Механизмы в голове

СКОРО КОНЕЦ перев. В. Нугатова

Прошло три дня, с тех пор как я получила официальное уведомление о своем приговоре, и эти три дня прошли, как во сне, словно в бреду.

Письмо было отослано по почте обычным способом и доставлено после полудня. Как ни странно, днем я даже повеселела, хотя уже давно пребывала в унынии. Светило солнце, и стояла чудесная, безветренная погода — был один из тех дней ранней весны, что порой вселяют в нас надежду после долгой, суровой зимы. Прекрасная погода заставила меня выйти из дому: ведь обидно сидеть взаперти, наедине со своими заботами, когда внешний мир преисполнен жизни и солнечного света. Я пошла через поля к лесистому холму. Это всегда был мой любимый маршрут, и по пути я с удивлением подумала, что давно уже не гуляла этой дорогой, что привычки мои изменились, да и сама я стала другой, с тех пор как на меня завели дело.

Чистые, естественные краски природы были словно омыты прозрачным, безмятежным светом. На изгородях местами виднелись яркие побеги, похожие на холодные языки пламени, а ветви были окутаны облаками фиолетовых почек. Со старого тиса на склоне холма на удивление молчаливо и уверенно вспорхнули две коричневые совы: я спугнула их своими шагами и взглянула на птиц, будто на старых друзей. Вернувшись домой, я решила чаще выходить на улицу и, вместо того чтобы сидеть в помещении, предаваясь бесполезным раздумьям, брать от природы по максимуму, общаясь с братьями нашими меньшими, раз уж они не представляли для меня угрозы.

Если б я только знала, что меня ожидает, едва я переступлю порог! Но у меня не было никаких дурных предчувствий — напротив, как я говорила, такого оптимизма я уже не испытывала бог знает сколько времени. Помню, войдя через калитку в сад, я вспомнила о человеке по имени Дэвид П., с которым недавно познакомилась. Он находился в том же положении, что и я, ожидал результатов слушания своего дела, и меня восхищали его уравновешенность, мужество и выдержка в условиях почти невыносимого напряжения.

— Как вам удается сохранять такое спокойствие? — спросила я, уже готовая поверить, что он обладает какими-то секретными сведениями или, возможно, пользуется влиянием в официальных кругах. Я также отметила, что среди всех обвиняемых, с которыми я встречалась, лишь у него был беззаботный, даже счастливый вид.

— А что проку нервничать? — ответил он. — Уверяю вас, никакие треволнения не повлияют на окончательный исход. Я даже склоняюсь к мысли, что лучше вообще поменьше думать о наших делах: если ты доверяешь своему консультанту, можно смело положиться во всем на него. А что касается довольного вида, в жизни есть еще много поводов для радости. По-моему, главный секрет в том, чтобы сосредоточиться на вещах, которые у тебя не отнять, — например, прошлое, деревья, поэзия…

Конечно, я часто вспоминала этот разговор и раньше, но только теперь (какая ирония, что понимание пришло именно в эту минуту!), кажется, поняла, как применить слова Дэвида к себе.

Поглощенная этими мыслями, я вошла в дом. Как раз доставили послеполуденную почту: почтальон просунул письма в дверную щель, и они валялись на полу. Я наклонилась за ними и поначалу не заметила ничего интересного: рекламный буклет да парочка то ли счетов, то ли квитанций. Но затем под каталогом электрических лампочек я увидела голубой официальный конверт, нащупала до боли знакомую плотную бумагу, и сердце екнуло.

Вплоть до этой минуты я даже не догадывалась, что может находиться в письме. С тех пор как началось судебное разбирательство, на меня изредка сваливались эти голубые документы — либо пустой бланк, либо двусмысленное сообщение или выписка из какой-то непостижимой «синей книги». Поэтому, ни о чем не подозревая, я решила, что это очередное известие такого рода. Даже вскрыв конверт и прочитав вложенную бумагу, я поначалу не могла вникнуть в смысл послания.

«Этого не может быть, кто-то меня разыгрывает, — подумала я, когда до меня постепенно дошла суть. — Ведь это не делается так легкомысленно… такое не отправляют по почте? Они должны были прислать хотя бы кого-нибудь, какого-то… курьера?..»

Но затем по стенам пробежала странная вибрация, как от проточной воды, они настороженно сдвинулись, и я отчетливо поняла, что письмо — вовсе не шутка, но вместе с тем обрадовалась, что я одна в холле и мое лицо видят только стены.

Это случилось три дня назад. С тех пор время несется неостановимым потоком. Возможно, сегодня или завтра обрушится последний удар: я знаю, что у меня осталось не больше недели или дней десяти. Как вести себя обреченной? Власти никогда не присылали мне брошюрок с подобной информацией! Иногда я даже чувствую облегчение при мысли, что все позади, что тревожное ожидание окончилось, но порой я совершенно не в силах осознать, что это конец. Смотрю на вязы с набухшими почками, которые распускаются нежно-фиолетовыми цветами, и не могу поверить, что никогда не увижу листья размером больше мышиных ушек. Нет, нет, это просто абсурд — этого не может быть… Роковое голубое уведомление получил кто-то другой, возможно, Дэвид П.: уж он-то знает, как вести себя в подобных обстоятельствах, уж он-то стойко и философски перенесет объявление приговора, который мне не хватает смелости даже обдумать.

Я постоянно ощущаю, как в груди бьется сердце, решительно и энергично разгоняя по жилам кровь. Я где-то прочитала, что если кровь жидкая, она стремится вернуться обратно. Но моя кровь не жидкая, и она не желает течь вспять. Невыносимая апатия крови! Сколько людей, умиравших на эшафоте, должно быть, подверглись этому неописуемому наказанию, не внесенному ни в один уголовный кодекс!

Вчера после полудня я прилегла на кушетку в гостиной. Прошлой ночью я почти не сомкнула глаз и почувствовала, что должна немного отдохнуть, но едва опустила голову на подушки, в ушах прозвенел чей-то голос: «Ты что, собираешься пролежать целый час с закрытыми глазами, которые, возможно, больше никогда ничего не увидят?»

Я вскочила и, словно душевнобольная или человек, одолеваемый фуриями, стала носиться по комнатам, выбежала в сад, в поля и, напрягая зрение, старалась уловить каждую деталь, запомнить образы всех тех вещей, которые так скоро скроются от меня навсегда. Позднее, в полном изнеможении, я зашла в кафе чего-нибудь выпить, но, взяв в руки бокал, ощутила желание отшвырнуть его, дабы не замутнить даже каплей алкоголя четкий образ того, что, возможно, станет последней увиденной мною сценой.

Там было много моих знакомых. Они смеялись и болтали о наступающем лете, о том, что собираются делать долгими летними днями. Как я могла остаться и слушать их разговор, зная, что в то самое время, когда они будут воплощать столь беспечно составляемые планы, меня ожидает полнейшее бездействие? Но, с другой стороны, как же мне усидеть дома, отвечая на вопросы садовника о семенах на лето и прислушиваясь к щебетанью своей дочурки, которая даже не знает, что со мной творится, и тоже стрекочет о будущем лете и о том, чем мы займемся вдвоем?

Проходит час за часом — то медленно, то молниеносно, неумолимо приближая меня к концу. Я недоверчиво слежу за тем, как течет время, не давая никакой передышки. «Неужели никто ничего не сделает? — хочется мне воскликнуть. — Неужели меня ничто не спасет? Они не могут уничтожить меня вот так. Должно же прийти письмо о том, что это ошибка. Ведь кто-нибудь обязан что-то сделать».

Но никто вокруг даже не знает о происходящем. Один лишь пес, видимо, чует, что со мной что-то неладно. И когда прямо сейчас, больше не в силах молча выносить страдания, я шепчу ему:

— Эх, Тиж, скоро нам придется расстаться: этот кошмар в самом деле произойдет со мной, и меня уже ничего не спасет, — я вижу, как его блестящие карие глаза затуманиваются, словно от слез.