Механизмы в голове

НОЧЬЮ перев. Д. Волчека

Как медленно тянутся минуты зимней ночью: а часы, между тем, не кажутся столь уж долгими. Вот опять от церкви доносится скучный провинциальный звон, словно оцепеневший от холода. Я лежу в постели и, как опытный узник, давно отбывающий срок, погружаюсь в привычную бессонницу. Это обыденность, слишком хорошо мне знакомая.

Мой тюремщик в комнате со мной, но он не может обвинить меня в бунтарстве или непослушании. Не желая привлекать его внимание, я лежу неподвижно, словно постель — мой гроб. Возможно, если я не пошевелюсь целый час, он позволит мне уснуть.

Разумеется, свет я включить не могу. Комната темна, точно обтянутая черным бархатом коробка, которую кто-то швырнул в замерзший колодец. Все тихо, только порой доносится треск окоченевших костей дома или снег сползает с крыши со звуком, похожим на тайный вздох. Во тьме я открываю глаза. Веки кажутся твердыми, словно слезы сковали их изморозью. Если смогу разглядеть тюремщика, будет не так плохо. Узнать, где он стоит на страже, и уже станет легче. Поначалу мне кажется, что он, точно темная занавесь, возле двери. Потолок взлетает, как крышка коробки, и тюремщик вздымается выше вязов, к ледяным горам луны. Но потом понимаю, что ошиблась: он съежился на полу совсем рядом со мной.

Железный обруч стягивается вокруг моей головы, и тут тюремщик бьет по холодному металлу, раздается звон, и бесчисленные иголки боли впиваются мне в глазницы. Страж показывает, что мои раздумья ему не нравятся, или просто пытается утвердить свою власть. Как бы то ни было, я поспешно закрываю глаза и лежу недвижно, едва решаясь вздохнуть под одеялом.

Чтобы занять рассудок, повторяю фразы, которым научил меня врач-иностранец, когда я впервые попала под подозрение. Повторяю, что я не жертва бессонницы, а бодрствую только потому, что предпочитаю не спать, а размышлять. Пытаюсь представить себя новорожденной, без будущего, без прошлого. Если сейчас тюремщик заглянет в мой разум, вряд ли он станет возражать против того, что там творится. Лицо голландского врача, худое и суровое, точно у капитана корабля, появляется передо мной. Неожиданно кричит петух: звук фантастический, неземной в этом мире, замкнутом в холодном мраке. Кукареку взмывает тремя пылающими вспышками, в черном поле ночи на миг распускается огненная лилия.

Теперь я почти готова уснуть. Тело застывает, мысли пускаются в слаженный путь. Мои мысли превращаются в пряди водорослей, обесцвеченные, медленно колышущиеся в прозрачной воде.

Левую руку сводит судорога, и опять сон исчезает. Бой церковных часов напоминает о тюремщике. Было пять ударов или четыре? Слишком устала, не знаю наверняка. В любом случае, ночь скоро кончится. Железный обруч у меня на голове стал туже и сполз вниз, так что давит теперь на глазные яблоки. И все же кажется, что боль исходит не от этого безжалостного давления, а откуда-то изнутри черепа, из коры головного мозга: это сам мозг болит.

Неожиданно меня охватывает отчаянье, ярость. Отчего я одна обречена проводить мучительные ночи с невидимым тюремщиком, когда весь мир спокойно спит? По какому закону меня судили и почему без моего ведома приговорили к столь тяжелому наказанию? Я ведь даже не знаю, как и перед кем провинилась. Возникает дикое желание — протестовать, потребовать пересмотра, не подчиняться несправедливости.

Но к кому обращаться, если не знаешь, где отыскать судью? Как надеяться, что докажешь свою невиновность, когда нельзя узнать, в чем тебя обвиняют? Нет, для таких людей, как мы, справедливости нет, нам остается одно: отважно страдать и тем самым посрамить наших мучителей.