Маздак. Повести черных и красных песков

ПОСЛЕСЛОВИЕ ПОЭЗИЯ И ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРАВДА О МАЗДАКЕ

После того как великий Гете назвал книгу о своей творческой жизни «Dichtung und Wahrheit», трудно при анализе соотношений, присущих каждому художественному произведению, а тем более историческому роману, художественного вымысла и отражения реальной действительности дать иное обозначение чем гетевское: «Dichtung («поэзии») и Wahrheit («правда»).

Когда закрываешь последнюю страницу увлекательного исторического романа о Маздаке, хочется дать себе отчет в том, каково же в этом романе соотношение поэтического вымысла и исторической правды.

Чтобы ответить на этот вопрос, следует, опираясь, в частности, на достижения советской науки, определить: в чем же состоит историческая правда о восстании Маздака?

Первоначально Маздак был зороастрийским жрецом, «мобе-дом», человеком большой образованности и высокого общественного положения в империи Сасанидов. Он воспринял учение радикального крыла иранского еретического движения манихейства (III в.) и развил его. Раз победа Добра над Злом близится к завершению, утверждал Маздак, и человеческие массы своим вмешательством могут обеспечить окончательную победу Добра, они должны силою ликвидировать все очаги Зла. Такими его очагами являются: беспощадное угнетение одних людей другими — бедняков-тружеников богачами и бездельниками-аристократами; деспотическое правление и его лицеприятный, несправедливый суд, который предоставляет богачам все права, беднякам же несет полное бесправие; наконец, лживая проповедь зороастрийских жрецов, направленная на поддержку богачей, во вред беднякам. Между тем, говорил Маздак, по природе своей все люди равны. Следовательно, своею собственной рукой, силою должны труженики добиться равенства во владении всеми благами, в том числе ликвидировать и гаремы знати, а царя заставить служить народу, стать верным пастырем народа.

Так провозгласил идею человеколюбия новый пророк Ирана. Сам он раздал все свое имущество народу и возглавил волнения, длившиеся несколько лет, начиная с 494 года. Массовое движение, равного которому не было до тех пор на средневековом Востоке, распространилось по всему Ирану, Азербайджану, Ираку, сотрясая троны, уничтожая имения аристократов, громя ненавистных богачей, распуская их гаремы.

Шах Кавад I Сасанид (488–531), испугавшись масштаба движения и желая вместе с тем использовать его, чтобы ослабить своих соперников — родовитых аристократов, противостоявших центральной власти, сначала поддержал Маздака. Но позже, когда позиции шаха окрепли, особенно после его удачных войн, а маздакитсков движение все более грозило всем феодальным устоям, шах Кавад I, к тому же подстрекаемый своим сыном Ануширваном (531–578), предпочел сблокироваться с феодальной аристократией и выступил против Маздака.

Движение было потоплено в крови. Маздака и его ближайших сподвижников коварно заманили на мнимый диспут с зороастрийскими жрецами и после комедии «разоблачения» предали казни — в 524 году. Казнили их жестоко, заживо зарыв в землю головою вниз. Но волны восстания еще долго бушевали на окраинах Иранского государства, доходя до Палестины и Сирии.

Каково, в конечном счете, историческое значение восстания Маздака?

Некоторые вульгарные социологи утверждают, что, поскольку в Иране на смену рабовладельчеству шла феодальная формация, а Маздак выступал против феодального закабаления крестьян, то его восстание объективно-исторически не могло иметь прогрессивного значения.

Советская историческая наука доказала ложность этого мнимо объективного силлогизма.

В восстании Маздака нашла — на самом деле — свое выражение роль народных масс в преодолении кризиса рабовладельчества в Иране и Средней Азии в V веке. Действительно, разрешение этого кризиса происходим© путем установления новых, феодальных производственных отношений.

Повстанцы-общинники, идущие за Маздаком, стремились ограничить произвол феодализировавшейся знати и обеспечить возможность развития своего, мелкого крестьянского хозяйства. Они хотели, чтобы с них не драл семь шкур каждый аристократ, а чтобы свободный общинник, мелкий землевладелец и городской труженик «честно» выплачивал дань лишь «хорошему царю» — «тени бога на земле». В лозунге «справедливого царя», по существу, выражалось стремление к централизованному феодализму. Не удивительно поэтому, что шах Кавад I на первых этапах восстания использовал его успехи, поскольку он был заинтересован в том, чтобы сломить сепаратизм рабовладельческой аристократии и насадить феодалов иного типа — типа служилого сословия.

Народные восстания на заре феодализма, особенно восстание Маздака, хотя и терпели поражения из-за стихийности и неорганизованности крестьянских масс, но приводили к тому, что основательно были разгромлены аристократы, чья власть консервировала отжившее рабовладение и отсталые формы феодализма, к тому, что создавались предпосылки для более прогрессивных, централизованных форм феодализма.

Историческая прогрессивность восстания Маздака выражается еще более в том, что народное движение воспитывало в массах стремление к свободе. Это движение, конечно, не могло повернуть вспять колесо истории: это были века возникновения феодализма, и он победил. Но движение маздакитов не только способствовало ускорению этой победы и развитию более прогрессивных форм феодальных отношений, оно воспитывало также традиции борьбы против невыносимых форм гнета. При всей своей исторически неизбежной ограниченности крестьянские массы ложно усматривали «Царство Добра» в прошлом, в идеализированной деревенской общине, но эти «заблуждения» порождали вместе с тем великую энергию для борьбы за утверждение справедливого царства на земле, а не на небе, как проповедовали цари и жрецы.

Своей проповедью Маздак поднял на новую высоту передовую идею своей эпохи — идею человеколюбия: «Человек человеку — друг и брат». Он высвободил эту идею от слезливой смиренности и наполнил духом коллективной борьбы за земное человеческое счастье. Это — вклад Маздака в мировую гуманистическую мысль, и это обеспечивает ему признание и бессмертие как истинного народного вождя, провозвестника земного счастья для людей труда.

Этот Маздак, действовавший почти полтора тысячелетия назад/ дорог и близок нам, людям XX века, поколениям строителей коммунистического счастья человечества.

Такова историческая правда (Wahrheit) о Маздаке.

Как же отражала и оценивала Маздака иранская историческая художественная традиция, в частности поэзия?

В течение веков Маздак оставался ненавидим и любим по одной и той же причине: первым в истории иранских народов он посягнул на святая святых господствующих классов — на их богатство. Потому он ненавидим ими. Он поднял знамя уравнительного коммунизма, справедливого и щедрого распределения благ между трудящимися людьми. Потому он любим ими.

Показательно, что в течение веков многочисленные средневековые движения народных масс в Иране и Средней Азии, и в VIII веке, и даже в XIV веке, проходили под знаком идей Маздака, а господствующие классы и реакционное духовенство вплоть до новейшего времени (XX в.), предавая проклятию народные восстания, неизменно именовали их «маздакитскими».

Средневековые дворцовые хронисты пытались умалить значение движения, изображая его коротким эпизодом «смуты», отступлением от «правого пути», «разбойным актом», а Маздака рисовали «обманщиком», «безумцем», «нечестивым совратителем». В раннесредневековой иранской («пехлевийской») литературе существовал даже роман «Маздакнамак» («Книга о Маздаке»), переведенный впоследствии на арабский язык и пользовавшийся известностью в течение Многих веков. Роман до нас не дошел, но заимствованное от него Изображение Маздака, сохранившееся в сочинениях средневековых восточных авторов, передает достаточно полно тенденциозный, реакционно-пасквильный характер произведения.

В XX веке, в годы разгула реакции в Иране, появились аналогичные «романы», рисовавшие Маздака «бесчестным грабителем».

Огромный интерес представляет изображение восстания Маздака в великой эпопее Фирдоуси «Шахнаме».

В том, как поэт рисует выступление Маздака, пожалуй, наиболее отчетливо проявилась манера Фирдоуси изображать событие в двояком восприятии — во внешнем и глубинном (о чем мне уже приходилось писать в своих работах о классической поэзии на фарси).

Фирдоуси верно отражает, что восстание под водительством Маздака было не «смутой», а массовым народным движением, которое распространилось не только в Иране, но и в Аравии и Армении и потрясло основы Сасанидского государства. Идеологией движения было отрицание богатства и крупной собственности как главного зла в мире, как порождение Ахримана. Память о восстании сохранилась в веках и в Иране, и в Средней Азии, и в Азербайджане. Потому Фирдоуси в начале раздела о Маздаке пишет:

Нельзя, однако, не отметить, что самый переход народа и даже шаха Кубада с «правого» пути на «неправый» поэт изображает несколько неожиданным образом:

Получается, что та стороне Маздака — «добро», «свет», «правды блеск»! Вот так оборачивается соотношение пути «правого» и «неправого». Оказывается, что «путь, с которого свернул шах «(одобрительно именуемый «отважным»), был не чем иным, как «злом», а путь, на который он вступил, — «добром», но ведь шах до Маздака шествовал стезею пророков, царей, жрецов и мобедов. Значит, не слишком уж ортодоксально соблюдена поэтом официальная версия.

Выступление народа внешне изображается (вероятно, в духе придворной историографии) как акт грабежа, к тому же санкционированный Маздаком: «разграбить амбары, расхитить казну!» Но вчитаемся глубже в несколько скупых бейтов, описывающих выступление народа, и бросится в глава язвительный тон по отношению к блюстителям порядка:

Можно почувствовать, что поэт, сопереживая народному горю, словами Маздака — «опустошить амбары, забрать зерно для голодающих» — выражает свое мнение по поводу поступка измученных и умирающих от голода людей: не иначе как поэт склонен оправдать давнишнюю архиплебейскую формулу: «Ограбь награбленное».

Когда шах Кубад спрашивает Маздака о разграблении амбаров, то получает ответ, оправдывающий это действие: народ толодает и поэтому вправе забрать зерно, которое добыто трудом самого народа.

Маздак при этом ссылается на притчу об укушенном змеею и о человеке, который, имея противоядие; отказам пострадавшему. Эту притчу Маздак как-то рассказал шаху и услышал в ответ, что нужно бишь «злодея», который «пожалел лекарство». Верой в правду своего дела звучат объяснения Маздака:

И шах, «стремящийся к добру», должен согласиться с Маздаком, оправдать «грабеж»!

Еще одна любопытная лексическая деталь. «Грабеж» в подлиннике обозначается словом «тарадж». Но когда поэт рассказывает, что Маздак добровольно отдал свои личные богатства народу, он употребляет это же слово: «отдал (беднякам) в тарадж все (свое имущество); имевшееся в городе», т. е. слово «тарадж», он понимает как правомерное отчуждение имущества (даже с согласия его владельца), а не как разбойный грабеж.

Последователями Маздака Фирдоуси считает именно тех, «кто пищу добывал своим трудом». Поэт весьма выразительно показывает также, что выступление Маздака вовсе не было лишь единичным актом, а все более растущим, массовым и неодолимым движением:

И уже тут мы доходим до глубин — до подлинного изложения самого учения Маздака о всеобщем социальном равенстве:

Свое личное отношение к этому учению поэт выразил по-разному: и характеристикой Маздака («Разумен, просвещен, исполнен благ»), резко противостоящей официальной версии, и тем, что вложил в его уста вдохновенные слова:

и обличением коварной и жестокой расправы аристократов с Маздаком и его последователями.

Такова истинная поэзия (Dichtung) о Маздаке, выраженная бессмертным Фирдоуси.

Какие же из краткой научной справки о Dichtung и Wahrheit в освещении восстания Маздака следуют выводы в отношении романа «Маздак» М. Симашко?

Хорошо сознаю, что обычно все читатели (а ведь в первую очередь именно читателем являемся все мы: каждый рядовой труженик и ученый, студент и писатель) не любят, когда им со стороны навязывается оценка прочитанного художественного произведения. Не стану ее навязывать. Все сказанное выше дает возможность на базе сопоставления романа М. Симашко с данной выше научной справкой самому читателю сделать свои выводы и вынести самостоятельную оценку.

Скажу лишь коротко, что мне, многие годы занимающемуся историей и литературой иранских народов, чтение романа М. Симашкй (равно как и «Повестей Черных и Красных Песков») не только доставило большое эстетическое удовольствие, не только увлекло меня, но и убедило в том, что автор проникновенно воспринял эпоху Маздака, саму его личность и сумел облечь историческую правду В яркий и истинный художественный смысл. А далее — пусть каждый читатель судит по-своему!