Медный гамбит

Шестая Глава

— Что мы собираемся делать сегодня, Павек? Опять пресмыкаться и лизать пятки у западных ворот — или мы, наконец, займемся чем-то стоящим?

Павек еще спал и видел сны, когда вопль Звайна разбудил его. Несколько мгновений он полежал спокойно, не шевелясь и возвращаясь к жизни. Ветераны темпларского приюта в совершенстве изучили науку лежать с закрытыми глазами, пока их остальные чувства изучали обстановку.

— Солнце уже встало, Павек. Если ты не поторопишься, ты не будешь первым в очереди лизоблюдов, ползущих на брюхе и лижущих пятки этим, в желтой одежде, у западных ворот. Да, великий; нет, великий; ударь меня еще раз, великий… Я думал, что ты мужчина, Павек. Особый мужчина. Беглец, стоимостью сорок золотых. А ты умеешь только лизать пятки и ползать на брюхе перед этими червями-в-желтых-одеждах.

С закрытыми глазами и мускулами, еще расслабленными после сна, Павек спокойно пропустил мимо ушей ежедневное утреннее приветствие. — Заткнись, малыш, — проворчал он, хорошо зная, что это совершенно бессмысленно.

— Этот желтый червяк Букке, я уверен, даже не поверил бы мне, если бы я рассказал ему, кто ты на самом деле.

Павеку не надо был открывать глаза, чтобы увидеть как лицо Звайна перекосила кислая гримаса.

Если бы парень был прав во всем, кроме последнего пункта… Если бы ни Букке и ни любой другий темплар не могли бы узнать его под рабочим потом и грязью… Если бы он был уверен в этом, он мог бы доверять своему юному компаньону.

Но Павек не мог, и поэтому он ничего не сказал мальчику о своих планах и продолжал терпеть оскорбления, которые только юность и неискушенность могли придумать.

Звайн не был, однако, самым раздражающим мальцом, который рос в стенах Урика. Павек слишком хорошо помнил себя, чтобы выносить поспешные суждения. И мул, начальник приюта, каждый день наглядно демонстрировал собственную злобность, наказывая за ошибки и промашки, которые он совершал. Его челюсть болит до сих пор, когда дует северо-восточный ветер. И ему каждый раз хочется преподать Звайну тот же самый урок, а мышцы правой руки просто деревянеют от напряжения.

На этот раз он не промажет. Он обхватит своей рукой тонкую мальчишескую шею и будет бить этой говорливой головой по стене, пока у нее не появится хорошая причина завыть по настоящему. Но он не был скроен по той же мерке, что и его старый начальник. Своим внутренним глазом он видел и гнев Звайна, и его веру и его слезы.

Он не мог ни разбить череп пацану, ни сломить его упрямый дух…

— Где твое сердце, Павек? Твоя гордость? Твое мужество?

— Так же, как мул сломал его.

— Ты думаешь только о твоей проклятой зарплате. Но за то время, что ты лизал всякую желтую ладонь в воротах, у нас денег не прибавилось. Я ел много лучше, когда воровал.

Это было по меньшей мере приувеличение, а на самом деле прямая ложь. Мальчишка всегда был голоден. Он мог съесть порцию взрослого мужчины, а через час потребовать еще. Не было никакого способа наполнить их животы в конце дня, даже если бы у них была четверть платы, положенная Звайну. Но они ее не получали.

Звайн попытался получить ее у Букке в конце первого дня и был счастлив, что остался жив. Теперь, вместо того, чтобы носить воду, парень болтался без дела между воротами и сторожкой, стараясь только, чтобы Букке не мог его достать. Еще одна причина — как будто Павек нуждался в ней — держать Звайна в неведении о настоящих причинах, по которым он каждый день надрывался около ворот, глотая оскорбления темпларов, купцов и фермеров.

Сегодня все будет иначе. Сегодня день Модекана. Шестидесятый день, с того момента, как Метиса вызвала его к себе в кабинет. Женщина-друид сказала Рокке, что пройдет шестьдесят дней, пока она и ее товарищи-бродяги смогут привезти другую порцию зарнеки. Если колеса судьбы крутятся как надо, сегодня — тот самый день, когда она и ее компаньоны вернутся в Урик, а завтра начнется первый день его настоящей жизни не-темпларом.

А если колеса повозки его судьбы запнутся о камень…?

Расмышления Павека прервались, когда он почувствовал, как на него полилась струя воды из кувшина.

— Вставай, человек-раб.

Он махнул рукой вверх, не думая, но не слепо. Тыльная сторона его кулака с громким шлепком попала Звайну между ухом и подбородком, сбив его с ног. Мальчик ударился спиной о заднюю стену раньше, чем Павек открыл глаза. Он сполз на пол, когда взрослый человек освободился от мокрых простынь.

Громко ругаясь и разливая воду, Павек поднялся на ноги. Он ругал себя за то, что потерял контроль над собой, а Звайн вовремя не сообразил этого. Темные глаза мальчика были наполнены животным ужасом. Наглость сменилась рыданиями, кровь текла из разбитого носа и губ.

— Хватит хныкать, — скомандовал он.

Маленькая его часть хотела опуститься на колени с извинениями и утешениями; но его большая часть смотрела с ужасом и отвращением на хныкающую жертву. Те, кто собирается выжить в этом жестоком мире, не должны плакать, и не важно насколько болит рана или велика несправедливость. Они просто не осмеливаются быть слабыми. Как только сирота заплачет, остальные хишники набросятся на него без пощады. Некоторые жертвы умирают быстро, страдания других могут продлиться несколько недель, но результат всегда один. Он выжил благодаря Сиан; она научила его не плакать, прежде чем отдала в приют.

Не доверяя себе и не осмеливаясь подойти поближе, он швырнул мокрую простыню на колени Звайна.

— Следующий раз никогда не начинай то, что ты не можешь закончить.

— Следующего раза не будет, — ответил Звайн, вытирая свое слицо. — Клянусь.

Из глаз мальчика исчез страх, он как-то стазу стал старше и деловитие. Павек видел, как все он все просчитал и выбрал себе новые цели. Хорошо это или нет, но он мог снести шесть атак подряд, которые малец обрушил на него, а седьмую…?

Дрожь прошла через спину Павека. Пройдет ли кто-нибудь сегодня через ворота на рынок Модекана или не пройдет, сегодня ночью он не вернется сюда.

Проклятый Оелус! Пусть Маски воспитывают их сироту, если он им так нужен. Лично он наелся по уши.

С рассчитанной небрежность он подошел к самой высокой полке, на которую положил украденное парнем оружие и собственный медальон темплара. Рука сомкнулась на медальоне. Оружия не было.

— Зачем он тебе нужен? — спросил Звайн, его голос опять стал совершенно очаровательным и полным детского любопытства, как если бы ничего не случилось. Мальчик подошел поближе и продел свои пальцы через шнурок из кожи иникса, свисавший из кулака Павека. — Ты же сказал, что слишком опасно брать его с собой к воротам.

Более старший человек не в состоянии так быстро изменить свое настроение. Не отвечая мальчику он обошел его кругом, потом взял свой кошелек, спрятал медальон на самое дно и надежно закрепил кошелек на поясе.

— Но почему, Павек, почему?

— По той же причине, по которой ты взял свое оружие, ураденное у гладиатора. Я не доверяю человеку, с которым живу.

— Павек, я не имел в виду ничего особенного. Я знаю, у тебя есть причины поступать так, а не иначе. Ты не должен уходить. Я не хочу, чтобы ты уходил.

Впереди был долгий, трудный и жаркий день, до ночи было еще далеко. Может быть он будет чувствовать себя иначе, когда его спина будет разламываться от боли, а слабая левая рука будет содрогаться с каждым ударом пульса. Может быть. Если женщина-друид и ее зарнека не появяться.

Он заворчал, не говоря ни нет ни да. — Тогда сделай так, чтобы я остался. Держись подальше от неприятностей. Держись подальше от меня. Сделай так и… — Его голос прервался. Темпларов учили легко лгать, но сейчас он не темплар и соврать ему тяжелее, не имея желтой одежды, как оружия. — Ты готов?

Звайн громко сморнулся и смыл с себя последние капли крови. — Готов.

Мальчик был тих и спокоен, пока они шли по просыпающемуся городу. Он держался близко, не убегал, не ныл или жаловался — не делал все то, что уже стало ежедневным утренним ритуалом. Захлестываемый эмоциями, которым он не мог дать имя, Павек остановился возле ларька продавца фруктов и обменял керамическую монету на завтрак из дынь сабра. Какое-то количество граждан города делали хороший бизнес, покупая поздно вечером, в конце рыночного дня, фрукты, овощи и другую дешевую еду, чтобы продать ее рано утром значительно дороже тем людям, которым надо было поесть до открытия ворот.

Звайн оторвал корку дыни с жестоким наслаждением, но скривился, когда красный сок потек по его разбитым губам. Он протянул дыню обратно, и Павек понял, что боль в его душе, которой он не мог дать имени, скорее увеличилась, чем уменьшилась.

— Не уходи далеко от меня, — прошептал он, когда ворота замаячили перед ними. — Оставайся там, где я могу видеть тебя.

Мальчик мрачно кивнул. Павек опять порылся в своем кошельке, вынул оттуда две последние керамические монеты и сунул их в руку мальчика.

— Ты веришь во что-нибудь, Звайн?

Бессмертный Король Хаману был официальным божеством жителей Урика. Каждый день в утреннем обращении к горожанам перечислялись все его многочисленные титулы и прославлялась его сила; его имя был предметом бесконечных благословлений и… проклятий. Но вера была совсем другим делом. Задавать такой вопрос — вторгаться в личную жизнь, ответить на него честно — знак доверия.

— Иногда. А ты?

— А я верю в колесо судьбы — после хорошего дня, конечно. Нам нужен хороший день, Звайн.

— Я буду молиться за тебя, Павек, — Звайн крепко обхватил своими пальцами острые, неправильные края монет. — Я знаю место.

— Лучше оставайся здесь. Помни, что я тебе сказал: не исчезай.

Из очереди купцов и фермеров, уже ждавшей за воротами, раздались крики: появились темплары, обязанные открывать ворота с рассветом, но всегда опаздывавшие по меньшей мере на час. Павек поторопился на пост инспектора — задержавшись только на мгновение, чтобы посмотреть, где устроился Звайн. Мальчишка нашел себе место в тени за кучей камней и костей, оставшейся после обновления и раскрашивания портретов Короля Хаману на стенах. Они обменялись быстрыми взглядами.

Модекан посылал на ежедневную ярмарку как ремесленников, так и фермеров. Павек быстро вспотел, разгружая четыре тележки; потом загружая их красной плиткой, предназначенной для дома какого-нибудь аристократа. Инспектор — не Букке — отсчитал несколько дюжин: некоторые, дефектные, обложил дополнительным налогом, потом отозвал Павека в сторону, как только тележки были нагружены, а неудачливый ремесленник отправлен обратно.

— Ты знаешь дороги в квартале темпларов, падаль?

— Не очень хорошо, великий, — солгал Павек. Слишком щедрое предложение даже для того, кто молился счастливому повороту колеса судьбы.

Инспектор предложил необрезанную керамическую монету, если Павек отвезет эти плитки в резиденцию Верховного Темплара. — Она строит фонтан, — откровенно сказал он. — День работы.

— Я бедный человек, великий, больной, и в грязной одежде, меня даже не пустят на порог.

Инспектор удвоил предложение и Павек, зная, что человек в здравом уме никогда не окажется от такой возможности, признал свое поражение, упав на колени. Он внимательно слушал, пока инспектор тщательно описывал путь через лабиринты квартала.

Могло быть и хуже: по меньшей мере его не направили к Элабону Экриссару. Заручившись обещанием двух монет, ожидающих его по возвращении, он быстро загрузил ручную тележку и отправился в дорогу. Он попытался было найти глазами Звайна, но парень куда-то спрятался.

И его по-прежнему не было, когда он вернулся. Он задал столько вопросов своим товарищам-работягам, сколько он осмелился, но никто из них не видел как худой, темно-волосый мальчик исчез из тени, даже когда Павек предложил несколько монет из своего вновь обретенного богатства за информацию. Подкуп только привлек к нему совершенно ненужное внимание рабочих и темпларов.

Учитывая, что все и так уже шептались о нем, а его настоящее имя все еще висела на всех стенах, вместе с обещанием награды в сорок золотых, он не осмелился спросить даже о старике-дварфе, юном полуэльфе и невероятно красивой женщине, которые должны были провезти тележку с амфорами мимо жадных глаз темпларов.

Вскоре после его возвращения к воротам земля содрогнулась, и огромное облако пепельного цвета поднялось в воздух далеко на севере от города: Дымящаяся Корона оправдывала свое имя. Все те люди и нелюди, собравшиеся у ворот, которые поклонялись воздуху или огню, немедленно забормотали свои молитвы. Все остальные могли надеяться только на то, что счастье и удача не дадут ветру принести облако в город — и ошиблись. Южный ветер прекратился почти сразу, и груда пепельных облаков обрушилась на город Урик, принесенная ветром с севера. Уже к полудню воздух был полон серой, а челюсть Павека заболела так, как она болела всегда во время ветра, дующего от Короны.

Не было никакого признака ни Звайна, ни друида. Он сказал сам себе, что он не должен беспокоиться. В последний раз зарнеку привезли после полудня. А Звайн исчезал и вчера, и позавчера; каждый раз он возвращался перед заходом солнца.

— Нечего беспокоиться, — вслух сказал он.

— О чем? — спросил другой рабочий. Это был долговязый ветеран с длинной лохматой бородой, на его голове красовась кожаная шапка, закрывавшая его лысый череп. Его губы вечно кривились в беззубой улыбке, и хотя он всегда старался держаться поближе к своему более юному товарищу, Павек считал его менее опасным, чем остальных работяг.

— Я ищу кое-кого, — признался он.

— Женщину?

Павек кивнул. Мужчина всегда может искать женщину, так он устроен. Он честно описал друида и ее товарищей.

— Их не проверяли, это точно. И они вообще не проходили через ворота. Такую бабу я бы запомнил. Она путешествует сама или с группой? — Когда Павек заколебался с ответом, ветеран вывел свое собственное заключение. — Нашла кого-то получше, а? И бросила тебя с твоим пацаном?

— Да, что-то в этом роде, — это было самое простое объяснение, намного более похожее на правду, чем сама правда.

— Я буду держать глаза открытыми. — Ветеран дружески хлопнул Павека по плечу. — Ты еще очень молод, а твой парень еще подросток. Впереди у вас уйма времени. Нечего тревожиться о бабе, которая не пришла домой, сынок.

Павек пробормотал смутные слова благодарности, одновременно пытаясь вспомнить, называл ли кто-нибудь хоть раз его «сынком» — и нравится ли это ему это слово, учитывая откуда оно пришло.

Но тут Букке заорал, — Эй, Оелус, поднимай-ка свою жирную задницу и за работу, — и разговор окончился.

Ядовитый ветер, который заставил заболеть челюсть Павека, озлобил буквально всех, но особенно темпларов. Как только он оказался на месте, Букке решил наказть его за безделье и как следует огрел своей палкой прямо по спине, между лопаток. Судя по весу и силе удара, в конец палки был вделан увесистый кусок железа, вполне подходящий для рабских ям, но незаконный здесь, где свободные люди работали за жалкие гроши.

С болезненым всхлипом регулятор Павек сумел удержать себя, хотя мысль о том, как завизжит Букке, когда попробует на себе свое страшное оружие, соблазняла его несколько долгих секунд.

— Немедленно разгрузи это, червяк, — прорычал Букке, ударяя Павека еще раз, и только потом показывая своей палкой на непроверенную тележку фермера, везшего на рынок дрова.

— Как пожелаешь, великий, — ответил Павек, и один начал сгружать дрова на песок.

Умный и благоразумный человек будет пресмыкаться громко. Когда он сам был темпларом, он был достаточно умен и достаточно благоразумен, чтобы пресмыкаться перед всеми выше его рангом; теперь он был изгнанником, рабочим, живущим на зарплату, и все свои переживания ему лучше держать внутри. Его рука онемела, все остальное пульсировало от боли и гнева, но он не даст желтому червю-темплару, вроде этого Букке, удовольствие увидеть эмоции на своем лице.

Дымащаяся Корона выбросила еще один столб огня и дыма, закончившися очередным землетрясением. Столб пепла расплылся, став, как обычно, грязной кляксой в небе, и поплыл к Урику. Через несколько часов облако может проглотить солнце и ее ядовитая тень нависнет над площадкой испекторов. Темплары и свободные рабочие согнули пальцы жестом, отгоняющим несчастье, надеясь, что солнце продолжит палить их потные головы.

Не так давно каждый житель этого уголка Пустых Земель узнал, что надо ожидать после извержения Короны: три дня страданий, когда приходилось дышать этим ужасным, спертым воздухом, и ветры, разносящие всюду копоть и сажу, после чего Урик превращался в грязный, закопченый город, а потом тридцать дней всеобщей чистки, после которой город Хаману опять начинал переливаться всеми красками под солнцем.

Собственно говоря Урик всегда имел эти три дня страданий и тридцать чистки, но уже дважды после смерти Дракона извержения Дымящейся Короны приносили страшные бури с дождем.

Некоторые обвиняли в этих ураганах Тихиана, пропавшего тирана Тира. Другие винили значительно более древние и злые силы. Но в любом случае Урику, построенному для того, чтобы выдерживать жару и ослепляющий солнечный свет, приходилось сражаться с дождем, приправленном хорошей долей песка. В результате чистка длилась сорок дней и даже больше. Так что народ молился так, как он никогда не молился раньше. Но даже Король Хаману не мог сказать, будет ли извержение сопровождаться дождем или нет.

Ирония судьбы, город, в котором изменения были запрещены, теперь страдал от них самым ужасным образом. Для того, чтобы вынести свое суждение о дровах, Букке понадобился только один взгляд. — Положи все назад в эту вшивую телегу. — Он опять стегнул Павека между лопаток, но на этот раз промазал: его пальцы все еще были сложаны в счастливом знаке огня.

Павек молчаливо молился колесу. С этим облаком пыли, летевшим к городу по небу и воспоминаниями о предыдущих штормах, глубоко заседевшими в его сознании, у него опять возникли мысли покинуть город, и за его стенами начать новую, неведомую жизнь. И он не удивился, когда спустя несколько мгновений после того, как он начал думать о том, как он выживет еще шестьдесят дней — или больше — ветеран в кожаной шапке тронул его за плечо.

— Я заменю тебя здесь, — предложил он. — Выпей пару глотков воды, и внимательно погляди на очередь. Я думаю, что нашел твою женщину.

— Она одна?

Ветеран печально покачал головой. — Двое мужчин. Не понимаю, зачем она сменяла тебя на их: дварф стар, как эти холмы, а костлявый полуэльф не толще твоей руки. Но может быть лучше оставить все, как есть…?

— Нет… — На этот раз он действительно заколебался. — Я должен поговорить с ней.

— Твое решение, сынок, но берегись. Сейчас все такие нервные и подозрительные из-за этого облака, даже такой старый человек, как я.

Павек понял намек и развязал свой кошелек. Он вынул оттуда три керамические монетки, потом, бросив взгляд на кучу битого камня и увидев только пустую тень рядом с ней, достал еще три. — Скажи мальчику…

И что же ему сказать? — спросил он сам себя, машинально приглаживая волосы и глядя на тучу.

— Скажи ему, что если бы он меня слушался, он был бы поблизости. А теперь, скажи ему, что я очень извиняюсь, но все кончено.

Крутанувшись на пятках, он мгновенно увидел медные волосы полуэльфа, а потом — больше не обращая внимание на ветерана — направился к ним, нарочно двигаясь медленно, так что если бы он привлек внимание какого-нибудь темплара, тот бы подумал, что он идет по приказу другого.

Все трое буквально оцепенели, когда он подошел к ним. Полуэльф нервно положил руки на свой дорожный посох, а дварф, отпустив оглобли тележки, напряг твердые как камень мускулы на руках, типичные для его расы.

Женщина-друид — Павек с некоторым неудовольством осознал, что не знает, как ее зовут — спокойно стояла между своими товарищами и глядела на него.

— Женщина, — сказал он, когда подошел настолько близко, что мог прошептать. — Найми меня для того, чтобы провести свою тележку по городу. Из твоей зарнеки делают яд, и тебе нужна моя помощь.

Ее глаза расширились. Она, казалось, хотела сказать что-то, а потом Павек почувствовал, как мириады острых булавок вонзились в его кожу, и в его мозгу вспыхнул ослепительный свет. Время исчезло, все вокруг оцепенело и застыло, а потом, с громовым ударом, его сердце забилось вновь. К тому времени, когда его разобранное сознание вновь создало само себя, к ним подошел Букке.

— Что происходит здесь, червяк? — спросил инспектор, помахивая для пущего эффекта в воздухе своей палкой.

Букке сердито оглядел каждого из них в отдельности, дольше всего задержав взгляд на бородатом лице Павека, и у того было достаточно времени спросить себя, учитывая, что они все опять собрались вместе, а помнил ли более молодой темплар что произошло здесь ровно шестьдесят денй назад.

— Никакого обмана, великий, — ответила друид без малейшего намека на замешательства или смушения. — Я просто надеюсь нанять этого человека для того, чтобы вести тележку по улицам города.

Букке скептически выслушал это заявление: даже старый, с выдубленным годами лицом дварф был сильнее, чем этот рабочий. Друид поняла причину недоверия Букке, опудтила глаза и улыбнулась.

— Мы опаздываем, великий, — объяснила она, — а бедный Йохан совсем без сил после такой долгой поездки.

Бедный Йохан понял намек. Его мышцы опали, плечи сгорбились, он едва стоял на ногах от усталости — и все это подтвердило первоначальное предположение Павека: эта женщина здесь главная, она ведет все дело.

— Ааа — в любом случае все здесь бесполезные черви, — объявил Букке. Он махнул своей палкой, с удовольствием заехав Павеку по ноющей от боли спине еще раз. — Но этот еще более бесполезный, чем остальные. Выбери другого, покрепче.

Стон умер у Павека в горле. Он поставил все свои надежды и ожидания на эту встречу, и только для того, чтобы увидеть, как все рушится.

— Я не вижу никого лучше, великий, — сказала друид, окинув остальных рабочих деловитым взглядом темплара высокого ранга. Потом ее взгляд ласково остановился на Букке. — Этот червь мне подходит.

— Как хотите, Леди, — уступил Букке, его голос стал мягче и тише, чем обычно. — Вы остановитесь на ночь в одной из городских гостиниц?

— Нет, великий. Я верну его перед закатом и уйду из города.

— Ваше имя, Леди — для записи?

— Акашия, великий. А это мой слуги. Их имена неважны. Я не буду торговать на рынке, великий. Мои товары уже обещаны их новому сообственнику, все налоги уплачены и расписки получены. Нет необходимости вообще записывать нас, великий. Просто дай нам иди дальше, великий, вот и все.

— Да, — сказал Букке с видом человека, оторванного от самой сладкой мечты. — Да, идите своей дорогой.

Павек позволил себе испустить вздох облегчения, заняв место дварфа между ручек тележки. Она поверила ему — безусловно эта вспышка боли была результатом какого-то друидского заклинания, иначе почему Букке вел себя совершенно нехарактерно для него: мягко и уступчиво. Она не рискнула бы использовать заклинание второй раз, если бы не была удовлетворена результатами первого. В отличие от магов из Союза Масок, друидов терпели в Урике, но любая магия, которую король не мог контролировать лично, была в Урике под запретом.

Он опять взглянул на кучу обломков. Тень была по-прежнему пуста, и он все-еще думал о Звайне, когда толстый палец дварфа нажал на его запястье и чуть не продырявил ему руку, дойдя до костей и нервов.

— Что бы не произошло, — мрачно прошипел Йохан, глядя ему прямо в глаза холодным, тяжелым взглядом, — твоя жизнь принадлежит мне.

Учитывая, что его рука и все тело еще болели после знакомства с палкой Букке, Павек не сомневался, что дварф без труда покончит с ним, но если, при невероятной удаче, он все-таки переживет Йохана, недовольный взгляд полуэльфа обещал еще одно сражение. Он повернулся и посмотрел на дварфа усталым взглядом.

— Мы все будем трупами, если начнем выяснять отношения и не уйдем отсюда, — тихо сказал он с таким рассчетом, чтобы Букке не подслушал.

Йохан освободил его запястье, и хотя Павек с удовольствием бы постоял и помахал рукой, чтобы кровь снова пришла в кисть, он только обхватил оцепеневшими пальцами ручки тележки.

— Ты готов? — спросила друид, с намеком на чуть ли не материнскую заботу в голосе, хотя она выглядела на несколько лет моложе Павека.

Пока Букке мигал и пытался понять, что с ним произошло, Павек и его новые товарищи прошли через ворота мимо места для инспекторов. Было бесконечное число причин держать голову пониже, пока пока он толкал легкую и хорошо уравновешенную тележку вверх по небольшому подъему в открытые западные ворота Урика. Он отбросил все причины и начал бросать взгляды по сторонам в поисках Звайна. Он был уже почти внутри огромных, высотой в человеческий рост ворот имени Великого и Могучего Короля Хаману, когда краем правого глаза уловил маленькую, темную фигурку. Он повернул головы направо к ней.

— Что-то случилось, человек-червь? — проворчал полуэльф — первые слова, которые он произнес, полные знакомого подросткового задора.

— Нет, ничего.

Камни и заросли кустарника около них оказались абсолютно пусты. Быть может будет другая возможность еще до заката. Может быть — но ни один нормальный человек не потратит даже плевок на такой бросок костей. Тележка вкатилась из утоптанной грязи дороги на гладкую булыжную мостовую улиц Урика. Они достигли первой площади. Потом он повернул налево, на широкую, многолюдную улицу, ведущую прямо к таможне. Дварф же продолжал идти прямо вперед, в путаницу торговых ларьков и узких переулков, где торговцы одеждой, ткачи и красильщики предлагали свои товары. В результате они столкнулись друг с другом и с тележкой.

— Куда это ты направляешься? — спросил дварф. — В таможню?

Йохан отступил на шаг, бросив на него еще один презрительный взгляд. Таможня не упоминалась, с тех пор как он присоединился к ним.

— Есть проблемы? — спросила друид.

— Он ведет нас к таможне.

Она положила руку успокаивающим жестом на плечо Йохана, прежде чем повернулась к Павеку. Тот отпустил ручки тележки и, с опозданием, занялся своими ранами на руках и плечах.

— Следуй за Йоханом и не делай глупостей. Сначала нас ждут другие проблемы.

Он очень скоро узнал, что такое «другие проблемы». Как только он завез тележку глубоко внутрь путаницы ларьков, где продавались необрезанная материя, простыни и ярко окрашенные мотки шерсти, и где их не могли видеть глаза никаких шпионов, а крики о помощи потерялись бы в плотном гуле голосов торговавшихся покупателей и продавцов, дварф схватил его и положил лицом вверх на булыжную мостовой, а острый, окованный железом конец дорожного посоха полуэльфа устроился прямо в ямке на его горле.

— Обыщи его, — скомандовала друид, и дварф быстро и умело сделал это.

— Ну, и что у нас здесь есть? Интересненькое украшение для рабочего-червяка, спрятанное в кошельке на ремне.

Йохан покрутил между пальцами медальон темплара.

— Какой-то темплар! Желтый кровосос, — прошипел медноволосый юнец и нажал посильнее концом своего посоха на горло Павека.

— Не какой-то темплар, Руари, — поправила его друид, беря медальон из руки Йохана. — Но тот самый темплар, который доставил нам столько проблем в последний раз, когда мы здесь были. — Она помахала желтой керамической штукой перед носом Павека. — Я права в этом или нет? Ты тот самый темплар…? Но что случилось с твоей желтой одеждой, темплар-червь?

Павек был не настолько глуп, чтобы отрицать обвинение. — Зарнека — тот желтый порошек, который вы принесли в таможню — из него делают яд, который зовут Лаг…

Полуэльф нажал посильнее своим посохом, и Павек задохнулся.

— Полегче, Ру. Дай ему закончить.

Кажляя и задыхаясь, Павек успел на мгновение подумать, не сделал ли он самой большой ошибки в своей скоро-заканчивающейся-жизни. — Дыхание Рала свободно продается по всему городу, и оно достаточно дешево. Люди, которые не могут позволить себе обратиться к целителю, покупают его, чтобы облегчить свои боли. Но теперь твоя зарнека превращается в яд, который проникает в мозг и превращает чекловека в бешенного зверя, а потом убивает его. Я подумал, что ты захочешь это знать. Я подумал, что друиду…

Давление на горло стало в два раза сильнее…

— Руари!

И снова ослабело.

— Я подумал, что друиду не все равно, что присходит с его зарнекой.

— Он темплар. Лжец и шпион. Убъем его и оставим здесь. Чем быстрее тем лучше.

Окованный железом посох дрожал в руках Руари, но его цель была ясна и проста: убить беззащитного человека за несколько наполненных болью моментов. Друид остановила посох своей твердой рукой. — А почему я должна верить тебе, проклятый кровосос?

— Потому что ты узнала меня и знаешь, что я говорю правду. Тебе нужна моя помощь, женщина… если тебе не все равно.

— Меня зовут Акашия, — сказал она, отталкивая палку в сторону. — И мне не все равно. Но что о тебе? С каких это пор темплар заботиться о чем-либо другом, а не о том, чтобы набить свой кошелек золотом или добыть побольше власти?

На этот вопрос было не так-то легко ответить, особенно учитывая то, что полуэльф готов был огреть его по голове буквально за каждое колебание или неудачно-выбранное слово, но он попытался. Сначала он описал охваченного Лагом мужчину, ворвавшегося в Берлогу Джоата, потом рассказал о том, как это привело его к женщине со сломанной шеей, затем в кабинет администратора, на песчаную площадку инспекторов, и, наконец, глубоко внутрь самой таможни.

Он не упомянул имен — ни Рокка, Дованна, или Элабон Экриссар — потому что решил, что для того, чтобы пережить эту одностороннюю беседу ему надо сохранить кое-какие данные про запас (если, конечно, Акашия уже не выкачала все его мысли и память из его сознания при помощи заклинания или Пути, что было маловероятно за такое короткое время). Не упомянул он также Звайна и круглолицего улыбающегося жреца Оелуса.

Лицо Акашии, на которое он глядел снизу, под углом, было твердо и бесстрастно, как у любого темплара. Ему было больно и жарко на раскаленной как сковородка мостовой, и он был почти счастлив, что мальчишка исчез.

— Последние щесть недель я был изгнанником, за мою голову было обещано сорок золотых монет, и я ждал вашего возвращения…

— Тогда ты и есть тот самый Павек, именем которого обклеены все стены? — спросила друид немного более тепло, заодно выдав, что и она была грамотной, что было абсолютно запрещено для обычных подданых Короля Хаману.

Он кивнул. Это движение привело к тому, что посох опять уткнулся ему в горло.

— Темплар — прости меня — темплар-ренегат с совестью. Дай ему встать, Руари.

Он медленно поднялся на ноги, стряхнул пыль со своей рубашки, и разглядил ее складки под ремнем. — Павек, — протянул он руку. — Просто Павек. Мне очень не нравится то, что делает Лаг с человеком, прежде чем убивает его. Я не стал бы говорить о совести, но…

Полы его грязной одежды затрепетали, хотя не было ни малейшего колыхания воздухе в квартале тканей. Он встал на цыпочки, стараясь заглянуть за рулоны материи. И снова ему показалось, что он увидел маленькую, черную худую тень, ничего большего — и тут Руари уставился на него с новыми подозрениями во взгляде.

— Но что тогда, Просто-Павек? — требовательно сказала Акашия, вроде бы не заметив ничего плохого. — Что у тебя есть, если не совесть?

— Информация, которая тебе нужна, если ты захочешь остановить… — Павек умолк, поймав себя на том, что чуть не произнес имя Экриссара. — Если, конечно, ты не хочешь, чтобы твоя зарнека становилась Лагом.

— А что ты хочешь в обмен на свою информацию, Павек — так как у тебя нет совести, и ты не знаешь, что такое хорошо и что такое плохо?

Она оскорбляла его. Павек был уверен в этом, глядя на ее нахмуренные брови, но даже ради своей жизни он не понимал, что оскорбительного в ее словах. Видимо она нарушила какие-то правила, но ему почему-то стало стыдно и неприятно, когда пришлось объяснять самого себя. — Прежде всего, я хочу безопасно выбраться из Урика и оказаться в вашем убежище. Я уверен, что у вас такое есть. Тогда я смогу продать свою информацию.

— Это не серьезно! Он не может говорить правду! — воскликнул Руари, но женщина не поддержала его. — Акашия — ты же не веришь ему! Он темплар. А желтый кровосос всегда останется желтым кровососом, что с ним не делай. Он предаст нас — если уже не предал. Ты сама посмотри, он все время стреляет глазами по сторонам, как червяк-предатель, который ведет нас в ловушку. Да это обычный червяк-темплар, придумывающий свои сказки, чтобы предать нас!

Юнец опять сунул свой посох под подбородок Павека, задержав кровь и почти лишив воздуха.

— А ты почему все время оглядываешься, ты ищешь кого-то? — спросила Акашия.

Его первоначальное мнение о них не изменилось, и он точно не хотел доверять им больше, чем они доверяли ему, а тем более не хотел втягивать в это дело Звайна. К счастью, был другой ответ, почти правдивый. — Моя голова стоит сорок золотых, женщина! Естественно, что я прячусь в тенях и постоянно оглядываюсь.

— Это очень много золота, — громко заметил Йохан, дварф. — Даже самый богатый человек попытается поймать его.

— Пирена защити нас, — выругался Руари, Павек никогда раньше не слышал такого ругательства. — Давайте убьем его и бросим тут.

— Нет, — решила Акашия, и было ясно, что ее мнение победит. — Йохан?

Она повернулсь к дварфру, ее пальцы задрожали, быть может наружу вышла ее женская неуверенность? У Павека возникло подозрение, но у него было меньше половины мгновения, когда крепкий кулак дварфа ударил его в живот, а посох полуэьфа ударил его в основание черепа. Потом была темнота, а после темноты забвение.