Маятник бизнеса: между орденом и тюрьмой

Первые заработки и наследие предков

Первый мой «капиталистический» заработок пришёлся ещё на пору самого крепкого социализма 60-х годов, когда мне было лет тринадцать. Голодный социализм и коммунистическая партия с комсомолом, пионерией и богочеловеком в лице Ленина казались вечными, как и СССР.

Для себя и друзей-подростков я придумал немудрёную схему заработка на футбольных и хоккейных матчах на стадионе. Не в пример сегодняшним телевизионно-компьютерным временам, раньше центральный городской стадион «Труд», построенный на месте сгоревшего в 1951 году деревянного гимнастического городка «Авангард», буквально ломился от зрителей. Очереди в кассу были огромные, в том числе и перед самым началом матча, вот я и подумал, что можно ведь их уменьшить, да ещё и заработать на этом. Из этой благой мысли и родилась идея первой схемы добывания прибыли.

Мы заблаговременно покупали по 5–6 детских (копеек по 20) билетов на каждого, по ним заходили на стадион, но затем, взъерошив волосы и напустив на себя взрослую небрежность, в небольшой толпе выходили мимо загруженных и не очень глядящих на лица билетёрш, получая от них единую для детей и взрослых контрамарку, дающую право вернуться на стадион. С ней мы спешили к концу очереди в кассу и продавали контрамарку примерно за полцены, но уже, естественно, взрослого билета, то есть копеек за семьдесят. После этого вновь заходили на стадион по другому билету. И так несколько раз. Копеек пятьдесят с билето-захода и два-три рубля со всех — очень жирный заработок, особенно если учесть, что обычное мороженое стоило от 10 копеек, а дорогое «Ленинградское», в шоколаде, — 22 копейки. Бутылка барахляного вина — один рубль семь копеек, а «хорошего», типа «Адама» или «777», — полтора-два рубля. И уже отличное болгарское вино, типа «Варна», «Медвежья кровь», стоило примерно два рубля с полтиной. Видимо, наш заработок получил и широкую мировую известность. Во всяком случае, за рубежом вместо контрамарок теперь ставят штамп на руку и только по нему пропускают повторно.

Но не только с лёгкими заработками познакомило детство. В шестнадцать лет я с трудом отпросился у родителей в геологическую партию на север области и отвкалывал там четыре месяца маршрутным рабочим, да так, что многим, проживающим век на городских асфальтах, и не снилось. Чего стоили многокилометровые переходы без троп по глубоким мхам, бесконечным болотам и марям, да ещё с падающими в воду от усталости, а иногда и по хитрости, навьюченными лошадями. Тогда их тяжеленные тюки килограмм по 40–50 мы закидывали друг другу на плечи; не раз в болотах падали так же и мы, насквозь промокшие шестнадцатилетние «работяги», ещё недавно гордящиеся своей спортивной выправкой и молодецкой закваской. Зато окончание этих переходов, да ещё с единственно доступным десертом — сгущёнкой из продырявленной баночки, да в сухой палатке, — дарило ни с чем не сравнимое райское блаженство.

Довелось мне и ещё раз повторить свой «партийный» опыт, но уже в двадцать лет в геодезической партии в камчатской глубинке, в Корякском автономном округе.

Так что из юности я вышел знакомым и с лёгкими, но больше с весьма тяжёлыми деньгами, и со сверхнапряжённой учёбой на инженера-механика, да ещё и с Ленинской стипендией.

Всё это сформировало умение вкалывать, а пассионарные качества (по Льву Гумилёву), позволяющие осваивать всё новые и новые континенты самой разнообразной деятельности — от шофёрской до научной и предпринимательской, — передали мне баргузинские предки, купцы, золотопромышленники Угловы, а позже и Бронштейны. Прадед Семён Бронштейн прекрасно играл на скрипке, а его жена Зинаида Углова отличалась большой практической жилкой, присущей её роду, и непокорным характером. Её дети — мои деды Бронштейны, — если бы не революция, то явно могли бы продолжить Дело. Отец и дядя, так же как я и мой двоюродный брат, добились немалых успехов в директорстве и предпринимательстве.

Гуляя по берегам Байкала, я часто чувствую присутствие своих предков где-то рядом. Не зря считается, что воды священного озера обновляются полностью только за триста лет, и байкальский ветер обычно отвечает мне, когда я прокричу приветствие своей давно ушедшей родне. После таких походов и обращения к предкам даже пишется совершенно иначе. Некоторые стихи приходили буквально на одном дыхании. Например, «Прозрение»:

Или такое стихотворение, как «Прадеды»:

Дед по материнской линии Андрей Фёдорович Миронов — из рода московских интеллигентов; став одним из первых российских лётчиков, он стажировался во Франции и ушёл воевать против немцев за царя и Отечество в Первую мировую войну.

И хоть пересеклись мы с дедом всего на пять лет, но след в моей душе и в духовном развитии он оставил неизгладимый. Но об этом лучше скажут два посвящённых ему стихотворения:

Детство, хоть и тянулось бесконечно долго, увы, с позиции сегодняшнего дня, пролетело мгновенно, как и на первый взгляд бестолковая, но порой весьма напряжённая юность, а студенческо-заводская молодость упёрлась в зрелость 90-х годов.

Родина «юного» капиталиста

Начало 90-х годов прошлого столетия я встретил, имея немалый опыт работы на промышленном предприятии, обсуждённую докторскую диссертацию по экономической социологии и две книги, вышедшие в центральном издательстве с тиражом, который вряд ли был у кого-то из нынешних иркутских профессоров. Но в стране в это время был дан старт становлению дикого капитализма, отрежиссированного кем-то до полной потери здравого смысла и жалости если не к народу, то хотя бы к трудовым ресурсам. Несмотря на понимание беспредела, творимого в стране, я всё же принял решение выйти на весьма тернистую дорогу российского бизнеса, по которой сновали бессчётные бандитские группировки. О том времени ёмко и точно сказано в стихотворении Юрия Кузнецова «Тамбовский волк»:

В городе было известно честное имя моего отца — бессменного в течение почти тридцати лет директора мясокомбината. Знали и меня как кандидата экономических наук и автора статей в местной прессе. Под этот багаж авторитета и гарантию моего приятеля — директора одного государственного предприятия — мне дали весьма внушительный кредит, оформленный в виде карманной книжки банка. Только после получения кредита, в реальности которого, будучи пессимистом-реалистом, я сомневался до последнего дня, пришлось всерьёз задуматься: «А что дальше?»

Один из новых знакомых Григорий предложил рвануть на Камчатку — привезти самолёт красной рыбы. Мол, у него в Петропавловске нужные люди и полная гарантия того, что товар есть — плати и забирай. Сбыт рыбы тоже казался делом несложным, психология тотального дефицита была жива, основная задача — привезти товар.

Нашим компаньоном стал знакомый директора предприятия, где я продолжал работать, Юрий. Мы и с ним-то были знакомы шапочно, а с его другом Гришей и того меньше. Но выбора не было. В море новых, ранее теневых, отношений я был полный новичок. Григорий же ещё при социализме имел прочные связи с рынком, правда, вещевым, презрительно именуемым в ту пору барахолкой. При социализме его коллег по неформальному бизнесу обидно именовали спекулянтами и нередко душили уголовными делами. Но, несмотря на риск, его коммерческие связи ещё до перестройки упрочились и приобрели географический размах от Москвы до Камчатки.

В ту пору он не раз со сверхмодным и ходовым товаром, например с американскими джинсами, бороздил воздушный океан в качестве стюарда.

Но грянула перестройка, Гриша и его друзья-подельники и по джинсам, и по нелегальным видеосалонам в одночасье превратились из цеховиков-теневиков в готовых предпринимателей с завидным стажем и связями. Однако не для всех канувшая эпоха была безобидной — приятель Гриши по уголовному делу успел отсидеть год или два, обзавёлся широкими связями, проявил недюжинные способности, железную волю и вскоре получил почётное в их среде звание «вор в законе». Это звание, плюс ранний предпринимательский опыт, плюс победы в математических олимпиадах, свидетельствующие о незаурядности, позволили занять ему высокое в российских масштабах место в преступном мире, а позже и в бизнесе. По слухам, сегодня закрепилось за ним ещё более почётное в перевёрнутой с ног на голову России место недавно убитого «старосты» преступного мира — деда Хасана. Гриша иногда любит вспоминать совместные с возвысившимся другом деяния, как любят многие чиновники вспоминать о прежней дружбе с вышедшими из Иркутска знаменитыми руководителями правительственных корпораций и Генеральной прокуратуры.

Не надрывался на социалистических предприятиях и Юра. Ему после политехнического института удалось то ли купить, то ли по дружбе занять дефицитнейшее место директора штучных в ту пору автозаправочных станций. Работа с потоком наличных денег, вечными очередями и разведённым или расширяющимся при нагревании топливом приносила не только зарплату, но и немалый доход. Во всяком случае, якобы выигранная в лотерею дефицитнейшая при социализме «Волга», а позже и, пожалуй, первый «Крузер» в Иркутске были у недавнего студента политехнического института.

Собственные деньги, с риском заработанные при социализме, давали вчерашним цеховикам немалые преимущества, когда бандитской стрельбой был дан старт капитализму и возможностям легального обогащения, в том числе через пародийные биржи, брокерские конторы и скороспелые банки.

Не без помощи заокеанских «специалистов» были срежиссированы какие-то жуткие правила экономической вакханалии. Инфляция — порой до 50 % в месяц, а допустимая наценка на продукцию для законопослушных и «зазевавшихся» на старте госпредприятий была не более 25 %. Правила продажи через брокеров на бирже не ограничивали наценку хоть до 1000 %. В результате предприятия не успели оглянуться, как остались без оборотных средств, а вчерашние школьники и спекулянты около пародийных бирж набили карманы.

Руководители социалистических предприятий, и собственно я сам, на какое-то время впали в ступор от иррациональности происходящего. Мы просто не могли участвовать в этом биржевом шоу. Казалось, что вот-вот горбачёвско-рыжковское правительство очухается и прекратит эту фантасмагорию, пересадив в тюрьмы всех разрушителей.

Но увы. Вместо этого вскоре напечатали миллионы или миллиарды ваучеров, своры «бойцов капиталистического фронта» бросились скупать их, где за бутылки, где за копейки, и поставлять дельцам уровнем выше, которые приобретали на них, как и было задумано, государственную собственность, созданную многими поколениями враз обманутых советских людей.

В горбачёвско-рыжковское и в ельцинско-гайдаровское время перестали оплачивать предприятиям, в том числе родным оборонным: Иркутскому радиозаводу им. 50-летия СССР и свирскому «Востсибэлементу», — даже выполненные государственные заказы оборонной техники. Предприятия оставались без последних оборотных средств, а рабочие — без средств существования, голодая, спиваясь и прячась в знак протеста в бессчётные могилы. Вот как образно высказался на эту тему Николай Зиновьев в стихотворении «Потерянное поколение»:

В этот период всё в стране встало с ног на голову. Мальчик-брокер или кооператор сшибал денег много больше, чем зарабатывал генеральный директор крупного предприятия.

Сбережения стариков, и северян, и тех, кто копил всю жизнь на кооперативную квартиру или на автомобиль, в результате гайдаровской инфляции превратились в «ноль».

В этих социально-экономических условиях и готовилась наша экспедиция на Камчатку. Успешно отработав двадцать лет на оборонных предприятиях, я, естественно, не знал практически никого из дельцов то ли нарождающегося рынка, то ли разрушительного базара. Связующим звеном явился директор арендного предприятия товаров народного потребления при объединении «Иркутсктяжмаш». К нему на работу я переехал из Свирска примерно года за два до окончательного крушения экономики — в качестве специалиста по доживающим свой очень недолгий век моделям самофинансирования, а позже и по налогам. Знакомы мы были по политехническому институту, где я был студентом, а он преподавателем.

Впоследствии, когда к нам по обмену опытом, после моего выступления на уровне министра тяжёлого машиностроения, зачастили гонцы со многих предприятий отрасли, Сергеич, гордо восседая в кабинете у вечно кипящего самовара и потягивая почти чифир, представлял меня автором монографий, без пяти минут доктором наук, а о себе скромно добавлял, что учил меня ещё в институте. Это была истинная правда его гибкого ума, закалённого, с одной стороны, в лучших советских артелях золотодобытчиков, возглавляемых легендарным Вадимом Тумановым, а с другой стороны — Бутырками и зоной, карающей за преждевременный старт предпринимательства. За скобками правды о студенте и преподавателе стоял предмет обучения. Им были не математика, экономика или физика, хоть как-то стыкующиеся с моим нынешним статусом и достижениями, а, извиняюсь, бокс…

Пройдя через Бутырки и зону, где он занимал весьма статусное и авторитетное положение, Сергеич тем не менее пригласил меня, чтобы вновь не попасть на этот проклятый и в его понимании круг. Огромные по тем временам зарплаты и по предприятию, и по кооперативу должны были выплачиваться максимально безопасно, желательно по закону. Основная прибыль зарабатывалась на пластмассовом литье, включая пуговицы и другую фурнитуру. Но на госпредприятиях на эту продукцию устанавливался налог с оборота и примерно 70–80 % выручки от продаж шло в бюджет государства. На арендные предприятия и кооперативы это правило архитекторы новой экономики распространить забыли, и все деньги шли в карман коллектива, в основном на зарплату главарей, но кое-что оставлялось и на развитие… Так что за три года моей работы вместе с «тренером» выросли мы очень неплохо. Впоследствии всё наработанное, и оборудование, и арендованный цех, «по понятиям» остались у главного, у директора. Никто и не претендовал. Хотя по закону о кооперации собственность принадлежала всему коллективу. Но «понятия» в России и в ту пору, да и сейчас намного выше любого закона.

Работа на маленьком предприятии в составе примерно трёх сотен человек, после многотысячных оборонных гигантов, была в каком-то смысле шагом назад, и отец ужасался, на что я трачу время, но, с другой стороны, «тренер» помог преодолеть жёсткие социалистические стереотипы и свёл меня с рыночными бойцами, которые должны были помочь в камчатском старте.

В общем, моя первая бизнес-бригада сформировалась, как в сказке: дедка за репку, бабка за дедку, внучка за бабку… вытянули «рыбку». Ещё один член нашей бизнес-группы, кажется, Сергей, тоже при социализме человек бывалый, а значит, опытный рыночник, дружил с аэропортом и мог в любой момент пригнать самолёт за рыбой.

Операция, при таком составе — из старых рыночных бойцов и меня как финансиста с немалым кредитом, была обречена на быстрый успех. Прибыль договорились разделить по справедливости, то есть поровну, не забыв про «тренера»-директора. По чековой книжке были приобретены билеты Иркутск — Хабаровск — Петропавловск-Камчатский, и мы с несокрушимым чувством оптимизма взмыли в небо.

Не прошло и суток, как нас приветливо встретила Камчатская земля. Лично я уже бывал здесь лет двадцать назад студентом, когда ездил в геологическую экспедицию. Правда, тогда опыт был не очень радостный — лётную погоду для маленького самолёта в Корякский автономный округ мы ждали недели две. Информации, как это у нас водилось, не было, и ночевали мы чаще прямо в аэропорту. А когда сильно повезёт — в соседнем общежитии: спать на чистой кровати тогда было блаженством.

Но, как говорил Блок, «всё миновалось, молодость прошла», и в этот раз нас ждала достаточно комфортабельная гостиница с номерами на двоих. Когда я селился в комфортный номер, то почему-то всегда вспоминал наши родные больницы недавнего времени, где люди почти любого уровня и достатка лежали в жутких казарменных душных комнатах по двадцать и более человек, в том числе и тяжелобольные, стонущие, а иногда и принародно уходящие в мир иной. Не забуду, как один раз, лет в 37, и я попал в такую «гостиницу» с небольшой температурой, но вроде бы с воспалением лёгких. К вечеру мне стало понятно, что утром, без сна, я встану более чем больным. Из разговора с врачом выяснилось, что лечат в больнице, ставя системы, но есть и старый, дедовский способ: каждые четыре часа — пенициллин. Часов в десять вечера моё терпение лопнуло. Вспомнил, как раненый Тёркин, споря со смертью, доказывал, что он боец «ещё живой», но, глядя на соседей, тут же перефразировал слегка: я боец, пока живой! Двери больницы оказались заперты, врач непреклонен. Тогда через окно и через забор я выбрался из заточения. Радостно вдохнул свежий воздух свободы и предосенней Ангары. Квартира в тот вечер показалась раем. Личная жизнь у меня в ту пору, после потери сына, была основательно запутана, и ставить уколы я научился по телефону. Через неделю пенициллиновой терапии следов воспаления не было. А может быть, его и не было вовсе, ошибки бывают и погрубей. У моего друга, естественно, под наркозом, разрезали как-то не ту ногу.

Может, КПСС и советским правительством жуткие условия в больницах поддерживались для дополнительного стимулирования занятий физкультурой, поголовной сдачи норм ГТО и укрепления таким образом здоровья нации? Чтобы выйти из такой больницы здоровым, запас прочности, по-моему, должен быть богатырский…

В гостинице, как и ожидалось, мы поселились нормально. Однако назавтра весь наш благостный сценарий стал рушиться. Оказалось, что человек, который должен был посодействовать, в это время находился в другой части страны. Благо что удалось до него дозвониться, и он дал нам координаты самых надёжных бирж, что представлялось нелишним, поскольку бирж в ту пору в каждом городе расплодилось столько, сколько было, наверное, во всей Америке. Делали всё по-русски: если уж создавать что-то, так во всём стараясь обогнать Запад! Поэтому в каждом городе свои услуги предлагали если не десятки, то около десятка бирж, правда, качество их работы сложно назвать совершенным. И Камчатка не была исключением.

Компьютерная техника в начале девяностых годов ещё не достигла должного уровня, и сведения о товаре надолго залёживались в базе данных, оказываясь «светом далёкой звезды», которая давным-давно мертва, но «свет» от неё в виде информации гуляет с компьютера на компьютер, от одного посредника до всех последующих. При попытке выйти на поставщика нередко выяснялось, что товар продан и лишь данные о нём ещё живы.

Пересмотрев все возможные варианты, пройдя целый ряд посредников, мы убедились, что приобрести рыбу не так просто. Снова звонок предпринимателю, которого не оказалось в городе, и он делится с нами номером телефона своего приятеля, который как рыба в воде разбирается в камчатских связях.

Парень этот, звали его, по-моему, Николай, оказался на месте и не отказал в поддержке. Назавтра мы уже вместе пошли по новому кругу поиска рыбы, но убедились лишь в том, что эпоха тотального дефицита слишком медленно уползает в прошлое.

Николай оказался неплохим человеком, у него был богатый опыт работы, правда, не в рыбной отрасли, а в ресторане — музыкантом. Через это заведение он и знал людей, которые имели отношение к рыболовству, к сейнерам и т. д. Но проработка нашего вопроса с ним в течение нескольких дней тоже успеха не дала — свободного товара не было. Рыба, как правило, оказывалась плановой, разнаряжалась и распределялась помимо рынка, помимо нас или уходила по каким-то другим каналам и связям.

Мои друзья, у каждого из которых, в отличие от меня, был уже и какой-то другой бизнес, и уютные квартиры, и семьи, а в них дети, загрустили и приняли решение возвращаться в Иркутск, увозя с собой весь багаж рыночного опыта, на который я так рассчитывал. Их отъезд напоминал чем-то бегство батьки Махно, попавшего в непредвиденную переделку. Мне, признаюсь, было стыдно пуститься в обратный путь с пустыми руками — и дома, и в банке, и на предприятии, и отец, что тоже немаловажно, знали, что я отправился на Камчатку за рыбой! Столько вёрст пролететь, оплатить всем билеты и вернуться ни с чем! Позор! Предыдущий жизненный опыт мне подсказывал, что не важно, чем и где заниматься, а важно, как заниматься и на какую глубину пахать. Прибыль и, как я убедился позже, даже поэзия есть буквально во всём, нужно искать. Результат может появиться буквально из ничего, как в стихотворении Георгия Иванова:

Я проводил своих друзей и остался в гордом одиночестве, думая о том, что в коммунисты, будучи студентом и благодаря генеральному секретарю Л. И. Брежневу, разрешившему приём в партию лучших студентов, я попал легко, а вот в капиталисты, видать, грехи не пускают. Было время их нажить за двадцать послеинститутских лет. На всю Камчатку знакомых — только музыкант. Невольно в голову вползала поговорка: «Умирать, так с музыкой».

Николай, несмотря на свою занятость (он и играл вечерами, и семья у него была, и подруга), выкраивал немного времени, чтобы хоть как-то помочь мне. И вот наконец-то через неделю мытарств нам, кажется, повезло. Мы вышли на одного предпринимателя, у которого был гараж, забитый недавно пойманной свежесолёной рыбой. Он готов был нам её продать, цена оказалась сходной, но рыбы было только тонны три-четыре, что составляло всего десять процентов от необходимого мне объёма, чтобы загрузить самолёт. Тем не менее рыбу мы закупили. Что означает простенькое «закупили» в данном случае — в субботу, да ещё вечерком? Означает, что дефицитные четыре тонны товара мы с музыкантом перетаскали через весы, погрузили, перевезли в срочно арендованный склад в аэропорту, там её благополучно разгрузили (хотя склад был лишь слегка холодильный и необходимую температуру не выдерживал). Откладывать операцию на понедельник, когда можно было бы нанять грузчиков, мы не могли — добычу обязательно перехватят. Уставший, но довольный в душе, я праздновал первую победу. Лиха беда начало!

Но следующие дни готовили очередные испытания. Во-первых, мы больше не нашли предпринимателей, готовых продать товар. Но главное даже не в этом! Через три дня с нами связался недавний продавец «первой партии» рыбы и потребовал, чтобы мы вернули купленную и лично перегруженную несколько раз, а поэтому ещё более дорогую нам рыбу. У него, видите ли, прилетели друзья, и он никак не может их не выручить. Деньги, конечно, возвратит. Звонок был с немалым нажимом и с неприкрытой угрозой. К тому же он был корейской национальности, что на Камчатке уже говорило о многом. Да и у музыканта не клином белый свет сошёлся помогать мне, так что пришлось всё вернуть. Ни закона, ни понятий в чужом «монастыре», и название ему — беспредел. Улетели не только друзья-партнёры, но и уже «пойманная» рыбка. Слабым утешеньем было то, что грузили уже не мы.

Это был настоящий удар. Как в таких условиях что-то делать, если завтра могут заставить вернуть и самолёт рыбы, если она всё-таки приплывёт в мои сети?

Вот такая вторая неудача постигла на старте. Как хотелось всё бросить к чёртовой матери! Но пришлось сжать зубы, чтобы зря не материться. Тем более что не перед кем, даже музыканту надоели рыбные вариации, и я остался один перед дилеммой: зафиксировать убытки, пока ещё небольшие — деньги за рыбу на этот раз отдали полностью, — и отправляться восвояси ни с чем или продолжать практически безнадёжные и рискованные поиски.

Но вскоре фортуна, кажется, вспомнила про меня и решила наградить за упорство. Я вышел на одну странную структуру при центральном камчатском рынке, где, действительно, какие-то потоки рыбы сосредоточивались так же, как на нашем рынке сосредоточивались в ту лихую пору какие-то мутные потоки мяса. Около директора рынка крутились ловкие ребята, которые могли, как мне показалось, найти любой товар. Вскоре выяснилось, что у них есть связи на городских холодильниках и непонятными схемами, по более высокой цене, чем была озвучена ранее, они могут что-то взять. И вот наконец-то подошёл долгожданный день операции по получению товара и его оплаты.

На слове «оплата» память делает стоп-кадр. Самым неожиданно грозным и опасным во всей операции оказалось как раз это понятие. Пока оно маячило отдалённо, я впитывал новую реальность. Здесь, на Камчатке, пришло понимание, что девяностые годы — это не абстрактно бандитское время, а действительно весьма опасное, причём конкретно для меня. Если когда-то в геологической партии я слушал про встречи с медведями, то здесь, вращаясь уже в рыночной среде, я уловил стиль работы камчатских «приятелей». При выписке чека, придуманного для облегчения бизнеса, можно было получить вполне реальные угрозы и под дулом пистолета оформить чек на всю имеющуюся сумму, а ещё есть шанс, что тебя продержат в каком-нибудь изоляторе несколько дней и ночей, пока деньги наконец придут из банка по чеку. Да ещё хорошо, если просто продержат и отпустят, потому что, отпущенный, ты можешь обратиться в милицию и помогать следствию… Так что расчёты чековой карманной книжкой на Камчатке без широкого круга поддержки, смотавшихся друзей-капиталистов, в общем-то, были чреваты серьёзными неприятностями. Со всей остротой встал вопрос, что делать. Разлетевшихся компаньонов не вернуть на место, как унесенные листья. Вызывать другое подкрепление из Иркутска через «тренера»? Близкий свет! Опять немалые затраты на билеты, и не факт, что сделка состоится и назавтра опять не заберут рыбу. Бросить всё? Пожалуй, самое разумное и безопасное. Алиби «по понятиям» в кругу друзей и знакомых у меня есть. На Камчатку нас притащил Гриша. Может быть, поставить вопрос о возврате им денег за билеты и за гостиницу? «По понятиям» и с поддержкой «тренера» вполне реально. Правда, дружбы с ним и совместных дел при таком раскладе уже не будет. А он, пожалуй, единственный из всего окружения настоящий рыночный игрок с богатыми связями.

А будь что будет, остаюсь!

Говорят, что Наполеон руководствовался принципом, что сначала надо ввязаться в бой, а там уже видно будет. Трудно поверить, что при таком подходе можно одержать много побед, но почему бы не попробовать?! И я не лыком шит, всё же варился много лет в серьёзном производственном котле, где изворотливость и поиск вариантов нужны были также каждый день. Зря, что ли, я не так давно был самым молодым и, по общему мнению, самым способным начальником цеха. А народец, подобный нынешним рыночникам, был у меня на побегушках. Уровень их, по заводским меркам, не выше многочисленных диспетчеров, гоняющих день и ночь дефицитные детали. Это была тупиковая карьерная ветвь, из таких не вырастали ни стоящие мастера, ни тем более начальники цехов. Но рынок — не завод. Эти ребята хотят разбогатеть быстро и любой ценой. Бизнес им не создать, а значит, удел многих «богачей» — обман, а то и грабёж.

И здесь меня осенило. При такой перспективе развития событий выход один — блефовать, а именно: ни в коем случае не раскрывать, что я владелец чековой книжки и директор предприятия. «Возвысил» же себя когда-то беглый донской казак Емельян Пугачёв до лжеимператора Петра III. Почему бы мне не сыграть наоборот, на понижение, — представиться скромным профсоюзным работником, который приехал в составе делегации, чтобы кормить предприятие. Благо название «СибАтом», которое было написано на чековой книжке, работало в этом направлении — направлении крупного государственного предприятия, дружного с властью, а значит, с силовиками. Такие организации были не по зубам рыночным бандюгам. По этой версии, распределителем кредитов является генеральный директор крупного предприятия, который волей случая находится на Камчатке и готов между делом подписывать чеки, будучи где-либо на совещании или отдыхая в гостинице. Естественно, что рыночным вход к нему закрыт наглухо. Поэтому, когда на руках наконец-то появились реальные фактуры, я ехал с представителем рыночников якобы к генеральному директору, сопровождающий оставался ожидать меня в машине. Я заходил в свой весьма неплохой номер, подписывал чек, возвращался и передавал его якобы от генерального директора.

Далее без штата, без кладовщиков и без водителей мне приходилось одному нанимать на дорогах машины. Конечно, не первые попавшиеся, а только после предварительных бесед с двумя-тремя водителями. Здесь везло чуть больше, и мне попадались порядочные водители и порядочные грузчики, которые не ставили своей задачей обворовать, а работали за те деньги, за которые договорились. Они помогали получать товар, считать его и вообще как-то проникались трудностью моего невероятного в таком деле одиночества.

Естественно, что не с первого дня пришли все долгожданные сорок тонн, этот процесс тянулся ещё неделю, хотя и без того пролетело уже более десяти дней моего пребывания на Камчатке. Не раз я ездил подписывать чек либо в гостиницу, либо заходя в здание областной администрации. Таким образом, нанимая совершенно чужих людей, получал товар и вёз в арендованный склад. Желаемые сорок тонн рыбы я наконец-то набрал.

Ну а к рыбе, как оказалось, в обязательном порядке должен прилагаться документ, разрешающий её вывоз за пределы Камчатки. Рыночные продавцы дали его и мне, но, увы, он был отснят, то есть без подлинной печати и подписи. Выяснилось, что с таким документом аэропорт категорически не разрешит погрузку товара. Разрешение же даёт только глава Камчатского облисполкома, по-нынешнему — губернатор. Причём это правило действует уже не один месяц.

Рыночные дельцы, «раз уж такое дело, и правила игры поменялись», соглашаются выручить меня, а именно купить рыбу назад, но процентов на тридцать дешевле, так как цены якобы упали, да и качество хранения далеко от нормы.

Это был полный провал: почти три недели напряжённого труда, денно и нощно рискуя не только чековой книжкой, но и головой, плюс расходы по найму людей и склада, билеты на самолёт — и возврат в Иркутск с огромными убытками и без товара! При таком «триумфальном» позоре перед банком и предприятием-гарантом — на бизнесе, пожалуй, можно поставить крест. Нет хорошего старта, не всласть будет и финиш. И действительно, дался мне этот чёртов бизнес в бандитской среде!

Потрачу два-три месяца на давно обсужденную докторскую диссертацию и буду консультировать, преподавать, профессорствовать. А может быть, пригласят заместителем по экономике на какое-либо уцелевшее солидное предприятие. Впервые малодушно подумалось: жаль, что нельзя, по семейным понятиям, к отцу — на вчера ещё государственный мясокомбинат — в безопасное кресло, на всё готовенькое и созданное в немалой мере за 25 лет отцовского директорства.

Что делать? Может быть, рано опускать руки и всё-таки попробовать добыть подпись губернатора или его первого заместителя? Но в областную администрацию я не был вхож в то время даже и у себя-то в родном Иркутске, а тут — тмутаракань. Задача, на первый взгляд, казалась совершенно фантастической — Космос! В Петропавловске знакомых — только отошедший от дела музыкант, но и ему до губернаторских «покоев» было так же далеко, как его импровизациям до концертов Чайковского. Всё же решил попробовать поговорить с ним, устроив настоящий допрос. Выяснил, что в чиновничьей среде у него есть всё-таки одна знакомая. Работает она заведующей отделом культуры в районной администрации. Но и от неё до «губернатора всея Камчатки» весьма далеко, хотя уже стало чуть «горячее».

Что же, не боги горшки обжигают. Прошу музыканта, чтобы звонил ей и договаривался о встрече с директором серьёзного оборонного предприятия «СибАтом». Вопрос, как говорится, на месте.

По дороге заезжаем в хороший универмаг, где я, как в кино, одеваюсь с ног до головы. «Ты как будто только что вышел из заключения», — пошутил Николай. Благо банковский кредит не имел целевого назначения, как ещё совсем недавно деньги на соцпредприятии, и на него можно было скупить небольшой магазин.

Когда одевание с деталями, типа платочка в кармане и прищепки для галстука, было закончено, Николай ахнул: «Не директор — министр». Вид у меня был более чем респектабельный. Картину дополняла респектабельная же седина, отвоевавшая себе, увы, немало места с потерей сына.

Наличие бланков предприятия, а если потребуется, и солидной чековой книжки документально подтверждало мою представительность. В общем-то, совсем недавно, всего года четыре назад, я и одевался не в джинсы, и галстук был на месте, и решал вопросы финансовой жизни или смерти крупного оборонного предприятия в высоких министерских кабинетах, не забывая заглядывать в Ленинскую библиотеку в центре столицы и писать книги. В ту пору не мог я даже предположить, что грянет перестройка и придётся с нуля начинать собственное «буржуйское» дело, причём не где-нибудь рядом с банком в красивом офисе или на отцовском мясокомбинате, а прыгать в засаленных джинсах по воняющим рыбой грузовикам и складам, выполняя функции и кладовщика, и грузчика, и товароведа, на самом краю уходящего в небытие Советского Союза.

Но в этот день, вооружившись костюмом, запонками и всем остальным из прошлой жизни, на осторожную служащую исполкома я произвёл весьма благоприятное впечатление и попросил представить меня председателю Елизовского райисполкома. Предварительно мы напечатали письмо с просьбой походатайствовать перед высшим начальством области о вывозе рыбы с гарантией выполнения мной встречных обязательств по поставке отделочных материалов.

Тогда, в период разрушительной финансовой системы, вовсю процветал бартер, то есть обмен «ты мне — я тебе». Для Камчатки рыба была единственной валютой, как для Иркутска лес и нефтепродукты, на которых несколько новоявленных биржевиков сделали себе состояние. Впрочем, вытряхнутое у них «коллегами» уже в Америке. Используя некоторые знакомства, в том числе родственные в Иркутске и особенно в Ангарске, можно было действительно приобрести пиломатериалы, линолеум, ДВП, ДСП и выполнить данное слово. Райисполком как раз достраивал клуб, и им позарез нужна была помощь с обеспечением материалами.

Председатель исполкома оказался в недавнем прошлом и сам директором погибшего от перестройки предприятия. В результате быстро проникся доверием ко мне, не понаслышке знающему все производственные беды. Любезная секретарша вскоре занесла чай и по рюмочке хорошего дагестанского коньяка из прошлых времён. В результате он не только подписал письмо, но и позвонил своему приятелю — начальнику общего отдела областной администрации — с просьбой оказать нам содействие.

С гарантийным письмом, подписанным председателем райисполкома, мы с музыкантом в тот же день, не переодеваясь, пошли по кабинетам чиновников и обаятельных чиновниц Петропавловска-Камчатского, даря цветы, конфеты и даже шампанское. Работая заместителем директора по экономике, я хорошо изучил тактику общения, тональность и манеру разговора и во властных кабинетах, и в приёмных. В общем, удалось нам эту задачу решить максимально быстро, пройдясь по многим кабинетам и собрав нужные подписи.

Начальник общего отдела уже назавтра, не мешкая, подписал документ у «самого». Так фантастически быстро мы получили разрешение на вывоз наших сорока тонн. Я радостно позвонил в Иркутск, имея на руках вожделенную бумагу с подписью и синей печатью. На следующий день прилетел компаньон на грузовом самолёте. Рыночные «друзья-разбойники» только ахнули, удивившись могуществу и связям «моего директора», который за два дня их фальшивку превратил в подлинный документ. Сильных уважают и они. Дивидендом явилась бесплатная погрузка в самолёт рыбы, несмотря на уплывающий от них тридцатипроцентный барыш от обратной сделки. Им важно было, чтобы у директора «СибАтома», вхожего в высокие кабинеты, осталось хорошее впечатление от их «законопослушной» рыночной конторы. Земля круглая и на Камчатке.

Наконец-то, после восемнадцати тяжёлых дней пребывания в Петропавловске-Камчатском, после всех рисков, после решения всех головоломных задач, в аэропорту родного Иркутска приземлился «свежеиспечённый» кандидат в капиталисты с грузом, то есть я.

Вскоре ночное поле грузовой части аэропорта прорезали фары более десятка встречающих диковинный груз машин. Закипела разгрузка.

Когда под утро разгружались в холодном складе на территории нашего предприятия, «тренер»-директор лично проверял водителей на предмет хищения. Несколько водителей сполна получили холодной рыбиной, найденной им под сиденьями. Жёстко, конечно. Но было приятно напоследок почувствовать ещё чей-то локоть в начинающемся на многие годы театре одного актёра — под скупым и не очень одобряемым у нас названием «Мой личный бизнес».

Купил — продай

В ту пору торговлю нередко презрительно называли «купи-продай». Два коротких слова, четыре слога: ку-пи-про-дай. Что такое «купи», на примере Петропавловска-Камчатского я уже примерно показал: насколько сложным бывает этот процесс, с какими рисками он связан, какой изобретательности требует. Но свои трудности есть и во втором акте пьесы, обозначенном словом «продай» (на различных этапах соотношение сложности этих процессов, конечно, меняется).

Начнём с того, что, как я уже говорил, условия хранения рыбы в Петропавловске-Камчатском были не идеальные. Если бы сразу всё в самолёт, мигом в Иркутск, если бы ждали холодильники… Но интервал поступления продукции в склад, где поддерживалась относительно подходящая температура, от начала до конца операции по добыче сорока тонн составил более недели. И, конечно, внешний вид товара немного пострадал. Примерно половина самолёта была загружена различной рыбой, а вторая — красной рыбой в рассоле, так называемыми пресервами, в пятикилограммовых банках. До той поры я не знал, что такое пресервы, ну а в Иркутске красную рыбу в таких больших банках мы никогда и не видели.

Условия хранения в грузовом самолёте тоже, в общем-то, были не соответствующие, поэтому говорить о том, что продукцию мы доставили сверхкачественную, не приходится. Хотя на вкус она испорченной не была, но по консистенции всё-таки уже заметно отличалась от той, что мы дегустировали на Камчатке. Нужно было спешить с реализацией и срочно найти соответствующие условия для хранения.

Самые подходящие холодильники были в организации, которая называлась «Иркутскрыба», но они, как нас заверили, и так полны, да и ценник зашкаливал. Думается, свою роль в том, что мы не смогли договориться с «Иркутскрыбой», сыграл и «классовый» фактор: они ещё оставались в рамках социалистического сознания, а мы уже вступили в капитализм, то есть работали на себя. Отказать «буржуям», да ещё таким чуждым, как я, с учёной степенью, да ещё вторгшимся в их торговое пространство, или задрать цену — это было очень даже по-советски.

Выручили нас естественные погодные условия: ноябрьский морозец помог рыбе не испортиться в обычном складе, хотя условия хранения и были не гостовские. Ну что делать? Продукция свой товарный вид всё же понемногу теряла, и в магазины её начали брать неохотно.

Да и легко сказать «брать в магазины»! Связей в торговле нет, рыночные отношения ещё не сложились, торговля ещё под контролем властных структур, где на подобных нам предпринимателей смотрят косо…

Но на ловца, как говорится, и зверь бежит, если сильно стараться. Именно в этот сложный момент, на дне рождения одного из моих родственников, я совершенно неожиданно познакомился с Александром. Разговорились, и выяснилось, что этот человек до недавнего времени трудился как раз в «Иркутскрыбе», а сейчас по стечению обстоятельств находится без работы. Это была своевременная находка! Ведь он знал и рыбную организацию, и магазины, с которыми она работала. Вот так, без целенаправленного поиска специалиста, случайно, на дне рождения, я нашёл нужного человека, и назавтра он уже работал со мной. Работает он в фирме и сегодня, более двадцати лет спустя.

Александр быстро выяснил, что можно сделать с внешним видом рыбы. Оказалось, её можно коптить. Копчёная рыба принимает товарный вид, и совесть наша чиста, поскольку параметрам для первичной переработки продукция полностью соответствовала.

Договорились непосредственно с не очень загруженным работой коптильным цехом, минуя начальство «Иркутскрыбы». Каждый день они на пределе сил делали, сколько могли. Оплачивали мы наличными по секрету от дирекции. Александр развозил рыбу по знакомым ему магазинам. Так начался процесс реализации.

Выполнение заказов по секрету от начальства в ту пору процветало почти на всех доживающих свой век предприятиях. Так, например, «тренер»-директор заказывал очень непростые пресс-формы для пластмассового литья непосредственно через бригадиров в инструментальных цехах радиозавода и завода тяжёлого машиностроения. Тем не менее даже инструментальные цеха, оснащённые сверхдорогим прецизионным (особо точным) импортным оборудованием, продержались недолго. Рынок ширпотреба, а значит, и оснастки для его производства, победил Китай. Он, кстати, очень охотно, но дёшево скупал и эти дорогие станки, как правило, немецкого производства. Наши рабочие, даже высочайшей квалификации, которые были бы нарасхват в любой стране, остались совершенно не у дел. Не многим из них повезло с родственниками в Израиле или ещё где-либо подальше от нашего беспредела и жадных до добычи неприбранных кладбищ.

Но вернёмся к рыбе насущной, позволяющей как минимум выжить бывшему машиностроителю, кстати, со специальностью «металлорежущие станки и инструменты», а не пойти вслед за заводами в небытие по пути обнищания.

Первое рабочее место моего нового помощника Александра было на подоконнике кабинета того предприятия, где я ещё работал. Он забегал ко мне, рассказывал, как идут дела, сколько и куда он распределил продукции, оставлял какие-то документы, фактуры…

Вскоре стали поступать из магазинов немалые деньги. Кассы своей у нас, естественно, не было, счётных машин тоже. Деньги перекочёвывали домой, где их считали жена и её мама. Процесс счёта, складирования, хранения денег (хранились они в коробках — в шкафах и на шкафах) был сам по себе очень утомительным, требовал много трудозатрат и занимал массу времени. Никогда не знал, что переработка денег — это тоже работа, причём немалая.

Но праздновать победу было ещё рано. Крайне медленно, вяло шли пресервы. Эти пятикилограммовые банки (я уже говорил, что в Иркутске раньше таких не видели) были весьма недешёвые, и целиком их брали редко. Во многих случаях в магазинах приходилось вскрывать банки, вынимать рыбу из рассола и продавать на развес, что было весьма хлопотно. Уже началась зима, время шло к Новому году и к слишком крутым, опасным для банок, рождественским и крещенским морозам.

Я судорожно искал подходящие склады. Кроме «Иркутскрыбы» они были и на мясокомбинате. Заместитель директора по коммерческим вопросам подготовил даже договор хранения, но без одобрения директора подписать не решился. Отец, увы, категорически отказался использовать родственные отношения в частнокоммерческих целях. Аргументы о хорошей оплате за хранение, о взаимовыгодности сотрудничества разбились об исторический пример, а может быть, и миф. Когда сын Сталина попал в плен к немцам в годы войны и они предложили на него выменять пленного немецкого генерала, Сталин сказал, как отрубил — кратко и ёмко: «Солдат на генералов не меняю».

Так же и в отце, в его личной скромности и кристальной честности всегда чувствовалась сталинская закваска. Весьма нравилось отцу и стихотворение Ю. Кузнецова «Тегеранские сны», где Коба предстаёт более мудрым и могущественным, чем Черчилль и Рузвельт:

Я, будучи в большей мере антисталинистом, хоть и был возмущён позицией отца, как всегда, в принципиальных вопросах не схожей с моей, но постарался понять и его, семидесятилетнего, но вполне ещё крепкого директора уходящей навсегда эпохи. Эпохи полуголодного талонного существования и грандиозных свершений, оплаченных, увы, надорванным генофондом нации. Унаследованный от царской России запас прочности населения позволил выдержать ад революции, двух войн и надрыв пятилеток. Больше с тех пор по бизнесу к отцу я никогда не обращался, хотя директорствовал он ещё три-четыре года.

Что ж делать, начал вести переговоры с другими предприятиями. И вдруг, о чудо, от Гриши поступает предложение: москвичи готовы закупить оптом все пресервы для того, чтобы отправить их куда-то в республику к Новому году. Я, конечно, с радостью согласился, оговорили очень неплохую цену. Они взяли почти всю партию, около пятнадцати тонн, проведя наспех дегустацию-обмывание сделки. Пресервы были, может быть, не такие, как первоначально, хотя вполне съедобные.

Здесь же мы мигом организовали погрузку и отправили вагон-термос в Москву, не ведая дальнейшей судьбы «золотой рыбки». Москвичи своевременно рассчитались, и наконец-то процесс покупки и реализации был счастливо завершён. Правда, деньги мы собирали потом ещё несколько месяцев, коптили и сбывали остатки рыбы и пресервов, но полученная прибыль уже перекрывала все затраты. Наш немудрёный склад окончательно опустел лишь к моему дню рождения, к 1 февраля 1992 года.

И это был настоящий подарок.

Через несколько лет, когда за плечами было уже много проведённых коммерческих операций, в столичной гостинице «Москва» мы встретились с Гришиными партнёрами, пили чай, разговаривали, и один из собеседников, грузин по национальности, заядлый игрок в казино, живущий где-то в Сочи, сказал: «Мы тоже с вами работали». Я такого случая припомнить не смог, и тогда он уточнил: «Мы у Гриши взяли ваши пресервы и отправили их в Армению, но, правда, там их выбросили потом». Прозвучало это не как претензия, а между делом, скорее, как напоминание о начальном периоде бизнеса, когда цепочка хранения и контроля продукции была не отлажена. Выяснилось, что продукцию они отправили в обычном, а не в холодильном вагоне. Но Армения — не Сибирь. Последнего издевательства горе-бизнесменов рыбка не выдержала.

Таковы были издержки торговли на том этапе. Но выручала тогда лихих предпринимателей запредельная гайдаровская инфляция с десятками процентов в месяц и сотнями процентов в год. Не хватало даже самих наличных денег, которые в одночасье стали главным дефицитом. Инфляция, ограбившая народ, пособляла отдавать кредиты и покрывать все издержки.

Так, спустя несколько лет, не самым приятным образом напомнила о себе наша первая коммерческая операция. Но её значение для дальнейшего бизнеса от этого не убавилось.

Батраз, Гайда и молдаване

Следующая бизнес-глава началась с подачи моего старшего товарища Павла, директора иркутского ресторана. Приезжий предприниматель, которому в Иркутске были готовы отдать долги не очень ходовыми овощными консервами, предлагал их ресторану. Павел от предложения отказался и познакомил его со мной. Батраз — уже достаточно опытный в торговле осетин — колоритная, интересная личность, мастер спорта по борьбе, жил уже не в Осетии, а в Москве — снимал квартиру где-то около Домодедово. Консервы его мне тоже были не нужны, но, пообщавшись, мы стали симпатичны друг другу, и я решил помочь ему с реализацией товара. Вскоре мы подружились. Батраз предложил в перспективе вместе привезти фрукты и вино в Иркутск.

Подобно Грише, он и при социализме уже был предпринимателем. Например, к Новому году поставлял в Москву из республик, с немалой долей наличных денег при расчёте, яблоки, мандарины, шампанское. У него сохранились старые связи в Осетии и были налажены новые в Молдавии. Он показался мне достаточно надёжным партнёром и как бы из другого, неведомого мне мира. Через какое-то время, встретившись в Москве, мы вместе вылетели в Молдавию договариваться насчёт поставок вина.

Была эпоха дефицита, и никто нас сильно не ждал. Однако в Молдавии нужен был лес, а в Иркутске, хоть и с определёнными сложностями, его можно было приобрести. Вскоре это и стало моей задачей. Батраз познакомил меня с директором крупного совхоза, где было и вино, и фрукты, а также с руководством Молдавского научно-исследовательского института виноградарства и виноделия.

Посетили мы и Криковские подвалы — огромное винное хранилище восемнадцати километров в диаметре, по которому мы ехали на машине. Интересно, что улицы там назывались по маркам вина: улица Фетяски, улица Совиньон, улица Каберне, улица Кодры, улица Шампанского. Кругом указатели. Криковское винохранилище было основано на месте горных шахт (по-моему, во время войны немцы добывали здесь строительный камень). Это место уникально по своему микроклимату с естественной постоянной влажностью воздуха и температурой на уровне 16°, необходимой для выдержки и хранения вина. Всё там впечатляло: сами подвалы, редкие коллекции вин (в «Крикова» хранятся, например, трофейные вина из коллекции Геринга).

Спустя годы я узнал, что, оказывается, есть вина, которые, как и произведения искусства, продаются на крупнейших аукционах мира, причём цена одной бутылки может достигать сотен тысяч долларов. И покупаются они чаще не для питья, далеко не весь коллекционный алкоголь и живёт-то десятки и сотни лет, а как выгодные инвестиции. Таких масштабных и интересных подземных сооружений и старинных вин, как в «Крикова», ни до, ни после мне видеть не приходилось.

В общем, первая поездка в Молдавию была запоминающейся и положила начало дружбе и совместному бизнесу на пять-семь лет, пока там не стали безраздельно хозяйничать крупные московские фирмы. Мы ударили с виноделами по рукам, я вернулся в Иркутск и начал заниматься лесом. Но кроме леса обязательно нужны были и деньги. Официальную часть договорились отдать лесом, а неофициальную часть — деньгами.

Деньги от реализации рыбы были собраны и лежали в коробках, задача была превратить их в крупные купюры, что тоже не так просто. Но следующая и главная задача — как их доставить в Молдавию. Важно было, чтобы деньги не заметили в аэропорту, местечковыми правилами не разрешалось в большом количестве дефицитную наличность увозить из области, а кроме того, это было небезопасно с точки зрения «хвоста» — алчущие поживиться или осведомители бандитов могли найтись и среди служащих аэропорта.

Оставался главный вопрос: кому доверить перевозку немалой суммы? Опять лететь самому? Но на мне были вопросы с отправкой леса, завершение реализации рыбы и куча других неотложных дел. А дальше нужно было думать, как принять вино и скоропортящиеся фрукты, искать помещения для хранения продукции, формировать коллектив.

Поехать самому — упустить важные моменты организации сбыта. Ничем хорошим это не закончится. В лучшем случае придётся привозить и оптом с очень небольшой выгодой кому-то отдавать продукцию, а потом ещё долго выхаживать деньги. Надёжных партнёров было немного.

Думая о том, кому в такой ситуации доверить огромную по тем временам сумму на несколько вагонов вина, я перебрал в уме массу знакомых и приятелей, разыскивая того, с кем, как говорится, можно пойти в разведку. Но таких людей и раньше-то было не густо, а теперь, с началом перестройки, когда заводчане дружными рядами стали спиваться и уходить в мир иной, и подавно. Многие из тех, кто не смог или не хотел адаптироваться к новым реалиям, были обижены на весь белый свет и изменились не в лучшую сторону. Юрий Кузнецов развивал эту тему в стихотворении «Голубая падь»:

После долгих поисков я остановился на моём родственнике-поэте, который не имел никакого отношения к коммерции, никогда не работал на промышленном предприятии и вообще с деньгами. Достоинство у него было только одно — глубокая порядочность, крепкое нравственное ядро и богатый внутренний мир. Именно к таким, как он, редчайшим в наше время людям великой совести и дворянской чести, даже в такой ситуации, когда никто и никогда не узнает о совершённой подлости или допущенном малодушии, относится замечательное стихотворение Анатолия Передреева «В тайге»:

Поэт, работник Дома литераторов, тогда ещё не член Союза писателей, хотя уже им было написано немало стихов, проведены сотни литературных вечеров, и фамилия его была широко известна в Иркутске в интеллигентских кругах. Такой безусловной «находкой» стал мой родственник, а впоследствии и друг на вечные времена — Геннадий Гайда. Понятно было, что только этот человек ни за что не подведёт и не срежиссирует ситуацию потери средств по «объективным причинам», как это часто бывало в ту пору. Ему я мог доверить любую сумму.

Заручившись его согласием участвовать в столь необычном для литератора и сложном деле, стали думать, как перевезти деньги. Он попросил жену сшить ему жилет со множеством карманов, наподобие матерчатой настенной сумки для азбуки в нашем детстве. В банке поменяли сумму на большие купюры, всё это он растолкал в кармашки жилета, жилет надел под свитер, благо просвечивания ещё не было. Всю эту огромную сумму денег, на несколько вагонов вина и фруктов, он повёз в Москву, а потом вместе с моим новым партнёром — в Молдавию. Наволновался я изрядно. А вдруг ошибся в человеке, и Батраз, имеющий в Москве лишь арендованную квартиру, растворится на бескрайних просторах Северного Кавказа, ограбив Геннадия? Но интуиция не подвела и в этот раз. Батраз оказался настоящим партнёром и товарищем.

В Молдавии со всей России ходоков за вином и прочей продукцией было немало, и Геннадию с Батразом пришлось серьёзно повоевать, чтобы пробиться к директору, даже несмотря на то, что мы перед этим туда приезжали, жали друг другу руки. Вино для нас, как и договаривались, нашли. Мы, в свою очередь, отправили лес.

Вместе с Батразом познакомились мы с одним из главных руководителей государственно-коммерческой организации «Молдконтракт». Эта организация давала разрешение на вывоз вина, как несколько лет назад Камчатский облисполком — на вывоз рыбы, с той разницей, что ситуация стала качественно иной, и Молдавия уже была заинтересована в сбыте продукции.

В следующие наши приезды сам руководитель этой организации Юрий старался, чтобы вино мы брали теперь с его участием и интересом, в ту пору в госорганизациях ещё стыдливым и скромным.

Он, как и я, в прошлом производственник, к тому же большой любитель поэзии, и даже организовывал Геннадию литературные выступления. Иногда, когда была возможность, задерживал Гену на месяц и более.

Интересно, что в Молдавии, а позже в Таджикистане, где мы проводили не очень успешную закупку арбузов, русскую поэзию слушали с большим интересом, чем у нас. Русского поэта Гайду считали за честь пригласить на день рождения или даже на весьма колоритную национальную свадьбу.

Несколько раз он так входил в роль посла российской культуры, что мы с трудом вырывали его для новых дел.

Неподдельный интерес к русскому языку и поэзии стимулировал Геннадия к собственному творчеству. Девяностые годы у него были урожайней других десятилетий, и в 1997 году вышел его долгожданный сборник. Приняли его и в Союз писателей России.

Не знаю, исследовал ли кто-нибудь связь востребованности творчества и его результативности, но в подлое время 90-х, когда государство бросило творческие союзы на произвол судьбы, а коллекционеры живописи ещё не народились, в Иркутске умерло, к сожалению, в прямом, а не в переносном смысле, начиная с Бориса Десяткина, немало талантливых художников, было им в районе пятидесяти лет. А уже в первое десятилетие двухтысячных мы потеряли Владимира Лапина и Николая Вершинина… Сегодня коллекционеры Иркутска и Китая буквально гоняются за их полотнами, а выставки организуются вплоть до культурной столицы — самого Питера.

Но лирика лирикой, а коммерческий поезд всё набирал и набирал обороты. Размахнулись мы с учётом леса так широко, что вскоре около базы разом скопилось больше десятка вагонов. Где-то нерасторопно работали и сами железнодорожники, затягивая раскредитацию, где-то у нас не хватало каких-то документов, да и опыта тоже. А за неразгруженные вагоны — большущие штрафы. Но вино формально относилось к продуктам питания, и мы не сильно покривили душой, когда друзья из областной администрации походатайствовали перед железной дорогой: минимизировать или свести даже к нулю штрафы. Легендарный начальник ВСЖД Геннадий Павлович Комаров, в свою очередь, с учётом особого отношения к продуктам питания, а главное — к династии директоров Бронштейнов, кою я представлял, пошёл нам навстречу.

Таким образом протекала наша следующая операция — под кодовым названием «Молдавское направление». Вино при первых поставках было ещё дефицитом, и значительная его часть уходила, что называется, с колёс, в процессе разгрузки. Не обошлось и без «наездов», когда какие-то «братки» пытались силой захватить часть продукции. Защищали вино, как говорится, с оружием в руках. Был момент, когда дело даже дошло до перестрелки, прозвучало по нескольку выстрелов с обеих сторон, благо что над головами. Бандиты проверили нашу обороноспособность и отступили искать жертвы помельче и послабже.

Счёт на секции

Параллельно с молдавской темой были ещё, менее существенные, операции. Причём две из них случайно продолжали рыбную тему. Грише и Юре их партнёры с Сахалина отправили секцию сайры.

Вообще слово «секция» в ту пору я услышал впервые, но и оно на долгие-долгие годы весомо и зримо вошло в оборот нашей коммерческой речи. В дальнейшем в секциях мы получали и апельсины, и яблоки, и бананы, и снова рыбу. Выяснилось, что секция — это четыре вагона холодильника для транспортировки продукции, в середине — пятый вагон, где едут механики и расположены сами холодильные установки. Грише и Юре нужны были оптовые покупатели, чтобы не заморачиваться с разгрузкой, хранением, да и не тянуть с оплатой.

Друзья-коммерсанты были удивлены или даже шокированы моим камчатским успехом, не забыли о напрасно оплаченных для них билетах и первым делом вспомнили обо мне. К тому же у меня уже был небольшой коллектив, человек семь-восемь, и склады, взятые в аренду, а также средства на оплату.

Я согласился купить у них вагоны с сайрой, и мы произвели безопасные в родном городе расчёты чековой книжкой. Потом они, наверное, пожалели, что не занялись реализацией самостоятельно, поскольку из четырёх три вагона мы продали прямо с колёс, причём в основном за живые деньги. Благо что в вагонах было кому стоять, весь состав фирмы вышел на разгрузку и продажу во главе со мной. Мы с трудом успевали на трескучем тридцатиградусном сибирском морозе считать и отпускать коробки множеству магазинов, которые, узнав, что у нас есть сайра (кого-то мы обзвонили сами, а кто-то узнал по «сарафанному радио»), съезжались и расхватывали эту дефицитную продукцию.

Двадцать процентов оптовой наценки мы заработали практически за день на трёх сорокатонных вагонах. Один вагон, с учётом роста цен, оставили на хранение и потом не торопясь реализовывали его мелкими партиями, но уже по совсем другим ценам. Часть прибыли шла ещё одному нашему дольщику, которым являлся «тренер»-директор. Он помогал нам, где с транспортом, где с хранением, а где и подстраховывал от бандитского внешнего мира.

Хотя подстраховка в ту пору могла обернуться и другой стороной — либо рэкетом, либо даже захватом фирмы. Но моя фирма слишком быстро переросла рэкетируемый многочисленной шпаной преступного мира уровень, обзавелась собственной вооружённой охраной, связями в нужных структурах — и большинству бандитов стала не по зубам.

На этом, пока не очень цивилизованном этапе существования фирмы случилась и ещё одна история, которую можно, наверное, назвать «рыбный триумф».

Был у меня в Москве товарищ, с которым вместе защищали диссертацию по социологии. Он узнал, что я занимаюсь бизнесом и есть кое-какие успехи, подумал, почему бы и ему не заняться… Я предложил ему искать продукцию, которую можно отправить в Иркутск.

И вот он какими-то путями находит человека, у которого оказался выход на «Мосрыбу» — не на какие-то прочие товары, а снова именно на рыбу. Прямо мистика какая-то. Может быть, помогают давно ушедшие в мир иной байкальские предки? У них кроме золотодобычи был и рыбный промысел, и торговля. Бывая на Байкале, я всегда о них помнил. Позже написалось не одно стихотворение, посвящённое им:

И вот два посредника — мой товарищ Юрий и его знакомый, у каждого из которых был заложен посреднический интерес в данной операции, — повезли меня к рыбникам, но уже не камчатским, а московским.

В аспирантуре у нас с Юрием научным руководителем была профессор философии Ирина Ивановна Чангли, и обоим нам не повезло, что она уволилась из академического Института социологии, в котором мы должны были защищать диссертации. Попасть на защиту в то время было непросто, особенно без пробивного руководителя, но фортуна нам всё-таки улыбнулась: для какого-то босса была специально организована внеочередная защита, а чтобы всё выглядело не так нахально, для прикрытия взяли двух простых очередников, то есть нас. Мой коллега защищался после трёх лет обучения в очной и года в заочной аспирантуре. Я защитился за рекордные три заочных года. Мы подружились. Впоследствии он приезжал ко мне в гости в Иркутск. Сблизила нас не только совместная защита и общая неприятность с руководителем, но и банкет в ресторане с поэтическим названием «Черёмушки», на который мы тайно пригласили и руководителей нашего институтского отдела, и членов учёного совета, и оппонентов. Бывали случаи, когда банкет рассматривался как взятка и результаты защиты аннулировались. Но где, как говорится, наша не пропадала. Гулянье каким-то странным образом перетекло после закрытия ресторана в общежитие, причём не наших аспирантов, а почему-то медиков, и закончилось под утро. То были задорные, иногда, увы, до безрассудности, молодецкие времена. Но и повод был знатный. В застойный период диссертация являлась залогом высокой зарплаты и жизненного успеха. Такое событие было грех не отметить с сибирским размахом.

Пока ехали по Москве, вспомнилось, как Юрий очень интересно рассказывал о своих питомцах — говорящих попугаях, коими давно увлекался, а также развивал мысль о подсознательном поиске женщин, похожих на мать, а где-то и на самого себя. В это легко верилось. Даже собаки подбираются часто похожие на хозяев. Во всяком случае, у похожих на медвежат чау-чау хозяева всегда толстяки, а у доберманов — наоборот. Слушать его было занятно, но в разговоре выяснилось, что приятель, выражаясь фигурально, тяжело болен бациллой Москвы и выздороветь не смог. Он влюбился, причём не в женщину, не в красавицу жену, преданно перенёсшую четыре его аспирантских года, а в образ жизни столичных академических учёных, у которых было всего два присутственных дня на работе в неделю, и то до обеда. Всё остальное время они (учёные академического Института социологии), жили свободно, как вечные студенты, имели право работать или не работать в библиотеках Москвы и дома. К тому же им была положена дополнительная жилплощадь. Просто фантастическим казался такой образ жизни для человека, которому приходилось вкалывать либо у кульмана, как он, либо в цехе на заводе, как я, от звонка до звонка, а часто и после звонка (работал начальником цеха по двенадцать и более часов), да ещё за колючей проволокой режимного предприятия. А тут в рабочее время можно было не только в библиотеку пойти, но и в спортзал, и в кино, и просто погулять; у кого склонность была к выпивке, то и попьянствовать. И он, заболевший Москвой, обменял свою трёхкомнатную квартиру с попугайчиками и доберманом в Волгограде на однокомнатную в Москве, поселившись в ней вместе с женой, сыном, которому в ту пору было уже лет пятнадцать, да ещё и матерью. Пришлось ему временно пойти на какую-то неинтересную работу в отраслевой строительный институт, чтобы хоть как-то за пару лет расширить свою жилплощадь. Но пока он ждал очереди, у него, в тесноте, испортились отношения не только с женой, но и с сыном. С женой он развёлся, родной сын стал врагом. Такой ценой, и потеряв к тому же несколько лет в далёком от его интересов институте, он добился своей цели и стал московским научным сотрудником. Но грянула перестройка, и все привилегии, вместе с хорошей зарплатой кандидатов и докторов наук академических институтов, испарились, как и семья.

В такой кризисной ситуации мы с ним встретились снова. Он судорожно искал, чем заняться, помимо сидения в опустевших и нагоняющих смертную тоску библиотеках. Особенно тоскливо было тем, кто помнил ещё недавнее многолюдье и какую-то почти праздничную суету в Ленинке. Суету праздника знаний и приобщения к вечному миру человеческой мысли, устремлённой из прошлого в светлое будущее.

Ближе к цели воспоминания прервались, и подумалось: опять рыба. Наверное, московские рыбники хотят, чтобы я с какими-нибудь их договорами поехал на Камчатку или на Сахалин «выхватывать» разнаряженную им продукцию и, может быть, повторять первоначальные подвиги. Ох, не хотелось бы снова испытывать судьбу.

При социализме мне несколько раз приходилось помогать отделу снабжения радиозавода и ездить с договорами и разнарядками к смежникам — отгружать, например, дефицитные алюминиевые трубы, из которых в моём цехе изготавливались сверхмощные антенны для военных машин связи. Основной задачей при этом было опередить других «толкачей» и небольшими подарками, либо походом в ресторан, либо приглашением на Байкал и т. д. добиться первоочередной отгрузки, чтобы не сорвать план своего цеха и своего завода. Премия коллектива при выполнении плана достигала 35 %, и это, при отсутствии других доходов, было очень весомо.

Но тогда около предприятий не крутились бандиты. Теперь их задача — самим урвать выпущенную продукцию и продать её любым страждущим по завышенным ценам. Наверное, и на Камчатке я закупил рыбу по этой же схеме, как знать.

Предвидя именно такое развитие событий, вытекающее из моего опыта, я нехотя ехал по столице в сопровождении двух посредников, заранее решив, что вряд ли приму подобный сценарий. После Камчатки прошло уже больше года, есть и другие наработки. А кроме того к концу первого года исполнилась голубая мечта, пожалуй, любого советского человека, а уж предпринимателя тем более — я приобрёл шикарную квартиру в пятьдесят шесть квадратных метров, почти в центре Москвы, недалеко от Чистых прудов, примерно за сорок пять тысяч долларов. С «Жигулей» пересел хоть пока ещё не на «Волгу», но на очень представительный «Москвич» 41-й модели. Наработались и оборотные средства, а главное, я поверил в свои способности на новой стезе. Во имя чего рисковать теперь?

Пока эти мысли крутились в голове, мы доехали до цели. Вошли в солидное московское здание, быстро нашли нужную комнату и увидели улыбчивых и весьма обаятельных дам. И… я слышу бизнес-предложение, которое удивило меня не меньше, чем… полёт первого космонавта.

Оказалось, что не надо лететь ни на какие Камчатки и Сахалины, не надо рисковать и выталкивать продукцию, а достаточно только солидно подписать договора, и они перенаправят мне четыре железнодорожные секции различных рыбных консервов, от которых отказалась московская торговля. Причём, с учётом рекомендаций одного из посредников, серьёзному предприятию, коим, конечно же, является «СибАтом», судя по названию и респектабельному директору, необязательна даже частичная предоплата. Интересно, изменили бы они своё мнение о респектабельности, если бы я, например, подпрыгнул в этот момент или захлопал в ладоши?

Не знаю, как посредник за пять процентов комиссионных расписал возможности моего предприятия, с какими комментариями он подарил мои книжки «Бригада в зеркале социологии» и «Коллективный подряд: проблемы и перспективы», но я думаю, что они приняли меня за известного экономиста, а может быть, за директора местного отраслевого торга системы атомной энергетики или отделившегося от неё сверхсолидного предприятия. Интернета тогда, слава Богу, не было, и справки навести было непросто, а расспрашивать меня они, к счастью, постеснялись.

Вместо выражения восторга я солидно попросил немного времени определиться с нашими возможностями по приёму шестнадцати вагонов, что составляет примерно шестьсот-семьсот тонн консервов.

Таких объёмов, да ещё и «бесплатно», я, конечно, не ожидал. Это было в 15–17 раз больше, чем партия с Камчатки, ни разгрузить, ни хранить, ни продать такое количество консервов моим небольшим коллективом было практически нереально.

«Следует, наверно, согласиться хотя бы на одну секцию?» — судорожно думал я, сидя в соседней комнате и изо всех сил изображая попытку непростого в ту пору дозвона в другой город. И здесь мне вспомнилась история из раннего детства. В шесть лет в пионерском лагере я сказал приятелям, что люблю играть в шахматы. Хотя до сих пор я играл ими, но не в них, а лишь, как оловянными солдатиками, хаотично передвигая по столу или по полу. Но надо же, один из новых лагерных друзей предложил сыграть. Я готов был сгорать от стыда скорого разоблачения, но отступать уже было некуда. Слово сказано, и я согласился. С расстановкой шахмат, глядя на его позицию, я справился вполне успешно. Ходил вначале так же, как и противник. Несколько моих ошибок было отнесено на невнимательность. С тех пор я уже точно помнил, как ходят и расставляются все фигуры. До этого запомнить не мог, несмотря на папину незамысловатую педагогику.

Получилось ведь когда-то. Не умел, а сыграл. Что-нибудь придумаю и в этот раз. Пожалуй, соглашусь на максимум. Хотя цифра долга, которая повисает на мне, составляет, если перевести в доллары, около двух миллионов. Собственных оборотных средств у меня в ту пору было всего 15–20 процентов от этой суммы, то есть отвечать в случае чего — нечем. Квартира в центре Москвы — ещё тысяч пятьдесят. Вот и всё богатство.

Если не справлюсь с операцией, испорчу продукцию или разворуют, что тогда меня ожидает? Тюрьма — как минимум, но это, пожалуй, ещё в лучшем случае. Даже госпредприятия продавали в ту пору долги «юридическим», а на самом деле — бандитским фирмам, которые почему-то любили называться «факторинговыми компаниями». «Будь что будет. Кто не рискует, тот не пьёт…» — пронеслось в голове. Я сказал, что приду минут через 10–15. Нужно ещё раз спокойно рассчитать сроки реализации и возможность полной оплаты через два месяца.

А сам, уже всё решив, пошёл в соседний магазин за шампанским, конфетами и яствами, чтобы отпраздновать неожиданную, дай Бог не роковую, сделку и заложить фундамент взаимоотношений на будущее.

Операция оказалась совершенно непохожей на камчатскую и как бы с лихвой компенсировала мои нервные издержки. Я не только не бегал по рынкам и складам, не общался с бандитами, но даже не видел самой продукции. Выпили шампанское, подписали договор со сроками оплаты, и через несколько дней секции громыхали на стыках в иркутском направлении.

Не увидел я продукцию и в Иркутске. «Иркутскрыба», прельстившись отсутствием предоплаты, забрала всё оптом. Причём комиссионные посредникам я имел полное моральное право выплатить не полностью, а то и не выплачивать вовсе. Одну секцию рыбы, из указанных в договоре, они не поставили, то есть, строго говоря, условия не выполнили. Тем не менее мелочиться не стал, отдав всё до копейки.

К сожалению, эта мегасделка получилась разовая, и больше мы не встречались ни с приятелем, ни с приветливыми рыбницами. И в Иркутске, и в Москве вскоре властвовал беспощадный грабитель «российский рынок», разрушавший до основания все прежние структуры управления.

Очень непросто было, правда, затем получить деньги в «Иркутскрыбе». Рассчитывались они месяца три-четыре, вместо одного по договору. Мы же согласовали с москвичами отсрочку ещё на пару месяцев. И, естественно, после получения пустили деньги поработать на это добавочное время. Индексация долга на инфляцию или фиксация цены в валюте в ту пору отсутствовала. Это безжалостно съедало оборотные средства богатых соцпредприятий, но помогало нам наращивать собственный капитал.

Кредит был легко возвращён в банк, и мы начали работать на свои средства.

На «Рояле» через Россию

Горбачёвско-ельцинский кавардак 90-х годов заразил не только напропалую торгующую своим имуществом армию, но и такое супердисциплинированное полувоенное ведомство, как железная дорога. Бандитский беспредел царил и на ней. Вовсю процветал грабёж грузов. Их сопровождение и охрана стали заботой коммерсантов. Ни умелых сопровождающих, ни охраны в недавно родившейся фирме тогда не было. Не было ещё и средств на лишний персонал. Если молдавские вина, отдаваемые нам без предоплаты, сопровождали сами молдаване, то доставка продукции из Москвы была нашей заботой. Основными московскими грузами в ту пору были импортные кондитерские изделия и спирт в литровых бутылках с королевским названием «Роял». В России его быстро перекрестили в «рояль» и, предлагая выпить, говорили: «Ударим по клавишам!»

Где производили этот спирт, до недавних пор оставалось для меня загадкой. Кто-то утверждал, что в Голландии, кто-то кивал на Польшу. И лишь совсем недавно на очень солидной продуктовой выставке в Москве я познакомился с крупным грузинским предпринимателем. Через несколько минут разговора мы прониклись симпатией и доверием друг к другу, так как оба оказались старожилами бизнес-сообщества, родом из самого начала лихих 90-х, и некоторое время работали на одном «конвейере». Он закупал в Германии спирт «Роял» и вёз через всю Европу, а потом и до Москвы. При этом мой новый знакомый Валико даже слегка гордился, что завозил спирт только гарантированного качества. Из Москвы спирт расходился по всей стране. В какой-то мере это было даже и благом, так как некачественных поддельных водочных суррогатов в пору 90-х годов было не счесть.

Но всё же, как поведал мой визави, спирт в Россию он завозил неофициально. Документы были оформлены на транзит по России из Литвы в Грузию. Цена дороги до Москвы составляла 700–1000 долларов США с каждой фуры, не считая официальных затрат, причём оплачивались они по 100 долларов на всех известных постах ГАИ. Изредка фуре удавалось проскочить пост очередного побора, но при этом можно было нарваться на «штраф» в 500–1000 долларов. А один конфликт с «доблестными стражами порядка» обошёлся Валико в весьма круглую сумму. Его ребята как-то раз отказались платить милиции на непривычном новом посту. За эту недопустимую провинность их, в назидание другим, арестовали за контрабанду. Небыстрое освобождение обошлось хозяину в 300 000 долларов. Единственным, кто попытался поставить действенный заслон «Роялу» и другой незаконной вино-водке, был генерал пограничных войск Николай Иванов. Но увы. Спиртовой поток победил, легко смыв строптивого генерала указом президента Бориса Ельцина.

Впрочем, нас эти проблемы не коснулись. Мы закупали «Роял» через Гришу вполне официально у знакомой ему немецкой фирмы, дислоцированной в столице, и в течение нескольких лет продолжали его хлопотную транспортировку. Правда, слово «закупали» не совсем точное. Оплата была частичная — 30–50 %, остальное с отсрочкой, так как у зарубежных компаний кредиты были много дешевле. Гарантом своевременных расчётов был всё тот же Гриша, с которым мы начинали штурмовать Камчатку.

В ту пору жил он в самом центре Москвы, в недоступной для нас гостинице «Москва» с видом на Кремль. Большую часть дня он проводил в своих двухкомнатных апартаментах, не вылезая из халата, вёл, как метко заметил Геннадий Гайда, исключительно халатный образ жизни. Основная его задача заключалась в том, чтобы пить кофе, а иногда и вина с московско-иностранными продавцами и дальними покупателями, в основном от Владивостока до Иркутска.

Он участвовал в согласовании размера предоплаты в зависимости от возможностей и благонадёжности покупателя. С каждой сделки получая три-пять процентов за свои «халатные» чаепития. Кроме знания покупателей гаранту необходимы были связи и некоторый авторитет в криминальном мире подшефных городов. Стимулом держать слово было прежде всего желание сохранять лицо и продолжать работать на выгодных, с точки зрения отсутствия полной предоплаты, условиях. Но был, что здесь греха таить, и другой, мощный стимул. Нередко с хроническими должниками в ту пору разбирались многочисленные «бригады» бандитов. Масштаб криминала был, пожалуй, самой отличительной чертой крутых 90-х. Поэтому при заказе поставок я всегда рассчитывал, что у меня хватит средств рассчитаться за товар и в случае ЧП.

Сопровождать первую партию спирта «Роял» от Москвы до Иркутска я поехал вместе с Гайдой. Хотелось самому оценить степень дорожного риска. Слово «сопровождать» звучит слишком солидно для почти недельной жизни в тёмном вагоне вместе с грузом, ночёвок в спальных мешках на коробках с соблазнительным для грабителей содержимым.

«Военную» хитрость пришлось использовать и здесь. Основными наводчиками могли являться официальные сопровождающие поезда, работники станции отправления и железнодорожная милиция промежуточных станций. Для отвода глаз у нас были вторые фактуры о перевозке в вагонах кондитерских изделий. Коробки с «кондитеркой» действительно лежали у дверей и частично в верхнем ряду. Единственные, кто знал доподлинно наш груз, были несколько человек, официально сопровождающие поезд. Они следили за самим процессом погрузки на станции, и от их внимания, конечно, не ускользнули коробки со «стратегическим» грузом.

Не оставалось ничего иного, как заплатить им за молчание при погрузке и пообещать расплатиться товаром по прибытии. Они честно отработали свой «заработок». Ночью, когда на станции несколько вооружённых милиционеров начали проявлять повышенный интерес к нашему вагону, желая нагло проверить соответствие содержимого фактурам, якобы при этом выясняя, не перевозим ли мы оружие или ещё что-либо запрещённое, наши сопровождающие появились как нельзя вовремя и уладили назревающий конфликт или грабёж.

Так повезло не всем. Назавтра мы узнали, что из одного вагона сопровождающих отвели в отделение милиции для выяснения личностей, а вагон их был в это время основательно разграблен.

Мелких поборов в дороге было не счесть, особенно у тех, кто не подружился со штатными сопровождающими и у кого фактуры или коробки выдавали винно-водочный груз.

Что касается вагонного быта, то на каждой станции мы выбегали на свет Божий подвигаться, добегали до бабушек с горячей картошечкой и с тем, что ещё Бог послал. Во время дневного движения мы старались закреплять двери в открытом положении, без устали любовались просторами Родины, нередко кричали песни и стихи. Благо запас стихов был практически неистощим.

В общем, и в этом вояже была и своя романтика, и особая радость при возвращении. Что ни говори, а необорудованный вагон всё же напоминает тюремное заточение. Хотя отсидели мы в вагоне не годы, а только семь суток, но всё же испытали счастье от встречи со своим, ставшим ещё более родным городом.

Похожую, но ещё большую радость от свидания с городом испытал я только один раз, когда в 16 лет возвратился из геологической партии, где пробыл целое лето да плюс ещё по паре недель от мая и сентября. Уехали мы раньше, чем завершился учебный год, приложив немалые усилия на убеждение и родителей, и учителей — с посещаемостью в ту пору было строго. Самое трудное из детских дел было убедить отца отпустить на всё лето в незнакомую ему настоящую тайгу, где даже медведи водятся. Не меньше медведей его страшили сезонные работяги — у многих, действительно, оказалось непростое прошлое. Но, как ни странно, между ними действовало железное правило никого не уговаривать выпить чифиря или браги. Каждый решал сам. Они не отказывали, но и никогда не предлагали. Хлебнули же мы, как говорится, досыта мурцовки труднейших переходов! Если бы рядом были родители и дом, чтобы было перед кем покапризничать и куда сбежать, вряд ли бы выдержал эту романтику. Но вокруг на тысячи километров тайга, да Мама, но не родная, а верховье холоднющей реки. И так четыре месяца. Человек пятнадцать геологов да десяток лошадей брали с боем всё новые километры тайги и болот. Лица и имена геологов, морды и клички лошадей врезались в память на всю жизнь.

Навсегда запомнился и восторг встречи с родным городом. С его твёрдым и, как выяснилось, любимым асфальтом и с диковинными, какими-то инопланетными существами в капроновых чулках, туфельках и сверхмодных в ту пору и, естественно, жутко дефицитных болоньевых плащах.

Такие вот два радостных свидания с городом, отстоящие друг от друга чуть ли не на тридцать лет. Одинаково приятно ступать по незаметному в обыденной жизни, кажущемуся естественным покрытием городской земли, асфальту после мхов и болот, равно как и спустившись с беспрерывно трясущегося и не очень устойчивого на стыках и поворотах «рояля». Скажи кому-нибудь, так — и не поверят, что мы с Гайдой на «рояле», как Емеля в русских сказках на печи, проехали пол-России.

Сахарный вход в областную администрацию

Тесно работая с Молдавией по поставкам вина и фруктов, мы с Батразом и Гайдой познакомились, как я уже говорил, и даже сдружились с руководством Молдконтракта, дающего разрешение на вывоз продукции. Эта государственная организация имела двойственное подчинение — и республиканскому правительству, и доживающему свой век Госснабу СССР. Её как бы старшим братом была московская организация Росконтракт, с коей мы познакомились уже через своих молдавских друзей-приятелей. Представили они нас как надёжных партнёров, умеющих выполнять договорные обязательства, то есть вовремя оплачивать полученную продукцию. Основным дефицитом, тормозящим торговлю в пору гайдаровских реформ, были оборотные средства — финансы. Госпредприятия их быстро теряли, благодаря законодательному ограничению наценки на произведённую продукцию двадцатью пятью процентами и безудержной инфляции. Новые же структуры ещё не встали на ноги достаточно прочно. Поэтому все основные поставки шли без предоплаты, и репутация надёжного плательщика в ту безденежную пору была главным капиталом.

Ожидаемых Батразом вина и фруктов, на которых он специализировался, в свободном распределении Росконтракта, несмотря на долгие обещания, не оказалось. На местах уже начали проявлять предпринимательскую самостоятельность, и большая часть ходовой продукции пошла, минуя централизованное распределение, присущее уходящей эпохе.

Но зато Росконтракт вскоре предложил новый для нас товар — сахар, причём в огромном количестве — от 20 до 40 вагонов.

Батраз не проявил к сахару особого интереса, так как не знал ни конъюнктуры, ни цен. Огромные опасения, правда, совершенно другого рода, возникли и у меня. Вдруг к моменту прихода наших вагонов в городе будет избыток сахара? На сливочном масле немало предпринимателей по причине дефицита, неожиданно перешедшего в избыток, разорились. Так и сахар могут приобрести — по «тепличной» схеме — вёрткие ребята из «Иркутской биржи», имеющие прочные связи с областной администрацией. Дружба с администрацией обеспечивала этой так называемой бирже особую «валюту» — попрочней, чем американский доллар. Этой «валютой» были весьма дефицитные нефтепродукты, в том числе бензин, производимые на мощнейшем в масштабах России нефтехимическом комбинате города Ангарска. Поскольку государственная цена на нефтепродукты была в разы ниже рыночной, то продавать продукты для области хозяева биржи могли и по заниженным ценам, не забывая, конечно, и про свой, как выяснилось позже, немалый «припёк». Вино не являлось товаром первой необходимости, и его по этой схеме не завозили. Не заморачивались они особо и на рыбе, не хотели, по-видимому, связываться со скоропортящейся продукцией. Сахар же совершенно другое дело. По идее он, будучи социально значимым в преддверии сезона заготовки ягод, должен быть их товаром. Но, с другой стороны, если они и привезут сахар, то ниже устоявшихся рыночных цен продавать его вряд ли будут. Бескорыстие, активно проповедуемое в социалистическую эпоху, с наступлением либеральной свободы моментально испарилось.

После этих быстро промелькнувших мыслей я решил играть почти по максимуму и согласился заключить, как всегда рискованный, договор аж на 35 вагонов; в денежном выражении это была огромная по тем временам сумма, но сейчас она может показаться весьма и весьма скромной — настолько подешевел рубль: если для простоты восприятия её выразить по курсу 2013 года, получится более двух миллионов долларов, а по курсу начала 2014 года — уже менее полутора миллионов. И ведь рубль продолжает катиться вниз, как с ледяной горы, с ускорением, полученным от украинских событий.

Как тут снова не вспомнить «юбилейную» столетнюю давность — переломный рубеж в истории России, с которым целый век сравнивали уровень развития экономики (особенно в советское время), — стабильный 1913 год и трагический 1914-й, когда при вступлении в Первую мировую империю подстерегла военная и экономическая катастрофа. Неужели экономическая пропасть подстерегает нас и ровно сто лет спустя?

В сахарную пору 90-х годов, полную надежд на хорошее будущее и для себя, и для окунувшегося в рынок всего Советского Союза, подписывая рискованный договор, я рассуждал арифметически просто. Всё же сахар не рыба и не масло, хранится намного проще — лечу в Иркутск организовывать предстоящую приёмку и хранение более двух тысяч тонн ранее незнакомого продукта.

В накуренном салоне самолёта, больше похожем на дешёвый кабак, дорвавшаяся до свобод публика галдела так, что казалось, ещё немного, и она пойдёт в последний пляс с битьём иллюминаторов для остроты ощущений. Я был готов к такому шестичасовому «комфорту». Поэтому надел тихие наушники, из сырой марли сделал подобие воздушного фильтра для дыхания и погрузился в недалёкие воспоминания.

Вспомнилось, что ведь и я легко мог быть в активе биржи, а может быть, даже и её председателем, и в хорошей компании проворачивать самые хитрые бартерные сделки. Покупал бы товары, подчас не выходя из кабинета, за нефтепродукты, выделяемые по так называемым областным квотам, а не мотался бы по всему Советскому Союзу от Камчатки до Таджикистана в поиске товара и не натыкался бы на рогатки, вольно или невольно подстроенные новоявленной биржей. Особенно неприятная ситуация в ту пору создалась с поставкой микроволновых печей.

В Иркутске в начале девяностых они были на вес золота. Я находился в Москве по делам и знал, где находится завод микроволновых печей, но напрямую, через отдел сбыта, пробиться туда было практически невозможно: там у них уже куча своих клиентов, своих знакомых, с которыми сложились хозяйственные связи и личные отношения. Тогда я подумал о том, кто на заводе мог оставаться в стороне от «хлебного каравая» реализации продукции, но хотел бы тоже принять участие в его дележе, и позвонил главному экономисту. Рассказал при встрече, что я в недавнем прошлом его коллега, работник фактически родственного предприятия. Предложил ему представить меня в отделе сбыта своим родственником и походатайствовать, чтобы нам отпустили микроволновки, естественно, с учётом его интереса. И главный экономист завода с удовольствием выполнил несвойственную для него функцию, свёл меня с руководством отдела сбыта, и мне, как его «родственнику», отпустили немалое количество, чуть больше вагонной партии, микроволновок. Часть из них мы погрузили в вагон, где сопровождающим ехал опять же Гайда, но уже не один, а с другим моим родственником, Николаем; часть отправили на новеньком КамАЗе, который как раз в это время приобрели в Москве.

Однако в коммерческих делах время играет немалую роль: пока мы добывали и везли микроволновки, в Иркутске появились конкурентные печи, и реализация застопорилась.

«Вражеские» печи были приобретены по самой хитрой схеме, а именно выменяны на нефтепродукты из областной квоты (такие операции назывались бартерным обменом или попросту бартером). А потому цена их была существенно ниже, а прибыль много выше нашей, так как наценка на нефтепродукты была огромной.

В иной ситуации, встретившись с таким хитрым игроком, можно было бы и разориться. Но в микроволновки была вложена только часть уже немалых собственных средств, а кроме того, на всех парусах на выручку по штормовому океану рынка спешила подстраховывающая бизнес, запущенная заокеанскими архитекторами перестройки безудержная инфляция.

Вряд ли кто-то из сегодняшних «биржевиков» знает, что у самых истоков создания их организации были мы с другим изобретательным производственником Вениамином Киршенбаумом.

У него дома на самой заре перестройки обсуждали мы почти фантастическую для той поры идею создания первой в Иркутске биржи. В Москве кое-какие шевеления в данном направлении уже начались. Был в нашей компании ещё и Борис Драгилев, традиционно отдыхающий летом в Иркутске на старенькой родительской дачке. В ту пору у него ещё не было авторских спектаклей одного актёра, хотя бардовские песни в собственном исполнении не раз звучали даже по центральным каналам радио и телевидения. Был он и весьма эрудированным кандидатом технических наук, правда, столицу покорял не формулами, а гитарой. Интересно, что, имея хорошую квартиру в центре Москвы и престижную иномарку, в Иркутске он ностальгически хотел оставаться в атмосфере детства. Жил в тесной насыпной дачке с родителями, а позже только с мамой и братом и при этом ездил на стареньких допотопных папиных «Жигулях» с почти старинными чёрными номерами. Не раз приходилось спасать его заглохшее авто, посылая механиков, а иногда и запасной современный автомобиль, на какой-нибудь оживлённый перекрёсток. Во всём остальном, кроме этой причуды, Борис был очень даже продвинутым москвичом.

После нашей «тайной вечери» по созданию биржи мы решили провести расширенное организационное собрание уже не на кухне у Киршенбаума, а в центре города, в старинном особнячке (угол улиц Киевской и Дзержинского), который в скором времени был отвоёван в собственность биржевого начальства. Борис в ту пору укатил уже домой, в Белокаменную, зато на оргкомитет пришло много других новаторов, рвущихся в капитализм. Среди новичков был в том числе и безработный Эдуард Розин. За неделю до нашего сбора он приехал в Иркутск, отработав несколько лет в Монголии. Его, как самого свободного, мы и решили выбрать председателем оргкомитета по рождению биржи. По нашей российской традиции первым делом он напрочь рассорился со своим «библейским земляком» и председателем инициативной группы Киршенбаумом и вскоре стал полновластным хозяином биржи.

Я в ту пору работал заместителем директора по экономике арендного предприятия при Иркутском заводе тяжёлого машиностроения. На собрании мне предложили стать неосвобождённым пока заместителем председателя оргкомитета биржи. Я попросил несколько дней на раздумья и категорически отказался. По здравому рассуждению я пришёл к выводу, что вреда от этой, зародившейся в Москве, новации для экономики Иркутска, да и России в целом, может быть много больше, чем пользы. И когда руководство области поймёт суть этой хитрой структуры, то позора и, не дай Бог, уголовной ответственности не избежать. Рисковать престижем фамилии моего отца и дяди — орденоносных, широко известных руководителей крупных предприятий, — я просто не имел права. О том, что путь разрушения экономики вскоре станет официальной столбовой дорогой движения России, я и предположить не мог.

Выбранный нами председатель биржи неожиданно развил бурную деятельность, пригласил заместителем своего брата — молодого в ту пору, но уже крупного руководителя строительной отрасли. За ним потянулись и другие весьма способные молодые руководители, жаждущие новых возможностей самореализации. Некоторые из новоиспечённых биржевиков до этого прошли школу комсомольских вожаков, а потому научились более чутко, чем я, улавливать волю правителей, в одночасье заменивших КПСС. Не отягощены они были и кандидатскими диссертациями по экономике, и избыточными знаниями, сигнализирующими, что большинство новаций — дорога в никуда.

Через несколько лет напряжённой работы председатель биржи, он же главный контролёр финансовых потоков, успешно перековался из коммуниста в заправского капиталиста. Вскоре он, очевидно, почувствовал, что его способностям, а особенно деньгам, тесно в Иркутске, и укатил на ПМЖ к тёплым берегам защищённой со всех сторон Америки. Правда, большая удаленность от Иркутска и моря-океаны не спасли нашего путешественника. Не все сочли его финансовый взлёт справедливым, и вскоре на «новой родине» ему очень настоятельно предложил поделиться капиталом от непыльного бизнеса один из иркутских товарищей по работе, правда, с хорошими криминальными связями. Предложение было сделано в весьма представительной компании с участием главы преступного мира — Япончика. Последний, как известно, мелочами не занимался и вполне успешно ряд лет встречал в Америке беглых российских богачей-Кореек. Сам он выполнял, по-видимому, роль незабвенного Бендера, предлагая беглецам щедро поделиться награбленным в России богатством. В результате «дележа» экс-председатель биржи остался, говорят, еле живой и изрядно похудевший финансово.

На этом злоключения биржи, олицетворяющей первые капиталистические успехи иркутского бомонда, не закончились. Между оставшимися биржевиками, каждый из которых по натуре был лидером, началась нешуточная борьба за соблазнительный финансовый поток и другие наработанные богатства, включая и особняк. Эта нешуточная борьба за раздел «пирога» едва не закончилась братоубийственной стрельбой недавних товарищей…

Такие воспоминания навеяла в самолёте моя рискованная сахарная сделка. По-хорошему, перед заключением контракта следовало, конечно, позвонить и поинтересоваться планами владельцев «нефтехимической валюты». Но вся их деятельность была окружена, во-первых, завесой тайны, а во-вторых, и они в нашей переходной неразберихе были склонны к экспромтам. Подвернётся сахар — привезут и его.

По прибытии в Иркутск я убедился, что сахар пока в остром дефиците. И уж, что вовсе неожиданно, меня, очевидно с подачи приятелей, работающих в администрации, среди других солидных руководителей пригласили к заместителю главы областной администрации по сельскому хозяйству и торговле Колодчуку Александру Васильевичу. Он проводил совещание по предзимнему завозу продуктов. Магазины в новых капиталистических условиях никак не приближались тогда по изобилию к западноевропейским стандартам, а скорей, откатывались назад — к Северной Корее. Старое порушили, как всегда, по-кавалерийски быстро, а новое ещё только рождалось.

Первой позицией продуктового дефицита на совещании был назван… сахар! Основным ответчиком по этому вопросу выступил заместитель директора мощнейшей, недавно акционировавшейся организации Росбакалея.

Хорошо поставленным голосом социалистического хозяйственника он заявил, что у их базы никаких проблем с сахаром не предвидится: они, как и в прошлые годы, готовы к сезону заготовок и к зиме, а значит, примут и отгрузят по назначению, в том числе и на север Иркутской области и в Якутию, до 150 тысяч тонн сахара. После этого почти торжественного заявления меня кинуло в холодный пот от названных страшных цифр, готовых, как я понял, обрушиться на Иркутск. Победно оглядев собравшихся, докладчик, иркутский представитель Росбакалеи, хотел было сесть, но хозяин кабинета задал простой и очевидный вопрос: «Каковы сроки прихода столь необходимого жителям области продукта?»

Нисколько не смутившись, руководитель-капиталист, недавно ушедший вместе с базой в свободное от министерства торговли и местной партийной опеки акционерное плавание и быстро «мастеривший» на «своих» бескрайних складах рынок, ответил, что сахар будет в магазинах немедленно… после того, как он его получит. Но когда получит — ему неизвестно, так как в министерстве торговли идёт полнейшая то ли реорганизация, то ли ликвидация, а никто другой сахар ему пока не отправляет. В Москву по этому вопросу он никогда ранее и, естественно, теперь не выезжал — и где добывать сахар, понятия не имеет. «Привезут — переработаю!» — снова бодро заверил выступающий, уверенный в своей социалистической правоте, изрядно повеселив присутствующих.

Все остальные участники заседания, в том числе и «биржевики», пообещали, что приложат все силы к поиску сахара. Когда дошла наконец очередь и до меня, то я, ко всеобщему удивлению, скромно сказал, что ожидаю несколько тысяч тонн сахара дней через десять. На какое-то мгновение воцарилась полная тишина.

Сразу же после совещания я выяснил, что сахар уже отгружен с Украины и вагоны «громыхают» на стыках где-то недалеко от Уральских гор. Через четыре дня после совещания сахар был в городе и расхватывался магазинами за немедленную оплату прямо с колёс, да ещё и с хорошей наценкой.

Московские кабинеты умирающего Госснаба ещё несколько раз вознаграждали сахаром наши неустанные мытарства по, увы, также доживающей свой век некогда могучей и обширной империи.

После совещания по завозу продуктов и столь удачных поставок я был, чуть ли не единственный от торговли, включён вместе с крупнейшими местными производителями в узкий круг стратегических партнёров областной администрации. Возглавлял в то время администрацию будущий первый губернатор Иркутской области, опытнейший хозяйственник и просто очень обаятельный человек Юрий Абрамович Ножиков. Вечная ему память!

Моя близость к власти давала и некоторые весьма весомые преференции. Например, немалые льготные кредиты — осенью на северный завоз, а в начале лета на так называемый кассовый разрыв, причём 50 % банковской ставки покрывал бюджет. И хотя использование денег особо не контролировалось, тем не менее у меня появилась возможность закупать муку и крупы, как говорится, цивилизованно, на корню. Я установил прямые связи с несколькими алтайскими сельхозпредприятиями и проплачивал им горючее и другие затраты в период острого безденежья за несколько месяцев до сбора урожая, а одно время имел там даже собственную мельницу.

Но не только сладкий привкус остался в ту пору от отношений с властными структурами. Шеф продовольственного рынка в ранге заместителя главы областной администрации как-то уговорил меня без предоплаты отгрузить немалое количество продовольствия в один из отдалённых районов. Порукой было его высокое административное слово.

Я, каким-то шестым чувством предугадав неприятности, попросил в дополнение к слову ещё и гарантийное письмо. После недолгих колебаний хозяина слова я получил этот документ за его подписью на фирменном бланке.

Когда пролетел трёхмесячный срок отсрочки платежа, как я и опасался, расчёта не последовало. Местная фирма, через которую осуществлялась поставка, к тому времени перешла в ранг неплатёжеспособных. Закона о банкротстве ещё не было, да он, в общем-то, обычных кредиторов и не спасает.

Похвалив себя за предусмотрительность, я напомнил заместителю главы областной администрации о гарантийном письме. Он, как водится, пообещал решить вопрос в самое ближайшее время. Прождав ещё месяца три и увидев, что вопрос так и не решается, мы, с полной уверенностью в благоприятном исходе дела, подали заявление в арбитражный суд. Тогда я ещё не был научен опытом, что здравый смысл и судебные решения стыкуются далеко не всегда. И действительно, юристы администрации представили документы и показали, что, согласно уставу администрации, распоряжаться финансами имеет право только глава области и его первый заместитель. Так что очевидное на первый взгляд дело оказалось проигранным. Вместе с тем выяснилось, что мы можем предъявить иск не к администрации, а непосредственно к должностному физическому лицу, подписавшему письмо, то есть к заместителю главы. Этот ход был тем более оправдан, что, по моим подозрениям, областной начальник был лично заинтересован в «работе» через указанную им фирму, да и «кинула» она многих из числа связавшихся с ней по просьбе высокого чиновника. Гарантийное письмо, к слову сказать, было только у нас.

Рассудив, что судебное разбирательство со столь важным лицом — явное нарушение неписаных правил и к тому же слишком жестоко перечеркнёт исполнительным листом карьеру неплохого, в общем-то, человека, с которым и работали, и не раз обедали вместе, от дальнейших судебных действий, поразмыслив, мы отказались. В этой ситуации пришли в противоречие две замечательные русские пословицы: с одной стороны, «договор дороже денег», но с другой — «не имей сто рублей, а имей сто друзей». Выбрав второе, мы зафиксировали, увы, немалые убытки.

Что касается сахара, то через год ни Росконтракта, ни Молдконтракта уже не было, и поставка сахара в Россию, в том числе и с Кубы, и с Украины, и из других стран перешла в руки вёртких иностранных фирм или совместных с иностранцами предприятий. С некоторыми из них мне удалось установить прямые связи. В результате лет семь — десять моя фирма «СибАтом» была крупнейшим поставщиком сахара, муки и круп в родной город.

В эти же годы мы первыми из иркутских предпринимателей начали развивать и свою торговую сеть, купив и взяв в аренду несколько десятков магазинов. Наряду с торговлей продуктами запустили мы и своё хлебное производство, и крупный цех полуфабрикатов, и цех пивоварения, открыли также несколько ресторанов, несколько мебельных магазинов и в Иркутске, и в Ангарске. В конце 90-х — начале 2000-х годов «СибАтом» был, пожалуй, самой значительной и известной коммерческой фирмой г. Иркутска на продуктовом фронте.

После более чем десятилетия напряжённого труда на коммерческой ниве мои основные интересы начали плавно перемещаться в сферу литературного творчества, просветительства и собирательства картин.

Вперёд стали вырываться другие коммерческие фирмы: «О’кей», «Слата», «Море пива», «Балтбир», возглавляемые талантливой молодёжью, свободной от творческих устремлений в других сферах жизни. Место «торговых кустарей» типа Батраза очень быстро занимали молодые ребята в галстуках, буквально дрессируемые на бесконечных тренингах цепкими инофирмами.

В начале двухтысячных годов крайне важно было задружить с представительствами основных инофирм, поставляющих бессчётные сорта пива, кофе, сигарет, марсов-сникерсов, пепси-колы и т. д. Под их патронажем коммерсанты новой волны развивали свою логистическую транспортную сеть и склады по всей территории области. В составе этих немногих фирм начали создаваться так называемые выделенные команды двойного подчинения — мощной федеральной корпорации, которая платила командам зарплату, и руководству местной фирмы, осуществляющей развозку продукции и сбор денег. Низкие наценки — 5–7 % — компенсировались огромными объёмами. Некоторые из местных фирм, имеющие крепкие транспортно-сбытовые подразделения, вскоре стали сильными конкурентами по любой оптовой работе в Иркутской области, включая и самое сложное и многономенклатурное винно-водочное направление. Выдержим ли мы конкуренцию, жутко осложнённую кризисом, или несколько логистических компаний монополизируют весь областной оптово-розничный рынок — большой вопрос. Будет ли детьми дан новый старт ещё не так давно лидирующей компании с таинственным для многих названием «Научно-производственное объединение «СибАтом» — покажет быстротекущее время.

Первый арбитражный

Времена Достоевского, получившего инженерное образование и вынесшего из института широчайшую общекультурную подготовку, вплоть до обязательных навыков в танцах, рисовании, литературе и обществоведении, напрочь оборвались выстрелом печально знаменитой «Авроры». Впервые о существовании арбитражного суда услышал я совершенно случайно дома, хотя был преуспевающим студентом-машиностроителем. Я на «отлично» сдавал марксистско-ленинские общественные науки, разоблачающие варварство бездушного капитализма, вариант которого в самом чистом виде мы, кажется, самым мистическим образом и накликали на свою многострадальную Родину. Во многих других капиталистических странах в общественном устройстве — изрядная примесь социализма и как результат — значительно большая, чем у нас, социальная справедливость. С устройством же родного государства, на просторах которого предстояло жить и работать, в студенческие годы я был, как оказалось, совершенно не знаком.

Судился, причём весьма напряжённо и нервно в социалистическую пору, мой отец — директор мясокомбината и к тому же юрист по образованию. Я видел, как он лично вникал во все детали и редактировал дома тексты подаваемых в суд документов. При наличии на комбинате юридического отдела его непосредственное участие в деле казалось мне странным, как надуманным и очевидным казался и сам предмет спора, в котором отец был, конечно, прав на все сто. Судите сами.

Московский мясокомбинат направил отцу в «порядке взаимовыручки» несколько секций мяса. Но анализ ветеринарной лаборатории показал его, мягко говоря, не первую свежесть, а значит, полное несоответствие техническим условиям и ГОСТам. Хотя что-то не очень качественное из него можно было исхитриться и произвести «по-нашенски, на авось». Но это, как говорится, похмелье на чужом пиру. «Кто испортил, тот пусть и рискует», — рассудил отец и отправил вагоны назад в Москву. За время путешествия мясо, по-видимому, испортилось окончательно. Кто из двух директоров виноват в немалых потерях общенародного добра, и явилось, как я понимал, предметом спора. Московский директор оказалась с прекрасными связями в подкармливаемой ею столице, где и рассматривалось дело. Несмотря на всё красноречие и напористость отца, правдами, а больше неправдами дело выиграли оппоненты. Отец оказался «стрелочником». С учётом большой суммы убытков его тут же приказом министра отстранили от директорства, к тому же он второй раз оказался на волоске от уголовного дела. Таким подавленным из-за потери любимой работы, а значит, из-за разрушения всего образа жизни, и жуткой несправедливости — я его ещё никогда не видел.

Но горе продолжалось буквально сутки. Первый секретарь обкома партии Н. В. Банников, вникнув в суть дела, приказал отцу продолжать работать, заверив, что отстоит его перед московскими очковтирателями. Суть его разговора с министром, как мы узнали позже, была проста: «Вы сняли — вы срочно и присылайте не менее сильного и заслуженного директора». Но таких в «кубышке» министерства, естественно, не оказалось. Хорошие директора, как известно, «продукт» штучный. И буквально через три дня приказ министра был отменён, причём выговор для порядка влепили обоим неполадившим директорам. Из этого случая я сделал вывод об «объективности и неподкупности» московских судей, а также, что «судись-рядись», а всё на местах решают «партийные князья», если руководитель в их поле зрения, т. е. номенклатура.

В наше время нет ни всевластных обкомов КПСС, ни отраслевых министров, хотя чиновного люда стало больше. Поэтому решение арбитражного суда теперь окончательно, с той оговоркой, что дело рассматривает три, а иногда и четыре инстанции, правда, не всегда более объективных, чем при социализме. Последней инстанцией иногда является Высший арбитражный суд Российской Федерации.

Суть нашего дела была слегка схожа с отцовским случаем. Мы получили целую секцию испорченных бананов, тонн так 120–140. Убыток — около ста тысяч долларов, что весомо всегда, а в начале коммерческого пути особенно.

Естественно, что у меня по аналогии сразу же мелькнула мысль предъявить иск фирме — отправителю фруктов. Но это не мясокомбинат, есть ли у неё чем ответить? Внимательно изучаю договор, а юрист, работающая в ту пору на полставки, пытается выяснить информацию по предполагаемому ответчику. Фирма оказалась вполне состоятельной, недвижимость и материальные запасы были. Позже большинство торгующих предприятий начали перекидывать все материальные ресурсы на «боковые» фирмы, чтобы в случае налоговых и других «наездов» можно было вмиг опустевшую фирму бросить или безбоязненно обанкротить. Наиболее нахальные фирмы, не заботящиеся о своей репутации, их, к счастью, меньшинство, подобным образом «кидают» всех кредиторов, не расплачиваясь, в том числе и за поставки продукции.

Но радоваться было нечему. В договоре указывалось, что наша ответственность наступает с момента получения продукции непосредственно у продавца и погрузки её в секции. Маленький юридический «зазор» в этой формулировке, показалось, что есть. Получение продукции — это одно действие, и происходило оно в их складе. Погрузка — другое, и отстают эти события друг от друга на полтора суток. Складское хранение и погрузка — всё же их задача.

Консультации со специалистами сделали шанс уцепиться за этот повод и выиграть дело почти призрачным. Наши малоквалифицированные приёмщики подписали все документы и рассчитались, окончательно приняв бананы в складе ещё до погрузки в вагоны.

В разговоре с нашими приёмщиками — очень далёкими от товароведения — выяснилось, что бананы в момент погрузки выглядели, мягко говоря, неидеально. Вкус их был, как говорится, на любителя. Что с ними будет через неделю-две — они не задумались и не проконсультировались ни на месте, ни с нами. Да и мы сами усвоили много позже, что бананы нужно грузить недозревшими, а доходить до зрелости они должны при газировании СО₂ в специальных камерах, причём закладывать фрукты необходимо партиями по мере подготовки к продаже. По такой технологии мы стали работать много позже, когда фрукты перестали продаваться с колёс, а между поставщиками началась битва за вход в магазины и особенно в торговые сети. Если на заре рыночных отношений продукты с трудом доставали, а магазины расхватывали их наперегонки, то теперь всё наоборот. Поставщики официально платят миллионы рублей за вход в сетевые супермаркеты, а по вину ещё и в рестораны, затем выплачивают ежеквартальные или годовые бонусы, а нередко, по секрету, и взятки коммерческим директорам и менеджерам. Правда, для закона подношения негосударственному служащему не являются взяткой. И никакой юридической ответственности мздоимец не несёт. Хозяева бизнеса и здесь без поддержки государства, добивающего предпринимательство непомерной налоговой чехардой.

Получили мои представители мзду за приёмку не доехавших «живьём» бананов или нет — вечная тайна. Да и в любом случае возместить они смогли бы только несколько потемневших в пути коробок. Неужели круг полностью замкнулся и компенсировать огромные убытки никак не удастся?

Оказалось, что не совсем так. Шанс, как всегда, есть. Выяснилось, что ещё одна сторона отвечает за качество доставленного, а главное, и отправляемого груза. Это мощнейшая и, конечно, платёжеспособная организация — железная дорога. Ура!

Если бы груз везли на холодильных фурах, как делали не раз, такого бы шанса не было. У железнодорожников правила другие, не изменившиеся с недавних социалистических времён.

К счастью, этот путь спасения удалось выяснить буквально за несколько часов после начала разгрузки. Время в данном случае — действительно деньги. На улице жара. Срочно нужно пригласить нейтральный контролирующий орган для разрешения подобных споров — Торгово-промышленную палату. Благо там работал мой хороший знакомый. Вместе с ним уже поздним вечером объезжаем несколько его сотрудниц и уговариваем, чтобы они с приборами вышли в вечернюю смену. Подобная суета с заездами домой, когда на тебя с подозрением смотрят родители, а ещё хуже, мужья молодых особ, была, как наказание, ещё на родном радиозаводе, когда я работал и мастером, и начальником цеха. Не привыкать организовывать неурочные смены. Почти к утру солидный акт о некондиционности груза был готов.

Назавтра, не мешкая, срочно отвозим акт в отделение железной дороги. Но вопреки ожиданиям, никто от дороги не прибежал к нам и даже не позвонил в течение нескольких дней. Удивительно спокойная реакция их юридической службы. Неужели для всесоюзного монстра сто тысяч долларов не деньги? А может быть, наши действия с Торгово-промышленной палатой настолько грамотные, а главное, оперативные, что всё равно не оставили им шансов улизнуть от ответственности? На радостях я выплатил юристу немалую премию и столько же пообещал после возмещения нам убытков. Вскоре подготовили все документы и впервые с момента рождения фирмы отдали их в арбитражный суд. Месяца через полтора-два с предвкушением лёгкой победы идём с юристом на заседание суда. Правда, немало волнуясь, всё же суд, а в коридорах строгие женщины в чёрных мантиях. И мне, сорокалетнему бойцу коммерческого фронта, вспомнилась почему-то трогательная Наташа Ростова перед первым балом.

Каково же было моё удивление, когда, вместо быстрого рассмотрения по существу акта Торгово-промышленной палаты и вынесения совершенно очевидного для меня решения, началось инициированное противником нудное рассмотрение наших договоров: на перевозку — с железной дорогой, на закуп — с продавцами бананов, а также наших доверенностей на представление интересов в суде. Оказалось, что названия и координаты фирм из-за нашей небрежности не полностью соответствуют друг другу. По мнению противоположной стороны, покупатель, перевозчик и участники дела — разные организации с похожими названиями, а значит, нет стороны для хозяйственного спора, и нашу жалобу следует отклонить по этому формальному признаку.

Но судья, слава Богу, а может быть, благодаря небольшому знакомству с юристом, не приняла безоговорочно это жуткое для нас предложение опытных противников и милостиво дала нам месяц, чтобы подготовить доказательства идентичности фирм.

Время пролетело быстро, идентичность фирм мы доказали. Но после этого на заседании разорвалась следующая «бомба», совершенно неожиданная для меня и, возможно, для юриста тоже.

Оказывается, что для их единственного отвечающего за качество доставляемого груза ведомства (по давнему постановлению Совета Министров СССР, подписанному его председателем А. Н. Косыгиным ещё в брежневскую эпоху), акты Торгово-промышленной палаты недействительны, если не соблюдено ещё одно условие: мы должны были в течение суток уведомить телеграммой их ведомство и пригласить на разгрузку или хотя бы на освидетельствование испорченного груза. Их исполнители, конечно, узнали сразу же, что груз испорчен. Но «слово к делу не пришьёшь». Акт мы вручили им под роспись на вторые сутки, опоздав, как выяснилось, часов на шесть. По бледности, вдруг разлившейся на лице юриста, я понял, что мы со своей правдой о действительно некондиционных бананах тонем в водоворотах их ведомственных правил. Но по привычке не сдаваться без боя я, не дав опомниться юристу, заявил с места, нарушив, таким образом, регламент, что телеграмму мы отправили немедленно после того, как открыли секцию, а дошла она или нет — вопрос другой. Не особенно поверив моей реплике, так как квитанции в деле не было, и сделав мне замечание, судья тем не менее объявила очередной перерыв для выяснения обстоятельств.

Была или нет формальная телеграмма ценой в сто тысяч долларов для фирмы и премиальной месячной зарплаты для юриста, ранее работавшей в городской администрации и неплохо знающей многих руководителей, я так до конца и не узнал.

Судя по словам — была, а по неожиданной бледности — её явно не было. Но, как бы то ни было, через месяц к следующему заседанию суда квитанция о приёме телеграммы, выданная центральным телеграфом, появилась. Причём впоследствии этот потёртый листик выдержал даже долгую, как всегда, прокурорскую проверку, инициированную железной дорогой. Только после завершения проверки, месяца через четыре, а может, и через пять месяцев, суд приступил к рассмотрению дела по существу.

Перед нами судом всё же была поставлена задача доказать, что бананы могли быть испорчены во время следования по вине железной дороги, рассудив, что за первоначальное качество должны отвечать всё же мы сами. Юрист в этом нестандартном, почти техническом вопросе оказалась совершенно беспомощной. Я сам искал доказательства того, что в нашей секции, как, собственно, и в большинстве других, не работали предусмотренные правилами автоматические регистраторы температуры, не вёлся положенный в таких случаях бортовой ежедневный журнал записей температуры и влажности. Доказал, что не было также записей в журналах и станционных контролёров температуры по маршруту следования груза. Только после обстоятельного знакомства с этими сугубо организационно-техническими деталями, гарантирующими сохранность груза, и убедившись, что не всё, оказывается, ладно в суперведомстве, судья, месяцев через семь после начала процесса, вынесла решение в нашу пользу. Ещё четыре-пять месяцев ушло на кассационный и апелляционный суды, оставившие решение в силе.

Но оказалось, что решение — это ещё далеко не деньги. Время неумолимо шло, а судебные приставы были совершенно не в состоянии взыскать выигранные нами средства у всемогущего ведомства. Если арестовывался один счёт, их финансисты легко пользовались другими. В кассе к моменту прихода приставов, долго минующих ведомственную охрану, денег тоже, как всегда, не оказывалось.

Особенно изворотлив в вопросе неотдачи выигранных нами средств был первый заместитель начальника дороги. Хотя на этапе обращения в Высший арбитражный суд, когда приставам удалось один раз добраться до их кассы и арестовать небольшую часть долга, мы полюбовно договорились, что по мелочи их не дёргаем, но если окончательно выиграем процесс, то они обязательно рассчитаются. Крепко пожали друг другу руки, честно и открыто глядя друг другу в глаза.

Но, увы, даже и в этом случае выражение «Честь имею!» оказалось чужеродной формулой для высокого и весьма перспективного руководителя. К слову сказать, вскоре он получил немалое повышение в должности.

Только честная позиция начальника ВСЖД, почётного гражданина г. Иркутска Геннадия Павловича Комарова, глубоко уважающего моего отца и других руководителей из семейной династии, позволила получить нам практически через полтора года большую часть выигранных во всех четырёх инстанциях средств. От начисленных судом кредитных процентов мы, по его просьбе, добровольно отказались.

Исковые средства были, естественно, зафиксированы в рублях, и получили их мы как нельзя кстати. Немедленно погасили ими часть долга за валютный в ту пору товар — импортный, кажется, французский сахар. Буквально через неделю разразился самый крупный кризис, при котором в 1998 году деньги в валютном выражении подешевели в четыре с лишним раза и, соответственно, взметнулись в опасную для многих высь долги в рублёвом эквиваленте.

Кстати, выиграть дело в Высшем арбитражном суде на Московской земле нам помогло только то обстоятельство, что в кассационной инстанции дело рассматривал лично председатель суда Сергей Михайлович Амосов. Его объективность и высочайший профессионализм были известны всем, в том числе и председателю Высшего суда. Думается, что только по этой счастливой для нас причине «дело» выдержало натиск суперведомства и устояло. Впоследствии Сергей Михайлович заслуженно стал заместителем председателя Высшего арбитражного суда Российской Федерации и из талантливого рассказчика превратился в замечательного писателя, стал моим товарищем и по литературному цеху, и по жизни. Жаль, что таких чиновников, чудом сохранивших в себе дореволюционную интеллигентность и Честь, практически не осталось. Не стало в 2014-м и самого арбитражного суда как самостоятельной структуры. На мой взгляд, это был последний экзотический островок, где ещё сохранялась в немалой доле непредвзятость и справедливость тонущей экономики России. В новой системе оказался лишним и Сергей Михайлович, ушедший профессорствовать на вольные хлеба в институт и писать книги.

Бабья, извиняюсь, хитрость, чуть не ставшая роковой

Наряду со счастливыми знакомствами были и опасные. Как-то одна из давних моих приятельниц — Надежда — пришла со своим другом в офис. Представила спутника предпринимателем, отец которого — крупный бизнесмен в Турции. «Почти турецкоподданный, прямо как Остап Ибрагимович», — пошутил я. Выглядел он достаточно респектабельно, одет с иголочки, приобрёл для папы дорогую китайскую собачку в Иркутске, что характеризовало его как достаточно домовитого человека и заботливого сына. Одежда, наличие купленной дорогой собачки, близкое знакомство с приличной иркутянкой — всё располагало. Но что-то и настораживало. Я был занят делами и поручил эту бизнес-тему и взаимоотношения с ним одному из своих помощников — Владимиру, можно сказать, заместителю, который имел большой опыт работы на радиозаводе в должности заместителя директора по коммерческим вопросам, начальника производства, начальника финансового отдела. К тому же у нас работала и его жена Татьяна, также прошедшая немало должностей на госпредприятии. Они опекали гостя в течение недели. Возили на Байкал. Ужинали. Водили в театр. Их резюме гласило, что человек он — вполне достойный доверия, с ним можно работать, тем более что сделка была очень заманчивая. Он предлагал поставку всевозможной продукции из Турции: фрукты, вино, макароны, в общем, широчайший ассортимент продуктов питания, причём, что особенно подкупило, без предоплаты. Предварительно оплатить нужно было только железнодорожные расходы. Ну а аппетит без предоплаты всегда немалый. Вот мы и подготовили заявки аж на десять вагонов. Подписали договор. У него была доверенность от папиной турецкой фирмы, печать. Сумма железнодорожного тарифа набралась, конечно, немалая, но гипнотизировало то, что сама продукция — с большой отсрочкой, примерно на полгода. При таких заманчивых условиях наличные деньги на тариф нашли быстро. В переводе на сегодняшние деньги — это 2,5–3 миллиона рублей. Ударили по рукам. Татьяна с этими немалыми деньгами вылетела в Краснодар, чтобы вместе с новым другом оплатить тариф. Владимир уже потирал руки, что с его участием, а значит, и с премиальными, состоится такая крупная сделка.

Вдруг у меня среди ночи звонит телефон. Тогда ещё не было сотовых телефонов и привычки отключать обычный. Круглые сутки как на передовой. Я беру трубку и слышу плач. Оказалось, звонит Надежда, которая нас познакомила с «полутурком». Она знала, что Татьяна с деньгами уже вылетела и скоро должна приземлиться в Краснодаре. Дама в панике и ужасе сообщила, что «жених» пропал среди ночи перед встречей самолёта со всеми вещами и с собакой. Жили они в роскошном трёхкомнатном номере, она спала и ничего не слышала. Проснулась случайно, а его нет. Оставалось меньше часа до посадки самолёта, а значит, до грабежа или чего почище, в общем, ситуация экстремальная. Стало совершенно ясно, что турецкоподданный и впрямь оказался Остапом Бендером, только вот кровавым или нет — неизвестно. Что делать?

Отсчёт времени шёл на минуты. Недолго думая, я мгновенно соскакиваю, одеваюсь — и минут через двадцать пять уже в областном управлении внутренних дел. С дежурным по области полковником мы не были знакомы. Подключить кого-то из знакомых ночью не удалось. Но дежурный принял меня безотлагательно и проникся серьёзностью вопроса. При мне он начал срочно звонить по специальной связи в Краснодар, где должен приземлиться самолёт. Краснодарский дежурный по УВД тоже оценил опасность ситуации. Я был уверен, что они обязательно спланируют операцию по аресту, судя по всему, проходимца, а может быть, и опасного преступника. Но это, по-видимому, требовало больше времени для подготовки и дополнительных ночных усилий. Выпускать Татьяну в качестве приманки сочли опасным. Да и для меня главное было — отвести угрозу от Татьяны и спасти немалые средства. Остаются считаные минуты, а дежурного милиционера по аэропорту, как водится, найти не могут. Хотя вроде бы он и находится где-то на территории. Наконец-то, минут за пять до посадки, он объявляется, выходит на связь и записывает фамилию, имя, отчество нашего курьера. В минуты опасности я мгновенно вспомнил все данные о рейсе, вплоть до номера и места. Он записал и вскоре доложил, что принял срочные меры задержания, но не преступника, а нашей Татьяны — в зоне досмотра с тем, чтобы не выпустить её на неохраняемую территорию. Минута в минуту её успевают перехватить, и она остаётся ожидать обратного рейса в зоне, закрытой для посторонних. Через несколько часов она благополучно вылетает в Иркутск. «Прокатавшись» почти сутки, спасённая, уставшая, но счастливая Татьяна попадает в объятья встречающих.

Позже выяснилось, что наша приятельница, по причине поддержания «реноме», соврала, что знакома с авантюристом четыре года. На самом деле срок был — одна неделя. Очень дорого для фирмы и, не дай Бог, для здоровья и жизни нашей Тани могли обойтись женские хитрости и недостаточная проницательность двоих вроде бы опытных руководителей, правда, никогда не работавших ни мастерами, ни начальниками цехов, где требуется особая интуиция. У писателя Геннадия Гайды ни одного подобного прокола не было, хотя он десятки раз выезжал «тестировать» партнёров. Выводы из данной ситуации мы сделали самые серьёзные.

С тех пор никогда деньги не возил тот, кого встречали или кто занимался делами и расчётами. Более того, Геннадий или я летели на одном рейсе, а «кассир», в лице доверенного охранника, — на другом и даже селился нередко в соседней гостинице. Нужные суммы денег за продукцию, в том числе и такую дорогую, как «Волги» ГАЗ-24 или грузовики, которые на определённом этапе мы также поставляли в Иркутск, появлялись, как по волшебству, непосредственно в момент расчётов.

Опасно для жизни

Предосторожность с «кассирами» страховала нас от грабежей, а возможно, и от более серьёзных неприятностей. Убийств в крутые 90-е было не счесть. Даже в родном городе в своё заведение на обед мы нередко ездили с двумя вооружёнными охранниками, с ними же и совершали прогулки. Официальный пистолет был и у меня. Для этого по трудовой книжке я был заместителем начальника службы безопасности в своей фирме.

Уберегало меня прежде всего то, что никогда прибыль я не ценил выше добрых человеческих отношений, не имел несогласованных с кредиторами долгов и сам не давал никому заоблачные займы. В любых спорных вопросах, начиная с заводских должностей и до сегодняшнего дня, находил такую аргументацию, которая давала бы мне неоспоримый перевес хоть по бандитским понятиям, хоть по понятиям совести.

Вот несколько примеров.

Почти двадцать лет длилось весьма серьёзное противостояние по нескольким моим немалым объектам и земле на пограничье с крутыми соседями в Ангарске. Их главный аргумент состоял в том, что я нахожусь в зоне их оптового рынка и нахально пользуюсь огромными потоками привлекаемых ими клиентов. Определённый резон в этой аргументации, безусловно, есть. Но и у меня была своя правда. Мои объекты крайние и выходят на весьма проездные улицы города, их хорошо видно с дороги, а следовательно, покупатели подъезжали бы к ним ещё с большим удовольствием, нежели в рыночной толчее машин. Далее, не я «оседлал» действующий рынок, а наоборот. Все объекты я приобрёл задолго до открытия рынка. И третий аргумент — поток машин на их рынок беспрепятственно въезжает через мою землю и по моему асфальту, при этом я никогда не мелочился и не просил у них долю денег ни за асфальт, ни за налог на землю, а главное, не пытался взимать немалую плату по договору сервитута. (Благо, когда-то мне удалось правдами и неправдами этот проезд перевести из аренды в собственность.)

Несколько раз у нас с ними был даже как бы третейский суд, который протекал, правда, в форме дружелюбно-напряжённого чаепития. Один раз «судьёй» был заместитель мэра, а в другой раз — наш общий товарищ, бард Борис Драгилев, проживающий много лет в Москве и не понаслышке знакомый с понятиями «волчьего» мира, а главное — дружный с совестью и честью нашего.

Интересно, что с ним мы знакомились в этой жизни два раза. Причём о первом знакомстве вспомнилось буквально на подсознательном уровне. Как-то, основательно посидев в московском ресторане, мы начали вспоминать детство. Неожиданно у меня в глубинах памяти всплыла картина женщины, держащей за руку мальчика девяти-десяти лет с коротенькой стрижкой и прямым чубчиком. Дословно вспомнились и её слова, обращённые к тренеру по спортивной гимнастике, с просьбой принять его в секцию и сделать из него настоящего мужчину.

В секции мальчик Боря долго не задержался, но просьбу матери услышал, видимо, сам Господь, и настоящим мужчиной он стал, причём с гитарой, с поэтическим и актёрским дарованием, с многочисленными знакомствами и даже дружбой, в том числе с легендарным золотодобытчиком Вадимом Тумановым, с друзьями Владимира Высоцкого, да и что уж греха таить, также и со столпами преступного мира — незаурядным Япончиком и другими. Вот только свою личную жизнь он смог основательно устроить лишь в районе 55 лет и наконец-то насладиться ни с чем не сравнимым чувством уже зрелого отцовства. Может быть, в этом невольная оплошность его мамы, когда слышал её Господь — не попросила сынку ещё и личного счастья. Вот оно и запоздало слегка, но зато увековечилось в стихотворении «Счастье»:

Очень добрые отношения связывали Драгилева и с другой стороной земельного конфликта. Так что он, как никто другой, подходил на официальную роль третейского судьи. Внимательно выслушав обе стороны, Борис не поддержал просьбу-требование нежелательной для меня и несвоевременной продажи объектов или ограничения их эксплуатации.

Но если бы всё ограничивалось мирными чаепитиями, то это была бы не Россия. На нашу беду с рынком у нас общие инженерные коммуникации, на которых почему-то чаще, чем где-либо, случаются аварии, а иногда и возгорания. Хорошо, хоть возгорания были как бы щадящие, точечные, без попыток сжечь содержимое складов и магазинов. Соседская порядочность! Хотя поджог машины одного из помощников чуть-чуть не вышел за пределы небольших убытков. Машина стояла рядом с другими, возле офиса, и если бы огонь перекинулся из салона на бензобак, то от взрыва загорелись бы и соседние машины, а за ними, возможно, и здание. Это был бы уже явный перебор и огромный урон. Но не пойман — не вор!

Защищать своё дело приходилось иногда почти военными методами. Правда, «вооружение» использовалось не огнестрельное, а холодное, и не металлическое, а деревянное. Для того чтобы подключиться к городским коммуникациям, проходящим по нашей, но сопредельной с соседями проездной неогороженной территории, пришлось сколотить более полусотни щитов и в четыре часа утра, вооружив ими пятьдесят человек, охранять экскаватор, чтобы прокопать траншею на своей земле. Причём все необходимые разрешения от властей были у нас на руках.

Но не тут-то было, и в четыре утра, как по военной тревоге, минут за пятнадцать — двадцать со стороны «противника» подоспели также десятки людей. Они прорвали оборонительные щиты и заняли позиции под экскаватором. Один из их «бойцов» на машине помчался на толпу, кто-то не сумел увернуться и получил перелом ноги, раздались истошные крики. Мерседес, сопровождаемый ударами десятков рук и ног, выехал из толпы и умчался. Прилетели скорая помощь, вневедомственная охрана, экипажи милиции. Причём если скорая сработала, то охрана и милиция взяли на себя роль наблюдателей. Один из милиционеров признался, что нет у них команды остановить беспредел, а есть указание не вмешиваться.

Через несколько часов противостояния милиция, казалось бы, наконец-то сработала и вытащила одного из начальников противоборствующей стороны из-под ковша экскаватора. Мы обрадовались. Но преждевременно. Ангажированные носители погон запретили работать и экскаваторщику якобы до выяснения обстоятельств: уточнения границ участка и т. д. В случае начала работ экскаваторщик, как было сказано, будет задержан для выяснения личности.

Милиция фактически помогала блокировать любые работы, чего в конечном счёте и добивались наши противники. Продержаться им нужно было несколько дней, а может быть, и недель, пока город закопает основную траншею под водопровод и возобновит автомобильное движение.

После этого снова раскапывать и останавливать движение по дороге к огромному числу арендаторов, возмущение которых легко организуют, нам вряд ли дадут. Поведение милиции объяснялось активнейшим покровительством той стороне главным милиционером области при полном невмешательстве действующего в ту, уже далёкую пору, губернатора Иркутской области. О том, что крепчайшая дружба была основана не на огромном духовном родстве, говорить излишне.

Официальная позиция милиции была сформулирована как невмешательство в спор хозяйствующих субъектов до решения суда. Благо один из наших друзей имел «бизнес» с милицейским начальством и разъяснил ему, что это не спор хозяйствующих субъектов, а прямое хулиганство: срыв согласованных с городом работ на нашей земле. Сработало и грамотно составленное мной письмо на имя губернатора и главного милиционера о противозаконности чинимых препятствий. Удалось через приятелей попасть на приём и к заместителю губернатора по работе с силовиками и организовать звонок главному милиционеру. Друзья с телевидения пытались помочь, сняв ночной бой, но показать его не удалось. Слишком большие гонорары были заранее выплачены СМИ с той стороны. Уже давно пресса зарабатывает не только на новостях, но и на отсутствии новостей с компроматом в адрес своих богатых спонсоров. Только общими усилиями, накалив обстановку докрасна, нам всё же удалось добиться прекращения хулиганства и подключить воду, а через год-полтора и дополнительную электроэнергию, купив проложенный другой организацией резервный кабель. Через суд удалось получить и некую компенсацию за отключение «добрыми соседями» нас от электроэнергии.

Упорная защита нами своих объектов на протяжении десятка лет оставила той стороне только одну возможность — возможность мирного выкупа их за справедливую цену, чем я и воспользовался в самом начале двух последних кризисов. Диверсифицировав бизнес с помощью выручённых от продажи этих объектов средств, я получил страховку от российских непредсказуемых катаклизмов.

Близкая к криминальной ситуация сложилась на заре бизнеса и с таким безобидным продуктом, как сливочное масло. «Вороне где-то Бог послал кусочек сыра», а нам — масло, да не кусочек, а целую железнодорожную секцию — 240 тонн, ещё и без предоплаты. По сегодняшним ценам это ни много ни мало — около одного миллиона долларов.

По нашим расчётам, масло должно было уйти в течение месяца, и мы безбоязненно подписали договор о такой же отсрочке платежа.

В случае задержки оплаты в договоре были заложены немалые штрафные санкции. Вопреки ожиданиям, реализация масла пошла крайне вяло. Дело в том, что оно оказалось не обычным, а солёным. Товароведы мы были никакие и в договоре, естественно, не сделали оговорку о том, что масло должно быть несолёное.

Но московская фирма, его поставившая, по слухам, имеющая отношение к шоу-бизнесу, ни разу месяцев за пять не выходила на связь и не требовала оплаты. Я подумал, что они по-человечески учли, что масло не самое типичное, потому и не торопят.

Каково же было моё удивление, когда вдруг мы получаем от них грозную бумагу с требованием немедленной оплаты ещё не проданного масла, а главное, со штрафами в размере двухсот процентов от первоначальной цены. Одновременно начинались весьма грозные звонки и нешуточное давление с называнием имён московских и иркутских криминальных авторитетов.

Неужели оплошность в договоре поставит фирму на грань разорения или создаст серьёзную опасность для жизни? Судя по тону и напору, московская фирма шутить не намерена.

Ситуация тяжеленная. Но какой, казалось бы, аргумент можно найти в защиту? Всё прописанное в договоре не в нашу пользу: и сроки, и высокие штрафы, и отсутствие указания на несолёность масла.

И всё же поднимаю технические условия и стандарты на масло. Знакомство с первым документом ничего не меняет, там различалось два вида масла: солёное и несолёное. Почти машинально листаю стандарты. Ура! Там по-другому. Читаю и радуюсь. ГОСТ также различает два вида сливочного масла, но одно из них называется «солёное сливочное масло», а второе — просто «сливочное масло». Слово «несолёное» отсутствует. Из заводской технической практики я твёрдо знал, что ГОСТ как документ имеет главенство по сравнению с техническими условиями, а следовательно, московские «артисты» поставили мне совсем не тот продукт, что требовался по договору. Это значит, и мои обязательства по срокам оплаты и по штрафу ничтожны. Нет нужного продукта — нет и ответственности. Сажусь и срочно пишу им письмо со своими изысканиями и с уведомлением о том, что по поводу угроз с их стороны поставлены в известность соответствующие органы.

Буквально в это же время от них прибыла группа устрашения из нескольких коротко стриженных «качков», которые, как я понял, совершали вояж по своим обманутым в далёкой и «тёмной» Сибири потребителям. Нас они, как было запланировано, не миновали. Поглядели, что представляет собой фирма. Мы, ожидая их, отменили инкассацию и продемонстрировали серьёзно вооружённую охрану на входе в фирму, а главное, в приёмной, а также строгий паспортный контроль для всех посетителей. Желание встречаться для разговора со мной, неожиданно оказавшимся правым по закону и «по понятиям», у них пропало.

Спустя годы я узнал, что порекомендовали меня к заключению договора и разорению с помощью хитрой уловки иркутские бандиты-наводчики. В других городах несколько фирм попали с этим лжемаслом и «артистами» в большие финансовые неприятности.

Аргументы в защиту своей позиции следует искать «до последнего патрона». Они всегда есть!

Большим нашим плюсом было и то, что никто из охранников фирмы никогда не работал в милиции или в других органах. Не имели они особой физической и стрелковой подготовки, зато никогда сами не замышляли грабёж и не «сливали» информацию куда не надо. При этом им довелось, как и Гайде, перевозить немалые суммы и по городу, и по всему бывшему Советскому Союзу, включая и Молдавию, и Украину, и Таджикистан… Никто из охранников не поддерживал отношения ни с бандитами, ни силовиками. Ошибки с отбором ребят почти за 25 лет не было ни одной. Многие охранники работают чуть ли не с основания фирмы, превратившись из двадцатилетних юнцов в зрелых мужей.

Особые меры предосторожности предпринимал я при получении тревожной информации от приятеля детства — Бориса Бато, работающего в РУБОПе. Он, в свою очередь, черпал информацию, извиняюсь, от некоторых проституток, добросовестно передающих, о ком говорят и что планируют подвыпившие бандиты. Мне повезло в ту пору (да и сейчас это огромная редкость) — иметь в органах приятеля, который не думал, как на тебе заработать, подороже продать информацию, а ещё лучше — спровоцировать серьёзный наезд, чтобы разрулить его и получить хорошую сумму или попроситься, якобы для подстраховки, в учредители, а при возможности захватить и контрольный пакет.

Таких историй — вплоть до убийств основателей фирмы — в 90-е годы было немало. Раскрывались они крайне редко, хотя все вокруг, да и сама милиция в первую очередь, доподлинно знали заказчиков похоронной музыки.

Один знакомый «предприниматель» как-то, подвыпив, жаловался моему другу, что убитый (наверняка по его заказу) нефтяной партнёр почти каждую ночь с упрёками и обещаниями ада являлся во сне. Сон стал мукой. Не помогали и наркотики, к коим он успел пристраститься.

В 90-х годах было в городе немало случаев «бандитского вхождения» в чужой бизнес. Некоторые бандиты и крупные по нашим меркам предприниматели ездили в бронированных джипах с несколькими машинами сопровождения и с целыми взводами охраны. Немало среди их охранников, и особенно среди начальников служб безопасности, было бывших силовиков. У некоторых нечастые выезды из офиса в обязательном порядке сопровождались серьёзным обследованием объектов прибытия, как это делается у высших должностных лиц государства. В больнице, куда этот контингент попадал с ранениями, моментально выставлялась вооружённая охрана, а на окна операционной и отдельной палаты вешались даже железные жалюзи.

Многие кровавые истории в городе знали все. Но увы. Главная черта «героев нашего времени» — полнейшая беспринципность и руководство лозунгом «моя хата с краю». Выражение офицеров «честь имею» жило совсем в другой России.

Почти все при возможности старались поддерживать добрые отношения с бандитскими авторитетами, считая за честь дружеское посещение «высоких» гостей. Среди них были и такие, кто имел учёные степени или высоченные казачьи звания. «Дружеский» визит одного хлебосольно принимаемого авторитета в семью моего знакомого предпринимателя, естественно, с охраной, имел целью заполучить схему расположения помещений и охраны коттеджа. Позже выяснилось, что приятель оказался в первой пятёрке его списка приговорённых иркутских бизнесменов. Благо замысел не успел осуществиться. Попалась бригада киллеров, занимающаяся «отхожим промыслом» на посторонних заказах. Подвели преступного богача наёмные убийцы — видимо, они так уверовали в безнаказанность свою и хозяина, что даже перестали выбрасывать использованное оружие. По нему вмиг определили, что эти бандюги расстреляли нескольких сверхвлиятельных бизнесменов, причём один из погибших имел друзей детства на самых вершинах российского бизнеса и власти. Почти невероятно, но высокие друзья даже приехали на похороны и публично пообещали обязательно найти убийцу и посадить за решётку.

Наверное, и нашли бы, но свои люди в органах, по сути, не разоблачённые по сей день предатели, вмиг предупредили «авторитета», и он в ночь задержания киллеров, очевидно по поддельному паспорту, вылетел в неизвестном направлении и как будто бы испарился.

Бизнес его процветает, кормит семью (а вероятно, и его самого), никто на него не покушается, вдруг на бронированных автомобилях под носом у милиции и властей вновь появится сам хозяин то ли бизнеса, то ли города и докажет, что его подставили. Киллеры, как мы знаем, работали по разным заявкам. Может быть, выяснится, что они вовсе и не его. Всякое бывает в королевстве, где около бизнесменов и силовиков крутятся огромные деньги.

Но были в преступной среде и совестливые люди.

Как-то один бывший торговый работник, отсидевший немалый срок и вхожий в «крысиное царство», по старой «дружбе» и по огромному секрету предупредил, что готовится масштабное ограбление и нашей базы. Наводчиком выступал обиженный нами вор-экспедитор, намеревающийся вместе с бандитами подделать фактуры и вывезти далеко не один грузовик элитного спиртного. Узнав это, мы срочно ввели факсовое дублирование всех выписанных в офисе фактур, потратив немалые деньги на радиосвязь. Девяностые годы были ещё без Интернета, но и во многом без телефонов. Далеко не по всем домам и организациям были проложены телефонные кабели. Наша база была в их числе.

Никогда не забуду, как изумился, впервые увидев чудо-телефон, по которому звонил в фильме «Укрощение огня» прямо из машины главный конструктор космических кораблей — академик Королёв. О том, что когда-нибудь это станет обыденным явлением даже для мальчишек, я не мог и мечтать. Человек раньше сел на Луну, чем я с телефоном в машину. Покорить космос оказалось легче, чем телефонизировать Россию.

Но ещё сложней разбудить у российских мужчин, в том числе и в погонах, совесть и честь.

Свирские аккумуляторы и гибель директоров

Спустя двадцать с лишним лет после начала самостоятельного плавания, взявшись за перо, смотрю на свои первые шаги с позиции умудрённого немалым опытом и обрамлённого сединой весьма зрелого то ли предпринимателя, то ли поэта, то ли социолога, а может быть, с позиции этого странного и нечастого триединства.

В голове крутится немало вопросов, которые хочется задать своему ушедшему навсегда сорокалетнему двойнику. И один из главных вопросов: почему прошлый я начал бизнес с чистого камчатского листа и не попытался использовать свои прочные знания и связи, наработанные за двадцать лет на трёх крупнейших предприятиях области: радиозаводе, «Востсибэлементе» и в объединении «Иркутсктяжмаш»? Не оказался в поле моих бизнес-интересов и иркутский мясокомбинат, где отец продолжал директорствовать ещё четыре года от момента рождения «СибАтома».

Этому, по-видимому, есть несколько объяснений. Основное — это всё же впитанная от предков истинно социалистическая мысль о том, что личный заработок на ресурсах, созданных не тобой, а государством, больше похож на мошенничество и грабёж, нежели на предпринимательство.

Второе обстоятельство в том, что крупные предприятия акционировались несколько позже, чем родилась моя фирма, и левые заработки коммерческих служб если и были, то, как правило, по секрету. Участвовать в таких схемах я не хотел.

Наверное, поэтому я и начал свой бизнес в совершенно незнакомом мне безбрежном море продовольственного рынка страны.

После того как начальный капитал уже появился и предприятие могло быть надёжным плательщиком, а если надо, то и поставщиком любой продукции, мои пути-дороги пересеклись и со свирским «Востсибэлементом», и с объединением «Иркутсктяжмаш».

На начальном этапе постсоветской перестройки, где-то до 1993–1995 годов, сохранялась, хотя и довольно быстро слабеющая, эпоха дефицита. Искусство торговли требовало прежде всего умения добыть нужный товар. Не были исключением и аккумуляторы, которые производило ещё недавно родное мне свирское предприятие.

Деньги для оплаты контейнеров этой недешёвой продукции появились у меня уже через год деятельности. Приятельство с директором предприятия Петром Ивановичем Кацурбой и уважительное отношение обаятельной руководительницы отдела сбыта открывали мне дорогу к поставкам аккумуляторов. Дело оставалось за малым — наладить сбыт. Аккумуляторы — не рыба, по магазинам много не развезешь. Тем более что розницу в принципе не интересовали аккумуляторы для грузовых машин. Заниматься рекламой и нарабатывать новые связи потребовало бы немало времени, а его-то как раз и не было. Кто знает, какая система управления в стране будет завтра. О какой-либо стабильности правил игры оставалось только мечтать. Делать дело нужно было здесь и сейчас. Не зря народная мудрость гласит: «Куй железо, пока горячо».

Через одну из своих сотрудниц какое-то количество аккумуляторов удалось сбыть областному коммунальному предприятию и, более того, познакомиться с его директором, в прошлом всевластным секретарём горкома партии одного из небольших городов области. В нём удивили меня угрызения совести за то, что, имея, как и все первые секретари партии, неограниченную власть над номенклатурными «подданными», загубил, будучи молодым и горячим, не одну карьеру. Насколько мизерными и невинными с позиции сегодняшнего дня кажутся «грехи» уволенных им руководителей! Не зря у него были очень выразительные голубые и чистые глаза.

Раскаянье и жалость к обиженным — неотъемлемая черта истинно русского человека.

Во время нашего с ним знакомства как раз была представительница из Москвы, работающая в какой-то государственной структуре, занятой материально-техническим снабжением коммунального хозяйства. При рушащихся хозяйственных связях её также заинтересовали поставки аккумуляторов. Правда, денег на предоплату или хотя бы на оплату по факту поставки у её некогда богатой организации уже не было. Но зато имелась обширная клиентская база коммунальных предприятий России и, что самое главное, многолетние знакомства с достаточно порядочными директорами прежней закалки, которые ещё не разучились держать слово и имели гарантированное местными бюджетами финансирование. Это знакомство переросло в прочное деловое партнёрство на несколько лет.

Мы на выгодных для всей цепочки условиях, по тройным договорам, включающим московскую организацию, нас и непосредственных получателей, отгружали немало контейнеров, причём с хорошей наценкой, и примерно через месяц-полтора достаточно аккуратно получали оплату.

При порушенных хозяйственных связях наше посредническое звено было необходимо прежде всего потому, что мы оплачивали свирскому заводу продукцию не долгими зачётными схемами, а живыми деньгами, заработанными большей частью на рыбе, спирте, сахаре и других продуктах в тесном сотрудничестве где-то с государственными организациями (сахар), а где-то и с бывшими советскими спекулянтами, ставшими первыми рыночниками. Работа с аккумуляторами была за долгое время, пожалуй, единственной, когда мы выступали системными поставщиками технически сложной продукции. По-моему, даже железнодорожные подъездные пути нашей базы, привыкшие за долгие годы работы у прежних хозяев на базе «Культторга», а теперь и у нас, к разгрузке вагонов, вдруг ощутили, что вагоны стали тяжелеть и уходить вдаль, надрывно дыша своими свинцовыми внутренностями.

Просуществовал этот бизнес года полтора-два. Обстоятельства, как я и предвидел, начали меняться слишком быстро. В районе пятидесяти лет неожиданно в мир иной ушёл замечательный человек, бывший профсоюзный работник и даже делегат съезда профсоюзов, директор свирского завода «Востсибэлемент», а вскоре на долгое время замер и сам завод. Он стал частным акционерным обществом и загулял по разным рукам, теряя недешёвое оборудование и квалифицированные кадры. Многие в монопромышленном городе потеряли единственную возможность достойной работы, стали бунтовать, но… только перед жёнами, потихоньку спиваясь и покидая этот мир вслед за своим директором, умершим не от инфаркта, а от перестройки. Как написал Николай Зиновьев:

Где-то за месяц до его кончины мы с ним встречались, и он с удивлением и расстройством жаловался, что многие работники продали свои акции, полученные бесплатно за ваучеры от «доброго» Чубайса. Причём продали незнакомому мне в ту пору, по слухам то ли криминальному авторитету, то ли цыганскому барону, который становился хозяином градообразующего предприятия вместо упразднённого главка и Министерства электротехнической промышленности. Со всей парадоксальной ясностью директор вдруг понял, что у нового хозяина будут иные взгляды, нежели у министра и секретаря обкома КПСС, на его, ещё вчера номенклатурную, должность и на принципы управления предприятием.

Много позже, когда «авторитет» стал уже бывшим хозяином завода, я познакомился с ним и понял, что слухи были очень сильно преувеличены: завладел тогда предприятием не «цыганский барон», а просто способный и быстро сориентировавшийся в новых правилах игры бизнесмен, не отягощённый инерцией социалистической экономики, умеющий грамотно строить и защищать свой разнообразный бизнес.

До момента скупки акций, пока, как говорится, не запахло жареным, советский директор, да, признаться, и я, смотрели на акции весьма легкомысленно, полагая, что, как и на Западе, они в основном являются инструментом получения дивидендов. Но выплата дивидендов — прерогатива дирекции, заинтересованной, прежде всего, в росте зарплат и фонда материального поощрения. Поэтому, по нашим представлениям, заметных дивидендов акционерам не дождаться, а значит, и от акций большого толка в России не будет. Нам даже в голову не приходило, что кто-то на ранее наворованные или сомнительные «заработанные» наличные деньги может организовать скупку акций многотысячных коллективов и добиться контрольного пакета, позволяющего ставить своих директоров и главных бухгалтеров.

С некоторыми, даже крупнейшими, предприятиями новые хозяева делали всё, что заблагорассудится. Например, продавали оборудование или сдавали его в металлолом, чтобы моментально покрыть траты, нередко преступных денег, на скупку акций, или увольняли целые коллективы цехов и производств.

Никакого противовеса в виде авторитетной профсоюзной организации и коллективного договора с администрацией, как это имеет место на Западе, или в виде вчера ещё всесильных органов местного управления, к моменту приватизации не было. Коллективы, так легко расстающиеся с акциями, оказались, как и директор, совершенно беззащитными перед лицом чаще всего криминальных скупщиков.

Излишняя драматизация ситуации посеяла у свирского директора депрессивное настроение, что, в свою очередь, резко ослабило его иммунитет, и хроническая болезнь, с коей он мирно сосуществовал много лет, вдруг неожиданно для врачей победила.

Подобные ситуации с летальным исходом для директоров, чьи предприятия уплывали в мгновение ока, были во всех российских городах.

Одно из лучших в области пищевых предприятий, естественно, государственных (по понятным причинам не привожу название), было создано директором фактически с нуля. Проработал он на нём не одно десятилетие, защитил, кажется, и докторскую диссертацию по управлению. Когда в начале перестройки приоткрылись границы и валюта из сверхкриминального «товара» превратилась в легальные деньги, директор этого предприятия организовал себе двухмесячную стажировку в Америке на родственных предприятиях. Уж очень хотелось ему вывести своё детище на высочайший в России, а может быть, и в мире уровень. Стажировка прошла весьма успешно, полон планов, директор вернулся в родной город… и чуть с ходу не получил инфаркт. Оказалось, за время его отсутствия неглупые и вёрткие ребята, прошедшие хорошую школу социалистических спекулянтов и вступившие в перестройку с немалыми деньгами, провели весьма агрессивную кампанию по скупке акций, и предприятие перешло под их полный контроль.

В этом случае коллектив тоже легко продал не только акции, но и своего «отца».

Потеряв детище, да ещё так по-глупому, этот директор через год-два ушёл из жизни, не преодолев депрессию, вызванную, пожалуй, не только личной катастрофой, но и общественной — ставшим совершенно очевидным крахом империи. Так в 20-х годах и Александр Блок умер оттого, что его обокрали большевики — украли у него даже не предприятие, а нечто несоизмеримо большее — Родину.

Через несколько лет после захвата предприятия был убит и слишком своенравный главарь захватчиков. Подельникам удалось вписаться в легальный бизнес. Следующий «старшой» их дружной команды даже отработал ряд лет на весьма значимых выборных должностях, а затем удалился отдыхать — на ПМЖ за границу. Правда, по старой привычке «забыв» рассчитаться со многими поставщиками продукции его дочерней фирмы.

Немало было потерь директоров и по другим сценариям. Так, крепкий сибирский мужчина, бывший мэр г. Усть-Кута Николай Паленый, впоследствии работавший в областной администрации, а оттуда перешедший на роковую для него должность директора Верхнеленского речного пароходства, в конце 2002 года был найден висящим у себя в гараже. В то время шла жестокая борьба за передел вверенной ему государственной собственности. По главной версии следствия, которую не разделяет никто из знавших православного жизнелюба и бойца, сдали у мужика нервы.

В 90-е годы покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна, и ещё один боевой и спортивный производственник — заместитель директора мощнейшего в Сибирском регионе пивного комбината. Произошло это, когда главный акционер и многолетний директор ушёл из жизни от онкологического заболевания и также начался крутой передел.

Ещё два крупных руководителя и богатейших в области пятидесятилетних собственника: один — в межрегиональной строительной отрасли, а второй — высокое должностное лицо, владелец целого ряда предприятий областного уровня — ушли в мир иной в эти же годы и с таким же безысходным для них онкологическим диагнозом. Может быть, виной всему нервы и трудные времена жёсткого передела собственности, а может быть, и онкология сделалась, когда нужно, заразной (через уколы с раковыми клетками) и является теперь оружием перераспределения богатств?

Никто не изучал мрачную статистику свергнутых и умерших собственников, как и вряд ли кто вывел цифру потерь рабочего класса во время варварской перестройки. Истории ещё предстоит ответить на вопросы: кто тогда был главный убийца и каковы очередные людские потери многострадальной России?

Подгоревший день рождения

Уютно и нежно, в обществе любимой женщины и ласкового и вместе с тем гордого нового жильца нашего дома (пушистого бело-рыжего котика, похожего на дальневосточную рысь) тянулось, впитывая запах оладий, воскрешающий воспоминания детства, утро выходного дня. Настроение было приподнято от того, что стремительно приближался очередной, жаль, правда, что не тридцатый, день рождения со ставшим уже традиционным сюрпризом себе и окружающим…

Представляю недоумение читающего эти строки. Какая может быть радость в пятидесятых и, более того, в шестидесятых датах жизни? Но всё дело в том, что последние лет пятнадцать я обманываю собственный день рождения и сбегаю от тривиальности однообразных тостов по планете — куда глядят глаза и тянется душа. Так, в недавний свой юбилей я собрал человек двадцать пять друзей-приятелей и пригласил их посетить обетованную Израильскую землю, простирающуюся от Галилейского моря до главной православной святыни — Гроба Господня в Иерусалиме — и далее до Мёртвого моря и Эйлата. Собственно юбилей мы справили в ресторане на берегу священного Галилейского моря, а в ранний утренний поход, именно 1 февраля 2011 года, Господь сподобил меня написать очень памятное стихотворение, посвящённое пребыванию в священном месте:

Следующее стихотворение написалось уже на Мёртвом море:

А в Тель-Авиве, после посещения Иерусалима, написалось и стихотворение, почти поэма, доказывающая, что, несмотря на православную и иудейскую кровь, ведёт меня по жизни всё же Христос.

В незнакомом городе, да ещё с такими запутанными улочками, как в Иерусалиме, гуляя, ни о чём не думая и глядя только на звёзды, вдруг совершенно неожиданно выйти в шесть утра прямо к храму Гроба Господня, да ещё ровно в момент прихода туда священников из нашей группы, живших совершенно в другой гостинице и приехавших на машине, это ли не настоящее чудо?

В эту пору я как раз был на пике своих религиозно-церковных чувств. А потому пригласил в поездку троих священников.

Среди них — мой племянник, сын ушедшего в мир иной брата Геннадия Гайды, отец Иннокентий, подвизающийся в Тихвинском монастыре Санкт-Петербургской епархии. Дорог он мне ещё и потому, что с первым моим сыном Андреем они были душевно близки. Поэтому стихотворение о перекличке двух судеб я посвятил им обоим:

Был с нами очень боевой и по-настоящему просвещённый батюшка, заразивший меня идеей восстановления Харлампиевского храма, — отец Евгений, а с ним матушка и ещё один священник — отец Василий.

В те дни подъёма религиозных чувств я ни за что не поверил бы, что через пару лет уйдёт из монастыря в мир мой племянник — отец Иннокентий, разочаровавшись за десять лет в начальниках-стяжателях, чья жизнь, протекающая в роскоши, ох как далека от Божьих заповедей.

Во многих церковных людях, увы, разочаровался и я. Но и он, и я ничуть не меньше чтим Христа, Божью Матерь и всех святых. Во всяком случае, и дома, и на работе у меня около десятка старинных, намоленных икон, перед которыми я читаю «Отче наш» и другие недлинные молитвы и прикладываюсь к ним много раз в день. Я так же нередко испытываю потребность зайти в безлюдную церковь, поставить свечи за здравие и за упокой к образам почитаемых святых, намоленным за века многими поколениями верующих. Правда, бывает как-то обидно за ушедших в мир иной, ведь их несоизмеримо больше, чем временно живущих, а их памяти в церквях выкроены только небольшие столики с распятьем, всё остальное пространство отдано малочисленным, по сравнению с почившими, живым. Грусть, охватившая меня при этих, в чём-то странных, мыслях, также вылилась в стихотворение:

Думаю, что молитва соединяет нас со всей православной историей, с величайшими святыми, среди которых Сергий Радонежский, Серафим Саровский, Александр Невский, Фёдор Ушаков и другие. Молитва, по-моему, не может не придавать сил и не укреплять душу. А это подчас необходимо, особенно в часы испытаний. Вот и сегодня, буквально за день до очередного побега от томительных поздравлений с днём рождения, вдруг раздаётся телефонный звонок, извещающий меня о пожаре, который начался в самом передовом из магазинов «Виноград», и благостного настроения выходного дня с любимой женщиной, котиком, похожим на рысь, и запахом детства как не бывало.

Как гром среди ясного неба разорвалась информация о том, что огонь, хорошо подпитанный водкой и вином, распространяется по зданию, правда, пожарные, хоть и не очень быстро, но прибыли и активно тушат.

В голове сразу самые тяжёлые мысли. Если не справятся с огнём, пламя может охватить всё здание почти в шесть тысяч квадратных метров, половина из которых принадлежит совершенно другой, очень непростой, мягко говоря, фирме. Не знаю, продолжается ли у них ремонт или их площади заполнены товаром на добрую сотню миллионов? Наша часть помещения загружена под завязку. Там и целиком магазин «Виноград», примерно с восьмью миллионами остатков, и паб «Абердор», интерьеры которого стоят не менее пяти миллионов, мебельный салон с товаром на двадцать миллионов. Но хуже всего, что около тысячи квадратов мы сдаём арендаторам — оптовой фирме, также забитой под завязку их дорогущими товарами: от витаминов и таблеток до суперсовременных недешёвых моющих средств, — в том числе взрывоопасными аэрозолями. Думаю, что там продукции на многие десятки, если не сотни миллионов рублей.

Итого возможные убытки от сгоревших товаров, интерьерных и прочих ремонтно-восстановительных работ могут оказаться от 300 до 500 миллионов рублей. Не знаю, как у арендаторов и других собственников, но у нас ни одной страховки на товар и на помещение нет. Навскидку совершенно не ясно, какие финансовые отношения возникнут с арендатором и совладельцами здания, обязаны ли по закону, и особенно «по понятиям», мы полностью компенсировать им огромный ущерб?

Все эти мысли вместе с молитвами к Господу и Пресвятой Богородице проносились в голове, пока я автоматически гнал машину к месту возможной финансовой катастрофы. Хорошо хоть из людей никто не пострадал, все живы и здоровы.

Думаю, что крайне важно выяснить, возгорание ли лежит в основе пожара или умышленный поджог. Почему-то кажется, что в случае поджога ответственность перед партнёрами ниже или отсутствует вовсе, хотя, может быть, я не прав.

Версия поджога, на первый взгляд, весьма вероятна. Ведь несколько лет назад конкуренты дважды поджигали неоновые вывески магазина, что, конечно же, выбивало из колеи его работу, но ненадолго. А несколько месяцев назад соседи, с которыми мы граничим и по земле, и по данному объекту, отдали помещение буквально в десяти метрах от нас в аренду под магазин, аналогичный нашему. Причём стоянка машин и крыльцо магазина расположены на нашей земле. Владельцы рынка обещали, что это временное решение, подготовят другие площади и через полгода магазин перевезут. Время прошло, но, как теперь часто бывает, обещание не выполнено и, похоже, забыто. Снова судиться и трепать нервы, пока не возник другой, более значимый повод, не хотелось бы. Тем более что хозяйкой центра является умная, обаятельная, но уж очень волевая женщина, да и реализация нашего магазина, несмотря на появление рядом конкурентов, упала незначительно. Жаль, что кто-то настроен не так миролюбиво, как мы, горели всё же и вывески, и автомобили. Запись, зафиксировавшая момент ночного поджога вывесок, транслировалась даже по центральному телевидению. Поскольку всем было очевидно, откуда дует ветер на пламя, поджоги после вмешательства ТВ моментально прекратились. Примерно в то же время у помощника был подожжён автомобиль. Причём накануне он пытался уладить вопрос с проездом к нашему складу, на который конкурентами была высыпана куча сваренных ежами остроконечных скоб.

Был также случай, когда подъезд к горящему сегодня магазину пытались перекрыть возведённой за несколько вечерних часов бетонной стеной. При этом, когда я подъехал к «новостройке» разбираться, столкнулся с мощной психологической атакой. Рядом с новым «строением» стояло десятка полтора крутых машин с суровыми хозяевами. Я вызвал старшего на разговор. С ним мы обменялись аргументами на повышенных тонах, причём было очевидно, что не только по закону, но и «по понятиям» правы мы. После рискованного разговора «крутые» разъехались, а мы наняли бригаду и всю ночь разгребали не застывший ещё бетон, изрядно сдобренный металлической арматурой. По-хорошему, выбросить бы этот бетон на проезд соседей, но, рассудив, что ни к чему эскалация конфликта — так недолго и до стрельбы, — вывезли бетон на свалку, немало заплатив бригаде за срочную ночную работу, а также за свалку бетона.

И вот, наконец, с этими ставшими историей грустными воспоминаниями, я домчался до пепелища. Наряду с пеплом застал обгоревшие осколки уничтоженных пожаром бутылок. К счастью, всё-таки удалось локализовать возгорание в одной, но весьма немалой части склада, которая одновременно являлась как бы тамбуром для редкого выезда разгружаемых машин. Итого площадь дотла выгоревшего помещения оказалась не шесть тысяч, а сто с небольшим квадратных метров. Примерный ущерб от порчи нашей продукции огнём и задымлением вместе с затратами на ремонт помещений составил примерно 4–5 миллионов рублей, а с простоем — 6–7 миллионов.

Мебель в салоне из-за сильного задымления вся пропахла гарью, особенно диваны. Удастся ли их спасти с помощью химической чистки? Аналогично пропахла и продукция арендаторов. Оценка нанесённого им ущерба ещё впереди.

Теперь главная задача — установить причину пожара. Возможно, короткое замыкание, курение или умышленный поджог.

Видеокамеры в этой части склада, как назло, не оказалось. В соседнем нашем же складском помещении видеонаблюдение зафиксировало как бы мгновенно возникшее ровное пламя. Яркость его быстро возрастала. Искрения, свойственного возгоранию проводки, вроде бы не было.

Вскоре выяснилось, что за несколько минут до пожара в тамбур два раза заходила уборщица. Первый раз на три минуты, второй раз всего секунд на двадцать. В это же примерно время в смежном складском помещении был и молодой человек — продавец-консультант; но в тамбур он не заходил. Уборщица первоначально дала объяснения, что ходила в тамбур выбрасывать мусор, а второй раз — посмотреть, следует ли и там помыть пол. Но видеокамера показала, что она лжёт, мусора в её руках не было. Тогда она призналась, что ходила курить. Оказывается, там стояла лавочка для курения, а на ней, как хлеб и соль в зимовье, лежали ничьи сигареты и зажигалка. Второй раз она вернулась, чтобы положить случайно прихваченную зажигалку. Никакого запаха тления при этом, она уверяет, не было, а мгновенно, как известно, коробки не разгораются. Выяснилось, что работает она в фирме всего два месяца. Может, её или ещё кого-то к нам заслали «доброжелатели» специально, чтобы произвести диверсию. Разговор с уборщицей выявил её пограничное с шизофренией состояние психики. Вряд ли такую зашлют. Да и привела её к нам как замену себе увольняющаяся с работы соседка.

Пока обсуждали эту самую простую версию, заметили в середине склада люк на потолке. Причём прямо под ним металлическую балку максимально повело. Возможно, что поджигатель с бензином или со спиртом от соседей, где, к слову сказать, пока ещё идут ремонтно-строительные работы, пробрался к нам по чердаку, спокойно вылил легковоспламеняющуюся жидкость, поджёг, закрыл люк и выбрался через стройку. Наши представители туда уже ходили, но, как всегда, суровая охрана соседей их не допустила. Эту наиболее вероятную точку зрения мы изложили пожарному дознавателю. С нашей стороны люк после пожара заклинило, и трое работников МЧС пошли обследовать соседнее помещение. С ними пропустили и нас. Очевидного лаза или выхода на чердак не обнаружили, но были запертые бытовки. Ключей у охранников не оказалось, и это усилило подозрения.

Впрочем, проход к люку мог быть и не через стройку. Мы вызвали слесаря с инструментом, и минут через тридцать возни ему удалось открыть вход. И слава Богу! Кроме задымления обнаружилось, что минеральные плиты утеплителя на перекрытии кое-где продолжали тлеть и могли вызвать новое возгорание. Пришлось немедленно возвращать одну из пожарных машин и заливать утеплитель, а заодно и потолки, и продукцию арендаторов. Убытки множились. Только через пару часов удалось внимательно обследовать чердак и выяснить, что он идёт до наших смежников, но на границе с ними возведена сплошная разделительная стена, упирающаяся непосредственно в крышу. На нашей части есть кое-где стеклянные окна, но все они целы. Времени между началом возгорания и обследованием чердака прошло часа три, и если подойти к диверсии профессионально, то окно за это время можно было спокойно поставить на место. Правда, по периметру здания установлены видеокамеры, но, как водится, одна из камер на днях сломалась (или её сломали), а потому четверть периметра была вне наблюдения. Неработающую камеру сняли, чтобы отдать специалистам и попытаться установить причину её поломки. Случайна ли она?

Только поздно вечером в спокойной обстановке просмотрели все внутренние камеры за сутки. При этом выяснилось, что стихийную курилку посещало немало народу. Но есть ли среди посетителей некурящие, то есть те работники, которые, как правило, в курилку не ходили? Оказалось, что есть и такие, кто посещал курилку крайне редко. Среди них и продавец-консультант, оказавшийся в смежной комнате, когда уборщица заходила в тамбур перед самым возгоранием. Не он ли выбрал подходящий момент, чтобы привести в действие заранее заложенное устройство для поджога, бросив тень подозрения на уборщицу? Есть теперь, к сожалению, и такая техника — с отсрочкой возгорания.

Срочно выясняем его стаж в фирме. Оказалось, тоже всего два месяца — стаж, подходящий для «засланного казачка». Смотрим по камерам действия этого продавца-консультанта в момент возгорания, интересно увидеть, не нажимал ли он какую-нибудь кнопку, например, на мобильнике. Но! В зоне видимости внутренних камер его не оказалось. Выяснилось, что в интересующий нас момент он как раз находился вместе с охранником в «мёртвой» для камер зоне. Причём охранник работает в магазине также всего два месяца.

Случайны ли все эти совпадения? Если они причастны к поджогу, то, наверно, должны были после возгорания позвонить и доложить заказчикам. Но по камерам не посмотреть. Магазин сразу же после начала пожара обесточился, и камеры, естественно, отключились.

Опрос свидетелей показал, что охранник в первые же минуты пожара сделал два звонка, а продавец — один. Итак, вроде бы всё сходится. Стаж у обоих минимальный. Перед возгоранием консультант наблюдает, как уборщица заходит в склад. В момент возгорания оба в «мёртвой» зоне камер. А после, очевидно, звонят с докладом заказчику.

Но вся логическая цепочка зашаталась, когда начальник службы безопасности попросил у подозреваемых телефоны и выяснил, что звонки у охранника были в пожарную службу и в офис, а продавец позвонил маме. Впрочем, компрометирующие звонки легко удалить. Распечатку звонков можно запросить только через милицию, либо по дружбе, либо после открытия уголовного дела, а это минимум десять дней, пока отработает свой хлеб пожарный дознаватель.

Предлагаем самый простой вариант: поехать вместе с подозреваемыми в телефонную компанию и взять распечатки переговоров. Если откажутся — то наши подозрения явно небезосновательны. Но пока просмотрели записи, поговорили со свидетелями, обследовали чердак, а главное, дотушили пожар, наступила уже глубокая ночь. Благостно начавшееся воскресенье закончилось.

Утро следующего дня началось с проработки версии курения как причины возгорания. И здесь картина оказалась также неутешительной. Несмотря на имеющийся приказ, обязывающий директоров согласовывать с главным инженером места курения, по данному магазину ничего не было сделано. Место не определёно и не согласовано. Возникло оно стихийно, потому что отдалённое и не проходное, к тому же не оборудовано камерами наблюдения. Откуда-то взялась даже лавочка. Вот только ведро или банка с водой для окурков бывали крайне редко. Но зато рядом стоял большой деревянный стеллаж с бумажными сертификатами, рядом же был и легковоспламеняющийся мусор, где также немало бумаги. В общем, место для курения самое неподходящее. Пожалуй, не только поджог, но и стеллаж с бумагой мог дать такое резкое возгорание, как отображено на камерах, захватывающих проём несчастливого помещения. Но эти детали не для пожарников. Всё же поджог, не знаю как юридически, но «по понятиям», если это проделка конкурентов, превращает нас из виновных в пострадавших, да и нашим недоброжелателям будет неуютно, упадёт на них тень диверсии в городской молве, даже если и не удастся доказать этот факт. Мы действительно считаем, что поджог более вероятен, хотя и не на сто процентов.

Пока тянется разбирательство, начальник розничной торговли, вполне достойный специалист и хороший человек, слегла с гипертоническим кризом. Расстроил её и сам факт возгорания, добавил переживаний беспокойный выходной, превратившийся в авральный для неё и её подчинённых, проводивших срочную ревизию, чтобы оценить ущерб и предотвратить растаскивание продукции под видом сгоревшей. Но главное, расстроила её кажущаяся несправедливость, болезненно воспринимаемая нашими людьми. За пожарную безопасность, по её мнению, должен целиком отвечать главный инженер. Пришлось ей, уже лежащей в больнице, объяснять, что невыполнение приказа её подчинёнными, директорами магазинов, по организации мест курения — огромная недоработка, в том числе и её как их начальника. Кроме того, за целый ряд лет нет ни одного случая наказания работников за курение в неположенных местах. Нет наказаний, нет и ответственности в этом вопросе, что резко поднимает вероятность возгорания. Объяснение справедливости нареканий и в её адрес привело к тому, что она успокоилась, и давление нормализовалась. Такова уж, видимо, душа русского человека. Несправедливость больнее ранит, чем пожары и наказания.

Пусть дело не в сигаретах, но так уж я был приучен, работая начальником цеха на оборонном предприятии, на каждую травму, а тем более пожар, смотреть системно. А поэтому встряска по борьбе с курением, независимо от причины возгорания, остро необходима. Должен, кроме того, родиться комплексный приказ, предусматривающий в том числе учения по срочной эвакуации из помещений людей и по обращению с огнетушителем. Не дай Бог доиграться до человеческих жертв. Надеющимся на русский авось всегда сподручней думать, что беда хоть и может случиться, но только с кем-то другим.

А ведь несколько раз в жизни я был свидетелем страшных огненных бед. Помнится, в цехе на радиозаводе пожилой опытный мастер потерял бдительность и, разговаривая с контролёром ОТК, опёрся плечом на щит электросборки. В это же время я в пяти метрах от него выслушивал жалобу рабочего на несправедливое распределение работ на его участке и жестом подозвал мастера. Едва он успел отойти от сборки, как со страшной вспышкой и грохотом, похожими на молнию и гром, в ней произошло короткое замыкание, и она буквально взорвалась. Не позови я его, сгорел бы заживо на глазах испуганных рабочих. А так — второе рождение принесло ему долгую жизнь. Он единственный из знакомых заводчан перешагнул в добром здравии девяностолетний рубеж. В основной же массе заводчане оказались не долгожителями, особенно во время гайдаровской перестройки, когда государство не оплачивало даже госзаказ.

Но не всегда и шутки с огнём заканчивались без жертв. В бытность мою начальником цеха периодически проводилась старательная предпраздничная уборка, по завершении её цеха принимал главный инженер либо кто-то из его заместителей и главных специалистов. При этом ставилась оценка за чистоту, но главное, проверялись все уголки и кладовки на предмет хранения масел, красок и горючего мусора. Если находилось что-то пожароопасное, то двойка была неминуема, и об этом обязательно вспоминалось на общезаводском ежемесячном итоговом совещании. Но как-то в разгар такой уборки я вдруг услышал под кабинетом странный и резкий хлопок и немедленно сбежал вниз (благо лет мне было в ту пору 25 и бегал я очень быстро) посмотреть, в чём дело. Вопросы были излишни. Из комнаты электриков, относящейся не ко мне, а к главному энергетику, неслись нечеловеческие крики, стоны, мат и ослабевающие с каждой секундой удары по прочным металлическим дверям. Кто-то уже успел позвать слесарей из группы ремонта-оснастки, и они подбежали, чтобы вскрыть дверь. Но это было непросто, провозились несколько бесконечно долгих минут и стали свидетелями ужасающей картины. В мастерской обгорели и буквально на глазах умирали четверо крепких молодых мужчин, ещё минут двадцать назад в предпраздничном настроении балагуривших со штамповщицами, у одной из которых на прессе не срабатывал пускатель.

Пламя мгновенно разгорелось, перекинулось на мой кабинет и уже охватывало все внутрицеховые административные постройки — на железных фермах, но с фанерными и дээспэшными стенками и, конечно же, с кипами ненужных и давно устаревших бумаг. По широченному межцеховому пролёту летели пожарки, не нашедшие в ближайшем гидранте воды. Бедолаг, и стонущих, и не подающих признаков жизни, погрузили на электрокар и повезли в заводской медпункт. Выжил из них только один.

Причины трагедии: праздничная покраска помещения, курение и замок с секретным кодом на прочных дверях.

Электрики не только провели генеральную уборку своей мастерской, но и решили освежить нитрокраской стены. Потом, как водится перед праздником, несмотря на все запреты, подняли по чарке и закурили, а может быть, закурить и не успели. Пары краски могли загореться в замкнутом помещении и от спички. Этот хлопок и прогнал меня из кабинета, который через минуту уже был объят всепоглощающим пламенем.

Страшный случай, связанный с пожаром, произошёл и с одним моим приятелем, причём не на производстве, а в только что отстроенном доме, на новой для его семьи калининградской земле.

Так же был праздничный день, кажется, 9 мая. В открытое окно одной из пустых комнат второго этажа непонятно откуда влетела петарда. Хозяин проснулся, когда пламя уже вовсю хозяйничало наверху. Он бросился поднимать жену, огонь тем временем с секунды на секунду грозился отсечь лестницу второго этажа. Дочери в спальне у жены не оказалось, а проход к её комнате уже был отрезан огнём.

Пожарных вызвали соседи, и они примчались мигом. Приятель бросился к ним, умоляя спасти дочь. Но командир расчёта отрезал: «Приказывать не могу, риск огромен, договаривайся сам». Отец пообещал отдать за спасение дочери все свои не сверхбольшие сбережения. Пожарный решил рискнуть. На него быстро надели огнестойкое обмундирование, и с брезентом в руках он бросился сквозь огонь. Несколько минут растянулись, как вечность. На любом ребёнке свет клином сходится. Но в данном случае речь шла о поздней и любимой, и единственной общей со второй женой дочери, которая родилась, когда ему было ближе к 60 годам, а его жене уже слегка за сорок.

Не знаю, как он пережил эти минуты, но вдруг из огня, как из ада, выскочил пожарный с шевелящимся брезентовым свёртком. Дочь была жива.

Через несколько минут к ним подлетела «скорая помощь». Врач сказал, что угрозы жизни вроде бы нет, но дыхательные пути и голосовые связки обожжены и говорить девочка какое-то время не сможет. В девять лет и у неё второе рождение, и дай Бог, чтобы теперь уже очень надолго, как и у мастера, вовремя отошедшего от электросборки.

Через месяц ребёнка выписали из больницы. Голосовые связки всё же оказались серьёзно повреждены, и когда я увидел её года через два после пожара, голос у неё был, как у медвежонка в мультике. В Праге, где уже давно и успешно работает старшая дочь её мамы, обещают восстановить голос девушки серией операций.

Как же удалось ребёнку выжить в окружении пламени? Ей повезло не только на решительного пожарного, но и на воспитательницу в детском саду, которая ярко рассказала и внушила детям, что во время пожара если уже нельзя выйти, то лучше всего не метаться, а залезть в ванну и ждать, когда за тобой обязательно придут. В точности так она и поступила. Только удивилась, что в ванную влетел не папа, который всегда приходил на выручку, а какой-то инопланетянин, напугавший её не менее, чем огонь.

Вот такая огненная история, к счастью, с хорошим окончанием. Сейчас девочка живёт со старшей сестрой в Праге, оканчивает школу, голос ей почти полностью восстановили чешские врачи.

Но вернёмся к нашим бедам. Хотя, раз все живы и здоровы, к настоящим бедам этот случай, слава Богу, не отнесёшь.

Через день после возгорания, неожиданно для подозреваемых в поджоге продавца и охранника, начальник службы безопасности предложил им проехать вместе к сотовому оператору и взять распечатку телефонных разговоров в день пожара. Это предложение не вызвало с их стороны ни замешательства, ни обид. Распечатки показали, что никакие переговоры из памяти телефона не были удалены. А значит, звонков-докладов возможному заказчику не зафиксировано. Но и это обстоятельство, к сожалению, ещё ни о чём не говорит. Если кого-то из них действительно заслали, то телефон для информации мог быть и другой. Во всяком случае, не в пользу продавца-консультанта свидетельствует то, что он, как выяснилось, пришёл на меньшую зарплату, нежели получал раньше, работая официантом, а потом стропальщиком на эвакуации машин. С некоторым понижением в заработной плате перешёл к нам и охранник.

Но не исключена версия, что докладывать о пожаре им особенно некому. Возгорание произошло в канун ревизии, может быть, имело место крупное хищение. Пожар — и, как говорится, концы в воду, или, ещё лучше, в огонь. В крупном хищении не обойтись без транспорта. Необходимо по видеокамерам проверить подъезд под погрузку чужих машин, особенно в ночное время, когда торговля, к слову сказать, осуществляется через рядом расположенный ночной паб, который в отличие от винного магазина круглосуточный.

Как раз в канун пожара из паба уволили молодого управляющего, который до этой должности был барменом, в общем, тёртый и инициативный молодой человек. Жаль только, что инициатива таких молодых людей чаще направлена на обогащение любой ценой. Схему хищения вполне мог организовать и он. Пока мы ведём собственное расследование, арендаторы требуют срочного ремонта своего помещения. Уже неделя, как они заняты пересортировкой продукции и инвентаризацией; наверняка предъявят нам и немалый вынужденный простой.

Столкнувшись в первый раз с таким запутанным делом со многими неизвестными, охранники фирмы во время ночных дежурств скрупулёзно просматривали записи камер и внутреннего, и наружного наблюдения. При этом выплыл интересный факт: начальник паба до увольнения не единожды о чём-то беседовал с грузчиком магазина, перекуривая на улице, хотя служебных отношений у них не было никаких.

Но посторонние машины к заднему входу ни разу при открытых воротах не подъезжали. Товар, который привозили наши автомобили, в основном «Газели», всегда принимали давно работающие заведующие, а уносил грузчик. Теоретически они, конечно, могут вступить в сговор с водителем (он чаще всего ездит без экспедитора) и выгрузить не всё: оставленный в машине товар, конечно, ляжет на ущерб от пожара. Но по видеозаписи можно проследить, сколько коробок с товаром принято, и сличить их количество с фактурами. Это, конечно, большая и очень не быстрая работа. Выборочный просмотр нескольких приёмок товара не выявил хищений.

Хотя просмотр не помешает продолжить и дальше. Расследовать необходимо по всем направлениям. Это поможет осмыслить, что происходит и в других магазинах фирмы, откуда могут нагрянуть неприятности, что требуется сделать для их предотвращения.

Продолжая просматривать записи, естественно, в быстром режиме, охранники офиса обратили внимание, что молодой прежний руководитель паба как-то мелькнул около машины, вывозящей мусор из магазина. Никто не придал бы этому особого значения: мало ли по какому вопросу он подходил, в конце концов, и у него в заведении тоже есть мусор. Но поскольку его личность, как и недавно принятых на работу охранника и консультанта, уже вызывала повышенный интерес, съёмку посмотрели внимательно. Проговорил он с водителем целых пять минут — это дольше, чем нужно для решения какого-либо мелкого делового вопроса.

После этого тщательно просмотрели все приезды мусоровоза. Больше их встреча ни разу не повторялась, по-видимому, та была чистой случайностью. Но всё же я попросил исследовать все приезды машины и погрузку мусора, в которой участвовали двое — водитель и грузчик магазина, также «скомпрометировавший» себя общением с «пабовцем».

Оказалось, что в следующий после беседы приезд машина под погрузкой простояла дольше обычного, и часть мусора была не в контейнере, а просто в куче, и загружалась как-то особенно аккуратно. Содержимого совковой лопаты рассмотреть не удалось, немалая комплекция грузчика, будто нарочно, загораживала обзор камере. Таких аккуратных погрузок вручную насчитали шесть, причём каждый раз до двадцати лопат. Конечно же, сразу возникло подозрение, что грузчик загораживал и аккуратно клал лопатой коробки с вином. Быстрый просмотр, а именно так от случая к случаю просматривают видеозаписи, подозрений не вызвал. Грузчик с лопатой — обычная картина. Ею он подбирает рассыпанную часть мусора, и такие кадры есть при каждой вывозке. А то, что движения медленней и аккуратней, чем обычно, заметили не сразу даже при нормальном просмотре.

Но эта странность поведения вряд ли может служить доказательством вины, ведь коробок видно не было. Оставалось, как говорят в таких случаях, взять кого-нибудь из них на пушку.

Морально слабее, по общему мнению, водитель мусоровоза. На него и решили провести психологическую атаку. Но уже не силами наших охранников, а по дружбе приглашённых в офис милиционеров, да ещё и в форме.

В ближайшие дни, когда мусоровоз подъехал к офису, водителя попросили на минуту зайти в помещение охраны. Ничего не подозревая и, естественно, никому не позвонив, он вошёл и минут через пятнадцать уже дал признательные показания о пособничестве в вывозе около восьмидесяти коробок винно-водочных изделий, сгруженных в чей-то гараж.

Хозяина воровского склада нашли быстро. Он оказался знакомым грузчика. Но поездка в гараж результатов не дала, так как минули новогодние праздники и спиртное ушло. Предполагаемая сумма нанесённого похитителями ущерба — тысяч 250.

Тут же открыли и уголовное дело. Подозревавшиеся охранник и продавец-консультант оказались, слав Богу, совершенно ни при чём. Грузчик вскоре дал признательные показания, а бывший директор паба отрицал всё, но оба они дружно заявили, что к поджогу никакого отношения не имеют. И действительно, в момент пожара не было ни того ни другого.

К тому же у главного предполагаемого организатора поджигать не было никакого материального интереса. Товар числился на магазине, а не на пабе. Правда, в случае обнаружения недостачи подозрение в хищении могло лечь и на него. Но попробуй докажи.

Удастся ли в конце концов установить истинную причину возгорания и виновника — огромный вопрос. Ведь вся информация о пожаре, казалось бы, уже собрана.

Но выясняются новые неожиданные факты. По характеру задымлённости в смежном помещении пожарный дознаватель с подачи нашего главного инженера определила, что у основных арендаторов во время пожара во внерабочее время была включена вентиляция. Этот, на первый взгляд, безобидный факт может иметь огромные следствия. Во-первых, любая вентиляция создаёт движение воздуха, то есть как бы ветер, а ветер, как мы знаем, и пламя раздувает. Во-вторых, и у них, и у нас произошло задымление стен, а кроме того, от дыма и от воды пожарных испорчена часть дорогой продукции — витаминов и пищевых добавок. Но вентиляция опять же и способствовала тому, чтобы натянуть к ним в помещение дым и поддерживать тление минваты и пыли на перекрытии, которое затем и заливали пожарные.

При этом снова становится актуальным вопрос: должны ли мы возмещать убытки арендатора? Стоимость ремонта помещения, пострадавшей продукции и вынужденного простоя превышает два миллиона рублей. Для того чтобы отбиться от этой суммы через суд, необходимо получить заключение пожарных, где должно быть указано про вентиляцию. Прошёл уже месяц, но заключения всё нет, несмотря на мою встречу с главным пожарным на следующий день после происшествия. Непонятная медлительность…

Случайно узнали мы и ещё одно сверхважное обстоятельство. У смежников в ночь перед возгоранием срабатывала охранная сигнализация, но их ответственная работница — администратор поленилась выезжать! Охранное агентство объехало объект, осмотрело его снаружи и спокойно убыло, подумав, наверное, что это ложное срабатывание.

Может быть, и ложное… А если нет?! Если сигнализация сработала по делу? Если действительно кто-то проник с целью подготовки поджога? Или пожар пришёл к нам от них?

В пользу этой версии свидетельствует место возгорания. Произошло оно как раз на смежном с арендатором участке помещения, где граничит наш склад с их туалетом. Разделены они всего лишь гипсокартонной стенкой. Ничего не стоило сделать в ней отверстие и заложить воспламеняющееся устройство с отсроченным действием. Или элементарно могли ночью занести канистру с чем-то горючим, например со спиртом, и спрятать её вместе с орудиями уборки помещения — швабрами, вёдрами, которые нередко хранятся рядом с туалетом. Не помешало бы уточнить, где хранились у арендаторов уборочные принадлежности.

Информацию о срабатывании сигнализации узнал наш главный инженер, по-моему, от администратора склада-магазина арендаторов, причём говорила она это, естественно, не ему, а так, болтая с помощниками. Вряд ли она организатор поджога, раз спокойно болтает на эту тему. Но есть ещё и директор, и другие работники.

Главный инженер не придал большого значения этой информации. Я узнал от него только спустя месяц. Причём сработала, как оказалось, не только охранная, но ещё и пожарная сигнализация. Мне вдруг стало ясно, что если документально подтвердить болтовню о срабатывании сигнализации, то цена этой справки от охранного агентства может быть примерно пять миллионов рублей, то есть равной нашим прямым убыткам по ремонту помещений и по списанию продукции. Но есть и косвенные убытки, связанные с простоями. Арендаторы, не выехавшие на объект при срабатывании у них и пожарной, и охранной сигнализации, вполне могут быть признаны через суд виновниками пожара или даже его организаторами.

Несмотря на то что с этим же охранным агентством работаем и мы, справку и даже информацию о срабатывании сигнализации они не дали. Причина либо в том, что их уже простимулировали наши арендаторы, вероятные виновники пожара, либо в том, что, узнав о возгорании после срабатывания сигнализации, они постараются скрыть факт срабатывания.

Возможно, при отказе в выезде хозяев склада они обязаны были с понятыми организовать вскрытие объекта либо позвонить более высокому начальству или нам как арендодателям.

В общем, следует ознакомиться с их правилами при срабатывании сигнализации. Интересно, сколько времени они обязаны хранить информацию в своих приборах? Думаю, что долго.

Важно выяснить также, одновременно ли сработали два вида оповещения. Если было проникновение, то вначале должна была сработать охранная сигнализация и лишь через какое-то время пожарная. Пока после поджога появляется дым — проходит время. А проникнуть в склад для поджога могли как наши «друзья», так и сами арендаторы.

Когда нам стало известно, что и директор, и администратор склада находятся в стадии увольнения, возникли новые предположения. Может быть, поджогом они и хотели скрыть следы недостачи? А чтобы не выглядело подозрительно, решили произвести поджог через наш склад? Хотя, может быть, гореть начало у них, а лишь затем перекинулось к нам.

Посмотреть их камеры видеонаблюдения никто не удосужился. Да и есть ли они в районе туалета? Необходимо выяснить. Правда, нас в склад-то пускают не очень охотно, хотя по договору и обязаны обеспечивать допуск арендодателя именно по контролю за пожарной безопасностью.

Позже выяснилось, что сработала охранная сигнализация не по контуру, а акустическая. Но акустическая сигнализация могла сработать не только от проникновения кого-то, но и от взрыва, например, упавшей или слишком нагревшейся коробки с какими-нибудь аэрозолями либо ещё с чем-то горючим.

Но здесь тоже принципиально — был ли интервал времени между срабатыванием охранной сигнализации и пожарной. Если сработали одновременно, то проникновение исключено. Тогда, скорей всего, просто неисправность, хотя теоретически возможен и взрыв с моментальным распространением дыма. Но всё же звук наверняка быстрее дыма. Вопрос в погрешности приборов по фиксации времени происшествия.

Не без усилий с нашей стороны пожарному дознавателю удаётся всё же заполучить вожделенную справку от охранного агентства. Срабатывание сигнализации налицо! Но! Вначале, около часа ночи, сработала пожарная сигнализация и только утром, уже при возгорании, — охранная. Следовательно, ночного проникновения в склад с целью поджога не было, видимо, охранная сигнализация среагировала либо на движение дыма, либо что-то упало или взорвалось при пожаре.

Теперь рабочая версия — это окурок и долгое тление мусора у них в районе туалета. Тогда виновники пожара арендаторы и только они. А значит, им и компенсировать полностью убытки, причём не только свои, но и наши! Но! Обследование пограничного с нами места начала пожара показало, что это не так: ни пол, ни стены там внизу, как назло, не обгорели. А значит, версия с окурком у них — несостоятельна. Остаётся ли тогда признать, что виноваты мы и только мы?

Но потолок-то у них основательно обгоревший, и даже выпал светильник, что, очевидно, и привело к срабатыванию охранной сигнализации минут через 10–15 после начала возгорания у нас. Спрашивается, мог ли за это время так нагреться негорючий потолок, чтобы выпал светильник? Вряд ли…

А если предположить, что у них в районе светильника произошло замыкание и провод долго тлел или горел, пока тление не добралось до нас и не вызвало возгорание в районе шкафа с бумагой? Теоретически может быть и такое, но только в том случае, если при замыкании не сработала автоматическая защита. А вся электрика — это наша ответственность как арендодателей.

Начинаем разбираться. Находим электрика, который обслуживает эти помещения. Он утверждает, что автоматы-предохранители были в полном порядке. Значит, замыкание исключено. Остаётся версия окурка или поджога.

По мнению большинства специалистов, от окурка так быстро и яростно не могло разгореться. Толковые эксперты склоняются к поджогу, причём первая попытка была ночью, когда сработала пожарная сигнализация арендаторов, а вторая, увы, успешная, утром и уже на нашей территории. Бездействие, а может быть, умысел руководителей арендаторов, к тому же увольняющихся, которые не отреагировали на сигнализацию и оставили на ночь включенную вентиляцию, налицо.

Теперь всё зависит от юристов и судей. Но, на мой взгляд, причина пожара в вопиющей халатности арендаторов, в прямом нарушении ими всех правил и инструкций! Электросети же, как и положено, проверены менее года назад специальной надзорной организацией. Они находятся в полном порядке, о чём имеется соответствующий документ.

Сгоревшая «порядочность» офицера

Пожар потушили за несколько часов, магазин возобновил работу в течение недели, а до суда пожарно-чиновничья братия довела дело «фантастически быстро», аж за восемь долгих месяцев. Примерно столько времени ушло на утрясание и выбивание актов экспертизы, и это при том условии, что в городе мы не посторонние и просили одного из главных экспертов как-то ускорить процесс, а главное, объективно учесть все нюансы пожара. А именно, чтобы не забыли отразить работающую вентиляцию у арендаторов и сработавшую у них ночью пожарно-охранную сигнализацию, на которую они не среагировали. Ведомственное начальство тоже обещало нам оперативность и объективность, но поступило по-офицерски в современном исполнении — не сделало ровным счётом ничего. Через несколько месяцев, после десятка напоминаний мы наконец-то получили долгожданный акт, он был так же «объективен», как и «оперативен». Ни о включенной вентиляции, ни о проигнорированном вызове там не было ни слова. Как же обещание честного отражения причин возгорания? А никак.

Мы, видимо, попали в типичную, в общем-то, на сегодняшний день среди имеющего власть люда ситуацию, при которой проигрывает обычно тот, кто прав, поскольку суетится, а иногда «даёт», как правило, меньше тех, кто просит что-то утаить или натянуть факты. Мы с Дрицем надеялись на знакомство, не единожды сдобренное совместным чаепитием, на уважение к стажу фирмы и репутации.

Позже выяснилось, что лаборатория, дающая заключение, не находится в прямом подчинении у руководителей пожарной охраны. Она существует отдельно в системе МЧС, а следовательно, её сотрудники вполне могут вести самостоятельный промысел. О его успешности свидетельствуют марки машин возле их офиса. Но и ссориться и жаловаться на пожарных не с руки. Мир тесен, и штрафы у пожарных весомые. Совсем недавно отбивались от начёта в 400 тысяч рублей. Благо сделать это пока не очень сложно. Не умеют, к счастью, профессионалы оформлять толково бумаги, чтобы выдержали они испытание судом. Их штрафы отменяются нередко по формальным признакам.

Нам же в данной ситуации осталось искать вневедомственную лабораторию, также имеющую право на проведение экспертизы. Хорошо хоть монополия на экспертизы разрушена. Снова оплатив, но теперь немалую сумму, мы получили наконец-то объективный акт, в котором однозначно доказывается, что поджог был осуществлён со второй попытки, и халатность соседей налицо. Судебное дело не заставило долго ждать. Арендаторы первыми подали иск на несколько миллионов рублей за ремонт и порчу продукции.

Теперь всё будет зависеть от того, какой акт признает наш объективный суд, то есть чьи юристы окажутся сметливей и проворней в небыстром судебном марафоне с «призовым фондом» в несколько миллионов рублей.

Рулетка включена. Делайте ставки, господа! Играет иркутская фирма против весьма богатого московского филиала.