Меж колосьев и трав

ЗАЗИМОК

Утром Гажулла ходил проверить, можно ли пахать: весь сентябрь лило, как из ведра, и хотя с уборкой управились рано, с зябью дело подвигалось туго. Когда зарядили дожди, все соседние бригады одна за другой перебрались поближе к жилью, и только Гажулла, в тайной надежде на то, что ему все-таки удастся вспахать положенное, все тянул да тянул с переездом и дождался-таки своего. В октябре наступила хорошая погода: ночью вызвездило небо, и скошенные поля под прозрачным воздухом легли просторно золотисто-грустными полосами. Начались светлые, спокойно-ясные дни. В такие дни хорошо возить нарубленную для хозяйственных нужд талу, чувствуя при этом едва ощутимое тепло все более холодающей погоды и упругую гибкость тоже нахолодавшей лозы. В деревне теперь затишье, и, пользуясь этим, учатся летать гуси.

Мужчины постарше, праздные от схлынувшей работы, сходятся к кузнице и сидят там, вдыхая запах горящего угля, смоченного водой. На реке настывает лед, и кто-то одиноко в середине разогретого слабым солнышком дня все тюкает и тюкает топором, починяя забор или выполняя еще какую-нибудь неспешную работу, все лето откладываемую на потом.

Эх, хорошо теперь в деревне. И если бы не зябь…

Вид поля показался Гажулле сносным для пахоты, и, идя назад, он залюбовался перелесками, из которых уже ушло лето: деревья пышно — фейерверком багряных и желтых листьев — прощались с теплом.

— Ну, как? — спросил Гажулла, проходя мимо трактора Вальки. Она, ладная, щегольски одетая в капроновую куртку, делавшую ее широкой в плечах, что-то крикнула непонятное в ответ. Нравилась Гажулле эта девчонка, присланная из техникума на практику, за ее ровный и покладистый характер, серьезное отношение к делу, Гажулла как-то починил ей разносившиеся сапоги, вставил в тракторе вместо разбитого стекла фанерку — при его характере большего прилюдно он не сделал бы и для родной дочери.

Самсонова Гажулла нашел озадаченно чешущим затылок и пинающим плужные распорки ногой.

— Ты чего? — заранее догадываясь, спросил Гажулла. — Камень?

— Камень.

— Эх, ты! — вздохнул Гажулла. — Говорил же я тебе…

Он обошел вокруг плуга, трогая пальцами покореженные укосины, с досады сплюнул под ноги.

— Ладно, чего на него смотреть. Ему теперь одна дорога — в переплавку. Ты лучше плуг Кузнянного посмотри, им пахать будешь.

Заправив бак своего трактора горючим, переделав всю другую нехитрую ежеутреннюю работу, Гажулла поплелся к вагончику завтракать.

— Посмотрел? — спросил он, проходя мимо самсоновского трактора, и вздрогнул: две фигуры — Самсонова и Вальки — резко отпрянули друг от друга, словно застигнутые врасплох. Целовались они, что ли?

Увиденное расстроило Гажуллу. То, что он увидел, он знал, рано или поздно все равно произойдет с Валькой. Но чтобы Самсонов… Этого он себе представить не мог.

Самсонов был свой, деревенский. Гажулле он помнился еще послевоенным курносым мальчишкой, цепким и въедливым, как репей: Анисим Самсонов не вернулся с войны, все жалели мальчишку, подбирали ему работу полегче, избаловали, вот он и вырос такой.

Лет восемнадцати Самсонов надолго куда-то уезжал, вернувшись, много пил, а потом нанялся строить с тремя приезжими плотниками магазин в соседнем селе.

Между тем Дмитриевна, мать Самсонова, некогда известная на весь район доярка, стала совсем плоха и несколько раз передавала через людей, чтобы сын приехал поберечь ее. Но тому все как раз было некогда — ездил на станцию за лесом. Дмитриевна слегла и вскоре померла без него. Рассказывали: услышав эту весть, бешено гнал Самсонов грузовик со станции, но на похороны успел только к тому времени, когда уже вырос на кладбище желтый песчаный холмик. Самсонов пал на него и долго плакал, вызвав пересуды баб. После смерти матери он остепенился, устроился на работу в колхоз, но Гажулла как-то не доверял ему. За легкой общительностью того чудилось ему стремление переложить что потяжелее на плечи тех, кто рядом, а этого Гажулла не прощал: сам с детства честно тянул выпадающую на его долю лямку и от других требовал того же.

Впрочем, до сих пор он молчаливо сносил Самсонова, и вот теперь… «Поговорить с ней, что ли? — подумал он о Вальке. — Сгорит ведь, как бабочка на огне».

За завтраком Гажулла незаметно следил за Самсоновым: высокий, в потертых штанах и ботинках, заколодевших от давнего неухода, тот выглядел все-таки красивым. Хотя жесткость даже и во внешнем облике проглядывалась достаточно. Такие вот почему-то больше всего и нравятся женщинам. Разве другим был Прохор Зыков, к которому когда-то ушла первая жена Гажуллы Александра?..

Сразу после того, как организовали колхоз, рядом с пожаркой выросло небольшое строение. Одно время в нем располагалась изба-читальня, потом склад. И многое там странно мешалось и соседствовало: разрезная красноармейская винтовка и мешки с мукой, пыльная гармонь с цветистыми мехами и сотовые рамки на стенах, детали разобранного радиоприемника и полосатые арбузы в углу. Крепко вошло все это в память Гажуллы, помнилось и в войну и после войны. Там работала Александра как раз в то время, когда ушла от него к Прохору. И знал ведь, что не уживется она с Прохором, бросит он ее, как это и вышло впоследствии, но смолчал. Так, может, хоть сейчас сказать все этой девчонке?

Отец Гажуллы когда-то учил сына:

— Ты, сынок, бабу не жалей — у ней три души. Одну выбьешь — а у ней еще две, две выбьешь — а у ней еще одна. Бабу жалеть нечего, себе дороже обойдется.

А Гажулла все-таки жалел: верил в великую справедливость добра. Один только раз отступился от этой веры, да и то себе во вред. Вторая жена, Стеша, досталась ему тихая, работящая. Гажулле помнилось, как в готовности разбить вставшую между ними стену его неласковости, бросалась она выполнять каждое его слово. А он только молчал да неуклюже прятал глаза, в которых не было главного — внимания к ней. От невнимания, как теперь ему казалось, она и ушла из жизни раньше времени: весной сорок третьего в одночасье скосил тиф и жену, и сына Гажуллы. А он был тогда совсем не далеко от них — на станции, отпущенный на время по ранению домой. Но началась весна, рухнули дороги, и он вынужден был вернуться с полпути.

А уж кого и любить-то было, как не Стешу — тихую, ласковую.

И кто виноват во всем? Прохор? Александра? А может быть, он сам… «Нет, поговорить надо с Валькой, обязательно поговорить», — решил он.

— Ты бы сходил проверил плуг Кузнянного, — сказал он Самсонову. — Не видал ведь ты его еще.

— Ладно, — ответил миролюбиво тот, — схожу.

— Когда? Времени-то уже сколько!

— Сейчас и посмотрю.

Вслед за Самсоновым пугливо поднялась и Валька.

— А ты куда? — попробовал остановить ее Гажулла.

— Пойду я, — неопределенно ответила она.

«Боится, — решил Гажулла. — За него боится. Значит, далеко зашло».

На краю поля Самсонов возился с плугом.

— Слышь, Николай, — сказал ему Гажулла, — что я тебе скажу… Оставил бы ты девку в покое. Не по себе дерево рубишь. Ты посмотри на себя!

Самсонов только насмешливо улыбнулся, закручивая гайку.

— А ты ей кто, отец?

— Брось, Николай… Я по-серьезному.

— И я тоже!

Ближе к полудню, на дальнем загоне остановил трактор Гажуллы председатель.

— Что ж пашешь ты так, Федор Матвеевич? — сказал председатель, разминая в руках комок земли. — Мало напахал!

— Да дожди мешают, — оправдался Гажулла. — И людей нет. Кравцов заболел, Кузнянного в армию призвали, Ивасюк в институт поступает. Самому вот за рычаги пришлось сесть.

Председатель выглядел неважно: даже в голосе чувствовалась усталость, а под глазами от пыли и постоянного недосыпания залегли темные тени.

В последнее время колхозу не везло с председателями: то неумехи, то склонные к выпивке попадались, а предпоследний и не пил, и дело как будто знал, а толку все равно не получалось. Он цели, назначенной, им самим себе, никак достигнуть не мог: побежит куда-нибудь, да на полдороге и свернет, и так весь день бегает — никак до места добежать не может.

А Григорий Иванович ничего, старался, да, видно, нелегко ему приходилось…

— Вы бы прислали на помощь кого, — попросил Гажулла.

— А кого? Сам знаешь, некого.

— Да хоть механика пришлите, — рассердился Гажулла. — Избаловался он у вас совсем.

— Ладно, пришлю…

Председатель чего-то тянул, что-то расстраивало и мучало его.

— Федор Матвеевич… А ведь я к тебе с просьбой. Выйди ты как-нибудь из положения. Нельзя нам нынче без зяби оставаться, никак нельзя.

— Да я что, — удивился Гажулла. — Все, что от меня зависит…

— Вот и хорошо. За ребятами тут присмотри, — обрадовался председатель. — А механика я тебе пришлю. Завтра же и пришлю.

«Чудак ты, Григорий Иванович, — «присмотри», — глядя вслед уходящему газику; думал Гажулла. — Неужто и ты, как прежние? Да нет, вроде не такой…»

За ужином повариха Марфа рассказывала:

— Давеча вас не было никого, придремала я и слышу, будто гуси в сенях солому щиплют. «Опять, думаю, Вася дверь на щеколду не закрыл». Как всполохнулась вся, а и нет никого.

Гажулла давно замечал, какая-то вялая стала Марфа в последнее время. Жизнь ею ощущалась только в заботах о других, и скорый переезд в село, при ее поздних бабьих годах и одиноком житье в четырех стенах, был для нее, как сказал бы Самсонов, зарезом.

В другой раз Гажулла с удовольствием послушал бы рассказы Марфы, но сейчас его беспокоило отсутствие Самсонова. Уже потянуло туманом из низины, уже багряные листья терновника начали гаснуть один за другим, становясь пепельными, а его все не было.

— Он у меня тихим был, Вася, — рассказывала Марфа. — Бывало, скажу ему: «Ну чего ты все один да один. Взял бы вон денег, выпили бы с Иваном, поговорили о чем». А он денег возьмет да и носит их в кармане дня три, а после вернет. «Ладно, — скажет, — неохота чего-то. Лучше я в другой раз».

— Он когда на войне погиб? — спросил Гажулла.

— Да в самом конце уже почти, под Варшавой…

«Мучается баба без счастья, — решил про себя Гажулла. — У меня, может, его тоже не шибко было. Но нам, мужикам, без него еще туда-сюда. А вот бабам без счастья нельзя».

— Ты вот что, ты о смерти брось думать, — пробовал утешить он ее. — Ты о жизни думай. Живые должны думать о живых.

Отсутствие Самсонова беспокоило его все больше. «А что если он что-нибудь нарочно сморозит — опять плуг зацепит или еще что… От такого всего ожидать можно», — думал он. Но когда Самсонов, прогрохотав трактором мимо вагончика, появился на стану, он и виду не показал.

— С трактором что-нибудь? Или опять камень? — только и спросил он.

— Нет, — ответил Самсонов. — С трактором все в порядке. Я ухожу из бригады.

— Почему?

— Так.

— Та-ак, — протянул Гажулла. — Моя хата с краю, что ли?

— Почему же, — ответил Самсонов. — Сколько мог, работал, а теперь не вижу смысла. Мне больше других не надо.

— Ну, а земля, — спросил Гажулла. — Как будет с землей?

— Об этом пусть у кого другого голова болит. А я себе не враг.

— Та-ак, — снова протянул Гажулла. — А мы, выходит, враги себе… что всю жизнь на ней… Ну, ладно. Только ты вот что, ты помни: будешь проситься в бригаду другой раз, мы тогда тоже подумаем. О многом подумаем!

— Ладно, запомню, — сказал Самсонов и стал собирать свои вещи. — Переночую, а завтра уйду.

И снова, как утром, вслед за ним пугливо поднялась Валька.

— А ты куда? — закричал на нее Гажулла. — У тебя своих глаз нету? Все по подсказке?!

Валька, не оглядываясь, пошла в темноту.

— И-эх, Матвеевич, — укоризненно сказала Марфа, лицо ее, готовое к слезам, перекосилось. — Буровишь невесть что! Себя пожалел бы, старый… Расписываться они собрались, свадьба у них скоро.

— У кого, у Вальки?

— У нее! У кого же еще?

— Вот это новость, — он помолчал. — Быстро это у них. Хотя чего же, — ядовито добавил он, — умеют!

В этот вечер он не пошел спать: присвечивая себе фонариком, сменил лемеха, побросав старые на меже, — Марфа темной тенью против света смотрела на него, не смея подойти. Ветер проносил мимо перекати-поле, сорил и нес соломой по пашне. «Не простудиться бы», — подумал Гажулла. Пошел дождь. Сначала отдельные капли дрожали на стекле, потом их стало больше. Дождь пошел гуще, чаще, зачавкала грязь…

Доехав до конца поля, Гажулла остановил трактор, но в вагончик не пошел. Слышать, как спит рядом Самсонов сном человека со спокойной совестью, он не хотел и остался тут же, в скирде соломы.

Когда-то давно случилась с Гажуллой одна история, еще во время первых тракторных курсов на тихой зеленой улочке, рядом с белой церквушкой. По деревням упорно ходили слухи, что по полям бродит, переходя дорогу тракторам, какая-то женщина. Слухи шли от тех, кому не по душе был колхоз.

— Гляди, — предупреждали Гажуллу, — не повстречать бы и тебе ее. В Прибыловом уже нашли одного такого мертвым… Гляди!

Они встретили его днем, и сосед Дмитрий Куванов, блестя на солнце первый раз надетыми сапогами, сказал:

— Упреждали мы тебя, Федька, да не послушался ты нас, — жалко!

И первым ударил его. Гажулла не почувствовал боли, а очнувшись, удивился: почему он лежит на земле? Почему такая зеленая трава вокруг? Гажулла провел пальцами под носом: кровь! Его кровь… Отмахнув красную струйку тыльной стороной руки, он стал подниматься. Второй удар опрокинул его навзничь…

Подобрали его возвращавшиеся с покоса егоровские мужики.

Давно это было. Уже и время-то забываться стало, избивавших его судили, потом сослали куда-то. А вот что-то осталось в душе, будто трещинка какая. Его ударили, его били, а он не смог, не сумел ответить на удар.

Нынешний случай, он знал, тоже оставил глубокую трещинку. Хотел помочь человеку и не помог.

Разбудила его Марфа. Дождь к утру перешел в крупу, все побелело и стало далеко видно вокруг. Нет, это не была еще зима — настоящий снег повалит после, месяца через полтора, и будет идти тихо, неслышно засыпая огороды, капустные кочерыжки. А это так, зазимок.

Это почему-то обрадовало Гажуллу.

— Смотри-ка, побелело! — показал он на поля.

— Председатель приехал, — сказала Марфа, не поднимая глаз.

— Что ему?

— У тракторов с механиком ходят. С ними там еще один. Из района. На председателя ругается. «Вы что, говорит, помощи попросить не могли?» И до тебя грозился добраться.

— Пусть добирается. Скажи ему, сейчас… Умоюсь только.

Зачерпывая из бочки ледяной воды, он едва не выронил кружку из рук. На фоне белых, заснеженных берез он увидел Вальку, счищающую щепочкой грязь с сапог.

— Она что, осталась? — спросил Гажулла.

— Осталась…

— А тот?

— Самсонов, что ли? Ушел… Собрал свои вещи и ушел. Утром еще.

Гажулла заколебался: подойти к Вальке, что ли. Потрогать по-отцовски ее волосы, сказать что-нибудь. Да захочет ли она? Гордая!

— Ладно уж, иди, — разрешила его сомнения Марфа. — Без тебя управимся.

Гажулла стал быстро умываться. Его ждали…