Меч войны, или Осужденные

1. Благородный Ферхад иль-Джамидер, прозванный Лев Ич-Тойвина

Бог весть, что уж там понял Альнари о миссии императорского посланца; свои выводы диартальский умник оставил при себе. Второй день в Верле – вернее, первый, если не считать замутненный усталостью вечер прибытия – Ферхади чувствовал себя до отвращения покинутым. Альнари дал гостю время отдохнуть и осмотреться – а заодно убедиться, что Гиран выполняет приказ: опекает ич-тойвинца плотно, но ненавязчиво. Длинный поводок – ходи где хочешь, смотри что хочешь, только лишнего себе не позволяй. Недвусмысленный намек на дальнейшую судьбу; можно подумать, Лев Ич-Тойвина нуждается в таких намеках!

Вечером благородный иль-Виранди устроил пир в честь императорского посланца: десять перемен блюд, полторы сотни гостей – и вторым по счету невесть как оказавшийся здесь Марианин рыцарь! – много пустых славословий и решительное молчание о важном. Ферхади дал себе слово, что срывов, подобных вчерашнему, не повторится, и сдержал его честно. Видел: Альнари приглядывается к нему, словно ждет чего-то. Усмехался: не дождешься! Сегодня будем жить и получать удовольствие, а всякие там намеки, предчувствия, неподобающие мысли и прочее умничанье оставим на завтра.

От одного Лев Ич-Тойвина не удержался. Когда витиеватые речи сменились непринужденными разговорами, указал глазами на сьера Барти и спросил у Альнари:

– Этот-то откуда у тебя взялся?

– Из Таргалы, а что, не видно? – серьезно ответил молодой господарь.

– Видно, – хмыкнул Ферхади. – Ладно, я мог бы и сам догадаться. С каторги, что ли, вместе вырвались?

Диарталец остался невозмутим; только крыса на щеке дернулась.

– Ферхади, он мой гость, а я не обсуждаю гостей за глаза. Если тебя что-то интересует, спроси у него сам.

– Меня? – Ферхади ухмыльнулся. – Это его кое-что наверняка интересует. Хочешь, поспорим – он сам найдет повод ко мне подойти?

Альнари взглянул на ич-тойвинца остро и пристально:

– Ты что-то против него имеешь?

– Да так, – Ферхади схватился за кубок, впервые за долгий день ощутив себя на самом деле беспомощным. – Самую малость. Не настолько, чтобы тебе пришлось напоминать о приличиях.

– Это становится интересным. – Альнари призывно махнул рукой. – Барти!

Таргальский рыцарь со времен Ич-Тойвина осунулся, но выглядел куда более живым.

– Познакомься, сьер Барти, – предложил Альнари. – Благородный Ферхад иль-Джамидер мой старинный приятель. Право, со стороны императора было весьма любезно прислать именно его. Ферхади, сьер Бартоломью – рыцарь короля Таргалы.

– Наслышан о Льве Ич-Тойвина, – рыцарь вежливо склонил голову. В голосе его ощущалась некоторая напряженность; ну давай же, думал Ферхади, покажи мне, каков ты есть. Того, что я видел до сих пор, слишком мало, чтобы понять любовь Марианы.

– Я не удивлен, что вы не запомнили нашу встречу, прекрасный сьер, – Ферхади поклонился в ответ и взял кубок. – Но все же предлагаю выпить за ваше чудесное спасение – как ни странно, у меня есть причины если не радоваться ему, то хотя бы приветствовать.

– Такой тост и я поддержу, – заметил Альнари. – Спасение и впрямь было чудесным. Так, значит, вы знакомы?

Барти, выпив, пожал плечами и чуть виновато улыбнулся: мол, не имею чести.

– Я стою у трона, – объяснил Ферхади. Поймут.

Поняли. Барти откровенно передернулся, Альнари чуть заметно поморщился. Конечно, ему тоже есть что вспомнить…

– Ваши признания, сьер Бартоломью, выглядели не слишком красиво, но владыке понравились. – Жалеть рыцаря Лев Ич-Тойвина не стал. – Впрочем, я понимаю ваши резоны. Выбор был… не слишком приятен, так скажем?

– Какой бы ни был, я от него не отрекаюсь, – отрезал рыцарь.

– Понимаю, прекрасный сьер. – Ферхади задумчиво вертел в руках кубок. – Я не должен был говорить о столь тяжких для вас минутах, но… давайте выпьем еще, сьер Барти, и я задам вам тот вопрос, ради которого позволил себе быть неучтивым.

Барти смерил ич-тойвинца тяжелым взглядом:

– Задавайте уж сразу.

– Ладно. Кто подтолкнул вас к такому выбору, прекрасный сьер?

– Ваш вопрос, – холодно ответил рыцарь, – затрагивает безопасность человека, который сейчас в Ич-Тойвине. Я не стану вам отвечать.

– Ну конечно, – пробормотал Ферхади, – он и тут сыграл благородного спасителя. Я мог бы не сомневаться.

– Альни, – выцедил таргалец, – прости, но сейчас я сорву тебе переговоры. Давайте выйдем, благородный иль-Джамидер.

Ферхади успел ответить раньше диартальца.

– Хочешь бить мне морду, рыцарь, бей прямо здесь. Это в рамках, за оскорбление посла не зачтется – я ведь тоже кулаками махать умею; а вот дуэль мы с тобой оба не можем себе позволить. Только сначала я сам отвечу на свой вопрос, ладно? Тебя брат провозвестник обработал, верно я думаю?

Привставший было рыцарь опустился на табурет.

– Угадал, вижу, – кивнул Ферхади. – Светом Господним клянусь, прекрасный сьер, на твоем месте я бы его не защищал.

– Постой, – Альни переводил удивленный взгляд с таргальца на ич-тойвинца. – Барти, ты влип на каторгу из-за брата провозвестника? Ты поверил этому шакалу?!

– Умник, – буркнул Ферхади. – Других по себе не меряй. Я вон тоже ему всю жизнь верил.

Альнари только головой покачал. И предложил выпить за доверие к достойным.

А потом ушел – хозяин дома должен уделять внимание всем.

– Послушай, благородный иль-Джамидер… – Рыцарь помялся, но все же задал свой вопрос. – Со мной в Ич-Тойвине девушка была, паломница… Мариана. Ты встречал ее, я знаю.

Похищение он помнить не должен, подумал Ферхади; подвал и брат провозвестник не в счет, незнакомый с его домом пленник никак не свяжет их с начальником императорской стражи. Значит, Мариана ему рассказала. Ну что ж, позволим себе маленькую невинную месть. Ферхади кивнул:

– Встречал, помню.

– Что с ней, не знаешь?

– Таргальская роза, – мечтательно улыбнулся Лев Ич-Тойвина. – Знаю, как же. У меня она.

Барти изменился в лице. Схватится за оружие или в морду даст? Ферхади ждал, улыбаясь с откровенной насмешкой.

Рыцарь с собою совладал. Встал, учтиво поклонился:

– Благодарю. Теперь я спокоен.

А он начинает мне нравиться, подумал Ферхади.

– В гостях у меня, – швырнул в закаменевшее лицо. – Ждет тебя, ишака безмозглого. Видел бы ты, что с ней было, когда по Ич-Тойвину твои признания дурацкие оглашали!

– Но… мне сказали, она…

– Знаю я, кто тебе сказал, – презрительно бросил Ферхади. – Мне он тоже много чего наговорил, да и Мариане твоей не меньше. Не ты один, рыцарь, дураком оказался, я не лучше. Кстати, возьми, – выложил на стол гномье зерно, – твое.

Барти сел, спросил ошарашенно:

– У тебя-то откуда?…

– А ты хотел бы, чтоб у брата провозвестника? Остальные ему и достались. – Просвещать рыцаря насчет похищения Ферхади не захотел. Пусть Мариана рассказывает. Если сочтет нужным. – Лучше скажи, чего это оно?…

Зерно, в руках у Ферхади остававшееся темным, у таргальца забилось живым алым светом.

– Да ничего, не бойся. – Барти спрятал «последний довод» в карман. – Хозяина чует. Наговорено оно на меня. Спасибо, что вернул.

Когда гости разошлись, Альнари увидал поразительную картину. Изрядно захмелевший Барти втолковывал Льву Ич-Тойвина что-то заумное о подземельных чарах, об отличиях таргальских и диартальских гномов и о каких-то давних делах, в которых одно такое вот зернышко решало исход боя. Ферхади подбрасывал вопросы и явно мотал на ус. И вопросы его показывали знакомство с предметом беседы куда большее, чем стоило бы ожидать от шалопая, у которого на уме лишь красотки да кони.

2. Анже, бывший послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене, ныне же – дознатчик службы безопасности Таргалы

Анже вошел в кабинет без спроса и даже без стука. Остановился у стола, спросил угрюмо:

– Зачем вы так с ним?…

А мальчишка-то совсем расклеился, отметил граф Унгери. Белый весь и губы трясутся, того гляди разрыдается как барышня.

– Он был предатель, и ты это знаешь.

– Он меня спас. И он… он не такой был, как отец Ипполит, он не из ненависти предавал. Он же все равно вредить уже не мог! Подержали бы в тюрьме до конца войны, а там…

– Анже, не учи меня работать.

Какое-то время Анже молчал. Закатит истерику, думал граф, или уйдет молча дуться? Бывший послушник нужен, причем нужен в рабочем состоянии, а не растекшийся сопливой лужицей. Конечно, можно было предвидеть такую реакцию. Но не в подвал же парня было сажать, в одиночку без права разговоров! А казнь… так было надо.

– Так было надо, Анже, – повторил Готье.

– Я понял вас, господин граф.

Оказалось, бывший послушник умеет взять себя в руки. Никаких истерик; голос ледяной, но предельно спокойный.

– Работать на вас я больше не буду. Хватит того, что наработал. – Анже бережно положил на стол вещи пресветлого. Ожег капитана тайной службы свирепым взглядом. И вышел, от души хлопнув дверью.

И решительностью тоже не обижен, кто бы мог подумать…

Граф выглянул следом. Ишь, чешет.

– Анже, вернись.

Парень и не оглянулся, только прибавил шагу.

Тогда Готье и приказал страже:

– Вернуть.

Надо отдать парню должное – мало того, что без боя не сдался, еще и дрался честно: его известная всем в доме саламандра попыталась заступиться за хозяина, но тут же вновь спряталась. Анже приволокли обратно в кабинет – с разбитым в кровь лицом и заломленными за спину руками; и он спросил, дерзко улыбнувшись, не дожидаясь, что скажет ему капитан тайной службы:

– Ну и что дальше? Под замок вы меня посадить можете, даже повесить можете, но работать-то насильно не заставите?

Граф Унгери молчал. Парень прав – такую работу, как он делал, насильно не получишь. Или получишь – угрожая дорогому; но это уже пройдено. Что ж, рано или поздно он все равно бы сорвался: слишком чистый для таких дел. Жаль, конечно…

– Я у тебя спрошу, Анже: что дальше? Вот выйдешь ты сейчас на улицу – и куда пойдешь? Чем жить будешь?

– А вы уверены, что я хочу жить? – тихо спросил Анже.

Только этого не хватало!

Граф, тяжко вздохнув, поднялся. Подошел, сказал:

– Отпустите. Сядь, Анже. Не буду я тебя силой держать, просто поговорить хочу. Можешь ты потерпеть меня еще полчаса?

Анже покосился на гостевое кресло – и сел на табурет для арестантов. Стиснул пальцами края сиденья. Саламандра выскочила парню на колени, беспокойно завертелась. Чары чует, подумал граф. Над этим табуретом хорошо в свое время поработали. Страх, отчаяние… дикое желание пойти на все, лишь бы это скорее закончилось – все равно как, только скорее… Готье поморщился:

– Пересядь. Ты не арестованный.

– Ваши полчаса уже идут, господин граф.

Псы бы драли упрямца! Не раскрывать же ему служебные тайны…

– Анже, ты нужен нам. Не только мне нужен. Королю, Таргале. Но я не буду тебя держать. Ты уже сделал столько для короны, сколько иной за всю жизнь не сделает.

Побелел: по больному задело.

– Хочешь уйти – твое право. Но не уходи так, Анже. Я тебя прошу – подумай и скажи, чем я могу помочь тебе. Ты заслужил благодарность, в самом деле заслужил!

Анже молчал. Как не слышал, зло подумал граф. Кровь из разбитого носа расплывается кляксами на штанах, саламандра обвилась воротником вокруг шеи, тычется в щеку… а он – как не здесь. Только по глазам и видно: все он слышал, все понял, только отвечать не хочет.

Граф прошелся по кабинету, вздохнул:

– Удержать я тебя не могу, убедить остаться – тоже. Ладно, пусть так. Будь здесь король, может, он бы… – Анже мотнул головой. Граф снова вздохнул. Достал из ящика стола набитый серебром кошелек. – Но давай все-таки расстанемся мирно. Возьми. Ты заслужил награду, Анже, куда больше заслужил, чем даю. И переоденься, не так же тебе идти… Одежду выберешь у управляющего. И, Анже… Я хотел бы, честно скажу, иметь возможность хоть иногда просить тебя о помощи. Сам знаешь, времена сейчас… Если успокоишься, если надумаешь… дай знать.

Анже встал. Посмотрел на капитана тайной службы неожиданно спокойно. Он все решил, понял граф. Спрашивать без толку, все равно не скажет, но он решил и не отступится. Псы дери упрямца…

– Мне ничего от вас не надо, – сказал Анже.

– Тогда, – торопливо предложил Готье, кивнув на перстень пресветлого, – возьми это. Тебе не нужно – отдашь… кому-нибудь.

Впервые за разговор в глазах Анже прорвалась боль. Но такая – у Готье аж холодом вдоль спины протянуло. Псы тебя дери, парень… очень надеюсь, что я не ошибся. Что эти штуки, про которые я так и не узнал, амулеты это, реликвии или просто любимые вещи, остановят тебя, а не подтолкнут…

Анже взял со стола перстень и древнюю щепку на траурном шнурке – взял так же осторожно, как положил. Молча взял… снова, псы его дери, не ответил. Спрятал в карман и тихо вышел.

3. Серж, дознатчик службы безопасности Таргалы

Уже на третий день пути Серж отчаянно жалел, что амулет неслышимости наследного герцога работает на десять шагов, а не на три. А также – о том, что его высочеству Филиппу нельзя нацепить намордник вроде тех, что надевают побрехучим псам, дабы соблюсти тишину. Когда идешь по лесу, нужно слушать лес – а не бесконечные сетования, вопросы и рассуждения! «Брат Серж, вон та полянка изумительно подходит для отдыха, вам не кажется?»; «Как вы думаете, брат Серж, когда нас хватились, отец Ипполит мог ведь подключить к поискам братию близлежащих монастырей?»; «Брат Серж, кажется, я порвал штаны!»… В темнице и то было спокойнее!

Нельзя не признать, что Филипп честно старался во всем слушать своего «спасителя». Но приказов соблюдать тишину хватало ненадолго: молчать герцог умел, похоже, лишь в том случае, когда говорил кто-то другой. К тому же звезда балов и сочинитель сонетов напрочь не умел ходить по лесу; тут одними порванными штанами не обойдется, мрачно думал Серж. Покупать коней в ближайшей к замку деревне они побоялись: слишком ясный след. А потом – стало поздно. Отец Ипполит организовал поиски так быстро и умело, будто всю жизнь ничем иным не занимался. И если бы Сержу не приходилось в прежней жизни заметать следы и выяснять, сильно ли погоня наступает на пятки, – как пить дать, попались бы тем же утром!

Беглецы шли в Корварену. Решили: даже если король воюет, граф Унгери никуда из столицы не денется. К тому же вряд ли церковники будут ждать беглецов там, куда и сами бы их доставили со всем почетом. Конечно, пройти весь путь пешком казалось немыслимым; но осенние ярмарки были в разгаре, и Серж надеялся пристроиться к гномьему обозу. О том, что подземельные могут вовсе свернуть торговлю, он старался не думать.

– Брат Серж!..

Испуганный оклик вырвал из задумчивости; Серж оглянулся на герцога и с чувством выругался. Стоит, за личико держится, и как бы там ни кровь из-под пальцев! Да, дело к вечеру, но не настолько же стемнело, чтобы об корни спотыкаться и на сучки напарываться!

– Ваше высочество, – Серж отвел ладонь герцога от щеки, невольно присвистнул, – ну смотреть же надо, куда идете! Ну некрасиво же выйдет, если у всех шрамы как шрамы, в бою или на дуэли заработанные, а у вас…

Филипп опустил взгляд на измазанную в крови ладонь и тихо сполз в обморок.

Серж безнадежно махнул рукой, сгреб герцога в охапку и потащил к пройденной недавно полянке. Сегодня идти дальше явно не получится, а здесь костер не разведешь.

Часа примерно через два, когда его высочество был благополучно приведен в чувство, утешен, накормлен, снабжен примочкой для царапины и уложен спать, Серж решился отойти к ручью: вечером, наполняя там котелок, он заметил заросли мяты. Кинуть в кипяток да оставить на ночь – к утру настоится. Мятным отваром в монастыре пользовали при дурных снах, навязчивых страхах и прочих недугах, отбирающих душевный покой. Может, и Филипп хоть немного уймется… Серж успел уже трижды проклясть свой дурной язык: его подопечный то и дело ощупывал щеку и жалобно вопрошал: брат Серж, неужели и правда останется шрам? Может быть, все-таки можно что-то сделать?

Ручей был недалеко, шагах в тридцати от приютившей их поляны, амулеты от хищников работали исправно, разбойников и браконьеров в этой части страны сроду не водилось, что же касается погони, вряд ли они рыщут по лесам ночью. Если чего и следовало опасаться, так разве пробуждения Филиппа. Но герцог так вымотался, что и утром-то вряд ли получится поднять быстро…

Но все же оставлять подопечного без присмотра Серж побаивался. Как мог быстрее нарвал пучок мяты – и заторопился обратно. Но, когда до поляны оставалась всего-то пара шагов, тишину ночного леса разорвал истошный вопль.

Серж сам не понял, как вырвался к костру и когда успел выхватить нож. Филипп сидел, хватая ртом воздух и мелко трясясь. Врагов, волков или хотя бы змей, ящериц и пауков рядом с герцогом не наблюдалось. А вот случись что и впрямь серьезное, запоздало похолодел Серж, я б и не узнал: амулет-то работает, десять шагов – и кричи не кричи!

– Ваше высочество? – спросил Серж. Пучок мяты торчал в руках букетом, и бывший королевский рыцарь вдруг испытал острое искушение запихнуть весь этот букет герцогу в рот и заставить съесть прямо так, не дожидаясь отвара.

– Нет, – дернул плечом Филипп, – ничего. Простите, брат Серж. Дурной сон…

Вздохнув, Серж нашел в горке поклажи флягу с вином, протянул герцогу. Тот кивнул:

– Благодарю вас, брат Серж.

А руки-то у его высочества дрожат, отметил Серж. И зубы о горлышко стучат так, что сюда слышно. Запихнул мяту в котелок – хорошо, воды с вечера принес! – отгреб из костра углей…

– Ваше высочество, это был всего лишь сон.

– Да, но… – Филипп опустил фляжку, отер рот. – Скажите, брат Серж… разве вы не верите, что иные сны посылает нам Господь, желая предостеречь или наставить? А иные – Нечистый, в искушение?

– Может быть, – пожал плечами Серж. – Я, признаться, не считаю себя настолько просветленным, чтобы судить о подобном. Кто же, по вашему разумению, послал вам нынешний сон?

– Боюсь даже предполагать. Брат Серж, вы… я понимаю, что вы не должны безоглядно мне верить, но все же поверьте – я не хочу себе таргальской короны! Не хочу!!

Свет Господень, с чего он снова про корону?! Серж утвердил котелок в горячих углях, подсел к герцогу:

– Расскажите мне ваш дурной сон, ваше высочество, и давайте вместе решим, от Господа ли он.

Вспоминать, а тем более рассказывать свой кошмар Филиппу явно не хотелось. Но все же, временами прикладываясь к фляжке, крупно вздрагивая и нервно оглядываясь на тьму за спиной, герцог рассказал. Приснилось ему, что они с Сержем благополучно добрались до Корварены, граф Унгери милосердно упрятал герцога в надежную королевскую тюрьму, и все было замечательно, пока Луи, этот безответственный мальчишка Луи, не надумал обидеться!

– То есть как – обидеться? – не понял Серж. – На кого?

– Да на церковников же! – едва не плача, объяснил Филипп. – Надоели, говорит, раз так хотят другого короля, пусть им будет другой король, а я к Егорию жить поеду, там интересно! Нет, ну, брат Серж, ну на что это похоже?!

– На дурной сон, – успокаивающе заверил Серж. – Всего лишь на дурной сон.

– Вы только представьте, брат Серж, – Филиппа передернуло, – открывается дверь, и стоит там отец Ипполит, в этой их… торжественной, как она… ладно, неважно! И говорит: «Выходите, ваше величество, корона ждет!» Брат Серж, ну хоть вы-то должны понимать!..

– Понимаю, – вздохнул Серж. – Выпейте еще, ваше высочество, и ложитесь спать. Если вы не хотите, чтобы ваш сон оказался пророческим, мы должны добраться до Корварены раньше отца Ипполита и обо всем рассказать графу Унгери. Он придумает, что делать.

Влить в него еще глоток вина, укутать одеялом… положить, как ребенка, на бочок… Ох, ваше высочество, ваше высочество, как же счастливы будете вы в тот день, когда у молодого короля родится наследник! Верю я вам, конечно же, верю…

– Брат Серж, – пробормотал, уже засыпая, – ну посудите сами, ну какой из меня король… ну не такой же я, в самом деле, дурень, чтоб всерьез полагать, что смогу править лучше кузена Луи… да меня ж там съедят, брат Се-ерж…

– Спите, ваше высочество, спите. – Серж подгреб к котелку побольше углей и тоже лег. Будем надеяться, что герцогу не приснится еще один кошмар…

4. Благородный Гирандж иль-Маруни, первый министр сиятельного императора

В свои далеко не молодые годы господин Гирандж иль-Маруни предпочитал ездить верхом, но этим вечером он изменил своей привычке и велел заложить карету. Устал. Устал так, что не осталось сил горделиво красоваться в седле, а хотелось откинуть голову на подушки, закрыть глаза и – нет, не выбросить из головы дурные вести, но поразмыслить над ними отстраненно, неторопливо и обстоятельно.

В последние дни новости так и сыпались на голову первого министра – вот только хороших среди них что-то не было. Мятежная Вентала наглухо перекрыла подвоз товаров из халифата – и, что куда хуже, движение караванов на восток. Все-таки взбунтовался Габар, и теперь цены на хлеб в столице таковы, что проще обходиться одним мясом. Как ни странно, все еще балансирует на грани верности Марудж: тамошнего наместника, благородного иль-Тенгази, маруджанцы не бог весть как любят, но и вешать не станут. А вот если сам он решится поддержать Диарталу, провинция вспыхнет вмиг…

В довершение всего, голубь из Таргалы принес весть о гибели Меча императора. Гибели нелепой, глупой и страшной: командующего императорским войском нашли утром в собственной постели уже остывшим, непривычно бледным и с прокушенной в трех местах шеей. И – ни капли крови на простынях. Выпили. Местные жители – после отступления от Себасты лагерь располагался на полях возле какой-то Господом позабытой деревеньки – в один голос утверждали, что высасывать дочиста кровь способны лишь гномьи ручные зверушки – те, что ищут для них воду и рудные жилы под землей. Самых наглых из допрошенных селян для острастки повесили, но свое черное дело они сделали – паника не только распространилась среди солдат, но и захватила часть командиров.

Следовало признать, что таргальская кампания опасно близка к провалу; но как раз этого Омерхад признавать не хотел. Император гневался, попадаться ему под горячую руку стало совсем уж опасно, однако первый министр находился при владыке почти неотлучно. Благородный Гирандж иль-Маруни считал ниже своего достоинства идти легкими путями: сказаться больным, изобрести для себя поручение подальше от столицы и убедить владыку в необходимости оного, наконец, отправиться на поклонение святыням во исполнение планов сиятельного. Все это – лишь способы сохранить голову, пересидев грозу в безопасности, а собственная голова давно уж не являлась для министра наипервейшей ценностью. Что жизнь? – миг под луной; сегодня или завтра, через год или десять, но путь твой оборвется неизбежно. Так стоить ли длить его ценою отказа от того, что дорого тебе?

Гирандж иль-Маруни ценил пряную остроту придворной жизни с ее вечными интригами, тайнами, непрочными союзами, этот танец на лезвии сабли, между милостями и опалой, а то и плахой. Пожалуй, именно поэтому он так тепло относился к зятю, благородному иль-Джамидеру – Ферхади тоже знал и любил этот вкус, хоть и обретал его иначе. Лев Ич-Тойвина, бесшабашный удалец, тоже танцевал на лезвии сабли – в честном бою, на императорской охоте, на пирушках и поединках, в погоне за красавицами. Безрассудный, он не отмерял риск малой мерой; глядя на зятя, господин иль-Маруни неизменно вспоминал его батюшку, с которым в свое время был весьма дружен. Похож, ой похож! И пусть безрассудное удальство отца проявлялось иначе – что за беда! Одна порода; кровь великих, не застоявшаяся в жилах, как у владыки, а играющая, словно молодое вино.

Поймав себя на мыслях о зяте, министр нахмурился. Пора бы добраться вестям!

Карета остановилась, качнувшись. Господин иль-Маруни выпрыгнул, не дожидаясь, пока отворят дверь и опустят ступеньку: краткого отдыха в пути хватило для восстановления сил. Министра ждали дела того сорта, что делаются подальше от лишних глаз и ушей – то есть куда более важные, чем дворцовая суета.

– Мерхи вернулся, господин, – доложил старший конюх, подбежавший самолично принять упряжку. – Едва Солейтэ не загнал, непутевый. Ладно себя не жалеет, но конь-то в чем виноват…

Сердце замерло на бесконечный миг – и забилось испуганной птицей.

– Где он? – выдохнул министр.

– На заднем дворе, – охотно доложил конюх. – С час еще, пожалуй, выводить придется. А ну-ка, бедняга в мыле весь!

Господин иль-Маруни лишь рукой махнул. Сам-то хорош, нашел кого спросить! Торопливо прошел в дом, сипло бросил вышедшему навстречу управляющему:

– Где?

– В кабинете, – четко ответил тот. Вот уж кто всегда знает, о чем господин хочет знать и когда не потерпит ни единого лишнего слова!

Мерхи выглядел так, что в приличный дом не пустили бы. Сразу видно – гнал как мог.

– Что? – выдохнул господин иль-Маруни. Почему-то ясно стало: сейчас ко всем дурным вестям добавится еще одна.

– С ним все хорошо, – поспешно сообщил командир отряда, посланного тайно сопроводить Ферхади к Верле. – Я гнал доложить скорей, остальные подъедут дня через два.

– Вина! – рявкнул иль-Маруни. Бессильно упал в кресло, даже не пытаясь скрыть постыдно задрожавшие руки. – Рассказывай, Мерхи. Он вас не заметил?

– Ну что вы, господин, – чуть улыбнулся Мерхи. – Мы обогнали его почти сразу. Держались достаточно далеко, чтобы не попадаться на глаза и успевать вычищать дорогу.

– Было от кого?

– Было, господин, как не быть.

Слуга внес вино, разлил на двоих.

– Иди, – махнул ему господин, – дальше мы сами. Пей, Мерхи.

Воин благодарно кивнул. Дождался, пока закроется дверь, сказал тихо:

– Интересные дела, господин: не только мы охраняли господина Ферхада.

– Вот как? – Министр пригубил вино. – В самом деле, интересно. Это не его люди, иначе я бы знал. Кто же?

– Незаметные, – выдал Мерхи воистину ошеломляющую новость. – И ведь едва беды не случилось, мы о них не то подумали, а они о нас! Пока разобрались, кто есть кто… Зато потом насколько легче стало.

Незаметные, повторил про себя министр. Незаметные… воистину интересно!

– Что им было надо от Ферхади?

– То же, что и нам: проследить за его безопасностью. В том числе в Верле, между прочим.

Министр медленно выдохнул, откинулся на спинку кресла. С чего бы Незаметным заботиться о безопасности Льва Ич-Тойвина?

Кажется, назрела необходимость еще одной «случайной» встречи. Если, разумеется, Первый Когорты, узнав от своих людей об отряде Мерхи, не явится с визитом сам.

5. Благородный Альнар иль-Виранди, личный враг императора Омерхада Законника

Шли дни, наполненные заботами до предела, но внешне беспечные. Альнари давно втянулся и в руководство провинцией, и в плетение паутины мятежа по всей империи; но теперь приходилось уделять время для Ферхади, и все успевать стало не так-то просто. Однако Ферхад иль-Джамидер, со всех сторон неправильный посол, был важнее всего прочего. Казалось – пойми его, и победишь. Но, странное дело, как раз понять Альни не мог. Прирожденный политик, выжившая на каторге крыса, правитель, уже привыкший верить, что решит любой самый сложный вопрос – не мог понять императорского начальника стражи, шалопая-вояку, в жизни не влезшего ни в одну интригу, кроме любовных! Бред.

Но, бред или не бред, дело обстояло именно так. Альнари бился о Ферхади, словно лбом стену прошибить пытался. Так же упорно – и с тем же эффектом.

Ферхади напоминал прежнего себя – и при этом разительно отличался. Он был дерзок – как прежде; и осмотрителен, чего за ним сроду не водилось. Он откровенно нарывался на драку с Барти и Гираном, не переходя, впрочем, границ приличия – но упорно не замечал Юли, что ни в какие ворота не лезло.

Он поумнел.

И этот новый Ферхади – умный, дерзкий и осторожный – был опасен. Куда опаснее прежнего бесшабашного удальца.

Лучшее, что мог бы сделать Альнари-крыса, мятежник и враг императора – плюнуть на заведомо лживые переговоры, отправить в Ич-Тойвин голову посланца и ждать карателей. Решить дело одним ударом – благо, перевес давно уже был на стороне мятежников, и только Омерхад этого не понимал. Но Альнари-политик не мог бы сделать ничего худшего. Альнари-политик не мог позволить себе ошибаться, а вычеркнуть из игры такую интересную фигуру, как этот новый Ферхади, было бы ошибкой.

И потому Альнари урывал время от государственных дел, чтобы поехать с благородным иль-Джамидером на конную прогулку, или пройтись по стенам, с насмешливым пренебрежением к секретности показывая верному льву императора гномьи металки и механические подъемники, или провести вечер и ночь за вином. Тасовал спутников – брал с собой то Барти, то Гирана, то десяток лучников, не мешающих разговору. Пару раз даже откровенно подставлялся под удар, хотя такие глупости не были ему свойственны.

Ферхади не раскрывался.

Привычно дерзкий в поступках и непривычно осторожный в разговорах, Лев Ич-Тойвина всем своим видом показывал: я уже сказал и сделал все, что хотел, дальше твой ход, решай сам. Временами даже казалось, что иль-Джамидер наслаждается происходящим – как наслаждался бы любой опасной игрой, любым поединком с заведомо сильнейшим противником. Но бывало и так, что в глазах его Альни читал боль – да такую, что самому взвыть хотелось. Сказать: если ищешь смерти, Ферхади, – это не ко мне, от меня не дождешься. Взять за шкирку, встряхнуть хорошенько, заорать: да что с тобой?! Вытрясти правду.

Альнари понимал одно: правда – не здесь. Что-то случилось в Ич-Тойвине. И, очевидно, это что-то касалось службы Омерхаду. Возможно, Льву Ич-Тойвина просто не нравилось посольство к мятежникам – посольство, в котором на его долю выпали бесполезный риск и лживые клятвы. Но могло быть и так, что это посольство – лишь следствие. Что начальник стражи лишь расплачивается неприятным и опасным поручением за… за что?

Да за что угодно, зная манеру Законника оценивать каждый шаг и каждый вздох подданных!

Альнари уж до того дошел, что поделился сомнениями с Гираном и Барти. Гиран, как и следовало ожидать, обругал господаря за лишний риск, хотя в целом с оценками Альнари согласился: Лев Ич-Тойвина и ему казался на себя непохожим. Барти, выслушав обоих, предложил показать ич-тойвинца гномам. Объяснил, заметив откровенное недоумение:

– Они суть видят. По крайней мере, будем знать, можно ли ему верить.

Заманчиво, согласился Альни. Вот только напортачить тут нельзя. Встречу надо организовать аккуратно, словно невзначай… вернее, чтобы поумневший Ферхади решил, что она именно словно невзначай, но истинной подоплекой счел желание мятежников намекнуть императорскому посланцу на свою силу. Заодно, кстати, поглядим, как отреагирует Щит императора…

Однако, едва диартальский господарь условился о встрече со своими подземельными союзниками, все пошло наперекосяк.

Сначала захромал Соль-Гайфэ, любимый жеребец иль-Джамидера. По счастью, в Верле нашелся чароплет, которому Лев Ич-Тойвина доверил лечение; но сам он не выходил из денника, пока не уверился, что с конем все будет в порядке. А после на радостях напился в дым, и Альни имел сомнительное удовольствие наблюдать совершенно прежнего Ферхади, способного часами рассуждать о конях, еще о конях и снова о конях.

На следующий день в Верлу заявилась делегация вентальских негоциантов – и это было, строго говоря, такой крупной победой, что говорить «подождите, мне некогда» позволил бы себе разве что сумасшедший. Альнар иль-Виранди сумасшедшим не был и отодвинул на потом все остальное.

Потом вернулся гонец, отвозивший письмо в Таргалу. Вернулся не с пустыми руками; но не это было важно, а то, что раздосадованный вестями с родины Барти наконец-то повелся на подначки ич-тойвинца и затеял драку.

Когда Гиран с Альнари прибежали на шум, Ферхади заметно берег руку, а лицо Барти заливала кровь из рассеченной брови. Ич-тойвинец кружил вокруг противника, дразнил ложными атаками, сбивал с толку – и отскакивал, нанеся удар. Себастиец хитростями пренебрегал – ловил удобный миг и бил наверняка, и, если Ферхади не успевал уклониться, его попросту сносило. Леопард против медведя, они явно друг друга стоили. Надеть намордники и посадить на цепь, выцедил Альни. Делать им нечего, двум буйным придуркам.

Но Гиран, как оказалось, стоил их обоих. Он всего лишь вклинился между дерущимися, сгреб обоих за грудки и встряхнул. И приказал с ледяным спокойствием:

– Прекратить.

Подержал несколько мгновений и отпустил.

Барти отер кровь – верней, попытался отереть, но лишь больше размазал. Ферхади резко выдохнул, встряхнул головой и чуть заметно поморщился. Нашел взглядом Альнари.

– Благородный иль-Виранди, я прошу прощения за неподобающее послу и гостю поведение.

Вины в его голосе Альнари не заметил. Скорее – удовлетворение. Потому, наверное, и обратился сначала к рыцарю:

– Барти, умойся, к чароплету зайди, пусть зашепчет, и приходи в кабинет.

– Ладно, – буркнул себастиец.

– Благородный иль-Джамидер, я прошу вас оказать мне честь и уделить немного своего драгоценного времени.

Ферхади ухмыльнулся, прекрасно услыхав издевку. Но ответил просто:

– С удовольствием.

И лишь в кабинете добавил серьезно:

– Альнари, я в самом деле прошу прощения. Я вижу, тебе неприятно, но мы оба давно этого хотели, так что все к лучшему.

– Удивляешь ты меня, – вздохнул диартальский господарь. – Никогда бы не подумал, что вы с Барти не поделите девушку. Слишком вы разные для такого.

– Да с чего ты взял, что мы ее не поделили, – хмыкнул Ферхади. – С девушкой все как раз понятно. Я другого не пойму никак: что ты так с этим таргальцем носишься? Ишак он безмозглый, даже мне видно.

– Зато ты слишком умный стал, как я погляжу.

– И все-таки? Ну предположим, спас он тебя с каторги – хотя, между нами, это ж такой рохля, что скорей ты бы его спас! Так до моря путь свободен, корабль найти нетрудно, отправлялся бы в свою Таргалу, вину заглаживать, пока еще война. Зачем ты его при себе держишь, я понимаю – Таргала за нас, все такое. Но сам-то он…

Альнари помолчал. Сказал тихо:

– Веришь ты в судьбу, Ферхади? Какая к Нечистому разница, кто там кого спас… Просто кровь на камнях смешалась.

Усмехнулся вдруг:

– А Таргала правда за нас. Потому он и остался.

Да, покачал головой Ферхади, вот уж дал Господь умнику братишку. Но высказаться не успел: вошел Барти. Альни смерил обоих драчунов жестким взглядом. Сказал:

– Развлечения у вас, господа, стали слишком уж буйные. Что, кровь кипит, сраженья просит? Пойдете со мной в Подземелье.

– Вот прям сейчас? – вытаращился Барти.

– А что? Вам обоим не помешает остыть, а там вполне прохладно.

Но и в этот раз визит к подземельным сорвался резко и неожиданно. Вбежал стражник, выпалил:

– Курьер из Ич-Тойвина!

Альнари поднял бровь, кинул взгляд на Ферхади. Нет, не похоже, чтоб Щит императора ждал гонцов.

– Так сюда его, – спокойно сказал господарь.

Через несколько минут в кабинет вошел человек, которого Ферхади менее всего хотел бы видеть в мятежной Верле. Иртаджад, сотник телохранителей наместника иль-Танари.