Медный гамбит

Седьмая Глава

Павек проснулся с пустой головой и плавая в воздухе. Мгновением позже он тяжело приземлился на деревянный лежак. Его сознание прояснилось: последняя вещь, которую он помнил, был тяжелый удар по голове на площади с тканями и красильщиками. А теперь он лежал внутри ручной тележки и его везли куда-то по неровной мостовой.

Он был связан по рукам и ногам — и, похоже, мастером своего дела. Его запястья и лодыжки были крепко связаны между собой на непонятном расстоянии за его спиной, и так его втиснули в тележку. В результате все его конечности болели, пульсировали и содрогались. Руки и ноги затекли. В середине всех этих страданий ему в голову вдруг пришла мысль, кто еще, кроме темплара, может связать человека так туго, что его всего будет бить дрожь.

Тележка подпрыгнула на очередном булыжнике, и это вернуло его к более насущным проблемам. Но не смог сдержаться и застонал, но, похоже, на это никто не обратил внимание. Повсюду кричали, и близко и далеко. Но слов было не слышно из-за скрипа колес тележки. И еще он ничего не видел. Его глаза были завязаны куском грубой ткани. И, похоже, сверху его забросали соломой; острые соломинки кололи его кожу через одежду, а сам он замерз.

Солнце село. Ворота Урика закрылись. Друиды должны были оставить свою зарнеку где-то в городе — в тележке не было места для него и для амфор одновременно — а потом они увезли его, связанного и без сознания, наружу, из единственного места в мире, которое он мог назвать своим домом.

Охваченный болью, Павек однако не мог понять, радоваться ли ему или бояться, он был за пределами города, в котором его голова была оценена в сорок золотых монет, и в полной власти друидов, которые могут искалечить его и не поморщиться.

По меньшей мере они позаботились о его глазах; человек может ослепнуть даже с закрытыми глазами, если будет на солнце все время после полудня. Теперь, однако, только его нос сообщил ему, что солнце село. Воздух, которым он дышал через солому, был полон дыма и серы.

Итак, друиды жестоко связали его, забросали соломой, чтобы скрыть из вида и вывезли за город. Они хотят его или его историю, но не доверяют ему.

Павек вздохнул. Это он мог понять: ни одному темплару нельзя доверять.

Он хотел было крикнуть им, что пришел в себя, но подумал лучше и подавил в себе этот импульс. Лучше подождать, пока все его чувства обострятся и он сможет разобраться в разговорах, которые доносились из внешнего мира.

— Что теперь? — голос подростка.

Его рассудок напрягся и выбросил на поверхность два имени: Звайн и Руари. Правильно было Руари, а слово Звайн принесло только дополнительную боль. Он мог сказать себе только то, что все к лучшему, и шансы сироты выжить на улицах Урика намного больше, чем у связанного темплара в ручной тележке. Похоже, так оно и есть. Теперь он и парень в расчете, какие бы долги не стояли между ними. Но еше была боль, боль из миллиарда клеток тела, и ворчание полуэльфа сделало ее только хуже.

— Я никогда не видел здесь столько народа, — продолжал Руари, когда никто не ответил на его вопрос. По моему здесь нет ни клочка земли, на которой уже не стоит чья-нибудь палатка.

— Просто никто не хочет идти дальше, во всяком случае сегодня ночью, — женской голос — Акашия, друид, вождь его похитителей. — Не с этим облаком на небе. Это сваренный Тиром шторм, Ру.

Коричнево волосая Акашия была прекрасна, прекраснее любой, самой крутой женщины-темплара, и не менее тверда. Полуэльф был достаточно умен, чтобы удержать рот на замке, и тележка, переваливаясь на булыжниках, покатилась вперед.

По крайней мере булыжники не размножаются простым делением.

Сваренный Тиром шторм. Он не слышал эту фразу раньше, но угадал ее значение.

Тир был городом, который послал героев, или дураков — баллады, исполняемые пьяными бардами по кабакам, называли их и так и так — сразиться с Драконом. Вопреки всякой вероятности герои-дураки преуспели. А теперь приходят штормы, и с такой же частотой, с какой приходил Дракон за жизнями смертных, своей страшной данью.

Впрочем, с Драконом расплачивались жизнями рабов; любому, у которого была хотя бы капля удачи или керамическая монетка, бояться было нечего. Но шторм нападал на всех сразу: ветер, дождь и летящий песок не отличали нищего от темплара. И никто не мог купить кусочек счастья, когда зелено-голубые молнии били с неба.

Тогда действительно, почему бы не назвать эти ураганы Тирскими? Кто-то же должен ответить за них. Дымящаяся Корона извергалась всегда, на памяти многих поколений, но никогда из дыма не выходили ураганы, пока эти идиоты не убили Дракона.

В своей тележке, под сеном, с повязкой на глазах, он не мог видеть зелено-голубые молнии, но, напрягая слух, он услышал повторяющееся ворчание грома. Страх, больший чем любая боль, наполнил его сердце: он скорее умрет, чем останется связанным, как он сейчас, на милость стихии.

— Мы не можем идти дальше, пока не примем решения, — со вздохом сказал Йохан, третий член троицы.

Тележка дрогнула и остановилась, когда старый дварф отпустил ручки. Павек, беспомощный, выскользнул из нее и упал на землю у ног дварфа. Стрелы боли, намного более яркие и острые, чем невидимые молнии, ударили в его суставы, и в те места, где веревки глубоко врезались в его руки и ноги. Еще и ребра ударились о землю и больше не в состоянии выносить боль, частично на земле, частично в тележке, он попытался завыть, но звуки умерли в его горле.

— Земля, ветер, дождь и огонь! — выругалась Акашия.

Йохан поставил свою пятку в грубых сапогах на его грудь, толкнул его обратно, в тележку, потом поднял ручки. Павек опять мог дышать и выть от боли, когда колеса тележки опять завертелись, и его быстро повезли через тьму.

— Подержи-ка здесь, — рявкнул дварф, и двухколесная тележка затряслась, когда кто-то из остальных занял его место между деревянными ручками.

Солома полетела в сторону, и огромная, сильная рука схватила его выше запястья и выволокла его наружу без боли, даже с грубой вежливостью, с которой один ветеран относится к другому, даже если они на противоположных сторонах.

— Посмотри на эти руки, — прошептала Акашия где-то около его головы.

Осознав ее тон, нечто среднее между ужасом и отвращением, Павек попытался сопротивляться, но Йохан держал его мертвой хваткой.

— Ты слишком туго натянул веревку, — проворчал Йохан, обращаясь не к женщине, но к полуэльфу, нытику, который, видимо, и связал его. — Дай-ка мне его нож, Каши.

Могновением позже он почувствовал холодное лезвие на своей правой руке. Потом он улышал треск рвушейся кожи, когда сталь перерезала узлы, и понял, что Руари связал его мокрыми полосами кожи. Это был прием из арсенала тепларов: кожа сжималась, когда высыхала. Он не двинуть ни рукой ни ногой, которые, хотя и свободные теперь, был схвачены судорогами и онемели. Он сжал изо всех сил зубы, в тщетной попытке не закричать, но, когда это ему не удалось, поклялся отомстить червю-полуэльфу.

— Успокойся, — посоветовал ему Йохан, поддерживая и подтолкивая его до тех пор, пока он не сел прямо. — Воды?

Еще одна пара рук, Акашии, сняла повязку с его глаз. Он помигал кокое-то время, привыкая к темноте, а потом в ужасе вдохнул и забыл выдохнуть, увидев свои рапухшие, без единой кровинки руки. Рыча как дикий зверь, он бросился на худую фигуру, которую увидел уголком глаза. Йохан остановил его одной рукой.

— Успокойся, не будь идиотом, — прошипел дварф.

Он позволил своей ярости схлынуть, уйти от него. Он не мог даже пошевелить кулаком, ноги едва слушались его, он действительно был дураком.

Он опять шлепнулся задом на доски тележки.

— Я же предупреждал! — крикнул Руари, хватаясь за ручки тележки, для того чтобы помочь или помешать, Павек не мог догадаться.

Йохан переставил свою ногу на другую сторону. Опасность миновала. — Воды? — повторил он.

Из всех его похитителей, дварф, безусловно, был самым опасным, но и оставшиеся двое играли по тем же правилам, правилам темпларов: победители и побежденный, сила и плен. Прямо сейчас вода была ценнее самой жизни, но принять ее означало признать, что между ними установилась иерарахия, и он находится на самом низу. Павек заколебался. Дварф, не слыша ответа, просто открыл кувшин и поднес ко рту Павека и наклонил, дав воде потечь вдоль его подбородка, и он глотнул глубоко и громко.

— Да-вода, — сдался Павек. С огромным усилием и напряжением он заставил свои лишенные крови руки двигаться, но Йохан просто держал кувшин, пока он пил. Вода придала ему сил, в голове прояснилось.

Небо над его головой сверкнуло холодным великолепным разрывом молнии. Павек невольно охватил себя руками, ожидая удара грома, но тот последовал далеко не сразу и оказался весьма отдаленным. Тирский шторм был очень жесток, когда приходил, но он, трио его похитителей и остальные бегущие жители Модекана — он полагал, что они идут в эту деревню — имеют еще кучу времени, чтобы приготовиться и удрать.

— Можем ли мы доверять ему? Осмелимся ли мы взять его в гостиницу? — спросила Акашия, когда раскат грома пронесся мимо.

Пожевав свою нижнюю губу, Йохан моргнул и покачал головой. Павек начал было протестовать против такой оценки себя, но дварф заставил его замолчать с недовольным рычанием.

— Это не вопрос доверия; это вопрос его рук и ног. Своими руками он сможет пользоваться не раньше полуночи, а ногами намного позже. Любой, кто увидит его, сразу задаст себе пару-другую вопросов, и кто-нибудь сможет угадать ответ. Сорок золотых монет — огромная сумма, Каши. Решать тебе, не мне, но по-моему надо идти в трущобы, под землю. — Еще одна вспышка молнии — такого же цвета, как и глаза друида, или возможно это была просто иллюзия. В любом случае, она наморщила свой нос и поглядела на него, потом на приближающуюся бурю, потом опять на него. Не говоря ни слова, она перевернула нож Павека и вложила себе в ножны. Все ждали ее решения.

Павек пробормотал, — Вытрите его сперва…

Акашия вздрогнула когда раздался удар грома, а Йохан сделал знак рукой.

— если вас не затруднит, леди. Там есть камень на задней стороне ножен. Это замечательное стальное лезвие, сделанное когда-то дварфами из Камелока. Оно заслуживает уважения.

На самом деле он понятия не имел, где выкован его клинок, но любое стальное оружие заслуживает уважения, а упоминание последней крепости дварфов могло привлечь внимание Йохана, и он надеялся, что привлечет. Акашия, видя на лице дварфа выражение, похожее на глубочайшее уважение, начала тщательно вытирать клинок о сушильный камень, привязанный к ножнам.

Только Руари вообще ничего не понял. — Вы что, собираетесь дать этому земляному червю, темплару, говорить таким образом, а? Да он никогда ничему не научится. Он все еще думает, что может командовать, отдавать приказы, а мы все поползем к его грязным вонючим ногам. Он запоет иначе, когда Телами займется им…

— Руари! — рявкнула Акашия.

Павек немедленно взглянул на Йохана, чье лицо вдруг стало бесконечно усталым в слабом свете звезд, льющемся с неба. У дварфа были и опыт и мудрость, но он не был вождем друидов, и Акашия тоже. Эта честь принадлежала кому-то другому по имени Телами — судя по всему женщине, и без сомнения эта женщина должна будет решить его участь.

— Хорошо, — твердо сказал Павек, когда стало ясно, что никто другой больше не собирается говорить, — а что вы собираетесь делать со мной? Ударить меня опять по голове и бросить мое тело там, где шторм закончит ваше грязное дело?

Акашия закончила вытирать клинок, потом, прежде чем вернуть его в ножны, она еще пару мгновений внимательно осматривала ямку в рукоятке, куда был вделан волос его матери.

Он хотел этот клинок обратно, потому что этот клинок стоил дороже золота; он хотел волос Сиан обратно, потому что он стоил для него больше, чем весь окружающий мир.

— Ты ценишь это? — спросила она.

У Павека даже мысли не было, что именно может означать выражение ее лица и тон голоса. Вспомнив белый огонь, который она зажгла в его голове в воротах, он испугался за свою жизнь, хотя общепризнанное знание говорило о том, что если у тебя есть твердый рассудок и сила воли, ты можешь защититься от атаки Мастера Пути. Но он не чувствововал ничего угрожающего, только неуловимое ощущение, что его все еще проверяют и оценивают.

— Да, я ценю это.

— Сколько?

— Для тебя или для Телами? — возразил он, давая им знать, что он не пропустил мимо ушей имя, которое Руари так не вовремя произнес. — Неважно.

Она аккуратно вложила кинжал в ножны, а ножны спрятала в отделанный бахромой мешочек, висевший на поясе.

Сверкнула молния и ударил гром, на этот раз ближе и громче. Какой-то торговец в шелковой одежде бежал мимо них. Внезапно он заметил стоящую четверку и остановился, заставив бежавший за ним хвост из слуг, тележек с возчиками также остановиться и налететь друг на друга. Одна из тележек опрокинулась на землю, послышался звон разбитого стекла.

— Мы все умрем! — завыл богато одетый купец. — Смерть! Гостиницы переполнены. Конюшни. Нет места, где бы мог укрыться честный человек. Вы не могли бы уступить мне ваше место за десять золотых монет?

Они поглядели друг на друга и на тот кусочек земли, на котором стояли. Место, которое Йохан выбрал для срочной дискуссии, лежало между двумя высокими стенами, без окон, и в нем можно было как легко защищаться, так и укрыться от урагана. Еще одна гиря, брошенная на чашки весов сознания Павека, и все они вели к заключению, что Йохан когда-то служил в армии, возможно одного из королей-волшебников.

Он знал, что он сам сделал бы в подобных обстоятельствах: с большим удовольствием взял бы это богатство, десять золотых, а сам переждал бы шторм в другом месте. Но он не был Йоханом, и не Йохан решал такие дела.

Акашия протянула ему руку ладонью вверх, — У тебя так много с собой всего, а еще больше того, что нуждается в защите. Отказать тебе означало бы отказаться от принципов жизни.

Торговец протянул ей свою руку, пустую. Павек мог поклясться, что он слышал тихие ругательства Йохана и полуэльфа. Но в последний момент, прежде чем соглашение было заключено без всякого участия золотых, серебряных или керамических монет, Акашия сжала кулак.

— А сколько золотых монет ты предлагал, добрый купец, одиннадцать или двенадцать?

— Ай да молодец, — прошептал Йохан достаточно отчетливо, чтобы Павек смог расслышать, несмотря на еще один удар грома.

Павек уронил свои распухшие руки между колен, надеясь не привлекать к ним внимания. Его пальцы бесконтрольно тряслись, пока кровь медленно и болезненно возвращала ощущения безжизненным нервам. Опасения Йохана было абсолютно оправданы: народ всегда замечает все и старается все запомнить, когда в дело вовлечено золото, были ли это сорок золотых за его голову или одиннадцать, которые медленно сыпались в руку Акашии.

Он опустил голову, стараясь не встречаться глазами ни с кем и глядел только на свои ноги, пока тележка не уехала подальше от купца и его компании.

— Хорошая работа, Каши! — крикнул Руари. — Теперь мы можем купить номер в гостинице…

— Не будь дураком, — возразила Акашия, когда она и Йохан повернули к открытым, неохраняемым воротам деревни. — Если бы одиннадцать золотых могли купить место в гостинице, купец не отдал бы их нам.

Ветер усилился. Он стал достаточно силен для того, чтобы тяжелые створки с шумом хлопнули прямо у них перед носом. Йохан повернул тележку в общественный загон для канков, находившийся прямо внутри ворот.

Хлынувший дождь схватил диско-образные колеса и угрожал бросить их всех на булыжники.

— Ты же не собираешься заходить внутрь? — с ужасом крикнул Руари. — Ты потерял разум. Ураган! Канки будут сумашедшими.

— Не более сумашедшими чем те, которые сейчас бегают по деревне. — Йохан остановил тележку и предложил свою могучую руку Павеку.

Павек был скорее согласен с полуэльфом. Пронзительное гудение канков поднималось от коротких щетинок, растущих у основания шеи. Он никогда не был так близко к этим большим, черным жукам; канки были запрещены в стенах Урика, а вне стен полагались только высокопоставленным темпларам высокого ранга. Хотя при обычных обстоятельствах они считались покорными созданиями, шторм приводил их в состояние далекое от нормального. Канки внутри загона уже носились кругами. Каждая вспышка молнии освещала их острые клещи, а в наступавшей потом темноте было видно, что их жвалы испускают слабый желтоватый свет.

Павек знал, что слюна канка ядовита и не удивился, что внутри загона воняло перекисшим броем, но он не ожидал, что она еще и светится своим собственным светом.

Мысль о том, что придется скакать на сумашедшем канке под ударами Тирского урагана пугала его до костей, но он сделает это, если друиды дадут ему такую возможность, потому что Йохан все же был более прав, чем Руари. Лазоревый шторм был чем-то совершенно неестественным. Ветер и ледяной град — который как-раз начал сыпаться на землю градинами размером с орех — были только посланниками. Когда вся ярость шторма соберется над ними, она доведет неудачливых мужчин и женщин до безумия.

Павек слишком хорошо помнил толпы народа бесновавшиеся за бараками темпларов во время двух предыдущих ураганов. Их крики заглушали завывания ветра, а их кулаки оставляли кровавые полосы на покрытых штукатукой каменных стенах. Он сомневалася, что в Модекане есть дверь или стена, которые в состоянии выдержать такой напор.

Он схватился за руку Йохана, и хотя он мог чувствовать под своими пальцами грубую кожу дварфа — верный признак, что он не получил серьезных повреждений за то время, пока его руки и ноги были связаны — в его хватке не было силы. Бормоча про себя слова, которые не были слышны за завываниями ветра, Йохан выволок его из тележки. С большими усилиями и с неменьшим счастьем ему удалось остаться на почти бесполезных ногах, прислонившись спиной к ограде загона.

Прежде, чем он смог поздравить себя с этим выдающимся достижением, канки сгрудились вокруг него, тыкая ему в лицо своими гибкими вонючими антеннами.

— Ты им понравился, темплар, — хихикнула Акашия.

Он выругался и отбросил от себя шевелящиеся в воздухе антенны. В ответ жуки брызныли на него своей отравленной слюной. Сражаясь с тошнотой, он задрожал и хитиновые клешни проверили на прочность его ноги, сзади. В полной панике он попытался бежать, но ноги не хотели слушаться и он упал на колени. С трудом ему удалось уползти из пределов досягаемости канков, потом проверил, что на коже нет ран, выдернул с корнем пучок жалкой травы и не обращая внимание на то, что теряет достоинство в глазах друидов, принялся счищать противную, липкую жидкость со своих ног.

Пульс колотолся как сумашедший, он продолжал чистититься и тут он услышал издевательский смех Руари. Это было еще одно оскорбление, одно к многим. Он с трудом поднялся на ноги и изо всех сил бросил ком травы в сторону полуэльфа. Но он промазал: слабо светящийся отвратительный ком ударился не в широко-открытый рот, а в грудь мальчишки.

Смех Руари умер в его горле. — Ты труп, темплар! — Его зубы блеснули во вспышке молнии, пока он чистил свою рубашку. Когда он закончил, его пальцы сжались в кулаки. — Потому что я сейчас убью тебя…

Но Акашия выставила свою открытую ладонь между ними. Ее запаястье слегка кочнулось. Сначала Руари отбросило назад, а потом порыв ветра ударил и в грудь Павека, заставив его отступить. Магия или Путь, что-то из них направило прямо на него ураганный порыв ветра. Да, впечатляющая демонстрация силы, одновременно могучая и изысканная.

Павек дал уйти не соответствующему его достоинству гневу. Темплары знают, когда надо сохранять сдержанность, а когда надо напасть. Полуэльф, однако, нет.

— Ты же сама видела, что он сделал…

Рука Акашии качнулась опять. Руари полетел на землю, его глаза широко раскрылись от изумления.

— Хватит! Вы оба. Ведите себя как подобает, или мы оставим вас обоих здесь… вместе.

— Каши…

— Я тебе не «Каши», — предупредила она. — Просто оставайся здесь и не делай мне проблем. Ты в состоянии?

Руари вскочил на ноги. — Он темплар, А-ка-ши-я, — прорычал он каждый слог ее имени. — Он очень нехороший человек, и ты знаешь это. Он постоянно лжет, обманывает, делает какие-то трюки, как и обычный человек-мужчина. Посмотри сама, что он уже сделал нам. Я предлагаю оставить его прямо здесь. Пускай ураган позаботится о нем.

Краешком глаза Павек увидел, как рука Акашии медленно опустилась вниз, а на ее лице промелькнуло множество эмоций. Может она и была друидом и Мастером Пути, но она не пережила бы ни одного дня или ночи в общежитии темпларов. А Руари, который стоял сейчас спиной к шторму и ко всему на свете, не прожил бы там и часа. Единственной разумной личностью казался дварф, на которого он и отважился поглядеть.

Йохан стоял между ручками тележки. Выражение его лица было совершенно непроницаемо. Если дварф и не был темпларом, он, без сомнения, провел много времени недалеко от них и научился ходить их путями. Тем не менее, Йохан ждал и ничего не делал. Он мог быть самым проницательным и самым умным из всех его новых компаньонов, но он был среди них третьего ранга.

— А что ты скажешь, темплар? — спросила Акашия. — Руари прав и ты постоянно лжешь и выкидываешь какие-то трюки, как всякий человек, или мы можем доверять тебе?

Он потряс своей головой и хихикнул. — Дурацкий вопрос. Почему я не могу сказать ‘нет’. А если я скажу ‘да’, разве вы поверите мне? Вы сами должны это решить, сами для себя.

— Он прав, — добавил Йохан, к большому удивлению Павека. — И у нас совсем мало времени, если мы собираемся убраться отсюда до того, как шторм накроет нас.

Акашия машинально пригладила волосы ладонями, затем закрыла глаза. Павек сжался, ожидая еще одно вторжение в свое сознание, но ничего не произошло — по меньшей мере он ничего не почувствовал. Когда друид вновь открыла глаза, к ней возвратились спокойствие и уверенность в себе.

— Ты пойдешь с нами, — сказала она. — Если ты даже подумаешь солгать или предать нас, ты немедленно пожалеешь, что появился на этот свет. Ты будешь делать то, что тебе скажут, и тогда, когда тебе скажут. И ты оставишь Руари в покое, независимо от того, что он делает или говорит. Понял?

Он кивнул. — В моих мечтах, великая. В моих мечтах.

Акашия вскинула голову. Похоже она хотела что-то спросить, но Йохан позвал ее от дверей загона для канков и она подошла к нему, не сказав Павеку ни слова.

Йохан и Акашия выбежали из загона, ведя четверых канков. На троих из них было обычное кожаное седло, которое обещало безопасное, хотя и не самое удобное, путешествие. Зато на четвертом, канке-солдат, наполовину большего других, с острыми чешуйками, торчащими во все стороны из своего хитинового панциря, была упряжь для перевозки грузов. Павек заметил изогнутые скобы, на которых раньше висели амфоры с зарнекой, и немедленно понял, на чем он поскачет от шторма.

По меньшей мере ему не надо заботиться об управлении животным. Он никак не сможет дотянуться до антенн большого жука, как только его самого подвесят вместо амфор.

— Мы поедем не дальше, чем необходимо, — уверил его Йохан, пока продевал обыкновенную кожаную веревку через специально сделанные отверстия в некоторых чешуйках панциря канка-солдата. — Мы спрячемся немедленно, как только найдем куда.

Павек не был в этом убежден, но на всякий случай уверенно кивнул. Дварф привязал веревку к заднему концу своего седла. Акашия поехала впереди всех через неохраняемые ворота, Йохан последовал за ней, Руари прикрывал тыл.

Они были не единственными путешественниками, которые решили, что безопаснее всего оставаться в маленьких, знакомых местах за воротами деревни. Павек быстро потерял счет количеству подобных мест, к которым они подъезжали только для того, чтобы встретить там небольшие отряды хорошо-вооруженных мужчин и женщин, которые ни с кем не собирались делить свои убежища.

Тирский шторм уже был почти над ними. Молнии осветили все небо, до горизонта, а гром гремел не переставая. Ветры налетали со всех сторон, неся серу со склонов Дымящейся Короны или острые ледяные градины. Друиды закутались в толстые шерстяные плащи, на Павеке была только рубашка, которую Оелус дал ему. Замерзший, мокрый и несчастный он свернулся клубком как зверь, закрыл глаза и терпел то, что он не мог ни изменить, ни контролировать. Канк бежал шестиногим галопом в странном ритме, который его тело никак не могло угадать. Он соскользнул в полубессознательное состояние между сном и отчаянием, и даже не заметил, когда насекомое наконец остановилось.

— Пошевели своими костями, темплар.

Ворчание Руари оборвало ступор Павек. А сильный удар посохом по ребрам пробудил его к действиям. Он схватил мокрое дерево, с удовольствием отметив, что сила вернулась к нему. Полуэльф тянул и тащил, но не мог освободить свое оружие. А Тирский шторм уносил ругательства Руари с такой же скоростью, с какой он выкрикивал их.

Павеку не надо было слышать, он мог читать слова по губам при свете молний. Не имело значения, что его бывшие товарищи назначили цену за его голову, для Руари он был и остался темпларом, лично ответственным за все многочисленные преступления, которые совершили темплары Короля Хаману. Павек сжал посох посильнее и ударил его обратным концом в живот Руари. Парнишка отшатнулся. Его руки соскользнули с мокрого посоха и во время очередной вспышки сине-зеленой молнии Павек с удовольствием увидел, что на его лице наглость сменилась испугом.

— Сделай это еще один раз, полудурок, и тебе понадобятся костыли, а не посох, — крикнул Павек и отбросил посох в сторону.

Он спрыгнул на землю. Мышцы были все еще сжаты холодом, но не то, что раньше. Он сердито уставился на Руари, уверенный, что сможет исполнить свою угрозу, если мальчишка будет достаточно глуп и поднимет свой посох.

Разряд молнии ударил в землю в нескольких сотнях шагов от них. Он потряс их обоих и оставил их стоять друг против друга как злые статуи, пока Йохан не вклинился между ними. При ярком свете молний они мгновенно рассмотрели недовольное выражение на лице ветерана-дварфа и это быстро привело их в чувство. Руари побежал вперед, оставив свой посох валяться на земле. Павек впервые внимательно рассмотрел то, что его новые компаньоны называли убежищем: остатки жалкой хижины какого-то бедняка, без крыши, с полуразрушенными стенами, несомненно покинутый после предыдущих Тирских штормов, и продолжающий разрушаться прямо сейчас, пока он смотрел на него.

Он скривил лицо, но Йохан недовольно засопел, делать было нечего. Они связали канков вместе, привязав одну из передних ног одного к одной из задних другого, потом сняли упряжь со спины канка-солдата. Ругаясь и подскальзываясь, они протащили костяную упряжь через грязь внутрь остатков хижины, где Акашия и Нуари уже скорчились в уголке, сравнительно защищенном от ветра. Павек подумал, что там найдется место и для их двоих, но прежде, чем он сделал шаг в сравнительно безопасный угол, Йохан ударил его по руке, указывая наружу, где они оставили канков.

Да, рост и сила налагают на тебя особую, иногда бесполезную ответственность. Идя следом за дварфом, он вернулся в шторм. Жуки, которые, подчиняясь своим инстинктам, как сумашедшие бегали кругами в загоне Модекана, теперь, когда шторм был прямо над ними, сгрудились все вместе, образовав что-то вроде своего собственного убежища от проливного дождя и града. Он преодолел отвращение и, продев поводья двух меньших канков вокруг пояса и рук, пробрался вглубь путаницы их шевелящихся ног с большими когтями, и в этот момент ветер ударил гигантским кулаком по всей их группе, а гром прогремел так близко, что он чуть не оглох.

Его глаза настолько привыкли к сине-зеленому сверканию, что он ничего не видел в те редкие мгновения, когда не было вспышек молнии. Из-за непрекращающегося грохота грома он ничего не слышал. Время и место утратили всякое значение, тем не менее, каким-то образом, он услышал женский крик и рванулся наружу из своих веревок. Все его чувства напряглись, но единственные дополнительные вопли доносились только от самого урагана.

Тут он пришел в себя и обнаружил, что находится в десяти долгих шагах от канков, но не помнил, как он очутился здесь. Сердце стучало в груди как сумашедшее, он невольно охватил себя руками, борясь за последние остатки тепла.

Вот так начинается сумашедствие.

Мысль, не его собственная, пролетела через его сознание, когда он возвращался к стреноженным канкам и Йохану.

Он был уже на полпути, когда мимо него пробежал первый эрдлу, причем он пронесся так близко, что его чешуйчатые крылья чиркнули по его руке. Потом еще одна нелетающая птица пронеслась между ним и хижиной, ее силуэт появлялся в момент вспышки молнии, потом исчезал до следующей. В свете молний Павек разглядел и другие силуэты. Дюжины птиц, а за ними еще многие дюжины. Были знакомые: эдлу, канки, гигантские пауки, и незнакомые, сбежавшие из ночных кошмаров сумашедших. Но все они они были охвачены паническим страхом, и неслись не разбирая дороги от Тирского урагана, давя все на своем пути.

Включая хижину.

Павек остановился, наткнувшись на Йохана, именно в тот момент, когда Акашия и Руари выбежали из развалин, напуганные давящими все на своем пути тварями, которые были вокруг них. Оба побежали по направления к нему, Йохану и стреноженным канкам, которые все вместе были достаточно большой и твердой массой, чтобы не дать затоптать себя. В своей одежде, вьющейся вокруг нее, Акашия прыгнула прямо в безопасность открытых рук Йохана. Руари, невидимый за колеблющимся силуэтом Акашии, упал или подскользнулся, и исчез из вида. Когда Павек опять увидел юнца, тот лежал в грязи, корчась от боли, голова откинута назад, на лице смертная мука, а руки охватили очевидно поврежденное колено. Еще одна вспышка молнии оставила Павека мигающего, почти ничего не видящего, но в его сознании запечатлелся эрдлу, перепрыгивающий через Руари. Еще одна вспышка, еще одна картина перед его внутренним врением: канк резко меняет направление, едва не падая, и огибает Руари. Третья вспышка и Руари все еще корчится в грязи, но на его лице кровь: счастье и судьба продлили ему жизнь еще на несколько ударов сердца.

Рядом с ним, крепко схваченная сильными руками Йохана, закричала Акашия: этот звук Павек уже слышал. Ветеран нажал своими руками не ее волосы, заставив ее уткнуться лицом в его плечо. Но ни она сама, ни ее друидские заклинания ничего не могли сделать с паникой Тирского шторма. И никто из них не мог ничего сделать, только смотреть с ужасом и надеждой. Павек забыл дышать. Что-то, но не сострадание, наполнило его легкие огнем. Если бы можно было одним словом выразить то, что он чувствовал по отношению к Тирскому урагану, то этим словом стало бы «возмущение». Он был до глубины души возмущен тем, что вода, самый драгоценная субстанция в мире, становится смертельной и можно потерять жизнь только потому, что ты подскользнулся в грязи.

Потом он увидел посох Руари, совершенно целый, рядом с ним, и, без посторонних мыслей, возмущение начало действовать.

Любой, кого зовут темпларом, должен научиться владеть пятью видами оружия, прежде чем он заслужит право получить даже курьерскую ленточку на обшлаг своего рукава: меч, копье, боевой серп, булава и умение биться голыми руками. Гладкий деревянный посох был хорошо знаком рукам Павека. С диким ревом, преодолевая ярость урагана, он устремился к раненому полуэльфу, глубоко погружая ноги в грязь.

Никто из охваченных паникой животных, включая кошмарных ночных хишников, топтавших все на своем пути, не хотел драться ни с кем, и они бежали не настолько тесно, чтобы не обойти шумное, движущееся препятствие на своем пути. Павек бил своим посохом по любому, кто оказывался слишком близко к нему или не торопился свернуть в сторону, но главная опасность исходила от Руари, все еще державшегося за колено и дергавшего ногами в совершенно непредсказуемые моменты.

Но он сумел сохранить равновение и не упал, отгоняя животных, пока последний из обезумевших эрдлу не пролетел мимо. Тем не менее Тирский шторм все еще бушевал. Он сражался с ветром, пока Йохан не появился рядом с ним, выкрикивая его имя.

— Павек, Павек, назад! Опасность прошла.

Внезапно его руки налились свинцом, а посох оказался единственной вешью, которая держала его на ногах. Он обессиленно стоял, пока Йохан не взвалил на себя раненого мальчишку и не перенес его в безопасное место.

Потом он начал трястись.

Он никак не мог принять то, что сам сделал. Он мог бы посоревноваться в глупости с этими идиотами из Тира, которые бросили вызов Дракону, ведь то, что он сделал по меньшей мере так же безрассудно, и по ничтожной причине: для этого полудурка Руари, который был молодой шавкой с жилкой жестокости в своем сердце, и не стоил ни единой слезинки или сожаления о себе.

Вернулся Йихан: дружеская рука легла на его сведенные от напряжения плечи, повела его от утихающего, но еще могучего урагана, предложила небольшую фляжку. Он сделал глоток, не думая, так же, как он поднял посох. От крепкого, пахнувшего камфорой ликера на его глазах появились слезы. Когда зрение прояснилось, его рассудок пришел в себя. Он сел на землю, положив на колени посох Руари.

Вдоль всего дерева были свежие выемки, в одной из них застрял кусок хитинового панцыря, а один из концов был обломан. Он провел своими дрожащими пальцами по неровному слому.

— Ты спас его жизнь, темплар-Павек.

Акашия, сзади него, уже не надо было кричать для того, чтобы тебя услышали. Гром утихал, и в сравнении с тем, что было, ветер и дождь были совершенно незначительными.

Павек проборматал что-то неразборчовое, все его внимание была сфокусировано на куске хитина. Он абсолютно не помнил, какое из нападавших на него животных оставило это ему в подарок. Его желтый цвет был нехарактерен для канка. Внутренний край был очень острый. Он мог потерять руку, ногу или голову.

— Твое плечо кровоточит, Павек. Можно я позабочусь о нем?

Акашия встала на колени рядом с ним, и он затрясся, в первый раз обратив внимание на свою рану. Она положила руку ему на лоб. Он даже не дрогнул, когда она сняла с него рубашку, обнажив рану, хотя его ранили достаточно часто и он хорошо знал, что сейчас его ждет достаточно много боли, прежде чем он почувствует себя лучше.

Но прикосновение друида оказалось на удивление мягким и нежным. Оно успокоило его нервы, а потом заморозило рану. Может быть Оелус был прав. Может быть действительно есть что-то в природе той силы, которую Король Хаману даровал своим темпларам, что-то, что вызывает боль. Или, скорее, этим палачам в лечебнице просто все равно, что чувствуют их пациенты.

Любопытство и на этот раз не оставило его. Он внимательно наблюдал каждое движение Акашии, пока открытая, глубокая рана не превратилась в узкий шрам двух спанов в длину. Ему было трудно найти слова благодарности, его язык не привык к ним. Ему удалось пробормотать только несколько слов об уважении и почтении.

— Я должна тебе больше, — уверила его Акашия, вставая на ноги. — Я думаю, что неправильно судила о тебе, Просто-Павек. Без колебаний и мыслей о награде, ты рискнул своей жизнью, чтобы спасти Руари, и это после того как ты дважды поклялся убить его. В тебе есть намного больше, чем желтая одежда. Может быть ты и человек, несмотря ни на что.

Между ними просунулась рука, худая, тонкая, с длинными пальцами. Она схватила посох и вернулась.

— Он темплар, Каши. Самый худший сорт темплара. Он претендует, что он не темплар. Вымой свои руки, после того, как коснулась его.