Мегрэ и клошар

Глава вторая

— Они чё, судьи что ли? — охнула толстуха, провожая взглядом удалявшуюся троицу.

— Из магистратуры, — машинально поправил её Мегрэ.

— А разве это не одно и то же?

Она слегка присвистнула.

— Это ведь надо! Такие важные господа и побеспокоились, словно бы ради какой-нибудь большой шишки! Так значит, он и впрямь был настоящим тубибом?

Комиссар находился в полном неведении. Да, как видно, пока и не спешил получить дополнительную информацию. Он целиком ушел в настоящее, хотя никак не мог избавиться от впечатления, что когда-то, очень давно, уже пережил нечто подобное. Лапуэнт исчез, взбежав по пандусу. Заместитель прокурора шел между следователем-коротышкой и секретарем, тщательно выбирая, куда ступить из опасения испачкать обувь.

«Зварте Зваан» смотрелась этаким черно-белым сгустком в солнечных струях, блистая опрятностью внешнего облика, наверняка, не уступавшей той, что, должно быть, царила и на её кухне. Рослый фламандец, стоя у штурвала, поглядывал в его сторону, а миниатюрная женщина, с виду совсем ребенок, с льняными, чуть ли не белыми волосами, склонилась над колыбелью, меняя девчушке пеленки.

По-прежнему звякал и лязгал подъемный кран, выгребая песок из «Пуату», а вверху. на набережной Селестэн, неумолимо рокотали автомобили. Но весь этот грохот не мог заглушить ни щебетания птиц, ни всплески волняшек в Сене.

Трое клошаров так и не посмели подойти поближе, и под мост вслед за комиссаром проследовала лишь бомжиха. Цвет её кофты, надо полагать, когда-то красный, ныне превратился в ярко-розовый.

— Тебя как зовут?

— Леа. Обычно добавляют «толстушка»…

Новый взрыв смеха, от которого заколыхались её неимоверного размера груди.

— Где провели эту ночь?

— Я же вам сказала.

— Неужели одна?

— Был только Деде, вон тот самый малохольный, что кажет спину.

— Твой дружок?

— Они все мои друзья.

— Спишь всегда под одним и тем же мостом?

— Иногда переселяюсь… Чего это вы там ищете?

Мегрэ и в самом деле вновь склонился над грудой хлама, составлявшего все имущество Тубиба. Теперь, когда магистраты удалились, комиссар почувствовал себя намного лучше. Он не торопился, обнаружил под лохмотьями сковородку, котелок, ложку и вилку.

Затем он нацепил на нос пару очков в железной оправе с одним треснувшим стеклом, но все поплыло перед его взором.

— Он пользовался ими только для чтения, — пояснила Леа-толстушка.

— Знаешь, что меня удивляет, — начал он, в упор уставясь на клошарку. — Никак не могу отыскать…

Она не дала ему закончить фразу, отошла на пару метров и из-за крупного камня вытащила литровую бутылку, ещё наполовину полную отдающим в фиолетовый оттенок красным вином.

— Пила?

— Натурально. И рассчитывала её прикончить. Она ведь испортится к тому времени, когда Тубиб вернется.

— Когда ты её стырила?

— Сегодня ночью, как только отъехала «скорая»…

— А ещё до чего-нибудь дотрагивалась?

Леа с самым серьезным выражением на лице сплюнула на землю.

— Да чем хотите могу поклясться!

Он верил ей. По опыту знал, что клошары друг у друга не воруют. Да и вообще редко занимаются кражами чего-либо и не только потому что их сразу же ловят, но и по причине своеобразного равнодушия.

Напротив них, на острове Сен-Луи, окна в уютных домиках были распахнуты, и в одном просматривалась женщина, причесывавшаяся перед туалетным столиком.

— Тебе известно, где он покупал вино?

— Не раз видела, как он выходил из бистро на улице Аве-Мария… Это совсем рядом. На углу с улицей Жарден.

— Какие отношения были у Тубиба с другими?

Стараясь как бы сделать ему одолжение, старуха задумалась над ответом.

— Да и я не знаю точно… Вроде бы ровные со всеми.

— Он никогда не рассказывал о своей жизни?

— Об этом тут все молчок… Или надо упиться вдребодан, чтобы…

— А он ни разу не был в стельку пьян?

— По-настоящему никогда…

— Из-под вороха старых газет, служивших клошару для обогрева, Мегрэ выудил маленькую детскую лошадку из раскрашенного дерева, одна из её ног была сломана. Он совсем не удивился находке. Как, впрочем, и толстушка Леа.

В этот момент кто-то стал спускаться по пандусу мягким и неслышным шагом — наверняка был в холщовых туфлях на веревочной подошве — и направился затем к бельгийской барже. В каждой руке он держал по авоське, набитой провизией, о че свидетельствовали, в частности, пара торчащих больших хлебных батонов и ботва лука-порея.

Это был, несомненно, брат Жефа Ван Хутте, очень похожий на него, только моложе и с менее резко выраженными чертами лица. Он был одет в брюки из голубой ткани и вязаную куртку с белыми полосами. Поднявшись на судно, он о чем-то поговорил с Жефом, затем глянул в сторону комиссара.

— Ничего не трогай. Возможно, ты ещё понадобишься. И если что-либо узнаешь…

— Неужели я в таком виде могу заявиться к вам в кабинет?

Сама мысль о таком событии вызвала у Леа новый приступ хохота. Показывая на бутылку, она спросила:

— А ее-то хоть могу прикончить?

Комиссар кивнул и двинулся навстречу Лапуэнту, приближавшемуся в сопровождении полицейского в форме. Он проинструктировал последнего: охранять эту кучу рванья, служившую логовом, но и составлявшую для Тубиба целое сокровище до прибытия эксперта из Службы криминалистического учета.

После этого Мегрэ вместе с Лапуэнтом подошел к «Зварте Зваан».

— Вы Хуберт Ван Хутте?

Тот, человек более молчаливый или же более недоверчивый, чем его брат, ограничился легким наклоном головы.

— В эту ночь вы ходили на танцы?

— А что, нельзя?

У него был менее заметный акцент. Оба полицейских, оставаясь на набережной, были вынуждены говорить с ним снизу вверх, задрав подбородок.

— Где именно вы были?

— Недалеко от площади Бастилии. Есть там такая узкая улочка, где этих танцевальных заведений с полдюжины. То, где я веселился, называется «У Леона».

— Вам оно было знакомо и раньше?

— Да, неоднократно бывал там.

— Следовательно, вы ничего не знаете о том, что тут произошло?

— Только то, что успел сообщить брат.

Из медной трубы на палубе шел дым. Жена владельца баржи с ребенком вошла в каюту, и оттуда до комиссара и инспектора доносились кухонные запахи.

— Когда мы можем отправиться в путь?

— Вероятно, сегодня после обеда. Как только следователь оформит надлежащим образом протокол допроса вашего брата.

Хуберт Ван Хутте был, как и его родственник, хорошо вымыт, отлично причесан, отличался розовой кожей и очень светлыми волосами.

Чуть позже Мегрэ и Лапуэнт пересекли набережную Селестэн и на углу улицы Аве-Мария заметили бистро по вывеской «Маленький Турин». Хозяин, засучив рукава, стоял на пороге. Внутри не было ни души.

— Можно войти?

Тот посторонился, немало удивившись, что в его забегаловку пожаловали такие солидные люди. Зальчик бистро был совсем крошечным, в нем, помимо стойки, едва умещалось три столика для посетителей. Стены были выкрашены в бледно-розовый цвет. С потолка свисали круги колбасы, мортаделла[16], странного вида желтоватые ломти сыра, напоминавшие формой вздувшиеся бурдюки.

— Что желаете?

— Вина.

— Кьянти[17]?

Под него была отведена целая полка, заставленная фигуристыми бутылями в специальных соломенных оплетках, но патрон, сунув руку под прилавок, извлек оттуда заветную бутылочку и наполнил из неё рюмку, не переставая окидывать клиентов полным любопытства взглядом.

— Вам известен клошар по кличке Тубиб?

— Как он там? Надеюсь, не помер?

Получилось, что Мегрэ разом перескочил слухом с фламандского акцента на итальянский, а глазом — от невозмутимости Жефа Ван Хутте и его брата Хуберта к пылкой жестикуляции хозяина бара.

— А вы уже в курсе событий? — поинтересовался комиссар.

— Знаю, что в эту ночь с ним что-то приключилось.

— Кто вам сказал?

— Другой бомж, сегодня утром.

— И что именно он сообщил?

— Что была большая суматоха у моста Мари, и Тубиба увезли на «скорой».

— И все?

— Вроде бы его вытащили из воды речники…

— Тубиб покупал вино у вас?

— Частенько.

— Пил помногу?

— Порядка двух литров в день. Когда у него водились деньги…

— А как он их добывал?

— Да как все они… Где-то пособит при погрузке или разгрузке на Аллях или в другом месте. Или расхаживал с панно-рекламой по улицам. Ему я охотно давал и в кредит.

— Почему?

— Потому что он не был бродягой сродни прочим. Он спас мою жену…

Та суетилась неподалеку на кухне, — почти столь же полная, как и Леа, но куда более энергичная и сноровистая.

— Ты не обо мне тут байки сказываешь?

— Да вот говорю, что Тубиб…

Она тут же вдвинулась в зал, вытирая руки о передник.

— Это правда, что кто-то пытался его укокошить? Вы из полиции? Думаете, выкарабкается?

— Еще не ясно, — уклончиво ответил Мегрэ. — А от чего это он вас спас?

— Эх, если бы вы меня видели всего пару лет назад, то ни за что бы не узнали. Вся была покрыта экземой, лицо красное-красное, как у куска свежего мяса на прилавке. И длилось это много месяцев. В диспансере чего только не прописывали, давали различные мази, настолько дурно пахнувшие, что мне самой становилось от них не по себе. И ничего не помогало. Мне, можно так сказать, и поесть то ничего не позволяли, правда, и аппетита тогда вовсе не было. И уколы шлепали разные…

Муж слушал её, поддакивая.

— Но как-то раз Тубиб сидел вон там, видите, в уголочке, рядом с дверью, а я жаловалась на болезнь зеленщице и вдруг почувствовала, что тот этак странно смотрит на меня. А чуть попозже и говорит, причем тем же самым голосом, как будто заказывает стаканчик винца:

— Кажется, я смогу вас вылечить.

И я брякнула, а доктор ли он. Тубиб улыбнулся.

— Никто не лишал меня права на медицинскую практику, — тихо произнес он при этом.

— Он выписал вам рецепт?

— Нет. Попросил дать ему немного денег, двести франков, если точно припоминаю, и сам отправился к фармацевту разыскивать разные там порошочки.

— Принимайте до еды по одному, растворив в теплой воде. А утром и вечером обязательно обмывайтесь очень сильно посоленой водой.

Хотите верьте, хотите нет, но спустя два месяца моя кожа стала такой, как вы её видите в настоящее время.

— Он лечил и других, не только вас?

— Вот этого я не знаю. Тубиб не был разговорчивым человеком.

— А сюда он заходил ежедневно?

— Почти, чтобы отовариться своими двумя литрами.

— И всегда один? Видели ли вы его когда-нибудь в сопровождении кого-либо или нескольких незнакомых вам лиц?

— Нет…

— Не раскрыл ли он вам свою настоящую фамилию и не говорил ли, где проживал ранее?

— Мне известно только, что у него есть дочка. У нас с мужем тоже девочка, сейчас она в школе. И вот однажды, когда она взглянула на него с любопытством, он сказал:

— Не бойся… У меня тоже есть малышка…

Не удивлялся ли все это время Лапуэнт тому, что Мегрэ придавал столь большое значение истории с каким-то клошаром? Ведь в прессе это пройдет как краткое, на несколько строе, сообщение о происшествии, не более.

Но инспектор был слишком молод, чтобы понять, что впервые за всю свою карьеру комиссар столкнулся со случаем, когда преступление совершили против безвестного и никому, казалось, не нужного бомжа.

— Сколько с меня?

— Может, ещё по рюмашке? За здоровье бедняги Тубиба.

И они выпили, причем итальянец отказался брать с них плату за вторую порцию. Выйдя из бистро, полицейские прошли по мосту Мари. И через несколько минут уже очутились под серым сводом Отель-Дьё. Там им пришлось долго договариваться с весьма неприветливой женщиной, укрывшейся за окошечком.

— Фамилия?

— Знаю лишь, что на набережных его кличут Тубиб, и что его доставили к вам «неотложкой» сегодня ночью.

— Я не дежурила в это время. В какое отделение его поместили?

— Понятия не имею. Я только что звонил интерну, который так и не сказал, будут ли оперировать пострадавшего или нет.

— А имя этого медика знаете?

— Нет.

Она перелистывала туда-обратно страницы журнала учета, два-три раза куда-то звонила.

— Как вас самих-то зовут?

— Комиссар Мегрэ.

Имя ничего не говорило этой женщине, она просто повторила в трубку:

— Комиссар Мегрэ.

Наконец спустя с десяток минут регистраторша тяжко вздохнула, и с видом человека, оказывающего им особую услугу, заявила:

— Поднимитесь по лестнице «В»… На четвертый. Найдите там старшую медсестру по этажу.

Проходя по больничным коридорам они насмотрелись на медицинский персонал, от санитарок до молодых врачей, на самих больных в пижамах, а через приоткрытые двери и на ряды коек.

На четвертом этаже им пришлось опять прождать довольно долго, пока старшая сестра препиралась с двумя каким-то мужчинами, просьбу которых она, похоже, не желала удовлетворять.

— Ничем не могу помочь, — в конце концов разозлилась она. Обращайтесь в администрацию. Правила устанавливаю тут не я.

Те были вынуждены удалиться, допуская сквозь зубы не очень-то любезные выражения в её адрес, после чего она повернулась к полицейским.

— Это вы пришли к клошару?

— Комиссар Мегрэ… — повторил он.

Она порылась в своей памяти. И ей тоже фамилия ничего не говорила. В этом здании люди жили в другом мире — с пронумерованными палатами, своими отделениями, рядами кроватей в просторных помещениях, таинственными значками на листках, прикрепленных к изголовью каждой из них.

— Как у него дела?

— Мне кажется, его сейчас осматривает профессор Маньен.

— Его прооперировали?

— Кто вам об этом сказал?

— Не знаю… Я полагал…

Мегрэ было не по себе в больнице и он явно робел.

— Под какой фамилией вы его записали?

— Под той, что фигурировала на его удостоверении личности.

— Оно у вас?

— Могу показать.

Она вошла в небольшой застекленный кабинетик в глубине коридора, тут же откуда-то извлекла засаленную картону, все ещё не просохшую после того, как побывала в воде Сены.

Фамилия: Келлер.

Имена: Франсуа, Мари, Флорантен.

Профессия: Старьевщик.

Место рождения: Мюлуз, департамент Нижний Рейн.

Согласно этому документу бродяге было шестьдесят три года, проживал он в Париже в меблированных комнатах на улице Мобер, хорошо известных комиссару, ибо там официально числились некоторые из клошаров.

— Он пришел к сознание?

Сестра попыталась было перехватить удостоверение личности, которое комиссар тут же сунул в карман и, не преуспев в этом, проворчала:

— Это не положено… Согласно утвержденному порядку…

— Келлер в отдельной палате?

— Еще чего!

— Проводите меня к нему.

Она, постояв немного в нерешительности, в конце концов уступила.

— Все равно вы будете улаживать это дело с профессором…

Она пошла впереди, открыла третью дверь, за которой виднелось два или три ряда занятых пациентами коек. Большинство больных лежали на спине, с открытыми глазами; в глубине двое-трое в больничной одежде стояли, тихо переговариваясь.

Ближе к середине помещения у одной из кроватей сгрудилось с десяток молодых парней и девушек, все — в белых халатах и шапочках — окружив коренастого, невысокого, с волосами «ежиком» мужчину тоже в типичной для медиков одеянии, видимо, читавшего им вроде лекции.

— Его пока нельзя беспокоить. Вы же видите: он занят.

Тем не менее сама она подошла к профессору и что-то прошептала ему на ухо, то издали бросил взгляд на Мегрэ, но продолжил свои объяснения.

— Занятия закончатся через несколько минут. Он просит подождать его в кабинете.

Старшая сестра провела их туда. Комнатка была небольшая, и в ней размещались всего два стула. На письменном столе в серебряной рамке стояла фотография женщины и трех детей, касавшихся друг друга головами.

Мегрэ, поколебавшись, все же решился и выбил в полную окурков от сигарет пепельницу содержимое трубки, чтобы тут же набить себе новую.

— Извините, что заставил вас себя ждать, месье комиссар. Когда сестра сообщила, что вы тут появились, я был слегка удивлен. Ведь…

Не собирался ли и он в свою очередь брякнуть, что речь-то идет всего-навсего о каком-то клошаре? Нет.

— … дело это, думаю, довольно банальное, так?

— Пока ещё почти ничего не ясно, и я здорово рассчитываю на вас, чтобы просветить меня.

— Великолепный образчик пролома черепа, к счастью, очень четкий, мой ассистент должен был вам это сказать сегодня утром по телефону.

— Но тогда ему ещё не сделали рентгеноскопию.

— Теперь снимки уже есть. У него много шансов на то, чтобы выкарабкаться, ибо мозг, судя по всему, не поврежден.

— Может ли эта рана явиться результатом падения на набережную?

— Наверняка нет. Человека крепко ударили по голове чем-то тяжелым молотком, разводным ключом или, к примеру, монтажной лопаткой для шин.

— И после этого он потерял сознание?

— Да, и настолько ушел в себя, что даже сейчас ещё в коме, не исключено, что это продлится несколько дней. Впрочем, вероятно и то, что он с часу на час очнется.

У Мегрэ тут же перед внутренним взором возникла картинка — берег Сены, берлога Тубиба, мутные воды, мчавшиеся от неё в нескольких метрах, вспомнились и сказанные недавно фламандцем слова.

— Извините мою настойчивость. Но вот вы сказали, что его стукнули по черепу. Один ли раз?

— Почему вы об этом меня спрашиваете?

— Это может иметь значение.

— Когда я осматривал Келлера в первый раз, то подумал, что его, возможно, ударили несколько раз.

— Какие были основания так полагать?

— Потому что разорвано одно ухо, а на лице имелось несколько неглубоких ран. Но теперь, после того, как его побрили, я рассмотрел его поближе…

— И к каким пришли выводам?

— Где это произошло?

— Под мостом Мари.

— Во время драки?

— По-видимому, нет. По всей вероятности, он спал, когда на него напали. А вы сами считаете такой ход событий правдоподобным?

— Вполне.

— И полагаете, что он сразу же лишился чувств?

— Почти уверен в этом. После вашего разъяснения мне понятно, от чего у него появились другие, второстепенные раны. Его ведь вытащили из Сены, верно? Они показывают, что пациента не несли на руках, а волочили по мостовой. В этом месте есть песок?

— В нескольких метрах разгружают баржу с ним.

— Ясно, а то я обнаружил его в порезах.

— Получается, что Тубиба…

— Как вы сказали? — удивился профессор.

— Так его прозвали клошары с набережных. Но, может статься, он и впрямь врач.

Кстати, за тридцать лет службы Мегрэ впервые столкнулся под мостами с медиком; однажды ему попался бывший преподаватель химии из провинции, а до этого, несколькими одами ранее, случай свел его с женщиной, знававшей в прошлом свой звездный час, ибо она была блистательной цирковой наездницей.

— Убежден, что он лежал и, вероятно, уже спал, когда на него напал или напали…

— Шарахнул кто-то один, раз лишь одно из ранений серьезное.

— Согласен. А раз он впал в забытье, его сочли мертвым.

— Допустимо.

— При этом его не несли, а просто тащили по камням, чтобы в итоге выбросить в Сену…

Профессор слушал с серьезным и задумчивым видом.

— Такая версия подходит, как считаете? — допытывался Мегрэ.

— Целиком и полностью.

— Скажите, с медицинской точки зрения возможно ли, чтобы оказавшись в воде, да ещё и уносимый течением, он очнулся и принялся кричать?

Профессор почесал затылок.

— Ох, уж очень многого вы от меня хотите, и мне не очень хотелось бы отвечать слишком категорично. Скажем так, не думаю, что ещё невозможно. При контакте с холодной водой…

— Он, значит, пришел в себя?

— Не обязательно. Больные, даже находятся в коме, говорят и мечутся. Можно допустить…

— А он ничего не сказал, пока вы его осматривали?

— Неоднократно стонал.

— Утверждают, что когда его вытащили из воды, глаза Келлера были открыты.

— Это ни о чем не говорит. Предполагаю, вы хотите его увидеть лично? Тогда следуйте за мной.

Он провел их к третьей двери, и старшая медсестра смотрела, на них с некоторым недоумением и, наверное, с определенным осуждением.

Лежачие больные проводили глазами небольшую группу, остановившуюся у изголовья одной из коек.

— Собственно говоря, смотреть тут особенно не на что.

Действительно, голова и лицо клошара почти полностью скрывали бинты, оставляя взору лишь глаза, ноздри и рот.

— Как велики его шансы выпутаться из передряги?

— Процентов семьдесят. Положим, даже восемьдесят, учитывая крепкое сердце.

— Благодарю вас.

— Как только он очнется, вас оповестят. Оставьте номер телефона старшей медсестре.

Как хорошо было вновь очутиться на свежем воздухе, увидеть яркое солнце, спешащих прохожих, красно-желтый автобус, из которого на паперть Собора Парижской Богоматери высыпали туристы!

Мегрэ шел, снова углубившись в свои думы, заложив руки за спину, и Лапуэнт, чувствуя, что патрон озабочен, тоже помалкивал.

Они втянулись в арку входа в Уголовную полицию, поднялись по широкой лестнице, казавшейся в лучах пробивавшегося сюда солнца ещё более пыльной, чем обычно, и вошли наконец в кабинет комиссара.

Тот первым делом настежь распахнул окно и взглядом обежал караван барж, спускавшихся вниз по течению.

— Надо послать на набережную кого-то сверху, повнимательней осмотреть его вещи.

«Сверху» обозначало Службу криминалистического учета, техников и специалистов.

— Наилучшим выходом было бы погрузить все в грузовичок и доставить сюда.

Он не опасался того, что другие бомжи что-то стащат из пожитков Тубиба, но не доверял нечистым на руку мальчишкам.

— Ну а ты ступай в Управление дорог и мостов. В Париже едва ли так уж много «пежо-403» красного цвета. Поройся в картотеке, отбери все номера с двумя девятками. Возьми столько людей, сколько тебе понадобится, чтобы проверить всех владельцев этих машин.

— Понял, патрон.

Оставшись один, Мегрэ навел порядок в коллекции своих трубок, пробежал служебные бумаги, скопившиеся на столе. По причине отличной погоды несколько минут раздумывал, не пойти ли пообедать сегодня в пивной зал «Дофин», но в конечном счете решил все же отправиться домой.

В этот час солнце заполонило всю столовую. Мадам Мегрэ была одета в цветастое розовое платье, что сразу же вызвало в памяти почти такого же окраса кофту толстухи Леа.

Он рассеянно прожевывал телячью печенку, поданную в папильотках, когда супруга поинтересовалась:

— О чем задумался?

— Да о клошаре…

— Кто он такой?

— Тип, ранее, вроде бы, работавший доктором.

— И что он такое вытворил?

— Ничего, насколько мне известно. Это ему чуть не раскроили череп, пока он мирно почивал под мостом Мари. После чего сбросили в воду.

— Он умер?

— Нет, речники успели его вовремя выловить.

— За что его так?

— Над этим и ломаю голову. Кстати, он родился в краях, где обретается твой свояк.

Сестра мадам Мегрэ жила в Мюлузе вместе с мужем, который служил инженером в дорожном ведомстве. Чета Мегрэ довольно часто ездила к ним в гости.

— Келлер. Франсуа Келлер.

— Странно, но эта фамилия мне что-то напоминает.

— Она довольно распространена в той местности.

— А не позвонить ли мне сестре?

Мегрэ пожал плечами. Он не верил, что это что-либо даст, но явно доставит удовольствие супруге.

Подав кофе, она тут же заказала разговор с Мюлузом, причем ждать пришлось всего несколько минут и в течение этого времени она еле слышно твердила, словно пытаясь что-то вспомнить:

— Келлер… Франсуа Келлер…

Звонок.

— Алло! Алло, да! Да, мадемуазель, это я просила Мюлуз… Это ты, Флоранс? Как?.. Да, это я… Нет-нет, ничего не случилось… Из Парижа. Из дома… Он рядом, потягивает кофе… У него все в порядке. Все, даже очень… Здесь также наконец-то заявилась весна…

Как детишки?.. Грипп? А я перенесла его на той неделе… Нет, ничего серьезного… Послушай, я тебе звоню по другой причине. Не помнишь ли ты случайно некоего Келлера? Франсуа… Как?.. Сейчас спрошу у него.

И, повернувшись к Мегрэ, задала вопрос:

— Сколько ему лет?

— Шестьдесят четыре.

— Шестьдесят четыре… Да… Лично его не знала? Что ты говоришь?.. Мадемуазель, не прерывайте, пожалуйста. Алло!.. Да, он был врачом. Вот уже полчаса, как я пытаюсь вспомнить, кто мне о нем рассказывал. Ты считаешь, что это был твой муж?..

Да… Подожди минутку. Я повторяю, что ты мне сообщила своему, а то он уже выражает нетерпение. Он женился на дочке Мервиля. А кто они такие?.. Советник суда? И Келлер взял его чадо в жены? Хорошо… Так, сам он умер. И давно уже… Ладно. Не удивляйся, что я все время повторяю, а то иначе боюсь что-нибудь забыть… Значит, родовитая семья в Мюлузе. Дед был мэром и… Плохо слышу… Его статуя… Не думаю, что это существенно. Неважно, что ты не уверена…

Алло! Итак, Келлер женился на ней. Единственная дочь. Улица Соваж?.. Ясно, семья там проживала. Оригинал? Почему?.. Не знаешь точно… Ах да, понимаю. Столь же дикий, как и название его улицы[18].

Она глянула на Мегрэ, всем своим видом показывая, что делает все возможное, чтобы разузнать поболее.

— Да, да… Пусть это и не интересно. С ним никогда не знаешь. Иногда какая-то, вроде бы незначительная деталь… Да. В каком году?.. Примерно лет двадцать. Получила наследство от тетки… И он уехал… Не сразу. Еще год прожил с ней…

А дети у них были?.. Девочка?.. За кого?.. Русселе, того, что занимается фармацевтикой? И они живут в Париже?..

Мадам Мегрэ повторила специально для мужа.

— У них дочь, вышла замуж за сына Русселе, аптечные товары, их семья живет сейчас в Париже.

Затем, опять в трубку:

— Понимаю… Послушай, попытайся раздобыть побольше сведений… Да. Спасибо… Поцелуй за меня мужа и ребятишек. Звони в любое время. Я из дома пока не выхожу…

Послышался звук поцелуя. Теперь она уже обратилась к Мегрэ:

— Я была уверена, что знаю эту фамилию. Ты все понял? Действительно, именно этот Франсуа Келлер, похоже, был доктором и женился на дочке магистрата. А тот помер незадолго до свадьбы.

— А как насчет матери? — спросил он.

Она живо взглянула на него, пытаясь угадать, говорит ли он это с иронией.

— Не знаю. Флоранс о ней не упоминала. Но лет двадцать тому назад мадам Келлер получила наследство от одной из своих тетушек. И теперь очень богата. А врач был чудаком. Ты слышал, что я сказала? Как пояснила сестра, дикарь какой-то. Они оставили прежний дом и поселились в особняке рядом с собором. Год прожили вместе, а потом он исчез.

Флоранс позвонит подругам, особенно тем, кто постарше, и узнает подробности. Обещала позвонить тут же, как появится что-нибудь новенькое. Тебе это интересно?

— Мне все интересно, — вздохнул он, поднимаясь с кресла и направляясь к подставке, чтобы взять другую трубку.

— Думаешь, что это побудит тебя отправиться в Мюлуз?

— Еще не знаю.

— А меня возьмешь с собой?

Они оба улыбнулись. Окно было открыто. Солнце щедро одаряло их теплом и светом, навевая мечты об отпуске.

— До вечера. Я запишу все что она скажет, если позвонит. Даже если потом будешь над нами обеими смеяться.