Мечта империи

Глава I Первый день ожидания Меркурьевых [115] игр в Антиохии

Элий обожал утопающие в зелени города побережья. Защищенные Альпами от северных ветров, они согревались зимой теплым дыханием моря. Здесь ничто не менялось год от года, как не менялось лазурное море с белым лимбом прибоя. Ряды пальм вдоль набережных и бесчисленные полосатые тенты крошечных закусочных, то сине-белые, то красно-желтые, повсюду цветочные клумбы с прихотливым орнаментом, свечи кипарисов, шатры пиний, уютные магазинчики и библиотеки.

Элий и прежде бывал в Никее [117], когда ему доводилось отыскать в своей бурной жизни несколько свободных дней. Здесь же он провел два месяца, выздоравливая после того, как Хлор отрубил ему ноги.

Кривые улочки ступенями спускались к морю. Они так отличались от улиц классических римских городов, построенных, как Тимугади, по образцу военного лагеря, где все улицы проложены с запада на восток или с юга на север и всегда пересекаются строго под прямым углом. Здесь все было непредсказуемо. Крошечные домишки могли находиться рядом с роскошными виллами. Лимонные деревья и пальмы соседствовали с дикими виноградниками и соснами. Спору нет, в июле здесь слишком жарко. Но ветер приносил запах моря, который сам по себе мог излечить от чего угодно.

Последние два года Элий непременно приезжал на кинофестиваль в Монак [118]. Эти празднества так любила Марция. Но дни, с их обязательными прогулками по набережной в обществе знаменитых актеров, когда невозможно вдвоем поваляться на пляже, с надоедливой болтовней репортеров и просто любопытных были слишком утомительны. И только встречи с Марком Габинием, этим стареющим красавцем с благородным профилем, доставляли Элию истинное удовольствие. Марк был приятным, остроумным и тактичным собеседником. Его неизменно выбирали председателем Большой комиссии, он жил в императорских апартаментах. Ибо он был императором мира Кино. Молоденькие девушки бегали за знаменитым актером точно так же, как и в дни его молодости.

А Марк при встрече с Элием всегда интересовался здоровьем Валерии. И всякий раз непременно спрашивал, сколько лет ей осталось служить Весте. И потом в разговоре, задумавшись, вдруг восклицал: «Еще столько дней… Так много!»

Кассий привез сенатора в маленький домик в Никее. Окруженное зарослями, жилище напоминало скорее джунгли, нежели творение человеческих рук. Виноградные лозы вились, как им заблагорассудится, оплетая кудрями стволы огромных пиний. Даже меж плитками на дорожках пробивалась буйная зелень, а кусты роз давным-давно перестали цвести и сплели свои тонкие колючие ветви с лохматыми туями. Здесь, в саду, царили полумрак и прохлада, и возле маленького бассейна с зеленоватой, пахнущей тиной водой, можно было всегда найти тень.

Хозяйка оказалась самым нелюбопытным существом на земле. Она была способна вымолвить не более трех слов за день. Зато готовила отлично. Трудно было представить более подходящий дом для убежища. Впрочем, Кассий утверждал, что Элию ничто более не угрожает, и никакие силы, ни высшие, ни низшие не могут его здесь разыскать.

Элий мучился от вынужденного безделья. Целый день лежал он возле бассейна на неудобном деревянном ложе. Время от времени он опускал руку в прохладную воду и наудачу вытаскивать морские раковины, которые сюда кто-то положил давным-давно. Раковины успели позеленеть, как и камни бассейна, и приобрести терпкий запах распада. Разве судьба многих людей не похожа на судьбу этих злосчастных моллюсков? Из привычной обстановки их насильно переносят в чужую среду, они покрываются мерзкой зеленой тиной и умирают, потому что в чьей-то голове родился внезапный замысел что-то украсить или улучшить.

Элий надеялся, что его жизнь не такова.

Черно-золотой шмель, зависнув над левкоем, рассерженно гудел. Может, это кто-то из богов, ему не хватило нектара в Небесном дворце, и он отправился на землю за данью.

– Хочешь молока? – Звонкий девичий голос вывел его из раздумья.

Элий поднял голову. Девочка лет четырнадцати протягивала ему кувшин с молоком. Волосы ее были очень коротко острижены – светлый ежик на висках светился золотым ореолом. И все же Элий не мог принять ее за мальчишку – слишком тонкие черты лица, слишком узкие острые плечи, а под льном туники явно обозначились упругие груди. От воды бассейна по ее лицу бежали блики.

«Она мила от ноготка до последнего волоска. Посмотришь на нее – кажется, что перед тобой картина, написанная искусным художником», – пришла тут же на ум цитата из Плавта.

– Так хочешь молока? – повторила она вопрос.

– У меня нет чаши.

Она засмеялась.

– Пей прямо из кувшина.

Он принял ее щедрый дар и сделал несколько глотков.

– Я – Лета, но можешь звать меня Летти. А как тебя зовут? – спросила она, принимая из его рук кувшин.

Лета – река забвения. Души пьют из нее и забывают свою прежнюю жизнь. Странное имя для девочки.

– Элий, – ответил он.

– Сенатор Элий? – уточнила она. – Ну конечно, я же видела тебя в позапрошлом году во время игр!

Элий усмехнулся.

– Детей не пускают на бои гладиаторов.

– Это теперь, – объявила она весело. – А в тот год пускали, если со взрослыми. Меня бабушка взяла с собой. Я ее упросила. Сидела почти сразу за сенаторской ложей. Отличные места.

Внезапная догадка поразила Элия. Неужели эта девочка видела это?

– Тот самый бой? – спросил он.

Она смутилась.

– Прости… Да. Было так страшно. Никто сначала не понял, что произошло. А потом все повскакали с мест. Женщины кричали как сумасшедшие. Несколько торговцев мороженым побежали вниз, чтобы отдать медику свои ящики с сухим льдом. Один гладиатор подобрал твои ступни, положил в мешок и запихал этот мешок в ящик мороженщика.

Только теперь он сообразил, что никто не рассказал ему, что творилось в амфитеатре Флавиев в тот момент. А он никогда не спрашивал. Элий отчетливо и ярко вновь увидел арену, только теперь со стороны, будто смотрел на все глазами Летти.

– Я проиграл бой. Несмотря на то, что Хлор нарушил закон, за ним осталась победа.

– Абсурд! Ты отличный боец. Если бы у него был тупой меч, ты бы поднялся и выиграл поединок. Он-то падал два раза. А ты – только один. И ударов ты провел больше. Ты бы победил.

Элий криво улыбнулся.

– Смотрю, ты разбираешься в правилах.

– Я в то время была в тебя влюблена. Твое фото висело над моей кроватью, – призналась она и, как показалось Элию, покраснела.

Но блики воды из бассейна отбрасывали на ее лицо колеблющиеся зеленоватые тени, и Элий не мог сказать точно, не ошибся ли он.

– А сейчас уже не висит? – спросил он насмешливо.

– Нет, почему же… – она смутилась еще больше. – Но на заседания сената детей точно не пускают.

– Ты уже не носишь буллу, – заметил Элий, стараясь перевести разговор на другую тему, чтобы не длить замешательство. – И значит уже не ребенок.

– Ага… не ношу, – поддакнула она. – Мне пятнадцать.

Она выглядела моложе, и Элий подумал, что она специально прибавила себе год. Впрочем, нынешний Римский закон о браке весьма либерален в отношении возраста. В четырнадцать девочка может вступить в брак с согласия родителей, если медики не возражают.

Хорошо, что буллу Летиции Кар он спрятал в простенький оправленный в серебро медальон из морских раковин, а то бы девчонка засмеяла его, увидев, что он носит на шее детский амулет.

– Ты здесь на отдыхе? – Он не мог принять ее за местную уроженку, несмотря на простоту наряда – ее плечи и руки, не тронутые загаром, были ослепительно белы, а выговор выдавал жительницу столицы.

– Ага, я болела, а теперь выздоравливаю. Как и ты.

Она коснулась пальцем незажившего пореза. Красная ранка еще не сошлась до конца и напоминала жадно приоткрытый крошечный рот.

– Как ты так умудрился порезаться?

– Поцарапался о колючки, – соврал первое, что пришло в голову, Элий.

Но девчонка бесцеремонно сдвинула простынь, закрывавшую его грудь, и тогда стали видны многочисленные швы на боку.

– Врешь ты все, – объявила Летти. – Тебя кто-то порезал. За что? А, я знаю. Так «Общество нравственных» поступает с насильниками. Но ты ведь не такой?

Очень мило. Даже детям известно о подобных метках. Что будет, если об этих шрамах пронюхает Вилда? Она сожрет сенатора живьем.

– Да, я как раз такой. Обожаю маленьких девочек вроде тебя.

У Летти округлились глаза, но выражение, в них мелькнувшее, вряд ли можно было принять за страх.

– Тебя специально так изуродовали, чтобы другие думали, что ты плохой. Тебя пытали?

Как она догадлива! Пожалуй, даже слишком.

– Нет, меня приняли за свинью, и захотели приготовить жаркое.

– Бедный мой… – она наклонилась и поцеловала его в щеку.

Но тут же отстранилась и убежала. Он слышал шлепанье ее босых ног сначала по каменным плитам двора, потом по ступеням, ведущим в дом.

Элий прижал ладонь к щеке, будто надеялся сберечь тепло поцелуя.

Утром Корнелий Икел получил от одного из фрументариев записку:

«Сегодня вечером Элий прибудет в Рим. Он тяжело ранен и не может сам передвигаться. Приезд держится в тайне – сенатор опасается Макрина и его заказчиков».

Икел сидел в маленькой комнатке таверны «Счастье Императора», где нередко обедал в течение последних пяти лет. Обычно трапезу с ним делил кто-нибудь из его друзей. Но сегодня он ел в одиночестве. И это его тяготило. Жареная телятина казалась префекту претория пресной. Вино – кислым. Голоса за дверью – слишком громкими и слишком наглыми. Кусок не лез в горло – это ему, ветерану Третьей Северной войны, трибуну специальной когорты «Нереида», который на своем веку навидался такого…

Он отворил дверь и вышел в общий зал. Было почти пусто. Посетители таверны веселились в отдельных комнатках. Лишь возле стойки сидела какая-то конопатая девица, задумчиво мурлыкала песенку да разглядывала пустую чашу.

Лучше было бы назначить встречу на одной из тайных квартир фрументариев. Но Икелу необходимо было скрыть эту встречу и от своих фрументариев тоже.

Сегодня Элий вернется в Рим. Вернется, чтобы умереть. Почему бы раненому калеке не покончить с собой от отчаяния? Три верных преторианца исполнят приказ. Элия не станет, Корнелий Икел спасет Империю. Ни у кого больше не появится соблазна заменить Цезаря. Наследник Империи Александр, и другого не будет. Соблазн выбора – страшный соблазн, особенно для солдата. Солдат не должен ничего выбирать. Кроме срока своей службы. А все остальное за него решат другие. Любому ничтожеству величие Империи придаст ослепительный блеск. Главный долг солдата, чтобы величие Рима не померкло.

«О боги, что же я делаю! – мелькнуло в голове Икела. – Кем меня назовут потомки? Новым Юлием Цезарем или презренным Катилиной?»

Дверь в таверну распахнулась. Вошли трое. Он их ждал и сразу же провел в маленькую комнатку. Гвардейцы выслушали приказ и краткие пояснения молча. Обычно эта троица никогда не задавала вопросов, что бы ни приказывал префект претория. Но сегодня преторианцы смотрели хмуро, а один из них, гигант лет тридцати пяти сказал:

– Мне Элий всегда нравится.

Икел ожидал подобного.

– Мне тоже Элий нравится! – воскликнул он почти с неподдельным жаром. – Если честно – гораздо больше, чем эти все эти седые комары из курии. Но у нас нет другого выбора. Ради сохранения Империи Элий должен умереть.

Гигант еще больше нахмурился:

– Не понимаю, чем Элий угрожает Империи. Он хочет захватить власть?

– Он покушается на жизнь Цезаря. Хочет отомстить.

В связи с последними событиями его слова звучали правдоподобно.

– Хорошо, – выдохнул гигант. – Пусть он умрет. И да простят тебя боги.

Он сказал «тебя», а не «нас», и это похожее на упрек «тебя» очень не понравилось Икелу.

Пизон прошел в триклиний, наполнил чашу неразбавленным вином и выпил залпом. Бенит сидел на резном стуле – любимом стуле самого Пизона – и наигрывал на клавиатуре органа. Еще до усыновления Бенит явился в дом к банкиру и занял самую лучшую из свободных спален. Теперь он совал нос повсюду, обустраивал все на свой вкус, успел переспать с тремя служанками из пяти, а шестую, самую несговорчивую, уволить. Он разбил две драгоценные вазы, залил какой-то дрянью ковер в таблине, устроил пожар в спальне и подрался с управляющим. Он был как чума, и Пизон совершенно не знал, как с этим бороться.

Зачем он усыновил этого подонка? Даже боги не ведают, зачем? А теперь Бенит прилип к нему, и не отстает. И никогда не отстанет. Никуда от него не деться.

Вслед за Бенитом в дом притащился мерзкий старикашка Крул, ковырял заскорузлым ногтем драгоценные фрески Аквилейской школы и ругался по поводу выброшенных на ветер денег. «Одна мазня, туман какой-то, ничего не разобрать, – бормотал старикан. – Не люблю я эти новшества». На кухне Крул обследовал каждую кастрюлю, сделал поварам выговор за транжирство, в бельевой – распек служанок за порванные простыни, умудрился отнять у управляющего чековую книжку, а потом явился в таблин Пизона и пустился в рассуждения о политике, перемывая косточки каждому из шестисот сенаторов по очереди. Пизон попытался заикнуться о том, чтобы Крул убрался куда-нибудь подальше, но Бенит горой встал на защиту деда. Банкир уступил. Почему? О, боги, почему он стал так малодушен?

Вскоре Пизону начало казаться, что он сходит с ума. Сходит, но никак не может сойти.

– Папаша, ты слишком много пьешь, – заметил Бенит. – Наконец-то я могу называть тебя папашей законно! Здорово, да? Воображаю, какой фурор известие о моем усыновлении произвело на моих дружков-первооткрывателей.

– Заткнись.

– Неужели ты не хочешь послушать мои умные мысли?

– Бенит, мы оба висим на волоске. Драчка в подвале сорвалась, мой заказ не выполнен, а этот олух Макрин пустился бега. Я взял два клейма. Одно – чтобы получить подряд на строительство канала, а второе, чтобы император овдовел. Заплатил за каждое миллион сестерциев. А что вышло? Ничего!

– Друг мой, это-то и хорошо. Потому что твои желания – фикция. В отличие от моих. Цезарь умрет. А я стану императором.

Пизон смерил своего только что усыновленного сынка презрительным взглядом. Бенит играл на клавиатуре органа пальцами ног. У него была одна клавиатура – без труб. Но эти беззвучные упражнения чрезвычайно его забавляли. Он приходил в восторг от одного нажатия клавиш.

– Ну, скажи, зачем тебе нужен вдовый Руфин? Разве ты смазливая девчонка, которая мечтает о выгодном женихе? – ухмыльнулся Бенит.

– Я смотрю на вещи реально. А ты… Исполнения твоих желаний придется ждать до греческих Календ [119], – огрызнулся банкир. – Ты как всякий ничтожный тип, мечтаешь о несбыточном.

– Неправда. Я – Магн, великий. Просто великие иногда кажутся людям вульгарными. Вот на тебя точно никогда не падет выбор. Из-за твоего богатства. А я беден. Но при этом потенциально богат. Я там и здесь. И нигде. Таких обожает толпа. Она влюбляется в них мгновенно и надолго. Да здравствует толпа! За две тысячи лет она не сделалась ни умнее, ни просвещеннее! Папашка, налей мне. Я хочу выпить за охлократию.

Пизон покорно исполнил просьбу Бенита.

– Папашка, мне очень понравился твой замысле, но я внесу в него некоторые коррективы. Я – твой корректор [120], папашка, цени. Кстати, ты знаешь, что Элий в Риме? Нет? Приехал тайно. Говорят, болен. Так вот, сегодня ночью я убью Цезаря, а в убийстве обвинят Элия. Разумеется, с него снимут потом обвинение… может быть. Но это неважно. Главное – бросить тень. Элию не избавиться от нее до конца жизни. А главное, Руфин никогда не простит Элию смерти сына – не важно, виновен сенатор или нет. А потом выйду я весь в белом. Кандидат то есть. И стану императором.

Пизону казалось, что Бенит бредит.

– Ты поражен грандиозностью моих планов? – продолжал Бенит. – Я уберу Цезаря, потом Руфин уберет Элия, а уж потом мы с тобой, дорогой папашка, придумаем, как, не торопясь, убрать Руфина. Настало время массовой уборки. Урожай созрел.

Пизон вновь наполнил свой кубок и осушил.

– А потом ты уберешь меня?

– Нет, дорогой папочка. Ты сам устранишься. Отойдешь в тень и будешь мне помогать добывать империй [121]. А я буду помогать тебе добывать деньги. У нас будет совместная компания. «Пизон и сыновья. Рим и провинции». Неплохо звучит? Мы как два братца Диоскура – один бессмертный, другой – обычный человек.

– Потише, пожалуйста, – шепотом попросил Пизон.

– А что такого? Неужто Руфин не знает истории о двух любящих братьях Касторе и Поллуксе? Не волнуйся, папашка, доносчиков никто не слушает нынче. Лучше давай заключим пари на миллион сестерциев, что я сделаюсь Августом.

– Руфин еще жив и не собирается умирать.

– Миллион, папаша. Неужели тебе жаль миллиона для родного сыночка?

И он ударил разом двумя ногами по клавиатуре. Пизон сморщился, как будто пронзительные звуки органа в самом деле раздались в комнате.

Отставной фрументарий Лапит пробирался по рынку меж женщин в ярких двуцветных платьях и слуг с сумками и корзинами. Лапит любил сам ходить на рынок и выбирать зелень и фрукты. А еще он непременно останавливался возле торговца антиквариатом, в основном поддельным, что расположился под пестрым тентом возле статуи Меркурия. Но среди его барахла порой встречались подлинные и по настоящему ценные вещицы. Завидев постоянного покупателя, старый торговец-сириец ожесточенно замахал руками, приветствуя Лапита.

– О, боголюбимый, несравненный Лапит! – закричал антиквар, когда бывший соглядатай был от него еще в десяти шагах. – Я нашел для тебя подлинное ожерелье царицы Клеопатры. Только посмотри!

Пройдоха достал из-под прилавка потертый кожаный футляр. Внутри тускло поблескивала нитка дешевых гранатов. Вряд ли подобное ожерелье могла носить даже служанка Клеопатры. Лапит презрительно хмыкнул.

– Не нравится? Тогда я поищу что-нибудь другое… Вот, смотри. Брошь в виде скарабея.

Антиквар суетился, выбирая подходящую вещицу среди многочисленных безделушек.

– Лапит! – Услышал соглядатай рядом с собой незнакомый голос.

Он обернулся, но никого не увидел.

– Не оборачивайся, сделай вид, что тебя интересует барахло этого жулика, – продолжал голос.

И тут Лапит почувствовал, что у него холодеют руки и ноги: он увидел, как мраморный Меркурий повел нарисованным глазом и едва заметно подмигнул. Лапит уронил корзинку с зеленью.

– Я простоял целый час на солнцепеке, пока ты ползал по рынку, выбирая пучок редиски, – продолжал Меркурий. – А теперь слушай меня внимательно. И не отвечай вслух, только кивай головой. Ты понял?

– Да, – выдавил Лапит.

– Что ты сказал, доминус? – Тут же повернулся к покупателю антиквар.

– Ничего, – Лапит кашлянул, прочищая горло. – Лишь то, что сегодня выбор не велик.

– Что поделать! Подлинно интересный товар попадается все реже и реже. Может, тебя интересует мумие? Эта смола, по вкусу напоминающая амброзию.

– Ничего не говори, идиот, – прошипел Меркурий. – Только кивай.

Лапит послушно кивнул.

– Ты купишь мумие? Сколько? – радостно воскликнул антиквар.

– У тебя есть кто-нибудь на примете, кто может проследить за фургонами из Массилии? Куда везут черные камни, похожие на смолу? Мне нужен пункт назначения. И как можно быстрее. У тебя есть верный человек?

Лапит несколько раз кивнул.

– Я достану завтра. Завтра ты придешь? Непременно? – в восторге лопотал торговец.

– Ах, прохвост! – воскликнул каменный Меркурий. – Торговля этим суррогатом запрещена. Ее варят из мумий фараонов. Жулик.

– Жулик, – подтвердил Лапит, забыв, что должен соблюдать молчание.

Антиквар обиделся:

– Клянусь Меркурием, сделка будет честной! Может, возьмешь этого скарабея? Всего сотня сестерциев. А он из знаменитой гробницы Тутанхамона, раскопанной археологом Картерием.

Скарабей был месяц назад сделан в захудалой мастерской в Фивах из полудрагоценных камней.

– Как только узнаешь, куда везут руду, явишься немедленно в мой храм, – продолжал наставления бог жуликов и торговцев. – Бросишь на алтарь немного фимиама, а затем сообщишь все, что удалось узнать. Ты все понял?

Лапит кивнул.

– Я так и знал, что он тебе понравится. Замечательный скарабей! Он принесет тебе счастье! – Ликовал торговец: давненько ему не удавалось так ловко ввернуть покупателю вульгарную подделку.

Лапит скривился, но вынужден был вытащить из кошелька несколько монет и расплатиться. Оставалось надеяться, что боги компенсируют вынужденные расходы. Но Меркурий не торопился это подтвердить. Тогда Лапит покосился на статую. Она больше не подавала признаков жизни: не подмигивала нарисованным глазом и не хмурила брови. Обычная статуя Меркурия, такую можно увидеть на каждом рынке.

Глава II Второй день ожидания Меркурьевых игр в Антиохии

Утром Кассий в который раз подтвердил, что некий прибор обеспечивает Элию «тень», и ни боги, ни гении не способны теперь обнаружить беглеца. В самом деле их никто не беспокоил в маленьком домике в Никее. Напитанный морем воздух с каждым вдохом, казалось, укреплял силы, и прибавлял здоровья. Элий хотел даже отправиться в ближайший храм Меркурия и сжечь несколько зерен благовоний на алтаре в благодарность за удачное завершение путешествия, но Кассий запретил сенатору выходить из сада.

При этом медик бросил на Элия странный, как будто испытующий и одновременно виноватый взгляд. И этот взгляд очень не понравился Элию. Точно такие же взгляды бывают у сенаторов, когда они собираются завалить твой законопроект, и сообщают сочувственно, что предложенный закон всем хорош, но они никак не могут его поддержать.

– Ты узнал, где сейчас Юний Вер? И что с ним? – встревожился Элий.

– По последним сведениям вернулся в Рим. С ним все хорошо. Даже очень… очень хорошо… – Кассий смутился, снял очки и протер стекла. – А тебе лучше поспать, это придаст сил.

Элий был уверен, что Кассия что-то мучит, но не мог понять – что.

Сенатор завернулся в простыню, как в тогу, и спустился к своему деревянному ложу возле бассейна. Он надеялся, что Летти придет сюда вновь. И он ждал ее прихода.

«Старый идиот! – одернул он сам себя. – Ухлестывать за четырнадцатилетней девчонкой! Совсем выжил из ума».

Но подобные упреки не привели его в смущение. Лета сама почти что призналась ему в любви. Но в следующее мгновение ему представилось, что она ушла на пляж со своими ровесниками, плещется в море, а потом валяется на золотом песке. И он понял, что примитивно ревнует. Он почти до конца придумал эту сценку на пляже, когда услышал знакомое шлепанье босых ног. Элий хотел подняться ей навстречу, но не успел – она налетела маленьким ураганом и повалила его на ложе.

– Как здорово, что ты здесь! – воскликнула Летти.

– По-моему, тебя не обучали хорошим манерам! – Его голос прозвучал чуть более сурово, чем хотелось самому – ненароком она толкнула его в больной бок.

– Здесь Лазурный берег! На побережье можно наплевать на все манеры и правила, на все-все… И мы с тобой можем общаться без всяких условностей, вот так запросто.

Она погладила его по руке, и одно ее прикосновение возбудило его. Разумеется, это не любовь, это легкое опьянение, но как приятно быть опьяненным! Голова кружится, беспричинно весело, чувствуешь себя мальчишкой.

– Ты здесь с бабушкой? – спросил он.

– Нет, одна, то есть… – Она смутилась. – Со мной… опекун.

Нет, нет, надо все это прекратить. Она совсем ребенок. В ее возрасте девчонке влюбляются до безумия.

– У меня к тебе просьба, Летти. Ты не могла бы выйти на улицу, – он старался говорить серьезным деловым тоном, но против воли его губы расползались в улыбке. – Наверняка на ближайшем перекрестке есть лоток с вестниками. Возьми для меня все последние номера «Акты диурны», начиная с седьмого дня до Ид июля.

– Это невозможно… – Летти смутилась еще больше. – Мне… я… Опекун запрещает мне покидать сад. Он… он боится за меня. И я тоже боюсь!

Она обвила голову Элия руками и прижалась щекой к его щеке. От тепла ее кожи у него перехватило дыхание. Что она делает! Этого еще не хватало!

– Я так боюсь, – прошептала Летти. – Что они найдут меня и убьют.

– Кто найдет?

– Палачи. Меня приговорили в смерти.

Ее невнятный и жаркий шепот походил на бред. Но Элий не в силах был разомкнуть ее руки. Ему хотелось лежать вот так и ощущать теплоту ее кожи и дыхания, и чувствовать упругость маленьких полудетских грудей. Он слышал, как отчаянно бьется ее сердце.

– Тебя не могли осудить на смерть, – попытался возразить он.

– Меня приговорили. И, когда найдут, исполнят приговор.

– Я не слышал, чтобы какую-нибудь девушку приговорили к смертной казни за последний год. Полагаю, такой исключительный случай запомнился бы.

– Это был тайный суд. О нем никто не знает.

– Ну, хорошо, пусть так! – После подпольной гладиаторской арены Элий не удивился бы, обнаружив еще и пару-тройку тайных судилищ. – Но за что тебе грозит смерть? Ты убила кого-нибудь? Нет? В твоем возрасте можно получить смертный приговор лишь за убийство, совершенное с особой жестокостью. За несколько убийств. Или за убийство должностного лица. Поверь мне, я знаю право.

– А за государственную измену?

Элий на мгновение прикрыл глаза, пытаясь восстановить в памяти страницы кодекса:

– Да, можно, но доказать измену в мирное время очень трудно. Особенно по отношению к молоденькой девушке, которая не имела доступа к государственным тайнам. Любой адвокат после первого слушания добьется прекращения дела.

– Но я ее открыла, – прошептала она.

– Что – открыла? – не понял он.

– Я открыла тайну и совершила государственную измену. – Она смотрела на Элия полными ужаса глазами.

Ее слова казались одновременно правдивыми и бредовыми. Он верил и не верил ей. Но страх ее был неподделен. Она вся дрожала.

– Теперь палачи найдут меня и казнят, – повторяла она как в бреду, и вновь прижималась к нему, ища защиты.

– Послушай…

– Нет, не перебивай меня! – Она схватила его за руку. – Ты наверняка знаешь, что казнить девственниц в Риме запрещено. И, прежде, чем казнить, палач изнасилует меня. – Элий хотел опровергнуть ее безумный домысел, но не смог, сообразив, что этого древнего закона никто не отменял. – Я боюсь этого больше, чем смерти… Я умру… пусть… раз я совершила такое… но не хочу, чтобы надо мной надругались. Вспомни дочь Сеяна. Я представила себя на ее месте. Этот закон якобы охраняет жизнь детей и молоденьких девушек. Но это вранье. Если кого-то надо убить, его все равно убьют. Только еще сделают… такое.

– Летти, я не допущу… Завтра же…

Но она не дала ему договорить и зажала рот ладошкой.

– Элий, ты должен для меня это сделать.

– Да, моя девочка, все сделаю, я добьюсь пересмотра дела.

Она отрицательно затрясла головой:

– Ты должен сделать меня женщиной. Тогда палач сможет казнить меня, но не обесчестить. – Она умоляла его о дефлорации!

– Летти, что за абсурд…

Ему хотелось наорать на нее и отшлепать как капризного ребенка, который довел бедного педагога до белого каления, но не получилось. Он ей верил. Она говорила правду.

– Это не глупость. Я люблю тебя уже два года. Мне будет хорошо с тобой. И тогда я не буду бояться смерти.

Ее убежденность походила на исступление. Что бы он ни говорил, она упрямо твердила о смерти и о суровом приговоре. Она повторяла, что видит в снах своего палача: он маленького роста, с короткой шеей, у него низкий лоб и приплюснутый нос. А изо рта воняет. И еще – у него нет глаз. То есть органы зрения есть. А глаз нет. Пустота. Ничто. Пропасть. Смерть. Описание палача поразило Элия. Ему стало казаться, что он и сам видел этого человека когда-то. Возможно, в карцере, посещая заключенных, чтобы помочь с апелляциями. Рассказ о палаче нельзя было опровергнуть никакими доводами. Палач существовал и неумолимо приближался к жертве.

– Я так хочу… исполни мое желание, – шептала она. – Ведь ты исполнитель желаний. Ты не можешь отказать…

Она была права: он не мог сказать ей «нет».

Летти вновь обвила его шею руками. Ее губы были мягкими и податливыми. А грудь упругой, и талия так тонка, что он мог бы руками обхватить ее, и пальцы сошлись бы у девушки на позвоночнике. Ее туника, упав, открыла слишком хрупкое и тонкое тело – узкие плечи, длинные худенькие ноги, белую, с нежным отсветом кожу – так мрамор просвечивает в солнечных лучах. Но мрамор был теплый и податливый, и уступал его прикосновениями, и дрожал от возбуждения и страха. А любовнику Марции Пизон ничего не стоило довести до экстаза и мраморную статую. И когда она в самом деле забилась в его руках, изнемогая от незнакомого пугающего наслаждения, он овладел ею, и боль ошеломила ее, и в происходящем ей почудилось что-то воистину палаческое… А он лишь опьянил себя, но не утолил жажды. Ему хотелось вновь овладеть ею, но он сдержался, боясь, что испугает ее своим необузданным вожделением.

Элий понимал, что сделал непростительную глупость, что должен был разуверить ее в нелепых фантазиях. Но в том-то и дело, что он не мог ее убедить. Это она убеждала, а он верил каждому ее слову. Она мгновенно приобрела над ним необъяснимую, сверхъестественную власть. Не любовную власть, нет, какую-то иную.

Летти лежала, прижавшись к нему, и тихонько всхлипывала. Она была растеряна и ошеломлена. В своих полудетских фантазиях она представляла это иначе, более возвышенным и менее плотским. Она вновь всхлипнула.

– Было больно?

– Немножко. Но это ничего. Боль – это не страшно. Когда я попала в катастрофу и умирала, было куда больнее. Вот то было – ужас… непереносимо… – Она замолчала, не сразу сообразив, что сравнила объятия Элия с объятиями бога Таната.

– Ты попала в катастрофу… – повторил он.

Пробиваясь сквозь густую листву, пятна солнечного света ложились на обнаженное тело Летти.

– Ну да. Я находилась несколько дней в коме.

– Ты – Летиция Кар? – выдохнул он.

Она вскрикнула и спрыгнула с ложа, на ходу поднимая тунику.

– Постой! Я не обижу тебя. Я знаю, как спасти тебя! Летти!

Но куда ему было до нее – быстроногой. Он лишь добрался до лестницы, а она уже исчезла в доме. Ему почудилось, что хлопнула входная дверь – неужто девчонка выскочила на улицу? Торопясь опередить ее и перерезать путь к бегству, Элий оттолкнулся руками и перемахнул через невысокую каменную ограду. Улица ступенями спускалась к морю. Лазурный его лоскуток синел между домами, как туника, вывешенная сушиться на ветру. Божественная туника самого Посейдона.

«Летиция Кар… Летиция Кар… Твоя смерть – необходимое жертвоприношение нашего ритуала…» – прозвучала в его мозгу фраза, подслушанная в голове гения.

Девочка не лгала. Она в самом деле была приговорена к смерти. Гением Элия. Если гений – судья, то, значит, Элий – палач. Может, именно Элия в своих видениях видела Летиция – отвратительную безглазую маску вместо лица. Неужели он выглядит именно так? Почему нет? Ведь он урод, калека, с бесчисленными шрамами на боках и спине – знаками педофила. И он только что спал с четырнадцатилетней девчонкой. Гений недаром оставил на нем свою мету. Нет, нет, все это ложь, но этого Элий не мог доказать даже себе. Что же делать?! В такую минуту невыносимо хотелось позвать на помощь гения. Чтоб его посвятили подземным богам!

Элий огляделся. Летиции нигде не было. Несколько туристов в широкополых белых шляпах и двуцветных туниках брели по улице, неся корзины, полные груш и персиков. Фиолетовые тени так же медленно скользили по камням мостовой вслед за туристами. Элий заковылял вниз по улице, к морю. Летиции исчезла. И как он сразу не догадался, кто перед ним! Но Вер все время твердил о маленькой девочке, и Элий уверился, что Летиция Кар – ребенок лет пяти-шести. Это его и сбило. Три дня она была подле, а он, глупец, зря терял время! Время…

«Время повернет вспять!» – выкрикнул в его мозгу чужой голос.

Элий содрогнулся – еще одна мысль гения, всплывшая в памяти.

В этот момент он увидел на перекрестке киоск торговца вестниками. Продавец, загорелый до черноты худой мужчина лет сорока в белой льняной тунике и стоптанных сандалиях, сидел на камне и потягивал из фляжки вино. Элий заковылял к киоску. Несколько номеров «Акты диурны» лежали на прилавке. Черный, яркий – сегодняшний. Поблекшие, выцветшие на солнце – вчерашние и позавчерашние номера. Из-под груды вестников высовывался серый и измятый экземпляр, помеченный календами июля.

– Мне нужны все номера за последние шесть дней, – сказал Элий, подходя. – Вот только…

Он вспомнил, что у него нет ни единого асса.

– Не взял кошелек? – понимающе кивнул торговец. – Так бери в долг. Деньги занесешь завтра. Я каждый день тут сижу. Ветеранам я завсегда уступаю. – Торговец сложил номера трубочкой и отдал Элию.

Тот взял, не зная, должен ли он объяснять этому человеку, что покалечился вовсе не на войне. Так ничего и не решив, ибо в данном случае разность между честностью или нечестностью была столь мала, что придавать ей значение глупо, заковылял назад. Теперь он не стал перелезать через стену, а вошел через дверь. И тут же увидел Летицию. Она стояла во дворе, в раковине маленького фонтана и, поворачиваясь, подставляла под холодные струи свое худенькое детское тело. Значит, она никуда не выходила. Ну да, ей запрещено, как и Элию, покидать сад. О боги, что же он наделал! Он поставил всех под удар, выйдя из тени. А вдруг за те несколько минут, что он ходил снаружи, его сумели засечь, и гении уже мчатся, визжа, за добычей?

Что это с ним? Где его прежняя догадливость и острота ума, способность предусмотреть маневр противника и нанести удар первым! Он всегда был ловок. Теперь он как будто отупел… Зачем ему понадобились эти дурацкие вестники! Элий бросил номера на скамью и… Крикливые буквы заголовка сложились в четыре слова:

«НАПАДЕНИЕ НА МАРЦИЮ ПИЗОН».

Он поднял номер. Еще не верил, что прочел правильно. Развернул страницу. Воздуха не хватало. Когда смысл прочитанного дошел до него, он впился зубами в ладонь, чтобы не закричать. Но все равно издал нутряной сдавленный звук.

Он спешно собрал вестники, прошел к себе в комнату и запер дверь.

Развернул вчерашний номер «Акты диурны» и принялся читать. Он читал очень медленно, будто только-только научился разбирать буквы. Чтение напоминало пытку на берегу. Каждое слово – хлесткий удар палача. Но постепенно ему стало казаться, что боль притупляется. Он прочитал все передовицы, скинул вестники на пол, вцепился руками в волосы и так сидел неподвижно. Что случилось на самом деле? Элий не мог понять. Сюжет, взятый из дешевого представления мимов. Но за базарным скандалом маячило искаженное болью лицо Марции.

«Бедная… я – твой злой гений… Прости…»

Надо что-то предпринять. Стандартная дилемма исполнителя желаний. Он должен охранять Летицию, как велел гений Империи. Но при этом он должен помочь Марции, должен поддержать ее в беде. Но как найти Марцию, если она убежала из Рима? Где она теперь? Может, стоит позвонить центуриону Пробу, который ведет ее дело? Однако звонить кому бы то ни было из Никеи было слишком опасно. Гении могли тут же обнаружить их убежище. Элий вновь поднял вестники и принялся листать. Взгляд его остановился на небольшом объявлении. «Сенатор Макций Проб прибыл в свое поместье недалеко от Кремоны на несколько дней». Далековато от Никеи, но поехать можно. Надо увидеться с сенатором, ведь он – дед центуриона Проба. Элий выяснит все обстоятельства дела и попытается найти Марцию. Разумеется, Гэл тут же его обнаружат. Но Элий ускользнет. Душа его слишком изменилась. Гению за ним не уследить. Он направит погоню по ложному следу, а сам вернется назад.

Летиция постучала в дверь:

– Элий, зачем ты заперся?

Он свернул вестники и сунул сверток за шкаф.

– Хотел поспать… Очень устал.

Он боялся, что голос его выдаст, и говорил тихо.

– Принести обед в комнату?

– Если нетрудно.

Он поспешно забрался в кровать и накрылся одеялом. Она явилась с подносом. Ей нравилось ухаживать за ним. Он позволял. Все же она что-то заметила.

– Ты плохо выглядишь, у тебя жар… – Она так старательно за него волновалась. – Позвать Кассия?

Его в самом деле бросало то в жар, то в холод, но он удержал ее и поцеловал в губы.

– Не надо. Я посплю, и все пройдет. – И снова поцелуй. Этот довод ее окончательно убедил.

Лапит делал вид, что прогуливается по улицам Вероны. Всю ночь он провел в пути. Все утро – в слежке за обитателями филиала академии. Они – в роскошных авто. Он – на стареньком таксомоторе. Очень скоро он выяснил, что Трион, выехав из ворот своей виллы, отправился не к роскошному зданию Веронской Физической академии, а к старому стадиону на окраине города. Стадион был запущенный. И странный. Окна здания плотно заколочены. Стены – высокие, надстроенные, будто укрепления осаждаемой крепости. Массивные стальные ворота, охранялись четырьмя преторианцами. Лапит отпустил таксомотор и принялся медленно прогуливаться вдоль ограды, отыскивая хоть какую-то возможность проскользнуть внутрь. Но стена была неприступной. Обитатели стадиона приготовились к осаде.

Еще одна машина подъехала к воротам. И пока охранник проверял документы, к машине неведомо откуда подскочил парень в пестрой тунике, и, засунув голову в машину, завопил пронзительным голосом:

– Несколько слов для «Акты диурны»! Наших читателей интересуют новые открытия. Говорят, наконец-то удастся создать аппарат тяжелее воздуха, способный преодолеть запрет богов. Так правда ли это?

– Проваливай! – рявкнул охранник и, ухватив репортера за тунику, швырнул на мостовую.

А машина въехала на территорию стадиона, и ворота с лязгом захлопнулись. Все, что успел разглядеть Лапит – это грязно– серую стену трибуны. Парень тем временем вскочил, отряхнулся с таким видом, будто ничего не произошло, и дружески подмигнул Лапиту.

– Рано или поздно кто-нибудь мне ответит. А ты тоже из вестника?

Лапиту ничего не оставалось, как кивнуть.

– Из «Римских братьев», – брякнул он первое, что пришло в голову. Кажется, этот ежемесячник выходил сразу после Третьей Северной войны и пользовался в те годы большим успехом. Но Лапит не был уверен, что «Римские братья» до сих пор здравствуют.

– В первый раз слышу это название. Наверное, что-нибудь новенькое.

– Готовлю первый номер, – признался Лапит, вспомнив, что «Римские братья» благополучно скончались лет десять назад.

– Неужели твои хозяева не могли найти кого-нибудь помоложе?

– Я еще бодрячок, – ухмыльнулся Лапит.

Новая машина подкатила к стадиону. Но в этот раз она даже не остановилась – ворота распахнулись заранее, и белый «кентавр» скрылся от взора дотошных корреспондентов.

– Если мы проторчим здесь еще полчаса, это будет подозрительно, – заметил Лапит.

– Если мы уйдем, это будет еще подозрительнее, – отвечал его более молодой коллега. – И запомни: нормальный репортер – настырный репортер.

– Как тебя зовут? – поинтересовался Лапит.

– Квинт, но в следующий раз я могу назваться иначе.

– Лапит. Это мое настоящее имя.

Со стадиона выехала черная «триера», проехала сотню футов и затормозила. Водитель вышел и торопливо зашагал назад к воротам. Тут же из открытого окна высунулась чья-то голова. Мгновение внимательные глаза созерцали репортеров, потом появилась обнаженная женская рука и сделала энергичный жест. Лапит и Квинт, не сговариваясь, побежали к машине. Пассажирка «триеры» – женщина лет двадцати семи была некрасива: большой рот, черные выпуклые глаза и ярко-рыжие, коротко остриженные волосы, напоминающие щетину домашней метелки – на такую красотку клюнул бы только невольник, выкупленный на средства фонда Либерты после десяти лет рабства. А женщина в самом деле как будто собиралась их очаровывать.

– Кто-нибудь из вас курит? – спросила она.

И прищурилась. Глаза у нее, пожалуй, были ничего. И Лапит, И Квинт, достали тут же по упаковке табачных палочек. Женщина поколебалась и вытащила одну из капсулы Лапита.

– В таверне «Плясуны», – бросила она.

Водитель тем временем уже бегом возвращался к машине.

– Огоньку, пожалуйста, – сказала она нарочито громко.

Квинт щелкнул зажигалкой.

– Зачем ты их позвала? – рассерженно спросил водитель.

– Забыла табак в лаборатории. – Она демонстративно затянулась. – А ты не куришь… – добавила женщина с упреком.

Водитель ей не ответил. Машина рванулась, обдав стоящих репортеров горячим воздухом и бензиновым смрадом.

– Мы пойдем вместе, – сказал Лапит.

– Ладно. Может, я и разрешу тебе посидеть подле, – отвечал Квинт, скаля белые зубы.

У Лапита зубы были тоже белы, но, увы, вставные.

«Несомненно, это парень фрументарий, – подумал Лапит. – Но на кого он работает»?

Таверна «Плясуны» располагалась недалеко от амфитеатра. В окна был виден его облицованная мрамором закругленная стена. В таверне всегда было много народу. Лапит и Квинт с трудом отыскали места возле перегородки. Им подали суп в глиняных горшочках прямо с огня и кувшин неразбавленного галльского вина. За соседним столом двое мостильщиков улиц обсуждали последние новости.

– Сколько живу, а не припомню, чтобы кого-то из императорской семьи обвиняли в подобных штучках…

– Вранье, Марция сама все придумала, – отозвался второй, широкоплечий здоровяк с короткой шеей и взъерошенными черными волосами. – И зачем такой парень как Элий спутался с этой шлюхой?

– Потому что шлюха, – отвечал первый.

Мостильщики закончили трапезу и, оставив рядом с мисками пару сестерциев, направились к выходу.

В этот момент явилась она. Прежде, в машине, когда можно было разглядеть лишь лицо, она показалась обоим «репортерам» безобразной. Теперь же, пока она шла к их столику, они разом причмокнули губами и, не сговариваясь, воскликнули: «Богиня!» На женщине была черная узкая туника выше колен. И этот простой наряд подчеркивал ее тонкую талию, высокую грудь и длинные ноги. У нее была фигура фотомодели. Женщина присела на краешек скамьи и сразу заговорила:

– У меня есть несколько минут. Один из наших сказал, что его пытались остановить у входа репортеры. Вы репортеры?

Она взглянула сначала на Квинта, потом на Лапита, будто на взгляд могла оценить корреспондента от фрументария.

– Мы оба репортеры, – подтвердил Квинт. – Я – из «Акты диурны». А вот он – из «Римских братьев».

– Очень хорошо, что вас двое. Потому что одного могут убрать. Могут убрать и двоих. Но все же у двоих шансов больше.

Лапит криво улыбнулся, узнав о столь блестящей перспективе. Женщина засунула руку за вырез туники и вытащила спрятанные на груди две скатанные трубочкой бумажки. Бумажки были еще теплые. Квинт заерзал на стуле, а Лапит глубоко вздохнул.

– Здесь все написано. Если вас поймают, постарайтесь уничтожить записки. Для меня это смерть. А впрочем… Это смерть для всех. Так что лучше доберитесь до своих вестников. И укажите мое имя в статье. Могу заверить, оно известно в Риме. Сейчас я уезжаю, а у вас в запасе есть три дня. Трион доверил мне одно дело, но вы, ребята, ни за что не угадаете, какое…

– Разумеется, не угадаем, – поддакнул Квинт.

Он успел заметить, что их собеседница больше всего на свете гордится своим умом. И, как все женщины, обожает лесть.

– Он отправил меня в святилище Кроноса.

Квинт с Лапитом переглянулись. В приказе Триона не было ничего странного. Многие ученые поклоняются богу времени. Женщина вытащила из сумки небольшой флакон. Но, несмотря на малые размеры, она с трудом удерживала его в руках.

– Трион велел отвезти туда вот это. В бутылке – радиоактивная жидкость. Я должна вылить ее в священные часы в храме Кроноса. Знаете, что это означает? – Оба «репортера» разом замотали головой. – Время начнет метаморфировать и потечет вспять. Что вы думаете по этому поводу?

Лапит промолчал, а Квинт осмелился предположить:

– Богам не стоит близко приближаться к людям – это слишком опасно.

Их загадочная собеседница кивнула:

– Чистая правда. Но я не повезу эту бутылку в святилище. Я исчезну. Надеюсь, вы опубликуете мое заявление прежде, чем люди Триона меня найдут. Кстати, об этой бутыли и поручении Триона не стоит сообщать. Ни богам, ни людям. К счастью, боги здесь не появляются. Слишком высокий фон.

Что подразумевалось под словом «фон», ни Квинт, ни Лапит не знали.

Женщина поднялась, махнула рукой, будто небрежно мазнула по невидимому листу, вычерчивая вопросительный знак, и направилась к выходу. Мужчины, сидящие за столиками, провожали ее взглядом. Квинт развернул бумажку и пробежал глазами первую строчку. Прочел… и тут же вновь свернул записку.

– А ведь ты не репортер, Лапит, – сказал он, глядя на дверь, в которую только что вышла их странная знакомая.

– Как и ты, – отозвался старик.

Лапиту не хотелось читать таинственную записку. У него было нехорошее предчувствие.

– Кому ты служишь, Лапит?

– Богам.

Квинт скривил рот, давая понять, что оценил шутку.

– А я – первому префекту претория. И что же нам делать?

Лапит наконец развернул листок и прочел. Почерк был мелкий, убористый, но четкий. По мере того, как Лапит читал, остатки волос у него на макушке вставали дыбом. Предчувствие не обмануло старого фрументария.

– Мы с тобой оба подонки, Лапит, как и положено быть фрументариям. Иначе не выжить. Но нам придется пойти в «Акту диурну» и передать послание. Клянусь Момом, покровителем свободы печати, это единственный выход.

Лапит хотел возразить, но только на счет подонков.

– Ведь мы оба готовы сдохнуть за этот паршивый мир, не так ли, Лапит?

– Конечно, – согласился старик. – Потому что лучшего просто нет.

Лапит не очень верил, что коллективный поход в «Акту диурну» даст результат. Но сам он ничего предложить не мог. Разумеется, он сообщит Меркурию о результате своих расследований. Но потом. Сейчас у Лапита на это не хватало смелости.

Женщину звали Норма Галликан. Она была дочерью префекта претория, возглавлявшего войска в Третью Северную войну. И еще она была одним из ведущих физиков в лаборатории Триона. И она была посвящена во все подробности разработок.

Она утверждала, что Трион нарушил запрет богов.

В комнате Мома, бога злословия и насмешек пахло старой, хранящейся многие-многие годы бумагой многочисленных вестников и книг. Сам божок, круглолицый и пухлый коротышка в пестрой тунике, развалился на ложе и листал затрепанную книжицу. То и дело его круглый животик сотрясался от смеха.

Меркурий наклонился и глянул на обложку.

– Лукиан! Эта же книга запрещена в Небесном дворце.

– Ерунда, – фыркнул Мом. – С тех пор, как я сделался покровителем свободы печати, я могу читать все, что угодно. А лучше о нас, богах, чем Лукиан, никто не писал, уж поверь мне как профессионалу. А ты зачем сюда явился? Новый номер «Девочек Субуры» еще не вышел.

– Нет, «Девочки Субуры» меня не интересуют.

– С каких это пор?

– Ну, не в том смысле, что совсем… – усмехнулся Меркурий. – А в данный момент. Мне надо бы посмотреть номера «Акты диурны» за последние два месяца.

– Тогда понятно, почему тебя перестали интересовать девочки, – фыркнул Мом. – Подшивки на второй полке снизу. Бери. Я иногда просматриваю последнюю страницу, где печатают столичные сплетни. – И он вернулся к Лукиану.

Меркурий глянул через плечо бога злословия. Разумеется, тот читал свой собственный диалог в изложении великого сатирика и млел от восторга.

– Это я подсказал ему кое-какие шуточки. – Мом заметил, что Меркурий подглядывает.

Покровитель торговцев и жуликов недоверчиво фыркнул и вернулся к «Акте диурне». С божественной интуицией он сразу открыл подшивку на нужной странице. Сенатор Элий заинтересовался деятельностью Физической академии из-за чрезмерных средств, расходуемых лабораторией Триона. Будь это Медицинская академия, Меркурию было бы плевать на запросы сената. Но в физике богами введено множество запретов. А люди постоянно стремятся их нарушить. Кто курирует академию? Кажется, Аполлон. Но бога света не интересуют подробности. Ему достаточно того, что он вынужден постоянно взрывать летательные аппараты, которые чуть ли ни каждый день пытаются подняться в воздух. Как будто людям мало тепловозов и авто для перемещения по земле! Им еще воздух подавай. Жить не могут без полета, как будто они птицы. Но, похоже, что людей интересуют не только аэропланы.

– Кстати, ты прочел на последней странице анекдот? – Мом закрыл книгу.

– Об императоре Руфине?

– Нет, о том, как можно уничтожить кунунга викингов и его столицу Бирку? Нет? Все очень просто. Надо в один день их разных точек послать ему посылки. В ящиках будет находиться уран, знаешь эта черная смола, используемая в керамической промышленности. Каждая из посылок не опасна. По мере получения их будут складывать у конунга на столе. А потом придет последняя – и бам! Бирки как ни бывало.

Меркурий слушал Мома с открытым ртом.

– Что ты сказал? Посылки с ураном? А потом, когда масса превысит критическую, взрыв? Ты понимаешь, что это такое?

– Анекдот.

– Идиот! Это же цепная реакция!

Меркурий, отшвырнув подписку «Акты диурны», вылетел из кабинета Мома.

– Ядерный взрыв? – пожал плечами покровитель свободы слова. – А, по-моему, это элементарная утечка информации.

Крошечный перистиль в доме Цезаря в Каринах не походил на великолепные сады Палатинского дворца. Но на Палатине пока не желали видеть Цезаря. Он отсутствовал на официальных приемах и на семейных обедах. Похоже, его нигде не желали видеть. Когда он появлялся на улице, его сторонились. Голоса замолкали, издали долетали смешки. И эти смешки вызывали жгучий стыд и страх. Цезарь, вид которого вызывает смех, не может быть наследником императора.

«Они убьют меня», – с тоскою думал несчастный юноша.

Безвольный Цезарь – мертвый Цезарь. Единственный шанс остаться в живых – это отречься от титула. Но Цезарь знал, что отец ни за что не позволит ему сделать это. Если бы Марция не убежала, он бы женился на ней и закрыл бы себе дорогу на Палатин. Но почему бы ему не жениться на другой женщине сомнительной репутации? К примеру, на девушке из Субуры… Эта мысль Александру понравилась. Унизительность положения его не смущала. Все будут смеяться, глядя на него, и он сам будет хохотать громче всех. Смех спасет ему жизнь. Из Цезаря он превратится в шута. А Цезарем вместо него объявят Элия. Александр-шут будет потешать нового Цезаря. С каким наслаждением Александр сделает это! Он уже хотел позвонить отцу, чтобы сообщить о своем решении, но испугался и не посмел набрать номер.

Всю ночь его мучили кошмары – какой-то человек в черном плаще склонялся над его ложем и клал холодные влажные пальцы на горло. Цезарь с воплем просыпался и долго лежал без сна. А, когда наконец засыпал, сон повторялся, и опять являлся неведомый душитель. Но и наяву юношу не оставляли кошмары – он вновь и вновь вспоминал тот день, не в силах думать о другом. Он задыхался от ужаса. Холодный пот стекал по спине. Но вместе с ужасом приходило желание. Потому что в памяти тут же всплывало обнаженное тело Марции, ослепительное среди смятых простыней.

Утром Цезарь послал на рынок старого педагога [123], чтобы тот выбрал для жертвоприношения петуха. Выданных денег хватило бы на живого страуса. А старик явился под хмельком и притащил какую-то тощую, наполовину ощипанную еще при жизни птицу. Впрочем, живой полностью ее нельзя было назвать – глаза ее уже затянуло желтой пленкой. Приносить такую жертву богам казалось святотатством. Цезарю пришлось возложить на алтарь лишь горсть благовоний, купленных у входа в храм.

Педагог стоял сзади и громко икал:

– Ничего страшного, дождемся следующих игр, а там купим для тебя клеймо у Клодии… И все образуется…

Да, да клеймо. В Антиохии сбудется желание Александра. Цезарь хочет, чтобы его сделали шутом. Просьбы о приобретении государственных должностей под запретом, но можно попросить, чтобы его лишили ненавистного титула. Такие клейма еще никто не заказывал за тысячу лет.

Вернувшись домой, Александр растянулся на ложе в перистиле, смотрел на медленно бегущую изо рта мраморного Силена струю воды, и жалел самого себя. Послал педагога купить что-нибудь новенькое из книг, тот принес сразу десять томов. Александр читал, первые три фразы непременно приводили его в восторг, к пятой странице он начинал скучать, на десятой бросал чтение. День прошел в бездействии, а Цезарю казалось, что он с утра до вечера суетился, и потому вымотан и совершенно разбит. Его тянуло в сон. Хорошо бы сказаться больным и лечь в постель! Но он боялся спальни. Как только глаза его смежатся, вновь явится душитель и…

Человека, принесшего записку, Цезарь никогда раньше не видел. Хмурый неопрятный тип даже не сказал, кем послан, и нужен ли ответ. Цезарь развернул письмо.

«Сенатор Гай Элий Мессий Деций Марку Мессию Децию Александру Цезарю, привет.

Если ты здравствуешь, хорошо.

Я знаю о нелепых обвинениях в твой адрес. Спешу сообщить, что не верю этим глупостям. Напротив, сочувствую, ибо понимаю, как тяжело переносить подобное обвинение. Прошу сегодня вечером разрешения навестить тебя, мой дорогой брат.

Будь здоров».

Странная записка. Прежде Элий никогда не называл его братом. Принять Элия или отказаться? По телу Цезаря пробежала дрожь. А что если это лишь предлог и сенатор хочет уничтожить его и… Нет, Элий не способен на такую подлость. Стремясь к отмщению, он бы обвинил Цезаря открыто. Александр должен увидеться с ним, как это ни тяжело. Он расскажет Элию о своем плане жениться на проститутке и оставить Палатин. Сегодня вечером он подарит Элию Империю. Быть может, это немного утешит сенатора?

После исчезновения Котты, а затем Марции дом сенатора Элия стоял пустой. Прохожие старались побыстрее пройти мимо. Поползли слухи, что дом проклят. Припомнили гибель родни Элия на войне, и его собственную неудачную карьеру гладиатора. А теперь еще несчастие с Марцией! Быть может, чье-то исполненное желание отбросило черную тень на потомков императора Корнелия? Случайными такие совпадения не бывают.

Наконец Элий вернулся. К дому подъехала машина с золотой эмблемой змеи и чаши, и двое санитаров вынесли из «скорой» носилки с неподвижным телом. Голова сенатора была замотана, наружу высовывался лишь кончик носа, да кое-где пряди черных волос торчали меж бинтами. Носилки сопровождал человек в форме центуриона вигилов. Санитары вскоре покинули дом. С раненым сенатором остался только вигил. Наблюдатель, что прятался на соседней крыше, отметил, что в доме зажегся свет на втором этаже. По всей видимости, в спальне.

Кассий Лентул услышал звук мотора, но не сразу понял, что происходит. Лишь когда полугрузовик выехал за ворота и помчался по улице, Кассий бросился в соседнюю комнату. Элия не было. Куда поехал этот наивный идиот?! Или сенатору надоела жизнь? Медик вытащил из-за шкафа свернутые трубкой номера «Акты диурны». Все ясно! Элий помчался к Марции. Только хотелось бы знать, как сенатор собирается ей помочь? Какой абсурд! Но Кассий и сам отличился! Медик несколько раз стукнул себя кулаком по лбу. Понадеялся, что раненый слаб и беспомощен, а Элий взял и удрал. Чтоб его посвятили подземным богам! И зачем только Кассий решил ему помогать!

Медик нашел на столе записку:

«Вернусь, как только смогу. Заплати торговцу вестниками. Я взял у него номера в долг. Береги Летицию. Я вернусь и спасу ее. Элий».

Как благородно! Бред сумасшедшего. Он вернется и спасет. И – главное – не забыл, что должен пару ассов лоточнику! Кассий в ярости готов был кого-нибудь загрызть. Он вышел на террасу и сел на ступени. Вечер спускался над Никеей. Нарядная публика высыпала на самую знаменитую во всей Империи набережную прогуляться вдоль живого пальмового портика.

Ласковое море, набегая на берег, навевало сладкие сны.

Бенит отказался от обеда. Выпил только чашу разбавленного вина. Его ожидало очень важное дело. За окном было темно. Хронометр в золотом корпусе размеренно отсчитывал секунды. Телефон разрыдался безумными трелями после долгого молчания. Бенит взял трубку.

– Элия привезли, – сказал гнусавый, явно измененный голос, и тут же послышались короткие гудки.

Бенит усмехнулся. Ну что ж, пора действовать. Бенит шагнул к зеркалу и внимательно оглядел себя. На нем была тога с пурпурной полосой. На голове – черный парик с прямыми волосами. На ногах сенаторские кальцеи, причем одна подметка толще другой, так что при каждом шаге Бенит хромал вполне правдоподобно. Пурпурные сенаторские носилки ждут у входа. И, завернутый в платок, резец Марции лежит в кошеле на поясе.

Цезарь проспал часа два или три в перистиле. Когда открыл глаза, было совсем темно. В углах перистиля горели матовые светильники. Цезарю почудилось, что в ближайшем углу кто-то стоит. Ну да, человек. При свете фонаря можно различить полу тоги и широкую пурпурную полосу.

– Кто здесь? – спросил Цезарь дрожащим голосом.

Человек направился к ложу, демонстративно хромая. Элий? Или не он? Цезарю почудилось, что сенатор сделался ниже ростом. Лица было не разглядеть: накинутая на голову пола тоги скрывала его капюшоном.

– Элий, ты станешь Цезарем! – воскликнул Александр радостно. – Я очень хорошо придумал, ты только послушай… – Он захлебнулся словами и умолк.

Гость не отвечал.

О боги, как Александр всегда завидовал Элию! Его внешности, его умению держаться. Его ловкости, когда тот был гладиатором. Потом, когда Элий лежал на арене, а вокруг него, набухая, все расширялся круг красного песка, как Цезарь завидовал тогда умирающему гладиатору! Александр мечтал о такой смерти – мгновенной, героической, почти ненастоящей. Но Элий не умер. Он оставил арену и занял место в курии. И тогда Александр стал завидовать ему еще больше – он зачитывался речами Элия в сенате, как другие зачитываются библионами Фабии или Макрина. Александр вновь что-то залепетал о своем плане.

Элий молчал.

Цезаря охватила дрожь. Неужели сенатор пришел его убить?! Александр хотел вскочить с ложа, но ужас обездвижил его. В руке незваного гостя что-то мелькнуло. Не меч – слишком коротко для меча. И не кинжал – массивное лезвие. Человек в сенаторской тоге схватил Цезаря за шиворот, а другой рукой нанес удар. Юноше показалось, что его разорвало пополам. Цезарь согнулся и повис на руке убийцы. Внутри него что-то булькало и хрипело, как в сломанном механизме.

– На по… – выдохнул он, но рот переполнился чем-то теплым, соленым, он попытался выплюнуть, но изо рта струей хлынула кровь.

Лишь в последний момент он разглядел лицо убийцы. То был не Элий. Бессердечные боги не даровали Цезарю последней радости – умереть от руки мстителя.

Он погибал от руки подонка.

Курций размотал бинты и снял с головы Вера парик.

– Ну и каково находиться в шкуре сенатора? – поинтересовался центурион.

– В чужой шкуре всегда плохо. И долго мы здесь пробудем?

– Ты приманка для волка, о котором я тебе говорил. Так что сидеть тебе здесь, пока волк не появится.

В дома царила гулкая тишина. Еще совсем недавно здесь жили двое счастливых людей, влюбленных друг в друга. А теперь…

Курций бесцеремонно осматривал спальню сенатора. В отличие от прочих покоев, спальня выглядела почти аскетично. Старинные фрески украшали стены. На столике старинный телефонный аппарат из бронзы и слоновой кости. На узком деревянном ложе Элия не было даже белья, никто не ждал его возвращения.

Вер был уверен – Элию не понравится это вторжение.

– Какое странное совпадение… – прошептал Вер. – Я, ты, Элий, Корнелий Икел… Мы вновь сошлись.

– О чем ты?

– Моя мать и старший брат Элия Тиберий служили в специальной когорте «Нереида» Второго Парфянского легиона. И погибли в один день. А ты, седой комар, остался жив. Ты должен мне и Элию по жизни, запомни это.

Курций перестал рыться в шкафу и повернулся к Веру:

– Ах, вот оно что… То-то я заметил, что тебя трясет, едва услышишь слово «Нереида». Но ты обратился не по адресу, парень. Твой должник – Корнелий Икел. А я в то время валялся в больнице. Знаю одно: наша когорта была самой лучшей, в тот момент мы стояли в Нижней Германии. Я хорошо помню многих. Нормальные парни и девчонки, еще ни разу не нюхнувшие пороха. Почти все патриции, но не слишком этим кичились. Хорошие, честные ребята. Многие – последние в своем роду, но не пытались добиться отсрочки, хотя имели право. А об остальном можешь поинтересоваться у Икела. Когда мы его сцапаем. Я тоже с нетерпением жду встречи.

Вер и сам подозревал, что Курций ничего не сможет ему рассказать. Но все равно он был разочарован. Сердце Вера билось как сумасшедшее. «Нереида»… «Нереида»… «Нереида»… – звучало в ушах с каждым ударом.

– Я спущусь вниз, – сказал Вер.

– Только не зажигай свет, – предупредил Курций. – Пусть думают, что добыча легка.

– А ты прекрати рыться в вещах Элия, – посоветовал в свою очередь Вер.

– Ищу что-нибудь, что может натолкнуть на след насильника.

– В спальне Элия? Ты рехнулся! – оскорбился Вер за друга.

– Пятна спермы и пятна крови можно найти в самых неожиданных местах. И не надо щепетильничать – римские вигилы все здесь перерыли до меня.

И Курций вернулся к своему занятию. У старого вигила был песий нюх, он отыскивал следы там, где их не могло быть априори. И находил. Вот и сейчас на нижней полке в шкафу под стопкой одежды обнаружил старую папку, о которой и сам владелец наверняка позабыл. Ничего ценного в папке не было, кроме нескольких старых фотографий и одной пожелтелой бумаги. Но эта бумага заинтересовала Курция.

С наступлением темноты выла собака. Заунывно и без перерыва. Пожилой толстый вигил вытер платком взмокший лоб и, тяжело вздохнув, вышел из здания железнодорожной станции. Ночь была тихой и душной, даже фонтан возле святилища Меркурия журчал как будто с неохотой. От жары звезды казались каплями пота, выступившими на черной коже небосклона. Одна капля-звезда, не удержавшись, покатилась вниз, за ней другая. А собака продолжала выть.

Вигил спустился по истертым мраморным ступеням и направился к полосе кустов, что тянулись вдоль насыпи. Белое пятно электрического света прыгало по кустам лавровых роз, усыпанных красными цветами. Дорожка, мощеная камнем, в темноте казалась ослепительно белой, неземной. Потусторонней.

«Дорога ведет прямо в Аид», – подумал вигил, и не ошибся.

Человек лежал поперек дорожки, выпростав одну руку и поджав другую. По тому, как распласталось тело на камнях, вигил понял, что человек мертв. Толстяк, кряхтя, склонился над мертвецом, луч фонарика метнулся из стороны в сторону, отыскивая голову. Не сразу вигил сообразил, что влажно блестящий черный бугор и есть человеческое лицо. Вигил помянул Орка, присел на корточки и тронул руку лежащего – не для того, чтобы определить, жив ли тот или мертв, но лишь затем, чтобы хоть что-то узнать об умершем – молод он или стар, горожанин, или житель соседней деревни. Судя по ладони, человек был стариком и горожанином. Вигил поискал на поясе убитого кошелек. Кошелька не нашел. Ограбление? Но тут же заметил на запястье золотой браслет. Нет. Кто-то хотел, чтобы подумали на ограбление. Убийство (теперь вигил уже не сомневался, что это было убийство) произошло из-за чего-то другого.

– Он мертв? – спросил голос из темноты.

Вигил поднял голову. Перед ним стоял молодой человек в шлеме с крылышками. В руке жезл, обвитый двумя змеями. Вигил перевел взгляд на ноги незнакомца. Так и есть, сандалии тоже крылаты. Не иначе – актер, поспешающий прямо в костюме со спектакля… Вот только… Нигде поблизости театра нет. До Рима от этой станции всего пять миль, и жители на спектакли ездят в столицу. К тому же вигил не слышал, как этот человек подошел. Незнакомец явился ниоткуда. Уж не сам ли Меркурий, покровитель путей сообщения, слез со своего пьедестала в святилище и теперь расхаживает вдоль насыпи и проверяет… Одним богам ведомо, что он там такое проверяет. У вигила противно похолодело внутри. Он хотел подняться, но не было сил. И он так и остался сидеть на корточках возле тела.

– Откуда шел пассажирский поезд? – Незнакомец спрашивал раздраженно и зло.

У вигила не было никакого желания ему перечить.

– Из Вероны. Я могу позвонить в префектуру? – трясясь всем телом, спросил вигил.

– Значит, Верона, – проговорил Меркурий задумчиво.

Сандалии на его ногах трепыхнулись. И он шагнул в ночное небо, как люди шагают в пустую комнату. И исчез. Бледный светляк взмыл вертикально вверх. И след за ним долго светился в ночи и не таял.

– О боги, – только и выдохнул вигил.

За окном давно стемнело. Юний Вер прогуливался по атрию в доме Элия, дожидаясь… чего? Он и сам не знал, чего ждет от этой ночи. Но уж чего-то важного, значительного – непременно. Духота накатывала волнами. Кружа по атрию, Вер то и дело наклонялся к бассейну и черпал воду, смачивая лицо и шею. Тогда отражение бронзовой Либерты начинало рябить, и, факел, отделившись от мускулистой руки, подплывал к самому бортику мраморного бассейна.

– Ну что, богиня, – фамильярно обратился Юний Вер к бронзовой Свободе, – по-моему, для тебя в Риме настают плохие времена. Пора бы тебе спуститься на землю да приструнить расшалившихся граждан.

Либерта не отвечала, смотрела прямо перед собой. Позолоченный острозубый венец на ее голове слегка светился.

– Если имеешь глупость думать, что люди тебя любят, – продолжал рассуждать Вер, – то глубоко заблуждаешься. Люди лишь делают вид, что поклоняются тебе. На самом деле они бегут от тебя. Всю жизнь. Только такой сумасшедший, как Элий мог устроить в своем доме твой алтарь.

Так и не дождавшись ответа от бронзовой собеседницы, Юний Вер вновь принялся расхаживать по атрию, рассматривая бесчисленные гипсовые и восковые слепки, выставленные на дубовых полках. В большинстве своем это были копии восковых масок императоров, начиная с Траяна Деция. Но даже в этом случае ряд был не полным, ибо к тому времени, как Траян Деций сделался императором и основал династию, род Дециев уже насчитывал около шестисот лет. Вер с удивлением отметил, что ни капли не завидует Элию. Разговаривая с Кассием Лентулом в Колизее, он пытался представить себя ненавистником аристократии, злопыхателем и бунтарем. И вот теперь, рассматривая эту портретную галерею, Вер понял, что и зависть, и ненависть он всегда лишь изображал. Он просто чувствовал себя другим. Не хуже и не лучше.

От всех Вер как будто огражден стеной, и попытки пробить ограду лишь увеличивают ее толщину. Красавец-атлет, исполняющий желания гладиатор; плебей, но при этом гражданин Рима, а значит, и мира – то есть все в одном лице. Выдающийся и обычный. Но, находясь в самой гуще событий, он страдал от одиночества, как от аллергии – каждодневно, мучительно, без надежды на излечение. Патриций Элий, напротив, не знал этого недуга вовсе. Элий был своим в Афинской академии, на арене, в сенате. Он с легкостью наживал себе врагов, но и друзья всегда находились.

Вер остановился возле полки с восковыми масками ближайших родственников Элия. Вот дед сенатора – младший сын императора Корнелия, сначала блестящий военный, затем преподаватель академии в Афинах – весьма странное занятие для члена императорского рода – потом сенатор. Вот отец Элия Адриан, умерший в больнице от ран во время Третьей Северной войны – Элий на него очень похож, тот же высокий лоб и тонкий нос. И… постой-ка, должен же быть еще старший брат, легионер Второго Парфянского легиона, погибший вместе с другими солдатами специальной когорты «Нереида». Тиберий Валериан Мессий Деций, где же он? Вер внимательно осмотрел полку. Маски Тиберия не было. Невероятно! Это безродному Веру могли из-за неразберихи и обилия подобных посылок не прислать посмертной маски его матери. Но Элию ее обязаны были доставить с нарочным! Бронзовая табличка с именем и датой рождения и смерти на месте. А маски нет. Опять «Нереида»! Вер почувствовал, как в висках гулко застучала кровь. «Нереида»… Почему он знает о ней так мало, если она имеет для него такое значение?! «Нереида» – он вновь и вновь повторял это слово, и кровь в висках стучала все громче, сердце бухало, будто молот по наковальне.

– Нереида! – выкрикнул он в духоту ночи.

Призыв прозвучал, но ответа не последовало.

В бредовом сне он услышал имя своей настоящей матери. Иэра. Одна из Нереид. Значит – он сын богини? А его приемная мать – легионер когорты «Нереида». Было что-то искусственное, намеренное в таком совпадении. Замысел, игра, маскировка.

Вер подошел к окну, выходящему на улицу и, скрестив руки на груди, принялся смотреть на освещенную фонарем мостовую и огромное дерево у входа, шатром берегущее возле себя чернильную тень. Гости скоро придут. Ждать осталось недолго.

Корнелий Икел вышел из принципария [124] и направился к карцеру. Лагерь преторианцев и ночью освещен как днем, но префект претория нес с собой фонарь. Гвардеец, дежуривший у дверей карцера, приветствовал префекта. Тот небрежно махнул рукой в ответ и велел охраннику отправляться в караульное помещение. Гвардеец удивился – сам же префект претория отдал приказ охранять пленника как священные щиты. Но приказ есть приказ, и гвардеец ушел, не задавая лишних вопросов. Префект отпер дверь в темную галерею с одинаковыми стальными дверьми. Всего камер было восемь. Но все они, кроме одной, в этот час пустовали. Икел открыл первую дверь и вошел. Человек лежал скрючившись на узкой железной кровати. Даже в камере с него не потрудились снять наручники. Обычно в изоляторе всегда прохладно, а зимой промозгло, но в эту ночь и здесь царила духота. Кожа арестованного блестела от пота, а пестрая туника репортера промокла насквозь на спине и груди.

– А, начальник! – непочтительно приветствовал арестованный префекта претория.

Пленник мотнул головой, в попытке отбросить со лба свесившуюся прядь, но волосы намертво прилипли к влажной коже.

– Ты плохо себя вел, Квинт, – Икел говорил тоном отца, который журит нерадивого сына.

– Чьи изображения ты держишь в ларарии, префект? Небось, Юпитера или Марса. А я поставил милашку Клоцину, покровительницу клоак и тайных комнат. Ты, префект, не понимаешь, как это важно – чистота отхожих мест.

Запах латрины [125] был нестерпим. Камеры изолятора не оборудованы смывными латринами специально – чтобы арестованные яснее чувствовали свое униженное положение. Можно издеваться над человеком и не нарушая закона. Икел уселся на единственный стул и несколько секунд изучающе смотрел на пленника. Тот тяжело дышал, пот катился по его лицу не только из-за жары – в поезде Квинт оказал отчаянное сопротивление фрументариям Икела, и бравые агенты сломали ему несколько ребер. Теперь каждый вздох причинял пленнику боль.

– Тебя послали разведать, чем занимается наш умненький Трион. А что сделал ты? – спросил наконец Корнелий Икел.

– Я узнал.

– Узнал, – повторил в задумчивости префект претория. – А потом решил вместо того, чтобы передать найденные материалы мне, отправить их в «Акту диурну». Так?

Он думал, что Квинт начнет отпираться, и тогда Икел его уличит, сообщив, что в «Плясунах» разговор Квинта с Лапитом был подслушан и весь – слово в слово – передан префекту. Но Икел ошибся. Квинт не стал ничего отрицать.

– Подобный материал не принадлежит агенту фрументариев или первому префекту претория. Это достояние римского народа. Всех граждан без исключения. Опубликовать мое донесение в «Акте диурне» – единственный способ избежать гнева богов. Боги обожают, когда люди каются в грехах.

Икел слушал арестованного, и чувствовал, как в груди его поднимается волна ярости. Этот подонок даже не понимал, что наделал.

– О чем ты думал, когда принимал это идиотское решение?!

– О благе Рима.

Икел грохнул кулаком по столу. Глиняная кружка, стоящая на краю, подпрыгнула, упала и разбилась, расплескав по каменным плитам остатки воды. Квинт с сожалением глянул на влажное пятно и облизнул пересохшие губы. Он так берег эти пару глотков, зная, что до утра воды ему больше не дадут!

– Ты – подонок, Квинт. Сначала ты был вором и жуликом, и лишь потом сделался моим агентом.

– Я помню. Но разве подонок не может служить Риму?

– Ты не можешь понимать, что такое – благо Рима!

Ненужный получился спор. Мерзавец хорошо владел собой: Квинт знал, что живым ему отсюда не выйти, но делал вид, что ничего особенного не случилось. Квинт сам подписал себе смертный приговор, вообразив, что может служить Риму, не служа при том префекту претория. Корнелий Икел поднялся и шагнул к двери.

– Икел… – окликнул его Квинт. – Езжай сейчас в «Акту диурну». Опубликуй эту записку. Кто знает, может, ты еще успеешь.

– Прежде ты изображал дурака, Квинт. Это была твоя роль. И, надо сказать, ты неплохо справлялся. Но сейчас ты сделался настоящим дурнем. Прощай.

Префект запер дверь изолятора. Придется держать непокорного фрументария в карцере до тех пор, пока Икел сам не расправится с Трионом. А потом Квинта на дороге задавит машина, или кусок мрамора с фронтона упадет на голову фрументарию. Икел уже собирался лично отправиться в караульное помещение и вернуть гвардейца на его пост, как увидел, что навстречу ему бежит преторианец.

«Беда! – подумал Икел. – Случилось что-то непоправимое…»

Юний Вер, стоя у окна, видел, как трое подошли к дому. Отблески фонарей играли на бронзовых накладных орлах, на стальных шлемах. Он глазам своим не поверил. Преторианцы! Что им здесь надо? Он ожидал ударов в дверь и громогласного возгласа: «Именем императора!» Но было тихо. Один из преторианцев склонился над замком. Щелкнул металлический язык, выходя из паза, и дверь распахнулась.

Вер нащупал рукоять меча, стиснул до боли и отступил в нишу. Трое вошли. Луч фонарика скользнул по стенам. Совершенно бесшумно двое принялись подниматься по лестнице в спальню. Третий двинулся на кухню в поисках ненужных свидетелей. Вер вынырнул из ниши и грохнул преторианца кулаком в висок. Не издав ни звука, гвардеец повалился к ногам гладиатора. Тем временем, незваные гости уже не таясь обшаривали спальни наверху. Слышался грохот переворачиваемой мебели. Как будто Элий мог спрятаться в шкаф или под кровать. Вот глупцы! Ничего не найдя, преторианцы помчались вниз.

Юний Вер выступил из темноты:

– Не меня ли вы ищете, доблестные воины?

– Где сенатор? – рявкнул здоровяк, что был на полголовы выше Вера.

– А зачем он тебе? Чтобы убить?

Вместо ответа гигант ринулся на Вера.

Преторианцы в Риме не носят огнестрельного оружия. У гвардейца был только меч. А выходить с мечом против гладиатора было, мягко говоря, глупо. Вер отбил удар и тут же нанес два глубоких пореза на обеих руках гвардейца. Потом сделал выпад, делая вид, что метит в голову, мгновенно пригнулся и ударил по ногам. Лезвие чиркнуло ниже колен. Здоровяк осел на пол. Справиться со вторым оказалось еще проще. Преторианец сделал нелепый выпад, – и тут же его меч отбит, а острие клинка приставлено к горлу неудавшегося убийцы.

– Если ты хочешь дожить до приезда вигилов, то отвечай, кто велел убить Элия.

Гвардеец будто окаменел.

– Говори! – Вер надавил сильнее, и из-под лезвия потекла тонкая струйка крови.

– Требую адвоката, – просипел гвардеец.

– Я – твой адвокат и обвинитель в одном лице! Говори!

– Икел… – выдохнул гвардеец.

– Ну, теперь мы должны удержать волка, или он нас сожрет, – сказал Курций, выныривая из темноты и делая руками жест, будто в самом деле кого-то держит.

Под мощным ударом рухнула наружная дверь в атрий. И преторианцы – не меньше двух десятков – хлынули внутрь. Вер даже не пытался сопротивляться. Его и Курция повалили на пол, заломив руки. Освобожденный пленник Вера, держась за порезанную шею, шатаясь, попятился к двери.

Центурион, командовавший гвардейцами, заметил приколотый к плечу Курция значок вигила.

– Преторианцев тоже арестуйте, – приказал центурион. – Потом разберемся.

– Волк вырвался, – пробормотал Курций.

– Гладиатор Вер? – центурион преторианцев узнал своего пленника. – А где сенатор Элий?

– Сенатор всем нужен.

– Обыскать дом, – приказал центурион преторианцев.

– А в чем собственно дело?

– Только что убит Марк Мессий Деций Александр Цезарь. И в его убийстве обвиняют сенатора Элия.

Император смотрел на тело сына, распростертое на мозаичном полу перистиля и не двигался с места. Пурпурная лужа, как пурпурная тога, причудливой каймой окружала тело. Откинутая в сторону рука отсвечивала зеленым. На восковых пальцах блестели неестественно яркие пятна засохшей крови. Странная картина. Зеленоватая кожа, зеленоватая мраморная скамья. И пол – тоже зеленоватый. И вода в бассейне. И мраморный Силен – того же мертвенного оттенка. Лишь туника Цезаря и его кровь – бесценный пурпур. Два цвета. Пурпурный и зеленый. Друг подле друга – они необыкновенно ярки. Смешиваясь, они превращаются в серый, то есть отсутствие цвета вообще. Сейчас они еще кричат, пытаясь переспорить друг друга. Но вскоре они сольются в ничто. Воск растает, плоть сгниет, кровь смоют. Ничего не останется. Кроме боли, которая масляным пятном плавает на поверхности сознания, но не может проникнуть в глубину. Потому что осознать, что произошло, значит умереть от боли.

Центурион вигилов Марк Проб осмотрел тело убитого и подошел к императору. Красно-серая форма вигила почти не нарушала цветовую гамму картины. Руфин так и думал о происходящем – картина… Все сделалось плоским, утратило глубину.

– Его убили резцом скульптора.

Проб подчинялся напрямую префекту вигилов, являясь вторым лицом в префектуре ночной стражи. Но Руфину было все равно, кто перед ним: Марк Проб, или какой-нибудь рядовой следователь.

– Значит, Элий все-таки отомстил. – Руфин стиснул кулаки. – Найти его! Немедленно!

– Люди на его виллу уже посланы, – отвечал центурион.

Императору принесли складной курульный стул с пурпурной подушкой. Руфин сел, прикрыл голову полой тоги. Тога белая. Подушка – пурпурная. Опять картина не утратила цельность. Это хорошо. Надо сказать, чтобы все, кто заходит сюда в перистиль, надевали белое. Или зеленое, раз им не положен пурпур. Картину нельзя нарушить. Ни в коем случае нельзя нарушить. Главное – сберечь пурпур. Его нестерпимый, ни с чем не сравнимый блеск.

Проб вышел и оставил императора одного. Последнего Деция в Риме. Династия кончилась. Цезарь убит, а Элий – убийца. О боги, за что? Разве Руфин не просил у небожителей милости если не для себя, то для Рима? Элий убил Александра резцом Марции. Как мальчику было больно! Почему не мечом? Ведь Элий – бывший гладиатор и владеет мечом превосходно. А резец подошел бы какому-нибудь члену шайки из предместий…

Невыносимо думать, как Александр мучился, умирая.

Брут, Торкват… Они сами казнили своих детей, не дрогнув, не проронив слезы. Но что толку, как заклинания, твердить имена древних, если сам ты мягок и слаб, если сам ты корчишься от боли.

Мой мальчик, тебя больше нет на земле со мной…

Два вигила ввели Юния Вера в комнату для допросов, усадили на стул и ушли. Вер сидел не двигаясь, глядя в одну точку.

Он хотел спасти Элия и уличить Икела. А на самом деле… Что же все-таки произошло? Корнелий Икел не убивал Цезаря, но собирался прикончить Элия. Кто же тогда расправился с Цезарем? Элий? Бред… Этого не может быть, потому что невозможно. Но что, если в дело вмешался Гэл? Гладиатору сделалось не по себе. Гений руководит человеком, но отвечает ли человек за гения? Вер не успел найти ответ – в комнату вошел центурион Проб.

– Где Элий? – спросил Проб, едва дверь закрылась.

– Не знаю.

– Лучше говори правду.

– Я и говорю правду. Чем поклясться? Клянусь гением императора. Чтоб мне не попасть на Элизийские поля!

Юний Вер произнес эти слова с какой-то неожиданной легкостью. Потому что понял в эту минуту, что после смерти он не попадет в Элизий. Ему нет места среди праведников. Нет, и все. Элий – тот окажется там непременно. И еще много хороших ребят после смерти отправятся туда прямиком. И даже центурион Проб может там очутиться. Но только не Юний Вер.

– Зачем вы с Курцием устроили засаду в доме Элия? Что ты подозревал?

Какое чистое у Проба лицо. Лицо младенца, только что вымытого и причесанного. А глаза холодные. И рот – тонкая полоса, будто чиркнули лезвием по нежной коже. И даже кровь выступила. Выступила, но не пролилась.

– Элий узнал голос Икела во время поединка в доме Макрина. Ты слышал о подпольной арене на вилле Макрина? Самые фантастические желания – начало войны, насильственная смерть, все можно было исполнить на той арене. Все, что категорически запрещено богами.

Вер отвечал охотно. К чему скрывать действия? Их все рано не скрыть. Таить можно лишь мысли и чувства. А в действиях пусть разбирается умница Проб.

– Какой же заказ сделал Корнелий Икел? – Казалось, рана рта сейчас начнет кровоточить.

– Макрин не изволил сообщить нам. Нам – я имею в виду меня и Элия. Мы сбежали из его гостеприимного дома во время боя. Последние желания заказчикам придется клеймить собственными усилиями. Но никто знает, что исполняли наши предшественники, которым не удалось улизнуть.

Проб задумался. Сообщение гладиатора могло быть куда страшнее сегодняшнего убийства. Да, кто-то убил Цезаря. Но кто-то пожелал, чтобы его убили. Уже неважно, кто нанес удар. Все виноваты и невиновны. Есть желания. Нет действия. Мысль управляет и убивает. Ненависть разит на расстоянии. Кинжал в руках безвольных исполнителей. Проб долго смотрел в окно, забранное частой решеткой. За окном была чернота. Ни малейшего намека на свет. Только мрак и духота. Рим спит и грезит о собственной гибели. Но Рим еще может проснуться. Во всяком случае, Проб надеялся на это. А на что надеялся Юний Вер? И надеялся ли он вообще?

– Кто убил Цезаря?

– Не знаю. – Веру казалось, что каждый ответ приближает его к краю пропасти, откуда веет засасывающей пустотой.

– А что ты вообще знаешь, Юний Вер?

Вер в самом деле знал так мало. Он не знал, почему начинаются войны. Почему ради своей прихоти человек готов причинить другому столько горя. Не знал, почему люди упрямы в ненависти и так обожают свои пороки. Почему стремятся к власти и не стремятся к познанию. Почему человеческий разум не замечает собственных ошибок и с восторгом громоздит одну на другую. Почему человечество время от времени охватывает массовое безумие, и людям хочется только разрушать, разрушать и разрушать. И в чем тот чудовищный изъян их мира, о котором говорил Элий. Вопросов сотни и тысячи. А Вер не знает, не знает, не знает… Есть заговор. И если нити его не пресечь, он погубит Рим, – это все, что мог ответить Юний Вер. Да, заговор есть, а заговорщиков нет. Бывает же такое. Или… Все заговорщики? Каждый в своем углу? И каждый владеет тайной? Бесчисленные нити сплелись в огромную сеть. И Рим запутался в этой чудовищной паутине.

– Ты против Руфина? – торопился задавать вопросы Проб.

– Нет.

– Элий хочет быть императором?

– Нет.

– Но он станет Цезарем. Так? Если его участие в этом деле не подтвердится.

– Он не убивает из-за угла. Это не он. Другой.

Проб вновь прошелся по маленькой комнатке. Лампа покачивалась на длинном шнуре. Пятно света прыгало по стенам, скользило по лицам людей и возвращалось на стены. Вер следил краем глаза за белым пятном. Что ты знаешь, Вер? Лишь то, что пропасть рядом. Это много и мало. Белое пятно на мгновение осветило лицо Проба. И тут же перепрыгнуло на стену. Почему лампа качается? Как будто они плывут на корабле в бушующем море. Хотелось бы ему, Веру, что-нибудь заимствовать у центуриона Проба? Его логичность? Его уверенность в себе? Его холодность? Все это у Вера уже есть. Ему необходимо что-то другое. То, что есть у Элия. Любовь и доброту. Может быть, тогда Вер отыщет ответы на вопросы?

– Я тебе верю, – неожиданно сказал Проб. – Знаешь, почему? Потому что Элий – гладиатор, и он бы не стал убивать Цезаря каким-то дурацким резцом. Оружие гладиатора – меч. А резец – для хитреца, который пытался изобразить мстителя. Суета. Актерство. Не Элий. – Проб наслаждался своим умением логически мыслить. Неважно, что все так плохо. Его ум в этом хаосе блестит еще ярче, как клинок гладиаторского меча. И Вер тоже на мгновение залюбовался его логикой и его умом. – И потом, идя на убийство, Элий надел бы черное. Непременно. Пожалуй, мог прийти в белом – знак чистоты его помыслов. Но никак не в сенаторской тоге.

Вер должен был отметить, что Проб хорошо знает Элия.

– Да здравствует ритуал! – воскликнул Проб. – Одним легко его нарушать, другим невыносимо. Элий не нарушает ритуал. Убийца Цезаря нарушает все время. Убийца низок происхождением и душой. Это не Элий. И даже не Икел.

– Но Икел хотел убить Элия! – Веру стало казаться, что Проба совершенно не интересует жизнь Элия. Главное – сплести хитроумную ловушку и поймать в нее неведомого убийцу. Остальное не имеет значения.

– Да, Икел покушался на Элия. Но в этом деле все понятно – мотив и исполнители. А тот, кто убил Цезаря, затаился в темноте. И нам надо его из этой темноты выманить. Мы обвиним в убийстве наследника Корнелия Икела, и настоящий убийца потеряет бдительность, – продолжал плести свою ловчую сеть Проб.

– Но ведь ты сам сказал, что это не Икел! – запротестовал Вер.

– Ты хочешь, чтобы обвинили Элия?

Вер отрицательно покачала головой:

– Но я не хочу, чтобы на Икела валили то, что он не совершал.

– Это обвинение с Икела потом снимут. Как только мы установим настоящего убийцу.

Он так уверен, что откроет тайну и найдет ответ. Но с некоторых пор Веру стало казаться, что ни на один вопрос нельзя найти ответа. Ответов просто нет. Все – тайна. Весь мир и каждый человек. Как «Нереида».

Сердце Вера забилось, зовя неведомо куда.

– Что тебе известно о специальной когорте «Нереида»? – задал свой вопрос Вер.

– Это имеет отношение к нашему расследованию? – насторожился Проб.

– Это имеет отношение к тебе. Твой отец служил в этой когорте и погиб. А ты знаешь, что вместе с ним служили брат Элия Тиберий и младший брат императора Руфина. И еще моя мать – Юния Вер. Все они погибли в один и тот же день. Родным не выслали посмертных масок. А их трибун Корнелий Икел цел и невредим.

Проб нахмурился. Его изощренный мозг пытался с ходу решить предложенную задачу, и не мог. Привыкший сплетать немыслимые узоры из обрывочных фактов, Проб попытался связать вместе все эти имена, найти объяснение, но ничего не получалось. Нитей не было как таковых. Была одна загадка, голая, как яйцо. Загадочное яйцо перекатывалось в мозгу Марка Проба. Ниточку, хоть малейшею ниточку, клочок… Проб почти умоляюще взглянул на Вера. Тот понял его взгляд, но лишь пожал плечами – у него самого не было ответа. Но кое-что он узнал. Марк Проб тоже не получил посмертной маски погибшего отца.

Глава III Третий день ожидания Меркурьевых игр в Антиохии

Было еще темно, но предрассветный ветерок, на мгновение принесший прохладу, зашелестел листвой деревьев в перистиле. Значит, день все-таки наступит. И зеленый свет сменится оранжевым. Плохо… Руфин и сам не знал, что плохо. Яркий слепящий свет, волна духоты, или вообще жизнь. Нестерпимая боль в висках мешала думать. Руфину казалось, что еще немного, и голова его лопнет. Но это его не пугало. Тогда можно будет просто сидеть и смотреть на картину. Мысли мешались, Руфин не мог уследить за ними. Только мысль о картине зацепилась прочно. Она вклинивалась в каждую крошечную пустяшную мыслишку, как огромный паук, высасывала смысл из каждой фразы. Она пыталась вместить все мысли в одну, как Рим вмещает в себя весь мир.

Вернулся Марк Проб. Его голос звучал откуда-то издалека. И сам центурион стоял где-то на другом конце Рима. Но Руфин почему-то видел его крошечное личико с кровавым разрезом рта, слышал голос… Голос вигила звучал столь пронзительно, что Августу хотелось зажать уши.

О чем говорит Проб? Элия нет в Риме? Кто-то другой убил Цезаря? Разве это имеет значение? Александр мертв – вот единственная значимая величина… все остальное – прах…

«Убрать Элия… Надо убрать Элия…» – прозвучал в мозгу Руфина голос префекта претория. И сам префект неожиданно выскочил в перистиль, сделал неприличный жест и исчез.

О боги! Руфин дал согласие на убийство. Он пожертвовал Элием ради Цезаря. Но Элий ускользнул, а его дорогой мальчик погиб. Боги посмеялись над Руфином. Посмеялись над человеком, который осмелился желать, не зная, как осуществить желание. Руфин боялся думать дальше. Мертвенным воздухом Аида пахнуло в лицо. Воздух Аида… Аид… Там все краски мертвенно-зеленого оттенка. И только живая кровь имеет цвет драгоценного пурпура. Но все равно картину не сохранить. Она распадается. Пурпур сливается с зеленью и превращается в серый. Преступление всегда имеет серый оттенок. Цезаря убил Корнелий Икел. Он просил голову Элия. Руфин дал согласие. Но Корнелий Икел решил присоединить голову Цезаря к голове сенатора. Центурион Проб что-то еще болтает о носилках, машине, ритуале, мечах… пусть он замолчит! Пусть немедленно замолчит! Это же невыносимо…

Руфин сдавил пальцами виски. Голова разрывалась от боли. Сейчас она лопнет, и все окрасится драгоценным пурпуром. Весь мир.

Элий мчался по горному серпантину, рискуя каждую минуту слететь с дороги. Он вообще плохо водил машину, а сейчас управлял ею каким-то чудом. Вернее, казалось, что машина управляет собою сама – тормозит, где надо, и сама, умненькая, набирает скорость. Огни фар то и дело выхватывали белые столбики ограждения, стволы деревьев, крутые склоны.

Очутившись в долине Пада [127], Элий вздохнул с облегчением. Мимо проплыл указатель на Медиолан [128], а затем – на Кремону. И тут сенатор сбился с дороги. Наверное, он на минуту заснул за рулем и пропустил нужный поворот. Элий пытался определить дорогу по карте, повернул назад и окончательно заплутал. Вновь свернул… И тут заметил странный блик на ветровом стекле. Мгновенная едва приметная вспышка… Негладиатор не обратил бы на нее внимание. Но Элий сразу понял, в чем дело: произошло мгновенное изменение ауры. Его вело чье-то исполненное желание. Чье желание? И куда? Если неведомый враг или друг не хочет встречи с Макцием Пробом, значит, Элий никогда не попадет в Кремону. Но Элий не привык сдаваться. Он остановил машину у обочины и стал ждать. Наверняка чье-нибудь авто затормозит, и тогда он узнает дорогу. Так и вышло. Через несколько мгновений рядом с ним остановилась крошечная, похожая на жучка «бига»[129]. Незадачливому путешественнику объяснили все подробно, нарисовали на карте маршрут. Элий проскочил Кремону, надо было поворачивать назад.

С Альп сползла грозовая туча и разразилась кратким ливнем. Элий сбросил скорость. Машина едва плелась.

На рассвете, полностью обессиленный, он остановился возле бензоколонки, будто чужой голос отчетливо шепнул на ухо: «Здесь». И Элий свернул с дороги. Заправил машину. Но ехать дальше не мог. Он чувствовал, что у него жар. С каждой минутой ему становилось хуже. Он зашел в маленькую таверну и уселся на отрытой террасе под полосатым тентом. Прозрачный воздух пьянил. Окружающий пейзаж казался неправдоподобным в своей красоте. Мир был чудовищно прекрасен. Зелень, отмытая дождем, сверкала. Мысли в голове путались. Элий подумал, что может отсюда позвонить сенатору Пробу. Подошел к автомату, стал набирать номер и забыл его на половине. Вспомнил какой-то другой, набрал… тот был занят. Он даже не знал, кому звонит. Швырнул трубку. Он постоянно думал о Марции. Но думал вот так – «Марция». И все… Продолжить не мог. Потому что дальше пульсировала одна боль. Он взял в таверне чашку кофе, но смог сделать лишь пару глотков – его замутило.

И тут он увидел Марцию.

Раскаленная игла впилась в сердце. Несколько минут он сидел неподвижно. Марция расположилась за столиком напротив и пила через трубочку сок из высокого кубка. На ней была голубая накидка. Широкополая шляпа отбрасывала густую тень на ее лицо. Элий подумал, что заснул, и видит любимую во сне. Он поднялся и шагнул к ее столику. Марция откинула голову и смотрела на него с недоумением и брезгливостью. Элий не сразу понял, что Марция его просто не узнает. Выглядел он ужасно – глаза запали, щеки небриты, волосы спутаны, туника вся в пятнах. Он походил на бродягу. Она же, не смотря на бледность и голубые тени под глазами, была необыкновенно хороша.

– Марция, – его голос хрипел, как испорченный электрофон.

– Элий… – Ее глаза округлились от удивления.

Он протянул руки, хотел обнять. Она отпрянула.

– Что ты здесь делаешь? – В ее голосе не было радости – только раздражение и испуг.

Элий не ожидал подобного и растерялся.

– Ищу тебя… – Он бессильно уронил руки. – Не знал, где ты… нашел… прости… случайно… – Он окончательно сбился и умолк.

– Жаль, что мы встретились, – сказала она сухо. – Я хотела тебе написать. После того, как стану недостижима.

Он не понимал, о чем она говорит. Он и своих-то слов не понимал. Кровь пульсировала в висках. Рот пересох, губы запеклись. Она подтолкнула в его сторону кубок. Он послушно выпил остатки сока, но не почувствовал вкуса.

– Поехали на побережье… там можно спрятаться… – Он сам толком не знал, от кого собирается прятаться – от гениев или от людей. – Тебе надо отдохнуть… бедная…

От этого слова она вздрогнула, как от удара. Она терпеть не могла, когда ее жалели. Он забыл об этом. Теперь запоздало вспомнил. Принялся извиняться, но она резко оборвала его:

– Элий, я уезжаю из Рима. Сейчас. Навсегда. Я не могу больше здесь оставаться.

– Не оставляй меня. – Он вновь потянулся обнять ее, собираясь защитить от всех бед на свете, но она выставила вперед руки, отстраняясь. И он замер, будто натолкнулся на непреодолимую преграду. Ему казалось, что его мучат не собственные раны, а боль Марции. Вся ее боль перешла к нему. Она не страдала – он это видел ясно.

– Можешь поехать со мной? – Он поразился, как спокойно звучит ее голос. – В Новую Атлантиду. Навсегда.

Наконец до него дошло, что она требует.

– Уехать из Рима? Марция, ты с ума сошла… Это же Рим!

– Ну и что? Я уезжаю. Я так решила. И ты решай. Или ты едешь сейчас со мной, или мы расстаемся навсегда.

В его воспаленном мозгу вновь всплыла мысль о сне, кошмаре. Элий наконец осмелился дотронуться до ее плеча. Ощутил прохладу кожи сквозь ткань – его собственная ладонь горела. Нет, это не сон. Он попытался заглянуть ей в глаза. Она отвернулась.

– Надо выбрать между тобой и Римом?

– Я не могу здесь оставаться. – Она поднялась.

Таксомотор уже у дверей таверны. Смуглый шофер за рулем. Служанка на заднем сиденье. Дорога волновалась как море. Плыла, убегала. Жар накатывал волнами, сменяясь ознобом.

– А я не могу уехать… – произнес он тихо, как приговор.

Она будто только и дожидалась этого ответа.

– Ты сам выбрал, – сказала она почти радостно.

– Какая странная встреча… Я ехал неведомо куда, и вдруг ты рядом… чудо…

Он не верил, что чудо может завершиться нелепой разлукой.

– Никакого чуда нет. Всего лишь мое желание. Помнишь? «Не расстаться не простившись». Вот мы и простились. Тебе надо отдохнуть. Ты ужасно выглядишь. – Она коснулась его волос на прощание.

Он подался вперед. Она отпрянула.

В следующее мгновение она уже сбегала по ступеням с террасы. Он видел, как отъезжает машина. Служанка обернулась и посмотрела на него. Марция так и не оглянулась.

В одном из лучший ресторанов Карфагена, в погруженном в таинственный полумрак зале, возлежал за столом человек в белой тунике и медленно жевал, смакуя салат из креветок. Перед ним стоял золотой бокал с фалернским вином. Человек был необыкновенно красив – его густые черные волосы лежали локон к локону, как будто только что над его прической закончил трудиться расторопный цирюльник. Несмотря на кажущуюся беспечность, человек нервничал, то и дело поглядывая на огромную стеклянную дверь. Как будто ожидал кого-то. И дождался.

Хотя дверь не отворялась, но в зале, в этот полуденный час почти пустом, появился второй посетитель точно в такой же нарядной тунике, и занял ложе напротив обедающего. Красавчик сделался белее мраморной столешницы, с его вилки соскользнул ком салата и шлепнулся на пол.

– Приветствую тебя, гений Объединения кухонного персонала города Рима, – сказал новый посетитель, такой же темнокудрый и молодой, как и возлежащий напротив него.

– Пр-риветствую… тебя, гений Империи… – пробормотал тот, пытаясь подцепить новую порцию салата.

– Я бы на твоем месте заказал паштет, – улыбнулся покровитель Империи. – В это заведении знают толк в паштетах. Поверь, за долгие столетия можно узнать, на что способны люди. Во всяком случае, иногда у них получается отменный паштет.

– Да, я уже… заказал…

– Тогда у нас есть время, чтобы обсудить один небольшой, но весьма щекотливый вопрос. И мне кажется, что ты можешь мне помочь, – с наигранным безразличием проговорил гений Империи.

– Я к твоим услугам… богоравный…

Гений Империи вновь улыбнулся – несмотря на преклонный возраст, он был чувствителен к лести.

– Поговорим, коллега, о заговоре гениев. Повсюду я натыкаюсь на его многочисленные нити. Но во всей этой искусной сети не могу отыскать одного-единственного связующего звена.

– Да, звена недостает… – промямлил гений кухонных работников.

– Гении хотели, чтобы пророчество Летиции Кар, обращенное в прошлое, сбылось. Они пытались убить ее, и не один раз. Пусть так. Я понимаю, что жизнь какой-то девчонки в битве за целый мир для гениев не имеет значения. Но дело в другом. Когда этот мир рухнет, вместе с ним исчезнут все боги и все гении. Зачем и кому понадобилось это групповое самоуничтожение? Почему гении хотят уничтожить себя? Ну?

– Я лично не хочу умирать, я был против… – пролепетал гений кухни, ножей и вилок. – Я даже хотел предупредить тебя, клянусь водами Стикса!

– Клянись, клянись, скоро мы все будем в них купаться. Потому что вряд ли нас с тобой Харон повезет на другую сторону, даже если мы подарим ему по золотому.

– Неужели мы можем умереть? – изумился гений кухонных работников.

– Именно. Ты погаснешь, как огонь в печи этого ресторана.

Кухонный гений издал утробный звук.

– Но если поможешь мне, у тебя есть шанс.

– Я… я согласен.

– Кто стоит во главе заговора?

– Гений Вера и Гений Элия. Гюн и Гэл, как называют их люди. Гении гладиаторов. В подвале Макрина желание для них заклеймил один покойный гладиатор по имени Хлор. Может, ты помнишь такого? «Этот мир должен превратиться в мир гениев», – вот что они заказали.

– Так и будет когда-нибудь, – кивнул гений Империи. – И не стоит ради этого все отправлять в Тартар. А как на счет самоуничтожения? Гении не умеют создавать новые миры.

– Они разрушат старый и создадут на его месте новый. В основе любого мира лежит душа. Душа человека, бога, гения, не важно… Души гениев не подходят – они слишком стары. Так же как и боги. Души людей гениям кажутся примитивными. Поэтому… Они решили взять душу полугения-получеловека. Новую, молодую душу.

– Душу Летиции? Выходит, ты знаешь?…

– Что она – твоя дочь? Ну, вроде как знаю.

– Откуда?! – Гений Империи застонал, утратив на мгновение самообладание.

– Важные секреты всегда узнают на кухне.

– Значит, ее пророчество разрушит наш мир, а ее душа создаст новый? Ржавчина с копья Ахилла [130]?

– Когда она умрет, все и начнется. Нечто вроде жертвоприношения.

Гений кухонных работников прикусил губу, испугавшись того, что только что сказал. Он выдал Гюна и Гэла. Гений Объединения кухонного персонала всегда недолюбливал этих двоих. Но, к несчастью, гений Империи вряд ли успеет им помешать. Колесо Фортуны вращалось с невероятной скоростью, остановить его уже никому не под силу.

Гений Империи сидел несколько секунд неподвижно, потом подцепил на вилку шмоток салата, медленно прожевал, восхищенно приподнял брови и одобрительно похлопал коллегу по плечу:

– Благодарю тебя, гений кухни, ты всегда был очаровательным существом. Знал свое дело, что само по себе замечательно. И ведал не так уж мало. Недаром твои собратья решили тебя прикончить.

И гений Империи исчез, оставив в воздухе слепящий платиновый след, который спустя мгновение растаял.

– Официант! – срывающимся голосом выкрикнул гений кухонных работников.

Юноша в венке из свежих роз тут же возник возле его стола.

– Немедленно весь список блюд. Сейчас же! – потребовал красавец-гений, стуча серебряной вилкой по золотому кубку.

– Весь список! Помилуй, доминус. И десять человек не смогут съесть!

– Все блюда, какие только есть на кухне, – не терпящим возражений тоном приказал гений кухонных работников. – Мне кажется, что сегодня я ем в последний раз.

Элий вернулся на виллу в Никее после полудня. Он не помнил, как приехал. Может, кто-то довез его? Ему казалось, что да… механик с колонки вызвался отвезти его обратно. Часть дороги Элий спал или бредил и очнулся, сидя на ступенях террасы. Кажется, он видел Марцию. Он даже говорил с нею… И, о боги! Он отказался от нее.

Да, точно. Она заставила его выбирать. Чтобы всякий раз, вспоминая, он упрекал себя – не ее. Он не знал, за что она ему мстила. За то, что всегда он хотел невозможного? Или за то, что он был таков, каким был?…

Появился Кассий, дал ему выпить горсть таблеток, как будто таблетки могли помочь. Элий заснул, сидя на ступенях террасы. Во сне он вновь разговаривал с Марцией – она задавала ему какие-то дурацкие загадки, и он не мог ни одной решить. Тогда она превращалась в сфинкса и говорила: «Тоже мне энигма!» И хохотала, открывая огромный зубастый рот, но даже в образе монстра она была прекрасна.

Во второй раз он проснулся в своей комнате. Элий долго смотрел, как солнечные лучи, пробиваясь сквозь густую зелень, скользят по стене. Он помнил, что в его комнату солнце заглядывает к вечеру. Значит, уже вечер. Летиция дремала в плетеном кресле. И солнечный луч медленно подбирался к ее склоненному лицу.

– Сколько часов я спал?

Летиция вскочила и затрясла головой, смеясь. Счастливая, она умела смеяться.

– Тебе лучше, да? Сердце не болит?

Элий ощупал грудь. Сердце почему-то не болело. Его просто не было.

Летиция убежала. Опять так же легко, невесомо, будто ветерок ее нес, а не резвые ноги. Хорошо быть легкой, как воздух. Элий взял со стола чашу с водой. Вода горчила. Вода из чистейших родников горчила. Это не к добру. Все не к добру. И боги не всемогущи. И Космический разум, управляющий вселенной, вел мир не к добру, и не добр был к каждому отдельному человеку. Космический разум уступает злу, болезни, пороку. Он уступает каждого из нас по очереди, как фигуры в неведомой игре. А мы сражаемся за него. Преторианцы загадочного императора, которого никогда не увидим на поле боя. Почему он не придет? Может быть потому, что рядом с ним мы утратим свою значимость? Или человеческий глаз не способен его узреть, как человеческий разум не в силах понять? И только боги порой разговаривают с ним.

Сейчас Элий мог думать либо о бесконечности, либо о мелочах. Думать о Марции он был не в силах. Если бы Элий по-прежнему был гладиатором, он бы вышел на арену и бился, чтобы подарить ей кусочек счастья. Но сейчас он сражается на другой арене. Но он все равно будет драться. До конца.

На террасе послышались шаги – тяжелые – Кассия, и легкие, почти неслышные – Летти. Хорошо, что она здесь. Когда она рядом, легче.

Кассий завладел рукой больного и пощупал пульс, потом долго водил стетоскопом по груди и наконец облегченно выдохнул:

– Все как будто в норме. – И тут же стал упрекать. – Ты выходил из «тени»! Но я же запретил! Ты не понимаешь, что это значит! Куда тебя понесло, скажи на милость?!

– Я виделся с Марцией.

– Что? – Кассий решил, что Элий бредит. – Где виделся? Когда?

– Утром. На дороге. Она уехала из Рима. Навсегда. Я ее бросил.

– Что за чушь. Ты бросил ее?

– Да. Она сказала – выбирай. Я уезжаю. Уезжай со мной. Или оставайся. Но без меня. Я остался. Она хотела, чтобы я остался. И чтобы я выбрал. Не она. Так больнее. Это ее немного утешит. Я рад.

Кассий ничего не понимал в этом полубреду. Его поражало, как легко Элий говорит о своей потере. Но то была обманчивая легкость. Боль и легкость – эти два чувства Элий испытывал одновременно. Состояние ни с чем не сравнимое. Души нет. Прошлого нет. Марция потеряна – он помнил об этом каждую секунду. Почему бы после этого не шагать над пропастью, оттолкнув от себя землю? У него кружилась голова. Но он не должен упасть. Надо перейти на другую сторону и начать жить новой жизнью, не похожей на прежнюю.

– Немедленно уезжаем, – сказал медик. – Хотя, скорее всего, уже поздно, и гении устроили нам ловушку. У тебя есть полчаса на сборы, – Кассий досадовал то на себя, то на Элия, и не знал, на кого больше. – Мать Летти поручила мне охранять девочку. Я дал слово, что буду заботиться только о ней. И тут же его нарушил. И решил помочь еще и тебе. И вот я наказан за свою самонадеянность.

– Не ругай его, – вмешалась Летти, со смелостью истинно ребячьей, когда любимица уверена, что старшие ни за что ее не накажут, а приятеля-проказника могут высечь за ничтожную провинность. – Он не виноват.

– Не сочти это за попытку оправдаться, или за самонадеянность, но я могу спасти Летицию… – Элий протянул девочке руку. – Иди сюда…

В его жесте не было ни тепла, ни нежности – чисто механическое движение. Но Летиция не заметила этого и присела на кровать. Слишком близко. И это не укрылось от глаз Кассия Лентула. Но он уже ничего не понимал в происходящем.

– Летиция, что ты делала перед тем, как попала в аварию? Ты помнишь?

Она нахмурилась, закусила губу, потом приложила палец ко лбу. Она старалась изо всех сил, как прилежная ученица.

– Я что-то написала в книге… в книге… Какой-то учебник по истории Рима… кажется, так.

Гений Империи тоже говорил о книге.

«Предсказание должно исполниться!» – всплыла в сознании Элия фраза, подслушанная в мозгу Гэла.

Значит, в книге написано предсказание. Но где она, это проклятая книга, ради которой гении готовы убивать? У матери Летиции? В библиотеке? Думай, Элий, ты и так потерял слишком много времени! Не вздумай вновь ошибиться! И вдруг его осенило.

– А где ты попала в аварию?

– Мама говорила, что меня сбила машина недалеко от виллы Фабии, моей бабушки. Я там отдыхала этим летом.

Элию не верилось, что решение наконец нашлось:

– Тогда и книга там. Мы должны туда ехать!

Летиция в ужасе отпрянула:

– Но там меня обязательно найдут и казнят.

– Тебя никто не казнит, если ты уничтожишь надпись!

Она верила и не верила ему. Неужели так просто спастись? Стереть надпись – и преступления не будет? И приговора тоже? Ее лицо исказилось, она смеялась и плакала одновременно: надежда вернулась так неожиданно. А она уже почти смирилась и приготовилась к смерти и… Спасение! Да, да, она поедет, она сделает все, как велит Элий! Элий спасет ее! Она знала это с самого начала. Летти чмокнула его в щеку, потом в губы, и опять в щеку. Она будет жить! Он подарит ей жизнь! Она едва не прыгала от счастья.

Элий взял ее за руку.

– Хорошо, что ты со мной, Летти.

– Марция оставила тебя из-за… меня? – Летти льстила себе надеждой, что могла оказаться разлучницей.

Элий отрицательно покачал головой. Марция ничего не делала из-за других.

Ему не было больше места в Риме. Ему вообще нигде не было места. Он обречен и приговорен. Он мог служить императору, а теперь его пристрелят, как бешеного пса. Неважно теперь, что его награждали венками и удостаивали почестей. И что он участвовал в триумфе Руфина после победы в Третьей Северной войне. Его семья будет опозорена. Цензоры навсегда внесут его имя в черный список. Никто из рода Икелов не сможет исполнять желания. Даже если ребенок в их роду заболеет и будет находиться при смерти, гладиаторы изыщут благовидный предлог, чтобы отказать в выдаче клейма. Гений смерти отныне станет патроном рода Икелов. Префект претория пал жертвой чудовищного заговора. Он хотел уничтожить Элия, но в этот момент кто-то убил Цезаря, и всю вину свалили на него. То есть сначала хотели обвинить Элия, но из этого ничего не вышло. И тогда так кстати подвернулось покушение на сенатора, гвардейцы предали Икела и сознались в измене подлинной и в измене мнимой. А колченогий сенатор ускользнул. Этот Вулкан Великого Рима, пародия на истинного бойца, столь любимый плебсом, опять обхитрил, ни секунды не хитря, и опять умудрился ускользнуть, не уклоняясь от удара. Икел ненавидел его удивительную силу точно так же, как презирал слабость Цезаря. Ибо сила Элия – это вредная сила, которая не может служить Империи. В ней слишком много индивидуального, личного. Гай Элий походил на своего брата. Икел помнил этого юнца-патриция. Они все в специальной когорте «Нереида» были чем-то похожи друг на друга. Они бредили величием Римского народа, но не могли ради этого величия нанести удар в спину. Совершенно одинаковые – аристократ Проб и плебейка Юния Вер. Они умерли, не понюхав даже пороха. Им не довелось мучиться от кровавого поноса, страдать от фурункулов и гноящихся ран. Они умерли, никого не убив. Грязь их не коснулась. Они умерли в один день и час. В одну минуту «Нереида» перестала существовать.

Корнелий Икел ждал ночи. Часы ожидания… На что их еще потратить, как не на перечисления пороков своих врагов. Ибо перечислять добродетели друзей бессмысленно – у беглеца и убийцы не может быть друзей. С наступлением темноты Корнелий Икел перелезет через стену и удерет. И зачем только Траян Деций заложил эти чудовищные стены, которые спустя двадцать лет окружили город плотным кольцом? Разумеется, император боялся варваров, которые наседали со всех сторон. Всю жизнь Деций с ними воевал и всю жизнь их боялся. Великий Деций, которому пожаловали имя Траяна за заслуги перед Империей. Гладиаторы в его времена сражались за великие цели. Победа Бешеного даровала Риму прекращение эпидемии чумы. Успех Германца – выздоровление Гостилиана Цезаря. Все славили императора, и забывали об умирающих на арене гладиаторах. В те дни они сражались боевым оружием и погибали ради величия Рима. Человеческие жертвоприношения – не во имя богов, во имя людей. Лишь много лет спустя Рим стал так могуч, что перестал желать побед на арене и предпочитал решать исход войны на полях сражений. Рим перестал требовать крови, и стал восхищаться одним уменьем побеждать. Но кровь все равно проливалась время от времени. Икел сидел в императорской ложе, когда Хлор отрубил Элию ноги. Почему Элий не умер тогда на благо Рима? Тогда все бы разрешилось так просто!

Икел подошел к окну. Темнело. Он находился на пятом, последнем этаже инсулы [131], где фрументарии снимали две квартиры для встречи с агентами. Кроме префекта претория и еще нескольких доверенных лиц никто не знал об этих убогих квартирках, в сомнительных кварталах, где ютились безработные, наркоманы и воры, поклонявшиеся своей богине Лаверне. Ее мраморная статуя с остатками краски, растрескавшаяся и потерявшая пальцы на левой руке, стояла в маленьком храме рядом с домом. Корнелию Икелу казалось, что богиня воров должна быть отлита из чистого золота. Но воры воруют даже у своей богини.

Наконец начало смеркаться. Икел закутался в темный плащ, перекинул через плечо парусиновый мешок и открыл дверь. Узкая темная лестница уходила вниз. Наверное, так выглядит спуск в Тартар – буднично, убого и угрожающе одновременно. Икел стал спускаться. На четвертом этаже царила мертвая тишина – эта нора тоже принадлежала преторианцам. На третьем плакал ребенок. На втором из приемника лилась печальная музыка: Рим был погружен в траур по случаю безвременной кончины Цезаря.

Если бы у Икела достало времени найти Элия… Если бы только у него было время… В конце концов, лучше новая династия, чем Элий.

Икел вышел на улицу. Процессия из нескольких человек в черном с факелами безмолвно двигалась ему навстречу. Наверняка идут приносить жертвы подземным богам. Да, именно так – волокут шестерых черных ягнят. Прощайте, глупые. Рим похож на этих жертвенных животных. Их тащат за рога неведомо куда, их ноги связаны, они предчувствуют смерть, но ничего не могут сделать. А он, Корнелий Икел мог бы и…

Откуда-то сбоку на него кинулась бесшумная тень. Будто огромный пес схватил мертвой хваткой за горло. Икел рухнул на мостовую, подмятый противником. Тот был силен, но не сильнее старого бойца. Вывернувшись, Икел извлек из ножен кинжал. Но ловкач успел перехватить руку. На голову Икела обрушился удар кулака и оглушил. Но противник не торопился добивать префекта, он лишь несколько раз ударил его кисть о мостовую, пытаясь выбить кинжал, но еще не родился на свет человек, который бы сумел заставить бывшего трибуна «Нереиды» разжать пальцы.

– А ты все так же, силен, Икел, – прохрипел нападавший, разбив кисть префекта претория в кровь, но так его и не обезоружив.

– Курций? – Среди тысяч он узнал бы этот голос. – Поднял руку на друга?

– На убийцу Цезаря. – Курций вновь ударил, но все так же безрезультатно.

– Я не убивал мальчишку, клянусь Геркулесом. Я прислал убийц к Элию. Но не к Цезарю, нет.

– Кто же тогда убил Александра?

– Не знаю. Отпусти меня. Взамен я открою тебе тайну, которая стоит жизни десяти таких, как Элий. В конечном счете, этот хромой козел – всего лишь гладиатор, хотя он и надел тогу с пурпурной полосой, – не удержался от выпада в адрес Элия префект претория. – Жаль только, что он удрал с арены.

Кажется, Курций колебался. Во всяком случае, хватка его ослабла. Он прижимал руку противника к земле, но не делал больше попыток одолеть Икела.

– Ты брал клейма у Макрина, – прохрипел Курций. – И чего ты просил? Власти?

– Я просил новой войны. Война принесет Риму спасение. Во время войны римляне забывают о ссорах и думают только о победе. Но для себя я не желал ничего.

– Говори о своей тайне.

– Проверь, чем занимается академик Трион в филиале своей академии в Вероне. У него лаборатория в помещении бывшего стадиона. Эта тайна стоит всех тайн на свете.

– Я отпущу тебя, если ты поклянешься Юпитером, что не тронешь Элия.

Икел молчал довольно долго, так долго, что Курций решил, что бывший префект претория откажется.

– Хорошо, – наконец выдохнул он. – Клянусь Юпитером Всеблагим и Величайшим!

Курций разжал пальцы. Икел вскочил на ноги с ловкостью и быстротой мальчишки и нырнул в ближайший переулок. Статуя Меркурия на перекрестке проводила его насмешливым взглядом. Икелу показалось, что беглеца пытались преследовать – крики слышались на соседней улице. Но Икел легко ушел от погони.

Что ж, пусть Элий живет, если этого так хочет Курций. Нарушить клятву – значит оскорбить Юпитера. Пойти на такое Корнелий Икел не мог.

Трион валился с ног от усталости. Только к полуночи он добрался до своего ничем непримечательного домика на окраине Вероны. После ванны прошел в триклиний. В комнате царил полумрак – горел только светильник на бронзовой подставке. В отличие от большинства римлян Трион ел сидя, а не лежа. Ему казалось, что так он поглощает пищу быстрее. А он ценил время. Он как никто другой знал, насколько его мало у смертного. Теперь, когда он подчинил себе самую страшную силу природы, Трион начал ценить время вдвойне.

Старый слуга поставил перед ним блюдо с холодным мясом, тарелку пунийской каши и бокал вина. Трион выпил вино, хотел приняться за мясо, но передумал. Есть не хотелось. Его подташнивало, и голова кружилась. Неужели он облучился? Трион вновь наполнил бокал и осушил. Против воли вспомнил Гая Габиния. Граничащее с эйфорией возбуждение молодого ученого, нелепый смех, еще более нелепые шуточки. Гай отпускал их между приступами рвоты. Трион велел немедленно увести несчастного из Вероны. Академик не хотел, чтобы другие видели, что может произойти с каждым. Трион знал, что молодой человек обречен.

– Вот именно. Разве вы все, люди, не приговорены к смерти?

Трион обернулся.

– Кто здесь? – Рука сама потянулась к кнопке звонка.

– Не торопись. Я скоро уйду, – пообещал гость. – К тому же твоя охрана так же не увидит меня, как и ты.

Трион включил верхний свет, но никого не увидел.

– Что тебе надо? – устало спросил Трион.

Гость засмеялся. Неприятный торжествующий смех. Гость расхаживал по комнате взад и вперед – Трион чувствовал колебания воздуха.

– Представь, ничего. Просто зашел посмотреть, как выглядит человек, способный уничтожить богов и весь мир в придачу. Неужели тебе мало миллионов погибших в Третьей Северной войне, что ты хочешь создать еще и это оружие? Зачем тебе это бессмысленное жертвоприношение?

– Тебя прислал Гетр?

– Твой гений? О нет! Я сам по себе. А ты, как я вижу, заодно с гениями? Голос из пустоты раздражал академика. Ему казалось, что он говорит сам с собой. Почти что бредит. А может быть это и в самом деле так?

– Что тебе надо? – повторил он, но ответа не последовало.

Неведомый гость исчез. Он в самом деле заходил только посмотреть на Триона. Они узнали. Вернее, один из них узнал. Кто-то из богов наконец-то понял, чем занят Трион. Что теперь будет? Что сделает Юпитер? Триону захотелось повалиться на землю и закричать: «Прости!» Но не потому, что он раскаялся, а потому, что боялся. Боялся, что боги не дадут довести дело до конца. Это дело было для него важнее всего. Важнее миллионов человеческих жизней. И своей собственной тоже.

Глава IV Четвертый день ожидания Меркурьевых игр в Антиохии

– Я вспомнила… Да, да, я вспомнила, что написала на полях книги, – сказала Летиция.

Элий, задремавший под мерное покачивание фургона, открыл глаза. Свет из затянутого цветным экраном оконца придал всему оранжевый оттенок, и казалось, на лицо Летиции падает отсвет пожара. Девочка сидела, поджав ноги, и расчесывала гребнем коротко остриженные волосы.

Пророчица… Сивилла… Заберется в пещеру и будет кричать хриплым голосом о грядущих бедах. И беды не заставят себя ждать… Нет, он ей этого не позволит. Ни за что. Элий приподнялся на локте. И тут же боль в плече ожила. Элий стиснул зубы, чтобы не застонать.

– Так что ты написала? – Его голос звучал хрипло.

– «На самом деле Траян Деций утонул в болоте, а его армия была разбита». Читала книгу, и вдруг перед глазами картина: римские когорты тонут в болоте, какой-то солдат из последних сил пытается метнуть пилум [133], но болотная тина засасывает легионера. На римлян градом сыплются стрелы, копья варваров разят беспомощных легионеров. Среди гибнущих – сам император.

«Точка перелома», – подумал Элий.

Чужая мысль. То мысль не Элия, но Гэла. Пророчество, обращенное в прошлое.

Время двинется вспять…

Он, Элий, не знает, как это может быть. Но Гэл знает.

Теперь все ясно. Вот почему ее хотели убить. Девочка обладала пророческим даром. Умри она, и предсказание нельзя уничтожить. Оно сделается реальностью в далеком прошлом. Мир переменится. Не будет ничего. Ни династии Дециев, ни исполнения желаний. И тридцать тиранов будут рвать Империю на части. Каждый будет кричать: «Я спасу Рим!» Легионы сойдутся в смертельной схватке, истребляя другу друга. А следом за войной явится чума, и варвары затопят земли умирающей Империи. И груды развалин на месте Вечного города… Мир погрузится во тьму варварства. Рим перестанет существовать. Вообще ничего не будет. Будет совершенно другой, неведомый мир.

Элий тряхнул головой – ему не хотелось бесноваться с бесноватыми дальше. Но кто желает подобное? Кто мечтает о таком прошлом? И ради какого будущего это затеяно?

Кассий внезапно затормозил, Элий швырнуло вперед, и он стукнулся головой о стенку фургона. Летти испуганно ойкнула.

– Зайдем, пообедаем в таверне, – предложил Кассий. – И держитесь не дальше двадцати шагов от меня. Иначе выйдете из «тени».

– Я бы не стала останавливаться, – сказала Летти. – Мне здесь не нравится. – И засмущалась, сама не зная почему.

Небольшая придорожная таверна, окруженная высоченным кипарисами, манила проезжих яркой вывеской. Здесь обещали жаркое, суп с бараниной и прохладительные напитки. Жара стояла невыносимая. Бокал лимонада со льдом казался даром богов.

Они вошли, в самом деле ожидая какого-то дара, и погрузились в полумрак и прохладу. Огромная дубовая стойка занимала почти половину зала. Хозяин тут же поставил перед гостями по бокалу лимонада со льдом – бесплатно, за счет заведения. Летти выпила лимонад залпом и с хрустом принялась жевать лед.

– Чего желают дорогие гости? – поинтересовался хозяин.

Кассий заказал две чашки куриного бульона и жаркое.

– Бульон для нас с тобой, Элий, – обреченно вздохнула Летиция. – Теперь понимаешь, как плохо быть больным, и как хорошо – служителем Эскулапа.

Они заняли столик в углу. Кассий поставил объемистую брезентовую сумку на пол. «Прибор, создающий «тень», в сумке», – решил Элий. Но что означает эта самая «тень», о которой постоянно твердит Кассий? Какого она цвета? Фиолетовая, как в полдень, или с красной аурой, как перед закатом, или непроницаемо черная, как вечная ночь?

Немолодая женщина со следами соуса на тунике считала за прилавком медяки и записывала что-то в потрепанную книгу.

– Еще пара ауреев [134], и я смогу купить клеймо у Авреола. Как ты думаешь, мы сумеем набрать два аурея до начала игр в Антиохии?

– Ты что, поедешь в Антиохию? – недовольно буркнул хозяин, разливая по фарфоровым чашкам бульон.

– Я сделаю заказ через агента. Как моя сестра – ты что, забыл? Теперь у нее молодой муж, и она ходит в шелке. – Тетка мечтательно закатила глаза. – Авреол выиграл для нее все это на играх в Аквилее.

– Тоже хочешь заказать молодого мужа? – покосился на женщину хозяин и шмякнул на тарелку жаркое. – Так прежде я сверну тебе шею.

– Что ты! – замахала руками женщина. – Кроме тебя, мой котик, мне никто не нужен! Просто хочу новую таверну с прислугой. И чтобы тебе больше не горбиться на кухне, а мне не затирать блевотину за поздними посетителями.

– Тогда вложим скопленные деньги в ремонт заведения, – предложил хозяин. – От блевунов все равно никуда не деться.

– И что это даст? Станет чуток почище, и мы сможем брать за обслугу на пару ассов дороже. А нас будут посещать все те же ублюдки, – она сделал выразительный жест в сторону сенатора Элия, медика и Летиции Кар.

– Никогда не думала, что родственников императора именуют именно так, – фыркнула Летиция и покосилась на Элия.

Хозяин тоже поглядел на гостей, понимая, что эти трое не особенно польщены энергичными выражениями хозяйки.

– Пожалуйста потише, Туллиола, – шепнул хозяин, расставляя тарелки и чашки на подносе. – Гостям не нравятся твои речи…

И, растянув рот до ушей, направился к столику.

– Господа, сегодня у нас самые лучшие блюда! Специально для вас… – он запнулся и покосился на голубую выцветшую тунику Элия. – Все мы порой переживаем не лучшие дни.

– Я бы в самом деле сделал ремонт. – Элий оглядел в свою очередь закопченный потолок и битые стекла в окнах, залепленные клейкой лентой. – Боги слишком причудливо исполняют людские желания. Не проще ли самим заняться делами?

Хозяин посмотрел на него с удивлением – гость, без сомнения, слышал надменные слова Туллии, но при этом не обиделся, а заговорил с хозяином по-приятельски. В ответ хозяин пробормотал слова благодарности и прибавил лишних десять ассов к счету.

Летиция втянула воздух ноздрями. Запах жареного мяса и пряный аромат свежей петрушки вызывали чудовищный аппетит.

– Кассий, может, махнемся с тобой, а? Мне надоел бульон еще больше, чем каша. Я хочу мяса. Слышишь – мя-са! – проговорила она голосом молодой хищницы, почуявшей добычу.

Обещанное Элием спасение излечило ее куда быстрее, чем все лекарства служителя Эскулапа.

– Можешь выпить мой бульон, – щедро предложил Элий, – у меня совершенно нет аппетита.

– Приказываю обоим заняться бульоном, а потом как можно быстрее вернуться в фургон, – строгим голосом проговорил Кассий, чувствуя, что ему катастрофически не хватает авторитета, и строптивые пациенты не хотят его слушаться.

Какой-то крестьянин в широкополой шляпе вошел в таверну, взял бокал вейского вина и уселся у дверей. Кассий, как ни пытался, не смог разглядеть его лица.

– Этот хоть расплатится, – объявила на всю таверну хозяйка. – А за теми тремя следи. Они могут удрать тайком.

Летти уже расправилась с бульоном и теперь ножом отковыривала куски жаркого от порции Кассия.

– Элий, если ты не будешь есть, то я не отвечаю за твое здоровье. – Медик с тоской глядел, как пустеет его тарелка.

Но Элий уже не слушал Кассия. Потому что крестьянин в широкополой шляпе поднялся и вскинул руку, как хорошо обученный солдат. Вороненый металл «парабеллума» сверкнул в красном отблеске лампы. Но с реакцией гладиатора убийца тягаться не мог. Элий левой рукой пихнул Летицию в плечо, а правой выхватил из-под туники спрятанный пистолет. Два выстрела грохнули почти одновременно. Пуля убийцы ударила в стену там, где только что находилась голова девочки. Выстрел Элия угодил крестьянину в грудь. Пуля прошла навылет. Но из-за малого калибра даже не сбила его с ног. Раненый, крестьянин выстрелил еще дважды. В этот раз он метил в Элия (Летиция и Кассий были уже под столом), но в сенатора не попал каким-то чудом. Обе пули просвистели рядом с головой Элия, как будто тот был заговорен. Тогда Элий выстрелил вновь. «Крестьянин» обрушился на пол.

– Можно вылезать! – Элий стукнул ладонью по столу.

Кассий выбрался и постарался принять достойный вид. Летти высунула лишь голову. Элий вытащил ее за шиворот из-под стола. В полумраке таверны причудливыми узорами растекались сиреневые струйки порохового дыма. В наступившей после пальбы тишине было лишь слышно, как Туллия, забившись под стойку, тихонько повизгивает.

Элий, спотыкаясь, направился к выходу. У дверей остановился и глянул на лежащего человека. Еще один труп. Бывший гладиатор становится профессиональным убийцей. Он убивает, чтобы спасти. Какая-то бессмыслица. Элий взял Летти за руку и вывел из таверны.

Кассий задержался и присел на корточки возле убийцы. На губах раненого выступила розовая пена – пули Элия пробили ему легкое.

– Принеси кусок плотной клеенки и бинты, – приказал Кассий хозяину.

– Откуда у нас бинты, – тявкнула из-под прилавка женщина. – И кто ты вообще такой, чтобы здесь распоряжаться. Ты даже за обед не заплатил.

– Я – медик! – Кассий швырнул несколько монет на прилавок. – А это плата. Поскорее!

Увидев монеты, хозяин сразу подчинился. Кассий прижал к простреленной груди раненого кусок клеенки, пытаясь помешать воздуху выходить из раны, пока хозяин не принес бинты.

– Я знаю этого типа, – сказал Кассий. – То есть не знаю его лично. Но его фото вигилы развешивают повсюду. Он разыскивается за убийство. Как сейчас помню: награда в десять золотых. Ну да, конечно! Его имя Блез. Получите за него награду, когда сдадите властям, и купите себе клеймо на игры в Антиохии.

Услышав такое, хозяйка высунулась из-под прилавка:

– За него вправду дадут десять золотых? – Она смотрела на раненого, как на жирного поросенка, из которого можно приготовить жаркое.

– Если он останется в живых, – Кассий пониже склонился над раненым, чтобы женщина не заметила улыбки на его губах.

Туллия кинулась звонить вигилам и в «скорую». А Кассий ушел беспрепятственно, радуясь удачной выдумке. А, выйдя, на стене таверны увидел рядом с объявлением о продаже коровы и сообщениями о постановке в местном театре «Медеи» плакат вигилов:

«По подозрению в убийстве разыскивается бывший легионер Двадцатого легиона Блез. Награда в десять золотых».

Кассий на всякий случай снял очки и протер. Потом вновь надел. Объявление было на месте. Но медик был уверен, что прежде его не читал.

Квинт дожидался в просторной приемной главного редактора «Акты диурны». Золотые полотнища солнечного света падали на роскошный мозаичный пол, в мельчайший подробностях воспроизводивший форум. На переднем плане мальчишка-лоточник торговал вестниками. И если присмотреться, то можно было разобрать, что в руке он держал «Акту диурну». Золото горело на капителях колонн, на милевом столбе, от которого ведут отсчет все римские дороги, в арках табулярия застыли бесчисленные статуи. Золотые квадриги на крышах храмов мчались в небе из настоящей бирюзы.

Квинт ждал уже давно. Солнечные полотнища медленно скользили по полу. И тогда Квинт передвигал свое кресло так, чтобы свет падал ему на лицо. Когда все вокруг изнемогали от жары, когда красавица-секретарша всякий раз проходя мимо, обмахивалась свежим выпуском «Акты диурны», а спешащие мимо по своим делам репортеры на ходу глотали лимонад со льдом из мягких бумажных чашек, Квинт продолжал неизменно сидеть на солнце. Сегодня его без всяких объяснений выпустили на свободу. Квинт уже знал о бегстве Корнелия Икела и об обвинениях в адрес префекта. В то, что Икел убил Цезаря, Квинт не верил. Но то, что Икел хотел убрать Элия, походило на правду. Это Квинту подсказывало чутье фрументария.

Два часа назад Квинт вошел в таблин главного редактора и положил тому на стол наспех написанный листок, слово в слово воспроизводящий записку Нормы Галликан. Главный редактор попросил Квинта подождать минут десять за дверью, пока он ознакомится с документом. И вот прошло уже два часа, а Квинта все не звали в таблин. Зато туда раз десять являлась секретарша, друг за другом вбегали и выбегали репортеры. А затем выбежал и сам редактор и, кивнув Квинту – мол, подожди, друг, не до тебя, направился к дубовой двери, на которой висела золотая табличка: «Публий Викторин Мессий Деций». Минут через пятнадцать редактор выскочил назад и скрылся в своем таблине, а секретарша пригласила Квинта в таблин Викторина.

Старик сидел у окна в инвалидной коляске и любовался великолепным видом Вечного города, который открывался с двадцать пятого этажа стеклянного небоскреба «Акты диурны». Викторин Деций был одним из пяти членов совета директоров. Так повелось издавна, что один из директоров главного вестника Империи должен принадлежать к императорскому роду. Викторин был вторым сыном императора Корнелия. Викторину исполнилось девяносто лет, и он был самым старым представителем рода Дециев – из тех, кто имел право сделаться императорами. Но его единственный сын давно умер, а оба внука погибли на войне, не оставив потомства. Сам Викторин был уже десять лет пригвожден к инвалидной коляске.

Когда Квинт вошел, Викторин тронул ладонью блестящие никелированные ободья и развернул коляску так, чтобы видеть посетителя, тогда как его лицо находилось против света. Но у Квинта было прекрасное зрение, и даже с этой неудобной позиции он хорошо видел старческую лысую голову, испещренную темными точками. Викторин поправил очки в золотой оправе и сделал приглашающий жест в сторону огромного кресла, обитого натуральной кожей.

– Я прочел сообщение, Квинт, и тронут твоей решимостью служить Риму. Но ты не понимаешь, что тебе удалось обнаружить.

– Люди Триона создают урановую бомбу, а боги запретили людям этим заниматься.

– Но боги запретили человеку летать на любых аппаратах. А между тем, как ты должен знать, даже Элий Деций, когда был гладиатором, пытался снять с Рима этот запрет.

– Да, я знаю, это был его поединок с Хлором. Но Элий пытался это сделать в открытую, а Трион занят своими делами тайно. К тому же запрет летать, и запрет на урановую бомбу – это не одно и тоже.

– А кто говорит о бомбе? – Вполне искренне удивился Викторин. – Ученые ищут возможность применения радиоактивности – не более того. Ведь мы используем радиоактивные вещества в медицине. И никто не находит в этом ничего ужасного. А теперь люди получат источники дешевой энергии, электростанции на новом топливе уране – разве тебя не вдохновляет такая перспектива? Но если мы напечатаем твой материал, боги сделают все возможное, чтобы уничтожить лабораторию Триона. А она нам нужна. Наука все равно будет двигаться вперед. Жаль, что ты этого не понимаешь, мой мальчик.

– Боги все равно помешают Триону.

Викторин странно:

– Когда проживешь с мое, ты поймешь, что это не так.

– Люди моей профессии редко доживают до столь преклонного возраста.

– Значит, ты не поймешь, почему твой материал не будет опубликован.

Квинт сжал кулаки:

– А как же свобода печати – этот могучий столп Рима, который выше Траяновой колонны? Как же бог свободы печати Мом? И как же сама «Акта диурна», о которой говорят, что Рим может пасть, а «Акта диурна» – нет? Значит, все это лишь золотая лживая табличка?

– Принцип свободы печати сохраняется. Ты можешь оправиться со своим сообщением в редакцию «Девочек Субуры» или в «Гладиаторский вестник» или в любой другой вестник. Я уверен, тебя там напечатают.

– В «Римские братья»… – прошептал едва слышно Квинт.

– Что? – переспросил Викторин, не расслышав.

– Так, ничего. Вспомнил одно название. Нет, боголюбимый доминус Викторин, все эти издания мне не подходят. На их страницах мое сообщение будет выглядеть как очередной вымысел. Мне нужна «Акта диурна» и ее репутация. Новость лишь тогда становится новостью, когда она опубликована в «Акте диурне», – напомнил фрументарий известное изречение.

– Не тебе решать судьбу Рима, Квинт.

Фрументарий поднялся, понимая, что разговор закончен.

– Как угодно. Но я в свою очередь сделаю все, чтобы лаборатория Триона закрылась.

– Тебе это не удастся, – предрек Викторин.

«Мне нужен союзник», – подумал Квинт с тоской.

Куда-то так торопился бог торговцев, покровитель дорог, путей сообщения, воров и жуликов всех мастей. Но, как ни торопился, два гения, в ореоле платинового сияния настигли его и, подлетев с двух сторон, ухватили за локти. Не помогли ни крылатые сандалии, ни шлем – гении оказались куда проворнее.

«Старею», – подумал Меркурий.

В ярком летнем небе людям они казались тремя легкими облачками, примчавшимися неведомо откуда и неожиданно повисшими неподвижно, будто зацепились за иглы огромной пинии.

Меркурий узнал гениев. Оба принадлежали бывшим гладиаторам. Один – сенатору Элию, второй – Юнию Веру. У Гюна замотана белым рука, у Гэла – плечо. Ясно, что гении побывали в изрядной переделке. Интересно, кто так их отделал? Но Меркурий счел за лучшее не спрашивать. А гении окутывали его прочной платиновой нитью, как приготовленного для жертвоприношения ягненка. Меркурий не на шутку перетрусил. Не исключено, что гении в самом деле собираются его принести в жертву?! Меркурий повис, как куколка, в платиновом коконе. Наружу высовывалась лишь голова в шлеме с крылышками.

– Перун у него… – сказал Гюн.

– Ребята, я не сделал ничего предосудительного. Да, я украл перун у Юпитера. Но я и раньше это проделывал. А сегодня перун мне просто необходим, чтобы испепелить одно мерзкое место. Там сделали такую штуку, которая может уничтожить не только людей, но и богов. Может, вы слыхали про академика Триона? Он хитроумен, как Улисс и так же беспринципен. Если я не спалю его гнездышко, мир рухнет в Тартар. Вы мне поможете, правда? Не хотелось бы вмешивать в это дело Юпитера. Старик рассердится. А он страшен в гневе! Уж в этом я могу вам поклясться.

– Все и так рухнет в Тартар, зачем же суетиться! – засмеялся Гюн.

– Значит, мой счет в банке Пизона исчезнет. Жаль! Мне мои сбережения никто не компенсирует.

Гении засмеялись, а Меркурий попытался вырваться. Но не получилось. Гении гладиаторов были сильны. Гораздо сильнее своих подопечных. В небе над ними, видимый только посвященным, сиял Небесный дворец. Но на помощь Меркурию никто не спешил. Богам глубоко плевать на все, что происходит ниже фундамента их обители.

– Зачем вам перун? – Меркурий все еще надеялся перехитрить гениев.

– Мы задумали одно жертвоприношение. Думаю, бог на алтаре будет смотреться неплохо, – сказал Гюн.

– Бог в качестве жертвы – замечательно! – кивнул Гэл. – И какой бог! Бог торговцев и обманщиков, покровитель дорог, сопровождающий души умерших в царство мертвых.

– Этот новый мир будет миром торговцев и мошенников, – сказал Гюн.

– И еще – путешественников и бродяг, – добавил Гэл.

– К тому же самым любимым их занятием будет отправлять людей в Тартар, – сказал Гюн. – у нашего Меркурия много обязанностей, так что новый мир будет разнообразен.

Неужели боги не слышат этих наглых речей? Где златокудрый Аполлон с его смертоносными стрелами? Или мудрая Минерва с ее копьем? Почему они не поразят наглецов? Может, хотят дослушать этот бред до конца?

– Ребята, какие вы оба прохвосты! У таких приличных с виду людей гении – проходимцы.

– Все в мире основано на контрастах, – хмыкнул Гюн.

– Если бы у сенатора Элия был бы еще благородный гений, сенатор Элий сломал бы себе шею, – поддакнул Гэл. – А ты, приятель, перетрусил. Не бойся, мы тебя разыграли. Ты слишком стар и нам не подходишь. Новые миры создаются молодыми душами. Мы подыскали иную кандидатуру. Юная душа, наполовину человеческая, наполовину гениальная. Прекрасное сочетание. Новый мир будет безумен и глуп одновременно. Хочешь быть там богом? Мы можем взять тебя с собой.

Меркурий с тоской посмотрел вниз – на золотистые, зреющие поля, на зеленые кудри виноградников, на темные шапки вековых дубрав. Неужели всего этого не будет? И форума не станет, и самого Рима? Мраморных храмов, базилик и терм? Великолепных рынков, фабрик и банков? Ни дорог? Ни придорожных гостиниц? Ни железнодорожных станций? Ни индустрии, ни путешествий? Ничего, чему он покровительствовал так успешно. Все божественные труды пропадут зазря! Только изверг мог придумать такое!

– Каков будет наш мир, мы еще не знаем, – поведал Гэл. – Но, скорее всего, мало похожий на нынешний. Тебе в нем понравится.

Гюн подбрасывал на ладони смертоносный перун Юпитера, и Меркурий в ужасе наблюдал за его забавой. Что будет, если гений уронит перун на землю? Даже бог не мог представить, что при этом случится.

– А Трион? И его лаборатория? – Задавая вопросы, Меркурий пытался помахать крылышками на сандалиях – вдруг удастся улететь? Но платиновая паутина намертво спеленала щиколотки. Крылышки даже не трепыхнулись.

– Трион исчезнет, когда мы воспользуемся его изобретением. Так же как и весь этот мир и его наука. Науки вообще не станет. Будут лишь суеверия.

Меркурий вздохнул с облегчением. Хотя бы от одной опасности они избавятся. Но Меркурий не был уверен, что от меньшей. Бог торговли, сам изрядный жулик, не верил гениям. Они слишком похожи на богов. Но они – не боги. В этом вся загвоздка, и потому им очень хочется стать богами. И то, что они задумали, пугало покровителя торговцев не меньше, чем изобретение Триона.

Гэл схватил Меркурия за шиворот и поволок беспомощного, неведомо куда. А Гюн вместе с перуном Юпитера помчался по своим делам.

«Минерва! Марс! Венера наконец! Куда вы все подевались?! – обратился мысленно к собратьям Меркурий. – Неужели вам плевать, что творится в этом несчастном мире?!»

Но на его призыв никто не откликнулся. Возможно, боги пили амброзию, и не могли прервать столь важное занятие. Или Вулкан сооружал новые покои для нового божества, и грохот его молота заглушил вопль несчастного Меркурия?

Во всяком случае, никто в Небесном дворце не проявил интереса к происходящему.

Все повторялось. Вер сидел в своем номере в гостинице «Император», а Сервилия Кар явилась к нему. Она была одета почти так же, как в свой первый визит. И лицо ее было столь же надменно. И губы так же сжаты. И взгляд точно так же скользил, едва касаясь лица. Не удостаивая. Такая женщина могла бы спокойно наблюдать, как на арене гладиаторы убивают друг друга. И он, Юний Вер, не ведающий, кто он такой и зачем живет на земле, и любит ли он Город или ненавидит, должен был служить этой женщине. Потому что он, Юний Вер, исполнитель желаний, а она взяла у него клеймо. Он вечный раб ее желания. Он должен спасти ее дочь.

Сервилия остановилась, как и прошлый раз, у окна. Вентилятор молотил под потолком душный воздух. Ошалелая муха прилипла к огромному панорамному окну и не могла взлететь. Муха отчаянно махала крылышками, пытаясь отлепиться от стекла и спастись. Интересно, муха настоящая, или нет? А вдруг это тоже чей-то гений? Кто знает, на что способны гении? Вер прихлопнул муху. Жирный мазок остался на стекле. Вер вытер руку о полотенце. Гостья поморщилась. Вер решил заговорить первым:

– Я знаю, что существует заговор гениев. Против людей и богов. И именно гении хотят убить твою дочь. Гении используют наемных убийц. За Летицией охотятся люди. Но я могу ее спасти. Ты купила у меня клеймо. Мечта Империи – исполнять желания. И я их исполняю, где бы ни был, пока у меня есть силы. Спасти жизнь ребенка – священный долг каждого римлянина. Любой другой на моем месте сделал бы то же самое. Просто у меня больше сил и, значит, больше шансов. – Он говорил так, как должен был говорить на его месте Элий. Но чувствовал он иначе. Вернее, ничего не чувствовал. Иногда, правда, он вспоминал, что такое жалость, но тут же забывал. И вынужден был вспоминать вновь.

Сервилия молчала, глядя на форум Траяна. Когда провинциалы в первый раз приезжают в Рим и попадают на этот форум, и видят эти бесчисленные колонны из малоазийского мрамора с пурпурными прожилками, эти бесчисленные капители с пучками акантовых листьев, эти бесконечные фризы, украшенные барельефами, и золоченую черепицу крыш, и золоченые бронзовые упряжки на фоне небесной бирюзы, из глаз их сами собой начинают катиться слезы. Только здесь они понимают, что означает слово величие. Слово, воплощенное в камне.

Город торговцев и вояк прожил еще один день. Потому что где-то живет ее девочка. Когда она умрет, Город исчезнет. Что будет на этом месте? Груда обломков? Новое поселение? Или какая-нибудь безобразная крепость? Сервилия Кар не хотела этого знать.

– Летти – дочь одного из гениев, – сказала она. – И потому у нее есть пророческий дар. Она сделала неосторожное предсказание. Теперь гении хотят во что бы то ни стало помешать ей это пророчество уничтожить.

– Что за пророчество?

– Неважно. Я не хочу даже повторять его лишний раз. Это надпись в книге. И книга хранится в доме моей матери Фабии. Заперта в ее таблине в тезариусе.

– Гении могут завладеть книгой? – Сервилия Кар отрицательно покачала головой. – А люди? Я же сказал: гении нанимают убийц, соглядатаев, отравителей – на выбор. А выбор у них большой.

– Люди, как тараканы, могут добраться до чего угодно, – согласилась Сервилия.

– Я поеду туда, – предложил Вер.

Сервилия Кар села за стол, взяла лист голубоватой бумаги с изображением форума, долго выбирала стило и, наконец, выбрав, принялась писать матери – пусть та доверяет Веру, насколько сможет. Пока она писала, расшитая золотом палла медленно стекала с ее плеч. И, наконец, соскользнув, открыла новомодную тунику с вырезом, оголявшим всю спину до самой аппетитной ямочки. Сервилия повернулась на стуле и взглянула на гладиатора снизу вверх. Приоткрыла рот и тронула языком губы. В уголке ее рта дрожала непередаваемая злая насмешка – крупица соли, брошенная в сладкий пирог. Вер наклонился и поцеловал Сервилию в шею.

– Ты должен торопиться, – напомнила она.

– Я тороплюсь! – И он обнял ее за талию.

– Ты мог получить меня в тот первый вечер, – прошептала она на ухо бывшему гладиатору.

– Я был глуп.

– Я это заметила.

Когда она ушла, Вер оделся в черную тунику – очень удобно для путешествия в темноте, натянул черные брюки и удобные калиги легионера. Толстый пояс из кожи, перевязь с мечом. Он помедлил и открыл окованный железом ларец. Вытащил «парабеллум» и проверил магазин. В ящике стояла шкатулка, подаренная неизвестной светлоокой госпожой. В углублении из алого шелка по-прежнему сверкало золотое яблоко. Вер достал его. Прочел надпись, хотя и так знал, что там написано – «достойнейшему». Поколебавшись, он положил яблоко в карман.

Глава V Пятый день ожидания Меркурьевых игр в Антиохии

Кассий вел фургон из рук вон плохо. Колеса то и дело съезжали на обочину, дважды чудом удалось избежать столкновения с другими авто. Наконец Кассий загнал фургон в небольшую дубовую рощу и здесь остановился. Мраморный храм, посвященный Вертумну, украшала статуя бога полей. Венок из колосьев на голове бога еще хранил следы позолоты.

Они находились в часе езды от виллы Фабии. И в то же время они боялись туда ехать. Как убийцы могли найти их? Неужели прибор не дает больше «тени»?

– При чем здесь «тень»? – пожал плечами Летиция. – Нас выследили обычные люди. Все просто: рано или поздно мы должны были появиться на этой дороге, и мы здесь появились. Это вам не интегральное уравнение, а элементарное дважды два – четыре.

Кассий не знал, что сказать. Версия Летиции выглядела правдоподобно.

«Она догадлива. Слишком догадлива…» – вновь подумал Элий.

– Надо ехать не к Фабии, а к Марку Габинию, – предложила Летти. – Марк Габиний дружен с бабушкой, но там нас не ждут.

– К тому же именно сын Марка Габиния Гай дал мне эту штуку, создающую «тень», – добавил Кассий.

– Гай любил придумывать всякие заумные игры, – вспомнила Летти, – но мы не виделись с тех пор, как он попал в лабораторию Триона. Он на двенадцать лет старше меня. Бабушка иногда говорила в шутку, что когда я вырасту, она выдаст меня за Гая. – Летиция бросила кокетливый взгляд на Элия. – Но теперь я этого не хочу.

Вот смешная. Она думала, что он начнет ревновать. А может, и в самом деле начнет? Или нет? Какое ему дело до этой девчонки? Кажется, Вер выиграл для нее жизнь. Вер хотел ее спасти. Ее жизнь – жизнь Рима. Они все могут спастись. Или погибнуть. Ее смерть – их смерть. Как просто. Слишком просто.

Гай в лаборатории Триона. Гай дал Кассию прибор, дарующий тень, очень черную тень, сквозь которую не зрят очи богов. А если подобная тень накроет весь мир? Элий показалось, что он опять пытается припомнить мысли Гэла. Еще немного, и он сойдет с ума.

Они поехали дальше. Элий очень устал. Раны его еще не зажили, и это путешествие окончательно его измотало. Но он должен выдержать. Он должен довести дело до конца, спасти Рим. Ради него он отказался от Марции. Должен же быть какой-то смысл в его жертве. Или все жертвы бессмысленны? Древние видели в каждом событии знамение богов. Им все казалось исполненным смысла. Курица клюет зерно – будет удача. Глупцы! Смысла нет даже в самой жизни, не то что в отдельном событии. Все чаще Элию казалось, что, когда он доберется до виллы Фабии, и все наконец кончится, он умрет. Но смерть его не пугала. Она казалась ему бесконечным отдыхом, а он так хотел отдохнуть.

По лицу Гая расползались багровые язвы. Руки распухли еще больше и почернели. Молодого ученого мучили жуткие боли. Даже морфий не приносил облегчения. Пройдет еще несколько дней или даже часов, и беспощадная Парка Антропос перережет нить его жизнь. Фабия молилась, чтобы это произошло как можно быстрее. Пока Фабия находилась в спальне умирающего, Марк Габиний мог немного отдохнуть. Она все время думала о Марке и о том, что приходится тому переживать. Его единственный сын умирал в страшных мучениях, а Марк ничем не мог ему помочь. Он даже не мог пожелать ему спасения.

Неожиданно Гай открыл глаза и посмотрел на Фабию внимательным осмысленным взглядом.

– Скоро конец. – Гай говорил невнятно – вместе со словами выплевывал на простынь лохмотья отслоившейся слизистой рта. – Когда я умру, вещи из этой комнаты вместе с моим телом заройте в глубокой шахте, и залейте бетоном. Ах да, не забудьте соскоблить штукатурку со стен.

Его ровный голос и отрешенный тон поразил Фабию. Им владела уже не жизнь, а смерть. Лахесис перестала вытягивать нить. Антропос приготовила ножницы. Жизнь остановилась.

– Я нарушил волю богов… Теперь меня ждет спуск на самое дно Тартара. Но я знаю, как оно выглядит, это дно. Я видел его однажды… Убивающий свет. Гений смерти открывает безжалостное око… Самый прекрасный, и самый страшный свет… Прекрасная Елена… В Тартаре тот же свет. И те же муки…

Он замолчал, переводя дыхание.

– Я так хотела, чтобы ты стал мужем Летти, – зачем-то сказала Фабия.

Гай попытался улыбнуться распухшими губами. Он не помнил, кто такая Летти. Имена уже не имели для него никакого значения.

И тут за дверью раздался звонкий девичий голос.

– Марк Габиний! Это я, Летиция! Где ты?! У тебя гости! А ты не ждал, клянусь Геркулесом!

Летти! Она здесь?! Фабия выбежала из спальни. В атрии стояла Летиция – в простенькой светлой тунике и полосатых брючках. Ее наряд напоминал одежду акробаток, которые выступают на рынках под удары тимпанов и пронзительные вопли зазывал. Рядом с Летицией стоял мужчина лет тридцати с узким худым лицом и спутанными темными волосами. На нем была выцветшая голубая туника и белые полотняные штаны, какие носят крестьяне. Широкополая шляпа болталась на ленте за спиной.

Летиция с визгом бросилась Фабии на шею.

– Летти, девочка моя, почему ты здесь? – У Фабии задрожал голос. – Я же говорила, тебе нельзя возвращаться, это опасно.

– Нет, все не так, не так! – энергично затрясла головой девушка. – Я должна стереть ту надпись в книге. Так сказал Элий, – она повернулась к своему спутнику. – Я тебя не представила – это Элий Деций.

– Мы виделись на обеде в Палатинском дворце, – вежливо напомнил сенатор.

Фабия окинула гостя внимательным взглядом. Да, кажется это он. Высокий лоб, тонкий нос, один глаз заметно выше другого. Но, всемогущие боги, что у него за вид!

– Да, мы встречались. Но я, признаться, не узнала тебя, сиятельный. Ты сильно переменился. Я так сочувствую тебе… бедная Марция.

В ответ Элий вдруг произнес совершенно спокойным отрешенным голосом, будто артист на сцене театра Помпея:

– «О страдании: если оно невыносимо, то смерть не преминет скоро положить ему конец, если же оно длительно, то его можно стерпеть»[136].

Фабия с изумлением смотрела на Элия. Ей показались неуместной эта цитата. Как будто он позаимствовал не только чужую мысль, но и чужое чувство.

– Почему ты здесь, сиятельный? – Несмотря на видимое усилие, холодные нотки прорвались в голосе Фабии.

Подразумевалось, что в подобных обстоятельствах Элий должен быть в Риме, а не шляться по дорогам, переодетым крестьянином в обществе молоденькой девчонки.

– Нам нужна книга с пророческой надписью Летиции. Как только Летти сотрет надпись, опасность для нее тут же исчезнет. И для Рима – тоже.

Фабия ожидала чего-то в этом духе. Ну, разумеется! Если кому и спасать этот мир, то только Элию.

– Тебе, сиятельный, лишь кажется спасение простым, а выход – рядом. Как только мы извлечем книгу из тайника, наши враги попытаются ею завладеть.

– У нас есть союзник. И этот союзник даст нам несколько минут на то, чтобы уничтожить надпись. Я говорю о гении Империи.

Но Фабия не была так уверена в могуществе покровителя Империи.

– Бабушка, пойми, все очень просто. Если я сотру надпись, приговор отменят. Тот приговор, смертельный… в повале… который неминуем… – Летти говорила, будто с чужих слов.

И только теперь Элий понял, что девочка твердит не о своих фантазиях, а о реальных будущих событиях. Пока надпись существует, перед ее мысленным взором с неизменным постоянством встает картина мерзкого судилища и неминуемого приговора, а затем – мучительной казни. Вот откуда этот страх и ее уверенность в том, что ее казнят. И портрет палача до мельчайших черточек. И страх надругательства, доходящий до паранойи. Она как будто все это уже пережила, но чудом осталась в живых.

Бедная девочка! Элий погладил ее по голове и коснулся губами спутанных волос. Этот жест не укрылся от Фабии. Она с подозрением посмотрела на внучку и ее спутника. Их поведение было более чем дружественным. Неужели?… У Фабии дрогнуло сердце. Уж меньше всего она могла пожелать подобного жениха для своей любимицы. Не потому, что сенатор был недостаточно богат, а потому, что такие люди, как Элий, с поразительным умением делают своих ближних несчастными.

– Хорошо, я иду за книгой немедленно. Я наняла охрану, и один телохранитель постоянно со мной, – заявила Фабия. – Только позову Мутилию, чтобы она побыла с Гаем, и сразу же отправлюсь.

– Гай здесь? – обрадовалась Летти. – Ну и как поживает наш ученый муж? Наверняка придумал, как поднять в воздух летательный аппарат! Он обещал мне это!

С истинно ребячьей беспечностью она переходила от слез к смеху и опять – к слезам. «Как хорошо быть такой юной», – подумала Фабия. И поймав взгляд Элия, устремленный на Летти, полный трогательной нежности, поняла, что он подумал точно так же. И это совпадение мыслей мгновенно примирило ее с Элием.

– Летти, дорогая… – Фабия запнулась, не сразу сумев подыскивать слова, – Гай очень болен. Очень. Он… умирает.

– Что? – Девочка растерянно глянула на Фабию, потом на Элия. – Но я его так люблю… Как брата конечно… но он… он… – Ее глаза переполнились слезами.

У Фабии и самой на глазах заблестели слезы. Ну вот, теперь они начнут вдвоем реветь, вместо того, чтобы действовать!

– Девочка моя, в лаборатории Триона произошла авария, и Гай пострадал.

Элий при этих словах подался вперед. Авария в лаборатории Триона? Лицо Элия мгновенно переменилось и сделалось почти жестоким.

– Я должен видеть Гая, – заявил он.

– Он очень болен, сиятельный, – Фабия сделала ударение на сенаторском титуле. – И очень страдает.

Элий и сам страдал. Душой и телом.

– Гай хочет видеть меня, – сказал Элий уверенно. – Спроси его, и он скажет, что все эти дни ждал именно меня.

Спорить с Элием было бесполезно, и Фабия с вздохом указала на дверь спальни. Летти ухватила сенатора за руку, будто его встреча с Гаем таила опасность, и она никак не могла его отпустить. Но Элий отстранил девочку с неожиданной холодностью.

– Речь идет о государственной тайне. Оставайся в доме вместе с Кассием и никуда не уходи.

Летти обидчиво надула губы. Неужели Элий не понимает – самая большая тайна – это она сама. Что еще она может узнать такого, что будет страшнее самого страшного – знания о будущих бедах?!

Элий отворил дверь и отдернул плотную занавесь. Летти, стоявшая у него за спиной, едва не задохнулась и отпрянула. Но Элий, казалось, не заметил отвратительного запаха. Гай открыл глаза и взглянул на посетителя. Он узнал его, потому что ждал. Рано или поздно Элий должен был прийти. Жаль только, что он пришел так поздно…

– Я умираю, – сказал Гай. – Ты уже умирал. Ты знаешь, что это такое. Скажи хоть что-нибудь в утешение.

– «Если тебя ждет другая жизнь, то, так как боги вездесущи, они будут и там. Если же это будет состояние бесчувственности, то тебе не придется более терпеть от страданий и наслаждений и служить оболочке, которая настолько хуже того, кто у нее в плену. Ибо последний есть дух и гений, оболочка же – прах и тлен» [137], – процитировал Элий.

Гай заплакал. Слезы, стекая, жгли изъязвленную кожу. Гай знал, что через несколько минут умрет. Ему было очень страшно. За то, что он сотворил вместе с Трионом, его ожидали неведомые муки Тартара.

Виллу Фабии Вер разыскал без труда. Милое строение в современном стиле – розовые колонны с винтообразными каннелюрами [138], в многочисленных нишах мраморные скульптуры. Огромные сребристые оливы окружали выкрашенный розовой краской дом. Причудливо постриженные туи то в виде триумфальной арки, то в виде портика с колоннами образовывали маленький живой городок со своими форумом и храмами. Невысокая ограда, сложенная из плиток известняка, вряд ли могла служить серьезным препятствием для того, кто захотел бы проникнуть в сад. Вер достал «парабеллум» на случай, если в саду окажется какой-нибудь не в меру злобный пес. Но собак не было. Это удивляло. На загородной вилле всегда найдется несколько рьяно тявкающих существ, потомков знаменитых молосских псов. Или хотя бы белый пушистый комочек, призванный развлекать хозяйку. Но чаще – узкомордое существо с гладкой шерстью или огромный красноглазый монстр, способный мгновенно перекусить руку.

Бесшумно Вер крался от дерева к дереву. Возле туи – зеленого сфинкса – лежал на траве человек. Безобразная в своей неестественности поза. Массивное тело в красной форменной тунике и серых брюках. Только мертвец может так вывернуть шею. Вер прыгнул вперед и распластался рядом. Трава возле головы человека сделалась черной с пурпурным отливом. О боги, неужели Вер опоздал? Гладиатор перескочил через полосу кустов и прижался к стене дома, ожидая выстрелов. Было тихо. Лишь стук сердца гулко отдавался в висках. Вер впрыгнул в открытое окно, будто в пасть чудовищу. Поскользнулся на чем-то липком и растянулся на полу рядом с женщиной, что лежала ничком возле ложа. Серебряный кубок откатился в строну. Потревоженные мухи с гудением поднялась в воздух. Вер тронул женщину за плечо. Кожа была еще теплой. Она умерла несколько минут назад. Вер перевернул тело. Изуродованное смертью лицо с оскаленным ртом. Нет, убитая не могла быть хозяйкой виллы, Фабия гораздо старше.

На вилле творилось что-то странное – Вер ощущал странное покалывание во всем теле. И еще – хотелось подпрыгнуть в воздух и плыть, как в воде. Никогда прежде Вер не испытывал подобного. Будто воздух был наэлектризован и пропитан запахом опасности.

Вер толкнул дверь в атрий. Грянул выстрел. Гладиатор метнулся вперед. Еще один выстрел. Пуля разбила руку мраморного Аполлона. Девять муз, окружавшие бога, взирали на бога света с улыбкой, равнодушные к несущему смерть свинцу. Голова Терпсихоры разлетелась фонтаном белых брызг, но Аполлон не обратил на такую мелочь внимания. Пристрастие Фабии к мраморной скульптуре спасло гладиатору жизнь. Вер нырнул в ближайшую дверь. Это была, скорее всего, спальня девочки. Все перевернуто. За стеной раздавался грохот падающей мебели. Бандиты торопились. Но Вер должен добраться до них прежде, чем…

Вновь загрохотали выстрелы. Со стены сыпались куски штукатурки – ребята явно не экономили пули. Пробить стену насквозь из пистолетов они не могли. Но у незваных гостей могли оказаться при себе гранаты. Вер поднял голову. Потолок в спальне, как и во всем доме, был кессонный – разбит на квадраты выступающими балками с узорным рельефом. За такой удобно держаться пальцами. Вер вскочил на скамью, ухватился за карниз, по выступам колонны забрался выше, подпрыгнул и ухватился за балку. Подтянул ноги и уперся в два ближайших квадрата. Он висел на потолке огромной мухой. Странное чувство охватило его. Тело приобрело невероятную легкость – ему стало казаться, что он в самом деле может ползти по потолку и не падать. Вер отпустил руки и… не упал. Земное притяжение не действовало на него. Перебирая руками и ногами, Вер побежал по потолку.

В одну минуту он очутился подле распахнутой двери в спальню Фабии. Один из бандитов держал пистолет наготове, оглядывая атрий. На потолок он не смотрел. Вер видел теперь почти весь таблин. Опрокинутая мебель. Тезариус открыт. Три человека рассматривают стоящую на столе серую шкатулку. Крышка поднята. Веру хотелось заорать от ужаса при виде ее черного нутра. Никто их грабителей не обращал внимания на висящего у них над головами человека. Вер вытащил из-за пояса пистолет и выстрелил в голову стоявшему в дверях часовому. Отдача швырнула его ставшее невесомым тело к окну. Здесь он был как на ладони. Спрыгнул вниз, перекатился, опрокинул массивный письменный стол, вскочил и дважды нажал на спусковой крючок. Один раз он попал. Но во второй промазал.

Тут же нырнул обратно за дубовую столешницу. Двое бандитов принялись палить в ответ. Пули впивались в дерево, но толстая дубовая доска защищала надежно. Тело убитого лежало неподалеку. Гладиатор ухватил мертвеца за руку и притянул к себе. Поднял голову убитого над столом. Тело дернулось – удары пуль едва не вырвали труп из рук гладиатора. Кровь и ошметки мяса обрызгали лицо. Вер прыгнул в сторону. Успел выстрелить. Грабителя отшвырнуло к стене. Второй зарычал и отпрянул за распахнутую дверцу тезариуса. Его голову и грудь защищала толстая сталь, но живот и бедра оставались открытыми. Вер прицелился. Вместо грохота выстрела раздался сухой щелчок. Вер вновь нажал на курок. Тот же сухой треск. Человек за дверцей понял, что произошло, и высунулся из укрытия. По его длинным лягушачьим губам скользнула усмешка. Неторопливо поднял пистолет…

Гладиатор сунул руку в карман брюк. Пальцы нащупали полированный металл. Рука бывшего гладиатора метнула золотое яблоко. Дар неведомой красавицы угодил бандиту точнехонько в лоб.

Битва была закончена. Гладиатор, как всегда, победил. Вер огляделся. Один из убийц был еще жив и пытался отползти к двери. По мозаичному полу за ним тянулся кровавый след. Парень не пытался сопротивляться, лишь поднял руку, давая понять, что сдается. Вер подобрал на всякий случай его пистолет, вынул магазин. В обойме оставалось еще два патрона. Вер вернул магазин на место. Затем подобрал откатившееся в угол яблоко.

«Достойнейшему»… – в который раз прочел надпись.

Через труп убитого Вер перешагнул с некоторой брезгливостью. Элий бы наверняка пожалел парня, отметив его молодость, никчемную жизнь и нелепую смерть. Ну что ж, он, Вер, может сделать то же самое. Потом. Сейчас этот вопрос не интересовал гладиатора. Серая массивная шкатулка с бронзовыми витыми ручками притягивала Вера. Свинцовая шкатулка. Она манила к себе и вызывала первобытный ужас. Страх животного перед огнем. Страх человека перед извержением вулкана или наводнением. Страх перед стихией, от которой невозможно защититься. Наверняка подобное испытывали жители Помпей, когда с неба падал черный обжигающий пепел.

Вер подошел к столу.

«Не делай этого, – будто шепнул кто-то. – Только не ты. Любой другой, но не ты…»

– Я не боюсь… – сказал он вслух.

«При чем здесь страх… здесь другое», – шептал в отчаянии голос, понимая, что бывшего гладиатора не убедить.

Вер не послушался, захлопнул крышку и взял шкатулку в руки. Одной рукой прижимал шкатулку к боку, другой держал пистолет наготове. И тут во дворе грохнул выстрел. Вер отскочил к стене. Поставил добычу на пол, прижимаясь к фреске, изображавшей какую-то битву. Кажется, битву при Абритте. Еще один выстрел. Истошный женский крик… В коридоре раздались шаги, кто-то бежал, призывая на помощь богов и повторяя одно и то же имя.

Элий вышел в сад Марка Габиния. Огромные кусты роз сплошь усыпаны цветами. Белые, оранжевые, пурпурные. Как драгоценный пурпур императорской тоги… Элий наклонился и ухватился за толстый зеленовато-коричневый стебель, усыпанный красными шипами. Стебель гнулся и не желал отламываться. Шипы впились в ладонь. Элий изо всей силы сжал стебель и переломил. Бледно-розовая головка цветка обернулась к нему с упреком: зачем? Он смял лепестки, потом принялся ломать стебель, не замечая, что шипы ранят ладони. Когда стройный стебель превратился в изломанную палку, а лепестки – в грязные мятые тряпки, Элий швырнул изуродованный цветок на землю и наступил на его останки сандалией.

– Зачем ты изувечил цветок? Разве он в чем-то виноват?

Элий повернулся. Но никого не увидел – за его спиной была высокая, выше человеческого роста, каменная кладка старой ограды. Сенатор вытащил из-под туники пистолет и взвел курок.

– Кто здесь? – его голос вряд ли можно было бы узнать – он сделался сиплым и безжизненным.

– Я за стеной, но не могу подойти. От тебя исходит опасное излучение, наведенное больным телом там, в доме. Ты знаешь, что это такое?

– С кем я говорю?

– Мы встречались однажды. Во время твоей краткой смерти на дороге. Я – гений Империи. Я – единственный из гениев, кто хочет помочь людям.

Элий положил пистолет на скамью рядом с собой. Он верил и не верил. Может, это бродяга-плут притаился за оградой и, придав голосу немного патетики, заговорил, как актер со сцены театра Помпея. А, если заглянуть за ограду, там окажется плешивая башка с наглыми глазами пройдохи.

– Почему ты мне помогаешь?

– Глупый вопрос. Если Империя рухнет, мою должность упразднят в первую очередь. Так что я стараюсь скорее ради себя, а не ради кого-нибудь из вас, бедные мои человечки.

– Другие гении тоже погибнут.

– Это ты так считаешь. А им кажется, что они смогут занять места в первом ряду. Так ты узнал, что случилось в лаборатории Триона?

– Иди и спроси у Гая Габиния сам. Но можешь ничего и не спрашивать – только погляди на него. Ни один гладиатор не выиграл бы для него клейма. Даже Юний Вер.

– Глупец, повторяю вновь. Ты – человек, для тебя находиться рядом с Гаем Габинием опасно. А для меня – смертельно. Так ты узнал, что произошло?

– Да. Он мне рассказал. Его убили Z-лучи, испускаемые веществом под названием уран. В Вероне создают урановую бомбу. Ученые уже близки к спеху.

– Что ты собираешься делать?

– Как только Летиция уничтожит предсказание, я вернусь в Рим и поставлю в известность Руфина. Я велю выставить тело Гая Габиния в курии, чтобы сенаторы видели, чем грозят подобные эксперименты.

– А ученые? Они умрут? Ведь это единственный способ стереть их память.

Элий поднял изуродованный цветок и отшвырнул к ограде.

– Они не умрут. Но я ненавижу их безумие. Неужели они не понимали, что делали?

– Да, все может плохо кончиться. И предсказание Летти покажется детской игрой по сравнению с шуточкой Триона, Цезарь.

– Что? – не понял Элий.

– Ты знаешь, что Александр убит? И наследником станешь ты. Ты – Цезарь.

Элий оцепенел.

– Цезарь? Уб-бит? – переспросил он, запинаясь. – Кем?

– Неизвестным, которого охранники приняли за тебя. Ты что, не читаешь «Акту диурну»?

Нелепая шутка! Потом Элий понял – не шутит гений. Правду говорит. Цезарь мертв, а его, Элия, обвиняют в смерти Александра. Бред…

– Увидимся в Риме. Надеюсь, к тому времени я смогу уже приблизиться к тебе, а не прятаться за толстой стеной. – Голос за оградой умолк.

В синем небе вспыхнула платиновым зигзагом причудливая кривая. Несколько мгновений она висела в воздухе, и не таяла. Золотистые пчелы, спешащие в сад Марка Габиния, облетали платиновый зигзаг стороной.

Только сейчас Элий почувствовал, как саднит расцарапанные ладони. Он взглянул на свои руки. Они были все в крови. Он обхватил себя за плечи, будто этим надеялся утишить боль.

– О Боги, за что… – прошептал Элий вслух.

Новость, сообщенная гением Империи, буквально раздавила его. Он станет Цезарем, наследником Руфина. И значит когда-нибудь примет титул Императора. И он, Элий, не может отказаться от предложенной чести. Он – единственный из оставшихся в живых родственников императора. Остальных выкосила война…

– Гай Элий Мессий Деций Цезарь, – произнес Элий вслух, будто примеривал на себя этот титул. – Но зачем? О боги, кто скажет, зачем мне это?…

Элий затряс головой и вновь согнулся. Ему казалось, что сейчас его вывернет наизнанку.

– Тебе нравится новый титул? – спросил резкий каркающий голос.

Элий уже слышал его. Неужели опять? Элий поднял голову. Гэл стоял перед ним, точно в такой же, как у него, голубой тунике, широкополая шляпа на тесемке болталась за спиной. Гэл целился своему подопечному в лоб из пистолета. Его собственный гений отважился на убийство. Неужели выстрелит? Но ведь гении не убивают… Но сам Элий теперь убивает чуть ли не каждый день. Почему бы и его гению не научиться?

Гений выстрелил. Птицы с криком сорвались с деревьев. Брызнула каменная крошка старой кладки. Стрелявший промахнулся. Как убийца в таверне. Пуля чиркнула по скуле, содрав кожу. Вновь Элий спасся чудом. Случайно подобное не бывает. Гэл опустил руку. Невероятно! Он все же посмел. Хотя после разговора с Гаем Габинием, получившим смертельное облучение во время сборки атомного котла, ничто уже не казалось Элию ни диким, ни невозможным. Его собственный пистолет лежал рядом на скамье. Пальцы Элия нащупали рукоять. Гений не видел оружия – перед скамьей рос огромный розовый куст. Но что можно доказать, пустив пулю в лоб собственному гению?

– Ты забыл главную истину, Гэл. Побеждает мертвый, а не живой. Потому что над мертвым торжествовать невозможно. Персы распяли мертвое тело спартанского царя Леонида и глумились над ним. Но Леонид все равно победил. Не удержал Фермопилы, но победил. Заговорщики убили Юлия Цезаря в курии, но проиграли. И ты проиграешь, Гэл. Зачем ты преследуешь меня? Ведь ты сделал меня таким, каков я есть. Ты учил меня быть честным, смелым, это ты внушил мне фанатичную любовь к Риму. Почему же теперь мы стали врагами? – Гэл не отвечал. – Я знаю ответ. Ты потерял власть над моей душой. И это тебя нестерпимо мучит. Ты решил восполнить потерю, разрушив мир, который я люблю. Но это вряд ли тебя утешит. Я бы восполнил твою потерю, вернул бы тебе свою душу, Гэл, но не могу. Я сделался не таким, каким ты хотел меня видеть. Я больше не смогу тебе подчиняться.

– Гении будут править миром…

– Когда-нибудь. Не сейчас. Мир несовершенен. И чем он примитивнее, тем больше в нем сил, противящихся достижению благой цели. Так говорит учение стоиков. «Но ты не лишен возможности смирять гордость, преодолевать наслаждение и страдание, презирать суетную славу, не гневаться на людей бесчувственных и неблагодарных, более того, даже заботиться о них» [139].

А ты не умеешь ни о ком заботиться. – Элий позволил себе улыбнуться. – Ты умеешь только подчинять. А это не одно и то же, поверь мне.

– Разве я был плохим гением? – спросил Гэл.

Его рука с пистолетом дрожала.

– Наверное, хорошим. Но тебе не повезло. Моя душа не желала подчиняться. И с этим ничего не поделаешь.

– Ты прав. Мы очень похожи. Мы – два бунтаря… И я дарю тебе несколько минут жизни… – Гений спрятал пистолет под тунику. – Сегодня мир изменится. И тебя в новом мире не будет… – Элий вспомнил, что примерно то же ему говорил гений кухни. – В новом мире не будет ни одного потомка Траяна Деция. Потому что Траян Деций утонул в болоте.

«Душа Летиции в основе нового мира. Наполовину гений, наполовину человек…» – всплыла в мозгу Элий подслушанная в голове Гэла мысль.

Они зарежут ее, принесут в жертву собственным амбициям. Будь они прокляты!

– Не убивай ее! – Голос Элия дрогнул. – Зачем тебе этот новый мир, Гэл? Для чего? Посмотри вокруг. Разве этот мир плох? Он прекрасен. Он несовершенен, но прекрасен… Ни один мир не будет лучше этого, если в нем не будет Рима…

Возможно, Гэл хотел еще что-нибудь ответить, но дом у него за спиной вспух огненным белым шаром. Элий невольно заслонился ладонями. Красные и желтые искры, оставляя в воздухе курчавый белый след, с шипением летели во все стороны. Деревья возле дома мгновенно вспыхнули огромными погребальными факелами. Обугленный кусок черепицы упал к ногам Элия. Гэл рванулся вверх платиновой стрелой.

– Летти! – крикнул в ужасе Элий.

Он хотел встать, но не мог сдвинуться с места. Все было кончено. Жертвоприношение состоялось.

Человек вошел в таблин, выставив вперед руку с пистолетом. Заслышав шорох, он повернулся. Но Вер оказался быстрее, ухватил вошедшего за руку и крутанул. Человек очутился на полу. А Вер – сверху. Он уже хотел рубануть ребром ладони по шее – но рука замерла в воздухе. На поверженном была красно-серая форма вигила. Совсем молодой паренек, лет двадцати, не больше.

– Ты из охраны Фабии? – спросил Вер.

– Именно, – отвечал тот, делая бесполезные попытки вырваться. – А ты-то кто?

– Я – Юний Вер. И меня послала сюда Сервилия Кар. Я пришел за книгой. Мне едва удалось предотвратить кражу. Домна Фабия! – крикнул Вер, зная, что женщина его слышит. – Книга у меня.

– Домна Фабия, это может быть ловушкой! – завопил охранник.

Но Фабия уже появилась в дверном проеме. В первый момент Веру показалось, что он увидел Сервилию Кар – так женщины были схожи. Потом понял, что Фабия гораздо старше. Такой Сервилия будет через семнадцать лет. Хозяйка бросила мимолетный взор на разоренный таблин. Казалось, ее не особенно смутили даже пятна крови и трупы. Будто она к ним привыкла, сочиняя свои многочисленные библионы. Ее интересовала лишь свинцовая шкатулка. Фабия открыла ларец и вздохнула с облегчением, увидев, что книга на месте. А Вера опять обдало странным жаром, и он облился пОтом с головы до ног. Гладиатор разжал руки и выпустил охранника – внезапная слабость разлилась по телу, сейчас он не мог справиться и с ребенком. Охранник, тихонько поругиваясь, поднялся на ноги.

– Ты что же, положил всех троих? – изумился он. – Ну, ты силен, парень.

– Это же гладиатор Юний Вер, – напомнила Фабия, захлопывая шкатулку.

Слабость тут же прошла.

– О, сам Юний Вер! – До юноши наконец дошло, кто перед ним. – Я всегда был твоим поклонником!

– Автограф возьмешь после! Во дворе нас ждет авто, и мы будем на вилле Марка Габиния через несколько минут, – сказала Фабия. – Скорее! Летти должна стереть надпись!

– Девчонка там? – Как все ловко сходилось одно к другому. Слишком ловко.

– Ее привез твой приятель Элий, – в голосе Фабии неожиданно прорвались раздраженные нотки, будто она за что-то была сердита на Элия.

И Элий здесь? Невероятно. Кто заклеймил подобное желание? Они были в какой-нибудь четверти мили от своей победы. Неужели их могущественные противники позволят им выиграть? Юнию не верилось. На вилле после грохота выстрелов и взрывов царила странная тишина. Даже птицы в саду прекратили петь.

Вер шел впереди, держа пистолет наготове, и поминутно оглядывался по сторонам. Да, они были в двух шагах от победы. И мир был в двух шагах от своей гибели. Небо – синее, как фарфор. Солнце – яркое, как золото. Мир блистал, желая перед концом ослепить людей и богов своим неповторимым блеском.

Открытый «кентавр» Марка Габиния стоял у ворот. Охранник уселся за руль. Фабия поместилась на заднем сиденье, держа шкатулку на коленях. Что-то заставило Вера поднять голову. На него, разбрызгивая в воздухе платиновые искры, несся его собственный гений Гюн. Лицо гения было искажено от ярости, одна рука вытянута вперед, другая откинута назад. Вер выстрелил в несущегося на него врага-покровителя. Тот завизжал от боли совершенно по-человечески, но продолжал нестись вниз. В руке его было зажато нечто, напоминающее золотое копье. То был перун самого громовержца. Гюн украл у Юпитера его мечущий молнии перун.

Гюн был уже готов разить, но кто схватил его за руку и остановил. Гюн обернулся. Гений Империи вцепился в перун. Гюн зарычал от ярости. Сшибившись, они закувыркались в небе, как морские котики кувыркаются в воде. Они ругались, как два паразита, не поделившие милостыни патрона, и награждали друг друга ударами, разбрызгивая во все стороны снопы платиновых искр. Они слышали, как внизу взревел мотор, и «кентавр» понесся к вилле Марка Габиния. Добыча ускользала. Гюн попытался вырвать перун у гения Империи, но тщетно! Тот вцепился намертво. Тогда Гюн принялся звать на помощь. Со всех сторон к нему понеслись платиновые зигзаги, будто истошный визг гения притягивал их к себе.

Кто-то схватил гения Империи за платиновые волосы и с силой рванул наверх. Гений Империи боролся несколько секунд, но не смог пересилить и выпустил перун Юпитера. Визг поднялся страшный. Каждый из гениев вопил на свой лад, каждый рвал предателя в свою сторону, в водоворот из платиновых аур затянуло и Гюна с его добычей. Этот хаос все и решил. Когда Гюн вырвался из гущи небесной потасовки и помчался к дому Марка Габиния, он безнадежно опаздывал. В ярости он ударил перуном в крышу дома.

Дом Марка Габиния был так же пропитан запахом опасности, как и дом Фабии. Но Веру некогда было пугаться. Он вбежал в атрий с воплем:

– Летиция! Где ты! Чтоб тебя Орк сожрал! Я принес книгу!

Девочка появилась на пороге таблина. Вид у нее не самый изысканный, но главное она жива! Фабия открыла шкатулку. В ту же секунду Вер почувствовал новый приступ необоримого страха и невольно попятился к двери. Ему хотелось выскочить из дома и бежать, визжа от ужаса!

– Скорее бери ластик и стирай свою дурацкую надпись! – приказал Вер, стуча зубами.

Летиция растерянно огляделась.

– Но у меня нет ластика.

– Так найди!

Фабия кинулась в таблин Марка. Летиция за нею. Слышно было, как они перерывают ящики, но не могут найти такой простой вещи как мягкий каучук. Наконец Летиция вернулась назад, высоко поднимая руку с видом победительницы. Она раскрыла книгу и принялась стирать написанные графитным стилом буквы. Струпья бумаги сыпались на пол. И вместе с ними исчезало тягостное напряжение, которое владело Вером последние дни. Неужели так просто? Надпись исчезнет, и Рим спасен? И вот последнее слово стерто. Летиция, радостно улыбаясь, протянула Веру книгу. Точь-в-точь провинившаяся школьница просит педагога посмотреть, правильно ли она сделала домашнее задание.

Вер отпрянул – от книги тоже исходило пугающее излучение. Но Летти его не чувствовала. И Фабия не чувствовала. И охранник. Только Вер.

Внезапно лицо девочки исказилось. Она уронила книгу, стиснула виски ладонями и закричала:

– Он летит к нам! Огонь летит к нам! Огонь!

Гладиатор схватил ее за плечи и вытолкнул на улицу из атрия, следом метнулся охранник. Фабия что-то кричала, указывая на прямоугольник синего неба у них над головами. Но Вер не слышал, что она кричит, вытолкнул Фабию за порог.

И тут прямо в глаза ударило белое пламя, и раздался оглушающий грохот. В первое мгновение Вер не понял, что произошло. Потом догадался – в дом попала молния. Ее синие всполохи змеями разбежались по стенам. А следом устремилось пламя. В следующий миг языки огня плясали повсюду. Дверь одной из спален распахнулась, и сквозь огонь прорвался человек, размахивая руками. Вер толкнул его назад, в комнату, вышиб ногой окно и выкинул бедолагу наружу. Только потом Юний Вер понял, что это был Кассий Лентул. Пламя, получив свежий глоток воздуха, взвыло еще яростнее. Но оно почему-то не касалось Вера. Будто он был заговорен. Он вернулся в атрий, и в клубах дыма и огня безошибочно отыскал дверь, от которой исходило страшащее Вера излучение. Огонь радостно облизывал занавески кровати и пожирал простыни. Человек, лежащий на кровати, был еще жив. И то, что исходило от этого человека, было гораздо опаснее бушующего вокруг огня. Веру почудилось, что невидимые смертельные копья протыкают его тело насквозь.

– Уходи! – прохрипел Гай, и зашелся кашлем. – Прочь…

Юний Вер метнулся к окну. Когда он уже вылетел наружу, из окна следом, как разъяренный пес, вырвалось пламя. Вер вскочил на ноги. Оранжевый столб уходил в небо. И вместе с этим столбом ввысь рвалось пятно совершенно иного красного убийственного света. Будто полное ненависти око смотрело на гладиатора и тщилось испепелить. Налетевший ветер подхватил красное облако и понес вместе с дымом над цветущими полями.

И только тогда Юний Вер перевел дыхание. И тут же огляделся с тревогой. Он не видел Элия. Неужели? Не может быть! Неужели Элий остался в доме? Вер кинулся назад. Но рвущийся из окон и дверей жар отогнал его. В горящий дом уже никто не мог войти. Вер попятился, закрываясь ладонями от жара.

Летти сидела на траве, прислонившись спиной к дереву, и плакала. Фабия стояла тут же рядом с Марком Габинием и смотрела на горящий дом.

– Это погребальный костер Гая, – сказал актер. Таким тоном Траян Деций мог воскликнуть, глядя на убитого сына: «Гибель одного солдата еще не решает исход битвы!»

– Элий! – закричал Вер, будто надеялся, что друг может откликнуться на этот крик.

Он ощущал невыносимую боль, ярость и отчаяние. Все чувства разом на него нахлынули.

– Элий в саду, – сказала Летиция.

Элий жив?! Вер схватил девчонку за локти, поднял как пушинку и расцеловал в щеки. Она испуганно взвизгнула. Вер опустил ее на траву, быть может не особенно почтительно, и бросился в сад.

Элий сидел на скамье и смотрел на рвущееся в небо пламя. Лицо его было неподвижно. И сам он будто окаменел. Вер кинулся к нему и сгреб друга в охапку, едва не задушив в объятиях.

– Мы выиграли! Мы победили! Летиция стерла надпись в книге! Ты хоть понимаешь, что произошло?! Мы одолели гениев!

– Ну и что в этом хорошего? Мы вынули камень из свода небес, и теперь этот свод рухнет нам на головы. – Элий так устал, что ему трудно было даже говорить, не то что двигаться.

– Да что с тобой?! – Вер опешил. – Элий, я заклеймил для тебя самое лучшее желание на свете! Какое – не скажу. Но тебе оно понравится. Я его заклеймил, ты слышишь?! – Элий не ответил. Он смотрел на пожар. Веки его то и дело смеживались, будто Элий собирался заснуть. Вер вытащил из кармана золотое яблоко и вложил его в пальцы Элия. – Это дар богов. А я дарю его тебе.

Элий посмотрел на яблоко. Кажется, он даже не понимал, что происходит.

– Дар богов? – переспросил он.

– И на нем надпись «достойнешему!» Я решил, что это яблоко должно принадлежать тебе.

– Я должен был сегодня умереть. А ты привязал меня намертво к этой жизни, Юний. Зачем?

По дороге из Пренесты к дому уже мчались три авто – две красные пожарные машины вигилов, и одна – «скорая».

Дом внизу был объят пламенем – жар рвался в небо и был так нестерпим, что Гюн вынужден был отлететь в сторону. Гений мог бы полюбоваться красотой устроенного им фейерверка, мог бы восхититься пляской оранжевых языков и полетом раскаленных осколков в бирюзовом небе, если бы не странное красное облако, что поднялось над домом и, влекомое слабым ветерком, медленно поплыло над полями. Облако вызвало у Гюна ужас – гению захотелось мчаться неведомо куда и забиться в щель.

Гений не сразу понял, что уничтожение дома ничего не изменило. Мир остался прежним в своем ослепительном блеске. Гюн опоздал. Девчонка уничтожила надпись. Возможно, она погибла. Но ее смерть уже не имела никакого значения – обычная смерть обычной девчонки. Гюн в ярости вскинул руку с перуном, готовый спалить все, что подвернется под руку – дерево или дом, или человека – лишь бы сжечь! – но неожиданная сила вырвала перун из рук обезумевшего гения, а его самого швырнула на землю. Он упал с высоты так, как будто никогда и не умел летать, и от удара потерял сознание.

Очнувшись, Гюн увидел, что лежит на земле меж огуречных грядок, тело его нестерпимо болит, а из носа идет кровь. Он с трудом поднялся и хотел уже оттолкнуться от земли и лететь, но не получилось – он лишь неуклюже подпрыгнул и шлепнулся на землю. Гений разучился летать! Гюн в ужасе принялся ощупывать свое тело. Оно изменилось. Прежняя имитация человечьего облика превратилась в настоящую плоть. Гений хотел стряхнуть ее, как прежде сбрасывал материальную оболочку, и устремиться ввысь платиновой стрелой, но проклятая шкура приросла намертво. Гюн превратился в человека.

Гений помчался меж грядок, как будто наделся, что может убежать от нового облика. Споткнулся и упал, в рот набилась земля. Боги наказали его страшной карой. Гюн затрясся, из глаз его хлынули платиновые слезы. С каждой слезой он терял свою драгоценную оболочку. Гюн стал собирать слезы, сам не зная, зачем ему нужны эти свидетельства бессилия и горя.

– Боги! Я говорю, заткнитесь! Все до единого! Венера, не смей болтать! Или я велю тебе выйти за дверь.

– Куда это? – спросила богиня любви, округляя глаза.

– К людям! – рявкнул Юпитер.

– С ними порой бывает весело…

– Молчать, я же сказал!

Огромный зал в Небесном дворце был полон. Боги и богини заняли места на мраморных скамьях. Царственная Юнона в белом платье восседала в первом ряду, и у ног ее, раскинув пышный хвост, прикорнул надменный павлин. Минерва явилась на сборище в золотом шлеме, длинный светлый пеплос волочился по полу – в этот раз в храме в Афинах наряд для богини жрицы соткали на славу. Марс не забыл не только шлема, щита, копья и меча, то так же прихватил с собой несколько пистолетов новейшей конструкции. Марс утверждал, что пистолеты сделал для него Вулкан, но Минерва подозревала, что бог войны стянул их в одной из римских оружейных лавок. Бог злословия Мом, нынче гарант свободы печати, прихватил с собой последний выпуск «Девочек Субуры», и теперь читал его тайком, и давился от смеха. Вальяжное изнеженное общество. Как будто они собрались позлословить и перекинуться парочкой язвительных шуточек. Кто бы мог подумать, что они хотят поговорить о собственном будущем и будущем подопечных. Но будет ли у них это будущее?

Юпитер воссел на свой хризолитовый трон. По белой тоге густыми завитками раскинулась борода.

«А ведь он совсем седой! – подумала, глядя на отца, Минерва. – И так растолстел!»

Глава богов обвел взором пестрое собрание.

– Мы должны решить, что нам делать с людьми и с их гениями, – заявил Юпитер.

– Ничего, – поспешило вмешаться в разговор Минерва. – Это было бы самое разумное. Пусть люди занимаются собой. А боги за ними приглядывают, как взрослые приглядываю за детьми – то есть не позволяют играть с огнем и пресекают прочие шалости. Но и только. По-моему, хватит их воспитывать. Если они ничему не научились за тысячу лет, то ничему и не научатся.

Юпитер нахмурил брови:

– О чем ты болтаешь, богиня мудрости? Шалости? Их игрушки могут уничтожить наш мир. А заговор гениев – это не шалость. Они задумали такую гадость, о которой даже противно говорить.

– Так не говори! – вновь подала голос Минерва.

– Я лишаю гениев их власти. Пусть эти твари отправляются на землю и занимаются чем угодно. Но отныне я не буду их слушать.

– Уж не будешь ли ты сам подслушивать пожелания людей? – поинтересовалась Юнона.

– За одного я все же осмелюсь просить, – вмешалась Минерва. – За того, чье имя римляне никогда не произносят. Он сам почти как бог. И он был в стороне.

– Ладно, этого оставим с нами.

– Я бы тоже попросил… – начал, было, Марс.

– Нет, так вы для всех добьетесь помилования. Вопрос закрыт!

– Давайте, устроим потоп, уничтожим всех людей, кроме парочки-другой, и создадим людской род заново, – предложил Посейдон.

– А зачем тебе парочка-другая? – поинтересовался Мом.

– Чтобы самим не окочуриться. Если в нас никто не верит, то нас и нет.

– Это спорное утверждение, которое нуждается в проверке.

– Я бы не стала его проверять, – тактично посоветовала Минерва.

– Люди сами уничтожат себя. Если шуточка Триона удалась бы… – хихикнул Марс.

– То первыми пострадали бы боги, – прервал его Юпитер.

– Мы бы исчезли? – чистосердечно изумился бог войны.

– Этого никто не знает. Одно могу сказать точно: Z-лучи для нас чрезвычайно опасны.

– Так мы наказываем людей или нет? – подал голос Вулкан. – Если да – я могу выковать сотню-другую невидимых цепей. А если нет – то я возвращаюсь в свою кузню.

– Я предлагаю подумать всем над этим вопросом, – предложил Юпитер.

Минерва первой поднялась со своего места и будто ненароком оказалась возле бога злословия Мома.

– Он выдержал испытание, – шепнула Минерва.

Мом изумленно присвистнул.

– Он отдал яблоко? И кому же?

– Элию.

– И это значит…

– То, что я говорила, Мом.