Медведь-гора

Глава VII

Никогда еще в лагере костры не горели так жарко. И никогда костров не было так много.

У каждого костра стояли одетые в теплые бушлаты караульные — Сережа, Керим, Зигфрид, Клиффорд и еще семеро пионеров. Они молча подбрасывали в огонь хворост, а остальные ребята расположились у костров на разостланных байковых одеялах и смотрели в огонь. Тут же на камне сидел Осман и курил трубку.

Понемногу все костры разгорелись. Огонь полз во все стороны, на секунду прятался в черном дыму, а потом опять с треском выбивался наружу и взлетал вверх высокими пылающими фонтанами. Искры летали над дорогой, точно красные мошки.

Ночь была безлунная, черная, тихая.

— Ой, как ночь долго тянется, — говорила Валя, грея у огня руки. — Как будто уже целая неделя прошла.

— А как же им там наверху? — спросил ее Сережа и подбросил в костер коротких, сухих веток. — Им, наверное, кажется, что год целый прошел.

— Уж наверное, — сказала Валя и замолчала.

— А как ты думаешь, Керим, — спросил вдруг Сережа. — Что если держи-дерево схватило их и держит? Или вдруг они попали в заросли иглицы?

— Худо, если попали, — сказал Керим, сидя на корточках перед костром. — На Аю-Даге и звери есть. Змеи ползают, летучие мыши летают…

Пионеры повернулись к Кериму, а Осман вынул трубку изо рта и сказал:

— Зачем пугаешь? Пускай летают, они ничего никому не делают.

Керим покачал головой.

— Я не пугаю. А все-таки там есть звери. Я ведь сам тоже ходил на гору — только никому про это не хотел рассказывать. Иду я, иду, и вдруг из ямы такая морда полосатая вылезла — сам не знаю кто.

— Барсук, — сказал Осман и засмеялся.

— А барсуки не нападут на Эдгара и Пьетро? — спросила Аля.

— Ничего, девочка, — сказал Осман. — Барсук человека кушать не любит, барсук сладкое любит. Как медвежонок. Один барсук к нам на виноградник приходил.

— А в скалах три орла живут, — продолжал Керим негромко. — Шеи у них голые, клюв кривой, острый. Один орел — желтый, белая голова, другой черный весь, а третий — сам не знаю какой. Он от меня в гнездо спрятался.

Опять стало тихо. Все замолчали. И вдруг где-то совсем рядом на ветках орешника робко заговорила маленькая сова-зорька. Жалобно, спросонья, она будто о чем-то спрашивала.

— Ты знаешь, что это она говорит? — сказал Сережа Зигфриду. — Она спрашивает: сплю? сплю? А ей никто не отвечает.

— Нет, — сказал Осман со своего камня, — она другое говорит.

— Что же она говорит?

— Она говорит: Исхак-Джавид. Слышишь?

Осман поднял палец, прислушался и, когда зорька опять подала свой голос, повторил за ней:

— Исхак-Джавид? Исхак-Джавид?

— Так это, значит, она по-татарски говорит, — удивилась Аля. — А я думала — по-русски.

— Нет, не по-русски, — сказал Керим. — Я тоже слышу: Исхак-Джавид.

Снова все умолкли. Но зато громче затрещали, разгораясь, ветки, выше взметнулось пламя костров. Теперь по всей дороге стало светло от огня.

Но чем светлее становилось внизу, тем гуще окутывал мрак Медведь-гору.

Маленькие ребята уже спали, свернувшись клубком под одеялами, а старшие все еще посматривали вверх, тараща усталые глаза. Страшно было думать, что где-то там в темноте стоят, дрожа от холода и страха, два мальчика — те самые Эдгар и Пьетро, которые играли со всеми на площадке в волейбол и плескались под душем.

— Лева, не знаешь, который теперь час? — тихо спросила Валя.

— Половина третьего. Через полчаса начнет светать.

— Скорей бы уже! — сказала Валя.