернулась в Багдад, где по-прежнему царила напряженная обстановка. И Низар вновь укрыл жену и дочерей в спокойном Бейруте.

Они сильно тосковали по Ираку, но какое-то время жить в Бейруте было приятно. Семья поселилась в просторной квартире на улице Хамра над аптекой Аль-Мадина, рядом с французским кондитерским магазином «Шанти». По дому разносился запах шоколада. Он наполнял квартиру, и потому детские воспоминания Майады и Абдии навсегда связаны с чудесным ароматом.

Майаде было всего шесть лет, когда в дом пришла беда. Однажды мать отвела ее в сторонку и подарила прекрасное жемчужное кольцо. Она сказала, что девочка должна хранить его, пока родители не вернутся из длинного путешествия. Как старшая сестра, она обязана заботиться о Абдие и оберегать ее от опасности. Майада испугалась. Она смотрела в ярко-карие глаза матери, страшась неожиданного поворота событий и не понимая, почему ее оставляют одну. Даже дедушка Сати не мог развеселить Майаду, когда она с сестрой и двумя нянями осталась у него. Тот год выдался дождливым, и девочки редко ходили гулять. Майада проводила долгие часы в одиночестве, играя с жемчужным кольцом и глядя с балкона на улицу. Она мечтала, чтобы быстрее вернулись родители.

Только много лет спустя она узнала, что родители уехали, потому что у сорокалетнего отца обнаружили рак. Низар больше всего боялся, что малолетние дочери останутся сиротами, как когда-то и он сам лишился своего отца Джафара, а тот — своего отца Мустафы. Низар даже заговаривал о том, что, видимо, над родом Аль-Аскари тяготеет проклятие, из-за которого мужчины умирают молодыми.

Семья счастливо жила в Бейруте, но любовь к Ираку никогда не ослабевала. Надеясь, что черные дни позади, они собрали вещи и в конце 1962 года вернулись в Багдад. Впервые начиная с 1958 года Низар почувствовал душевное облегчение. Затем фортуна вновь отвернулась от них, и 8 февраля 1963 года разразилась катастрофа: партия «Баас» захватила власть в правительстве. Семья избежала репрессий, но лишилась некоторых владений Низара. Он не был трусом и встретился с лидерами «Баас», чтобы заявить, что они не имеют права забирать его собственность. Они ответили, что это временная мера, но остались непоколебимы. Они дали понять, что у него нет прав на собственность и, разумеется, он испугался, что обещания баасистов вести честную игру — ложь. Его окружали вооруженные мужчины, а Низар хотел жить ради своих дочерей, и потому ему пришлось смириться с неизбежным.

Когда Низар аль-Аскари вновь ощутил симптомы болезни, он сосредоточился только на ней, отринув политику. Он сражался за жизнь, но, находясь в 52-й палате Монашеской больницы, понимал, что время, которое ему отведено на земле, быстро истекает.

Три девочки Низара, как он их называл, при любой возможности приходили к нему и вставали вокруг кровати. Яростное желание жить поддерживало его. Майада и Абдия каждый день приходили навестить его после школы. Незадолго до смерти Низару разрешили вернуться домой, и Майада помогала медсестрам делать уколы и давать лекарство. Но вскоре Низар вернулся в палату номер 52, и в одно утро он умер — сразу после того, как вежливо поблагодарил медсестру, державшую таз, в который его вырвало. Майада и Абдия были в школе, когда мать прислала им известие о смерти отца. Майада, вне себя от горя, неподвижно стояла в кабинете директора. Боль была настолько сильной, словно ничто не предвещало такого исхода.

Теперь, в безумии камеры номер 52 тюрьмы Баладият, Майада думала о Фей и Али. Она не хотела, чтобы они потеряли мать, как она потеряла отца.

— Фей! Али! Идите ко мне! — крикнула она.

— Майада! Майада! Ты меня слышишь? Открой глаза, Майада! — Самара наклонилась над ней, нежно промокая ее лицо влажной тканью. — Майада! Очнись!

Она осторожно прикоснулась языком к губам. Во рту остался странный привкус — горелого дерева. Кто-то поднял ей голову и прижал к тубам стакан с водой. Она отпила несколько глотков. Майада была в замешательстве. Куда пропали ее дети? Она не понимала, где находится. Открыв глаза, она увидела множество обеспокоенных женских лиц, которые надвигались на нее.

— Майада! Это Самара. Ты опять с нами. В камере 52.

Майада, все еще не придя в себя, пробормотала:

— Кто ты?

— Самара, — прошептала женщина, тихо засмеявшись.

Майада во второй раз открыла глаза.

— Самара?

— Да. Я здесь, голубка.

Майада застонала и перевернулась. Все тело болело.

— Что случилось? Где Фей и Али?

Самара обменялась с доктором Сабой тревожным взглядом.

— Ты жива. Это главное. Ты жива.

Майада опять взглянула вверх. На нее смотрели взволнованные лица. Она увидела доктора Сабу, Муну, Вафаэ, Алию, Сару и много других. У нее свело живот, когда она вспомнила, что сидит в тюрьме Баладият.

— Почему я на полу?

— Тебя забрали отсюда, но ненадолго, — прошептала Самара. — Теперь ты в безопасности.

Доктор Саба и Муна сели рядом с Майадой. Вафаэ и Алия приблизились к ней.

— Тебя пытали? — спросила доктор Саба.

— Не знаю, — совершенно искренне ответила Майада. — Голова болит. И руки тоже. — Она осторожно коснулась ноги. — Все тело изранено. Но я не помню, что они делали.

Доктор Саба осмотрела Майаду, проверила ее лицо, руки и ноги.

— Вот, смотрите! — воскликнула она, обращаясь к собравшимся женщинам. — У нее поранена мочка уха и палец на ноге. Они пытали ее электричеством.

— А еще? — поспешно спросила Самара обеспокоенным голосом.

Муна осторожно взяла Майаду за пятку.

— По ногам ее не били. Это хорошо.

— То, что с тобой было, ужасно, и все же тебя пытали не очень жестоко, — сказала Самара, прикоснувшись к ее щеке.

Майада всхлипнула.

— Теперь я припоминаю. Меня ударили ногой в живот. И надавали пощечин.

— Да, щеки красные, — согласилась Муна, нежно погладив их рукой.

— Кто-то ударил меня ногой, — сквозь рыдания проговорила Майада.

— А ты чувствуешь во рту деревянный или металлический привкус? — спросила Алия.

— Деревянный.

— Это следствие электрошока, — убежденно заявила Алия.

— Помоги поднять ей голову, — попросила Муну доктор Саба.

Они нежно протерли затылок Майады тканью, смоченной в прохладной воде. Затем доктор Саба положила ткань на лоб.

— Это ослабит боль.

Майада постепенно восстановила в памяти кошмарное истязание электрошокером. Она мелко тряслась от рыданий.

— Я не выдержу пыток. Я умру в Баладият.

— Тс-с-с! — Самара погладила ее по руке. — Послушай меня. Я знаю, о чем говорю. Тебя освободят быстрее, чем всех остальных. Твой случай — особый.

Майада не поверила и зарыдала еще громче.

— Подумай: твои мучители были осторожны. На теле не осталось никаких отметин. Они не били тебя по пяткам или по спине. Если ты предъявишь им обвинения, они будут все отрицать. Я не сомневаюсь: они получили приказ обращаться с тобой помягче.

Тщетные надежды измучили Майаду, и она не хотела, чтобы ее утешали.

— Больше я никогда не увижу своих детей. Нет. Никогда. Мои дети будут расти без матери.

Самара терпеливо смотрела на нее.

— Майада, ты же училась в университете. А я — только в Баладият. Я изучила это место. Я изучила этих людей. Тебя скоро освободят — как только придет приказ. Я нутром это чувствую.

Майада припомнила еще кое-что.

— По-моему, меня привязали к потолку и раскрутили на вентиляторе. А потом положили в шину и возили по комнате, — рыдала она.

— Нет, милая, — утешала ее Самара. — Эти ужасы приключились только в твоих кошмарах. На теле нет никаких следов пыток, кроме удара в живот, нескольких пощечин и электрического шока. Когда ты вернулась к нам, у тебя был приступ безумия. Подобное происходит с большинством заключенных. Особенно в начале. Кроме того, немногие из нас поместятся в шину, — широко улыбнулась она.

В другой момент Майада обязательно бы рассмеялась. Она и правда была слишком упитанной, чтобы влезть в автомобильную шину. Видимо, у нее начались галлюцинации.

— Когда я здесь оказалась, меня сначала привязали за руку к потолку и стали крутить у потолка. Руки чуть не вырвались из плеч. Прошло несколько недель, прежде чем я смогла поднять хотя бы одну руку, — сказала Муна. Она показала Майаде обе руки, чтобы доказать, что говорит правду. — А твои, посмотри, не поранены. Ты не висела на потолке. — Она замолчала, глядя на Майаду с улыбкой. — И мы все благодарим за это Бога.

— И меня подвесили на крюк и избили. Насколько я вижу, с тобой ничего подобного не происходило, — подтвердила доктор Саба, нежно коснувшись лица Майады.

Она медленно переводила глаза с одной женщины на другую. На лицах было написано беспокойство — они боялись за себя, за своих детей, боялись, что никогда не вернутся к жизни за стенами Баладият, но они боялись и за самочувствие Майады. Она никогда не встречала таких добрых женщин. Несмотря на то, что всех ее сокамерниц мучили куда сильнее, чем Майаду, никто не завидовал ее удаче.

— Теперь ты должна съесть несколько кусочков хлеба и ложку сахара, — настаивала Самара. — Хлеб поможет избавиться от деревянного привкуса во рту, а сахар — от слабости, которая сковывает конечности.

Не успела Майада ответить, как все вздрогнули, потому что дверь в камеру вдруг открылась, и перед ними предстали трое охранников. Высокий тощий мужчина с кустистыми усами, которого Майада не видела раньше, выкрикнул тонким гнусавым голосом:

— Мы пришли за Сафаной.

Муна так быстро вскочила с места, что ее блестящие темные волосы взметнулись волной. Она с беспокойством посмотрела назад.

Майада не могла повернуть голову, чтобы взглянуть в лицо Сафаны. Она знала, что это молодая курдка двадцати семи — двадцати девяти лет. Кожа на ее лице была гладкой и смуглой, но ее портили черные круги под глазами. Сафану арестовали вместе с Муной, и обе женщины часто плакали друг у друга на плече. Перед арестом они работали в банке. Майада мало что знала о Сафане, но часто раздумывала о том, что с ней приключилось.

Сафана, спотыкаясь, вышла вперед, прижав ко рту кулак. Ее глаза наполнились слезами.

— А я? — со страхом спросила Муна.

Высокий тощий охранник уставился на нее, оскалив зубы:

— Сегодня поджарим только одну гусочку, — прогнусавил он, а затем схватил Сафану за маленькую ручку и выволок из камеры.

Прекрасные глаза Муны заволокли слезы. Когда дверь в камеру закрылась, Муна без сил опустилась на нары, горько рыдая.

— Сафана — всего лишь свидетельница. Она ничего не сделала. Ничего.

Самара приподнялась и села. Майада заметила, что это потребовало от нее столько усилий, что на верхней губе выступил пот. Самара еще не пришла в себя после пыток.

— Осторожнее, тебе нельзя утомляться, — рассудительно сказала Майада, думая о том, что если их будут пытать так часто, вскоре в камере номер 52 останутся только измученные женщины.

Самара вытерла потное лицо.

— Бедняжка Муна и Сафана — всего лишь свидетельницы по делу о растрате в банке. Деньги воровал генеральный директор.

— Значит, им даже не предъявили обвинение? — поразилась Майада.

— Нет. Давай я расскажу тебе, что произошло. Тогда ты поймешь.

— Пожалуйста, говори медленнее, — попросила ее Майада. — От электрошока у меня до сих пор мысли путаются. — Она говорила правду. У нее звенело в голове и в ушах.

— Хорошо. — Самара посмотрела на ложку Майады, которая лежала на полу. В ней оставался сахар. — Съешь это, и в голове прояснится.

— Не могу.

— Ну ладно. — Самара бережно взяла ложку и вылизала ее дочиста. А потом стала рассказывать печальную историю.

— Наша дорогая Муна родилась в бедной семье. После кризиса 1991 года они совсем обеднели. Дом ее отца располагался в Аль-Хория Аль-Уола. Муна ходила в школу, окончила университет, она всегда училась очень успешно. Она познакомилась с хорошим парнем, который, правда, был из такой же бедной семьи, как ее собственная. Они влюбились друг в друга, но отец Муны возражал против их брака. Он хотел, чтобы она нашла жениха побогаче. Но Муна влюбилась и убедила отца, что пара с университетским образованием сумеет себя обеспечить. Наконец отец дал согласие.

Муна вышла замуж и переехала в маленький домик мужа, который находился на одном из берегов Тигра — Харх, в районе Аль-Рахмания. Это густонаселенный район, где дома стоят очень близко друг к другу. Муна и ее муж были счастливы. Когда в Ираке стали открываться инвестиционные банки, Муна быстро нашла работу, потому что она очень умная.

Что касается нашей маленькой Сафаны, то она и мухи не обидит, — с глубоким вздохом сказала Самара. — Как ты уже догадалась, она курдка, а ее предки жили в Персии. Замуж она не выходила и жила с матерью в бедном районе Хабибия, недалеко от главного здания тайной полиции. Ее отец умер во время войны с Кувейтом, хотя и не воевал. Сафана и ее мать торговали в маленьком продуктовом магазине, который он им оставил. В то время Сафана училась. Днем она ходила в институт, а потом до ночи работала в магазине.

После введения санкций ООН они не могли закупать товары для магазина, и его полки опустели. Но Сафана очень умна, как и Муна. Она изучала экономику и коммерцию в университете Багдада. Она не могла думать о замужестве, потому что все время проводила в университете, за учебой или в магазине. У нее не было ни отца, ни братьев, и она понимала, что ей придется заботиться о матери, которая уже давно болела.

Сафане повезло: она устроилась на полный рабочий день в тот же банк, где работала Муна, хотя познакомились они только в тюрьме. Сафана была счастлива, потому что наконец у нее появились деньги, чтобы покупать еду и лекарства для ее дорогой матери, которая не вставала с постели — она надевала ей памперсы, словно младенцу. Каждый день перед работой Сафана кормила мать, обмывала ее, меняла памперс, накрывала кровать целлофаном и оставляла на столике рядом с кроватью обед. После работы она спешила домой, чтобы ухаживать за ней.

Сафана так упорно и успешно работала на новом месте, что ее повысили и она стала начальником отдела. Это был очень, очень счастливый день.

Тем временем Муна забеременела. Они с мужем очень обрадовались и решили, что ей нужно взять отпуск по уходу за ребенком. Муна родила мальчика. Его назвали Салим. Однажды Муна сидела дома с сыном, как вдруг в дверь позвонила соседка. Она сказала Муне, что ей звонят из банка и она должна немедленно взять трубку. Муж Муны ушел на работу, и потому она побежала к телефону с Салимом на руках. С ней разговаривал сотрудник отдела безопасности банка. Он велел Муне явиться в офис, потому что они не могут найти некие важные документы. Она ответила, что ей не с кем оставить ребенка, но он продолжал настаивать и предложил взять малыша с собой. Встревоженная Муна вместе с Салимом помчалась в банк.

Когда она прибыла туда, то увидела Сафану и двух незнакомых мужчин. Они сидели в кабинете начальника службы безопасности. Офицер задержал Муну. Он заявил, что ее и Сафану отвезут в управление тайной полиции. Муна почувствовала, что произошло нечто ужасное, и стала молить этого человека объяснить, в чем дело. Он отказался отвечать. Тогда она спросила, можно ли оставить ребенка у родителей, но он не разрешил, сказав, что ребенка придется взять с собой. Она умоляла разрешить ей позвонить, но он запретил. Муне оставалось только рыдать.

Сафане связали руки за спиной, но Муну связывать не стали, потому что она держала маленького Салима. Затем без всяких объяснений троих несчастных привезли в тюрьму и заперли в нашей камере. Я была здесь в этот момент — и обе женщины были напуганы еще больше, чем ты, Майада, когда впервые здесь оказалась. Через неделю начались допросы. Тогда Муна и Сафана узнали, что случилось. Обеих попросили подробно рассказать о генеральном директоре банка. Они сообщили то, что знали. Но знали они не очень много. Он был хорошим начальником. Однако он выписал себе чек на 15 миллионов иракских динаров [около 7000 долларов в 1998 году] и несколько лет воровал в банке деньги. Муна и Сафана заявили, что он хороший человек; они не подозревали, что он вор. За это их избили. Конечно, они знать не знали о его преступлениях, иначе обязательно сказали бы об этом.

— Господи, чем же все закончилось? — спросила Майада.

Самара наклонилась к ней ближе и прошептала:

— Это еще не самое ужасное. Потом случилось нечто похуже. После недельного заключения маленький Салим плакал без умолку. Муна поступила мудро — она взяла с собой как можно больше молока, но оно скоро закончилось. Несколько дней мы кормили малыша подслащенной водой, но вскоре его стало тошнить. Бедняжка кричал круглые сутки. Наконец утром пришел охранник и приказал отдать ребенка. Разумеется, Муна сопротивлялась. Они ударили ее электрошокером, и она потеряла сознание. Когда она упала, охранники схватили Салима и выбежали за дверь. С тех пор мы не видели ее ребенка.

— Неужели его убили? — изумленно выдохнула Майада.

Самара пожала плечами, и, легонько толкнув сокамерницу локтем, кивнула в сторону Муны. Та тихо плакала.

— Я молюсь о том, чтобы ребенка отдали ее мужу или матери. Охранники так ничего ей и не сказали.

Майада посмотрела на Самару.

— А Сафана? Она тоже все время плачет…

— Она плачет из-за того, что никто не знает о том, что случилось с ее бедной матерью. Когда она сказала охранникам, что кто-то должен ее проведать, ей дали пощечину. И теперь она горюет, потому что боится, что о несчастной матери, прикованной к постели, все позабыли, и она умерла от голода. Ты только представь: два беспомощных существа в памперсах — старый и малый, и некому о них позаботиться.

Майада была в ужасе. Она закрыла глаза и начала молиться, потому что больше ей ничего не оставалось делать.

Дверь опять открылась, и по камере разнесся общий стон. Охранники выкрикнули имя еще одной женщины-тени:

— Сара! Выходи!

Майада подняла глаза на Сару, которая медленно прошла мимо. Она была одной из самых молодых заключенных, ей исполнился всего двадцать один год. Она изучала фармакологию и, как все знали, попала в тюрьму без всякой видимой причины. Теперь ей предстояли пытки. Ее глаза горели паническим огнем. Оказавшись у двери, она повернулась к сокамерницам.

— Самара, помни, что я тебе сказала, — промолвила она. — Если я умру, кто-то должен связаться с моей матерью. Я — единственный ребенок, оставшийся в живых.

— Ты не умрешь, малышка, — успокаивала ее Самара. — Будь сильной. Мы помолимся за тебя.

Охранник выругался, Сара повернулась и вышла из камеры. Дверь захлопнулась.

Самара поднялась с пола и стала давать подробные указания.

— Вскоре здесь появятся две женщины, которые нуждаются в нашей помощи. Давайте отведем Майаду на нары и подготовим постели для Сафаны и Сары.

Майада, которую поддерживала доктор Саба, молча подошла к нарам. Устроившись, она закрыла глаза. Она дрожала так, словно у нее была лихорадка. Хоть бы силы к ней вернулись! Она должна помочь Самаре позаботиться о Сафане и Саре, когда их опять швырнут в камеру.

Лежа, она вспоминала старые деньки и ту жизнь, которая, как она думала когда-то, состояла лишь из работы и легкого беспокойства. Теперь прошлые тяготы и тревоги казались такими незначительными, что мысль о том, что ей придется навсегда с ними расстаться, внушала ужас.

Она слышала, как Самара тихим голосом раздает указания. Как бы они выжили в этой клетке без нее? Она стала матерью для всех.

Она вспоминала слова Самары: женщины-тени должны жить ради детей. И она выживет — во имя Фей и Али.