Зулейха рассказала матери историю с золотыми часами. Та настояла, чтобы она достала спрятанные часы и надела их. Когда Мехман вернулся с работы, Зулейха спросила, показывая руку:
— Как, по-твоему, Мехман, сколько стоят эти часики?
— Эти часики? — недоуменно спросил Мехман. — Не знаю. Я ведь не часовой мастер. А откуда они у тебя?
— Подарили.
— Кто подарил?
— Я не подсудимая, Мехман, пожалуйста, не допрашивай меня…
— Нет, серьезно, Зулейха. Откуда эти часы?
— Я хочу купить их…
Мехман показал рукой на дверь.
— Зулейха, мне кажется, что эти часы должны вернуться обратно тем же путем, которым они сюда пришли.
— О, разве часы имеют ноги? — пыталась сохранить шутливый тон Зулейха.
— Верни их, — серьезно, не принимая шутки, сказал Мехман.
— Мама, мама, — воскликнула Зулейха, — ты видишь, что это за изверг!
— Что ты говоришь, доченька, — откликнулась Шехла-ханум, — кто это изверг? Это она про тебя, Мехман?
— Видишь, мама, как он обижает меня.
— За что, сынок мой, ты обижаешь ее?
— Я говорю, что она должна вернуть обратно эту вещь…
— Какую?
Мехман молча указал на руку Зулейхи, и Шехла-ханум воззрилась на часы. Зулейха рассмеялась.
— Ты что, постарела или плохо видишь? Не узнаешь собственный подарок?
— Ах да, да. — деланно рассмеялась Шехла-ханум. — Ну что же, сынок, разве ты против того, чтобы твоя жена наряжалась, носила украшения? Разве тебе это не нравится?
— Мне Зулейха и так нравится, без всяких украшений…
— Нет, так нельзя. Женщина должна носить украшения. В мое время говорили, что женщина без золота, без алмазов — просто кусок мяса.
— Я не против украшений. Но я говорю об этих, именно об этих часах. Они какого-то сомнительного происхождения.
Но Шехла-ханум нелегко было смутить.
— Чем эти часы хуже других? Золотая браслетка очень изящная. Зеленый куст тоже красив, но он вдвое красивее, когда на нем цветы. Так и женщина. Кольца, браслеты, ожерелья — это ее цветы… Они как лепестки розы, распустившейся на кусте…
— Все это внешнее, показное. — перебил Мехман излияния Шехла-ханум. — А для человека важно здоровое нутро, честное сердце. Если совесть нечиста, то любые украшения — это сверкающая змеиная кожа. Она тоже очень красива.
— К сожалению, сынок, внешность ценится больше, чем внутренние качества. Наряди падишаха в нищие лохмотья, на что он будет похож? Кто согнется перед ним, кто станет преклоняться?
— Забудьте о падишахах, Шехла-ханум. Все это давно ушло в прошлое… Мы советские люди и говорим о советских людях…
— О падишахе я сказала только для примера. Ты, конечно, прав, Мехман, но не все думают так, как ты… Кто может проникнуть другому в глубину сердца? Многие судят по наружности, по одежде…
— И все-таки мне эти часы не нравятся. Не хотел бы я их видеть на твоей руке, Зулейха! — сказал, обращаясь к жене, Мехман.
Зулейха покраснела и пыталась, судя по ее виду, резко возразить Мехману, но Шехла-ханум, зная вспыльчивый характер своей дочери, решила переменить тему разговора. То, чего не сумеет добиться дочь, сумеет добиться она сама. С ее умом, с ее опытом… Она сможет постоять за свою дочь. Но только не надо ссориться. К чему? Особенно здесь, в чужом городе, среди незнакомых людей… Она начала исподволь.
— Знаешь, Мехман, — главное в семье это доверие. Нужно верить, доверять…
— Кому? — спросил Мехман.
— Семье, жене.
— Мужчина должен оберегать честь своей семьи.
— Если он чует измену, сынок…
Мехман подсказал:
— Или обман…
— Если бы родник имел голос, он и то заявил бы, что не хочет видеть себя замутненным, сынок.
— А если черная рука взбаламутит прозрачную воду…
— Мы ведь немало видели на своем веку, — сказала задумчиво Шехла-ханум, склонив голову. — Правда, сейчас другие времена, сейчас у власти пролетарии, бедняки. Но мы и теперь, благодаря аллаху, сыты. Мы никогда не жадничали и не брали чужого… А что касается этих часов, сынок, то я сама привезла их. О чем же ты споришь?
— Но к чему же тогда вся эта комедия? — удивился Мехман.
— Мы условились с мамой испытать тебя, — сказала Зулейха. — Захочешь ли ты сделать мне подарок…
Она уже уловила намерения матери и резко изменила тон.
— Почему же ты так волновалась, Зулейха, краснела, бледнела?
— Потому… потому… что моя любовь к тебе разбивается вдребезги о стену твоего равнодушия. У меня сердце разрывается…
Мехман опустился на стул и провел рукой по лбу, как будто отгоняя дурное видение.
— Если это так… Если это только так, Зулейха!..
— А что же еще может быть? — голос жены звучал так невинно, так нежно…
— Ты не обижайся на меня, Зулейха, но я подумал, что часы…
— У меня один сын и одна дочь, — сказала Шехлаханум, выступив вперед. Я одинаково люблю вас обоих…
Но Мехмая перебил ее и продолжал, обращаясь к жене:
— Меня расстроило, что ты, как мне показалось, слишком жадно смотришь на эту золотую вещицу, что она заняла слишком много места в твоем воображения. И потом я подумал… Ну не будем больше об этом говорить. Ты ведь знаешь, Зулейха, я хочу, чтобы мы были чисты во всех наших делах и помыслах. Ты ведь знаешь мои желания, мои планы.
— Мы тоже никогда не согласимся, чтобы желания твои и надежды потерпели крушение, — почти пропела Шехла-ханум.
— Конечно! Никогда! — поддержала ее Зулейха. И вдруг ощутила мучительную боль в сердце. Ни в мечтах Мехмана, ни в его планах она не видела места для себя, не видела желания сделать ее жизнь более удобной, более богатой и приятной. Не в силах сдерживаться больше, Зулейха зарыдала.
— Что с тобой дочка? Почему ты плачешь?
— Я, несчастная, мама… Я так несчастна…
— По всему видно, что кто-то посеял здесь ядовитые семена, — сказала Шехла-ханум. — Кому-то моя дочь стала поперек пути.
Шехла-ханум не надо было учить. Она знала, чего хотела добиться от молодоженов, и уверенно вела свою хитрую игру.