Медсестра из Райминстера

Глава восьмая

— Kapp, с завтрашнего дня у тебя начинается ночное дежурство. Бедняжка!

Сестра из операционной, прочитавшая расписание дежурств на доске объявлений, радостно сообщила мне эту новость.

— В какой палате? — простонала я.

— Все в той же хирургической. Наконец-то ты встретишься со старшей сестрой Томс.

— Но ведь она же не мегера, правда?

— Нет, если только не застанет тебя дремлющей на дежурстве. А это сущее мучение — не заснуть на первом дежурстве.

— Спасибо за предупреждение, — сказала я, обреченно вздохнув. Конечно же ночные дежурства — вещь неизбежная, но до сих пор мне удавалось как-то избегать их.

Я предусмотрительно поспала в пятницу после обеда. За ужином Линда уселась со мной рядом:

— Бедняжка Дженни! Я тебе не завидую. Эти ночи кажутся длинными, словно целые недели. А когда ты едва доползаешь до постели, за окном уже встает солнце. Не хотела бы я быть на твоем месте!

— Перестань ныть! — оборвала я ее.

Но она, не слушая меня, смотрела в окно столовой.

— Странно, — сказала она. — Должно быть, где-то что-то случилось. За последние три минуты из ворот выехало уже шесть «скорых». И кроме того, рассказывают, что аппаратная накалилась от звонков из города. Что же все-таки произошло?

Вскоре сестру-смотрительницу вызвали к телефону. Когда она вернулась, ее лицо было серьезным и взволнованным. Она встала во главе одного из столов, дожидаясь тишины.

— Всем сестрам необходимо вернуться в палаты. Это относится также и к тем, у кого сегодня выходной. Заканчивайте ваш ужин как можно скорее и возвращайтесь назад. Произошла ужасная железнодорожная катастрофа. Экспресс столкнулся с товарным поездом в двух милях отсюда. Есть множество пострадавших, и большинство из них везут к нам. Так что, пожалуйста, не теряйте времени.

Мы были уже на ногах, поспешно дожевывая свой хлеб с маслом и отставляя недопитые чашки. Все переговаривались тихими голосами, сознавая, что в ближайшее время нам придется нелегко. Я вспомнила, что у меня сегодня ночное дежурство.

— Простите, сестра, — сказала я. — Можно мне тоже пойти в палату прямо сейчас? Я ведь все равно должна сегодня идти работать в ночь.

Она кивнула:

— Думаю, это будет наилучшим решением. Скоро нужна будет каждая свободная пара рук.

Линда побледнела:

— На этот поезд я обычно сажусь, когда возвращаюсь домой… Эти бедные люди…

— Поторапливайтесь, вы, двое, — окликнула нас Шортер. — В хирургическом будет жарче всего. Необходимо приготовить все койки, какие только сможем найти.

Следующие несколько часов все лихорадочно работали. Как только начались спасательные операции, пострадавшие начали прибывать нескончаемым потоком.

Коек для всех не хватало. Палаты были переполнены. Мы устраивали прибывавших пациентов везде, где только могли, даже в коридорах и помещениях, временно закрытых на переоборудование.

Поступило много пациентов с тяжелейшими травмами; в ту первую ночь многие скончались. Большинство пострадавших были из головного вагона экспресса, который был смят от удара и сошел с рельсов. Трудно было соблюдать спокойствие, невозможно было не переживать из-за атмосферы несчастья, боли и страдания, царившей повсюду. Хуже всего были душевные терзания тех, кто, получив травму, мучился из-за тревоги за близких.

Всю ночь я носилась туда-сюда в испачканном переднике, помогая перевязывать, удалять одежду с поврежденных мест, снова и снова наполняя тележки необходимыми инструментами и свежим перевязочным материалом, убирая за хирургами и старшими сестрами.

И все это время то здесь, то там я видела Дэвида Коллендера. Он успевал повсюду, возглавляя оперативную группу докторов. Его лицо было усталым и сосредоточенным.

Я быстро потеряла счет поступившим к нам пациентам. Во многих случаях были задержки с лечением, поскольку необходимо было выяснить группу крови пострадавших, прежде чем оказывать им помощь. Затем непрерывным потоком к нам стали поступать пациенты из операционной, которых нужно было принять и находиться все время рядом. Очень многие пострадавшие либо были без сознания, либо не могли говорить, так что нам было невероятно сложно получать жизненно важную для них информацию. В некоторых случаях диагноз требовалось поставить за считанные минуты. Врачи принимали мгновенные решения, и каким-то непостижимым образом эти решения почти всегда оказывались блестяще верны.

В конце концов темные ночные часы прошли, как жуткий кошмар. На рассвете мы получили возможность наскоро поесть и немного отдохнуть. Я подумала, что мои впечатления от первого ночного дежурства разительно отличались от того, что я ожидала. Подумать только, мне и в голову не пришло беспокоиться о том, как бы не заснуть!

Когда дневной персонал принял дежурство, мы побрели в медсестринский корпус, чувствуя себя слишком усталыми даже для того, чтобы заснуть. Я ненадолго задержалась, вдыхая свежий утренний воздух. Неподалеку в кустах пронзительно-сладко пели малиновки. Я подумала о тех, кто умер сегодня так ужасно, и о тех, кто все еще пытается бороться за жизнь.

Лежа в постели, я крутилась и ворочалась с боку на бок, чувствуя на своем лице солнечные лучи, пробивающиеся сквозь занавески. Мне все время чудились крики школьницы, за которой я ухаживала. На ее глазах в аварии погибли отец и брат.

В конце концов я заснула в слезах.

Когда я проснулась, было уже пять часов. Ко мне заглянула страшно усталая Дашфорд.

— Ты проснулась, Дженни? Я чувствую себя так, словно на мне воду возили. Мне после чая тоже на дежурство. Некоторым из списка повышенной опасности стало хуже. Еще двое умерли… Все так ужасно, что я готова выть… Помнишь того мальчика с травмой головы — того, что был в коме? Он скончался так неожиданно. Температура подскочила. Я позвала старшую сестру, но было уже слишком поздно. Ведь ему было всего двенадцать…

— А кто второй? — спросила я горестно.

— Женщина с переломом таза. Она вообще не приходила в сознание. Я считаю, что ей еще повезло.

Я села и взяла сигарету, протянутую мне Линдой.

Курить в спальнях запрещалось, но это был такой день, когда на подобные мелочи никто не обращает внимания.

— Что, там все еще продолжается эта дикая суматоха? — спросила я.

— Теперь стало легче. Отделение «неотложки» опустело. В палаты больше никто не поступает. Все вроде бы приходит в норму. Но одна перевязка теперь занимает несколько часов, и как только мы заканчиваем, наступает время начинать новую… Дэйв Коллендер все еще на ногах.

— Все еще на ногах? — Я подскочила на постели. — Но этого не может быть. Всю ночь и весь день…

— Ну, я думаю, он все же поспал пару часов в середине дня. Возможно, он будет отдыхать сегодня вечером, а ночью снова выйдет на работу. Прямо супермен какой-то! Беру назад все, что когда-либо сказала о нем плохого.

Она зевнула:

— Я, пожалуй, пойду вниз, попью чаю. Пока, скоро увидимся.

Теперь мне не терпелось вернуться на дежурство. Раз Дэвид Коллендер работал без отдыха, я не могла сидеть сложа руки и дожидаться семи тридцати. Но я была всего лишь сиделкой и должна была подчиняться приказам.

Когда я пришла в палату, все оказалось именно так, как описывала Линда. Хаос и суматоха закончились, и началась повседневная рутина. После того, как мы разнесли горячее питье и дали болеутоляющее пострадавшим в катастрофе и ужин нашим старым пациентам, в палате был выключен свет. Мы занялись уборкой в стерилизационной и приготовлением свежего перевязочного материала для утреннего обхода. Время от времени нас вызывали в палату посидеть с пациенткой, которая не могла уснуть из-за боли или душевного дискомфорта.

Около десяти доктор Коллендер снова вышел на работу. Вскоре после этого одной женщине, пострадавшей в катастрофе, стало хуже. Ей немедленно потребовалось переливание крови. Доктор Коллендер вскрыл ей вену на локтевом сгибе и ввел иглу. Дальше от нас требовалось внимательно наблюдать за резервуаром капельницы.

Кровь там смешивается с особой струей кислорода, поступающей через фильтр. Это предотвращает оседание красных тел крови на дне резервуара. Проблемы начинаются, если возникают какие-либо препятствия потоку крови. Как раз это и произошло в данном случае: кровь свернулась в игле. Старшая сиделка снова послала за доктором Коллендером, чтобы он попробовал продолжить переливание через другую вену.

Он пришел и действовал настолько активно, что я посчитала его абсолютно неутомимым. И, вероятно, бесчувственным. Когда мы встретились в палате, его взгляд был отчужденным. Он был полностью поглощен не терпящей отлагательств работой.

Когда перевалило за полночь, я сходила перекусить. Когда я вернулась, старшая сестра ушла на ленч. Старшая сиделка Уолкер, полная, добродушная молодая женщина, послала меня на кухню приготовить бутерброды для завтрака.

— Мы уже закончили все необходимое мытье. Побереги свою энергию, пока возможно. Я посижу в палате и посмотрю за тем, чтобы все было спокойно.

Я прошла по молчаливому коридору на кухню, радуясь, что смогу побыть немного одна. В дверях мне пришлось остановиться — мое сердце перевернулось: сидя за столом и опустив голову на сложенные руки, спал Дэвид Коллендер.

Я тихонько прикрыла за собой дверь и долго стояла, глядя на него. Во мне поднялась волна нежности и жалости. Он был измучен. Он не прекращал работать ни на минуту, но организм все же потребовал отдыха. Я села на скамейку и принялась за работу, изо всех сил стараясь не шуметь. Так продолжалось около двадцати минут. До меня долетали мягкие, приглушенные звуки больницы, живущей своей обычной ночной жизнью: легкое посвистывание воздуха между вращающимися дверьми, гудение лифта, время от времени отдаленные звуки сирены. Доктор Коллендер продолжал спать как убитый.

В конце концов он пошевелился. Я поставила на плиту чайник. Когда я закончила заваривать чай, он пробормотал что-то неразборчивое, потер глаза и сел.

— Ну, вот, теперь вы готовы к тому, чтобы выпить чашечку чая, — сказала я, ставя перед ним чашку.

Он посмотрел на меня мутными от сна глазами:

— Это и в самом деле вы? Вы похожи на ангела милосердия. Я совсем замотался. Вы возвращаете меня к жизни.

Я отошла в сторону.

— Пожалуйста, сядьте, — сказал он быстро, — выпейте со мной чаю.

Наши глаза встретились. Его взгляд больше не был отчужденным, он был теплым и просящим. Я налила себе чашку и села за стол рядом с ним.

— Это было ужасно, — сказал он. Только слово «ужасно» прозвучало у него гораздо сильнее, чем оно звучит обычно.

— Я знаю, — сказала я. — Все эти люди ехали навестить своих родственников или за покупками… Многие из них борются теперь за жизнь, а некоторые…

Он положил в свою чашку ложку сахара.

— Я слышал множество поразительных историй в палатах. Их хватит для того, чтобы написать целую книгу. Хватит для того, чтобы доказать мне, что мои личные неприятности — это еще не конец света.

— Какие неприятности? — спросила я прямо. Теперь было не время для соблюдения вежливых условностей.

Он устало посмотрел на меня:

— Вы слишком молоды, чтобы обременять себя моими проблемами. К тому же они не из тех, которыми можно похвалиться.

— Откровенный разговор иногда помогает, — услышала я собственные слова.

Он поставил свою чашку:

— Полагаю, ваше мнение обо мне не слишком высокое. И вы должны были думать, что мне на это наплевать.

— Никто не совершенен, — сказала я примирительно.

— Вы так не думаете, Дженни, вы и многие другие в клинике. Девушка, которую вы видели в тот день, когда я собирался подвезти вас до Лидса… После того, что она говорила, я не виню вас… Но все то, что она сказала, — абсолютная ложь.

Я затаила дыхание.

— Я лучше начну сначала, — сказал он. — Прежде чем я приехал в Райминстер, я работал хирургом в «Сэйнт Игнасиас» в Данбери. Это недалеко от Уорвика. Один наш пациент умер от церебрального осложнения, и в этом обвинили меня.

— Какой ужас… — начала я.

— Хуже всего в этой истории было — и остается — то, что я до сих пор не уверен, была ли это действительно моя ошибка или нет.

— Но как все это произошло?

— Я осмотрел этого мужчину — он был амбулаторным пациентом — и сообщил свое заключение о его состоянии заведующему отделением, по крайней мере я думаю, что сообщил. Вскоре после этого я попал в автомобильную катастрофу и получил сотрясение мозга. Когда я поправился, то обнаружил, что моим воспоминаниям о нескольких днях накануне катастрофы, мягко говоря, нельзя полностью доверять.

Он помедлил и затем продолжил:

— Пациент умер. Мой шеф поставил диагноз слишком поздно, и этого человека уже нельзя было спасти. На вскрытии меня спросили о результатах моего обследования. Когда я все рассказал, меня спросили, почему я не доложил об этом. Я настаивал на том, что докладывал. Но на твердость моей памяти была брошена тень. Тем временем мой шеф настаивал на том, что я не упоминал ему о состоянии этого пациента вообще и что если бы я это сделал, у него, возможно, был бы шанс спасти ему жизнь. Естественно, я был наказан.

— Но это же несправедливо! Если вы были уверены…

— Я не был уверен. Я не мог быть уверенным на все сто процентов. И это неизбежно повлекло за собой дальнейшие неприятности. Нашлись медицинские доказательства того, что у меня могло произойти помутнение рассудка.

Он помолчал несколько секунд:

— Теперь мы подошли к другой части этой истории. Вдова умершего мужчины явилась ко мне с намерением устроить мне сцену. Но я был настолько жалок, что она меня простила. Я почувствовал облегчение и благодарность за ее понимание. Я не думал о том, к чему это может меня привести, до тех пор, пока не стало слишком поздно. Я и сам не заметил, как оказался связан с нею. Не прошло и трех месяцев со дня смерти ее мужа, как она сообщила мне, что любит и хочет меня. Тут я наконец очнулся и уехал сюда, в Райминстер.

Он сжал губы.

— Я должен был догадаться, что за этим последует. Она разыскала меня здесь. Я понял, что она решительно настроена заставить меня жениться на ней. Она даже намекала мне, что иначе может разрушить мою карьеру, рассказав здесь о том скандальном случае.

— Да она сумасшедшая! — воскликнула я.

— Нет, не сумасшедшая, — покачал он головой. — Хотя эмоционально неуравновешенная. Естественно, увидев, что я встречаюсь с другими девушками, она начала устраивать дикие сцены. Говорю вам, Дженни, я дошел до точки и вот-вот сломаюсь.

Мои мысли пошли кувырком в этот полуночный час на кухне над чашкой недопитого чая. Одна моя половина была зла на этого человека, но зато другая праздновала великий триумф. Он не был женат! Он был свободен, и честен, и…

В общем он был таким, каким я хотела его видеть.

Он посмотрел мне в глаза, и я немедленно растаяла.

— Дженни, — сказал он, — вы и представить себе не можете, как часто и как сильно я хотел рассказать вам все это раньше, но было очевидно, что вы верили самому плохому…

— Простите меня, — сказала я с сожалением. — Я должна была подождать, пока мне не станет известна настоящая правда. Но чем дальше, тем больше мне казалось неоспоримым и таким ужасным то, что вы были женаты, и обманывали свою жену, и…

— Я знаю, знаю. Но что же мне делать, Дженни? Моника Фрайн может разрушить мою карьеру, а с карьерой и всю мою жизнь. Я люблю медицину, особенно хирургию… И у меня есть к чему стремиться в будущем.

— Я думаю, что нужно форсировать события. Вы должны ее спровоцировать, — смело сказала я.

Он с сомнением посмотрел на меня:

— Слишком многое поставлено на карту. Поначалу мне все время казалось, что, если я смогу продержаться достаточно долго, Моника либо устанет преследовать меня, либо сочтет это бесполезным, либо встретит кого-нибудь другого.

— Вы до сих пор на это надеетесь?

Он устало опустил голову на руку, и мое сердце сжалось от сострадания.

— Нет, — ответил он. — Теперь, честно сказать, не верю. Это у нее не обычное чувство, а скорее навязчивая идея. У человека с неуравновешенной психикой подобное состояние может длиться годами.

— И все же вам нужно действовать решительно, — настаивала я. — Я уверена, она не станет использовать свою осведомленность против вас.

Она может вам угрожать, но, если вы решительно отвергнете ее, она поймет, что ничего не добьется.

— А месть? — спросил он. — Вы забываете о том, что она наверняка захочет отомстить мне. Неужели вы думаете, что она будет спокойно смотреть, как я устраиваю свое счастье с другой девушкой, и не попытается мне помешать?

— Несмотря на это, я все равно советую вам восстать против ее притязаний, — сказала я решительно. — Даже если она выполнит свою угрозу, далеко не все ей поверят. У вас здесь прекрасная репутация. Я знаю, что весь Райминстер будет на вашей стороне.

— Вы действительно так думаете?

— Я думаю, что рискнуть в любом случае лучше, чем продолжать жить в подобном напряжении.

Он молча смотрел на меня несколько секунд, а затем сказал:

— Благослови вас Бог, Дженни. Именно это мне и было нужно. Мне нужен был кто-то, кто мог бы взглянуть на мою проблему со стороны!

Он встал, одним глотком допил свой чай и поправил слегка помявшийся белый халат.

— Подошло время заглянуть в мужское отделение… Дженни, спасибо вам! Вы и представить себе не можете, как все теперь изменилось. Я чувствую, что мог бы перевернуть мир.

Он ушел, а я некоторое время продолжала сидеть не двигаясь. Кажется, я по-настоящему молилась за Дэвида и за то, что он собирался сделать; и даже за эту Монику, чтобы она вовремя поняла все безумие своего поведения; и, наверное, немного за себя, за то, чтобы я смогла принести ему хоть какое-то успокоение…

Звонок из отдельной палаты заставил меня встрепенуться. Я поспешила туда. Ночь прошла, и я была почти рада, что вместе с рассветом пришла обычная деловая суматоха. Нужно было много чего перемыть, проверить у всех температуру и пульс, разнести пациентам чай. Когда я отправилась в медсестринский корпус на завтрак, солнечное радостное утро подняло мне настроение.

Мрачный призрак недавней катастрофы все еще витал над клиникой, но сейчас все несколько изменилось. Доктор Коллендер откровенно рассказал мне о себе, и я поняла, что он был невиновен. Раньше я боготворила его инстинктивно, теперь я могла это делать сознательно, хотя все равно тайно.

Я сказала себе, что получила урок, который буду помнить всю жизнь. Никогда нельзя обвинять человека, не зная всех фактов. О том, почему он выбрал меня, а не кого-нибудь еще, для того, чтобы открыться, я предпочла не гадать.

Вечером, вернувшись на дежурство, я поила из специальной чашки миссис Барнет, пострадавшую в катастрофе.

— Навещал ли вас ваш муж сегодня вечером? — спросила я ее.

У нее в глазах стояли слезы.

— Да, он приходил, благослови его Господь, хотя я этого и не заслужила.

Я поправила ей подушку:

— Не заслужили? Ну что вы говорите!

— Вы не понимаете, сестра. Когда я села в тот ужасный поезд, я оставляла его навсегда. Но эта катастрофа на многое открыла мне глаза. Это похоже на Божье провидение.

Она вздохнула:

— У меня было предостаточно времени для сожалений, пока я лежала там два часа, погребенная под грудой металла. Мне показалось, что прошло двести лет. Все это время я молилась, чтобы мне был дарован еще один шанс все исправить. — Я увидела, как краска стыда залила ее лицо.

— Теперь это не имеет значения, миссис Барнет. Вы получили ваш второй шанс, и это самое главное.

На следующую ночь были устранены последние остатки беспорядка, возникшего из-за катастрофы. Пациенты, получившие легкие травмы, были выписаны, а серьезно пострадавших рассредоточили по всей клинике. Дэвид Коллендер больше не появлялся на ночных дежурствах, и я видела его очень редко. Несколько раз, случайно встретившись со мной, он благодарно улыбался мне, но в остальном был так же бесстрастен, как и раньше. Он был слишком хорошим врачом, чтобы давать волю своим чувствам на работе, но мне не терпелось узнать, что он решил предпринять.

На следующий день, в свой выходной, я встретила его в городе. Он стоял около своей машины на углу Маркет-сквер. Неожиданно увидев его, я почувствовала, что у меня в душе словно что-то взорвалось: боль, сладость, тоска — все смешалось. Он тоже увидел меня и замахал мне рукой.

— Дженни! Я давно хотел поговорить с вами! Пойдемте выпьем чаю.

Он запер машину и взял меня под руку. От его прикосновения дрожь пробежала по моему телу, но что-то в его лице подсказало мне, что следует приготовиться к плохим новостям.

Взяв в руки чашку с чаем, он сказал:

— Ну вот, Дженни, вчера вечером я поговорил с Моникой. Она закатила мне жуткую сцену. Мне этого никогда не забыть. Она кричала на меня, словно безумная.

— И что… она…

Он не дал мне времени закончить фразу:

— Она сказала, что покончит со мной как с врачом. Она сказала это так определенно, что у меня не осталось ни малейших сомнений, что она действительно собралась испортить мне жизнь и сделает именно то, что обещала.

— Но вы ведь не сдались?

Он посмотрел мне в глаза:

— Нет.

— Может быть, она все-таки передумает, — сказала я, но мой голос прозвучал очень неуверенно. — Дэвид, я чувствую себя ужасно. Вы последовали моему совету и вот теперь можете пострадать.

— И все же это был хороший совет, — сказал он твердо. — Я слишком долго колебался и пребывал в нерешительности. Вы заставили меня это понять. За все это время я просто перестал ощущать себя мужчиной. Что бы теперь ни случилось, я рад, что вырвался на свободу из этого затянувшегося кошмара… Послушай, Дженни, давай поговорим о чем-нибудь другом. Обо всем, о чем хочешь. Я хочу хотя бы на пять минут забыть о том, что сижу на бочке с порохом. Расскажи мне о своей семье.

За следующие полчаса у меня возникло странное, двоякое ощущение. Было восхитительно узнавать друг друга, делясь надеждами и неудачами. Но я чувствовала болезненный страх все время, пока мы говорили. Ведь возможно, именно в этот момент Моника Фрайн предпринимает первые шаги к осуществлению своей мести…

Дэвид отвез меня назад в больницу. Когда мы выходили из машины, нас приветствовал Тони Маллен. Он направлялся к нам через больничную стоянку машин в сопровождении незнакомого человека в плаще и фетровой шляпе.

— Привет, Дэйв, этот человек хочет с тобой поговорить.

Тони ушел.

Незнакомец дотронулся до своей шляпы:

— Вы доктор Коллендер, если не ошибаюсь, сэр? Я детективный инспектор Форбс. Полагаю, что вы друг миссис Моники Фрайн?

— Да, я ее знаю.

Мужчина посмотрел на меня и опять перевел взгляд на Дэвида.

— Возможно, вы желаете, чтобы я сказал вам это наедине…

Дэвид сделал нетерпеливое движение:

— Говорите, что произошло?

— Миссис Фрайн пропала с прошлой ночи. Она оставила записку, позволяющую предполагать, что она собирается покончить с жизнью. Мы надеемся, что вы сможете нам помочь в нашем расследовании.