Мегрэ и труп молодой женщины

Глава шестая, в которой рассказывается о странном отце и угрызениях совести Мегрэ

За обедом мадам Мегрэ рассказывала что-то о дочке соседки по лестничной клетке, как она первый раз сходила к зубному врачу и сказала… Что она там сказала? Мегрэ слушал вполуха, а сам смотрел на жену, голос которой звучал, как знакомая приятная музыка. Мадам Мегрэ замолчала и спросила:

— Разве не забавно?

— Да-да, очень смешно…

Мыслями комиссар был где-то далеко. Такое с ним случалось часто. Он смотрел тогда на собеседника широко раскрытыми неподвижными глазами. Те, кто плохо его знал, даже не подозревали, что Мегрэ смотрит на них, будто на меняющиеся в темной глубине сцены декорации.

Мадам Мегрэ, не закончив истории, пошла мыть посуду. Тем временем комиссар удобно устроился в кресле и развернул газету. Когда в кухне стихли звуки уборки, в квартире воцарилась тишина, прерываемая только шелестом газетных страниц. Дважды начинался и кончался дождь.

Около десяти мадам Мегрэ, видя, что муж сворачивает газету, предположила, что сейчас они пойдут спать, но он взял со стола один из кипы журналов и снова углубился в чтение. Она начала шить, отпуская время от времени ничего не значащие реплики. Ей было все равно, отвечает ли ей муж что-то или довольствуется только покашливанием. Просто это помогало поддерживать интимное настроение.

Соседи, живущие наверху, выключили радио и пошли спать.

— Ты ждешь чего-нибудь?

— Должны позвонить.

Ферэ обещал допросить по-настоящему мать Луизы, как только она вернется из Монте-Карло. Ему могло что-то помешать. Накануне Парада цветов у полиции много работы.

Немного позже мадам Мегрэ заметила, что шелест страниц вновь прекратился. Муж сидел неподвижно с закрытыми глазами. Она подождала немного, а затем произнесла:

— Может быть, ты все-таки ляжешь?

Был уже двенадцатый час. Мегрэ, не протестуя, взял телефон, включил его в спальне и поставил на столике около кровати. Потом они разделись, по очереди сходили в ванную, проделав ежедневный ритуал Мегрэ погасил свет и, повернувшись к жене, поцеловал ее.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи. Попробуй заснуть.

Он не переставал думать о Луизе Лабуан и о других персонажах, которые один за другим появлялись неведомо откуда, дефилируя перед ним, как кортеж. Единственное, что отличало эти миражи от настоящих людей, это необычность их движений — то слишком плавных, то, наоборот, подчеркнуто эксцентричных, а лотом они перепутались, будто каждый начал играть чужую роль.

Еще позже Мегрэ привиделось, что он играет в шахматы, но его усталость была так велика, а игра продолжалась так долго, что он перестал различать фигуры. Принимал ферзя за короля, пешки за коней и не мог сообразить, куда же поставил ладью. Это было ужасно, тем более что шеф Уголовной полиции не спускал с него глаз. Вся набережная Орфевр испытывала к этой партии огромный интерес. Естественно, что его противником был никто иной как Лоньон, который с саркастической улыбкой, уверенный в себе, ждал, когда Мегрэ отобьется от шаха, чтобы поставить ему мат.

Этого нельзя было допустить. Речь шла о престиже набережной Орфевр. Поэтому все столпились у него за спиной, внимательно следя за игрой: Люка, Жанвье, молодой Лапуэнт, Торранс и много других, которых он не мог различить.

— Вы подсказываете! — бросил Лоньон кому-то за спиной комиссара. — Но это уже не имеет значения.

Лоньон был один, совсем один. Некому было ему помочь. Но если бы он выиграл, что сказали бы люди?

— Можете подсказывать сколько угодно. Единственное, о чем прошу, — не жульничайте!

Почему он был так уверен, что Мегрэ собирается мошенничать? Или такой уж был у него характер? Неужели он сам ни разу в жизни никого не обманул?

Только сейчас Мегрэ нашел своего ферзя, который решал судьбу партии, и выпутался. Лучше ждать нового шаха. Ферзя нельзя терять ни в коем случае.

Зазвонил телефон. Мегрэ протянул руку, шаря в поисках выключателя.

— Ницца, месье.

Будильник показывал десять минут второго.

— Это вы, патрон?

— Минутку, Ферэ.

— Я вас, наверное, разбудил?

— Правильно сделал.

Мегрэ глотнул воды. Потом взял лежащую на столике трубку. В ней было еще немного табаку. Закурил.

— Вот теперь рассказывай.

— Не представляю, как быть. Знаю о деле только то, что было в газетах. Мне трудно судить, что важно, а что нет.

— Ты виделся с этой Лабуан?

— Только что от нее. Она вернулась из Монте-Карло только в полдвенадцатого и я пошел к ней. Живет она в доме, напоминающем пансионат для подобных ей ненормальных старух. Между прочим, все бывшие актрисы. Есть также экс-вольтижерка из какого-то цирка, а хозяйка, если ей верить, пела когда-то в опере. Не могу вам описать эту атмосферу. Никто еще не спал. Вечерами те, кто не сидят в казино, играют в карты в гостиной, в которой все столетней давности. Полное ощущение музея восковых фигур Гревена. Вам, наверное, скучно?

— Нет.

— Я рассказываю так подробно, потому что знаю, что вы любите увидеть все своими глазами, а поскольку не можете приехать…

— Дальше.

— Во-первых, я узнал, откуда она родом. Ее отец был учителем в каком-то городишке в департаменте Верхняя Луара. Когда ей было восемнадцать, уехала в Париж и два года была статисткой в театре «Шатле». В конце концов ей поручили маленькие танцевальные партии в «Восьмидесяти днях вокруг света» и «Мишель Строганофф». Потом перешла в Фоли-Бержер. Затем выехала с труппой на первые гастроли в Южную Америку, где пробыла несколько лет. Невозможно узнать точные даты. Путается без конца. Вы меня слышите? Я еще раз подумал, не наркоманка ли. Но, присмотревшись, понял, что не в этом дело. Она просто неумна, а может быть, и не совсем нормальна.

— Замуж не вышла?

— К этому и веду. Ей было около тридцати, когда начала выступать в кабаре на Востоке. Это было еще перед войной. Моталась по Бухаресту, Софии, Александрии. Несколько лет жила в Каире и, кажется, добралась даже до Эфиопии. Все это я должен был вытягивать из нее клещами. Расселась в кресле, растирая опухшие ноги, и попросила позволения распустить корсаж. Если вкратце…

Эти слова напомнили Мегрэ тетку Жанны Арменье, мадемуазель Поре, и ее бесконечный монолог.

Мадам Мегрэ смотрела на мужа из-под полуопущенных век.

— Именно в Константинополе, когда ей было тридцать восемь, она познакомилась с неким Ван Крамом.

— Как его звали?

— Юлиус Ван Крам. Вероятно, голландец. Из того, что она о нем рассказала, следует, что он выглядел как настоящий джентльмен и жил в «Пера-Паласе».

Мегрэ наморщил лоб, пытаясь вспомнить, с чем ассоциируется у него эта фамилия. Он был уверен, что слышит ее не в первый раз.

— Сколько лет ему может быть, этому Ван Краму?

— Он был намного старше. В то время ему было под пятьдесят. Значит, сейчас ему почти семьдесят.

— Он жив?

— Не знаю. Я стараюсь рассказывать все по порядку, чтобы ничего не забыть. Она показала мне свою фотографию тех лет. Должен признаться, что это была интересная женщина, в полном расцвете, весьма приятной наружности.

— Чем занимался Ван Крам?

— Думаю, что ее это не очень интересовало. Владел несколькими языками, прекрасно — английским и французским. Также немецким. Бывал на приемах в различных посольствах. Влюбился в нее, и вскоре они зажили вместе.

— В «Пера-Паласе»?

— Нет. Он снял для нее апартаменты недалеко от отеля. Пусть месье на меня не сердится, что не знаю подробностей. Если бы вы знали, сколько труда мне стоило вытянуть из нее хотя бы эту информацию! Все время возвращалась к истории какой-то женщины из кабаре, все время восклицала: «Знаю, что вы считаете меня плохой матерью!». Предложила мне выпить с ней ликера. Если не наркоманка, то, наверное, часто прикладывается к бутылке. «Никогда перед игрой! У стола тоже не пью! Самое большое — капельку потом, для успокоения нервов!» Объяснила мне, что из всех занятий, которым предаются люди, игра — наиболее изматывающее. Но вернемся к Ван Краму. Через несколько месяцев она поняла, что беременна. Это случилось с ней в первый раз. Не могла в это поверить. Рассказала об этом любовнику, уверенная, что он предпочтет, чтобы она избавилась от ребенка

— И была готова это сделать?

— Сама не знает. Говорит об этом, как о злой шутке, которую с ней сыграла судьба. «Могла забеременеть сто тысяч раз, но случилось это как раз тогда, когда мне исполнилось тридцать восемь». Это дословно. Ван Крам и глазом не моргнул. А через несколько недель предложил ей выйти за него замуж.

— Где они поженились?

— В Константинополе. Это отдельная история. Думаю, что она его в самом деле любила. Повез ее в какую-то контору, она не знает, куда именно, там они подписали какие-то документы, поклялись друг другу в любви и верности, и им объявили, что они — муж и жена. Через несколько дней он предложил поехать во Францию.

— Вместе?

— Да. Сели на итальянский пароход, идущий в Марсель.

— Удостоверение личности у нее на имя Ван Крам?

— Нет. Я спрашивал ее об этом. У них не было времени выправить новое удостоверение. Две недели жили в Марселе, потом переехали в Ниццу. Там появился на свет ребенок.

— Жили в гостинице?

— Сняли очень удобную квартиру близ Променад Дезанглэ. Через два месяца Ван Крам вышел за сигаретами и не вернулся. С тех пор она его не видела.

— И не получала никаких известий?

— Он часто писал: из Лондона, из Копенгагена, из Гамбурга, из Нью-Йорка — и каждый раз присылал деньги.

— Много?

— Иногда много, иногда мало. Просил, чтобы писала о себе, а прежде всего о дочурке.

— Она делала это?

— Да.

— Всегда «до востребования», правда?

— Да. Тогда она и начала играть. Дочка росла, уже ходила в школу…

— …И никогда не видела своего отца?

— Ей было два месяца, когда он исчез, и с того времени не показывался во Франции. Ей ничего о нем не было известно. Последний перевод, год назад, был весьма значительным, но мать проиграла все за одну ночь.

— Неужели Ван Крам не спрашивал ее, где дочь? Он знал, что она в Париже?

— Да. Но мать не знала адреса.

— Это все, старик?

— Почти. Думаю, что она была не совсем откровенна, когда говорила что ей ничего не известно, каким образом ее муж зарабатывает на жизнь. О, чуть было не забыл о самом важном… Когда несколько лет назад ей нужно было продлить свое удостоверение личности, ей захотелось, чтобы его выписали на фамилию Ван Крам. У нее потребовали свидетельство о браке. Предъявила свой единственный документ, составленный на турецком языке. Его старательно исследовали, отправляли даже в турецкое консульство. Затем сообщили, что этот документ не имеет никакого юридического смысла и что она никогда не была замужем.

— Она очень огорчилась?

— Нисколько. Ничего не может выбить ее из колеи, за исключением того, что красное выходит двенадцать раз подряд, когда она сделала двойную ставку на черное. Слушаешь ее, и кажется, что она живет в каком-то нереальном мире. Когда я рассказал ей о дочери, ни на секунду не потеряла самообладания. Сказала только: «Надеюсь, она не очень мучилась…»

— Конечно, ты сейчас пойдешь спать?

— Если бы! Должен мчаться в Жуан-ле-Пен, где в казино накрыли какого-то афериста. Я вам еще нужен, патрон?

— Пока нет. Хотя подожди… Не показала ли она тебе фотографию своего экс-муженька?

— Я просил ее об этом. Она сказала, что в доме была только одна фотография, это она сняла его, а он об этом даже не подозревал, так как у него был какой-то комплекс: он терпеть не мог фотографироваться. Наверное, уезжая в Париж, дочь забрала ее с собой, так как фотография исчезла.

— Спасибо.

Мегрэ положил трубку и вместо того, чтобы погасить свет и попытаться уснуть, встал, чтобы закурить.

Вдова Кремье вспоминала о фотографии, которую ее квартирантка носила в бумажнике, но он слишком много думал в то время о самой девушке, чтобы обратить на это внимание.

Мегрэ стоял посреди комнаты в пижаме и домашних туфлях на босу ногу. Жена предпочитала ни о чем не спрашивать. Может быть, под впечатлением недавнего сна, он подумал о Лоньоне. Несколько часов назад, не придавая этому никакого значения, пообещал ему: «Буду вас обо всем информировать». Существование Юлиуса Ван Крама могло принципиально изменить ход расследования.

— Позвоню ему рано утром, — прошептал он.

— Ты что-то сказал?

— Ничего. Сам с собой разговариваю.

Он нашел номер телефона Растяпы с площади Константэн-Пекер. Во всяком случае Лоньону не придется потом ни в чем его упрекать.

— Алло! Могу я попросить вашего мужа. Извините, что разбудил мадам, но…

— Я не спала. Целыми ночами не могу сомкнуть глаз. Засыпаю только на час-другой, — ответила мадам Лоньон, раздраженным и как бы плачущим голосом.

— Говорит комиссар Мегрэ.

— Я узнала месье по голосу.

— Я хотел бы переговорить с вашим мужем.

— А я думала, что он с вами. Он сказал, что работает на вас.

— Когда он ушел?

— Сразу после обеда. Быстро поел и исчез, предупредив, что может не вернуться на ночь.

— Не сказал, куда пошел?

— Он никогда не говорит.

— Благодарю, мадам.

— Значит, это неправда, что он работает с вами?

— Почему? Правда.

— А почему же получается, что вы не…

— Он не обязан сообщать мне о каждом своем шаге.

Она не поверила. Подумала, что комиссар лжет, чтобы выгородить ее муженька, и собиралась выпытывать дальше, но Мегрэ положил трубку и сразу же позвонил во 2-й комиссариат, где ему ответил полицейский Ледан.

— Там есть Лоньон?

— Не появлялся со вчерашнего вечера.

— Спасибо. Если он придет, попроси его позвонить мне домой.

— Так точно, комиссар!

И тут в голове у него промелькнула скверная мысль, похожая на ту, что была во сне. Ни с того ни с сего он забеспокоился, почему Лоньона нет ни дома, ни на работе и никто не знает, где он сейчас может быть. Следствие в ночных заведениях он закончил, таксистов тоже допросил. Не подлежит сомнению, что еще один визит в «Ромео» тоже не продвинул бы дело вперед. Однако Лоньон проводил ночь на охоте. Неужели это означает, что он напал на след?

Мегрэ никогда не завидовал коллегам, еще меньшую конкуренцию составляли инспектора. Когда дело бывало успешно завершено, он всегда, когда они этого заслуживали, отдавал должное их профессионализму. Редко давал интервью. Вот и сегодня репортеров уголовной хроники принимал Люка.

Однако на этот раз он не мог объяснить, почему нервничает. Он отдавал себе отчет, что, как в партии в шахматы, которую разыгрывал во сне, Лоньон был совершенно один, в то время как за спиной Мегрэ была вся полицейская машина.

Он покраснел, думая обо всем этом. Тем не менее появилось желание одеться и поехать на набережную Орфевр. Ему теперь было что делать: он узнал, кто тот человек, фотографию которого Луиза Лабуан украла у матери и так тщательно хранила.

Мадам Мегрэ смотрела, как муж идет в столовую, открывает буфет и наливает себе рюмку сливовой наливки.

— Не будешь ложиться?

И логика, и интуиция подсказывали ему: нужно идти. Если он не слушался сам себя, то только для того, чтобы дать Лоньону шанс и тем самым покарать себя за черные мысли.

— Мучаешься из-за этого дела?

— Очень сложное!

Интересная штука! До сих пор он почти не думал об убийце, а только о его жертве. На ней был сосредоточен. Теперь, когда он узнал о Луизе Лабуан достаточно много, можно было задать себе вопрос: кто же был ее убийцей.

Что мог сейчас делать Лоньон? Комиссар выглянул в окно. На безоблачном небе сияла полная луна. Дождя не было. Тускло поблескивали крыши. Он выбил трубку, тяжело опустился на кровать и, целуя жену, сказал:

— Разбуди меня, как всегда.

На этот раз Мегрэ спал без сновидении. Когда утром он пил кофе в постели, светило солнце. Лоньон не позвонил. Это означало, что он не появлялся ни в конторе, ни дома.

На набережной Орфевр комиссар молча выслушал все рапорты и, ни на что не отвлекаясь, пошел на чердак. Там на километровых полках стояли досье тех людей, которые когда-либо вступили в конфликт с правосудием. Дежурный был одет в серый халат, который придавал ему вид кладовщика. В воздухе пахло старой бумагой, почти как в библиотеке.

— Не был бы ты так любезен узнать, есть ли здесь дело некоего Ван Крама, Юлиуса Ван Крама.

— Искать в старых делах?

— Посмотри среди тех, что были лет двадцать назад, а может, еще раньше

— Месье подождет?

Мегрэ сел. Через десять минут работник архива принес ему папку, подписанную «Ван Крам», но в ней было дело какого-то Жозе Ван Крама, чиновника парижской страховой компании, жившего на улице Гренель, которого два года назад посадили за подлог и изготовление фальшивых документов, и было ему только двадцать восемь лет.

— Нет других Ван Крамов?

— Только один, фон Крамм, с двумя «м» на конце, но он умер в Кельне двадцать четыре года назад.

Просматривая список международных преступников и исключая всех, кто никогда не был на Ближнем Востоке и возраст которых не соответствовал возрасту мужа мадам Лабуан, Мегрэ в конце концов дошел до нескольких карточек, одна из которых содержала следующую информацию:

Тридцать лет назад пражская полиция разослала во все страны фотографию некоего Ганса Зеглера, который, действуя с помощью сообщника, обманом и хитростью выманил значительную сумму и скрылся. Ганс Зеглер рассказывал, что родился в Мюнхене и в то время носил светлые усики. В Лондоне этого же самого человека знали как Джона Донлея из Сан-Франциско, в Копенгагене арестовали как Эрнста Марка. В других странах он проходил под именами — Джо Оган, Жюль Стиб, Карл Шпенглер.

Со временем изменился его облик. В молодости он был высоким и худым, однако довольно крепким парнем. С возрастом он набирал вес, а вместе с ним авторитет и достоинство. Одевался с изысканной элегантностью. Находясь в Париже, жил в отелях-люкс на Елисейских полях, в Лондоне — в «Савойе». Всегда вращался в наиболее высокопоставленных кругах, пользуясь уже опробованными методами, которыми владел виртуозно. Никогда не работал один, но о его сообщнике было известно только то, что он был моложе и имел акцент выходца из Восточной Европы.

Они находили себе жертву в каком-нибудь фешенебельном ресторане или баре, человека с деньгами, какого-нибудь промышленника или торговца из провинции. После нескольких бокалов в компании этого простака Иоганн Лемке (или, в зависимости от обстоятельств, Жюль Стиб, или Джон Донлей) начинал жаловаться, что плохо знает страну. «Можно, конечно, найти достойного человека, — говорил он обычно. На меня возложена хлопотная миссия. Думаю, как мне достойно выполнить ее. Очень боюсь, чтобы кто-нибудь меня не надул».

Фабула рассказа менялась, но суть всегда была одна и та же. Одна страшно богатая старая дама, не чуждая благотворительности, лучше всего американка, если дело было в Европе, поручила ему огромную сумму, которую он должен распределить между небольшой группой заслуживающих этого людей. Наличные лежали у него наверху, в номере гостиницы. Но как в совершенно чужой стране узнать, кто заслуживает такого внимания? Да, правда! Старая дама отметила, что часть суммы, например треть или четверть, можно использовать для компенсации издержек. Может быть, его новый друг — а ведь мы друзья, не так ли? — человек честный и благородный, поможет ему? Понятно, что эта одна треть о которой идет речь, была бы разделена А это неплохая сумма. Но сам он должен иметь гарантии. Если его друг со своей стороны положил бы какую-то часть своих денег в банк, чтобы подтвердить свои добрые намерения… «Подождите минутку… Нет, лучше пойдемте со мной наверх…». В комнате лежали деньги. Полный чемодан купюр в толстых пачках. «Возьмем это и поедем в ваш банк, где вы снимете со счета сумму для залога». Сумма также менялась в зависимости от страны. «Положим залог на мой счет, а я вручу вам чемодан. Как только вы распределите деньги, получите свое вознаграждение за услугу». В такси чемодан с деньгами лежал между ними. Жертва отсчитала «залог». Перед своим «банком», а чаще всего это было большое здание в центре города, Лемке, он же Стиб, он же Зеглер и т. д., оставлял чемодан своему новоиспеченному другу. «Я быстро». Выходил с деньгами, которые простак вручал ему как залог и растворялся в толпе у входа. Жертва быстро обнаруживала, что вместо денег в чемодане были пачки газетной бумаги, снизу и сверху обложенные настоящими купюрами.

В большинстве случаев, когда удавалось его арестовать, этот человек не имел при себе ничего компрометирующего. Добыча исчезала, будучи переданной помощнику в толпе у входа в «банк».

В одном дополнении, которое было прислано датской полицией, значилось:

Сравнивая даты, Мегрэ сделал еще одно интересное открытие. В отличие от других преступников этот человек редко работал два раза в одном и том же городе за короткий промежуток времени. Готовился долго, целыми неделями, и всегда добыча была значительной. Проходило несколько лет, пока он появлялся где-то на другом конце света, разыгрывая ту же самую роль, так же ловко и с тем же совершенством в каждой детали.

Не говорило ли это о том, что следующую акцию он планировал только тогда, когда улов подходил к концу? Может, складывал что-то на черный день? Где же он прятал деньги?

Последний раз он работал шесть лет назад в Мексике.

— Можно тебя на минуту, Люка?

Молодой инспектор изумленно посмотрел на забаррикадировавшегося папками комиссара.

— Я хотел бы, чтобы ты дал несколько телеграмм. Но пошли сначала кого-нибудь к вдове Кремье на улицу Клиши со словесным портретом этого мошенника, чтобы удостовериться, что именно этого мужчину она видела на фотокарточке в сумочке своей квартирантки.

Комиссар передал Люка список стран, где работал Ван Крам, и список фамилий, под которыми его там знали.

— Позвони также Ферэ в Ниццу. Пусть еще раз сходит к мадам Лабуан и попробует узнать у нее точнее, когда именно и из каких городов приходили деньги от Ван Крама. Сомневаюсь, чтобы она хранила квитанции, но нужно использовать и этот шанс.

Неожиданно Мегрэ замолчал.

— Никаких известий о Лоньоне?

— Он должен позвонить?

— Кто его знает. Соедини меня с его квартирой.

Трубку взяла мадам Лоньон.

— Ваш муж не вернулся?

— Еще нет. Неужели месье не знает, где он?

Она была взволнована. Мегрэ тоже начинал беспокоиться.

— Допускаю, — сказал Мегрэ, чтобы она не нервничала, — что по делам следствия он был вынужден выехать из города.

Слово «следствие» он употребил специально, чтобы не выслушивать целого потока жалоб мадам Лоньон на то, что он взваливает на ее мужа самую неблагодарную и опасную работу. Не мог же он ей рассказать, что когда Лоньон попадал в разные переделки, это всегда было следствием его собственной инициативы и нарушения полученных инструкций. Он так старался сделать все наилучшим образом, так хотел отличиться, что бросался вперед с закрытыми глазами, каждый раз глубоко уверенный, что теперь обязательно узнает то, ради чего стоило… Он не должен был никому ничего доказывать и был единственным, кто этого не понимал.

Мегрэ позвонил во 2-й комиссариат. Там тоже ничего не знали о Лоньоне.

— Никто не видел его где-нибудь в городе?

— Ничего о нем неизвестно.

В соседней комнате Люка, пославший уже кого-то из инспекторов на улицу Клиши, передавал по телефону телеграммы. Стоящий на пороге Жанвье ждал, когда Мегрэ положит трубку, чтобы получить указания.

— Комиссар Приоле хочет вас видеть, патрон. Он заходил к вам, но вас не было.

— Я был наверху.

Мегрэ зашел к Приоле, который допрашивал какого-то торговца наркотиками с запавшими от кокаина ноздрями и красными глазами.

— Не знаю, интересно ли тебе это будет… Может, уже знаешь откуда-нибудь? Сегодня утром мне сообщили, что Жанна Арменье долго снимала комнату на улице Понтье.

— А номер дома?

— Не знаю. Недалеко от улицы де Берри, на первом этаже — бар.

— Спасибо. Что нового о Сантони?

— Ничего. Не думаю, чтобы за ним что-то числилось. Воркует там себе во Флоренции.

Мегрэ нашел Жанвье в комнате инспекторов.

— Бери пальто и шляпу.

— Куда едем?

— На улицу Понтье.

Не исключено, что там они узнают что-то еще об убитой девушке. Она еще занимала мысли Мегрэ. Но исчез этот проклятый Лоньон который начинал играть важную роль. К сожалению, трудно пока было предвидеть какую.

— Тот, кто первым сказал: «Не высовывайтесь», — был прав — буркнул комиссар, надевая пальто[5].

Было маловероятно, что Растяпа все еще таскался по городу, проверяя один адрес за другим. Ведь еще вчера в пять вечера, насколько можно было предполагать (а пути и образ мыслей Лоньона были неисповедимы), ведь еще вчера он не имел никакого следа.

Уходя из отдела, Мегрэ заглянул в комнату инспекторов.

— Пусть кто-нибудь на всякий случай обзвонит все вокзалы и узнает, не видел ли кто, как Лоньон садился в поезд.

Например, вслед за тем, за кем следил. Это было возможно, в такой ситуации у него просто могло не быть времени позвонить в комиссариат или домой. Но это значит, что в распоряжении Растяпы есть сведения, которых они не имеют.

— Едем, патрон?

— Ладно.

Хмурый Мегрэ остановился на площади Дофин, чтобы выпить стаканчик.

Неправда, что он завидует Лоньону. Если бы Растяпе удалось найти убийцу Луизы Лабуан, все было бы в порядке. Если бы Лоньон его арестовал, Мегрэ первым бы крикнул: «Браво!».

Но, черт его побери, он мог бы, как каждый нормальный человек, дать знать о себе!