Медовый месяц императора

Письмо датировано 22 мая 1835 года. Место отправления не указано. Из текста письма следует, что барон, уезжая, оставил Дантесу пакет с документами, в которых упоминается имя Дантеса. Скорей всего, речь идет о завещании, при составлении которого неточно перечислены имена Жоржа. Проявив практическую сметку, молодой человек уточнил в своей метрике порядок имен и просит Геккерна внести изменения. Из текста видно, что Дантес обратился за практическим советом к адвокату, мнение которого передает Геккерну как свое: "Вчера мы перебрались в летний лагерь, и я, собирая бумаги, что хотел взять с собой, совершенно случайно нашел свое метрическое свидетельство, которое считал утерянным, и в нем прочел, что, оказывается, мое имя не Шарль Жорж, как я всегда полагал, а Жорж Шарль. Уведомляю вас об этом открытии на тот случай, если вдруг потребуется, чтобы я вскрыл пакет и извлек из него бумаги. Хотелось бы знать, не составит ли препятствий перестановка имен, но, кажется, и в этом случае есть способ поправить дело - отправьте мне со следующей почтой второй запечатанный пакет, где вы свидетельствуете, что в таких-то документах, в которых я значусь под именем Шарль Жорж, вложенных в пакет, датированный 3/15 мая 1835 года в С. - Петербурге и находящийся у меня, вами допущена ошибка: следует читать Жорж Шарль; на втором пакете надобно пометить, что он должен быть вскрыт одновременно с первым, датированным 3/15 мая. Полагаю, тогда эта ошибка не будет иметь никакого значения как исправленная вами же".

Прагматизм - основная черта характера Дантеса. Он не упустит своей выгоды. Если выгодно быть шалуном, пожалуйста, он шалит, но вот возникает малейшая угроза карьере - и он серьезен и деловит.

Это касается и денег. Случайно Дантес узнает о смерти графини Елизаветы Федоровны Мусиной-Пушкиной. Это та самая графиня Шарлотта-Амалия-Изабелла Вартенслебен, которая, выйдя замуж за графа Алексея Семеновича Мусина - Пушкина, сделала Александра Сергеевича Пушкина дальним и сводным родственником Жоржа Шарля Дантеса. Последнему она приходилась двоюродной бабушкой.

Дантес посчитал, что это "важная новость", и в письме от 8 декабря 1835 года пишет о ней Геккерну. "Есть и ещё одна важная новость, - пишет Дантес, - надеюсь, ты передашь её моим родным с предельной деликатностью: скончалась московская тетушка, и на днях я совершенно случайно узнал об этом. Я был в обществе молодых людей и, обратив внимание, что один знакомый носит траур, машинально поинтересовался, кого он потерял. Он отвечает, что умерла его двоюродная бабушка, и рассказывает о покойной множество историй, да с такими приметными подробностями, что словно узнаю характер дорогой родственницы; тогда я говорю ему: "А знаете ли, дорогой мой, ваша тетушка (молодой человек говорил о бабушке. - А.З.) была невероятно похожа на мою, что живет в Москве?" Представь наше с ним удивление, когда я назвал имя старушки, а он говорит: "Так это и есть моя тетушка, она недавно умерла, и я до сих пор не знаю, оставила ли она мне что-нибудь по завещанию..."

Вполне вероятно, что Дантес с надеждой ожидал прибытия из Москвы копии завещания, резонно надеясь, что ему что-нибудь перепадет.

Практицизм Дантеса особенно проявился после женитьбы на Екатерине Гончаровой. Он строго следит за выплатой её части наследства. Даже после смерти Екатерины Николаевны он упорно требует недоимки за прошлый год.

Интересно, как складывались финансовые отношения барона Геккерна и Дантеса после высылки Дантеса во Францию? Ответа пока нет, а он может быть неожиданным.

Дантесы-Геккерны тщательно охраняют свои семейные тайны. Срок давности на них не распространяется. Они это доказали.

Весной 1982 года доктор физико-математических наук, профессор Владимир Фридкин встретился в Париже с Клодом Дантесом, правнуком барона Жоржа Дантеса. Встреча происходила в квартире профессора Грийо, и его жена Маргарита стала невольным свидетелем этого разговора.

Фридкин пытался узнать что-либо об архиве Дантесов. Клод Дантес-Геккерн с ледяным спокойствием парировал его вопросы.

Вот фрагмент разговора: Фридкин спрашивает, хранятся ли у семьи Дантесов письма Пушкина и Натальи Николаевны Пушкиной.

- К сожалению, должен вас огорчить, - отвечает Клод Дантес. - Никаких бумаг у меня не осталось. Жена покойного брата Марка выбросила целый ящик со старыми письмами и документами, и их больше не существует.

Фридкин очень образно обозначил свою реакцию на слова гостя термином "оторопело смотрел". А как иначе можно отреагировать на слова человека, который утверждает, что некто выбросил ценнейшие для истории письма.

Маргарита Грийо отреагировала более непосредственно, но точно:

- Ни одного слова правды! Ну кто же поверит тому, что Дантесы уничтожили свой семейный архив, что свояченица просто-напросто выбросила его письма на помойку. Да знаешь ли ты, как старые аристократические семьи во Франции дорожат семейными бумагами, иконографией, всеми ветвями своего генеалогического дерева!

Прощаясь, Клод Дантес подарил В.М. Фридкину книгу Уолтера Викери "Пушкин. Смерть поэта", изданную в США в 1968 году. Подарок с подтекстом, который можно понять, если внимательно прочесть дарственную надпись. Она гласит: "Профессору Владимиру Фридкину - книгу, которая мне очень понравилась и которая, я полагаю, очень близка к истине. Клод Дантес".

Владимир Михайлович Фридкин близко подошел к смыслу подарка: "Я искал в книге новые документы, - писал он, - например, из архива Дантесов, но их не было. Автор добросовестно излагал факты и цитировал известную литературу. Новой, вернее, необычной была точка зрения автора. Викери отдавал должное величию Пушкина как национального поэта. И вместе с тем ставил Пушкина и Дантеса как бы на одну доску. "Виной" Дантеса была его "роковая" любовь к Наталье Николаевне. В остальном он был человеком чести. Автор оправдывал и Луи Геккерна. Ни анонимный пасквиль, ни сводничество, ни преследование Пушкина в свете не имело к нему никакого отношения. Он просто любил "сына", дорожил карьерой и всячески хотел избежать дуэли. Пушкину автор ставил в вину чрезмерную ревнивость и темперамент. Автор полагал, что после умиротворения в ноябре Пушкину не следовало распространять в свете мнение, что Дантес избежал дуэли ценой своей женитьбы на Екатерине Гончаровой. Гибель Пушкина - предначертание судьбы. Я вспомнил статью самого Клода Дантеса, и его надпись на форзаце книги Викери стала мне понятной".

Фридкин, конечно, понял, что ему подсказывают направление дальнейших исследований. Но кто подсказывал? Клод Дантес или Викери? Нет, тот или, вернее, та сила, которая позволила итальянской исследовательнице Серене Витале увидеть и издать письма Дантеса.

Почему все безоговорочно поверили и Серене Витале, и опубликованным ею письмам?

В середине мая 1999 года в родных для меня стенах Харьковского университета состоялась конференция, посвященная 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина. На ней мне пришлось познакомиться с Вадимом Петровичем Старком, который уже тогда информировал участников конференции о том, что готовится издание писем Дантеса к Якобу Геккерну.

И тогда же прозвучал вопрос: "Уверены ли вы в подлинности писем Дантеса?" Ответ был утвердительным. А каким он ещё мог быть? Но без ответа остался вопрос об экспертизе самих писем: почерковедческой экспертизе, экспертизе чернил, бумаги, конвертов, если они сохранились, и штампов на них.

Такая научная экспертиза не проводилась. Да и как её можно провести, если письма не покидали дом Клода Дантеса. Серена Витале сделала на портативном ксероксе копии этих писем и "других ценнейших документов". Таким образом, мы лишены возможности провести экспертизу "писем Дантеса", потому что по копии её сделать невозможно.

Одновременно мы имеем возможность в скором времени прочесть те "ценнейшие документы", о которых намекает автор публикации. Думаю, если "письма Дантеса", которые сегодня, учитывая все обстоятельства, предшествующие публикации, можно считать "мнимыми письмами Дантеса", представляют "роковую" любовь Дантеса к Наталье Николаевне Пушкиной (формулировка Уолтера Викери) любовью "безумной" (формулировка Витале), то будущие документы должны возвысить Якоба ван Геккерна. Уже теперь Серена Витале позволяет себе не только поставить Геккерна и Дантеса на одну ступень с Пушкиным, готовя плацдарм для обоснования его "вины", но и категорически выводит их из-под удара, утверждая, "что нидерландский посланник не был тем тайным режиссером, каким он предстает в письме Пушкина от 16 - 21 ноября 1836 года, где в духе ХIХ века он преподнесен как персонаж, достойный "Опасных связей".

21 ноября 1836 года Пушкин написал два письма: одно барону Геккерну, а другое - шефу жандармов Бенкендорфу. Оба письма отправлены не были.

Серена Витале имеет в виду, конечно, письмо барону Геккерну. Письмо действительно очень эмоциональное. Серена Витале не дает себе труда прокомментировать письмо Пушкина, а просто относит его к жанру литературы. Вместе с тем Пушкин дает точную характеристику барону Якобу ван Геккерну: "Но вы, барон, - вы мне позволите заметить, что ваша роль во всей этой истории была не очень прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему незаконнорожденному или так называемому сыну; всем поведением этого юнца руководили вы. Это вы диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и глупости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о вашем сыне, а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, истощенный лекарствами, вы говорили, бесчестный вы человек, что он умирает от любви к ней..."

Пушкин не ошибся, назвав роль Геккерна в этом деле "не очень приличной". Ошибся он в другом - кто кем руководил. Дантес, находясь под прессом Третьего отделения, решил, что лучше заболеть сифилисом, а свою роль влюбленного передал Геккерну.

Последний к этому времени уже знал, что за его "сынком" стоит Третье отделение и сам Бенкендорф.

Судя по всему, очень сильного впечатления это открытие на Геккерна не произвело. Опытный дипломат и тайный иезуит, он готов был работать под контролем Третьего отделения, сознавая, что шеф жандармов сам находится под контролем ордена иезуитов . В 1962 году в журнале "Сибирские огни" появилась статья кандидата исторических наук Л. Вишневского, который прямо говорил о иезуитских контактах Геккерна и Дантеса. "Мы считаем, - писал Л. Вишневский, - что эти прямые убийцы Пушкина (Геккерн и Дантес. - А.З.), тесно связанные с непосредственным окружением Николая I, были не менее тесно связаны и с орденом иезуитов. В этом нас убеждает хотя бы тот факт, что спустя несколько лет после пушкинской трагедии барон Геккерн вел переговоры с папой Григорием XVI по поводу конкордата (т.е. договора между первосвятителем и Голландией). Такого рода переговоры заключались между папой римским и тем или иным правительством для того, чтобы беспрепятственно отдать в руки иезуитов народное образование.

Посредником в этом хитром и сложном деле мог быть только человек вполне доверенный, представитель воинствующего католицизма, тайный иезуит, заинтересованный в укреплении могущества папы римского".

Гроссман в 1937 году писал, что "исключительная преданность католицизму в семье Дантесов вполне соответствовала политическим традициям фамилии..."

Аббат Серюг, собиравший в имении князя Голицына Алексеевке (верст двести от Москвы) иезуитский кружок, в письме к брату-иезуиту свидетельствовал: "Семейство Пушкиных все предано иезуитам".

Полагают, что речь в письме идет о графах Мусиных-Пушкиных, связанных родством с Жоржем Дантесом и его семьей, но это утверждение вполне подходит и к семье Александра Сергеевича Пушкина.

Отец Пушкина был близок к Жозефу де Местру - главе петербургских иезуитов. В его доме часто встречались беженцы из Франции, среди них было много иезуитов, именно из их числа по рекомендации де Местра был приглашен первый учитель маленького Саши Пушкина, граф Монфор, ставший впоследствии иезуитским священником, о чем мы уже говорили.

Предполагалось, что учиться Саша Пушкин будет в пансионе иезуита аббата Николя, и только случайность не позволила осуществиться этим планам.

В зрелые годы иезуитом стал князь Иван Сергеевич Гагарин, долгое время подозревавшийся в изготовлении анонимного пасквиля, давшего начало открытой травле поэта.

След иезуитов в судьбе Пушкина обозначен довольно отчетливо не только при жизни, но и после нее.

Семья Гончаровых связана с главой петербургских иезуитов Жозефом (Иосифом) де Местром родственными узами. Родная сестра Натальи Ивановны Гончаровой, Софья Ивановна, вышла замуж за Ксавье де Местра, родного брата Жозефа де Местра.

После изгнания иезуитов из России в 1829 году, покинули страну и де Местры. Ксавье и Софья Ивановна де Местр смогли вернуться в Петербург только весной 1839 года. Вместе с ними в Петербург приехали супруги Фризенгоф. Барон Густав Фризенгоф был австрийским дипломатом. Наталья Ивановна Фризенгоф, урожденная Иванова, считалась приемной дочерью Софьи Ивановны де Местр (Загряжской). В книге И. Ободовской и М. Дементьева "После смерти Пушкина" опубликован портрет Натальи Ивановны Фризенгоф с припиской "урожденная Загряжская". Видимо, происхождение Натальи Ивановны Фризенгоф не совсем ясно, что повлекло за собой ряд неточностей.

Н.А. Раевский ещё в 1962 году писал, что "во многих источниках первая жена Фризенгофа именуется Н.И. Соколовой. В Бродянах я с несомненностью выяснил, что её девичья фамилия была Иванова".

Л.С. Кишкин в книге "Чехословацкие находки. Из зарубежной пушкинианы" (М., 1985. С. 69) пишет, что Александра Николаевна Фризенгоф (Гончарова), ставшая второй женой Густава Фризенгофа, бережно хранила архив "своей родственницы, первой жены Густава Фризенгофа - Натальи Ивановны Ивановой, приемной дочери тетки сестер Гончаровых, Софьи Ивановны Загряжской, мужем которой был французско-русский писатель, художник и ученый Ксавье де Местр".

После смерти Натальи Ивановны место жены барона Густава Фризенгофа займет Александра Николаевна Гончарова, сестра Натальи Николаевны.

Наталья Николаевна Пушкина в 40-е годы XIX века поддерживала тесные взаимоотношения с де Местрами. После смерти жены Ксавье де Местр жил у неё на даче. Здесь он и умер.

Контакты с представителями "Ордена Иисуса" были у старшего сына поэта, Александра Александровича, во время его поездки в Рим. Князь Владимир Федорович Одоевский, путешествовавший по Европе в 1857 - 1858 годах, писал об этом в своем путевом дневнике: "16(28) июля 1858 года. Пушкин (сын Александра Сергеевича), женатый на Ланской, мне сказывал, что в Риме к нему также пристал иезуит. "Конечно, - говорил он, - переменить религию большой грех; но если я перейду к вам, кто меня простит?"

"А меня кто?" - спросил Пушкин.

"Вас простит папа".

Упустили отца, теперь взялись за сына. Но и отца не забывают до сего дня.

Интересы "Ордена Иисуса" и масонских организаций при внешней вражде часто совпадают. В доме родителей Пушкина, где отец Сергей Львович и его брат Василий Львович были активными масонами, постоянно бывают скрытые иезуиты де Местры. Они устраивают в дом Пушкиных иезуита-учителя графа Монфора. Создается впечатление о скрытом проникновении в масонскую среду России людей, имеющих в прошлом тесные контакты среди иезуитов.

Вполне возможно, что появление "писем Дантеса" - хорошо спланированная акция, длящаяся уже второе столетие.

Нет ли здесь противоречия? Если письма Дантеса сфальсифицированы, то можно ли, опираясь на их текст, делать выводы о контактах Дантеса и Геккерна с Третьим отделением?

Мне кажется, что в основе писем, представленных публике в наше время, лежат некие письма, которые действительно писал Дантес. В первоначальный текст вставлена информация о внезапной любви Дантеса и Натальи Николаевны Пушкиной.

Впервые Дантес пишет об этом в письме от 20 января 1836 года: "...я безумно влюблен!"

К этой фразе стоит приглядеться. Она совершенно не в характере Жоржа Дантеса. В письме без даты он пишет о Валериане Платоновиче Платонове младшем из внебрачных детей князя Платона Зубова.

"Бедняга Платонов вот уже три недели в состоянии, внушающем беспокойство, он до того влюблен в княжну Б., что заперся у себя и никого не хочет видеть, даже родных. Ни брату, ни сестре не открывает двери. Предлогом служит тяжелая болезнь; такое поведение в умном молодом человеке удивляет меня, потому что именно так изображают влюбленность героев романов. Последних я вполне понимаю: надобно же что-то придумывать, чтобы заполнять страницы, но для человека здравомыслящего это крайняя нелепость. Надеюсь, он скоро покончит со своими безумствами и вернется к нам: мне весьма его недостает".

Можно ли представить, что через два с небольшим месяца Дантес, столь критически и холодно оценивший состояние влюбленности у Платонова, сам окажется безумно влюбленным. Подобную метаморфозу можно объяснить только тем, что весь текст о кающейся женщине, в которую "безумно" влюблен Дантес, - вставка в подлинное письмо Дантеса.

Дантес не называет имени возлюбленной, но публикаторы безапелляционно утверждают, что речь идет о Наталье Николаевне.

Откуда такая убежденность?!

Никаких прямых указаний в тексте писем нет. "Я не назову тебе её, пишет Дантес, - ведь письмо может пропасть, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге, и ты узнаешь имя; самое же ужасное в моем положении, что она тоже любит меня, однако встречаться мы не можем, и до сих пор это невозможно, так как муж возмутительно ревнив".

Авторы письма намеренно не называют имен, интригуя читателя. Здесь все попахивает салонной литературой XIX века. Можно назвать десяток прелестных созданий в Петербурге, у которых мужья были ревнивы. Можно предположить, что Наталья Николаевна могла любить Дантеса, но невозможно предположить, что "безумно" полюбил человек, который ровно за месяц до этого писал: "...требуется большая осмотрительность и благоразумие, коли намереваешься провести свою лодку, ни на что не натолкнувшись".

Одно из двух: или Дантес, афишируя свои несуществующие отношения с женой Пушкина, пытается тем самым "провести свою лодку", или он не прагматик, не карьерист, не циник и не гомосексуалист.

Представьте ситуацию: молодой человек ожидает решения своей судьбы, связанной с успехом попытки Геккерна дать ему свое имя и деньги. Станет ли он разжигать ревность своего партнера, описывая свои чувства к неизвестной женщине? Нет! Дантес никогда бы не стал этого делать. Вероятно, первоначально текст оканчивался длинной фразой "вот мое бытие последние две недели и еще, по меньшей мере, столько же в будущем...", затем шла вставка, неуклюже начинающаяся со слов "но самое скверное", хотя в начальных строчках письма речь идет всего лишь о занятости Дантеса, которая не позволила ему вовремя ответить на два письма Геккерна. Позднейшая вставка оканчивается жалобой: "...я не имею отдыха ни днем ни ночью, отчего и кажусь больным и грустным".

В оригинале письма Дантес писал, что "ночью танцы, поутру манеж, а днем сон - вот мое бытие последние две недели". Безумно влюбленный Платонов прятался от родных и друзей, а безумно влюбленный Жорж Дантес, "больной и грустный", день и ночь веселится на балах. Возможна и другая версия. Дантес инспирирует общество, дабы отвести любопытные взоры от императора. Похоже на то, что он выполняет задание.

Публикаторы писем Дантеса, понимая шаткость своих рассуждений, дают расширенный комментарий к письму, откровенно сообщая, что уже после первой публикации отрывка в 1946 году у ряда пушкинистов возникли сомнения в его подлинности.

"Нежелание смотреть правде в глаза, - пишут комментаторы писем Дантеса, - заставило некоторых его исследователей, в частности И. Ободовскую и М.Дементьева, вовсе усомниться в их подлинности".

Полностью фальсифицированным можно считать письмо от 2 февраля 1836 года. Особое сомнение вызывает эпизод пожара в балагане Лемана на Исаакиевской площади.

"Несколько часов назад в ярмарочных балаганах на Исаакиевской площади случилось ужасное происшествие: балаган Лемана загорелся и почти все зрители пострадали. Представь себе, этот человек просмолил изнутри все стены балагана, чтобы не дуло. Во время второго представления от лампы загорается декорация, и через 5 минут огонь перекидывается на все помещение, толпа кидается к дверям, а они узкие, сразу начинается давка; выбраться невозможно; пожарные и император прибывают как раз, чтобы увидеть, как рушится строение и сгорают живьем 500 человек, которым невозможно помочь; 217 обугленных трупов извлечены и сложены в Адмиралтействе, остальные пострадавшие в больнице, и неизвестно, удастся ли их спасти. Рассказывают, и это видели многие офицеры из моего полка, что император в отчаянии ломал руки и плакал, как ребенок, оттого, что не в состоянии помочь этим несчастным, горевшим на глазах более чем тысячи человек. До сих пор неизвестно, есть ли среди погибших люди из общества, но, случись это не в начале недели, а в конце, весь город был бы в трауре".

Нельзя сомневаться, что за несколько часов от начала пожара на Исаакиевской площади и до момента, когда писал письмо Дантес, известие вполне могло успеть достичь Дантеса через офицеров кавалергардского полка, бывших очевидцами пожара, но возникает вопрос: каким образом Дантес мог узнать, что владелец балагана Леман просмолил "изнутри все стены балагана, чтобы не дуло". Такую информацию можно получить только через несколько дней, после того как станут известны результаты работы комиссии.

Кроме того, получить точные данные о числе погибших в день пожара было сложно. Извлечь из-под обломков сгоревшего балагана трупы 217 человек за несколько часов невозможно, тем более что раненых следовало перевезти в больницу, а это несколько сотен человек! Да и отчаяние императора не более чем либеральная легенда.

Можно предположить, что автор письма взял этот фрагмент из газетного отчета и почти полностью вставил в письмо Дантеса. Причем отчет этот должен был быть опубликован через несколько дней после пожара и иметь уточненные данные, ибо "Северная пчела", вышедшая через два дня после пожара указала иные данные: погибло мужчин - 121, женщин - 5, всего 126 человек.

Какую цель преследовал фальсификатор? Во-первых, придать большую достоверность всему письму. Во-вторых, дать возможность точно датировать время его написания.

Одним из наиболее странных писем можно считать письмо Дантеса к Геккерну, которое публикаторы датировали 17 октября 1836 года.

В это время Жорж Дантес открыто, на правах приемного сына живет в доме графа Влодека вместе с Якобом ван Геккерном. Зачем писать при этом письмо? Обо всем можно переговорить лично.

У публикаторов, видимо, возникли сложности с датировкой письма.

В первой сноске комментария они очень неуверенно констатируют: "Письмо датируется исходя из контекста письма (так в тексте. - А.З.) и известных дат дежурств Дантеса по полку (см. подробнее ниже)".

Не станем лениться и посмотрим, что скрывается за обнадеживающей припиской "см. подробнее ниже". Комментаторы довольно легко определяют нижний предел, раньше которого не могло быть написано это письмо: "Это письмо Жоржа Дантеса не могло быть написано раньше лета 1836 года. Как известно, Натали вновь встречает Дантеса после большого перерыва: по меньшей мере три последних месяца она не должна была появляться в свете (по случаю траура после смерти свекрови, а затем в связи с рождением дочери). Письмо помечено Петербургом - значит, дачный сезон уже закончился и Пушкины вернулись с Островов в город".

Затем нижняя планка поднимается чуть выше, ориентируясь на возвращение в столицу княгини Веры Федоровны Вяземской, что "отодвигает дату, раньше которой оно не могло быть написано, на последние числа сентября".

Ноябрьский вызов Пушкиным Дантеса на дуэль справедливо может считаться верхней датой, позднее которой это письмо не могло быть написано, если только оно действительно писалось в 1836 году...

Далее к строгой логике комментария подмешивается значительная доля эмоций, основанная на изначально восторженном отношении к "безумной" любви молодого кавалергарда к жене Пушкина. "С другой стороны, - пишут комментаторы, - вне всяких сомнений, Дантес пишет письмо до того, как он получил вызов Пушкина. Скорей всего, оно написано в какое-то из его дежурств на Шпалерной. Если бы не долг службы, то никакая сила не смогла бы удержать в тот вечер и в ту ночь Дантеса в казарме: он примчался бы в дом баварского посланника Максимилиана фон Лерхенфельда, где - он знал - будет Натали". Как ни читай письмо Дантеса, но вычитать нечто, дающее основание применять термины и выражения: "примчался", "долг службы" и "никакая сила не смогла бы удержать", абсолютно не удается.

Благородные чувства, якобы овладевшие Дантесом, если верить текстам предыдущих писем, вдруг исчезли, а проступил в письме от 17 октября 1836 года интриган и шантажист. Дантес требует от Геккерна встретиться с "известной дамой" на вечере у Лерхенфельда и поговорить с нею, намекая на ссору с её мужем, а главное - лгать, лгать, лгать. "...Необходимо, инструктирует Геккерна Дантес, - ...чтобы она думала, будто во всем, что касается её, я таюсь от тебя и ты расспрашиваешь её лишь как отец, принимающий участие в своем сыне..." Два подлеца сговариваются, как им лучше испугать женщину, чтоб использовать в личных целях, а мы должны поверить на слово, что за всем этим - безумная любовь!

Это не мог написать влюбленный человек, ибо влюбленные не пишут инструкции, причем очень трезвые и холодные: "...она ни в коем случае не должна заподозрить, что этот разговор подстроен, пусть видит в нем лишь вполне естественное чувство тревоги за мое здоровье и будущее, и настоятельно требуй сохранить его в тайне ото всех и особенно от меня. Однако будет, пожалуй, куда осмотрительней, если ты не сразу попросишь её принять меня, ты можешь сделать это в следующий раз, а ещё остерегайся употреблять выражения, которые были в том письме".

О каком письме идет речь? Если Геккерн знал содержание какого-то письма, то, может быть, он сам участвовал в его написании?

Тогда должен быть посредник для передачи письма Наталье Николаевне. Наиболее предпочтительным кандидатом может быть Екатерина Николаевна Гончарова.

В компьютерной системе "Интернет" мне удалось найти письма Жоржа Дантеса к Екатерине Гончаровой, опубликованные Сереной Витале и прокомментированные Вадимом Петровичем Старком.

Комментатор рассказывает о письмах Дантеса следующее: "Семь публикуемых писем адресованы свояченице Пушкина Екатерине Гончаровой (баронессе Геккерн) её женихом, а затем мужем, бароном Жоржем Дантесом, уже именовавшим себя в качестве приемного сына голландского посла в России барона ван Геккерна также и бароном де Геккерном. Рукописные тексты писем вычитаны, прокомментированы и представлены для печати в России итальянской исследовательницей жизни Пушкина профессором Сереной Витале. Оригиналы писем принадлежали правнуку Дантеса барону Клоду де Геккерну, умершему 3 мая 1996 года, а ныне принадлежат его наследникам и находятся в их семейном архиве. Серене Витале впервые был открыт полный доступ к этому архиву, и его материалы были использованы ею в книге "Пуговица Пушкина", вышедшей на итальянском языке в 1995 году и готовящейся к изданию в России".

По поводу выхода книги Серены Витале на русском языке радио "Свобода" в программе "Correspondent's Hour" сообщало следующее: "Письма Дантеса, сыгравшего роковую роль в судьбе великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина, совсем скоро увидят свет в Калининграде. И тот, кого интересует жизнь поэта в её мельчайших подробностях, должен получить немалое удовольствие. История о том, как архив стал достоянием общественности и как представительство Министерства иностранных дел России в Калининграде узнало о письмах, весьма любопытна. Она началась ещё в 95-м году, когда в журнале "Звезда" под заголовком "Пуговица Пушкина" были опубликованы отрывки из писем убийцы великого русского поэта, которые неизвестны даже пушкинистам. Исключение составляли только два письма Дантеса, которые хранились у его правнучки. Позже весь архив был переснят итальянским профессором Сереной Витале, которая на его основании и написала "Пуговицу Пушкина". Дело осталось за малым - перевести "Пуговицу Пушкина" на русский язык. О том, как развивались события дальше, рассказывает Зоя Кузнецова, сотрудник представительства МИД России в Калининграде.

"Был найден очень хороший переводчик в Москве, владеющий свободно итальянским, французским и немецким языками. Но я сама не проверила эти данные, мне сообщили, что он запрашивает очень большую сумму, что Серена Витале получила бы меньше его. И я решила сама через два месяца проверить: так ли это? И хорошо, что я проверила, потому что когда я позвонила в Москву и спросила его, то он мне сказал: а книга уже переведена, только нажать на кнопку компьютера и переслать перевод вам. Я спросила: "А как же вы переводили без контракта? Ведь вам могут не заплатить". И он мне сказал такие слова, от которых все запело: "А мне не нужны деньги, потому что имя Пушкина для нас - особенное имя. И вопрос русской культуры... вообще книга Серены Витале... Честь - переводить эту книгу. И когда речь идет о таких вещах, конечно, о деньгах не думаешь... Конечно, хорошо, если какой-то гонорар дадут, но если не дадут, мы будем не в претензии".

Сотрудники калининградского представительства Министерства иностранных дел разыскали в Италии Серену Витале. Пожилая профессор с удовольствием откликнулась на предложение увидеться и оказалась на редкость восторженной почитательницей великого русского поэта. По её словам, родственники Дантеса, несмотря на его роковую роль в судьбе великого русского поэта, относились и относятся к своему предку с почтением. Впрочем, материалы архива свидетельствуют о том, что не менее почитаем в этой семье и Пушкин. Пушкина и Дантеса столкнула судьба - считают потомки Дантеса. По словам Зои Кузнецовой, в конце встречи итальянка Серена Витале сказала: "Единственная ошибка в моей жизни - это то, что я не родилась в одну эпоху с Пушкиным. Я хотела бы родиться в прошлом веке, чтобы Пушкин хоть один разок на меня взглянул".

Итак, книга "Пуговица Пушкина", изданная на семи языках мира, скоро увидит свет и в России, и первыми её читателями станут калининградцы".

В этом сообщении радио "Свобода" все очень мило и благородно.

Переводчик отказывается от гонорара. Только непонятно, как это он успел сделать перевод пятисотстраничной книги за два месяца?

Совсем непонятно, какое отношение имеет калининградское представительство МИД РФ к изданию сочинений о Пушкине?

Но главное, очередная попытка поставить на одну доску Пушкина и Дантеса. Мол, шел себе великий русский поэт (авторы сообщения не забывают это подчеркнуть в каждом абзаце), и вдруг споткнулся о Дантеса, и умер. Ничего не поделаешь - судьба.

Нет, это не просто судьба. Это - заговор! Заговор, который длится уже второе столетие. Начался он ещё при жизни Пушкина.

Уже тогда прозвучали слова, оправдывающие Дантеса. 25 мая 1837 года граф Г.А. Строганов отправил небольшое письмо барону Якобу ван Геккерну. Он писал: "Я только что вернулся домой и нашел у себя на письменном столе старинный сосуд и при нем любезную записку. Первый, несмотря на свою хрупкость, пережил века и становится памятником, соблазнительным лишь для антиквара. Вторая же, носящая современный характер, пробуждает впечатления недавнего прошлого и возбуждает совсем по-иному идущие симпатии. С этой точки зрения и тот, и другая для меня очаровательны, драгоценны, и я испытываю, барон, потребность принести вам всю мою признательность. Когда ваш сын Жорж узнает, что этот сосуд находится у меня, скажите ему, что для него Строганов хранит его как память о благородном и лояльном поведении, которым отмечены последние месяцы его пребывания в России. Если наказанный преступник является примером для толпы, то невинно осужденный, без надежды на восстановление доброго имени, имеет право на сочувствие всех честных людей".

Кто здесь "невинно осужденный", вполне понятно - Дантес, но кто преступник, являющийся "примером для толпы"? Не Пушкин ли?! Тогда кто судьи? Кто эти честные люди? Они настолько честны, что высказывают мнение, идущее вразрез с мнением самого императора Николая I.

Граф Григорий Александрович Строганов (1770 - 1857) был двоюродным дядей Натальи Николаевны Пушкиной. Естественно, такая же степень родства связывала его с её сестрой Екатериной Николаевной. Когда последняя вышла замуж за барона Жоржа Дантеса, то последний автоматически стал родственником графа Строганова.

Это тот самый граф, который решил, что дуэль неизбежна, когда барон Геккерн показал ему письмо Пушкина от 26 января 1837 года. Жена графа, Юлия Павловна, урожденная графиня д'Ойенгаузен, по первому мужу д'Ега, постоянно находилась в доме поэта до самой его смерти.

Она была глазами, очень внимательными глазами, того круга лиц, в который входил и барон Якоб Геккерн.

Этот круг можно определить одним словом - масоны.

В центре этого круга выделяются две фигуры: граф Г.А. Строганов и граф А. Х. Бенкендорф.

Григорий Александрович Строганов - масон потомственный. Аналогичных данных о графе Бенкендорфе нет, но сам он масон. 14 декабря 1825 года молодые воспитанники масонов вышли на Сенатскую площадь в Петербурге, а судили их масоны высоких степеней, среди которых был и граф Строганов. Василий Федорович Иванов, отмечая активное участие масонов в расследовании мятежа 1825 года, писал: "Конечно, истинную роль главных преступников тогда установить было невозможно. Комитет по расследованию событий под председательством военного министра, генерала от инфантерии Татищева, ничего открыть не мог: в него вошли масоны Голицын, Голенищев-Кутузов, Бенкендорф".

Современный исследователь масонства О.А. Платонов считает, что граф Бенкендорф от масонства отошел, но в 1810 году состоял в ложе "Соединенных друзей".

Скорей, не отошел, а сделал вид, что отошел. "Бенкендорф, - пишет В.Ф. Иванов, - вошедший в доверие к Николаю Павловичу, помогал скрыть следы заговорщиков".

После возвращения из ссылки в 1826 году Пушкин постепенно обрывает свои связи с масонством, а через пять лет, опубликовав стихотворение "Клеветникам России", выступает против внешнеполитической травли России, развязанной в европейской прессе в связи с восстанием 1831 года в Польше.

Разрыв с идеологией и практикой масонства совпал с началом травли поэта. Пушкин не сдавался. Тогда руководители петербургского масонства приняли решение уничтожить непокорного. Поразительно, что в преследовании и убийстве Пушкина совпали интересы иезуитов и масонов.

Иезуиты с начала XIX века стали проникать в масонские ложи, стремясь использовать их разветвленную сеть в своих интересах.

Идеологи русского масонства решили, что мертвый поэт им полезней и безопасней, чем живой.

Сохранился масонский стих, подтверждающий практику мести тому, кто решил покинуть ряды братьев масонов.

Многие тому примеры, говорят, были,

Которые от сея веры отстать пожелали,

Но их оных никого в живых нет на свете;

Вить стоит смерть в его живом портрете,

Который лишь поранят пулей из пистолета,

В тот час увянет и лишится света.

Вполне возможно, что такой магический ритуал был совершен и над портретом Пушкина, а для верности подключились организационно к реально существующему конфликту между Пушкиным и Геккерном-Дантесом. Техническая сторона убийства, безусловно, легла на плечи Третьего отделения.

С этого момента готовится спецоперация по физическому устранению поэта, завершившаяся убийством 27 января 1837 года.

Позднее началась планомерная борьба за художественное наследие поэта. На одном из этапов была поставлена задача - разработка и изучение дуэли и смерти Пушкина с точки зрения неучастия в этом масонов.

В начале XX века блестяще выполнил эту задачу известный ученый Павел Елисеевич Щеголев.

Павел Елисеевич Щеголев родился 5(17) апреля 1877 года в селе Верхняя Катуковка, ныне Панинского района Воронежской области. Умер 22 января 1931 года в Ленинграде. Статья в "Краткой литературной энциклопедии" (М., 1975) почти полностью идентична статье в БСЭ, но есть мелкие различия. Село Верхняя Катуковка пишется через букву "х" - Верхняя Катуховка. В КЛЭ Щеголев назван "литературовед, историк революционного движения", а в БСЭ просто - "литературовед, историк". Есть различие в списке трудов Щеголева: БСЭ указывает, что первое издание книги Щеголева "Дуэль и смерть Пушкина" вышло в 1916 году. Это верно, но КЛЭ поправляет, что ещё в 1905 году вышло исследование Щеголева "Дуэль Пушкина с Дантесом", а до этого ряд книг о декабристах. Где тоже имеется расхождение в датах: БСЭ - "В 1903 году опубликовал работу "Первый декабрист Владимир Раевский", КЛЭ - "В 1905 г. опубликовал работу "Первый декабрист Владимир Раевский". Но это все мелочи. Можно, конечно, и не заметить. Но сложнее не заметить, что именно в 1905 году Павел Елисеевич начал интересоваться историческими проблемами, связанными с масонской тематикой. Им полностью игнорируется роль и значение масонства в движении декабристов, точно так же как и роль масонов в убийстве Александра Сергеевича Пушкина. Можно предположить, что эту задачу поставил себе не сам Щеголев, а некто со стороны. Причем этот некто вполне может быть не физическим лицом, а организацией. Именно такой организацией могли быть масонские ложи, возродившиеся в России после 1905 года.

"Осенью 1906 года, - писал в своих воспоминаниях масон князь Д.О.Бебутов, - я решил заняться специально организацией масонов в России. Я находил, что это единственная организация, которая, если сумеет твердо основаться, в состоянии будет достичь нужных результатов для России.

С декабря 1906 года, - продолжает Бебутов, - очень регулярно начали у меня собираться для приема новых членов. Были приняты профаны: Гамбаров, Иванюков, Бородин, Павлов-Сильванский, доктор Жихарев, бар. Майдель, Маргулиес, Щеголев..."

Профаны, в число которых вошел П.Е. Щеголев, готовились заранее. Они должны были зарекомендовать себя, подготовить масонские работы. Вполне возможно, что работы о декабристах и первая работа о дуэли Дантеса и Пушкина и были такими работами, которые позволили принять профана Щеголева в масонскую ложу. В 1907 году он - член ложи "Северная звезда".

Интересно, что в энциклопедиях ничего не говорится о происхождении П.Е. Щеголева. Из какой он семьи? Кто родители? Как смог деревенский парень попасть в университет?

Небезынтересно отметить эволюцию названия работы Щеголева: в 1905 году она называлась "Дуэль Пушкина и Дантеса", в 1916 году Дантес исчезает, а остается "Дуэль и смерть Пушкина". Щеголев пишет о группках и группировках в среде аристократии Петербурга того времени, но ни разу не упоминает масонов.

Близость Щеголева к правительству Керенского позволила ему заняться разбром дел Департамента полиции. Об этом упоминает историк русского масонства XX века Б.И. Николаевский в письме к масону и писателю Марку Алданову (Ландау) от 23 января 1931 года: "В здании Департамента полиции на Фонтанке летом 1918 года помещался архив Департамента полиции... Заведовал им тогда Щеголев, который готовил его к перевозке в Сенат. Перевозка состоялась в августе - сентябре".

Значит, начав работу в архиве Департамента полиции при масонском правительстве Керенского, Щеголев окончил её уже при большевиках. Здесь вопросов больше, чем ответов. Что значит "готовил к отправке"? Как происходила работа? Кто ему помогал? Интересовался ли Щеголев своим личным уголовным делом? В 1909 году он был осужден на три года, будучи издателем историко-революционного журнала "Былое".

Совершенно иную версию с архивом Департамента полиции, Третьего отделения и жандармерии рассказывает в своих воспоминаниях старейший сотрудник Пушкинского Дома литературовед Н.В.Измайлов. "В разгар Февральской революции 1917 года - 27 или 28 февраля ст. стиля - начался пожар в доме на углу Фонтанки и Пантелеймоновской улицы (ныне ул. Пестеля), где помещалось когда-то Третье отделение, а потом штаб корпуса жандармов. Причина пожара, конечно, - поджог. Это и понятно: много было людей, желавших уничтожения архива Департамента полиции со списками тайных агентов, ведомостями на жалованье филерам и прочими опасными для них документами. Но в том же здании хранился старый архив Третьего отделения и предшествовавших ему учреждений с начала ХIХ века - неоценимый, единственный в своем роде источник сведений по истории русской общественной мысли и освободительного движения, гибель которого была бы невосполнима.

Кто-то из друзей Пушкинского Дома, случайно став свидетелем разгрома и поджога Департамента полиции, быстро, к счастью, оценив положение, прибежал буквально - так как никакого транспорта в те дни не было - в Академию наук и сообщил о том, что видел, Н.А. Котляревскому и Б.Л. Модзалевскому. Те пошли к С.Ф. Ольденбургу, достали через него лошадей с санями - что в тот момент было очень нелегко, - созвали нескольких близких людей и все вместе отправились на место пожара. В экспедиции, кроме Н.А. Котляревского и Б.Л. Модзалевского, участвовали, насколько я могу припомнить из слышанных позднее рассказов, Л.К. Ильинский, А.С. Поляков, В.П. Семенников, А.А. Шилов и некоторые другие, которых я, к сожалению, не могу припомнить. Им помогали некоторые служащие Академии наук, студенты университета и проч. Вся эта "бригада" проникла в то крыло здания, где хранился исторический архив и куда пожар ещё не достиг, и стала вытаскивать во двор связки дел Третьего отделения. Их грузили на подводы и отправляли в Академию, где сложили сначала на лестнице, а потом перенесли в Большой конференц-зал.

Архив пробыл там около пяти лет и в 1922 году, когда Пушкинский Дом стал готовиться к переезду в собственное здание, был передан по принадлежности в Центрархив и вывезен в здание Сената".

Речь идет, безусловно, об одном и том же здании на Фонтанке, где размещался в 1917 году Департамент полиции. Какие дела попали Щеголеву, а какие оказались на пять лет в Пушкинском Доме, сказать невозможно. Если здание сгорело, то что там делал Щеголев летом 1918 года? Возможно, какие-то дела сохранились.

Совершенно неизвестно, как развивались взаимоотношения Щеголева с масонством до 1917 года и после октябрьского переворота. А это очень интересная тема!

Одним из первых, кто обратил внимание на масонский след в убийстве Пушкина, был писатель Юрий Плашевский. В 1983 году в № 4 журнала "Простор", издаваемого в Алма-Ате (Казахстан), он опубликовал статью под названием "О происхождении пасквильного "диплома". Проанализировав выражения "Кавалеры Большого креста", "командоры и рыцари светлейшего ордена", "собравшись в Великом Капитуле", автор пришел к выводу, что эта "фразеология устойчиво употреблялась в масонской среде не только в первой половине ХIХ века, она также устойчиво употребляется и поныне".

Именно Плашевский заметил, что на сургучной печати, которой был запечатан конверт, в центре имеется буква А, слева - циркуль, справа птица (возможно, пеликан), вверху - слезы и ограда, внизу - пальмовая ветвь. Плашевский убедительно доказал, что все это - масонская символика.

Справедливости ради следует отметить, что об участии масонов в травле и убийстве Пушкина писал в газетной статье в 1979 году Вадим Пигалев. Ему удалось - правда, без ссылки на источники - указать на связь семьи Дантеса с орденом тамплиеров (храмовников). "Жорж Дантес, - писал Пигалев, - был сыном крупного французского дельца-промышленника из Сульца, обладавшего замком, который ранее принадлежал ордену тамплиеров (храмовников). Замок достался семье не случайно. Дядя Дантеса был командором ордена тамплиеров".

Вполне возможно, что это направление исследования очень перспективно.

В июньском номере журнала "Огонек" опубликована статья Григория Хаита "По следам предвестника гибели", в которой автор уточняет местонахождение приемного места № 58, в которое 3 ноября 1836 года, было сдано письмо с анонимным дипломом, полученное Пушкиным и некоторыми его друзьями и знакомыми утром 4 ноября. Оказалось, что 58-е приемное место для писем находилось во втором почтовом округе столицы, обслуживавшем его центр. Фактически получается, что нет смысла искать место отправления письма, потому что его могли отправить далеко от своего места жительства.

Впрочем, место приемки письма можно искать и методом исключения. Нанести на карте сорок два известных приемных пункта и посмотреть, где в центре города остались места, пригодные для их организации, с учетом того, что "Положение о заведении городской почты в С. - Петербурге" от 27 октября 1830 года четко указывало на приоритетные места: "Лавки для сего избирать преимущественно те, кои находятся на перекрестках улиц и мостов по рекам и каналам".

Пасквильный диплом был вложен в двойной конверт, на верхнем конверте написано число 58. Добин, а за ним Плашевский и Хаит полагают, что это номер приемного места, где сдан конверт на городскую почту. Скорей всего, они правы, хотя в этом случае следует объяснить, кто же поставил число 58 на конверт. Хозяин лавки исключается. Он вообще к письмам не прикасается. 13 правил для исполнителей гласит, что "каждому приемному месту дается от почтамта лист на неделю по форме литеры А, в коем, при сдаче писем и билетов, сборщик отмечает собственною рукою число взятых писем и билетов и свое прозвание".

Доступ в ящик для писем имел только почтальон. Но и он никаких надписей на конвертах не делал. В его распоряжении находился жестяной жетон с номером приемного места, где он в конкретный момент находился и вскрывал ящик для приемки писем. Далее "письмоносец связывает письма шнурком, привешивая к ним жестяной номер приемного места, дабы письма одного приемного места не смешались с письмами других мест".

Когда письма попадают на почтамт, то специальный чиновник пересчитывает и заносит в ведомость (форма В), сколько писем получено с каждого приемного места. Именно он может ставить порядковое число на конверте.

Если подобные выводы верны, то исследование надписей на конверте не дает ровным счетом ничего. Если правы Добин, Плашевский и Хаит, то искать следует ведомости по форме А и В. Особенно интересна в этом отношении форма А, где указаны и номера приемных мест, и фамилия хозяина лавки.

Г. Хаит довольно небрежно отнесся к версии о принадлежности печати на конверте к одной из масонских лож Петербурга. "В последние годы, - отмечает Г. Хаит, - Ю. Плашевский в публикации в журнале "Простор" "О происхождении пасквильного диплома" утверждал, что печать (как и сам пасквиль) масонская и принадлежала, возможно, Великой ложе "Астреи", хотя во главе её стоял и друг поэта М.Ю. Виельгорский.

Старейший сотрудник Эрмитажа Иван Георгиевич Спасский, которому я в свое время показал фотографии оттисков этой печати, не признал здесь следов ни масонской, ни личной, ни служебной печати, настолько она перегружена символами".

В 2000 году к проблеме печати обратился О. Платонов. Он утверждал, что "Анализ описания печати позволяет с уверенностью сказать, что рисунок её составлен лицами, близкими к ордену и хорошо знакомыми с масонской символикой".

Конечно, дальнейшее изучение печати с точки зрения принадлежности её к одной из масонских лож имеет определенную научную перспективу. Для всестороннего рассмотрения этого вопроса следует точно знать: на всех ли письмах был оттиск печати с масонской символикой?

Очень важно установить, все ли письма были сданы в 58-е приемное отделение.

Пока это не будет установлено, делать окончательные выводы ещё рано. И совершенно невозможно делать вывод об отсутствии всякого заговора против Пушкина как отдельных лиц, так и тайных организаций.

А именно это и есть главное в творчестве Серены Витале. Е.З. Богданова (Гиссен) в докладе на международной научной конференции следующим образом оценила вклад С. Витале в пушкинистику: "Итальянская исследовательница восстает против "демонизации" Дантеса и Геккерна, отрицает причастность этих людей к анонимному пасквилю, как противоречащему их собственным интересам. Кроме того, С. Витале выступает против "канонизации" Н.Н. Гончаровой и решительно не согласна с мнением о существовавшем заговоре против поэта".

Современные тенденции в изучении творчества и жизни А.С. Пушкина лишний раз подтверждают, что заговор не только был, но он есть и сегодня.

Хитрость, с которой была организована отправка писем, может говорить о том, что работали профессионалы. Если Третье отделение "выпустило" своего агента Жоржа Дантеса на Пушкина, дабы дать императору возможность страстного и спокойного, без нервов, соития, с одной стороны, то, с другой стороны, Третье отделение и лично его начальник граф Александр Христофорович Бенкендорф направляет жандармов по ложному адресу, способствуя совершению убийства. Именно Третье отделение принимает активное участие в организации похорон Пушкина, в результате которых происходит подмена тела и в Михайловском захоранивают неизвестного. Итак, Третье отделение и его глава снабжают общество сведениями (слухами) о том, что Жорж Дантес теряет голову от любви к Н.Н., просит (умоляет!) будущего супруга (Ланского!) "покараулить", пока он насладится Н.Н.!

Не глупо.

Выгодно (государь остается в стороне).

Общественно значимо: когда подлинный любовник (царь!) "не оставляет" милостями вдову и детей - это слава, которая переживет и любовника и века (в пушкинистике)!

Ай да Николай Павлович!

Ай да Александр Христофорович!

Оба - молодцы!

От графа Г.А. Строганова, через П.Е. Щеголева и американского исследователя Уолтера Викери, протянулась единая нить к итальянке Серене Витале. Связующим её является положение о том, что барон Геккерн и барон Жорж Дантес - люди чести, они не могли участвовать ни в каких заговорах и интригах. Никакого заговора против Пушкина не было. Говорить о тайных обществах вообще смешно. Это судьба и скверный характер Пушкина уложили его в могилу. Только судьба не сможет организовать выстрел снайпера во время дуэли. Судьба не станет скрывать пулю в теле убитого. Судьба, конечно, не сможет заменить труп в гробу. Это могут только люди.

Одни люди организовали заговор и убийство поэта Александра Сергеевича Пушкина. Другие, через десятки лет, ссылаясь на любовь, судьбу и плохой характер поэта, продолжают извращать его трагическую жизнь.

Серена Витале решила заниматься биографией Пушкина. Легко попала в дом потомков Дантеса и легко получила доступ к семейному архиву.

Судьба? Нет! Ей могли это позволить только в том случае, если она согласна была озвучить точку зрения семьи Дантеса-Геккерна.

Она это сделала. Сознательно или нет. Ответить может только она сама.

Небезынтересна реакция на публикацию Серены Витале русских профессиональных пушкинистов, тех, кто всем обязан Александру Сергеевичу Пушкину: научной карьерой, известностью, деньгами, наконец. Они молчат, довольствуясь ролью сторонних наблюдателей. На наших глазах совершается подмена: жертва становится виновной, а преступники не только оправдываются, но и становятся жертвой неправого суда.

Серена Витале, определив основное направление будущих исследований биографии Пушкина, предлагает и российским пушкинистам присоединиться. "Из писем возникают тысячи других деталей, - пишет она, - тысячи подробностей, маленьких и больших, о которых я уже написала и о которых у русских исследователей ещё есть возможность написать".

Не нашлось сегодня ни одного пушкиниста, который бы назвал все своими именами и раскрыл заговор против Пушкина. Но ведь и в 1837 году не нашлось ни одного человека, дворянина, который бы, презрев запрет Пушкина не мстить за него Дантесу, вызвал бы последнего или барона Геккерна и отстрелил ему башку.

Молчаливое "одобрямс!" свидетельствует о неблагополучном положении русской пушкинистики. Особенно волнует положение дел в Институте русской литературы (Пушкинский Дом).

О ненормальном положении в Пушкинском Доме в резкой форме пишет академик Юрий Константинович Бегунов в книге "Тайные силы в истории России". Факты, приведенные им, подтверждают живучесть заговора против Пушкина.

"В результате, - пишет Бегунов, - масоны Сороса в Институте русской литературы (Пушкинском Доме) Российской Академии наук через Игоря Владимировича Немировского командуют дирекцией института, побуждая директора, профессора Николая Николаевича Скатова выгнать 30 ученых докторов наук с работы якобы как "бездельников". Можно возразить, что сам Бегунов уволен с работы в Пушкинском Доме в апреле 1996 года и является стороной пострадавшей. Хорошо, пускай увольняют кого хотят, но как быть с фактами использования рукописных фондов Пушкинского Дома для передачи иностранным исследователям? "...Масоны овладели и "разрабатывают" ценнейший и богатейший архив (рукописный отдел Пушкинского Дома - свыше 1000 фондов, миллионы единиц рукописей). Больше года в Пушкинском Доме тайно работал фотограф, снимая для дирекции ценнейшие неопубликованные рукописи архива на цветную пленку с тем, чтобы дирекция передавала эти снимки клиентам фонда Сороса на Западе. За эту работу фотограф получил доллары. Не российские благодетели, а принц Чарлз Английский дает фунты на издание томов рукописей Пушкина".

Говорят, что в Пушкинском Доме существует масонская ложа "Александр Пушкин". Интересно, что одновременно возникла ложа "Александр Пушкин" в Министерстве обороны РФ. Олег Платонов пишет по этому поводу следующее: "В 1992 - 1996 годах несколько лож шотландского ритуала образовались в армии и во внутренних войсках (достоверно известно о существовании двух). Состоят они преимущественно из среднего и высшего офицерства. По некоторым данным, с середины 90-х годов функционирует масонская ложа, тесно связанная с ассоциацией "А.С. Пушкин", состоящая из офицеров Министерства обороны и Генерального штаба.

Проявляет интерес к Пушкинскому Дому и Мальтийский орден. По данным О. Платонова, в Петербурге действует, кроме католического Мальтийского ордена, ещё и православный Мальтийский орден, "основанный архиепископом Макариосом. Управляется орден из Лондона и пользуется поддержкой богатых греко-масонов в США. По данным печати, в его петербургский филиал входят интеллектуалы из Пушкинского Дома и университета; резиденция находится в Старой Деревне. Одно время "православные мальтийцы" претендовали даже на Зеленецкий монастырь под Волховом".

Трижды за последние двести лет появлялись в России масонские ложи. Все три раза источником их была Франция. Современные масоны и ложи появились в России в конце правления Михаила Горбачева. В апреле 1990 года на пресс-конференции глава ордена "Великий Восток Франции" Ж.Р. Рагаш сообщил, что в России уже существуют отдельные лица, принятые в "Великий Восток Франции".

"По словам Рагаша, он сначала установил контакт с первым секретарем посольства Российской Федерации в Париже Юрием Рубинским. Тот сказал, что возродить масонство в бывшем Советском Союзе теперь вполне возможно, хотя и не без сопротивления со стороны общественности".

Фамилия Рубинский где-то мне уже встречалась. Вспомнил, что в журнале "Вопросы истории" (1976. № 9) была опубликована статья Ю.И. Рубинского "Масоны во Франции. (Вчера и сегодня)". Научный интерес Ю.И. Рубинского совпал с практической деятельностью. Еще до визита Ж.Р. Рагаша Рубинский стал членом "Великого Востока Франции" (1990 г.).

Четырнадцать лет потребовалось советскому, потом российскому дипломату, чтобы пройти путь от профана до члена ложи. Он не был одинок. Его непосредственный начальник, посол во Франции Ю.А. Рыжов, вошел в ложу "Великий Восток Франции".

Пушкинистика превратилась в политику и поле идеологической борьбы. Достаточно вспомнить праздник ряженых во время 200-летия со дня рождения поэта. После того как бывший президент РФ Б.Н. Ельцин твердо объяснил общественности, что "Пушкин - наше все", события понеслись вскачь: миллиарды рублей брошены на организацию народного ликования; политики практически всех рангов стали пушкинистами.

Но, если говорить честно, народ, как и сто лет назад, когда с помпой праздновали 100-летие со дня рождения поэта, стоял в стороне.

Все напоминало языческий обряд - Пушкина ели, пили, им закусывали, использовали как гигиеническую прокладку.

В 1899 году очевидец сообщал, что, когда крестьян, пришедших в Михайловское, спросили, зачем они пришли, те бодро ответили: "Говорят, землю бесплатно давать будут".

Не дали ни тогда, ни теперь. До Пушкина никому дела не было. Каждый рекламировал сам себя на фоне Пушкина.

Это и есть один из результатов заговора, в котором невольную роль играют профессиональные пушкинисты.

Письмо от Пушкина

В этот раз находка сама пришла ко мне вместе со старым ящиком из картона, доверху набитым переплетным материалом: корешками книг, наклейками книжных магазинов Петербурга, Парижа, Лейпцига...

Особенно нравились мне роскошные обложки. Пальцы тянулись к тонкой коже, покрытой затейливым золотым орнаментом.

Ящик этот принадлежал старому харьковскому собирателю, который на старости лет решил покинуть Харьков и переселиться в США, где жил его сын.

До сих пор не могу понять, как он мог оставить свою библиотеку! Каталог редких изданий XVIII и XIX веков с пометками о проданных книгах остался у меня.

Кое-что я приобрел из книг по истории России, изданных Н.И. Новиковым, и книг пушкинской поры.

Когда распродажа окончилась, мне через посредника предложили приобрести переплетный материал, доставшийся от неизвестного московского переплетчика.

Я согласился. Скоро ящик оказался у меня на холодильнике, где стоит и по сей день. Некоторые обложки я использовал, если попадалась книга без обложки. Необыкновенно приятно было смотреть на книгу, вчера ещё выглядевшую жалко и бесприютно, а теперь получившую форму, достойную её содержания и почтенного возраста.

Перебирая обложки в поисках подходящей, я обратил внимание на одну, из которой выглядывали какие-то листки. Протянул руку, а сердце уже билось чаще, предчувствуя находку.

Развернул и встретился глазами с внимательным взглядом Александра Пушкина. На подлинной бумаге начала XIX века отпечатана известная гравюра Егора Ивановича Гейтмана, изображающая мальчика Пушкина. Задумчивый взгляд, курчавые волосы, правая рука тыльной частью кулака подпирает лицо - вот широко известные детали гравюры.

Десятки раз я видел воспроизведение этой гравюры, но держать в руках оттиск на бумаге той поры - это нечто иное. Волнующее, волшебное ощущение подлинности, которое ломает барьеры времени, и тогда понимаешь, что время, как и море, не столько разъединяет, сколько соединяет людей и события, расположенные на разных концах Вчера и Сегодня.

В 1822 году Н.И. Гнедич - издатель поэмы Пушкина "Кавказский пленник" - решил поместить в книге портрет автора. Современного портрета не нашлось, тогда решили поместить гравированный портрет Пушкина в детстве.

Гнедич попытался объяснить читателям появление в книге портрета следующим образом: "Издатели присовокупляют портрет Автора, в молодости с него рисованный. Они думают, что приятно сохранить юные черты Поэта, которого первые произведения ознаменованы даром необыкновенным".

Пушкин ко времени выхода поэмы (август 1822 г.) находился в Кишиневе. Портрет ему не понравился, хотя он проявил не очень свойственный ему в молодости такт. 27 сентября в письме к Гнедичу А.С. Пушкин писал: "Александр Пушкин мастерски литографирован, но не знаю, похож ли, примечание издателей очень лестно - не знаю, справедливо ли".

Отдал должное мастерству художника, правда спутав гравюру с литографией, сделал реверанс в сторону издателей, но в следующем издании поэмы просил портрет не помещать.

Произошла поразительная вещь: портрет, который был далек от оригинала, признали единственно возможным изображением Пушкина. Если когда-либо будет найден портрет юного Саши Пушкина, то доказать его сходство с Пушкиным будет весьма сложно.

Судя по филиграни, гравер использовал бумагу западноевропейского производства размером 310 i 180 мм, так называемую Beehive, широко применявшуюся в России в XVIII и начале XIX столетия.

Бумага хорошего качества, не утратившая белизны и через двести лет.

Подобной бумагой Пушкин никогда не пользовался. Ее нет в списке бумаги, которая встречается в его рукописях или письмах. В быту и творчестве А.С. Пушкин использовал бумагу 258 сортов.

До сих пор неясно, кто же был автором портрета. Большинство ученых полагают, что автором портрета Пушкина-лицеиста был его учитель рисования С.Г. Чириков. Одновременно на авторство претендуют Орест Кипренский и Карл Брюллов.

Твердо установлено одно: это не Пушкин. Но сила привычки велика, почти непобедима. Издатели продолжают помещать в книгах гравюру Гейтмана, невольно выдавая её за подлинное изображение Пушкина в юности.

Что удивляться, если и сегодня мы не знаем, как выглядел Пушкин в зрелом возрасте. Достаточно сравнить портреты Пушкина 1826 года работы художника Иосифа Иосифовича Вивьена (полное имя Иосиф Евстафий Вивьен де Шатобрен) и портреты В.А. Тропинина и Ореста Кипренского, датируемые 1827 годом, чтоб понять, что проблема здесь есть. Наличие её подвигло современные компьютеризированные умы изготовить подлинное изображение Пушкина с помощью современной компьютерной техники. Скрупулезно собрав все имеющиеся в распоряжении ученых портреты Пушкина, они ввели все данные в компьютер, который добросовестно выдал некоего усредненного Пушкина. Попытка компьютеризировать изображение Пушкина окончилась неудачей.

Рассматривая листок с портретом, я заметил, что под ним лежит лист иного формата, сложенный вдвое. Развернул. Это было письмо на сероватой бумаге, написанное по-французски.

Мысли мои были заняты портретом. Интуиция спала, убаюканная радостью неожиданной находки. Я отложил письмо в папку, надписав на обложке: "Письмо. Французский язык". Отложил и забыл на целых три года.

Случай напомнил мне о нем.

В начале августа 2001 года я познакомился с библиотекарем Русского Дома в Париже Татьяной Анатольевной Дога. Познакомила нас Светлана Анатольевна Бахтина. Она позвонила и сказала, что из Парижа приехала женщина, которая лично знакома с потомком соученика А.С. Пушкина по Царскосельскому лицею Константина Карловича Данзаса, ставшего 27 января 1837 года секундантом Пушкина на дуэли с Жоржем Дантесом.

И тут я вспомнил о письме. Смахнув пыль, уложил папку в портфель и поехал в управление культуры, где в то время работала Бахтина.

Уже через двадцать минут я сидел в тесной комнатке на четвертом этаже Госпрома1, слушая рассказ Татьяны Анатольевны о Русском Доме в Париже, его библиотеке, и ожидал момента, когда можно будет показать письмо и попросить его перевести.

Скоро момент настал. Она переводила прямо с листа, а я понимал, что у меня три года пролежало письмо А.С. Пушкина барону Геккерну от 26 января 1837 года.

На следующий день после его получения состоялась дуэль. Оскорбили барона Якоба Геккерна, а вызов прислал храбрый Дантес.

Неужели любящий барон Геккерн мог согласиться рискнуть жизнью горячо любимого сына-любовника? Нет, никогда! Они были готовы к дуэли. Они знали: дуэль - видимость. Реальность - спланированное убийство А.С. Пушкина.

Операция готовилась два месяца, начиная с того момента, когда Пушкин 21 ноября 1836 года написал, но не отослал письмо барону Геккерну и письмо графу А.Х. Бенкендорфу.

На письме от 21 ноября 1836 года адресат не указан, поэтому вполне естественно, что возникла версия, будто письмо предназначалось не графу Бенкендорфу, а министру иностранных дел графу Нессельроде.

В последнее время её в сжатой форме изложил В.В. Кожинов. Вот что он писал: "Общеизвестно письмо Пушкина к некоему графу, написанное 21 ноября 1836 г. по поводу "диплома". В свое время Щеголев по всему смыслу и самому тону письма совершенно верно определил, что этим графом был Нессельроде. Но вскоре сам же Щеголев установил, что 23 ноября Николай I принял Пушкина и графа Бенкендорфа; исходя из этого, исследователь пришел к выводу, что упомянутое письмо было направлено Бенкендорфу, который и устроил Пушкину прием у царя. Однако впоследствии стало известно, что поэт вообще не отправил указанного письма. Тем не менее оно и поныне считается - вопреки всякой логике - письмом к Бенкендорфу.

До нас дошло более 50 пушкинских писем Бенкендорфу, но они выдержаны совершенно в ином тоне".

В.В. Кожинов вспомнил о возможном получателе пушкинского письма потому, что это могло аргументировать его вывод о том, что организатором создания анонимных пасквилей был именно граф К.В. Нессельроде, а исполнителем - дипломат, ближайший помощник министра иностранных дел в 1829 - 1830 годах Ф.И. Брунов.

Иногда его фамилия пишется с двумя "н". Имя Бруннова названо в 1927 году Георгием Васильевичем Чичериным в письме его П.Е.Щеголеву. Чичерин полагал, что почерк Бруннова "разительно похож на почерк лица, написавшего "диплом".

Боюсь, что уверенности Г.В. Чичерина в тождестве почерков Ф.И. Брунова и исполнителя "диплома" недостаточно. Нужна тщательная почерковедческая экспертиза.

Каков же мотив у Бруннова для участия в этой авантюре? Кожинов полагает, что мотив достаточен - у Бруннова с Пушкиным были столкновения в бытность обоих в Одессе. Но сам Пушкин никогда об этом не упоминал. Единственный раз фамилия Бруннов (в искаженной форме - Брюнов) упоминается в его дневнике 7 апреля 1834 года по поводу запрещения газеты "Московский телеграф".

Согласно "Летописи жизни и творчества Александра Пушкина", поэт познакомился с Ф.И. Брунновым или 4 августа 1823 года или 31 июля 1824 года. Ни о каких столкновениях между ними не упоминается. В примечаниях к "Дневнику А.С. Пушкина (1833 - 1835 гг.)" со ссылкой на "Русский архив" за 1866 год вскользь упоминается, что Бруннов Филипп Иванович "в 20-х годах проживал в Одессе, состоя при графе Воронцове в качестве дипломатического чиновника: здесь, вероятно, с ним познакомился и Пушкин, у которого было с ним даже какое-то столкновение".

Думаю, что никакого столкновения не было. Бруннов "перебежал" дорогу А.С. Пушкину 11 февраля 1824 года, когда на маскараде у Воронцовых преподнес хозяевам французские стихи. На следующий день Пушкин, рассказывая об этом, "негодовал".

Это не повод, чтоб через 12 лет Бруннов вдруг решил рискнуть карьерой и написал, пусть даже под диктовку графа Нессельроде, анонимный "диплом".

А мог ли сам министр иностранных дел привлечь своего подчиненного к столь щекотливому делу? Поручив Бруннову написать "диплом", Нессельроде тем самым давал ему компромат против себя. Этого хитрый дипломат допустить не мог.

Зачем было Пушкину писать Нессельроде? В.В. Кожинов полагает, что "поэт видел, кто стоял за кулисами...". Ну и что? Видел или не видел, а доказать ничего не мог. Поэтому и императору Николаю I при встрече ничего не сказал. Но об отношениях барона Геккерна, Дантеса и Третьего отделения он что-то знал.

Вполне вероятно, что письма Пушкина - пусть и неотосланные - вызвали испуг у Бенкендорфа. Еще больший испуг вызвала у шефа жандармов аудиенция, которую дал Пушкину император в его личном кабинете в Аничковом дворце.

Долгое время о ней ничего не было известно. Первым упомянул об аудиенции П.Е. Щеголев, напечатавший в журнале "Огонек" в 1928 году (№ 24) статью "Царь, жандарм и поэт. Новое о дуэли Пушкина",

Трудно предположить, что Пушкин сам попросил о встрече с императором. Скорее всего, нашелся ходатай, который по собственной инициативе очень оперативно организовал эту встречу. Существует вполне вероятное мнение, что именно "Жуковский мог рассчитывать, что если царь узнает правду, это настроит его в пользу Пушкина".

Хронология событий следующая: 21 ноября Пушкин пишет письма барону Геккерну и графу Бенкендорфу, 22 ноября, в воскресенье, Жуковский встречается с Николаем I, а уже 23 ноября Пушкин встречается с императором и беседует с ним.

Главный вопрос: присутствовал ли Бенкендорф при разговоре императора с Пушкиным?

Стелла Абрамович полагает, что беседа была наедине. "23 ноября после трех часов император принял Бенкендорфа и Пушкина".

Вместе или порознь? Запись в камер-фурьерском журнале не дает ответа на этот вопрос. Но теперь, когда мы знаем, что шеф жандармов прямого отношения к этой аудиенции не имел, есть основания усомниться, присутствовал ли он при беседе царя с поэтом. Судя по тому, что в тот день утром начальник Третьего отделения ещё не был с докладом у государя, можно думать, что сначала царь принял Бенкендорфа, а потом Пушкина. Тот разговор, ради которого Пушкин был приглашен во дворец, уместнее было вести с ним наедине.

Можно думать, а можно и не думать. Издатели 4-го тома "Летописи жизни и творчества Александра Пушкина" (1999 г.) твердо решили, что "можно думать", и указали: "Ноябрь, 23. Понедельник. Император принимает Пушкина с глазу на глаз в своем кабинете в Аничковом дворце в четвертом часу пополудни. В камер-фурьерском журнале запись: "По возвращении с прогулки Его Величество принимал генерал-адъютанта графа Бенкендорфа и камер-юнкера Пушкина". Из содержания беседы известно только одно: царь взял с Пушкина обещание не драться ни под каким предлогом, но, если история возобновится, обратиться к нему. Ничего бесчестившего посланника Геккерна Пушкиным сказано не было".

Учитывая плотное кольцо сексотов Третьего отделения, окружавших и следивших за А.С. Пушкиным, можно с уверенностью сказать, что к 23 ноября 1836 года Бенкендорф уже знал содержание обоих писем, написанных Пушкиным 21 ноября. Если правда, что при разговоре Пушкина с императором Бенкендорф не присутствовал, то это могло ещё больше насторожить его.

Именно тогда должна была начаться спецоперация "Дуэль", направленная на физическое устранение А.С. Пушкина. Она продолжалась ровно два месяца и подошла к своей заключительной стадии 25 января 1837 года, когда Пушкин написал оскорбительное письмо барону Якобу ван Геккерну, экземпляр которого теперь лежал у меня на столе.

Прежде всего необходимо определить, кем написан этот текст. За два дня перед дуэлью Пушкин сделал копию этого письма, а 27 января взял её с собой на дуэль. Сокращенная формула окончания письма и отсутствие подписи свидетельствуют, что у меня - копия с письма, посланного Геккерну.

Отсутствие помарок - только одно слово зачеркнуто - указывает, что это не черновик.

Отдельно следует остановиться на бумаге: лист большого формата, без водяных знаков, слева видны следы крепления (в трех местах) и следы клея, тонкая, слегка пожелтевшая, размер 275 i 215 мм, бумага согнута два раза, горизонтальный сгиб на расстоянии 200 мм от верхнего края листа, вертикальный - 112 мм от левого края листа; на линии горизонтального сгиба - следы от крепления металлической скобой размером 7 мм и небольшой овальный надрыв, свидетельствующий, что лист находился в конверте, а конверт был запечатан, при открытии конверта ножом или ножницами не пользовались, а конверт просто надорвали, слегка повредив лист бумаги, на котором было письмо.

Никаких пометок, записей или знаков на листе нет. Письмо написано на обеих сторонах листа. Почерк ровный и довольно разборчивый.

Расстояние между строчками почти одинаково. Перо явно новое. Хорошо заметен нажим. Одновременно чувствуется, что автор сдерживает себя. Забывает ставить точки. К концу текста отдельные буквы начинают сливаться в некие замысловатые знаки.

Писавший явно имеет достаточный опыт употребления письменного французского языка.

Сравнивая тексты писем, принадлежащих Пушкину, написанных его рукой, что установлено достаточно давно и абсолютно точно, можно предположить, что в письме, которое имеется у меня, находятся графические элементы, очень напоминающие пушкинский почерк.

Среди них следует выделить: написание заглавной буквы М (лат.), с характерным наклоном буквы вправо; наличие характерного значка, обозначающего сокращение "и т.д.", употребляется четыре раза в тексте и один раз в сокращении формулы прощания; черточка в верхней части латинской буквы t часто превышает высоту самой буквы и перекрывает всю длину слова, частицы - le и - de зачастую пишутся слитно с следующим словом.

Текст письма полностью совпадает с известным ученым текстом письма Пушкина к барону Геккерну от 26 января 1837 года, за исключением некоторых мелких деталей: обращение "Господин барон"1 написано в одну строку с последующим текстом, а в известных вариантах письма - строкой выше и отделяется от текста чертой, а не восклицательным знаком (!).

В самом конце письма вместо le Baron стоит сокращение le B. и точка, а после неё запятая.

В предложении, которое начинается словами: "Je ne me soucie..." пропущено "me". Полный перевод этого предложения звучит следующим образом: "Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания".

В предложении, начинающемся со слов: "Samblable а une obscиne" после слов "parler de l'amour de votre..." поставлено французское слово "fils" вместо известного по копии приведенной в книге "Пушкин. Письма последних лет. 1834 - 1837", "bвtard".

В нашей копии далее поставлен знак "и так далее", затем опущены слова "ou soi-disant tel;", после чего текст нашей копии соответствует тексту копии Данзаса, которую своей рукой написал А.С. Пушкин.

История письма Пушкина к барону Геккерну от 26 января 1837 года ещё не совсем ясна.

Наиболее полный обзор истории письма и его копий сделан Б. Казанским в работе "Письма Пушкина Геккерну".

Вот что он писал: "Подлинник письма, посланный Пушкиным Геккерну 26 января 1837 года, был затребован министром иностранных дел от посланника для представления царю, а затем препровожден в военно-судную комиссию, расследовавшую дело о дуэли. Когда отъезд Геккерна из Петербурга был бесповоротно решен, старый дипломат получил это письмо обратно, по своему требованию. Существует ли оно ещё - неизвестно.

Щеголев, получивший возможность использовать архив Геккернов во Франции, не нашел там этого письма".

Не нашла этого письма и Серена Витале, хотя родственники Дантеса утверждали, что письмо находилось в архиве. Если письмо действительно видели современные родственники Дантеса, то это может значить только одно Щеголеву не захотели его показать. Вполне правомерно предположить, что "не захотели" показать его и Серене Витале. Почему? Значит, в нем имеется некая информация, которую разглашать нежелательно.

Следует заметить, что в семье Дантес-Геккерн должен был находиться ещё один экземпляр письма Пушкина, причем вместе с комплектом документов, которые касались дуэли и преддуэльной ситуации.

О нем упоминает в своих воспоминаниях граф Владимир Александрович Соллогуб. "Двадцать пять лет спустя (после 1837 г. - А.З.), - пишет он, - я встретился в Париже с Дантесом-Геккерном, нынешним французским сенатором. Он спросил меня: "Вы ли это были?!" Я отвечал: "Тот самый". - "Знаете ли, продолжал он, - когда фельдъегерь довез меня до границы, он вручил мне от государя запечатанный пакет с документами моей несчастной истории. Этот пакет у меня в столе лежит и теперь запечатанный. Я не имел духа его распечатать".

Если Дантес не распечатывал пакета, то откуда же мог знать о его содержании? Естественно, Дантес распечатал пакет. Непонятно другое: с какой целью император Николай I передал Дантесу этот пакет?

Вероятно, и сам Дантес не мог этого понять, потому и лежал в его письменном столе пакет с документами, которым Дантес не мог найти применения.

От подлинника письма Пушкина от 26 января 1837 года Б. Казанский переходит к рассказу о копиях, с него снятых самим Пушкиным. "Известны две копии с него, - пишет он. - Одна была сделана в военно-судной комиссии, сохранилась в её делах и была издана в составе этих последних в издании П. Фон-Кауфмана "Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккерном. Военно-судное дело 1837 года" (Спб., 1900). Эта копия, как и все дело, хранилось в Пушкинском музее при лицее, а после Октябрьской революции - в рукописном отделе ИРЛИ (Пушкинском Доме) Академии наук. В этой копии письмо датировано "26 января 1837" и имеет подпись с полной формулой учтивого заключения. Другая представляет собственноручную копию, написанную Пушкиным. В книге "Последние дни и кончина Александра Сергеевича Пушкина" (Спб., 1863), составленной Аммосовым по рассказам Данзаса, сообщается, что копия эта была сделана Пушкиным для секундантов и что поэт прочел её вслух (Данзасу и Д'Аршиаку, в кабинете последнего, во французском посольстве) и отдал её Данзасу. То и другое сведение дано не в тексте книжки, а в примечаниях, но так как книжка издана была ещё при жизни Данзаса, то может быть, что эти дополнения внесены как раз по его указанию. Однако в последнее время найдена в собрании Бартенева копия с этой копии, сделанная Вяземским, с припиской его же, что "копия сия (автографическая) найдена была в кармане сюртука его (Пушкина), в котором он дрался. Он сказал о ней Данзасу: если убьют меня, возьми эту копию и сделай из неё какое хочешь употребление".

На этом этапе исследования нужно начать считать: одну копию изготовила военно-судная комиссия с оригинала барона Геккерна, а сам оригинал исчез; вторую копию Пушкин отдал Данзасу, а третью авторскую копию вложил в конверт и положил в карман сюртука. Открытым остается вопрос с Д'Аршиаком. Если Пушкин зачитал текст копии письма к Геккерну в кабинете Д'Аршиака в присутствии обоих секундантов, а копию передал Данзасу, то не отдать ещё одну копию д'Аршиаку было бы невозможно. Наличие у него копии подтверждает фрагмент письма А.И. Тургенева к своему брату Николаю в Париж: "Вызов Пушкина был ужасен, и г. Д'Аршиак, может быть, даст тебе прочесть письмо, которое Пушкин написал отцу своего противника".

На Первой московской выставке в 1880 году экспонировалась ещё одна копия письма Пушкина к барону Геккерну, поступившая от барона Феофила Егоровича Мейендорфа (1838 - не ранее 1917), генерал-майора, являвшегося в то время председателем Общества ревнителей военных знаний.

Сопроводительный текст гласил: "Документ этот принадлежит наследникам покойного генерал-адъютанта Мейендорфа, бывшего в дружеских отношениях с секретарем голландского посольства Геверсом, от которого, предполагается, и получено это письмо".

Нечаева справедливо отмечает, что могло быть два источника получения письма: Е.Ф. Мейендорф мог получить его от Геверса, а мог лично снять копию с экземпляра, находившегося в военно-судной комиссии, к работе которой Мейендорф имел определенное отношение.

Егор Федорович Мейендорф - боевой генерал. Службу начал в 1812 году. Юношей сражался под Витебском и Смоленском. Тяжело ранен под Бородино. Кавалер многих орденов. Будучи лично знаком с А.С. Пушкиным, он, конечно, интересовался сутью конфликта, приведшего к дуэли между Пушкиным и Дантесом.

В этом месте уместно задать вопрос, который тридцать лет назад очень точно сформулировал Николай Эйдельман: откуда мы получили все письма Пушкина? Ответ оказался неожиданным, и хотя задан конкретно по отношению к анонимному пасквилю, но легко и естественно может и должен относиться ко всем преддуэльным письмам. "Первым документом, - пишет Н. Эйдельман, открывающим историю последней дуэли Пушкина, был, как известно, анонимный пасквиль - "диплом", разосланный 3 ноября 1836 года. Он давно опубликован, проанализирован - и поэтому может показаться странным вопрос: а откуда, собственно говоря, мы знаем этот текст?"

Хороший вопрос. Эйдельман подошел очень близко к решению вопроса об организаторах и исполнителях убийства А.С. Пушкина.

Он ловко перебросил мосток от анонимного диплома к целому сборнику документов, в который входили и преддуэльные письма Пушкина барону Геккерну и графу Бенкендорфу.

Слово Н. Эйдельману: "Довольно скоро после смерти Пушкина появился и стал распространяться в списках своеобразный сборник документов, относящихся к гибели Пушкина, мне удалось в различных архивах ознакомиться почти с 30 такими рукописными сборниками, принадлежавшими различным общественным и литературным деятелям. Все сборники в главных чертах абсолютно совпадают - одни и те же документы, в том же порядке, со сходными особенностями, ошибками и т.п., только в некоторых рукописях 12, а в некоторых - 13 документов".

Осторожно нащупывая правду, Эйдельман приходит к выводу о существовании "некоего человека", который служил в недрах Третьего отделения и очень сочувствовал Пушкину.

Почему именно Третье отделение? "Для ответа на этот вопрос, - пишет Н. Эйдельман, - надо выяснить, где хранились прежде эти два "диплома". Один был обнаружен А.С. Поляковым в секретном архиве Третьего отделения: "диплом" был отправлен в конверте на имя приятеля Пушкина, известного музыканта графа М.Ю. Виельгорского, и, вероятно, передан властям сразу после получения".

Еще раньше другой образчик "диплома" поступил в лицейский Пушкинский музей. Откуда поступил? В информационном листке Пушкинского лицейского общества от 19 октября 1901 года сообщается, что получено "за истекшие 1900 - 1901 годы подлинное анонимное письмо, бывшее причиной предсмертной дуэли Пушкина, - из Департамента полиции".

Акцентируя внимание на слове "анонимный", Эйдельман полагает, что речь идет об анонимном "дипломе". Но он упустил из виду, что, строго говоря, анонимный "диплом" не может считаться причиной дуэли, ибо первая, ноябрьская, дуэль Пушкина с Дантесом не состоялась.

Причиной дуэли, состоявшейся 27 января 1837 года, было письмо Пушкина к барону Якобу Геккерну от 26 января, которое Пушкин отослал адресату утром этого же дня. Письмо названо "анонимным" только потому, что на нем не было подписи Пушкина. Следовательно, это авторская копия. На копиях, написанных Пушкиным перед дуэлью, он подпись свою не ставил.

Если большинство документов, связанных с дуэлью и смертью А.С. Пушкина поступали из Третьего отделения и его приемника Департамента полиции, то, следовательно, "скорее всего, в этом ведомстве находился "таинственный доброжелатель", стремившийся сохранить важный для истории последних дней Пушкина документ".

Искать долго "доброжелателя" не пришлось. Все нити сходились к секретарю графа Бенкендорфа Павлу Ивановичу Миллеру. Миллер познакомился с А.С. Пушкиным в 1831 году, будучи в то время ещё лицеистом. Между Пушкиным и Миллером завязалась переписка. Пушкину молодой лицеист понравился. Он называл его "внуком", а себя "дедом".

Уже через год "внук" неожиданно стал сотрудником Третьего отделения и личным секретарем начальника Третьего отделения графа Бенкендорфа.

Учитывая большой конкурс среди кандидатов на должность сотрудников Третьего отделения, Миллер мог поступить на службу, только имея очень сильную протекцию. Такую протекцию мог обеспечить дядя Миллера А.А. Волков, занимавший значительную должность начальника Московского округа корпуса жандармов, генерал-лейтенант. "М.П. Погодин записал в дневнике о посещении совместно с Волковым и С.А. Соболевским Пушкина. 5 апреля 1827 г. Волков доносил Бенкендорфу о поведении Пушкина в Москве".

Начиная с 1834 года Миллер использует свое служебное положение для получения документов, связанных с именем Пушкина. Так, весной 1834 года он изъял из папки для доклада императору письмо Пушкина к жене, где Пушкин допускал опасные высказывания о русских самодержцах.

"...Миллер (по должности читавший секретные письма, поступавшие к Бенкендорфу) увидел, как шеф положил копию опасного письма Пушкина в отдел бумаг "для доклада Государю". Зная рассеянность Бенкендорфа, Миллер переложил документ в "обыкновенные бумаги", а также (через посредство М.Д. Деларю) предупредил Пушкина об опасности.

Царь все же узнал от Бенкендорфа суть дела, но без впечатляющих "вещественных доказательств".

В капитальном издании "Пушкин. Письма последних лет. 1834 - 1837" (Л., 1969) указано, что подлинник письма Пушкина к жене от 20 - 22 апреля 1834 года хранится в Институте русской литературы (Пушкинский Дом) и зарегистрирован под номером 1504.

Каким образом оно попало в хранилище рукописных материалов? Впервые письмо опубликовано в марте 1878 года в журнале "Вестник Европы". Публикаторы почему-то умолчали об источнике получения письма.

Судя по всему, подлинник этого пушкинского письма хранится в Институте русской литературы (Пушкинский Дом), причем, видимо, вместе с конвертом, на котором есть штамп петербургской почты, а вот московской нет. Кстати, абсолютно ничего не говорится о том, что император Николай I не видел самого письма. "Письмо Пушкина, - пишет редактор издания в примечании, было вскрыто на почте, прочтено полицией и потом Николаем I. Пушкин, узнав об этом от Жуковского (записка которого не сохранилась), был крайне оскорблен и раздражен, что и выразил в дневниковой записи от 10 мая. Эпизод с письмом обострил отношения между царем и Пушкиным".

Если император действительно читал письмо в оригинале, то какое письмо изъял из папки для доклада государю смелый Миллер?

Предположим, что подлинник остался у Миллера, а императору показали только копию. Тогда получается, что Миллер должен был отправить подлинник адресату - жене Пушкина. Это невозможно. Слишком велик риск.

Скорей всего, Бенкендорф сделал копию, причем почерк Пушкина был подделан, а подлинник показали императору.

Но вернемся к Миллеру.

Как и ожидал секретарь, начальник забыл о потерянной бумаге: "Я через несколько дней вынул её из ящика вместе с другими залежавшимися бумагами". На самом деле Миллер не просто вынул, но дерзко присвоил себе некоторые документы, относящиеся к Пушкину". Если все происходило именно так, как описал Н. Эйдельман, трудно не заметить некоторые нестыковки. Полностью игнорируется учет и контроль входящей и исходящей документации, существовавший в Третьем отделении. Московская почта прочитывает письмо Пушкина к жене и сама делает копию с него или отсылает подлинник в Третье отделение, где с него сделали копию. Если так, то подлинник мог вернуться потом в Москву, где почта должна была отправить его жене Пушкина. Дошло ли это письмо к Наталье Николаевне Пушкиной?

Интересно, что написал в своем дневнике по поводу перехваченного письма сам А.С. Пушкин. 10 мая 1834 года он сделал запись в дневнике: "Несколько дней тому назад получил я от Жуковского записочку из Царского Села. Он уведомлял меня, что какое-то письмо мое ходит по городу и что Государь об нем ему говорил. Я вообразил, что дело идет о скверных стихах, исполненных отвратительного похабства и которые публика благосклонно и милостиво приписывала мне. Но вышло не то. Московская почта распечатала письмо, писанное мною Н.Н., и, нашед в нем отчет о присяге В.Кн., писанный, видно, слогом не официальным, донесла обо всем Полиции. Полиция, не разобрав смысла, представила письмо Государю, который сгоряча также его не понял. К счастию, письмо показано было Жуковскому, который и объяснил его. Все успокоилось. Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностью. Но я могу быть подданным, даже рабом, - но холопом и шутом не буду и у Царя Небесного. Однако какая глубокая безнравственность в привычках нашего Правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать Царю (человеку благовоспитанному и честному), и Царь не стыдится в том признаться и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным".

Беспокоят мелкие детали. Пушкин посылал письмо из Петербурга, а вскрыто оно было только в Москве, что не очень логично. Казалось бы, команду вскрывать письма поднадзорного поэта должны были одновременно получить на почте и в Москве и в Петербурге. Отреагировать на письмо Пушкина должны были чиновники петербургской почты, но они пропустили письмо.

В дневниковой записи Пушкина есть фраза о том, что его письмо ходит по городу. Вероятно, Пушкин получил сведения о своем письме ещё из какого-то источника.

Н. Эйдельман считает, что этот источник связан с П.И. Миллером и лицеистом и поэтом М.Д. Деларю. Михаил Данилович Деларю (1811 - 1868) был лицеистом 5-го курса, выпуск 1829 года. Пушкин познакомился с Деларю ещё во время обучения последнего в Царскосельском лицее. Они общались и впоследствии. Сын Деларю, Ф.М. Деларю, в 1880 году со слов своего отца рассказывал, что "письмо это было перехвачено в Москве почт-директором Булгаковым и отправлено в Третье отделение к графу Бенкендорфу. Секретарем Бенкендорфа был тогда Миллер, товарищ отца моего по Лицейскому пансиону. Граф передал письмо Пушкина, приказывая положить в портфель, с которым он отправлялся на доклад к Государю. Миллер, благоговея сам перед талантом Пушкина и зная отношение к нему отца моего, тотчас же бросился к последнему и привез с собой письмо Александра Сергеевича, спрашивая, что ему теперь делать? Отец мой, ни минуты не колеблясь в своем решении - во что бы то ни стало избавить Пушкина от угрожающей ему крупной неприятности и знавший рассеянность графа Бенкендорфа, взял у Миллера письмо, прочитал его и спрятал в карман. Миллер пришел в ужас и стал умолять отца возвратить ему письмо, но отец мой отвечал, что отдаст его только в том случае, если Бенкендорф о нем напомнит Миллеру. При этом отец мой спросил Миллера, разве не случалось ему получать от графа целые ворохи бумаг с просьбой положить их в особый ящик стола и недели через две, при напоминании об этих бумагах со стороны секретаря, просить последнего бросить их в огонь.

Миллер отвечал, что это даже часто случается. "Следовательно, возразил мой отец, - тебе нечего бояться. Если бы, паче чаяния, Бенкендорф и вспомнил о письме, то ты скажешь ему, что уничтожил его вместе с другими бумагами, согласно распоряжения его сиятельства". Миллер согласился на это, а отец мой немедленно отправился к Пушкину, чтобы сообщить ему о случившемся".

Возникает вопрос почему Миллер не пошел с письмом сам к Пушкину? К тому времени они были хорошо знакомы. Однако для сообщения о письме выбран посредником Деларю. Этот факт может работать против Миллера, Конечно, можно предположить, что Миллер испугался и письмо не взял. Но в этом случае он и не мог прийти к Деларю с письмом.

Боюсь, что Миллер просто сделал копию с письма Пушкина, причем это была копия с копии. О чем сам позднее вспоминал: "Когда я увидел копию в отделе бумаг, назначенных для доклада государю, у меня сердце дрогнуло при мысли о новой беде, грозившей нашему дорогому поэту. Я тут же переложил её под бумаги в другой отдел ящика и поехал сказать М.Д. Деларю, моему товарищу по лицею, чтоб он немедленно дал об этом знать Пушкину на всякий случай. Расчет мой на забывчивость графа оказался верен: о копии уже не было речи, и я через несколько дней вынул её из ящика вместе с другими залежавшимися бумагами".

Миллер явно что-то скрывает. Это почувствовал и Н.Я. Эйдельман, который заметил кратко, что "возможно, Миллер не сообщил всего; не исключено, что была ещё одна копия с того же письма, которая все же дошла к Николаю I, а затем и к Жуковскому".

Эйдельман прав. Копия, конечно, была сделана, и сделал её сам Миллер, а копия, присланная с московской почты с пометкой "копия верна", осталась в ящике стола Бенкендорфа.

Не следует делать из Бенкендорфа дурака. Мне кажется, что он забывал только то, что очень хотел забыть, если это было нужно.

Не исключено, что Бенкендорф, зная о восторженном отношении Миллера к Пушкину, воспользовался этим в оперативных целях. Он организовал утечку документов, преследуя две цели: иметь компромат на своего секретаря и оказывать давление на Пушкина, заставляя его реагировать на предупреждение Миллера в нужном для себя направлении.

Таким образом была организована утечка преддуэльных писем Пушкина, среди которых находилось и письмо от 26 января 1837 года к Геккерну.

Следует помнить, что подлинника письма к Геккерну у исследователей нет. Барон забрал его, покидая Россию. В архиве потомков Геккерна оно не обнаружено. Таким образом, сличить тексты возможности нет. Это давало Третьему отделению свободу маневра, позволяющего внести в текст копии нужные изменения. Но эти изменения должны были быть написаны почерком Пушкина!

В распоряжении тайной полиции имелась служба, которая занималась фальшивыми ассигнациями, монетами, штемпелями и документами. А это значит, что в состав её должны были входить мастера по подделке документов и почерков.

Образцы почерка Пушкина у Третьего отделения имелись в изобилии. Только графу Бенкендорфу он написал 58 писем.

И ещё один момент. Не мог ли П.И. Миллер сочетать любовь к Пушкину с сознательным участием в акции Третьего отделения против него? Конечно, ответить сейчас на этот вопрос не представляется возможным. Можно только предположить сценарий вовлечения Миллера в оперативную разработку Пушкина. Перед поступлением на службу Третье отделение должно было собрать все сведения, касающиеся жизни и интересов П.И. Миллера1. При этом не могло быть не замечено, что кандидат поддерживает близкие дружественные отношения с поднадзорным А.С. Пушкиным. А мы знаем, что тайная полиция почти двадцать лет вела за поэтом наблюдение. Большое количество секретных сотрудников, находившихся в окружении поэта и даже в его доме, позволяло перепроверять и анализировать их данные.

Контакты Миллера с Пушкиным после поступления Павла Ивановича на службу в Третье отделение продолжались и, конечно, были замечены секретными агентами. Бенкендорф не мог не воспользоваться таким случаем. После "потери" копии письма Пушкина к жене должна была быть проведена служебная проверка по факту исчезновения секретного документа. Проверка могла выявить роль в похищении секретных документов П.И. Миллера.

Следующий ход: запугать молодого человека и принудить выполнять поручения Бенкендорфа. Совесть легко можно было усыпить рассуждениями о том, что ему ничего нового делать не придется. Он, как и раньше, будет изымать пушкинские документы. Миллер передавал документы П.А. Вяземскому, а агентура должна была установить, как эти документы распространяются. Конечно, придется докладывать о своих контактах с Пушкиным начальству, но знать об этом никто не будет, ибо докладывать придется самому Бенкендорфу, а он очень ценит Пушкина и обязан охранять его от дурного влияния "революционной партии".

Именно Третье отделение после смерти А.С. Пушкина активно распространяло слухи о том, что покойный поэт являлся вождем революционной партии.

Эти слухи нашли отражение даже в письме барона Геккерна своему министру иностранных дел Верстолку от 02(14) февраля 1837 года.

"Смерть Пушкина, - писал Геккерн, - открыла, по крайней мере, власти существование целой партии, главой которой он был, может быть, исключительно благодаря своему таланту, в высшей степени народному. Эту партию можно назвать реформаторской: этим названием пользуются сами её члены. Если вспомнить, что Пушкин был замешан в событиях, предшествовавших 1825 году, то можно заключить, что такое предположение не лишено оснований".

Было бы неосторожно отрицать полностью наличие в России оппозиции николаевскому режиму. Конечно, организационно оппозиция вряд ли могла быть оформлена в партию, но наличие определенной целенаправленной работы по созданию такой партии подтверждается фактами.

В 1906 году журнал "Всемирный вестник" опубликовал в бесплатном приложении архивные материалы Третьего отделения. Среди них под № 104 по делам I экспедиции проходила "безыменная записка" поступившая в Третье отделение в марте 1848 года1.

Автор записки, скрывшийся под псевдонимом "Истый Русский", фактически угрожает правительству и императору революцией. Интересно, что получателем записки автор определил начальника Третьего отделения князя А.Ф. Орлова, который обязательно должен был доложить о ней императору. Вот что пишет автор записки: "Орлов! Ты хвалишься дружбою к Николаю! Скажи ему, что ежели не хочет он, чтобы Царствование его заключилось позором, - пусть предупредит у нас ужасную грозу, которая поучительно поднялась с Запада Европы, - пусть вникнет в действия своих обаятелей, кромешников, подлых министров - пусть преклонит слух свой к воплю обиженных, угнетенных и, следовательно, раздраженных противу властей..."

Автор уверен, что конец монархии в России неизбежен, а любые советы, которые он дает в начале записки, просто риторика. "Начинается борьба, заключает он, - страшная, великая: но давно и глубоко обдуманная..."

Последняя фраза настораживает. Если "борьба" давно и глубоко обдумана, то сделать это могла лишь некая организация.

Мог ли Пушкин принадлежать к числу её членов? Скорей всего, что нет. Вопрос должен ставиться иначе: могли ли члены тайной организации использовать творчество Пушкина в своих революционных целях? Конечно! Не только могли, но и реально использовали. Идеологизация творчества Пушкина, особенно его ранних произведений, продолжалась вплоть до распада СССР.

Любые выводы будут предположительными, пока мы не убедимся, что данная копия написана рукою А.С. Пушкина. Пришлось обратиться к ученым. В середине сентября 2001 года я переступил порог Института судебной экспертизы имени Н.С. Бокариуса.

Если бы только знать заранее, что меня ожидало за этим порогом!

Для сравнения я предложил факсимиле писем А.С. Пушкина, опубликованные в различных академических изданиях.

Почерковедческую экспертизу проводила эксперт Татьяна Викторовна Сохранич. Меня интересовал только один вопрос: написано ли письмо, находящееся у меня, рукою Пушкина?

Ждать пришлось долго. Десятки раз входил я в скромный подъезд, где между окошком канцелярии и дежурным милиционером уютно расположился бронзовый бюст основателя института Николая Сергеевича Бокариуса.

Мир тем временем рушился. Уже рухнули, заживо похоронив тысячи людей, небоскребы Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Уже раскололся мир человека, подтверждая пророчество Нострадамуса. А я продолжаю заниматься Александром Сергеевичем Пушкиным.

Из разговора с сотрудниками института я узнал, что автографы Пушкина уже находились здесь на экспертизе. Однажды мне показали картонную папку с маленьким клочком бумаги в углу, на котором с сокращениями было написано: "Карт № 33. Фотокопия письма А.С. Пушкина (1810 г.). Тема № 1 КЦП НИР. Задание 3, 4, 6, русск. яз. устар. ф. степ. выраб. - высокая, истор. ценн. Зак. № 82 за 1978 г."

Не могу понять - это наказание или благодарность? Что мне дальше делать? Ошибиться в этом случае нельзя!!

Вспомнил слова одной знакомой: "Он хочет, чтоб вы это написали".

Почему именно в Харькове оказались письма Пушкина? В моем распоряжении оказалось самое раннее из известных писем Пушкина (фотокопия) и самое последнее из писем, написанных А.С. Пушкиным в жизни (пускай даже это копия, что пока не доказано).

Следовало посмотреть внимательно на харьковские связи Пушкина. Здесь, в уездном городе Изюме, жили его лицейские товарищи Иван Васильевич Малиновский и Владимир Дмитриевич Вольховский. В самом Харькове проживала в это время семья Карла Карловича Данзаса, который приходился родным братом Константину Карловичу Данзасу.

Между братьями Данзас должна была существовать переписка. Возможно, её ещё можно найти, но необходимо больше узнать о семье и самом Карле Карловиче Данзасе.

Он был младшим сыном французского эмигранта Карла Данзаса. Единственным источником о харьковских Данзасах стала книга диакона Василия (ЧСВ) "Леонид Федоров. Жизнь и деятельность". Мне досталась ксерокопия этой редкой книги, вышедшей впервые в Риме.

История харьковских Данзасов дана вкратце, но одна представительница этого рода, Юлия Николаевна Данзас, стала одним из главных действующих лиц этой книги.

Диакон Василий пишет о Данзасах следующее: "Юлия Николаевна Данзас родилась 9 мая 1879 г. в Афинах, где её отец, Николай Карлович, был поверенным в делах русского правительства. Николай Карлович был внук французского эмигранта, Карла Данзаса, второй сын которого, Константин, был товарищем Пушкина по лицею и впоследствии его секундантом. Третий сын, Карл, харьковский губернатор, через брак с Ю.В. Зарудной стал богатым помещиком Харьковской губернии; его единственным сыном был Николай, отец Юлии Николаевны".

Следует сделать небольшое уточнение. Карл Карлович Данзас служил не губернатором Харькова, а вице-губернатором с 1843 по 1855 год.

"Мать Юлии Николаевны, Ефросинья Эммануиловна, урожденная Аргиропуло, была из византийского рода, происходившего по прямой линии от императора Романа Аргира (ХI в.), - продолжает диакон Василий, - женившегося на последней представительнице Македонской династии - императрице Зое. После объявления независимости Греции одна ветвь этого рода приняла греческое подданство, другая - русское; из последней происходила мать Юлии Николаевны. Она была строго воспитанная светская дама, ничем особенным не отличалась, жила исключительно для мужа и семьи, но влияния на детей почти не имела.

Отец Юлии Николаевны скоропостижно скончался в 1888 г. После его смерти мать с двумя детьми - сыном Яковом двенадцати лет и дочерью Юлией девяти лет (старший сын Эммануил умер незадолго до смерти отца в том же году, в возрасте 13 лет) - переехала в имение Харьковской губернии, где прожила безвыездно около четырех лет, траура она не снимала до конца жизни.

Этим ограничиваются сведения о семье харьковских Данзасов. Неизвестно, как попал Карл Карлович Данзас в Харьков. Какова дальнейшая судьба вице-губернатора К.К. Данзаса? В пушкиноведении упоминаются только два брата: Константин Данзас и Борис Данзас. Оба учились в Царскосельском лицее. О младшем брате, Карле Данзасе, упоминаний в литературе нет.

Круг поисков пришлось расширить.

Если два брата учились в Царскосельском лицее, то вполне логично предположить, что и младший брат, Карл, обучался в этом учебном заведении. Увы! В списках лицеистов 20-30-х годов его имени нет.

Дмитрий Иванович Багалей в капитальном труде "История города Харькова за 250 лет его существования. 1655-1905" вскользь упоминает о К.К. Данзасе. Пост вице-губернатора он получил в 1843 году и оставался на этой должности до 1854 года.

О деятельности Данзаса в Харькове Багалей пишет кратко: "Данзаса харьковцы прославили, как "подвижника общественности", ибо ему в значительной степени обязан своим открытием Харьковский дворянский клуб".

Для нас важно, что Карл Карлович Данзас действительно жил в Харькове и, вполне вероятно, что мог интересоваться подробностями трагической истории, непосредственным участником которой стал его старший брат. По его просьбе Константин Карлович мог выслать ему в Харьков копию письма Пушкина к барону Геккерну.

В эти годы в Харькове жил старинный приятель Пушкина Михаил Андреевич Щербинин, которому Пушкин посвятил свое стихотворение.

И мы не так ли дни ведем,

Щербинин, резвый друг забавы,

С амуром, шалостью, вином,

Покаместь молоды и здравы.

Безусловно, убийтво Пушкина должно было взволновать старого приятеля его. Интересуясь подробностями дуэли, Щербинин мог попросить у петербургских друзей достать ему копию письма Пушкина.

В родовом имении Щербининых селе Бабаи, расположенном неподалеку от Харькова, в долине реки Уды, до сих пор сохранился помещичий дом Щербининых, в подвале которого историк Д.И. Багалей в начале XX века видел огромный архив Щербининых. Вполне вероятно, что в его состав могли входить и пушкинские автографы, в том числе и письма.

В литературе есть упоминание, что в 1829 году Александр Сергеевич Пушкин, возвращаясь из Закавказья, гостил у Щербинина в селе Бабаи. Ю.Н. Щербачев не просто упоминает, а утверждает это. "Во всяком случае, - пишет Щербачев, - у нас имеется достоверное анекдотическое сведение, что Михаил Андреевич угощал у себя Пушкина после раздела родовых имений между братьями Щербиниными, каковой раздел произошел в конце 1829 года".

Не следует воспринимать слово "анекдотическое" в современном значении этого слова. Люди XIX века воспринимали его в совершенно ином смысле. Владимир Иванович Даль писал о значении слова "анекдот" следующее: "Анекдот - короткий по содержанию и сжатый в изложении рассказ о замечательном или забавном случае..."

Именно в значении "замечательный случай" употребил Ю.Н. Щербачев выражение "анекдотическое сведение".

Старожилы села Карачевка вспоминали, что недалеко в лесу за домом Михаила Андреевича Щербинина есть место, называемое "Пушкинские Дубы". Местная легенда гласит, что именно здесь Щербинин угощал своего друга Александра Сергеевича Пушкина. Дом Щербинина в селе Карачевка ещё не был отделан полностью. Строительство началось лишь в мае 1829 года, поэтому друзья, пользуясь сентябрьским теплом, проводили время на природе. Ночевал же Александр Сергеевич в доме Александра Андреевича Щербинина в селе Бабаи, что в трех верстах от Карачевки.

В фондах Государственного архива Харьковской области довольно часто встречаются дела, в которых упоминается фамилия Щербининых, среди них существует отдельное "Дело по просьбе полковника Щербинина о нужном для размежевания земель его с братьями и сестрою землемере".

Дело датируется 1820 годом. К тому моменту из трех братьев Щербининых в живых осталось только двое: Михаил Андреевич и Александр Андреевич. Третий брат, Петр Андреевич, умер в 1813 году. Сестра их, Марья Андреевна Щербинина, владела селом Алексеевка и приняла участие в разделе имений. Вместо умершего брата Петра Андреевича в разделе принимал участие его сын, несовершеннолетний Павел Петрович, опекунство над имением которого позднее получил Александр Андреевич Щербинин.

Обязательным условием для размежевания земель являлось наличие наследников в одном месте и в одно время. Сохранилась подорожная, данная Генерального штаба капитану Щербинину на выезд из города Харькова через Старый Оскол в Петербург. Подорожная за №157 выдана 25 февраля 1820 года. В это время капитан Щербинин М.А. находился в отпуске в Харькове. Следовательно, все наследники полковника в отставке Андрея Петровича Щербинина в начале 1820 года собрались в Харькове, чтобы произвести раздел имения.

Аналогичная ситуация должна была сложиться и в 1829 году, когда племянник братьев Щербининых, Павел Петрович, вступил во владение своими наследственными селами Яковлевкой, Филипповкой и Ледным. Значит, в 1829 году все участники нового раздела находились в Харькове. Мог ли А.С. Пушкин посетить их в этом году в Харькове? Ответ может быть только положительным, ибо именно в этом году, осенью Пушкин возвращался из путешествия в Закавказье и вполне мог заехать в гости к Щербининым.

В капитальном издании "Летопись жизни и творчества Александра Сергеевича Пушкина" говорится, что в пятницу, 12 сентября, Пушкин по дороге в Москву прибыл в Новочеркасск. 14 сентября Пушкин покидает Новочеркасск... и вдруг, вместо того чтобы ехать дальше по маршруту на Воронеж и Тулу, делает резкий поворот и после 13 сентября оказывается в местечке Хорол Полтавской губернии у своего друга Аркадия Родзянко. Анна Петровна Керн вспоминает, что "Пушкин... прискакал к нему с ближайшей станции, верхом, без седла, на почтовой лошади в хомуте".

Если в подорожной у Пушкина был указан маршрут от Новочеркасска до Москвы через Воронеж, то при изменении маршрута требовались веские обстоятельства и соответствующие разрешения, иначе получить лошадей на почтовой станции было невозможно. Меняя маршрут, Пушкин вполне мог рассчитывать на Михаила Андреевича Щербинина, который был лицом влиятельным, а брат его, Александр Андреевич, в январе 1829 года даже замещал губернатора на время его отсутствия.

Пушкин мог найти Щербинина или в его городском доме на улице Немецкая (ныне ул. Пушкинская), дом № 29, или в его имении Карачевка в десяти километрах от города Харькова.

Вполне возможно, что Пушкин ещё из Минеральных Вод написал Щербинину о своем приезде и его уже ждали. Таким образом, получается, что Александр Сергеевич Пушкин в середине сентября 1829 года побывал в Харькове проездом. Именно поэтому М.А. Щербинин мог его только угощать в своем доме. Времени у поэта было мало.

Не исключено, что письмо от Пушкина хранилось в архиве Щербининых в селе Бабаи, где до сих пор сохранился помещичий дом, гостеприимно принявший великого поэта. Харьковский историк профессор Д.И. Багалей ещё в начале века видел в подвале этого дома архив Щербининых. Часть его попала в архив Харьковского императорского университета. Затем следы архива затерялись. Кое-что оказалось в Киеве в Центральном государственном историческом архиве.

Не исключено, что копия с последнего письма А.С. Пушкина сделана специально для М.А. Щербинина и из его архива попала ко мне.

Нельзя исключать, что подобная копия могла быть у Ивана Васильевича Малиновского, жившего в то время в своем имении Каменка в Изюмском уезде Харьковской губернии.

Во время учебы в Царскосельском лицее особенной близости между Пушкиным и Малиновским не наблюдалось, но почему-то в последние часы жизни А.С. Пушкин вспомнил именно его.

Мы не знаем, какова была реакция отставного подполковника Ивана Васильевича Малиновского на известие о смерти Пушкина, но он, конечно, мог заинтересоваться причинами дуэли и через друзей в Петербурге попросить выслать ему копии преддуэльных документов.

Письма эти и письма самого Пушкина могли храниться в личном архиве Малиновского в Каменке. Часть архива Малиновских в 1931 году переведена в Музей им. Г.С. Сковороды в Харькове, где найти их не удалось до сих пор. Другая часть погибла во время войны. Современный харьковский исследователь истории дворян Малиновских, Вольховских и Розенов Андрей Парамонов в небольшой брошюре писал: "Вторая экспозиция о декабристах и их семьях была в Изюмском музее. Собирал её известный краевед-археолог Н.В. Сибилев. В Великую Отечественную войну Сибилев вывез музей в Уфу. Там он умер, а из эвакуации музей вернулся без многих экспонатов, в том числе: писем Пушкина, Пущина, Вольховского, Розена".

Одним из тех, кто в первую очередь мог иметь у себя копию письма А.С. Пушкина к барону Геккерну, является лицеист 5-го курса Михаил Данилович Деларю. В 1853 году он купил в Харьковской губернии село Федоровка, по поводу чего у него завязалась переписка с Иваном Васильевичем Малиновским.

Речь идет о том самом М.Д. Деларю, который передал А.С. Пушкину письмо к его жене, перехваченное московской почтой. Личный секретарь шефа жандармов графа Бенкендорфа вполне мог выкрасть письмо из письменного стола своего начальника и передать Михаилу Деларю, который должен был сообщить о нем Пушкину.

Копия письма Пушкина могла оказаться у него. Отдельные пушкинские автографы хранились в семье харьковских помещиков братьев Хрущевых. Братья Дмитрий и Сергей Хрущевы не были близко знакомы с Александром Сергеевичем Пушкиным. Они были вхожи в тот круг петербургской молодежи, который посещал и Пушкин, тем не менее именно из их семьи к ученым пришло письмо Пушкина к князю Н.Г. Репнину от 9 февраля 1836 г. Сын Дмитрия Михайловича Хрущева, Павел Дмитриевич, имевший у себя два письма А.С. Пушкина к князю Репнину и ответ князя Пушкину, ознакомил с ними редакцию журнала "Русская старина" (Русская старина. 1880. Июнь)1.