Меченосец

4 Пещеры

— Коридоры на многие мили тянутся, — сообщил Рогала.

Рассеянное колдовское мерцание освещало дорогу. На вопрос о его природе провожатый так толком и не ответил. Гном ничего не объяснял — то ли сам не знал что к чему, то ли расспросы ненавидел. Отмалчивался, отговаривался. А Готфрида интересовала любая мелочь.

— Я хорошо изучил эти пещеры, — добавил коротышка, в самом деле уверенно выбиравший дорогу. — Всякий раз, когда неподходящий претендент на меч являлся, приходилось перебираться. Мебель тащить, барахло. Клятый гроб тонну весит. Но, слава Зухре, морока закончилась. Снова пришло время крови. Эй, в чем дело?

— Ты слышишь?

Все, кроме расспросов, Рогала улавливал с необыкновенной ясностью. И сейчас, насторожившись, сообщил:

— Нет, ничего.

— Шум за нами. Может, и показалось.

Готфрид тащил Добендье в заплечных ножнах. Теперь меч храбрости не прибавлял, и воин снова превратился в озадаченного, перепуганного мальчишку, старающегося казаться сильным и не выдать того, что находка все сильней завладевает душой.

Гном был не слишком приятным спутником и собеседником, но все же отвлекал от мыслей о семье и Касалифе. Хотя об Анье юноша не думать не мог — несчастное изнеженное дитя! И нога разболелась. Передохнуть бы!

Рогала вгляделся во тьму.

— Вряд ли они здесь, наверняка поверху преследуют. Не бойся, выберемся.

Потерпев немного, Готфрид в очередной раз спросил: «Почему ты меня выбрал?» — и снова услышал: «Выбирает Добендье».

Но это хоть ответ. Большую часть слов гном пропускал мимо ушей. Интересно, давно ли произошел этот выбор? Должно быть, Плаен что-то подозревал. Может, меч влечет к себе? И миньяка притянул в Касалиф? Рогала отмалчивался.

— Но почему я?!

— Воля Зухры.

Вот и весь сказ.

Но кто такая — или что такое — Зухра, проводник не объяснял. Готфрид кое-как понял: скорее всего, Зухра женского пола, богиня или вроде того и, должно быть, создательница Добендье. Она хозяйка то ли морей, то ли подводного мира, и очень кровожадная.

Ее имя звучало в легенде о Туреке Аранте, обозначая таинственную могущественную сущность, но едва ли более. Зачем, почему, отчего, что дальше — как же понять все это?

Гном оказался никудышным спутником. Рот открывать разговора ради, чтоб скоротать время, не хотел, а только приказывал, поучал да расспрашивал про новое мироустройство. Да еще жаловался на судьбу и на некое проклятие. Готфрид искренне пожалел Турека Аранта, которому пришлось терпеть Рогалу больше года.

День и ночь уже не различались, и он отсчитывал сутки по перерывам на отдых. Когда гном позволял остановиться, юноша валился замертво и засыпал на месте, но мучился кошмарами. В них кишели нелепые и бесформенные злые тени. Крались следом, грозя пожрать душу. Кто, зачем? Ответа он не находил. Может, дурные видения навевает меч или погонщик его рабов, Тайс Рогала? А вдруг душа чувствует, как ищет ее Невенка Нерода?

Беспокойные сны не давали отдохнуть. Готфрид раздражался, бурчал, переругивался с гномом. Тот, явно удивленный, стал внимательнее присматриваться к избраннику.

Вскоре после восьмого ночлега проводник объявил, что через час они поднимутся наверх.

— Наконец-то! — оживился Готфрид. — Надеюсь, там день. Я пещерами сыт по горло.

— Рано радуешься. Может, назад придется удирать со всех ног.

Вечно коротышка ворчит, только настроение портит!

— Парень, пойми: Добендье не всесилен. Он не готов схватиться с еще одним… Одной… В общем, с тварью, вселяющейся в мертвеца. Пока нам лучше держаться от них подальше.

Готфрид подумал о Касалифе, об Анье, и злость снова всколыхнулась внутри, однако боль и горечь теперь поблекли. И страх, и гнев — все показалось вялым, полустертым. Странно.

— Тайс, скажи, меч пьет и мои чувства?

— Добендье-то? Да нет. Напротив, усиливает.

— Тогда почему я почти ничего не ощущаю?

— Потому что у человека есть предел. Когда скапливается слишком много боли, своей и чужой, душа глохнет. Придет время, и скорбь вернется. Наш рассудок умно устроен: сам знает, когда можно терзаться, а когда нет. Сперва — выжить, остальное потом. Не тревожься попусту.

— Не буду, — пообещал Готфрид и подумал, что лучше про кошмары не упоминать: днем они кажутся такой глупостью!

Когда выбрались наверх, на горизонте уже разлилось кровавое закатное марево, загустевшее от дыма. Небо испещряли серые столбы бесчисленных пожарищ.

— Они выжигают Гудермут!

— Тише! — рявкнул гном.

Послышался стук копыт — мимо проскакал вентимильский патруль, направляясь к небольшому лагерю у дымящихся руин деревни. Поселение окружал частокол крестов с распятыми. Захватчики не знали жалости.

Гном долго смотрел на развалины, затем спросил:

— Они всегда так?

— Всегда. По слухам, в Гревнинге было и похлеще.

Рогала видывал всякое во времена Войны Братьев, но зверства вентимильцев его явно потрясли.

— Но зачем убивать побежденных? Кому крестьяне мешают?

— Миньяк поклялся, что истребит или поработит всех и вся, если мы не отдадим меч. А мы не верили в его существование.

На мгновение лицо Рогалы искривилось гримасой отвращения.

— Он его получит — промеж ребер. Но чуть погодя. Где мы сейчас?

— Не знаю.

— Это ж твоя страна!

— Мне путешествовать особо не приходилось.

— Хорошо, что находится в сорока милях от места нашей встречи?

— Пшеничные поля, деревеньки, небольшие замки. У нас все маленькое, Катиш — единственный настоящий город королевства.

— Чего оправдываешься? Ну деревня и деревня, жизнь как жизнь. Ты мне про столицу расскажи. Где она?

— На западе отсюда, милях в тридцати-сорока, наверное. Извини, точно не знаю.

— Снова оправдываешься! Запомни, парень, все остальные оправдываются перед Меченосцем, он же — никогда. Будь высокомернее, этого от тебя и ждут. Сказал бы «сорок миль», чтоб уж наверняка. Мне ходьбы хватило — лошадей возьмем. Верхом умеешь?

Готфрид скривился: что, гном его вовсе за недотепу держит?

— Умею. Но Катиш, должно быть, в осаде, если еще не пал.

— И прекрасно! Лучшее убежище от врага — у него за спиной: через плечо заглядывать можно, пырнуть исподтишка, если надо. И не смотри так кисло. Коли выжить хочешь, при мече или без, заруби себе на носу: на войне все средства хороши! Станешь играться в благородного рыцаря — выпотрошат, как курицу.

Тьма скрыла вентимильский лагерь, оставив лишь россыпь костров — словно звезды опали с неба.

— Тайс, глянь! — Готфрид указал на запад. — Комета!

— Снова, — вздохнул гном и, чертыхнувшись, забормотал себе под нос: — Скверно будет, ох скверно.

— Перед Войной Братьев тоже ведь появлялась?

Как ни странно, Рогала ответил:

— Да. Эта самая, дьявол ее побери! Дел будет — не разгребешь. Ладно, думаю, пора навестить наших дружков у деревни.

— Кажется, я сейчас не слишком-то гожусь на роль конокрада. Устал, ослаб. Поспать бы, — сказал Готфрид, а душу будто льдом сковало — ведь вернутся кошмары.

— Да ты бодрствовал всего ничего! Что ж, ладно. Все равно лучше дождаться, пока они улягутся.

Готфрид бухнулся оземь. Последнее, что он увидел: Рогала на корточках, силуэт исполинской жабы в свете костров. Блики огней догорающей деревни плясали в гномьей бороде стайкой светляков. Но смотрел проводник не на деревню, а на небо.

Интересно, гном когда-нибудь устает? Он же не спал ни разу с тех пор, как пробудился Великий меч. Может, ему и вовсе не присущи слабости простых смертных?

Жуткие видения пришли в той зыбкой рваной дреме, какая отделяет сон от бодрствования. Готфрид с детства привык управлять ею, додумывать мечты, превращая их в грезы, направлять, изменять, вызывать снова. Но кошмар не подчинялся. Темный охотник все близился, тянулся, догонял. Мерзкое, отталкивающее и одновременно жалкое, изголодавшееся существо рвалось к самому рассудку. Знакомая тварь.

Ба! Да это дух из тела мертвого вождя! Он жил и жаждал новой плоти — его плоти. Юноша вскочил, озираясь.

— Тайс!

Рогала исчез. Готфрид поднялся и кинулся сквозь кусты.

Гном вынырнул из сумрака.

— Тише! — прошипел он. — Пригнись!

— Он пришел за мной! Он все ближе! Он уже почти внутри! — Готфрид едва не кричал, сам себя не слыша.

Рогала пресек истерику пощечиной — перепуганный юнец плюхнулся наземь и потер лицо. Сильно, однако.

— А теперь объясни спокойно, — приказал гном.

Парень рассказывал, едва сдерживаясь.

— Чего раньше-то молчал?

— А ты бы помог?

— Нет. Но время было бы, пока эта тварь еще не слишком опасна. Ладно, отложим на потом, сначала с делами закончим. Я осмотрелся: там всего двадцать три человека, магов нет. Тыловики во главе с ленивым сержантом. Трех часовых выставили, я о них уже позаботился.

— Значит, легко добудем лошадей!

— Лошади подождут. Добендье голоден и слаб. Он изнемогает после встречи с вождем, его покормить надо.

— Тайс, я не могу.

— Что?

— Не могу спящих резать.

— Спящих — самое то. Они ж в ответ не бьют! Или ты забыл, кто они такие? Может, как раз эти молодцы твою мать мучили! К тому же нам не только кони нужны. Ты разве есть не хочешь? Мальцы твоих лет жрут за десятерых.

Об этом едва ли стоило напоминать: Готфридов желудок разве что не скребся о хребет, но убивать ради еды… Настолько он еще не оголодал. Конечно, вентимильцы — звери. Но брать с них пример, лишать жизни вот так, в темноте… Впрочем, почему нет?

— Парень, кончай с соплями. Если не справишься с чепухой в голове, из-за нее без головы и останешься. В этом мире закон один: око за око, зуб за зуб. Ты глянь на вентимильцев — уж такие они благородные, слов нет.

— Я не хочу уподобляться им!

— А чем ты сейчас от них отличаешься? Ты такой же человек. Есть люди-овцы и люди-волки. Овцы, по-твоему, лучше и морально чище из-за того, что позволяют себя жрать? Ну уж нет. Захватчики эти исключительно расчетливы. Не знаю, чего они добиваются, но за дело взялись серьезно.

После гном выдал лекцию о великих прагматиках древности. Готфрид слушал вполуха: его воротило от столь убогих философствований. Да и говорил проводник все тише: лагерь был уже близко.

Вдруг ледяной призрак снова коснулся рассудка, и юноша поспешил за Тайсом. Тем временем тот, наконец нащупав нужные слова, заговорил про Анье. Готфриду немедленно представилось, как над ней издеваются, а Рогала все тыкал и тыкал в больное место. Молчун, а умеет разбередить. Меченосец злился помимо воли. Ярость, презрение, жажда мести — как немного надо, чтоб растревожить человека.

Эмоции эмоциями, но губить спящих… Лучше уж попросту лошадей увести, то-то сюрприз будет.

Однако без смерти той ночью не обошлось. Сонный вентимилец выбрался из палатки по нужде и уткнулся в Готфрида. Воин мгновенно проснулся, выпучил от страха глаза, раскрыл рот, но закричать не успел.

Добендье рассек воздух, и в один головокружительный миг перед юношей пронеслась вся жизнь человечка по имени Гремс Миньеко. Серая и скучная, пока миньяк не позвал того на войну, не открыл радость наслаждения убийствами и пытками.

Великий меч заурчал, довольный, но не насытившийся. Он хотел больше крови — реки крови, океаны. И разве может усталый, голодный, перепуганный мальчишка противиться? Пусть веселится, пусть пирует!

Вентимилец захрипел, умирая, и на этот звук из палаток вылезли еще три жертвы. Захватчики спали тревожно. Наверное, ночные атаки не впервой: гудермутцы едва ли сдавались без боя.

Воины спешили навстречу гибели. Добендье жалил быстрее гадюки. Лезвие темнее ночи пробивало доспехи и тело, секло, кромсало, пило жизни. Предсмертными криками солдаты лишь будили товарищей.

Готфрид больше не владел собой. Он превратился в продолжение меча и теперь бессильно, с омерзением глядел на пляшущую в собственных руках смерть.

Первую атаку вентимильцев юноша отбил без труда. Те ожидали оравы, а увидели лишь одного безумца, ошалевшего от ярости. В самом деле, один. А где Тайс? Минуту назад был здесь!

Добендье восторженно взвыл — захватчики побледнели, но не отступили. В сознании Готфрида то и дело вспыхивали ничтожные жизни, но и в них бывали радость да бережно хранимая дорогая память — то, что отличает душу от других, пусть столь же маленьких и слабых.

Теперь клинок убивал, едва коснувшись, вокруг громоздились трупы.

Бессильно выглядывая из тела, ставшего машиной для убийства, Готфрид чувствовал терпкую горечь судеб и жалел чужаков. Эти люди выросли в отчаянии и нужде. Миньяк позвал, и они поверили, что смогут вырваться из унылой нищей безнадежности.

Правду говорят: чтобы победить, нужно понять врага, а чтобы помириться с ним — тем паче.

Вентимильцы окружили Готфрида, а спину прикрыть некому. Если кто-нибудь догадается принести лук, схватка закончится.

Со стороны загона вдруг долетел отчаянный крик, и с десяток скакунов кинулись наутек. Солдаты, чертыхаясь, бросились за ними, с юношей осталось лишь трое, да и те подходить не рисковали.

Где же чертов гном?

Кони ржали, поднимаясь на дыбы. Вдруг верхом, перехватив поводья своего скакуна зубами, из табуна выскочил Рогала. В одной руке зажат кинжал, в другой — упряжь ведомой лошади. Он направился прямо на вентимильцев, и, пока те смотрели на несущегося всадника, Добендье убил двоих. Третий бросился наутек.

— Забирайся! — приказал гном.

— Седла же нет!

— Ну извините, ваша светлость! Знаешь, чего мне стоило их взнуздать?

Надо же! Тайс чуть не пожаловался на свой рост.

— Шевелись, парень, они тебя всю ночь ждать не будут!

Готфрид прыгнул и плюхнулся пузом на конскую спину. Из мрака вынеслись вентимильцы, некоторые уже верхом. Рогала, заухав, поскакал в ночь, и Готфрид, отчаянно вцепившись в гриву и едва не выронив меч, кинулся следом.

Захватчики орали и сыпали проклятиями. Мимо самого носа просвистел дротик — юноша вздрогнул и, опомнившись, уселся наконец поудобнее.

Вот тебе и война, вот и приключения. Когда на собственной шкуре чувствуешь, радости в них мало.