Глава вторая, в которой Растяпа возобновляет старое знакомство, а Лапуэнту поручают необычное задание

Инспектор Лоньон стоял на краю тротуара на улице Ларошфуко. Даже издалека он казался обиженным злой судьбой. Одет он был, как всегда, в один из своих костюмов мышиного цвета, которых будто никогда не касался утюг, в такой же серый плащ и некое подобие шляпы. Его кожа была серо-желтой, а выражение лица — как у больного хроническим насморком. И не потому, что Лоньон не спал ночь. Просто-напросто он так выглядел всегда, и даже только что встав с постели, имел несчастный вид.

По телефону Мегрэ предупредил, что заедет за ним, но не просил, чтобы тот ждал на улице. Тем не менее Лоньон стоял на тротуаре. У него не только отняли дело, но и заставили тратить время и после бессонной ночи мерзнуть на улице, говорил весь его облик. Открывая ему дверцу, Мегрэ бросил взгляд на здание окружного комиссариата. Поблекший флаг, украшающий фасад, грустно свисал — погода была безветренная. Именно здесь Мегрэ делал первые шаги как помощник комиссара. Лоньон без слов опустился на сиденье, не интересуясь, куда его везут. Шофер повернул влево на улицу Дуэ.

Разговор с Лоньоном всегда было делом трудным и деликатным. Что бы ему ни говорили, инспектор всегда находил повод для обиды.

— Вы видели утренние газеты?

— У меня на это не было времени.

Мегрэ вытащил из кармана газету, которую только что купил. Фотография незнакомки была напечатана на первой полосе. Хорошо были видны следы побоев под глазом и на губе, но лицо было узнаваемо

— Уверен, что сейчас раздаются первые звонки!

Лоньон подумал: «Другими словами, я потратил целую ночь зря, таскаясь от одного кабака к другому и от таксиста к таксисту. А они всего лишь разослали фотографии в газеты и теперь ждут звонков!» Ему было не до смеха. Лицо Растяпы стало еще более мрачным и поникшим. Он, Лоньон, сейчас был живым упреком жестокому и дурному человечеству.

Он не задавал никаких вопросов. Он был только маленьким колесиком в полицейской машине, а колесикам много знать ни к чему.

Улица Дуэ была пуста. Только в дверях одного из домов стояла консьержка. Машина остановилась перед окрашенным в бледно-фиолетовый цвет магазинчиком, вывеска на котором гласила: «Мадемуазель Ирэн». А ниже, мелкими буквами, было написано: «Модные, элегантные платья».

В запыленной витрине висели два платья — белое, расшитое блестками, и платье для коктейля из черного шелка. Мегрэ вышел, дал знак Растяпе следовать за ним, приказал шоферу подождать и подхватил с сиденья завернутый в серую бумагу сверток, который прислали из Института судебной экспертизы.

Нажав на ручку, Мегрэ убедился, что двери еще закрыты, но уже не на засов. Было полдесятого. Приблизив лицо к стеклу, комиссар увидел, что в комнате за магазином горит свет, и начал стучать.

Несколько минут никто не выходил. Лоньон стоял сбоку, не двигаясь и не разжимая стиснутых губ. Он не курил уже несколько лет, с тех пор, как жена начала болеть и твердила без конца, что дым ее задушит.

Наконец в глубине магазина появилась какая-то фигура. Это была достаточно молодая девица в красном халате, который она придерживала на груди. Приглядевшись к ним, девица исчезла. Наверное, пошла сообщить кому-то о неожиданном визите. Потом она появилась снова и, медленно прошествовав через заваленный платьями и плащами магазин, наконец решилась открыть дверь.

— В чем дело? — спросила она, подозрительно глядя сначала на Мегрэ, потом на Лоньона и в последнюю очередь на сверток.

— Мадемуазель Ирэн?

— Нет.

— А можно ее пригласить?

— Магазин закрыт.

— Я хочу поговорить с мадемуазель Ирэн.

— Кто это хочет?

— Комиссар Мегрэ из Уголовной полиции.

Девица не удивилась и не испугалась. Ей не было еще и восемнадцати. Она только что проснулась или от природы была такая заторможенная.

— Сейчас посмотрю, — сказала она и ушла.

Было слышно, как она с кем-то тихо разговаривает. Потом раздался характерный скрип кровати: кто-то вставал с постели. Прошли три минуты, за которые мадемуазель Ирэн, видимо, провела гребнем по волосам и надела халат.

Это была немолодая женщина с бледным лицом, большими голубыми глазами и поредевшими светлыми волосами, седыми у корней. Сначала она просунула в дверь голову, а чуть позже предстала перед посетителями с чашкой кофе в руке.

— Чего еще ты от меня хочешь? — спросила она, обращаясь только к Лоньону.

— Я — ничего. Это комиссар жаждет поговорить с вами.

— Мадемуазель Ирэн? — поинтересовался Мегрэ.

— Месье, вероятно, хочет знать мое настоящее имя? Если так, то меня зовут Кумар, Элизабет Кумар. Для моей профессии Ирэн звучит лучше.

Подойдя к прилавку, комиссар развернул сверток, из которого вынул голубое платье.

— Узнаете?

Она не сделала ни шагу, чтобы лучше разглядеть платье, и без колебаний ответила:

— Конечно.

— Когда вы его продали?

— Я его не продавала.

— Но оно из вашего магазина?

Она не предложила гостям присесть, не выглядела ни удивленной, ни обеспокоенной.

— И что дальше?

— Когда вы видели его в последний раз?

— Это важно?

— Может оказаться, что это очень важно.

— Вчера вечером.

— Во сколько?

— В десятом часу.

— У вас еще открыто в десятом часу вечера?

— Я никогда не закрываю до десяти. Почти каждый день бывает, что клиентки покупают что-то в последний момент.

Лоньон, судя по всему, должен был бы об этом знать, но стоял с непроницаемым выражением лица, будто все это его не касалось.

— Не правда ли, клиентки мадам — это проститутки и артистки кабаре?

— Не только. Некоторые дамочки встают только в восемь вечера, и всегда оказывается, что им не хватает чего-нибудь: чулок, пояса, лифчика… Или неожиданно обнаруживается, что платье, в котором они выходили в последнюю ночь, испорчено…

— Несколько минут назад вы сказали, что не продавали этого платья.

— Вивьен! Еще кофе! — она повернулась к девушке, стоящей на пороге спальни.

Девушка с предупредительностью хорошо вышколенной горничной взяла у хозяйки пустую чашку.

— Это ваша служанка? — спросил Мегрэ, провожая ее глазами.

— Нет. Просто она у меня живет. Как-то раз вечером пришла, да вот так и осталась.

Она не утруждала себя какими-либо вопросами. Неужели Лоньон, на которого она посматривала время от времени, все знал?

— Вернемся к вчерашнему вечеру, — продолжил Мегрэ.

— Явилась тут одна…

— Минутку. Вы ее знаете?

— Видела один-единственный раз.

— Когда?

— По-моему, месяц назад.

— Она покупала у вас платье?

— Нет, взяла напрокат.

— Вы даете напрокат вещи?

— Случается.

— Она оставила вам фамилию и адрес?

— Кажется. Я записала на каком-то листке. Если месье хочет, могу поискать.

— Минутку. Когда она появилась в первый раз, речь шла о вечернем платье?

— Да, конечно.

— В тот раз она пришла так же поздно?

— Нет, сразу после обеда, около восьми. Сказала, что должна иметь вечернее платье, но не может себе позволить его купить. Спрашивала правда ли, что у меня можно взять на время?

— Не показалось ли вам, что она не такая, как все клиентки?

— Сначала они все не «такие». А через несколько месяцев становятся «такими».

— Вы нашли что-нибудь ее размера?

— Это голубое, что у вас в руках. Сорок четвертый размер. Оно помнит немало ночных приключений девушек с Монмартра.

— Она взяла его?

— Сразу.

— И отдала на следующее утро?

— В полдень. Я очень удивилась, что она пришла так рано. Обычно они потом спят целый день.

— Заплатила?

— Да.

— И потом вы ее не видели до вчерашнего вечера?

— Я уже ответила месье. Было начало десятого, когда она явилась и спросила, на месте ли то платье. Я ответила, что на месте. Тогда она начала оправдываться, что не может внести залог, но, если меня это устроит, оставит мне вещи, которые на ней.

— Она переодевалась здесь?

— Да. Попросила также туфли и плащ. Я нашла шелковую накидку с капюшоном. Она могла сойти за плащ.

— Как выглядела эта девушка?

— Как девушка, которой нужно вечернее платье и плащ.

— Иначе говоря, это было для нее очень важно?

— Для них это всегда очень важно.

— У вас сложилось впечатление, что она шла на свидание?

Мадемуазель Ирэн пожала плечами и глотнула кофе, который ей принесла Вивьен.

— Ваша подопечная ее видела?

— Она помогала ей переодеваться.

— Может быть, она говорила что-то такое, что вам запомнилось? — обратился Мегрэ к девушке.

Хозяйка не дала ей ответить:

— Вивьен не слушает, что говорят. Это ее не касается.

И в самом деле, девушка выглядела так, будто жила в нематериальном мире. Ее лицо ничего не выражало. Двигалась она бесшумно, а на свою хозяйку смотрела глазами верной рабыни или, скорее, преданного пса.

— Я нашла для нее туфли, чулки и вышитую серебром сумочку. А что с ней случилось?

— Вы не читали утренних газет?

— Я еще лежала, когда вы пришли. Вивьен как раз готовила мне кофе.

Мегрэ достал газету. Она посмотрела на фотографию, не выказав ни малейшего удивления.

— Это она?

— Да.

— И вы не удивляетесь?

— Я уже давно ничему не удивляюсь. Платье не пострадало?

— Промокло под дождем, но не испорчено

— И то дело. Понимаю, чего хочет месье: чтобы я отдала вещи этой девушки. Вивьен!

Рабыня сообразила, о чем идет речь, и открыла шкаф, в котором висели платья. Она положила на прилавок черное шерстяное платьице, и Мегрэ сразу же начал искать фирменную метку.

— Она сама его сшила, — объявила мадемуазель Ирэн. — Принеси ее плащ, Вивьен.

Плащ, тоже шерстяной, бежевый в коричневую клетку, был другого происхождения. Когда-то он был куплен в одном из больших универсальных магазинов на улице Ла Файет.

— Нищета. Месье сам видит. Туфли немногим лучше, не говоря уже о белье.

Прилавок заполнился вещами. Наконец прислужница принесла черную кожаную сумочку с защелкой из белого металла. В ней был только карандаш и пара изношенных перчаток.

— Мадам говорила, что дала ей сумочку?

— Да. Она хотела идти с этой. Я сказала, что сумка и платье не сочетаются и нашла ей вечернюю сумочку, вышитую серебром. Она переложила туда губную помаду, пудреницу и носовой платок.

— Кошелька у нее не было?

— Может, и был, я не обратила внимания.

Лоньон продолжал делать вид, что не имеет к разговору никого отношения.

— Во сколько она вышла?

— Переодевание заняло минут пятнадцать.

— Спешила?

— Похоже, что так. Два или три раза смотрела на часы.

— На свои?

— Не заметила, чтобы они у нее были. Часы висят над прилавком.

— Когда она выходила, шел дождь. Она взяла такси?

— Здесь нет стоянки. Она пошла в сторону улицы Бланш.

— А в этот раз она назвала вам свою фамилию и адрес?

— Я ее не просила об этом.

— Вы не могли бы найти тот листок, на котором в первый раз записали ее адрес?

Со вздохом хозяйка обошла вокруг прилавка и выдвинула ящик, до краев заполненный блокнотами, счетами, карандашами, образцами тканей и множеством разномастных пуговиц. Разгребая все это, она не переставала говорить:

— Месье понимает, что хранить их адреса бесполезно: они, как правило, снимают квартиры, которые меняют чаще, чем белье. Когда им становится нечем платить за квартиру, они просто-напросто испаряются… Нет! Это не то… Если я правильно запомнила, то это где-то рядом, знакомая улица. Но не могу найти. Если вам это очень нужно, я поищу получше и позвоню месье.

— Я буду вам очень благодарен.

— Он с вами работает? — она показала на Лоньона. — Он мог бы рассказать месье обо мне кое-что интересное. Правда, должна признаться, что вот уже много лет у меня все в порядке. Не так ли, красавчик?

Мегрэ завернул вещи в ту же самую серую бумагу.

— Месье не оставит мне мое голубое платье?

— Не сейчас. Мы позднее пришлем его.

— Как вам будет угодно.

Комиссар уже пошел к выходу, когда вспомнил еще об одной детали:

— Когда она пришла вчера вечером, то просила любое платье или именно то, которое уже один раз брала?

— То, которое уже брала.

— Как вам кажется: если бы его не было, взяла бы она другое?

— Не знаю. Просила именно это.

— Благодарю вас.

— Не за что.

Они вернулись к машине. Рабыня закрыла за ними дверь. Лоньон по-прежнему молчал. Наверное, ждал вопросов.

— Сидела?

— Три или четыре раза.

— Скупка краденого?

— Да.

— Когда была последняя судимость?

— Года четыре или пять назад. Сначала она была танцовщицей, затем совладелицей публичного дома, когда такие заведения еще существовали.

— У нее всегда живет такая невольница?

Шофер ждал указаний.

— Лоньон, вы вернетесь к себе?

— Если у месье Мегрэ нет срочного задания.

— Площадь Константэн-Пэкёр, — распорядился Мегрэ.

— Я могу пойти пешком!

Черт бы его побрал с этой его ненавязчивой покорностью!

— Вы знаете эту Вивьен?

— Ее — нет. Они часто меняются.

— Что, выгоняет?

— Нет, сами уходят. Она принимает их, когда им уже так плохо, что некуда деться.

— Зачем она это делает?

— Может быть, просто для того, чтобы не спали на улице…

Лоньон, казалось, говорил: «Знаю, что вы в это не верите и подозреваете Бог знает какие отвратительные штуки. Неужели вы не можете понять, что даже такая женщина может иметь доброе сердце и ей не чуждо милосердие. Я тоже… А все воображают, что я…»

Мегрэ вздохнул.

— Лучше всего было бы, чтобы вы выспались. Скорее всего вы мне понадобитесь этой ночью. А что вы вообще думаете об этой истории?

Вместо ответа Лоньон пожал плечами. «Зачем притворяться, что я что-то думаю, если и так — он не сомневался в этом ни на минуту — все меня держат за идиота».

Это было несправедливо. Лоньон не только отличался интеллигентностью, но и был одним из самых добросовестных сотрудников парижской полиции. Слишком занудным, правда.

Машина остановилась на небольшой площади перед обычным доходным домом.

— Месье будет звонить мне в комиссариат?

— Нет, домой. Так будет лучше.

Через полчаса Мегрэ был уже на набережной Орфевр и, держа сверток под мышкой, вошел в комнату инспекторов.

— Есть что-нибудь для меня, Люка?

— Нет, патрон.

Он разочарованно нахмурился. После выхода утренних газет с фотографией неизвестной прошло уже несколько часов.

— Никто не звонил?

— Только по поводу кражи сыра.

— Я говорю о девушке, убитой этой ночью.

— Ровным счетом ноль звонков.

Рапорт доктора Поля лежал на столе. Комиссар пробежал его глазами, чтобы убедиться, что там нет ничего, кроме того, что Поль уже сообщил ему.

— Можешь прислать мне Лапуэнта?

В ожидании помощника Мегрэ разложил на кресле весь небогатый гардероб убитой и внимательно рассматривал то одежду, то фотографии девушки.

— Добрый день, патрон! Слушаю вас.

Мегрэ показал ему фотографии, платье и белье.

— Сначала отнесешь все это Мурсу наверх и скажешь, чтобы проделал все, как обычно.

Это означало, что Мурс положит все вещи в бумажный мешок, хорошенько встряхнет его, чтобы выбить пыль, которую затем соберет и рассмотрит под микроскопом. Иногда это давало результаты.

— Пусть исследует также ее сумку, туфли и вечернее платье. Хорошо?

— Слушаюсь. Еще неизвестно, кто она?

— Не знаю ничего, кроме того, что вчера вечером она взяла на одну ночь это платье в магазинчике на Монмартре. Когда Мурс закончит, поедешь в морг и тщательно осмотришь тело.

Юный Лапуэнт, который служил в полиции только два года, покраснел.

— Это важно. Потом отправишься в агентство по найму манекенщиц. Все равно в какое. Например, на улицу Сен-Флорентин. Постарайся найти девушку, которая имела бы рост и вес убитой. Размер сорок четвертый.

Лапуэнт не мог понять, говорит ли шеф серьезно или разыгрывает его.

— А что дальше?—спросил он.

— Пусть она примерит платье. Если оно будет сидеть на ней, как собственное, привезешь ее сюда, к фотографам.

Лапуэнт наконец начал что-то понимать.

— Это не все. Необходима фотография убитой, с макияжем и всем таким, чтобы казалось, что она живая.

В отделе идентификации был один фотограф — настоящий волшебник.

— Пусть сделают фотомонтаж двух кадров: тело манекенщицы, а голова убитой. Поспеши. Фотографии должны быть готовы до выхода вечерних газет.

Когда Мегрэ остался один, он подписал несколько бумаг, набил трубку и вызвал Люка, которому велел на всякий случай найти в архиве дело Элизабет Кумар, она же Ирэн. Он был уверен, что это ничего не даст, так как дама с прошлым, похоже, говорила правду, но она до сих пор была единственная, узнавшая убитую на площади Вэнтимиль.

Время шло. Комиссара все больше удивляло полное отсутствие телефонных звонков.

Если незнакомка жила в Париже, можно было проработать большое количество версий. Первая: жила с родителями. В таком случае они, увидев фотографию в газете, поспешили бы в ближайший комиссариат или на набережную Орфевр.

Если она жила одна, то у нее были соседи, консьержка, делала она и какие-то покупки в окрестных магазинчиках.

Может быть, как это часто бывает в последнее время, она жила с подружкой? Тогда тоже был бы человек, который обеспокоился бы ее отсутствием и узнал бы фотографию.

Могла она также снимать комнату с пансионом. Таких пансионатов много. Ее бы могли узнать и хозяйка, и другие девушки.

В конце появилась еще одна мысль: она могла снимать комнату в одном из нескольких тысяч парижских отелей.

Мегрэ позвонил инспекторам:

— Там есть Торранс? Он свободен? Попросите его зайти ко мне.

Если она жила с родителями, оставалось только ждать. Если одна или с приятельницей — тоже самое. А вот в других случаях можно было бы ускорить ход событий.

— Садись, Торранс. Видишь фотографию? Хороша? Еще лучше фотографии будут после двенадцати. Представь себе эту девушку в черном платье и бежевом плаще в клетку. Такой могли запомнить ее люди.

Вдруг в окно упал луч солнца и прочертил на столе светлую линию. Мегрэ прервался, чтобы рассмотреть ее, как будто увидел не полоску света, а птичку, влетевшую с улицы.

— Сначала пойдешь в гостиничный центр и попросишь, чтобы эту фотографию показали во всех дешевых отельчиках. А начать нужно с девятки и восемнадцатого[2]. Понимаешь, к чему я клоню?

— Да. Месье знает ее фамилию?

— Не знаю ничего. Потом займись пансионатами для девушек и обойди их все. Скорее всего это — пустая работа, но я хочу все проверить.

— Понимаю.

— Это все. Возьми машину.

Неожиданно стало жарко, и Мегрэ открыл окно. Потом он перебрал еще несколько бумаг на столе, посмотрел на часы и решил поехать поспать.

— Разбуди меня около четырех, — попросил он жену.

— Обязательно?

Это было необязательно. Ему предстояло только ждать. Мегрэ неожиданно заснул. Он спал так крепко, что когда жена подошла к кровати с чашкой кофе в руке, он посмотрел на нее, будто его застали врасплох в чужой постели. Он словно не знал, как очутился здесь, в этой залитой солнцем комнате.

— Четыре часа. Ты сказал...

— Да... Не звонили?

— Только водопроводчик.

Первый тираж дневных газет вышел около часа дня. Все опубликовали то же фото, что и утром.

Даже несмотря на то, что черты лица убитой были слегка деформированы смертью, мадемуазель Ирэн узнала ее сразу, а видела-то всего два раза.

Оставалась еще одна версия, что девушка не снимала комнату и вообще не жила в Париже, а в обоих случаях, когда посещала улицу Дуэ, приезжала из пригорода. Но это было маловероятно, поскольку все, что было на ней, за исключением платья, которое сшила сама, куплено в магазине на улице Ла Файетт.

— Вернешься к обеду?

— Возможно

— Если ты надолго, надень теплое пальто. После захода солнца становится холодно.



На столе не было ни одного донесения. Мегрэ вызвал Люка.

— Опять ничего? Никаких звонков?

— Нет, патрон. Вот, принес вам дело Элизабет Кумар.

Мегрэ стоя пролистал его, не найдя там ничего, что бы он уже не знал от Лоньона.

— Лапуэнт разослал фотографии в газеты.

— Он здесь?

— Ждет вас.

— Позови.

Фотографии были просто шедеврами монтажа. Глядя на них, Мегрэ испытал что-то похожее на шок. Он видел девушку дважды: первый раз — в свете фонарей на мокрой от дождя площади Вэнтимиль, второй — на мраморном столе в институте у доктора Поля. Сейчас он видел ее такой, какой она была вчера, когда вечером зашла к мадемуазель Ирэн.

На Лапуэнта фотографии тоже произвели впечатление.

— Что вы об этом скажете, патрон? — спросил он неверным голосом. И, помолчав, добавил:

— Красивая, правда?

Лапуэнт неточно выразился. Девушку нельзя было назвать красивой. Это было нечто большее, что нелегко поддается точному определению. Фотографу удалось вдохнуть жизнь в ее глаза, которые будто задавали вопрос. И никто не мог на него ответить.

На двух фотографиях она была в своем черном платьице, на третьей — в плаще, еще на одной — в вечернем туалете. Можно было представить ее на улицах Парижа, среди толпы таких же девушек. Вот она идет по улице, останавливается около витрин, а потом спешит дальше, один Бог знает куда.

У нее были отец, мать. Позднее, в школе — подружки и приятели. Потом самые разные люди окружали ее, звали по имени. А теперь, когда ее нет в живых, оказалось, что все о ней забыли, как-будто она никогда и не жила на свете.

— Было очень трудно?

— Что?!

— Найти похожую.

— Нет, только немного неловко. Меня окружила дюжина девиц, и когда я показал им платье, каждая захотела его примерить.

— При тебе?

— Они к этому привыкли.

Доблестный Лапуэнт после двух лет работы в полиции еще не разучился краснеть!

— Пошли фотографии во все провинции.

— Я позволил себе сделать это, не дожидаясь вашего распоряжения.

— Прекрасно. А во все комиссариаты здесь, в Париже?

— Полчаса назад.

— Соедини меня с Лоньоном.

— Звонить в округ?

— Нет, домой.

Через минуту в трубке раздался голос:

— Инспектор Лоньон слушает.

— Это Мегрэ.

— Я понял.

— Я распорядился послать фотографии в ваш комиссариат А через час или два они будут в газетах.

— Патрон хочет, чтобы я повторил свой обход?

Мегрэ был бы изрядно растерян, если бы его попросили объяснить, почему он не верит, что этот обход может дать какой-то результат. Ведь визит к мадемуазель Ирэн, происхождение голубого платья, час, в который нашли тело, — все говорило о какой-то связи происшедшего с районом ночных увеселительных заведений. Что другое, как не намерение пойти туда, куда принято ходить только в вечернем туалете, могло заставить незнакомку бегать в девять вечера по Парижу в поисках платья? Спектакли в театрах уже давно начались. К тому же во все театры, за исключением Оперы и премьер, можно было бы пойти и в обычной одежде!

— На всякий случай попробуйте. Прошу вас обратить особое внимание на ночные такси.

Мегрэ положил трубку. Лапуэнт застыл на месте, ожидая указаний, но комиссар не имел никакого представления о том, что делать дальше. Опять же на всякий случай он позвонил на улицу Дуэ.

— Мадемуазель Ирэн?

— Да, я.

— Вы не нашли адрес?

— А, это месье комиссар… Нет! Искала везде. Я могла и выбросить этот листок или записала на нем размеры какой-нибудь клиентки. Но зато я вспомнила, как ее звали. Абсолютно уверена, что Луиза. Фамилия начинается тоже на Л, как там… Вроде Ла Монтань или Ла Брюйер… Может быть, и не так, но очень похоже.

— Мадам не заметила, был ли среди мелочей, которые она перекладывала из своей сумочки в ту, серебряную, какой-нибудь документ?

— Нет.

— А какие-нибудь ключи?

— Минуточку. Сдается мне, что ключ я видела. Это была не связка, а один маленький медный ключик.

Мегрэ услышал, как она позвала:

— Вивьен, иди сюда!

Что она говорила своей невольнице (или подопечной, бог ее знает), он не слышал.

— Вивьен тоже кажется, что она видела ключ.

— Плоский ключик?

— Да, месье знает, сейчас почти все такие.

— Денег у нее не было?

— Несколько свернутых купюр. Немного, может, две или три. По сто франков. Я еще подумала, что с такими-то деньжищами не разгуляешься.

— И ничего больше?

— Нет, это все.

В дверь постучали. Это был Жанвье. Увидев лежащие на столе снимки, он вздрогнул так же, как и Мегрэ.

— Вы нашли ее фотографию? — удивился он. Потом поднес снимки ближе к глазам. — Это ребята сверху смастерили? — и шепнул:

— Интересная девушка.

И все равно они не знали о ней ничего, помимо того, что ее никто не узнал, кроме хозяйки пыльного магазинчика.

— Что будем делать?

Мегрэ мог только пожать плечами и ответить:

— Ждать!

Загрузка...