Мегрэ и клошар

Глава седьмая

Эти ночи на набережной Орфевр, которые в восьми случаях из десяти заканчивались признанием подозреваемых, со временем обрели свои правила, если не традиции, как театральные пьесы, сыгранные не одну сотню раз.

Дежурившие в различных службах инспекторы, едва завидев гарсона из пивного зала «Дофин» с сандвичами и пивом, тут же смекнули, в чем дело: Мегрэ начинал свою знаменитую «вертушку-марафон» или по-другому «песенку-шансонетку».

Более или менее сдерживаемые фламандцем дурное настроение и негодование не помешали ему ни закусить с аппетитом, ни залпом выпить бокал пива, искоса и настороженно поглядывая при этом в сторону Мегрэ.

То ли в порядке вызова комиссару, то ли в знак протеста, но он поглощал пищу нарочито неопрятно, шумно чавкал с открытым ртом, сплевывал, будто с палубы в воду, на пол плохо прожеванные кусочки ветчины.

Мегрэ же, внешне спокойный и благодушный, делал вид, что не замечает этих провокационных выходок и не препятствовал Жефу метаться туда-сюда по кабинету, словно зверю в клетке.

Прав ли был он? Или нет? Зачастую самое трудное при расследовании это ухватить момент, когда можно рискнуть начать крупную игру. Каких-либо установленных правил на этот счет не существует. И сиё не зависит от того или иного элемента дознания. Это всего лишь вопрос интуиции, чутья сыщика.

Ему случалось ввязываться в главный бой, не имея за душой ни одной серьезной улики и добавиться за несколько часов успеха. Иной раз, наоборот, располагая всеми козырями и дюжиной свидетелей в придачу, он был вынужден трудиться в поте лица всю ночь.

Очень важно было также найти соответствующий тон беседы, индивидуальный для каждого допрашиваемого, и сейчас он, заканчивая трапезу и наблюдая за речником, как раз и искал эту струну для взятия верного аккорда.

— Может, велеть принести ещё сандвичей?

— У меня одно желание: поскорее вернуться на баржу, к моей крохе-жене, вот!

В итоге он все равно сдастся — перестанет кружить по комнате и сядет. Стало ясно, что Жеф — это не тот человек, с которым следует вести себя резко, и что к нему надо применить скорее всего метод так называемой «песенки-шансонетки», т. е. незатейливого повторения по нарастающей: начинать помягче, ни а чем не обвиняя, затем добиться признания какого-нибудь незначительного противоречия в показаниях, потом второго, убедить, что он совершил не очень значительную ошибку, и так, мало-помалу, втянуть его в систему зубчатых колес-шестеренок, способных перемолоть любого.

Теперь она остались с глазу на глаз. Мегрэ отослал Лапуэнта с поручением.

— Послушайте, Ван Хутте…

— Да я только и делаю, что часами вас выслушиваю, верно?

— Если это и затянулось, то исключительно из-за того, наверное, что вы не отвечаете откровенно на мои вопросы.

— Так что, сейчас, видимо, начнете третировать меня как лжеца?

— Я не обвиняю вас в том, что вы говорите заведомую неправду, но уверен: что-то вы утаиваете.

— А начни вдруг я расспрашивать вас о жене, детях…

— Понимаю, у вас было трудное детство. Много ли внимания уделяла вам мать?

— Ага, дошел черед и до моей матушки, да? Так знайте: она умерла, когда мне было всего пять лет. И что она была честной и порядочной, воистину святой женщиной, которая, если она смотрит сейчас на меня из небесных высей…

Мегрэ мысленно приказал себе не дергаться, оставаться невозмутимым и продолжил серьезным тоном:

— Вам отец после этого не женился вторично?

— Ну, папаша — это другое дело. Он слишком сильно закладывал…

— В каком возрасте вы начали зарабатывать себе на жизнь?

— Я уже говорил, что нанялся на судно в тринадцать лет.

— У вас есть ещё братья, кроме Хуберта? Или сестра?

— Сестра. И что с того?

— Ничего. Знакомимся…

— Но тогда, чтобы узнать друг друга поближе, я тоже должен был бы кое о чем вас спросить…

— Не возражаю.

— Вы это заявляете, поскольку сидите в собственном кабинете и считаете себя всемогущим.

С самого начала Мегрэ знал, что допрос будет долгим и трудным, потому что Ван Хутте не был умным человеком. Больше всего трудностей неизменно вызывали вот такого рода недотепы, потому что они тупо упрямятся, отказываюсь отвечать, не колеблясь, отрицают то, что утверждали всего час назад, ничуть не смущаются, когда их тыкают носом в явные противоречия в показаниях.

С толковым подозреваемым бывает часто достаточно отыскать брешь в его умозаключениях, в его системе защиты, как все возведенное им здание начинает сразу рушиться.

— Думаю, не ошибусь, сочтя вас работягой…

Жеф метнул искоса полный недоверия взгляд на Мегрэ.

— Да, я всегда много трудился.

— И некоторые хозяева, видать, злоупотребляли вашей доброй волей и молодостью. Однажды вы повстречались с Луисом Виллемсом, таким же выпивохой. как и ваш отец.

Застыв посредине помещения, Жеф смотрел на комиссара как зверь, учуявший опасность, но ещё не понимавший, каким образом на него сейчас нападут.

— Убежден, что не будь Аннеке, вы не остались бы на борту «Зварте Зваан» и быстренько бы поменяли судно.

— Мадам Виллемс тоже была славная женщина.

— Наверняка, не такой чванливой и надменной, как её муж…

— А кто вам сказал, что он был задавакой?

— А что, разве не так?

— Он был «боссом», хозяином и желал, чтобы все это знали.

— Готов поспорить, что мадам Виллемс, доживи она до вашей любви с Аннеке, не стала бы противиться вашему браку.

Может, Жеф и взаправду был человеком недалеким, но инстинкт хищника у него был развит отлично, ибо на сей раз Мегрэ явно переборщил.

— Ага, значит вот что вы удумали, не так ли? Тогда и мне будет позволено сочинять всякие там истории?

— Я ничуть не фантазирую, просто описываю вашу жизнь такой, какой я себе её представляю, рискнул сделать неверное суждение.

— И тем хуже для меня, если, ошибившись, вы упечете меня в тюрягу…

— Выслушайте меня до конца. Детство у вас было не из легких. Совсем молодым вы уже были выпущены трудиться, как взрослый. А потом вдруг встречаете Аннеке, и она смотрит на вас иначе, чем все остальные. Она считает вас не быдлом, оказавшимся на борту, чтобы вкалывать «по-черному», да быть тем, на ком срывают злость, а увидели в вас человека. Вполне естественно, что вы её полюбили. И наверное, мать, будь она живо, благословила бы ваши чувства.

Уф! Жеф, действительно, наконец-то сел, правда ещё не на стул, а всего лишь на подлокотник, но и это было уже продвижением вперед.

— И что дальше? Знаете, чудная у вас сложилась сказочка…

— Но, к сожалению, мадам Виллемс умирает. Вы остались на судне лицом к лицу с её мужем и Аннеке, общались с ней весь день и — уверен! — хозяин за вами следил.

— Ну, это вы так говорите…

— Владелец прекрасной баржи, он отнюдь не горел желанием, чтобы его дочь вышла замуж за парня без гроша в кармане. И когда по вечерам он упивался в стельку, то становился грубым и омерзительным.

Мегрэ вновь обрел нужную осторожность, ни на секунду не упуская из виду Жефа.

— Неужто вы допускаете, что я позволю кому-то меня ударить?

— Убежден в обратном. Вот только руку-то он поднимал не на вас. А на дочь. Спрашивается, а не застал ли он вас…

Теперь надо было выдержать небольшую паузу, наступила гнетущая тишина, Мегрэ мирно попыхивал трубкой.

— Вы недавно раскрыли мне одну любопытную подробность. Виллемс отлучался на берег по вечерам преимущественно в Париже, поскольку встречался с подружкой, с которой они вместе бражничали.

В других местах он предпочитал наклюкаться на борту или в какой-нибудь забегаловке неподалеку от места швартовки. Как и все моряки а вы сами сказали мне, что они встают ещё до зари — он должен был ложиться спать достаточно рано.

Но в Париже у вас возникала возможность побыть с Аннеке наедине и вы…

В этот момент раздались шаги, и в соседней комнате послышались голоса. Лапуэнт приоткрыл дверь.

— Готово, патрон.

— Сейчас.

И «песенка-шансонетка» продолжала назойливо крутиться в переполненном дымом кабинете.

— Вполне допустим вариант, при котором однажды Виллемс вернулся раньше, чем обычно, и застал вас в объятьях друг у друга. Если такое и впрямь случилось, то он безусловно разъярился. А в таком состоянии он, должно быть, становился ужасным. Возможно, он пытался вышвырнуть вас вон… Ударил дочь…

— Ну вы и сочинитель… — иронически повторил Жеф.

— Будь я на вашем месте, я бы, уверен, придерживался именно этой версии. Потому, что тогда смерть Виллемса выглядела бы чуть ли не несчастным случаем…

— Она и была таковой…

— Я сказал «чуть ли не». Я даже не утверждаю, что вы помогли ему свалиться в воду. Он был пьян. Шатался. Шел ли, кстати, дождь в ту ночь?

— Да…

— Вот видите! Значит, доски сходен намокли, было скользко. Вы допустили ошибку лишь в том, что не сразу бросились ему на помощь. А, может, произошло нечто более серьезное: вы толкнули его. Все это случилось два года тому назад, и в полицейском протоколе был упомянут несчастный случай, а не убийство…

— Ну и что? Почему вы так упорствуете в том, чтобы свалить это происшествие на мою голову?

— Я всего лишь пытаюсь найти объяснение. А теперь предположите, что кто-то видел, как вы спихнули Виллемса в Сену. И этот человек находился на набережной, вы его не заметили. Он вполне мог бы заявить полиции, что вы простояли на палубе достаточно долго, прежде чем прыгнуть в лодку, выжидали, пока хозяин не нахлебается вдоволь и не окочурится.

— А Аннеке? Она, выходит, тоже смотрела и ничего не говорила?

— Вполне вероятно, что в два часа ночи она уже спала. Как бы то ни было, но человек, видевший, как все это происходило, потому что в то время он ночевал под мостом Берси, ничего не сказал полиции.

Клошары не очень любят вмешиваться в чужие дела. Они воспринимают мир иначе, чем остальные люди и имеют свое, только им присущее, мнение о том, что такое правосудие.

А вы после этого смогли жениться на Аннеке, а поскольку вам был нужен помощник, чтобы управляться с баржой, вы вызвали из Бельгии своего брата. Наконец-то вы обрели счастье. Стали в свою очередь, как вы выражаетесь, «боссом».

С тех пор вы неоднократно проплывали через Париж, но — и я готов поспорить! — всегда избегали швартоваться у моста Берси.

— Нет, моссье! Я там причаливал по меньшей мере трижды.

— Потому что клошар к тому времени убрался оттуда… Они, бомжи, ведь тоже переезжают с места на место, а ваш устроился под мостом Мари. В понедельник он узнал «Зварте Зваан». Как и вас самих. Вопрос…

Он сделал вид, что его осенила новая мысль.

— Так что это вы хотели бы для себя выяснить?

— Да вот ломаю голову над следующим: а что если тогда на набережной Рапэ вы, вытащив Виллемса из воды, внезапно его заметили… Да… Почти наверняка так и было. Он подошел, но ничего не сказал. А в понедельник, когда клошар начал бродить около вашего судна, вы сообразили, что он ведь мог и сболтнуть. Допускаю даже: он угрожал вам, что заговорит…

Сам Мегрэ в это не верил. Не таков Тубиб. Но пока предположение такого рода было необходимо для его работы с Жефом.

— Вы испугались. Подумали, что случившееся с Виллемсом с равным успехом может произойти и с другим человеком, причем почти таким же образом.

— Так что же, получается, это я швырнул его в воду?

— Скажем, подтолкнули.

Жеф вновь вскочил на ноги, но теперь уже держался спокойнее и жестче.

— Нет, моссье! Вам никогда не удастся вынудить меня признать такое. Это все неправда…

— Если я ошибся в каких-то деталях, поправьте меня.

— Я вам уже сказал…

— Что?

— Все было записано черным по белому, тем коротышкой, что сопровождал следователя.

— Вы заявили, что примерно в полночь услышали шум…

— Если я так сказал, значит, так и было.

— Добавили при этом, что двое мужчин, один из которых был одет в светлый плащ, вышли в тот момент из-под моста и устремились к красной машине.

— Да, она была красная.

— То есть они прошли мимо вашей баржи…

Ван Хутте даже не шевельнулся. Тогда Мегрэ подошел к двери и распахнул её.

— Входите, господа.

Лапуэнта комиссар посылал на дом к страховому агенту и его другу-заике с наказом привезти их к нему. Инспектор застал их за игрой в белом вместе с мадам Гийо, и они безропотно последовали за инспектором. Гийо был одет в тот самый желтоватого цвета дождевике, что и в понедельник вечером.

— Те ли это двое мужчин, что уехали на красном автомобиле?

— Разные вещи — видеть людей ночью на слабо освещенной набережной и встретиться с ними здесь, в кабинете.

— Они соответствуют описанию, которое вы дали.

Жеф покачал головой, по-прежнему отказываясь что-либо признавать.

— Именно они и были в тот вечер на набережной Селестэн. Будьте любезны, месье Гийо, расскажите нам, что вы там делали?

— Мы спустились по пандусу на машине…

— На каком расстоянии он находился от моста?

— Более ста метров.

— Вы оставили автомобиль у самой воды?

— Да.

— Что было потом?

— Пошли забрать собаку в багажнике.

— Ноша была тяжелой?

— Нестор весил больше, чем я. Семьдесят два кило, как показали весы у мясника, когда его последний раз там взвешивали.

— Стояла ли у причала набережной баржа?

— Да.

— Вы оба направились с вашим грузом к мосту Мари?

Ардуэн уже открыл рот, чтобы возразить, но, к счастью, его друг среагировал быстрее.

— А зачем нам было идти до моста Мари?

— Потому что так утверждает здесь присутствующий месье.

— Он что, видел, как туда шли?

— Не совсем так. Он заметил, как вы оттуда возвращались.

Приятели переглянулись.

— Он никак не мог зафиксировать, что мы прошли вдоль баржи, потому что мы выбросили собаку, не доходя до не. Я ещё опасался, как бы мешок не зацепился за руль. И даже дождался, пока не удостоверился, что его унесло течением на середину.

— Вы слышите, Жеф?

Но того было ничем не пронять.

— Это он так сказал, не так ли? вы тоже тут всякого навыдумывали. Может быть, появятся и ещё какие-нибудь, новые, истории.

— Во сколько это происходило, месье Гийо?

Месье Ардуэн не мог смириться с ролью молчаливо присутствующего и начал:

— Один… один… одиннадцать часов и… и…

— Одиннадцать тридцать, — прервал его друг. — И доказательством тому служит то обстоятельство, что в кафе на улице Тюренн мы вошли без двадцати двенадцать.

— Ваш автомобиль красный?

— Да, это «пежо-403».

— И у её номера есть две девятки?

— Семь тысяч девятьсот сорок девять — LF семьдесят пять.

— Не желаете ли, месье Ван Хутте, спуститься во двор и опознать машину?

— Я хочу только одного: поскорее вернуться к жене.

— Как вы объясните имеющиеся противоречия?

— Это уж вы занимайтесь этим. У меня другая профессия.

— Знаете, какую вы допустили ошибку?

— Да. Вытащил из Сены этого человека.

— В первую очередь, да. Но вы сделали это вынуждено.

— Как это так? Я что, действовал как какой-нибудь лунатик, когда отвязывал лодку и пытался с помощью багра…

— Вы забываете, что ещё кто-то услышал крики клошара. Виллемс не издал ни звука, наверное, потому, что его хватил удар сразу же, как только он погрузился в ледяную воду. Что касается Тубиба, то вы предусмотрительно сначала ударили его по голове. Сочли мертвым или полутрупом, в любом случае неспособным справиться с течением и водоворотами. И были неприятно поражены, когда услышали его вопли. И уж, конечно, так и оставили бы его кричать в волю, если бы вдруг не раздался другой голос — речника с «Пуату». И он видел, что вы стояли на палубе вашей баржи.

— Вот тогда-то вы и решили ловко сыграть роль спасителя.

Жеф лишь передернул плечами.

— И когда я недавно говорил о допущенной вами ошибке, то имел в виду не то, что вы бросились на помощь клошару. Речь шла о ваших показаниях полиции. Вы сочли уместным выдумать целую историю, чтобы отвести от себя любое подозрение. И вы продумали её весьма тщательно.

Страховой агент и его приятель, на которых происходившая на их глазах дуэль произвела впечатление, по очереди переводили взгляд с комиссара на речника и обратно, наконец-то сообразив, что цена этой игры была голова человека.

— В одиннадцать тридцать вы отнюдь не занимались ремонтом двигателя, как вы заявили, а находились в таком месте, откуда могли обозревать набережную — либо в рубке, либо где-то на палубе. Иначе вы бы не сумели заметить красную автомашину. Вы отлично видели, как утопили собаку. Эта сцена вспомнилась вам, когда полиция начала допытываться, что произошло в ту ночь. Вы убедили самого себя, что машину не отыщут и поэтому рассказали о двух мужчинах, возвращавшихся из-под моста Мари.

— Я никому не мешаю говорить то, что вздумается, не так ли? Они болтают, что им взбредет в голову. Вы сочиняете, что вам по душе…

Мегрэ вновь направился к двери.

— Входите, месье Гулэ.

Его, речника с баржи «Пуату», которая все ещё продолжала разгружать песок у набережной Селестэн, тоже привез Лапуэнт по поручению комиссара.

— В котором часу вы услышали крики со стороны Сены?

— Примерно в полночь.

— Не можете ли сказать поточнее?

— Нет.

— Но было позже, нежели половина двенадцатого?

— Наверняка. Когда все было кончено, я хочу сказать, после того, как тело подняли на берег и прибыл ажан, было уже двенадцать тридцать. Мне думается, полицейский записал точное время происшествия в свой блокнот. А ведь прошло не более получаса между тем, когда…

— Что вы на это скажете, Ван Хутте?

— Я? Ничего, не так ли? Он свое плетет…

— А ажан?

— Полицейский тоже.

В десять вечера все три свидетеля удалились, а из «Дофины» принесли ещё один поднос с сандвичами и пивом. Мегрэ зашел в соседнее помещение, чтобы сказать Лапуэнту:

— Твоя очередь…

— И что у него выспрашивать?

— А что хочешь…

Технология «вертушки-марафона» была давно отлажена. Иногда они меняли друг друга по три-четыре раза за ночь, задавая более или менее одни и те же вопросы, только ставя их под несколько другим углом, и тем самым понемногу изматывая допрашиваемого.

— Алло! Соедините меня, пожалуйста, с женой.

Мадам Мегрэ ещё не спала.

— Тебе лучше меня не ждать.

— Мне кажется, ты устал. Так трудно идет, да?

Она почувствовала по его голосу, что комиссар несколько упал духом.

— Он будет стоять насмерть, ни в чем не подставляясь. Самый яркий образчик из всех упрямых идиотов, встречавшихся мне.

— А как там Тубиб?

— Сейчас наведу справки.

Он, действительно, немедленно позвонил в Отель-Дьё и переговорил с ночной сиделкой из хирургического отделения.

— Месье Келлер спит… Нет, боли его не беспокоят. Профессор осматривал его после обеда и счел, что опасность миновала.

— Больной что-нибудь говорил?

— Прежде чем заснуть, он попросил у меня воды.

— Больше ничего не сказал?

— Нет, принял снотворное и заснул.

Мегрэ пошел вышагивать по коридору, дав Лапуэнту полчаса, чтобы суметь «раскрутить» фламандца, голос инспектора жужжал за дверью. Потом комиссар вернулся в кабинет, застав Жефа Ван Хутте наконец-то сидящим на стуле со скрещенными на коленях длинными руками.

Выражение лица сотрудника красноречиво доказывало, что ему не удалось добиться результата, в то время как речник насмешливо взирал на него.

— И долго это ещё продлится? — спросил последний, видя, что Мегрэ занимает место за столом. — Не забудьте, что вы обещали мне вызвать консула. Я расскажу ему все, что вы тут вытворяли со мной и все это появится в бельгийских газетах!

— Послушайте, Ван Хутте…

— Я уже часами только этим и занят, а вы твердите одно и то же…

Он пальцем показал на Лапуэнта.

— И этот туда же. У вас, думаю, припасены ещё и другие. Небось, стоят сейчас за дверью, ожидая своей очереди терзать меня расспросами?

— Не исключено…

— Ну что же, я им буду отвечать то же самое.

— Вы неоднократно противоречили самому себе.

— Ну и что из того, если это и так? Разве с вами на моем месте не произошло бы то же самое?

— Вы же слышали, что утверждают свидетели?

— Они мололи языком одно. Я о том же самом говорю другое. Это ещё не значит, что лгу я. Не забывайте, что мне пришлось вкалывать всю жизнь. Спросите у любого моряка, что он думает о Жефе Ван Хутте. Ни один из них вам не скажет обо мне ничего плохого.

И «песенка-шансонетка» закрутилась вновь с самого начала, ибо Мегрэ решил попытаться выстоять до конца, припомнив случай, когда сидевший напротив него человек, не менее неуступчивый, чем фламандец, вдруг сломался на шестнадцатом часу допроса, как раз тогда, когда комиссар собирался его закончить.

Это была одна из самых изнурительных для него ночей. Дважды он выходил в комнату инспекторов, уступая место Лапуэнту. Под конец не осталось ни сандвичей, ни пива, и у них сложилось впечатление, что в пустом здании Уголовной полиции, где уборщицы начали подметать в коридорах, их осталось всего трое, смахивавших на бесплотных призраков.

— Но ведь вы никак не могли видеть, как двое мужчин проходили мимо вашей баржи…

— Разница между нами в том, что я там был, а вы нет.

— Вы же слышали их показания…

— Все что-то болтают…

— Заметьте, я не обвиняю вас в преднамеренности действий…

— А что это ещё значит?

— Я не утверждаю, что вы заранее знали, что его убьете…

— Кого? Виллемса или того типа, которого я выудил из реки? Потому что к этому моменту их уже стало двое, не правда ли? А завтра, может, появится и третий или четвертый, пятый… Вам совсем нетрудно добавить ещё кого-нибудь.

В три часа ночи Мегрэ, утомившись донельзя, решил прекратить допрос. На этот раз не подозреваемый, а он был полон отвращения.

— Ладно, на сегодня хватит, — буркнул он, поднимаясь из-за стола.

— Так что, я могу вернуться к жене?

— Еще нет.

— Вы отправите меня до утра в тюрьму?

— Поспите здесь, в одном из кабинетов, где есть раскладушка.

Пока Лапуэнт отводил его туда, Мегрэ вышел из здания и пошел, руки в карманах, по пустынным улицам Парижа. И только в районе Шатле ему удалось поймать такси.

Он бесшумно вошел в спальню, но мадам Мегрэ все равно проснулась и сонным голосом пролепетала:

— Это ты?

Как будто на его месте мог быть кто-то другой!

— Сколько времени?

— Четыре.

— Он признался?

— Нет.

— Ты считаешь, что это он?

— С нравственной точки зрения уверен.

— Но вынужден был его освободить?

— Еще нет.

— Не хочешь, чтобы я приготовила чего-нибудь перекусить?

Есть ему не хотелось, но рюмочку крепкого он перед сном опрокинул, что не помешало ему добрых полчаса проворочаться, прежде чем заснуть.

Да, долго ему будет помниться этот бельгийский речник!