Мечта мужчины, или 129 килограммов нежности

Глава 4

Прокуренный вагон холодной электрички уносил меня все дальше от Москвы. Я понятия не имела, куда еду, — кажется, куда-то на север. Нигде меня никто не ждал. Семье я оставила записочку весьма туманного содержания — мол, поехала отдохнуть, развлечься, развеяться. Я знала, что мое легкомыслие не покажется подозрительным. В прошлом году я на две недели укатила в Париж, никому ничего не сказав. А этим летом почти месяц провела в загородном санатории. Амплуа бесшабашной особы на этот раз играло со мной в одной команде. Раньше времени волноваться никто не будет. А потом, когда мною все-таки заинтересуется милиция (при этой мысли я зябко поежилась и плотнее закуталась в уродливый пуховик), мама поймет, что я просто прячусь.

Унылые незнакомые станции, пыльные деревья, торопливые неулыбчивые люди — вот что ждало меня по ту сторону окна. Я могла выйти из поезда в любой момент, но зачем-то медлила, как будто бы неприветливая электричка могла привезти меня в сказочную страну, где мне будут беспричинно улыбаться встречные прохожие.

Но чудес не бывает. Я все сидела и сидела у окна, а за окном одинаковые перроны торопились сменить друг друга, чтобы напомнить мне, что мое прошлое — богемная московская жизнь, поклонники, вечеринки и, самое главное, мужчина с ножом в спине — осталось уже далеко позади. И в конце концов я решила — будь что будет, но мне пора сменить декорации.

За окном мелькнула церквушка, какая-то чересчур отчаянно нарядная для этого хмурого вечера. Она была похожа на невесту, которой вздумалось прокатиться в метро. Я подумала, что церковь — это хороший знак. И заторопилась к выходу.

В церкви было тепло и пахло расплавленным воском.

— Косынку повяжи, корова бестолковая! — прокричала мне вслед бойкая старушонка в телогрейке и стоптанных, некогда лакированных туфлях.

Косынки, равно как и другой одежды, у меня не было, и я повязала на голову тонкий шерстяной шарф. В свою новую жизнь я взяла только пару сменного белья да упаковку колгот — все остальное мне предстояло приобрести на месте.

Я не могла вспомнить, когда была в церкви в последний раз. Молиться я не умела. Протянула сторублевую бумажку продавщице свечного ларька и услышала неприветливое — сдачи нет! Я улыбнулась — на нет и суда нет, сдачи не надо. Женщина, продающая свечи, подобрела и даже раздвинула вялые губы в улыбке. Сколько вам свечей, спрашивает. Одну, говорю ей. Она удивилась, но промолчала. Показала, куда свечку ставить.

Я несколько минут посмотрела на дрожащее оранжевое пламя. Пробормотала: «Да успокоится душа его». Вздрогнула, вспомнив кровавое пятно на деревянном полу.

— Вы не имеете права меня не пустить! — Хриплый крик отвлек мое внимание от бездумного созерцания торжественно-спокойных иконописных лиц. Я обернулась — на церковном пороге стояла невысокая женщина лет тридцати семи — сорока в нарядном приталенном пальто и застиранном платке. Дорогу ей преградила та самая воинственная бабка, которая обозвала меня коровой.

— Еще как имею! Топай отсюда. Топай, кому говорят.

— Вы за это ответите.

— Это ты мне ответь, кто тебе морду-то разукрасил? Церковь — место не для алкашей.

— Да пошла ты, — спокойно сказала неудавшаяся прихожанка.

Я отвернулась. Куда я попала? Грубость бедности — к этому надо относиться с философским спокойствием. Но одно дело наблюдать подобную сценку из окна хорошо протопленного авто, а совсем другое — стать ее непосредственным участником. Неужели эта вредная бабка и эта женщина, лицо которой посинело от свежих гематом, отныне и есть мое окружение? Значит ли это, что через какое-то время и я стану одной из них? И некто, увидев меня из окна своего автомобиля, скользнет равнодушным взглядом по моей немодной засаленной куртке и вздохнет — несчастная женщина, зависшая в бесконечности между растраченной на мелочи молодостью и пугающей нищей старостью.

…Я понятия не имела, куда мне пойти. Бело-золотая церковь, дрожащая свеча в память о том, кого я убила — все это выглядело по-киношному красиво и даже пафосно. Но я так и не решила самый главный вопрос: что дальше-то делать? У меня хватило смелости изменить внешность и сбежать из города, где найти меня проще простого. И вот я здесь, в глуши.

— Закурить не найдется?

— Не курю, — машинально ответила я и только потом сообразила, что со мной говорит та самая пьянчужка, которую не пустили в церковь. Выглядела она и правда не лучшим образом. Правый глаз — голубой и ясный, а вместо левого — мутноватая щелочка, окруженная филигранным черным синяком. Щека расцарапана, в уголках губ — запекшаяся кровь.

— Ну и правильно делаешь. Я тоже бросить пытаюсь, да все никак. Наверное, потому что мне жить скучно.

— По тебе не скажешь, — криво усмехнулась я.

— Артур Шопенгауэр говорил, что сигара может послужить хорошим суррогатом мысли, — прищурилась пьянчужка.

Я чуть не села прямо в скользкую грязь. С ума сойти можно от такой начитанности.

— Я директор школы, — улыбнулась она. — Меня Евгенией Викторовной звать, а тебя?

Я замешкалась. Наверное, не стоит говорить ей свое настоящее имя. Раз уж я решила, что меня больше нет, значит, мне придется забыть и собственное имя. Потому что отныне я буду…

— Анна, — откашлявшись, заявила я. Мне всегда нравилось имя Анна, а свое собственное неуловимо раздражало.

— Меня вот в церковь не пустили… Да ты все видела. Ты подумай, сволочи какие! Я разве виновата?.. Анна, а вы замужем?

Ее бесхитростное провинциальное любопытство меня скорее забавляло, чем раздражало. И потом — мне все равно нечего было делать. Может быть, эта любительница Шопенгауэра подскажет, где можно снять квартирку или найти недорогую гостиницу.

— Не замужем. А вы?

— А я, увы, да. Видите? — она провела ладонью по лицу. Ладошка у нее была маленькая и ухоженная, красивые миндалевидные ногти выкрашены персиковым лаком. — Это он меня оприходовал, муж. И это не в первый раз. Но на этот раз я решила, что с меня довольно. Ушла от него вчера вечером. У меня домик есть на окраине, деревянный. Конечно, тяжело одной в доме. Там печь. Да и денег теперь не будет… Степка, он хоть и пил, зарабатывал хорошо. Он при мебельной фабрике водитель… Ну а вы?

Я растерялась. Эта Евгения Викторовна, по всей видимости, ожидала от меня ответной истории, лаконичной, но откровенной.

— А что я?

— Вы не местная, сразу видно.

— Это почему же? — Я немного занервничала. На мой собственный взгляд, с черными лохматыми кудряшками, с пятнами автозагара на лице я ничуть не выделялась из безрадостной толпы.

— Не знаю. У вас глаза разные. И взгляд… такой…

— То есть как это — глаза разные? — испугалась я.

— Один карий, другой голубой, — пожала она плечами, — как будто бы сами не знаете.

Я поморгала. Проклятые контактные линзы. Никогда не умела правильно с ними обращаться — и вот результат. Если я вытащу при ней линзу, это будет выглядеть подозрительно. Тетка моей степени растрепанности вообще не должна знать о том, что такое контактные линзы.

— Как у Воланда, — рассмеялась она, и мне стало немного не по себе.

— Да, вот такая ошибка природы.

— Но смотрится красиво, вам даже идет, — поспешила заметить она. — Так вы надолго к нам?

Я вздохнула:

— Не знаю. Ничего не знаю… Понимаете, у меня такая ситуация… Я вас немного обманула, когда сказала, что не замужем.

— В смысле? — насторожилась Евгения Викторовна. Она даже отступила на шаг назад. Знамо дело — и глаза разные, и обманщица в придачу.

Я усмехнулась. Правильно делаете, Евгения Викторовна, от таких, как я, надо держаться подальше. Целее будете. Если бы вы еще знали всю правду… Впрочем, ее вы, надеюсь, не узнаете никогда. Сейчас я вам придумаю красивую историю, по части художественного вранья я мастер спорта — всегда считалась натурой артистичной. Я набрала в грудь побольше воздуха.

— Был у меня муж. Правильнее сказать, есть муж. Только вот он сумасшедший.

— Пьет? — она спросила это, как мне показалось, с надеждой. Ей хотелось найти во мне товарища по несчастью.

И у меня хватило ума ее не разочаровать. Может быть, в тот момент я уже каким-то шестым чувством поняла, что директриса школы с внешностью загульной бродяжки может устроить мою судьбу?

— Пьет, — серьезно подтвердила я.

— И бьет? — с еще большим энтузиазмом спросила Евгения Викторовна.

— Именно. Раньше я еще терпела. Но в последнее время он как с цепи сорвался. Запретил мне выходить на улицу.

— Это еще зачем? — удивилась она.

— Да так. Ревнует, наверное.

Она недоверчиво на меня уставилась. Мне была вполне понятна ее реакция — неумело загримированную женщину с самодельной химией, да еще в такой драной куртке, сложно представить в роли Дездемоны.

— Он привязывал меня к батарее, — я решила сгустить краски. — Заставил уволиться с работы… А ведь я тоже учительница.

— Да ты что?! Вот сволочь!

— А я что говорю? Он даже паспорт мой спрятал. И вот я решила — с меня довольно.

— Прямо как я…

— Собрала вещички, села в первую попавшуюся электричку… И вот я здесь.

— Без денег и документов? — сдвинула брови она.

Я поспешила ее успокоить:

— Деньги есть. У меня было отложено, на машину копила. А вот с документами — облом.

— И теперь тебе некуда пойти, — резюмировала Евгения Викторовна.

Я вздохнула, пожала плечами и улыбнулась. Я изо всех сил пыталась придать своему лицу равнодушный, незаинтересованный вид. Почему-то я была уверена, что милейшая Евгения Викторовна должна посочувствовать «коллеге» по неудачному замужеству и помочь той сориентироваться в незнакомом городе. А про документы я ловко ввернула! Теперь у нее не возникнет лишних вопросов — что взять с несчастной беспаспортной беглянки? И профессию себе придумала беспроигрышную — учительница.

Директриса школы выдержала паузу, достойную звезды театральных подмостков, и наконец выдохнула:

— Что ж, как я говорила, у меня есть домик… Он, правда, совсем небольшой, две комнаты и терраска, и неотапливаемый… Но у меня есть электрообогреватель, и там печь… Так что, если ты не возражаешь… Да и мне веселее будет, а то одной в доме страшно.

— Вы приглашаете меня пожить к себе? — изобразила я светское удивление. — Но вы меня совсем не знаете, неудобно…

— Неудобно спать на потолке, одеяло падает, — рассмеялась она. У нее были зубы модели из рекламы жевательной резинки. — И потом, если ты говоришь, что у тебя есть деньги… Ты могла бы мне платить… Ты не подумай, я не жадная, просто мне и самой сейчас деньги нужны.

— Нет проблем!.. И сколько вы с меня возьмете?

«Больше двухсот баксов она вряд ли заломит, — мысленно прикинула я. — А значит, моих трех тысяч хватит на целый год. А там что-нибудь придумаем!»

— Если тысяча рублей в месяц вас не обременит, — вновь переходя на «вы», замялась она. — Если денег мало, то можно и меньше.

— Да нет, что вы. Тысяча — это нормально.

— Вот и славно, — улыбнулась она. — Тогда пойдем, чего стоишь. Да, и называй меня на «ты», ради бога. На «ты» и Женя. Наверное, мы ровесницы.

Я вздохнула — Женя явно давно разменяла четвертый десяток. Если бы она увидела меня в моем обычном образе — с ухоженной гривой светлых волос, в незаметном освежающем макияже, на каблуках, она бы и предположить не посмела, что мне больше тридцати лет.

Честно говоря, на какое-то мгновение мне даже обидно стало. Всю жизнь я работала над тем, чтобы казаться окружающим красивой. Я — маршал жестоких баталий, в которых общественное мнение — главный приз. И теперь эта провинциальная училка одним небрежным словом низвергает меня с привычного Олимпа.

Но потом я подумала: и что такого? Зачем в этом захолустье мне понадобились бы внимание и красота? От красоты проблемы одни, она делает тебя зависимой.

Я расправила плечи, прижала к груди убогую сумку и послушно поплелась за Евгенией Викторовной.

То, что Женя гордо называла собственным домом, на самом деле больше напоминало дровяной сарай. Она гостеприимно распахнула передо мной косенькую калитку, я ступила на засаженный пожухлой крапивой участок и присвистнула. У крошечного домишки был неухоженный, нежилой вид. Бревна посерели от старости, резные, некогда нарядные, ставни были изъедены жучком. На флигеле весело вращался металлический ржавый петушок — эта милая деталь показалась мне особо циничной.

Но моя новая подруга ничего этого не замечала. Она ловко открыла проржавевший замок и даже скинула ботинки, перед тем как войти внутрь.

— Проходи. Я полы мыла, словно знала, что кто-то придет, — дружелюбно объяснила она.

Я осторожно вошла в дом — для этого мне пришлось пригнуться. Я довольно высокая, а дверной проем рассчитан был на коренастую Женю. Интересно, ее муж тоже ростом не вышел, что ли? Почему здесь все такое миниатюрное — узкие двери, низкие столы…

— Вот это общая комната. Здесь буду жить я, но ты можешь заходить, когда хочешь. Мне скрывать нечего. А дальняя спаленка будет твоей. Устраивайся, располагайся.

«Спаленка» была меньше моей московской ванной комнаты. Туда еле-еле поместился старенький продавленный диванчик и видавший виды шкаф, с возрастом растерявший дверцы. Я присела на отчаянно скрипнувший диван и закрыла глаза. Что я наделала, что? Что со мной будет? Надолго ли все это?.. Надеюсь, что нет, потому что долго я в этой халупе не протяну. Может быть, все же извиниться перед любезной Женей и поискать гостиницу?

— Не понравилось? — спросила она, предоставив мне шанс вежливо ретироваться.

С другой стороны, она может разозлиться, распустить сплетни… и потом, в гостиницу меня не пустят без паспорта. А здесь, на окраине тихого северного городка, в покосившейся избенке, рядом с несчастной директрисой школы, так просто затеряться… Пересидеть до лучших времен. Умение ждать — одно из благороднейших человеческих качеств. По-моему, так говорил Будда.

Я открыла глаза и улыбнулась.

— Что ты! Конечно понравилось! Очень уютный домик, тихо здесь и пахнет приятно, деревом, — я повела носом. На самом деле в комнате ощутимо попахивало плесенью. — Просто я устала с дороги, да и перенервничала.

— Понимаю… Вот что, ты полежи, отдохни. Удобства, к сожалению, на улице, воды горячей нет, так что душ не предлагаю. Но вечером я тебе покажу, как я придумала воду греть. А пока возьми в шкафу одеяла, они сухие. Там и белье чистое есть. Ну а я чайку соображу и разбужу тебя через часок. Идет?

— Хорошо, — я откинулась на подушки.

Странно — но мне вдруг стало легко. Я быстро согрелась. Старенький диван оказался удобным, а ватное одеяло — теплым. Почему-то от одеяла приятно пахло молоком.

А за окном уже давно стемнело. Длинным был мой день, длинным, как целая жизнь. Невозможно поверить, что еще сегодняшним утром я ехала на свидание в рейсовом автобусе. Я смотрела в окно и озабоченно думала о том, что нельзя ни в коем случае забыть записаться на маникюр…

Я посмотрела на свои руки. Так и есть — два ногтя умудрилась сломать и даже не заметила, когда именно это произошло. Надо попросить у Жени маникюрные ножнички и коротко обрезать все свои длинные ухоженные ногти. Это я, столичная светская красавица, любила привлекать внимание к рукам. А новоявленной Анне вызывающий маникюр ни к чему.

Женя в соседней комнате гремела тарелками и тихо напевала — что-то там про любовь, похожую на сон…

И мне неожиданно вспомнился тот день, когда я впервые оказалась на сцене. Там, в концертном зале на несколько тысяч мест, тоже звучала эта песня — только пела ее не фальшиво подвывающая Женя, а блистательная Алла Борисовна. Примадонна открывала концерт, а я сидела в гримерной, еле живая от страха. До моего выхода оставалось полчаса, а у меня зуб на зуб не попадал. Меня то в пот кидало, то колотил озноб. На мне был оранжевый комбинезон с открытым животом. В пупке задорно блестело колечко — незадолго до своего первого выхода на сцену я решилась сделать пирсинг в салоне. Пупок еще немного гноился, но боли я не чувствовала — какая там боль, если от страха трясутся руки!

Ко мне подошла подруга.

— Волнуешься? — подмигнула она.

— Вовсе нет, — бодро соврала я.

— Хочешь, дам попробовать одну штуку? Волнение как рукой снимет.

— Что еще за штука? — подозрительно спросила я.

— Ты вообще как с наркотиками?

— Не на короткой ноге. Пробовала травку пару раз.

— В общем-то, это и не наркотик вовсе. — Она продемонстрировала мне темно-коричневый стеклянный пузырек, напоминающий банальную баночку с йодом.

— Что это?

— Называется «поперс». Сейчас это очень модно в Москве, мне один знакомый дал, художник. Вообще-то эта штучка продается в секс-шопах и считается средством для усиления оргазма.

— И как же ее использовать? — хмыкнула я. — Хранить под подушкой и, почувствовав приближение оргазма, выпить, ненадолго оторвавшись от процесса?

— Сама не понимаю, — хихикнула она, — но если ты его понюхаешь, то несколько минут будешь беспричинно смеяться. А потом на волнение не останется душевных сил. Попробуй, многие наши перед выходом на сцену так делали, чтобы четче отработать! Не бойся.

— Интересное кино, — я повертела пузырек в руке, — а во время оргазма я тоже буду беспричинно хохотать?

Сейчас я вряд ли поддалась бы на подобную провокацию. Но тогда все новое казалось мне заманчивым — в том числе и этот коричневый пузырек. Я знала, что многие мои знакомые не брезгуют наркотиками. Травку курили почти все, ну а те, кто побогаче, баловались «продуктом номер один», в переводе с закулисного жаргона — кокаином.

Я поднесла пузырек к носу и сделала широкий вдох. Комната закружилась перед глазами, на какой-то момент мне стало душно, но потом пришедшая из ниоткуда легкость заставила меня расправить плечи. Захламленная гримерка вдруг показалась просторной и светлой, стоящая рядом подружка — родной и ослепительно красивой. Хотелось радоваться окружающему миру, не упуская ни одной детали, до меня вдруг дошло, что мир смешон, а самый смешной персонаж в нем — это я сама. И тогда я засмеялась. Я смеялась громко и отчаянно, я уже и сама не понимала, над чем именно так искренне хохочу. Я смеялась и никак не могла остановиться, как ребенок, которого щекочут.

Все закончилось так же быстро, как и началось. Я просто перестала смеяться, как будто у меня сели батарейки.

— Ну как? — спросила подружка.

— Ух ты, — устало прокомментировала я, вытирая слезы. — Тушь не потекла?

— Конечно потекла. Но у тебя есть время все исправить. Главное, что ты расслабилась.

И это было правдой. Успокоилась я мгновенно, и меня уже не могли взволновать ни суетящиеся вокруг эстрадные звезды, ни приближающийся «час расплаты» — когда я буду стоять на ярко освещенной сцене, совсем одна…

Аплодировали мне стоя. Конечно, я втайне надеялась на успех, но никак не ожидала такого ажиотажа. Зрительный зал казался мне некой враждебной субстанцией, химический состав которой у меня был шанс изменить. Во что бы то ни стало я должна была заставить их улыбаться. И я это — не верится даже — сделала. Я боялась, что меня будут рассматривать чересчур пристально, что недостатки моей внешности будут презрительно обсуждать — мол, с такой-то рожей — и в звезды… Но ничего подобного не случилось. Приняли меня «на ура».

А после концерта был фуршет для особо важных персон, и меня, конечно, пригласили остаться. На мне было шелковое платье от «Эскады» с голой спиной и массивный золотой браслет от Тиффани. Первый тост был за меня, хотя на том концерте я была не самой важной фигурой, а всего лишь дебютанткой. Все улыбались мне, а я не могла в это поверить и прятала смущенную улыбку в бокале с золотым шампанским.

Ко мне подошел молодой брюнет — знаменитый актер, «прозвездивший» в многосерийном фильме о жизни «братков».

— Вы — просто сенсация. — Он пожал мне руку. Пару недель назад я бы в обморок упала от одного его прикосновения, а короткий диалог с ним, секс-символом, стал бы одним из ключевых событий моей жизни. Я бы еще долго об этом рассказывала онемевшим от зависти подругам. А потом мы бы вместе вздыхали над его фотографией… А теперь вот он смотрел на меня восхищенно. На меня!

— Если честно, я не ожидала такого успеха. Мне говорили, что пробиться сложно. Теперь мне кажется, что я не приложила к этому никаких усилий.

— У вас такая внешность, такая фактура, что никакие усилия не нужны. Вы сами по себе звезда, от природы.

Боже, думала я, неужели он говорит это именно мне?

— Поедете потом в «Джусто»?

— Не знаю, — замялась я. Когда я в последний раз пыталась попасть в «Джусто», меня попросту не впустил охранник, мотивируя это тем, что клуб якобы арендован под частную вечеринку. Но я-то знала, что «частная вечеринка» — это пароль для вежливого отказа неудачникам. Конечно, актеру я о том инциденте рассказывать не стала.

— На вашем месте я бы не стал отказываться. Там будет огромный торт, а еще особо важным гостям подарят золотые часы. Вы-то точно окажетесь в их числе.

Я недоверчиво улыбнулась.

Самое удивительное, что он оказался прав. Организаторы вечеринки и правда вытянули меня на сцену и торжественно вручили часы. Потом меня угощали шампанским, пинаколадой и кокаином, потом я непонятно каким образом оказалась в «Априори» с юным голубоватым ви-джеем и двумя манекенщицами-близняшками. Потом кто-то отправил меня домой на ретромобиле, блестящем «мерседесе», который словно был выкраден из черно-белого кино.

А на следующий день я получила гонорар за концерт, и оказался он втрое больше, чем то, на что я несмело рассчитывала. Как забавно, думала я, собираясь порадовать себя целым днем расслабленного шоппинга, за эту развеселую жизнь еще и деньги платят…

В тот день я приобрела в ГУМе туфли «Гуччи» и сумку к ним в тон. А потом отправилась в китайский ресторан и заказала самое дорогое блюдо, на вкус оказавшееся отвратительно пресным. Я была красива, свободна, богата и почти знаменита. Впереди была вся жизнь — миллион легких, как игристое вино, дней, заполненных вечеринками, фотовспышками, платьями от Готье, суши-барами, искрящимся городом, в котором мне отныне было дозволено хозяйничать…

…Я перевернулась на другой бок. В темноте моя новая спальня не смотрелась так вопиюще убого, как в безжалостно-объективном свете дня. В комнату заглянула Женя.

— Анечка! Не пора ли тебе вставать? А то ночью уснуть не сможешь.

— Да, конечно. — Я села на кровати и сунула ноги в разношенные тапочки. Да здравствует конец эпохи Гуччи! Добро пожаловать в мир стоптанных штиблет!

— Я блинчиков напекла. Есть варенье, мед и овечий сыр. Надо же как-то отметить наше знакомство.

Чай пили у телевизора. Женины блины были вкусны божественно. Кружевные, горячие, с аппетитными потеками растопленного масла. Они были гораздо вкуснее самого дорогого блюда китайского ресторана…

— Смотри, какая уродина, — неожиданно сказала Женя, кивнув на телеэкран.

Я машинально проследила за ее взглядом и чуть со стула не упала — по телевизору показывали… меня. На мне было платье с пышной коротенькой юбкой и плотно прилегающим лифом и задорные белые гольфики.

— Почему это — уродина? — я наконец пришла в себя. — По-моему, очаровательная женщина.

— Да что в ней очаровательного? — фыркнула Женя. — Ты только посмотри на ее ноги.

— Ноги как ноги, — упрямо заступалась я за саму себя.

— Ну хорошо, а плечи? А грудь? Да и краски на ней — килограммы. Мы и то лучше.

«А вот это вряд ли, — с грустью подумала я. — Представляю, до чего убого я выгляжу, раз ты меня даже не признала».

А вслух сказала:

— Конечно лучше! Мы с тобой, Евгения, лучше всех. И мы им всем еще покажем!

И заставила себя улыбнуться.